"21 июня 1941 года после совещания в моем служебном кабинете в городе Энсо вместе с заместителем начальника отряда по политчасти полковым комиссаром Зябликовым и начальником штаба отряда майором Окуневичем мы оценили сложившуюся обстановку и пришли к такому выводу:
а) Немецко-финские войска завершают сосредоточение оперативной наступательной группировки...
б) противник наиболее вероятно перейдет в наступление в ближайшие часы...
Утром 21 июня 1941 года командование 115-й стрелковой дивизии проинформировало нас: "Мы имеем указание быть в полной боевой готовности в местах постоянной дислокации".
На основании этой оценки обстановки мною был отдан следующий приказ по отряду:
"1. Продолжать укреплять охрану и оборону Государственной границы Союза СССР...
2. Личным составом заставы, свободным от непосредственной службы на линии государственной границы, в ночь на 22 июня 1941 года занять и оборонять боевые позиции в районе заставы.
3. Управлению комендатур и маневренной группе занять запасные командные пункты и районы...
4. Штаб пограничного отряда во главе с начальником штаба отряда майором Окуневичем из города Энсо в ночь на 22 июня1941 года переместить в район запасного командного пункта юго-восточнее города Энсо, к 24.00 21 июня1941 года организовать связь и управление с комендатурами, заставами и частями Красной Армии, дислоцированными в полосе пограничного отряда, а также с округом и центром...
6. В ночь на 22 июня 1941 года семьи военнослужащих (дети, старики) отвести в тыл, выделив для этого соответствующий автотранспорт". {21}
Пропустим откровение полковника Андреева, что приказ отряду он дал по своей инициативе. Поскольку финны не собирались наступать с утра 22 июня, то вывод Андреева "противник ...перейдет в наступление в ближайшие часы" появился исключительно потому, что утром 21 июня войскам прикрытия и пограничным частям ЛВО также сообщили, что война с немцами начнется завтра, приказав быть в боевой готовности. Особо подчеркнем два момента, которые в Ленинградском округе надо было выполнить в ночь на 22 июня — пограничникам занять боевые позиции и эвакуировать свои семьи. Но к ним мы еще вернемся.
МВО
Но Ленинградский округ хоть не считался особым, но все-таки был приграничным. Москва же находилась за тысячу километров от границы, и немцам, при всем их желании, столицу на таком расстоянии было недостать ни в первый день войны, ни на десятый. Поэтому внезапное нападение или провокации немцев Московскому военному округу не грозили. Тем не менее, шутки ради, зададимся следующим вопросом. А что, в то время как офицеров и солдат утром 21 июня оповестили, что война начнется завтра — знал ли об этом Председатель СНК И. В. Сталин? И — о чудо — оказывается, он тоже знал, и нашим историкам это уже давно известно! Вот что сообщил в мемуарах командующий Московским военным округом генерал И. В. Тюленев:
"В полдень мне позвонил из Кремля Поскребышев:
— С вами будет говорить товарищ Сталин...
В трубке я услышал глуховатый голос:
— Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?
Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал:
— Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.
В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии". {22}
Новые сведения о планах немцев получил не только Сталин. В числе прочих получил их и сам генерал Тюленев — прямо, без всяких там, как он пишет, впечатлений и намеков. Потому что его заботы, как командующего округом, о повышении боеготовности войск начались также в ночь на 21 июня и не ограничивались одной ПВО.
За несколько дней до войны группа командиров из управления 7-го механизированного корпуса, входившего в состав МВО, проводила рекогносцировку его путей выдвижения в сторону границы. Однако в ночь на 21 июня ситуация здесь тоже изменилась:
"Вечером 20 июня мы получили приказание возвратиться в Москву, а утром 21 июня последовало новое распоряжение, которое насторожило нас. Командиру корпуса было приказано срочно вывести части из лагерей, а артиллерии прекратить учебные боевые стрельбы на полигоне в Алабино и возвратиться в пункты своей постоянной дислокации. Кроме того, командир корпуса получил приказание выделить мотоциклетную роту, обеспечив ее боеприпасами, для укомплектования штаба одного из фронтов. Приказания отдавались поспешно, во всем чувствовалась нервозность. Начинало пахнуть порохом". {23}
Запах пороха в виде приказа наркома обороны (о котором речь будет впереди) заставил Тюленева утром 21 июня спешно выводить артиллерию к войскам даже с подмосковных полигонов, за тридевять земель от границы.
Адмирал Н. Г. Кузнецов — со слов генерала Тюленева — рассказал, что команда повысить боеготовность ПВО поступила Тюленеву лично от Сталина в два часа дня. Адмирал тоже делает совершенно правильный вывод, что уже днем 21 июня Сталин знал о неизбежности войны с Германией:
"21 июня около 2 часов дня ему позвонил И. В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО.
