Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Кого своего Устинье предложить? Вообще смешно и подумать о таком. Она мужа так любит, что хоть ты ей короля франконского подсунь, коий своей галантностью славится, она на него и не поглядит даже. Побрезгует.

Все, провал.

И что далее делать?

В Россе не останешься, к магистру не подашься, везде клин. Тут Борис казнит, там Родаль... в помрачении сознания дошел Руди до покоев государевых, поглядел на тело Федора, присел зачем-то, щеки его коснулся.

— Эх, сынок...

Никогда не называл Федьку так, нельзя было. Ну, хоть раз в жизни.

И так тоскливо на душе стало... вот вроде бы и рвался куда-то, мчался, добивался власти, а зачем? Может, и надо было, как брат советовал во времена оны, жениться на Марте Гермс, мызу завести, коровок...

Сейчас бы и семья была, и детишки, и внуки уж...

Поднялся Руди, да и побрел, пошатываясь, из дворца. Ничего его более не держало, ни тут, ни в жизни самой.

Любава?

А что она сможет теперь? Потрепыхаться? А это как курица с отрубленной головой, жить не получится, разве пару минут подергаться.

Руди себя такой курицей и ощущал.

Зря.

Все было зря.

* * *

Любава бежала, ног под собой не чуяла.

Федя, ее Федя!

Росса, ее Росса!

Не отделяла она сына от короны, от страны, оттого и больно сейчас было, и ярость внутри кипела неистовая. Что б там ни было дальше, убийц его она сама на клочья разорвет, голыми руками!

По кусочкам отрывать будет, зубами отгрызать!

Мчалась, ровно эриния на крыльях мести своей. *

*— эриния, она же фурия, богини мести и ненависти, прим. авт.

Те, кто Феденьку убил... они только потайным ходом уйти могли! Больше никак! И запах гари факельной ее слова подтверждал.

Борька?!

ОН?!

Тогда она сама его убьет, зубами глотку перервет...

Ходы Любава и правда хорошо знала, потому и нагнала беглецов быстро. Вот уж и огонек впереди затеплился, явно там они... негодяи!

— СТОЙТЕ!!!

Никто не остановился, огонек удалялся, Любава взвыла вовсе уж жутко — и побежала за ним.

И...

Она даже не поняла, как так получилось. Только вот земля из-под ног ушла, и она ощутила, что вниз падает. От сильного удара из нее так дух вышибло, что даже закричать нее смогла она. А потом сверху хряск страшный раздался, и что-то теплое закапало, и стон...

И — щелчки, которые знала она.

Ударили арбалеты.

Любава даже и закричать не смогла. Даже и не поняла сразу, где она. А тем не менее, царице вдовой повезло. От колдовства своего, от откатов за ведьмовство сильно высохла она в последнее время. Она и не попала ни на один из кольев, миловала ее судьба, проскользнула она меж ними. А вот трое рыцарей из бежавших за ней, судьбы своей не избегли. Следом полетели, один сразу нанизался, второй на другой кол, а третий сразу на два попал. И кольчуги не спасли... первому кол бедро пробил, кажется, не живот, ан бедренная артерия — с ней шутки плохи, в минуту кровью истечешь, как и произошло. Второй грудью на кол попал, не проткнуло его, в кольчуге-то, а грудь так помяло, что не жилец. Третий на кол наискось нанизался, и тоже ему недолго оставалось, только Любава не видела этого. Она стоны слышала, кровь чуяла — и дрожала.

Догнал царицу страх.

Врага не побоялась бы она, и смерти. А вот когда так... и неизвестно что, и неясно чего ждать... так — намного страшнее. И арбалеты...

Это была засада?

Но парализованный страхом разум не мог дать ответов. И Любаве оставалось только дрожать.

* * *

— Твоя левая сторона, моя правая.

Михайла кивнул.

Устя молчала. Когда Борис до нужного места дошел, она б то место отродясь не нашла, а Боря вдруг руку куда-то запустил, и часть стены снял, ровно щит. Да и был это щит. И за ним обнаружилось...

Сначала рычаг, который Боря опустил вниз с усилием немалым, прислушался, кивнул довольно.

