Понимая, что до тревожного колокольчика дотянуться не успеет, начальник стражи навёл дуло пистолета прямо в лоб жуткой твари и потянул из ножен шпагу.
Услышав шелест стали, тварь с диким гиканьем прыгнула вперёд, но тут же рухнула на стол, сбитая метким выстрелом. Царапая когтями полированный дуб, варг снова поднялся и бросился в Блюгера, но тот встретил его острием шпаги. Лезвие пробило чудовищу грудь в районе сердца, и тварь завизжала от боли, однако сила её броска была такова, что шпага вошла в тушу до самой рукояти. Когтистые лапы сомкнулись вокруг Блюгера, раздирая униформу, а острые зубы впились в горло. Последнее, что он успел увидеть, это распахнувшаяся дверь и силуэты стражников, бросившихся ему на помощь.
Он уже не видел и не слышал, как открыли огонь ружья и пистолеты, как бились с чудовищем его люди и, потеряв двоих, упустили проклятого варга, который, проломив железную решетку, выскочил в окно. Не видел он и Ют, стоявшую на коленях над его телом, пытавшуюся остановить хлещущую из его раны кровь и рыдающую от отчаяния и злобы.
Глава 6
Душный вечерний воздух окутывал селение Айнгут, словно ватное одеяло. Жители большей частью сидели по домам, не в силах прийти в себя после неимоверно жаркого полдня, когда казалось, что волосы, не прикрытые головным убором, начинают медленно тлеть, а на раскалившейся брусчатке главной площади впору жарить омлет с беконом. Впрочем, идти большинству из местных было некуда, ибо хлеба они не возделывали, огородов на глинистой почве Айнгутского холма почти не разводили, да и вообще промышляли преимущественно торговлей, да кое-каким ремеслом, связанным в основном с нуждами расквартированного неподалёку Сорок Шестого Бернхольдского полка.
Форт Айнгут, расположенный в полумиле вверх по холму, выплывал из жаркого марева, словно величественный каменный галеон. Начавшее клониться к закату солнце озаряло покатые крыши его массивных башен приятным багрянцем, а едва ощутимый ветерок лениво колыхал многочисленные флаги и баннеры, венчавшие его шпили, флюгера и выступы надвратной башни. Привычную всем жителям селения картину нарушало только одно — огромный палаточный городок, что вырос на склоне буквально за несколько дней, и грозил вскоре подступить к самой околице, а то и перевалить через неё.
К блокаде северного Бернхольда Управление генерал-квартирмейстера подошло со всей тщательностью, на какую только было способно. Шесть пехотных батальонов перекрывали Тарквальдский, Малый Тарквальдский и Обходной тракты. Поросшую редким лесом холмистую равнину, что приходила на смену мрачным чащам Тарквальда, патрулировали уланы. Ещё один батальон занял деревеньку Раухерфич, что лежала на левом берегу Рибенхайнца; река здесь резко сворачивала на юг, русло её сужалось до каких-то двенадцати саженей, близ деревеньки имелся приличных размеров речной причал, а с одного берега на другой ходил паром. Именно этим водным путём из Вальцберга в центральные регионы страны отправлялось большинство товаров, поскольку возить через кишащие всевозможным сбродом леса железо, порох, оружие и уж тем более алмазы было не слишком разумно. И именно Раухерфич был одним из самых крупных узлов на этом пути, откуда можно было отправиться дальше хоть вниз по Большому Хайнцу, хоть по добротной курьерской дороге прямиком к границе округа, откуда торговые пути расходились уже по всему королевству. Теперь же на излучине реки встала артиллерийская батарея, а оба берега денно и нощно прочёсывали отряды лёгкой пехоты и местные егеря.