Это еще раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И. В. Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным. Это подтверждает и то, что в тот вечер к И. В. Сталину были вызваны московские руководители А. С. Щербаков и В. П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. "Возможно нападение немцев",— предупредил он. Очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью... " {24}
А ведь к Н. Г. Кузнецову историки должны были прислушаться. Именно с его слов они уже почти 50 лет хором повторяют, что он единственный, кто сам заранее привел свои войска (флот) в боеготовность. Да, это не шутка — Кузнецов первый из военачальников высшего ранга сообщил, что целый вид вооруженных сил привели в боеготовность за три дня до войны! К свидетельствам такого авторитета надо относиться со вниманием.
Но его же слова, что Сталин почти за сутки до войны был уверен, что она начнется, они пропустили мимо ушей! А ведь это же не меньшая сенсация, чем объявление флотам готовности ?2 19 июня! Словоохотливый Кузнецов сообщил это, отклонившись от линии партии в данном вопросе, начатой Хрущевым и Г. К. Жуковым. (Возможно, потому, что в свое время он был жестоко унижен и оскорблен этими деятелями.) Надо только в его сообщениях отделять реальные факты от нелепых домыслов и пояснений. Вроде тех, что объявил готовность флоту по своему желанию. Или, к примеру, каким негодяем он фактически выставляет здесь Сталина: в два часа дня вождь пришел к выводу о неизбежности войны, но приводить в боеготовность сразу стал только Москву. В подаче Кузнецова это выглядит как забота Сталина о самом себе — грубо говоря, чтобы в первый день войны ему на голову не упала бомба. Даже секретарей московских райкомов ВКП(б) предупредил о войне. А про войска у границы, стоящие под прицелом немцев, вспомнил только в последний момент (да и то, как утверждал будто бы неустанно пекущийся о боеготовности Г. К. Жуков, под его нажимом).
На самом деле, как мы видели, не только приграничные округа, но и даже командование МВО к утру 21 июня получили сверху оповещение о точных дне и часе начала войны и начало приводить свои войска в боевую готовность.
Итак, вечером 20 июня после некоторого "отката" в боеготовности, начавшегося утром того же дня, действие временных ограничений отменили, а войскам вновь приказали быть в полной боеготовности. Одновременно войскам поступило предупреждение, что в 3-4 часа утра следующего дня Германия совершит нападение на Советский Союз.
2. "ДИРЕКТИВА 20.6.41"
Рассмотренные выше факты означают, что вторая половина дня 20 июня 1941 года стала тем моментом, когда после получения какой-то важнейшей информации в Кремле:
во-первых, в очередной раз получили подтверждение, что война начнется 22 июня;
во-вторых, дали войскам приказ занять боевые позиции и к ночи на 22 июня быть в боевой готовности встретить врага;
в-третьих, сообщили комсоставу западных округов, до командиров подразделений включительно, точное время начала войны — 3-4 часа 22 июня;
в-четвертых, о неизбежности нападения Германии в ближайшие дни приказали сообщить рядовому составу приграничных округов (что, однако, выполнили далеко не везде).
Однако эти важнейшие мероприятия были проведены отнюдь не по инициативе командования Красной Армии.
20 июня советское правительство получило резкий отказ Гитлера принять наркома иностранных дел СССР Молотова в Берлине. А такая реакция Гитлера в сложившейся ситуации была равнозначна объявлению войны.
Это событие — безусловная причина, чтобы отменить некоторые ограничения в боеготовности, введенные утром 20 июня и снова объявить тревогу в войсках. (Или подтвердить действие приказов, отданных 18 июня, как это сделал, к примеру, командующий ПВО СЗФ).
Но задачи войскам указывают в приказах и директивах. Следовательно, в ночь с 20 на 21 июня войска получили директиву, которую по справедливости следовало бы назвать "Директива о боеготовности ?1". Но поскольку этот номер занят, то мы условно будем ее называть "Директива 20.6.41".
Основное ее отличие от предыдущих приказов наркома обороны, отданных 12 и 18 июня, состояло в следующем. Тогда войска выводились на позиции, определенные планами прикрытия, под видом учений, выхода в полевые лагеря и т.п. О том, что войска идут на войну, тщательно скрывалось даже от командиров (хотя кое-где это нарушалось). Теперь же всей массе командиров прямо сообщили, что будет война, и назвали точные день и час ее начала!