— Давно не бывал тут, боялся, заржавеет — ан нет! Хорошо мужики ладили! Крепко!

— Ловушка?

Слыхивал о таком Михайла. Доводилось.

И не такое слыхивал. И ямы для врагов делались, и камни им на головы сыпались, и стены смыкаться могли — всякое бывало.

— Ловушка, — Борис с временным союзником смирился, хоть и решил за ним приглядывать. — с арбалетом умеешь?

— Белке в глаз не попаду, но и не оплошаю.

— Хорошо. Стороны поделим — и бей. Пусть не в глаз, арбалеты мощные, и кольчугу пробить могут, ежели попадешь удачно.

Михайла кивнул, болт на тетиву наложил, арбалет взвел.

И заметил, как Устя на него смотрит. Пристально, внимательно... подвоха ждет.

Само с уст рванулось горькое.

— Не бойся. Он тебе дороже жизни, а ты мне. Не обману.

Устя головой покачала.

— Прости, Михайла. Жизнь так сложилась, не вольна я в своем сердце.

Борис смотрел серьезно.

— Любишь ее?

— Люблю.

— Тогда приказ тебе. Ежели что плохое со мной случится — увези Устинью из города, сбереги. Не дадут ей тут жизни, и ребенка удавят.

— Боря!

— Так надо, Устёна! И ты пообещай, когда что — ты ради нашего малыша жить станешь!

Устя губу прикусила.

Жить...

— Это — не жизнь будет. Но обещание я тебе даю.

Михайла усмехнулся только. Ох уж бабы эти... обещание она дала. А какое — про то умолчала, белыми нитками ее хитрости шиты, да разоблачать некогда. Вот уж, погоня приближается, Борис как-то хитро факелом зажженным повел — и затопали преследователи быстрее, азартнее, отсвет увидели, цель почуяли рядом, вот-вот догонят, зубы сомкнут на горле!

Как приблизились на свет факела, так и полетели вниз. Передние точно, а потом Михайла выстрелил.

Перезарядил арбалет — и еще раз стрельнул. Третий раз уж не попал ни в кого, а двое врагов корчились, одному стрела в живот попала, второму в ногу, не убежишь. Борис тоже не оплошал, даром, что царь, такого и в ватагу взять можно. Двоих положил, одного насмерть, второго в грудь... не сдох, ну так добить завсегда можно. Только вот...

— Не упаду я?

— Нет.

— Тогда сейчас вернусь.

Ножей у Михайлы хватило, да и не сопротивлялись рыцари, болью парализованные. Хорошо только, что государь Устинью отвернуться заставил. Понятно, добивать надобно, а только у баб к тому отношение странное... дуры, как есть. Каждому ясно, нельзя за спиной живого врага оставлять, а они начинают страдать, да о милосердии вопить. Тьфу!

Устинья молчала.

Борис кивнул, как Михайла вернулся.

— Благодарствую.

И ни слова больше. Ни посулов тебе, ни обещаний... только вот в одном слове больше весомости, чем у Федьки в часовой речи. Ну так оно и понятно — кто царь, а кто медяшка стертая.

Борис тем временем вперед шагнул, ногой на угол ловушки нажал, плита вертикально встала. Государь прицелился, в одного из рыцарей выстрелил, добил. Михайла рядом с ним встал.

Мало ли что, так оттолкнуть его, стоит тут, смотрит... чего на дохлятину любоваться?

Ан... шевелится?

Михайла Бориса и откинул, оттолкнул так, что тот Устю локтем задел, выругался, но не до ругательств было Михайле. А вдруг ножом кинут?

Он бы и попал, и докинул... что там на дне шевелится? Вроде и не так глубоко, может два или три роста человеческих, лучше не рисковать.

Или...

Михайла прищурился — и едва не онемел. На дне ямы медленно распрямлялась... царица Любава!

* * *

Повезло Любаве, не погибла она на кольях. А как свет увидела, так и вовсе распрямилась, вылезти попробовала.

Мертвяков бояться?

Да страх и рядом с ней не пробежал бы сейчас, царицы бы испугался. Баба, когда полубезумная, она и черта напугает так, что тот в раю спрячется.

