Когда цветёт багульник

— Я помогу,— последовал за ней Ваня.— Мы, малого в неё, без твоего разрешения определили. Не сердишься?

Люба, не глядя на него, торопливо говорила:

— Вот и хорошо. Располагайтесь.

Ваня обнял её за плечи, осторожно притянул к себе, ткнулся в волосы лицом.

— Прости, выжили тебя.

Люба, боясь расплакаться, гладила его руку и шептала:

— Ничего. Мне комната совсем не нужна и бабушке веселее. Ваня, сынок, ты, почему ушёл от папы, что случилось?

Не снимая рук с её плеч, он отдалился от неё.

— Я б ни хотел об этом сейчас говорить...

Люба разволновалась.

— Иван, с ним всё в порядке?

Ваня процедил сквозь зубы:

— Более чем... Обвала не произошло. Мамуля, я не могу о нём говорить, если я и тебе мешаю, не волнуйся, мы уйдём.

Люба по-настоящему напугалась. "Этого ещё не хватало!"

— Ваня, солнышко, что ты такое говоришь. Я очень рада, что могу помочь тебе, ты даже не представляешь на сколько. Просто я скромно живу, и у меня нет таких возможностей, как у папы.

— Я знал, что ты примешь меня и мою семью, мама, — вновь обняв, прижался он к её щеке.— Я тоже привык скромно жить. Зато ты нас любишь и с тобой тепло.

Слова парня настораживали, вселяя беспокойство. Но Люба не подала вида. "Что же между ними произошло. Чем обидел его отец. Сын неправ, Слава любит его не меньше меня, но говорить с ним об этом сейчас нельзя. Придётся отложить разговор. Наверняка обидится и уйдёт".

Полный надежд и оптимизма, он заявил:

— Ма, мы выберемся, не переживай, я пойду работать...

— Бог мой, ты ушёл из папиной фирмы?— воскликнула она.

Ваня не отрицал.

— Я написал и передал заявление об уходе. Так надо.

Люба подняла на сына полные тревоги глаза. Сейчас за Славу ей тоже было страшно.

— Ваня он очень сильный и гордый человек и наверняка обидится...

Но Иван, глотая обиду, гнул своё.

— Это его проблемы. Мам, я тебя очень люблю. Очень, очень. И хочу быть с тобой. Мы пережили трудные времена, а сейчас ерунда, выпутаемся.

— Ваня, Ванечка, сыночек мой,— Люба плакала, уткнувшись в его широкую грудь. "Как он раздался и возмужал, а был малюсенький, худенький, запуганный мышонок, отстающий от своих сверстников в развитии. И это он, Ваня, много лет подставив ей в помощь свои неокрепшие плечи, тащил вровень с ней тот нелёгкий воз. И вот в трудную для неё минуту он опять рядом".

А Ваня, взяв её руки в свои, дрожащим голосом произнёс:

— Мамуль, у меня в жизни от тебя был только один секрет.

— У тебя, секрет?— улыбнулась она сквозь слёзы.

— Я скрыл от тебя появление у забора... первой жены отца,— выдохнул он.— Прости.

Это было так больно, что Люба простонала:

— Не надо Ваня...

Но Ваня был уверен, что как раз надо все мешающие точки убрать.

— Всё наоборот, как раз необходимо об этом поговорить. Я догадался о твоей беременности и не хотел, чтоб ты переживала. Вот и решил сам разобраться с ней, чтоб тебя не трогала. Мам, ты чего?

У Любы от слабости подкосились ноги. В голове противно задребезжало: "Оказалось всё не так, как думалось про Ваню. А что, если и про Славу чего-то недопоняла и накрутила себя?"

Опершись на его руку, она улыбнулась:

— Всё в порядке сынок. Просто нервы разыгрались. Слабость от того, что устаю немного, дорога выматывает.

Сын чмокнул её в щёку.

— Теперь я возить тебя буду, Танюха приглядит за Машей, а Маша поможет ей.

Входная дверь распахнулась, и в дом ввалился с рюкзаком Артём.

— Блудного сына в свой табор принимаете?— с порога заявил он.

Машка с разгону запрыгнула брату на шею, а все остальные переглянулись. "Что ж там такое натворил Вячеслав Николаевич Терёхин, если оба сына, с небольшим интервалом, здесь?"— расстроилась Люба.