Еще больше она отличалась от пресловутой "Директивы ?1", принятой по настоянию Тимошенко и Жукова вечером 21 июня. Наверняка можно утверждать, что положение "не поддаваться на провокации" в директиве от 20.6 не только не было определяющим, но и сколь-нибудь существенным, а главной ее задачей была боеготовность войск. Сапер Чернов из ПрибОВО и пограничник Андреев из ЛВО в один голос утверждают, что к вечеру 21 июня должна была подготовлена эвакуация семей военнослужащих из приграничной зоны. Это командиры не только разных округов, но и разных наркоматов (министерств) — НКО и НКВД. Одинаковая реакция комсостава разных наркоматов и округов показывает, что войскам Красной Армии и НКВД из Кремля, от председателя СНК поступил одинаковый приказ.
В течение дня 21 июня семьи были информированы (мы еще вернемся к этому), что ожидается нападение Германии, и собраны к вечеру для эвакуации. Но если тот, кто отдавал приказ вечером 20 июня, на тот момент в первую голову был озабочен проблемой не поддаваться на провокации, то такого он точно бы не позволил! Тут ставилась под угрозу вся скрытность — в массовом порядке вдоль всей германской границы могли разнести то, о чем накануне не только не писали, но и вслух не давали говорить! А если бы народ после этого, спасаясь от надвигающегося бедствия, в панике бросился в тыл? Попробуй тогда сохрани скрытность и предотврати провокации! Все это не могло не вызвать сильного недовольства, а то и противодействия, у руководства наркомата обороны. Такая директива отдавалась явно вопреки его желанию.
Таким образом, уже к утру 21 июня все было ясно, и пресловутая жуковская "Директива ?1", которая, как он нас долго убеждал, наконец-то ввела какую-то "боеготовность", была совершенно не нужна.
Попробуем определить, когда "Директива 20.6.41" появилась на самом верху, в Кремле, прежде чем уйти оттуда в наркомат обороны и далее, в войска. Вот здесь уже вполне подойдет сравнение с принятой вечером 21 июня "Директивой ?1". Если верить Жукову, ее написали в кабинете Сталина около десяти часов вечера. А в войска она реально стала поступать в четвертом часу утра. То есть время прохождения ее из Кремля, от главы Правительства, до командования приграничных армий составило приблизительно 5-6 часов.
А 20 июня войска стали получать приказы уже где-то в двенадцатом часу ночи. Командующий ПВО СЗФ отреагировал на него своим приказом в 23-30, в 3-й армии такой приказ появился ближе к двенадцати ночи 20 июня. Если для прохождения директивы нужно было 5-6 часов, то от главы Правительства, т.е. Сталина, она ориентировочно вышла, самое позднее, часов в 6 вечера 20 июня 1941 года. Запомним это время.
Но прежде чем продолжить изучение дальнейших событий в войсках Красной Армии, имеет смысл рассмотреть ситуацию утром 21 июня в 4-й армии ЗапОВО, опираясь при этом на изложенные выше факты и выводы.
3. УТРО 21 ИЮНЯ В 4-Й АРМИИ
Бывший начальник штаба 4-й армии Л. М. Сандалов в своих мемуарах весьма подробно описал субботний день 21 июня {25}:
"Я особенно отчетливо и ярко представляю себе все, что делал в субботу, 21 июня 1941 года: с кем встречался, о чем говорили, куда ходил и ездил".
Давайте прочтем его воспоминания с учетом того, что мы уже знаем об этом дне, и уточним, что он при этом нам не договорил, когда пересказывал разговоры с сослуживцами, а главное — что передал верно, но на что до сих пор никто не обратил внимания.
Слово Л. М. Сандалову:
"Утром, как только я прибыл в штаб, командующий протянул мне телеграмму:
— Начальник штаба округа сообщает, что для участия в армейском опытном учении сегодня в Брест приедут представители из округа и из Наркомата обороны. Надо встретить их и устроить. А мы с начальником боевой подготовки едем сейчас на полигон и еще раз все там прорепетируем. Предупредите командиров соединений и частей, чтобы завтра к восьми часам на полигоне были все, как один... ". {26}
И сразу для нас сюрприз — по всей границе войска, предупрежденные о том, что война начнется завтра, должны находиться в боеготовности, а тут — телеграмма из округа о каких-то учениях завтра утром! Почему?
"После отъезда командующего ко мне зашел полковник И. В. Тутаринов — начальник штаба механизированного корпуса".
— Генерал Оборин в течение нескольких дней проверял танковую дивизию в Бресте, а я — другую в Пружанах,— сообщил он. — Должен сказать, что постепенно дивизии эти начинают становиться дивизиями не только по названию.
Во время нашей беседы с Тутариновым в мой кабинет заглянул по какому-то поводу Шлыков [член Военного Совета 4-й армии — Г. С.]. Начальник штаба мехкорпуса, обращаясь скорее к нему, чем ко мне, продолжал:
