Московский физико-технический

-Тебе не жалко было его, когда ты узнала, что он развелся? — задала Зойка неожиданный вопрос.

-Его? Нет, ни на одну секунду. Даже ее, и то мне не было жалко. Я почувствовала удовлетворение, что его семейная жизнь не удалась.

С этого разговора с Зойкой прошел еще год, мы сидели с Люськой у меня на балконе и курили, обсуждая написанное мною, вернее, сидела и курила одна Люся. Я к тому времени уже даже и не баловалась сигаретами и просто стояла рядом.

-Мать твоя не совсем верно оценила Ефима, всё же он ведь женился, жил семьей некоторое время, -так спустя много лет не согласилась Люся с маминой оценкой Хазанова.

-Так не долго же. А потом бросил ее, жил один лет 10-12, лучшие зрелые годы.

-А ты, что не знаешь, почему он развелся? — удивленно спросила Люся.

-Не знаю, но и так понятно, кто с ним уживется.

-Ему жена изменяла.

От удивления я даже села на порог балкона.

-Надо же, ты, оказывается, не знала. А мы с Веткой как-то сплетничали по этому поводу и решили, что бог всё-таки есть, и ты, можно сказать, отомщена, — продолжала Люся.

-А как же его взгляды на свободные взаимоотношения мужчины и женщины? — засмеялась я.— Представляю, как он внушал ей это, трепался, имея в виду свободу лично для себя, а быть рогатым слабо ему оказалось.

Но вернемся в 1968 год.

В конце октября или в начале ноября приехала Зойка на несколько дней навестить меня, потратив на билет в Москву последние деньги.

Она рассказала мне, что Виктор женился, скоро у него должен был быть ребенок, но он часто приходил в Зойкину комнату и подолгу сидел там, как когда-то в дни их дружбы.

-Раз пришел, второй, третий, и всё сидит, а через неделю я его прогнала.

— Сказала, иди домой, там тебя ждут, а здесь ты никому не нужен.

Я вздохнула.

-Ну, значит, и у тебя всё.

-И как легко мне стало, свободно, радостно.

Мы с Зоей погуляли по Москве, посетили Кремль, царь-пушку, царь колокол, погуляли по набережной, набегались, купили сбивной торт, теперь я ем только такие, а сливочные нет, и усталые, еле волочим ноги. Торт я положила набок в сумку и так носила.

Выйдя на Новослободской, я вдруг чего-то забеспокоилась и решила проверить состояние торта.

-Да ладно тебе, -уговаривала меня Зоя, вези уж до общежития.

-А вдруг крем помялся?

-Так уже помялся.

-А вдруг только начал мяться, тогда я повезу его правильно, — и я открыла коробку.

То, что я там увидела, очень впечатляло — крема не было совсем!

Когда мы его покупали, это было красивое, бело-розовое воздушное сооружение, а сейчас я увидела коричневую облезлую поверхность бисквита и где-то внизу со столовую ложку какой-то липкой невзрачной массы.

Мои утомленные ходьбой по Москве нервы не выдержали этого варварского зрелища. Я опустили руки с тортом и начала хохотать, как безумная. Зойка, заглянув через мое плечо внутрь коробки на происшедшие там разрушения, начала мне вторить, и мы смеялись, шокируя текущую мимо нас суетливую московскую публику, как всегда спешащую неизвестно куда.

Усталость нашу как рукой сняло.

Я, наконец, закрыла крышку коробки, бросила ее в том же положении, что и раньше, и сказала наше с Зойкой любимое, когда мы много смеялись:

-Пять минут здорового смеха прибавляют год жизни, а полчаса нездорового хохота что делают, интересно?

На другой день, окончательно протратившись, мы поехали в Воскресенск, к маме и бабушке, в надежде, что нас там подкормят и предложат деньги, Зойке надо было пять рублей на обратную дорогу в Ленинград.

-Обычно мне предлагают денежку, и я или беру или нет, а сейчас возьму, — рассуждала я в электричке.

Зойка давно не виделась с моими, и они все трое обрадовались встрече.

Мама напекла пирожков, накормила нас обедом, мы переночевали и на утро, нагруженные остатками пирогов тронулись в трехчасовой путь от Воскресенска до Долгопрудного.

Денег, тем не менее, мне не предложили, а я сама постеснялась просить. Дело в том, что мама ежемесячно давала мне 20 рублей, и за этот месяц я уже взяла, а вперед просить не захотела.

-Займу у Ленки до стипендии, -успокоила я Арутюнян, -у нее всегда есть деньги.

Долог путь из Воскресенска, который к югу от Москвы, до Долгопрудного, который на севере. Погода была прохладная, мы замерзли, пока добрались до электрички и почувствовали, что не прочь поесть, достали пирожки, съели по одному, потом по второму, потом решили, что хватит, а то девчонок нечем будет угостить, и спрятали кулек с пирожками, но не надолго.

В электричке, уже с Савеловского вокзала у нас вновь прорезался аппетит. Достали кулек и съели еще по пирожку.

-Ну, а такое количество уже неприлично и везти, — сказала Зоя, разглядывая остатки.

-Придется уже съесть всё, — сказала я, — чтобы девчонки и не узнали, что у нас были пирожки. К тому же они все трое мечтают похудеть, — успокаивала я свою совесть, вспоминая, какие поклажи еды привозила с собой Елена из Воронежа.

И мы всё слопали.

Вечером Зоя пошла в туалет и вернулась оттуда какая-то растерянная.

-Знаешь, — сказала она и раскрыла ладонь, на которой лежала пять рублей, знаешь, — я на полу в туалете нашла пять рублей.

Я задумалась:

-Ну, вернуть пять рублей просто невозможно, если бы кошелек был, то тогда да, можно было бы, спрашивая какой кошелек, установить владельца, а так всякий может сказать, что это его пять рублей, очередь выстроится.

-Так что, наверное, я и куплю билет до Ленинграда на эти деньги, — вопросительно-утвердительно сказала Зоя, и мы, переглянувшись, снова, уже в который раз за этот ее приезд, начали неудержимо смеяться, как это часто бывало с нами раньше, в детстве, в Батуми.

В этот же день вечером я проводила ее на поезд в Ленинград, билетов в кассе не было, и мы бежали вдоль состава и просились в вагон без билета. Только на третьем или четвертом вагоне проводница едва заметно кивнула нам и посторонилась, пропуская Зою в вагон за те самые, найденные на полу в туалете пять рублей, Зойка поскакала радостно по ступенькам вагона, волоча за собой сумку, я махнула ей рукой на прощание и помчалась обратно в метро — было 10 часов вечера, а путь в Долгопрудный с Ленинградского вокзала не ближний.

На обратно пути я купила кекс к чаю и долго ждала автобуса. Мне было грустно и холодно, я всегда очень утомляюсь стоянием на одном месте.

Подходит троллейбус, народ садится, а я стою и смотрю на них; на остановке осталась я одна, и мне обидно, что всем уже привалило счастье в виде транспорта, а мне нет.

Вдруг какой-то молодой мужчина, который садился в троллейбус, спрыгнул в последний момент со ступеньки и подошел ко мне:

-Девушка, у вас такие необыкновенные глаза, из-за ваших глаз я спрыгнул с троллейбуса.

Я улыбнулась, но и только.

-Вас, наверное, дома какой-нибудь молодой симпатичный ждет? — с надеждой, что я опровергну его слова, спросил он.

Но я согласно покивала головой:

Да, мол, ждет, конечно, ждет. Разве девушка с такими глазами может быть одна?

Он вздохнул, тут подошел его троллейбус и мой автобус, он махнул мне рукой. Я тоже помахала в ответ, и мы расстались.

Приехав в общагу, я достала кекс и закричала:

-Ну, молодые, симпатичные, которые меня ждут, будем чай пить!

Лежащий народ вяло зашевелился, но всё же Наташка взяла чайник и потопала на кухню, которая была рядом.