Разумеется, оставались ещё северо-западные предгорья Косых гор, да и удерживать границы Тарквальда силами всего трёх эскадронов было не так-то просто, однако те, кто командовал этим мероприятием, справедливо рассудили, что вряд ли через эти безлюдные места прорвётся кто-нибудь, кроме самых отчаянных и выносливых сорвиголов. И уж тем более это не светит тем, кому не повезло заболеть кровяной лихорадкой. Нет, рассудили они, если беженцев из поражённых эпидемией земель и стоит ожидать, то только на основных трактах.
В Айнгуте, который весьма удачно располагался прямо в центре блокадной дуги, разместили три резервных батальона стрелков, небольшой артиллерийский парк из пяти восьмифунтовых орудий, а также обоз, полевой госпиталь и военные склады. Площадей форта, разумеется, на всё это добро не хватило, и потому большая часть резервной группировки была вынуждена расположиться прямо под открытым небом. Впрочем, солдатам было не привыкать.
Весь день, несмотря на жару, работали только Айнгутские кузницы, чьи владельцы получили заказ на усиленные железными шипами заграждения, которыми планировалось укрепить все посты на основных трактах, дабы ни один всадник и уж тем более ни одна телега не могли прорваться за пределы лесного края. Пусть все, кому заблагорассудится удрать верхом, да ещё и со скарбом, испытывают удачу в хитросплетениях Тарквальдских буреломов.
Стук и перезвон кузнечных молотков не утихали с самого утра, прервавшись лишь на час в самый полдень, когда наступило время перекура, после чего вновь принялись за дело. Стены старого особняка, стоявшего близ городской ратуши, от этого шума не спасали никак, и потому единственный, если не считать прислуги и охраны, его обитатель вот уже который час не находил себе места.
Стоя у окна, граф Дитрих Дорштейн пил разбавленное вино и раздражённо морщился всякий раз, когда удар тяжёлого молота приходился аккурат на очередной приступ противной мигрени, которая не отпускала его вот уже третью неделю кряду. Лекарства и выпивка помогали слабо, а дружеский совет лекаря насчёт поездки в тихое захолустное имение под Вельшем, где можно было поправить здоровье не только физическое, но и душевное, граф пропустил мимо ушей. Слишком важные события происходили вокруг, чтобы теперь можно было взять, да и бросить всё на самотёк. Высокие ставки всегда требуют личного участия в любом предприятии — уж это-то граф знал не понаслышке. Генерал-квартирмейстер, будь он неладен, был человеком разумным, исполнительным и во многом обязанным графу, однако ни хваткой, ни живостью ума не отличался, а посему Дорштейн решил не полагаться на него всецело, а контролировать блокаду Вальцберга и Марбурга лично. Благо, звание генерал-майора ему это позволяло, а отсутствие постоянной должности дарило некую свободу действий.
Дорштейны всегда были служивым родом. Воинская слава их семейства прослеживалась до глубины веков, когда из самых доверенных и приближенных воинов первых королей святой династии зарождалось рыцарское сословие. По крайней мере, так говорилось в обширных комментариях к не менее обширному генеалогическому древу Дорштейнов, а граф не видел причин не доверять семейным летописцам, считая, что никакая легенда не окажется серьёзным преувеличением, если речь идёт о таких выдающихся людях, как его предки. Серьёзность, с которой он это утверждал, сбивала с толку даже самых близких людей, знавших графа не один десяток лет, и до сих пор никто так и не смог достоверно понять, есть ли в этих речах доля самоиронии или же старина Дитрих и впрямь искренне верит в своё родовое превосходство. Первое подкреплялось язвительным, несносным и не в меру саркастическим характером графа, который он не стеснялся демонстрировать окружающим, а второе тем фактом, что вёл он себя и впрямь как хозяин мира.
Стук молотков на какое-то время стих, и Дорштейн, пользуясь передышкой, присел на подоконник и прикрыл глаза, пытаясь привести в порядок скачущие мысли. По площади мимо ратуши шагали, сбив шаг, солдаты Тридцатого, которым командовал шурин двоюродного брата графа — человек недалёкий, но весьма амбициозный, а главное преданный. Он подписался на эту авантюру охотней всех: то ли соблазнился кушем, который сулил грядущий передел сфер влияния, то ли просто хотел услужить влиятельному родственнику, без чьей протекции он, не то что до полковника, до капитана вряд ли бы дослужился. Дорштейн подобных лизоблюдов никогда не уважал, однако признавал, что пользоваться их услугами весьма и весьма удобно.
— Долго ждёшь, Дитрих?
На голос, прозвучавший из глубины комнаты, Дорштейн даже не обернулся, словно его собеседник всегда был там, а не появился из ниоткуда и без предупреждения.
— Целую вечность, — сердито ответил граф и, смахнув со лба несколько капель пота, добавил: — Проклятая жара.
— Местным завозят неплохое вино. Крепковато на мой вкус, однако жажду утолить — в самый раз. Ты, как я вижу, уже оценил.
— Хуже пойла я не пробовал.
Дорштейн закрыл окно и обернулся. Человек, сидевший в кресле в дальнем углу комнаты, поприветствовал его лёгким кивком, и граф презрительно фыркнул.
— Руки не подашь, стало быть?
— Поверь, не стоит, — мягко ответил гость. — Я не вполне здоров.
Граф вопросительно изогнул бровь, однако промолчал. Приблизившись к столу, он взял кувшин с водой и наполнил высокий стакан из цветного стекла — здешний управляющий был падок на бестолковые предметы роскоши, и только нехватка времени мешала Дорштейну сделать тому серьёзное внушение. Транжира порой хуже всякого вора. Осушив стакан, граф поднял взгляд на своего молчаливого гостя.
— Может, хоть маску снимешь? — поинтересовался он уже чуть менее раздражённо.
— Она так бросается в глаза? — невинно поинтересовался тот, проведя ладонью в тонкой вельветовой перчатке по краю фарфорового лика. — Пока я был в пути, никто мне и слова не сказал.
— Я не удивлюсь, если охрана с челядью даже не в курсе, что ты здесь.
— И впрямь. Впрочем, извини, маска пока останется при мне. Тем более что тебе мало смысла под неё заглядывать. Вряд ли ты забыл моё лицо.
Граф метнул в его сторону уничтожающий взгляд, однако промолчал и лишь озлобленный фамильный прищур выдавал его гнев. Где-то за окном раздались громкие команды, за ними последовала барабанная дробь и мерный топот десятков ног. Фарфоровая маска слегка повернулась в сторону, обозначив интерес хозяина к происходящему.
— Ты хорошо всё здесь провернул, Дитрих.
— 'Провернул', — граф поморщился. — Я что, разговариваю с грузчиком или конюхом?
— Оставь эти аристократические замашки, тебя это не красит. Что до языка — так даже крупные дельцы не стесняются выражаться.
— Собаки без роду и племени! — зло бросил граф, стукнув стаканом по столу.
— Дело твоё, — человек в маске примирительно вскинул руки. — Оставим это. Вернёмся к главному. Ты быстро оцепил все дороги из северо-восточного Бернхольда. Мои люди подтверждают, что теперь там и муха не проскочит.
— Ты же проскочил, — с ухмылкой заметил граф. — Так что не заговаривай мне зубы. Обладая влиянием на генерал-губернатора, я сделал всё, что мог. Старик не мог меня не послушать, особенно если учесть, что эпидемия началась весьма серьёзная. Такого пугала мне с лихвой хватило, чтобы заткнуть всех скептиков и сомневающихся.
— И тем не менее — шесть полков. Тебе явно было чем надавить на славного военного. Поделишься секретом, чем ты его прижал?
— В другой раз, — отмахнулся граф. — Лучше ты поделись, какие действия мы предпринимаем дальше. Ведь уморить фон Вальца и его присных, заперев их в чумном городишке, целью не стояло, да и зачем мне его шахты, если там некому будет работать? Заново заселить Марбург даже для меня будет делом затратным.
— Не мелочись, Дитрих! Земля над могилами просесть не успеет, как сюда хлынут толпы людишек, жаждущих занять вакантные места. Недостатка не будет ни в шахтёрах, ни в клерках, ни в управляющих. А что до кончины старины Отто — не всё ли тебе равно, каким образом ты заберёшь его алмазы? Право наследования никто не отменял. Детей у барона нет, а из всей разношёрстной родни ты первый претендент. Не забывай, что времена удельных князей давно прошли и короне угоден тот, кто сможет и далее приумножать её богатства. Баронские кузены на это не способны — масштаб не тот, а помимо тебя есть ещё только одно лицо, которому можно доверить алмазные копи.
— Клемм, — прошипел граф, — и его компания.
— Артель, — поправил человек в маске.
— Если он продолжит расширяться прежними темпами, то и дело своё и оставшихся на откупе работников смогут выкупить уже его внуки, если не сыновья. Вот уж про кого сказано: 'Из грязи — в князи'.
— И с ним проблема решится, причём куда проще, чем с Отто. Ведь, как ты верно заметил, он никто, грязь. Ни титула, ни представителей в Королевском Совете. И если текущий кризис он не переживёт, то его, считай, и не было. В конце концов, капиталы нынче делают и мельники, и плотники, чего уж говорить о тех, кто допущен до таких сокровищ, как марбургские копи.
— Если задуманное нами удастся, клянусь, ты не пожалеешь, — пообещал граф, явно распалившись от всего этого разговора.
— Точно. Не пожалею, — кивнул человек в маске. — Главное, обеспечь мне полную изоляцию. Никто не должен выйти за кольцо блокады и никто не должен войти внутрь. Никто. Все силы к тому приложи, иначе может случиться непоправимое.
— Туда войду только я, — кивнул граф, сверкнув взглядом. — Как победитель. Как тот, кто навёл порядок!
— Именно.
Граф, взглянув на своего собеседника, осёкся и, словно с трудом выталкивая слова, спросил:
— А эпидемия?
— А что с ней?
— Я уверен, что ты и твои люди всё сделают как надо, но это же не дворцовая интрижка, не политический ход. Это как... управлять стихией.
Человек в маске подался вперёд.
— Что я слышу? Минуту назад ты предавался рассуждениям о том, как грандиозно выйдешь из всей этой истории, а теперь в твоём голосе сквозит... неуверенность.
Дорштейн поджал губы и отвёл взгляд в сторону. Пройдясь по комнате, он остановился перед образом святого Дориана в скромном медном окладе. Скосив взгляд на человека в маске, он заметил не то нервный смешок, не то пренебрежительную усмешку... или это губы фарфорового лица застыли с тем выражением, которое придал им скульптор, а может это была лишь игра тени и света.
— Я верю в дела. Деяния людей или святых, — произнёс граф. — А то, чем якобы управляешь ты, выходит за грани моего разумения. Как можно быть уверенным, ступая по ровной, казалось бы, поляне, которая на деле скрывает под собой гиблую топь?
— Святых при мне не вспоминай, мне с ними не по пути, — раздражённо ответил человек в маске, и граф заметил, что всё-таки пробил его невозмутимое спокойствие. — Что же до твоих сомнений, то оставь их. Я держу ситуацию под контролем, и никто у меня этого не отнимет. Тебе же и твоим людям ничто не угрожает. Даже если кому-то из больных и удастся вырваться из блокады, они испустят дух, не нанеся серьёзного вреда. Быть может, следом за ними на тот свет отправится ещё пяток неудачников, тебе-то что? Под стены Вальцберга ты придёшь как избавитель. Тебя самого почтут за святого!
— Придержи язык!
Человек в маске смерил графа пристальным взглядом, однако Дорштейн в гляделки умел играть не хуже, поэтому он вскоре махнул рукой и откинулся в кресле.
— В любом случае план всё тот же. Ты явишься туда во главе войска к названному мною дню, либо несколько позже, если того потребуют обстоятельства. Меня к тому времени в городе уже не будет, и ты сможешь спокойно навести там порядок.