— Как же ребята, там папа будет без вас?— совершенно растерявшись, простонала она.

— Ему, похоже, хорошо и так. Мы только мешали,— буркнул Артём, пристраиваясь к столу.— Давайте не топтаться на одном месте, а начнём всё сначала. Какой смысл жалеть о том, что уже сделано. Предлагается поставить точку и двигаться вперёд.

— Брат прав, мы силища.

— Хорошо,— подвела черту Люба,— начнём сначала. Построим свой дом.

— Надо папу ещё позвать, папу забыли,— забеспокоилась Маша, заставив всех помрачнеть.

Утром, забрав Любу, её мужики отправились в Москву. Ваня на поиски работы, а Люба и Артём по своим делам. Вечером, созвонившись, все собирались в одном условном месте. Ваня, ориентируясь по времени, забирал семью. Заезжали за продуктами в первый, попавшийся на пути гастроном и загруженные сумками, возвращались в посёлок. Человеку обычно тяжело привыкать к изменениям и чему-то новому, а привыкнет дальше уже не так страшно и трагично. Таня, бабушка и Маша справлялись хорошо с домашним хозяйством.

Славка, сначала обижаясь за непонимание, всё же очень переживал бегство семьи. Потом, разбирая себя по косточкам, вздыхал: "Я далеко зашёл, обидев ребят, хоть и не хотел этого совсем. Придётся начинать всё сначала". Машка, жалеющая отца, "брошенного и несчастного" в то же время, завидев его на пороге, радостно объявила, что всё семейство живёт сейчас у бабушки: "Нам, конечно, тесновато, но уже не скучно". И тут же, добрая душа, предложила немедленно переехать ему к ним. Славка, не оставшись в долгу, подсунул ей предложение перевезти всех обратно к нему: "Машенька, детка, тогда мы опять все будем вместе и места для всех навалом".

— Папуль, так мама же не пойдёт и братики тоже.— Напомнила ему она.

Славка понимая, что дочь его последняя надежда принялся втягивать её аккуратно в свой план.

— Маш, ты же маленькая женщина, хитри.

Девочке не совсем было понятно, но такое его предложение понравилось.

— Как?

О! Славка поспешил с объяснениями.

— Капризничай по десять раз в день. Пригрози, что убежишь одна ко мне...

Девочка, хитро щуря глазки, напомнила правила игры.

— Но врать не хорошо.

— Машуня, тебе меня жалко?— почти проныл он. И притворяться не пришлось. Он так страдал.

— Да папуля,— честно заявил ребёнок.

— Тогда это не ложь, а наш с тобой секрет,— растолковал он.— Ты только не вздумай одна действительно идти меня искать. Позвонишь, и я тебя подъеду, заберу. Мы потом договоримся.

Девочка, прижавшись к нему крепко-крепко, обещала.

Зная, что в доме одни доброжелательно настроенные к нему женщины, Терёхин наведывался в посёлок, когда не было ребят и Любы. Он подолгу беседовал с Машей, Славка слушал выговоры тёщи и нянчил внука. "Как они тут все размещаются?"— искренне не понимал он.

— Таня, зачем так страдать, Ваня ушёл, и день его нет, а ты крутишься, руки рвёшь. Возвращайся девочка, куда ему будет деваться, приедет и он.

— Нет, Вячеслав Николаевич, я от мужа ни на шаг.

— Что ж вы такие нестандартные-то один к одному подобрались.

— Я тебя предупреждала, про такой вариант. Говорила или нет, что все окажутся тут, а ты рукой махал. Сам с усами. Вот и получил, — пеняла тёща.

— Всё так. Только, как выходить из лабиринта? Давайте и меня пускайте на постой, не могу я там один.

— Не сочиняй новый ребус, ещё и отсюда сбегут. Взрослый, умный мужик, ай — я — яй.

— Вы не представляете, каково это, ходить по пустому дому, не зная куда притулиться. Заглядывая по очереди в комнаты ребят, перекладывая оставленные ими аккуратно сложенные вещи, забытую игрушечку внука.

— Не знаю Николаевич, что уж ты там такое наворочал, раз и ребята с небольшим интервалом здесь оказались. Они, как воробушки привыкли жить стайкой, с лаской и любовью друг к дружке тулиться и теплом греться.

— Виноват, не смог без Любаши то тепло сохранить. Своей тоской упивался.