На четвертом курсе студенты с кафедры биофизики, в том числе и я, которые выбрали своей базой Пущино, должны были ездить туда уже три дня в неделю, а во втором полугодие, кажется, четыре.

У нас была большая группа — со мной 8 человек.

Все мы ездили из Долгопрудного вместе, одной кучкой, за исключением Чехлова, странный был тип, полное соответствие своей фамилии.

Мы выбрали базу Пущино, так как не были москвичами, а хотелось иметь такую базу, на которой потом останешься.

Это был Академгородок, построенный в очень живописном месте, над Окой, только как-то на горе. Город был открыт всем возможным ветрам. Всегда дуло в лоб. В институт идешь — тебе дует в лоб, обратно — тоже дует, и дует не в спину, а опять в лоб. Такая была загадочная аэродинамика.

Внизу, ближе к реке была деревня, там явно дуло не так сильно.

Я спросила как-то Люду Фиалковскую, с которой жила в одной комнате в общежитии в Пущино:

— Ну почему бы там не построить, где раньше люди селились.

-Пришли три академика. Посмотрели — город на горе хорошо будет смотреться, и решили строить здесь, так гласила легенда, и так мне ее изложила Люда.

Город действительно смотрелся хорошо, возникал издалека в солнечной дымке на горке, когда подъезжаешь к нему на автобусе, и из аспирантского общежития вид на Оку был впечатляющий, кругом такие дали, внизу Ока, кусты ив на противоположном, низком берегу. Но жить там всё-таки было неуютно, очень дуло.

Кроме того, население городка было небольшое, жизнь была замкнутая, все друг про дружку всё знали, как в деревне. В общем, развлечений мало, кинотеатр был один, все туда ходили, и как-то раз произошел комичный случай.

Студенты покупали билеты подешевле (тогда еще цена зависела от места, первый ряд тридцать копеек, лучшие — пятьдесят), а садились, где придется. Зал редко бывал наполнен. И вот Аркадий Ровинский, студент физтеха, наш, один из 8, купил билет, пришел в кино и уселся, где ему вздумается. А под самое начало приперся академик Франк, директор института "Биофизика", которого Аркашка в лицо не знал. Академик стал требовать освободить его личное место, а студент сопротивлялся и предлагал въедливому старикашке сесть на любое свободное место рядом — зал был пустой, и, в общем-то, совершенно не нахальному по характеру Ровинскому просто лень было вставать, уступая странным устремлениям незнакомого человека сесть именно туда, где занято.

Франк долго возмущался наглости студентов — мало того, что приходят и сидят, где попало, так еще и требуют, чтобы академики поступали так же. Больше всего Франку было обидно, что студент не узнал его, академика.

В кинотеатре была демократия, зато в столовой была субординация — кандидаты наук, профессора, директора и прочие начальники обедали в одном зале, а мы — в другом. На физтехе тоже был профессорско-преподавательский зал в столовой, где и игрались вечерами студенческие свадьбы, но там это было как-то естественнее — студенты вместе, и преподаватели вместе. А тут выглядело всё дико, просто до неприличия, люди вместе работают над одной и той же темой, просто, один уже защитился, а другой еще нет, или он просто по инженерной части — и один идет в один зал, а другой туда не может.

Но кормили в столовой в обоих залах очень хорошо. Еда была чистая, жиры не перегоревшие, в общем, даже семейные пары с детьми иногда ленились готовить и ходили в столовую по выходным — цены низкие, еда нормальная.

Сметана была просто исключительная — ложка стоит. Причем по обычной цене и буквально во всех магазинах, кроме буфета в общежитии. Там, нимало не смущаясь тем, что во всем городе сметана густая, продавали обыкновенную жидкую сметану, так откровенно разбавленную кефиром, что мне было стыдно за продавщиц.

Я не помню ни одного тяжелого желудочного приступа в Пущино, нормальная еда и свежий воздух делали свое дело. Люда говорила, что, попав сюда, она прямо воскресла, так хорошо себя чувствовала. Но она уже окончила физтех, а нам было не так комфортно. Мы мотались взад-вперед, Долгопрудный -Пущино первые три дня недели там, потом Пущино -Долгопрудный на конец недели.

Я собиралась на электричку в Серпухов и дальше, в Пущино, когда Ленка небрежно бросила мне на кровать два номера журнала "Москва":

-Почитай там Булгакова.

Я мечтала попасть на "Дни Турбиных" во МХАТе, уже купила билеты, но что-то помешало мне пойти. Журналы я спрятала, решив начать читать в электричке — от Савеловской до Серпухова больше двух с половиной часов езды, вот, думаю, и будет мне интересное занятие. Хотя шел уже 1968 год и с момента издания романа прошло больше двух лет, я ничего о романе не слышала и просто, без всякого душевного трепета открыла журнал, и стала читать. Нужно ли говорить, что чтение захватило меня сразу, с первых же строк. Я читала в электричке, полностью отключившись от окружающего мира, читала в автобусе, стоя в толпе, читала на ходу, когда мы вышли из автобуса и пошли в институт. В лабораторию я зашла тоже с журналом, не поздоровалась, не разделась, просто села на стул в углу и продолжала читать, не отвечая на вопросы, просто меня здесь не было, я была то в Иерусалиме до нашей эры, где всё было так ярко, красочно, белый плащ с красным подбоем, золотые купола, фиолетовая мгла, то гуляла по довоенной Москве, где цвет сразу исчезал, и всё становилось тусклым, серым, пыльным.

В первом чтении не высокий философский смысл, не любовные перипетии главных героев, меня поразили сам слог и жалящая, ядовитая, ни с чем не сравнимая ирония, ирония над всем и вся. Я сидела в лаборатории, читала и изредка взрывалась смехом вслух, хохотала над проделками Бегемота и Коровьева, а фраза "я знаю, кто утащил милиционера и жильца, но близко к ночи говорить не буду" вызвала у меня спазмы смеха.

Часа через два, очнувшись, я посмотрела по сторонам, встала со стула, извинилась, попрощалась и ушла в общагу, продолжая читать на ходу и отрываясь только при переходе улицы. Добравшись до комнаты, я легла на свою кровать, не раздеваясь, и продолжала чтение.

На вопрос Фиалковской, моей соседки по комнате, аспирантки физтеха, что со мной, я на секунду оторвалась и сказала:

-Читаю "Мастер и Маргариту".

-В первый раз? — спросила Люда. Я кивнула головой, не отрывая взгляда от страницы.

-Тогда понятно.

И больше меня никто не трогал. Я остановилась только, когда дочитала, была уже ночь, Люда тоже что-то листала, я извинилась, что мешаю ей спать.

-Ничего, я с удовольствием читаю сама.

Закончив роман столь быстро, я захотела прочитать его второй раз, но не сразу, а через неделю, но во второй раз этот роман попал ко мне, спустя 10 лет.

Зато Люда, глядя на мою реакцию на Булгакова, принесла мне "Собачье сердце", а весной "Зойкину квартиру". Однако "Собачье сердце" показалась мне направленной не против Шариковых, а вообще человеконенавистнической — получалось, что собака лучше человека, и я роман как бы не приняла, в особенности его фантастичность, хотя нереальности романа я приняла сразу и целиком, ну, а Зойкина квартира — хорошо, но мало, мало мне было.

На другой день кто-то из ребят сказал, что мой шеф, Львов, был шокирован моим поведением, но я совершенно равнодушно пропустила это мимо ушей.

На четвертом курсе появилось свободное время, и можно было, наконец, заняться теми неотложными делами, которые из-за нагрузок третьего курса всё откладывались. Мне нужно было, как всегда, срочно заняться своим гардеробом.

Из-за моего отвращения к посещению магазинов у меня не получалось легко и незаметно приобретать что-то нужное, и покупка одежды всегда превращалась для меня в тяжкое мероприятие, причем срочное, так как я ухитрялась оборваться до невозможности.