Грязная, растрепанная, с горящими диким огнем глазами...

— Ух ты! — высказался Михайла. — Говорил Федька, что мамаша его ведьма, но я не думал, что так-то... жуть какая!

Устя шаг сделала, рядом встала, за ней Борис. Смотрели молча.

Любава их тоже увидела — и ровно обезумела.

— ВЫ!!!

Такой визг с ее губ полился, такая грязь, что Устя едва уши не зажала. Противно слушать было. Да и надо ли?

— Боренька, может, оставить ее покамест здесь? Некогда нам...

— Оставить?! Не смей!!! Вытащите меня, немедленно!!!

— Ага, чтобы ты нас убить попробовала? — из Михайлы мальчишка-скоморох лез неудержимо. И то, сколько он по дорогам бродяжил. — Ищи других дураков! Чего ты сюда прибежала — в спальне не сиделось?!

Любава глазами сверкнула.

— Вытащите меня.

— Кто привел врагов в мой дом? — жестко спросил Борис. — Ты хотела, чтобы меня убили, а Федька на трон сел? Отвечай, гадина!

Любава вспомнила, что сын... зубы оскалила.

— Ты!!!

— Не, это я его убил, не он, — Михайла решил, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, ухмыльнулся Любаве. И разум если и не окончательно покинул ведьму, то... бешенство взяло вверх, захлестнуло разум, затопило — и сорвалась Любава окончательно.

— Ты?! Тварь неблагодарная, раньше тебя надо было убить, раньше!!!

Устя невольно кивнула, но стояла она чуть дальше от ямы, за плечом Михайлы, вот тот и не заметил жеста, а Любава увидела. И завизжала. — И тебя, тебя тоже!!! Как всех, как мужа, как Ольку, как...

Борис шаг вперед сделал.

— Мужа?!

Михайла его за плечо схватил, откинуть от ямы, ежели что, напрягся весь, но Борис и не заметил даже.

— Ты моего отца убила, тварь?!

Любава в ответ оскалилась. Видела она, что Борису больно, и ей больно было, и укусить она побольнее хотела.

— Да! Как надоел он мне! Мерзкий, вонючий...

— А еще, небось, догадался, что Федька — не его сын? — подкинула предположение Устя.

И Любава оскалилась вовсе уж нечеловечески.

— И это тоже! Родинку он углядел!!! РОДИНКУ!!!

— У Истермана такая же оказалась?

— Тебе откуда ведомо?! — удивление даже гнев на секунду пересилило. Устя головой качнула.

— Чего тут гадать, не могла ты от государя зачать, а вот от Истермана могла, у него родни хватает. Небось, приехал кто, а ты и попользовалась.

— Догадливая, — Любава все больше напоминала смерть, как ее иноземные художники рисуют, с оскалом голого черепа.

Борис тоже осунулся, побледнел.

— Отца моего ты не любила никогда, сына от Истермана родила, отца отравила, на меня покушалась...

— Добавь еще, Боря, порчу наводила, — подсказала Устя. — С ее руки легкой на тебе аркан появился, ее сестра и накинула. Так ведь?

— Кто тебе виноват? — оскалилась Любава. — Ты должен был до совершеннолетия мальчика моего править бездетным, а ты с этой гадиной закрутил, да как! Кто ж знал, что она и сама ведьма?

— Ведьма. И ваш аркан почуяла, но не стала шум поднимать. Выяснила только, кто его сделал, да и успокоилась. Порвать-то его и Марина могла, просто так Борис ей не мешал, и вы не мешали. Вы в свои игры играли, она силу копила, мужчин изводила, — Устя была уверена в своих словах. — Ей много силы надо было, чтобы дочь зачать, а для сына — вчетверо. Может, и были у нее на ваш счет планы, да не успела она.

— Ты раньше пришла.

— Федьку своего обвиняйте, я бы к нему кочергой не притронулась, ему моя сила надобна была, его тянуло...

— ГАДИНА!!!

Борис сделал шаг от ловушки.

— Я, государь Россы, мое право и моя воля. За измену мужу, за убийство мужа, за ворожбу черную, приговариваю тебя, Любава Никодимовна, к смерти через удушение. Приговор приведен будет в исполнение незамедлительно.

И рычаг повернул.

Повернулась плита, закрыла ловушку, и вой стих, ровно отрезало его.

Борис на пол опустился, Устя рядом с ним, руку его сжала.

— Боренька!

Михайла отвернулся со злостью. Он тут что — бревно бесчувственное?!

Борис руку жены сжал ответно, тепло ее почуял, и легче стало. Самую чуточку, но легче.

— Устя... за что?!

— Она просто дрянь, вот и все. Это как случайная беда, только случай, только игра судьбы, — Устя и не подумала голос повышать. — Просто — случай.

Борис выдохнул, на ноги поднялся. На плиту, под которой обречена медленно была Любава задыхаться, и не поглядел даже. Какое ему дело? Он приговор огласил и исполнил, и в своем праве был. Полностью.

— Уходим отсюда. Довольно.

* * *

Божедар потянулся, по сторонам огляделся.

Эххх!

Только-только разогреться успел, а враги-то уже и закончились! Где уж тут душеньку распотешить! Всего сотня рыцарей жизни свои отдали сегодня. Может, чуть поболее, около ста десяти человек...

А его ребята?

Божедар прищурился, тела оглядел... двадцать один. И раненые есть.

Среди рыцарей таких нету.

Эх, все одно много, считай, один к пяти. Надо бы один к тридцати... и то много! Иноземцев сколько не перебей, все мало, а вот свои...

Семьям он поможет, конечно, да все одно, ребят жалко. А ведь это еще не конец, еще корабли остались, и на них рыцари есть... туда тоже наведаться надобно. А только сначала с государем поговорить, зачистить все, узнать, что там, в порту...

Не бывает у богатырей жизни легкой, бывает насыщенная.

* * *

— Мы сейчас к палате Сердоликовой выйдем, не в самой, рядом с ней, — Борис коротко объяснял, что будет. — Ты, — кивок Михайле, про Федьку молчи. Не ты его убил, а кто — неведомо. Понял?

— Понял. А... дальше что со мной будет?

— Поедет боярин Ижорский в свои владения. Женится, да и поедет.

— Я?! За что?!

— Считай, наказание твое. Что — не знал ты об их замыслах? Знал все, и виноват тоже, только ты передо мной вину свою искупил. Почти. За то и боярство дарую. А женю, чтобы на мою супругу заглядываться впредь не смел.

— Как будто, что-то от женитьбы поменяется.

— Вот и посмотрим. Опять же, у Ижорского дочь осталась, не присмотрена, не устроена. Ей муж хороший надобен, а тебе жена — договоритесь.

Михайлу аж передернуло. Но смолчал, понял, не ко времени спорить.

Вот выйдут они из потайного хода, и уйдет он, возьмет, да и уйдет! А чего ему тут?

Устинья рядом с ним не будет никогда, а на чужое счастье смотреть, зубами скрипеть? Таких сил нет у него, да и не будет никогда.

Уедет он, далеко уедет, может, в ту же Франконию, деньги есть у него, а франконцев не жалко.

Вот и выход, Борис в глазок посмотрел, потом повернул что-то, дверь открылась.

— Вроде, тихо все. Быстро, выходим.

И верно, тихо было в коридорчике малом, а неподалеку шум слышался, говорили что-то...

— Божедар, — опознала Устинья.

— И боярин Пущин. Что ж, надобно туда идти.

Борис развернулся, да в палату Сердоликовую и направился. За ним Устя, а за ними и Михайла... а куда ему еще сейчас? Из коридорчика с кладовками другого выхода и нет, ишь ты, сколько он тут ходил, а про потайной ход и не ведал.

Хитры государи... одно слово — соколиная кровь.

* * *

Варвара Раенская взглядом Рудольфуса проводила, хмыкнула ехидно, приказ царицын вспомнила.

Нашла дуру, по твоим поручениям бегать! Да ежели б не Платоша... любила Варвара мужа, как могла, как умела, оттого и терпела многое, и в делах ему была первой помощницей, и Любаве, но сейчас-то?

Мужа нет, дети в столице и не появляются, рассорились они с отцом намертво, давно уж дело было, и что остается? Власть?