— Бабуля не ругай папу он хороший и нас всех очень любит.— Не сползала с колен отца Маша,— я его жалею, скучаю и хочу домой.

Славка целовал дочь в макушку и о чём-то шептал на ушко. Машка послушно качала головой в знак согласия, и нежно возвращая поцелуй, чмокала его в щёку.

Люба не спала всю ночь. Откуда взяться сну, если думы в голове теснят одна другую. Встала, поискала таблетку, проглотив запила колодезной водой. Но старалась напрасно, мало помогло. "Психологи говорят, что после третьего года жизни начинает выбухать накапливающееся недовольство друг другом. Лимит, мол, терпения исчерпывается. Все перестают прикидываться и становятся сами собой. Вот, может, он и раскрылся, показавшись без маски. Это же надо куда меня понесло. В такие дебри ныряю, что самой тошно. Ведь те же психологи утверждают, что игра — это для женщин состояние души, представители сильного пола реже берут на себя труд изображать кого-то. У них, как правило, не хватает на это ни сил, ни терпения".— Одёрнула она сама себя.

Не выдержав, подала голос встревоженная мать:

— Опять тебя жизнь пытается задавить?

— Ты права. Здесь мы долго не протянем таким разудалым табором.

Мать, ворочаясь с бока на бок, вздохнула:

— Что думаешь делать?

— Сейчас надумала. Продам журнал и куплю ребятам по квартире недорогой. Сама с тобой останусь.

— А на что жить будешь?— подложила под щёку она ладонь.

— Попрошусь остаться у нового владельца на работе.

Пытаясь рассмотреть в темноте лицо дочери, мать приподнялась на локоть:

— Может ты и права. Только не спеши и старайся не продешевить, тебе каждая копейка дорога. Всё-таки хорошо, что Вячеслав Николаевич, мне домишко отремонтировал, провёл воду, газ и мини котельную поставил. Люба, а ты не поспешила с выводами в отношении себя? Ты ж ещё молодая, тебе жить надо...

— Он не любит меня и самое страшное никогда не любил,— простонав, уткнулась она в подушку.

Мать подоткнула свою и вздохнула. "Какая упрямая, не свернёшь".

— Многие, так живут. Ради детей. И это уверяю тебя не слишком большая жертва за сказочные отношения. У тебя их трое. И возраст уже... А любовь... бес его знает, что это такое... Все видят её разною.

— Я оставила детей с ним, если ты помнишь. Но как выяснилось и дети ему не очень нужны. Ты же видишь что твориться. Они оба тут. И оба с обидами. Хотя и молчат.

— У твоих сыновей женское воспитание. Они привыкли к тепличным отношениям в семье, а он мужик реальный без фантазий. Подумай над этим, ведь он мог обидеть их невзначай, не придавая даже этому значение. Люба, да он не занимался никогда детьми, не имеет опыта общения с ними. Собой был поглощён, своя боль болела... Они обиделись его эгоизму. Ты-то вся для них жила. Дело-то, скорее всего, в этом, а не в считалочки любит, не любит. И посмотри, что творится с Машей. Канючит, папу ей подавай, это опасно. Она спит с его фотографией под подушкой. На ночь целует, утром здоровается. Мечтает деду Морозу желание загадать...

— Чтоб папочка вернулся,— прошептала она.

Мать развела руками.

— Видишь, ты сама всё понимаешь.

— Но, он никогда не любил меня...,— повторила она упрямо.

— Делай, как знаешь,— поджала мать губы.

А Люба уставясь в потолок пробормотала:

— А Маша успокоится. Время рвы ровняет. Глядишь, и он нас забудет.

Она надеялась, что мама не услышала её, годы, слух..., но та ответила:

— Не уверена я. Но, если откинуть твоё кино про любовь, то неплохой же мужик получается. Смотри: не пьющий, не гулящий, при таких деньжищах... А ты всё жертву из себя делаешь. Сдалась тебе та любовь. Может, проще надо смотреть на мир, Любаша, а?

Если честно, ей было жаль Терёхина. Жаль разваливающейся из-за ерунды на глазах семьи.

Люба тут же откликнулась, в голосе зазвенели обиженные нотки.

— Я в растерянности от твоего натиска. Не могу я проще. Не переделать меня. Я влюбилась ни в рыцаря со шпагой, а в крепкого духом стриженого парня с увесистыми кулаками в ватнике и кирзе. Да, закружило мою лирическую головку, но потому, что через ватник проглядывала его цветущим багульником душа. Подумалось, что вся жизнь пройдёт со счастьем в обнимку, а выходит, выдумала всё. Обман.

Мать опять перевернулась, на жёсткой кровати: "Какое к лешему лирическое кружение, когда вон трое детей сопит, сноха и внук. О чём думает её голова отпихивая от себя такого мужика..."

— Люба, я старая мне и то холодно на этой вот кровати, а ты всю жизнь маешься. Неужели не устала? Как ломовая лошадь тянешь тот воз. А ведь ты такая хорошенькая. Оделась вон, обулась, отдохнула, мир посмотрела и прелестно на тебя смотреть. Опять хочешь в плуг себя загнать...— Мать помолчала и продолжила:— Любаша, милая, сегодняшний день уже прошлое и завтрашний посияв солнышком, тоже уйдёт в небытиё. Ложась вечером в кровать правильно было бы вспомнить, всем ли ты сказала о своей любви, кому хотела или кому необходимо было их услышать, не пропустила ли кого, ведь завтра может быть поздно. Но мы очень редко это делаем.

— Ты о чём?

— Мы все под богом ходим, не теряй впустую время. Жизнь коротка. К тому же у этого волшебного слова широкий диапазон.

Люба всхлипнула:

— Мама, мне так плохо. Но я должна выиграть борьбу с собой ради Маши.

— Люба, я понимаю — человека спасает и делает сильнее только любовь. Это касается тебя и Терёхина. Именно она дала тебе силы выжить и вытянуть мальчиков, а ему стать, в поисках вас, тем, кем он стал. И потом, солнце моё, знать, что тебя любят это важно, но куда полезнее дарить любовь. Не ты ли прошла это на себе, даря детям и ему свою любовь.

— Мама, ты меня запутала, давай спать.

— Люба, я тебя понимаю, чем старше становится женщина, тем острее и тоньше годы вырабатывают в ней вкус. Но юность ценна непосредственностью восприятия. Если те дни наложить на действительность, мы имеем неплохую картину.

— Мама. Зачем ты меня мучаешь. Если моё сердце сжимается от боли, а тихая радость утекла осенним холодным ручьём из него... Что я могу поделать.

— Значит, надо позволить мужу наполнить его восхищением и любовью, а ты возвела преграды. Поверить сердцу надо, Люба.

— Но Терёхину дорого прошлое и, к сожалению, не наше...

— Мать Вани тебе не даёт покоя? Но его женщиной сейчас являешься ты, и нет повода переживать, мучая и изводя себя своей разыгравшейся не в меру фантазией. К тому же нет её уже в живых. Сергеевич пристрелил, как бешенную собаку.

— Как пристрелил?...

— В лоб... Нет её... Успокойся.

— Это ничего не меняет, мам.

— Не знаю, не знаю... Я б забыла всю эту историю, Люба.

— Давай помолчим...

Они замолчали обе, только уснуть так и не смогли до утра. Люба переживала вновь приход к ней в офис Кабанова. Здоровенный монах в рясе и с шикарной бородой, заполнил весь её кабинет. Люба, не предполагая такое возможным, растерялась его неожиданному приходу и не знала как вести себя с ним. Не замечая её волнения, он положив на стол принесённую с собой семейную икону сибирского письма, повёл себя сам с ней по-светски. Целоваться и обниматься не лез, просто поднёс к своим губам её дрожащую руку.

— Прости сестра, растревожил. К Николаевичу с делами прилетел, а он в печали... Не могу я того непорядка вынести, прости пришёл вот... Упаси Бог тебя подумать, что просил о том он... Сам. Не в курсе Николаевич моего похода сюда. Виноват накажи, отхлещи, по мордам надавай, но не уничтожай его. Хороший же мужик, детей любит, тебя боготворит... — Заметив поморщившуюся Любу, он повторил:— Боготворит. Присягаюсь на том. Чтоб так любили женщину, не встречал... — Он, встретив взгляд Любы, покашлял в кулак. Я не в счёт. Не обо мне речь. Что там я червяк, а он такой человек, да что там говорить, если б понадобилась моя жизнь для него, я б не думая кинул ему её под ноги.