Уэс и Торен

Внезапно дернувшись, Уэсли проснулся и взглянул на меня туманными со сна глазами. Постарался улыбнуться.

— Ты уже вернулся? — спросил низким хрипловатым голосом.

— Да, целым и невредимым. Как ты себя чувствуешь? Выглядишь бледным.

Я сжал его руку в своей.

— Нормально. Живот по-прежнему беспокоит, но это не страшно, — ответил он, снова опуская голову на диван.

— То же самое ты говорил два дня назад, — заметил я и положил руку ему на лоб. — Похоже, у тебя температура. Ты что-нибудь принимал?

— Я выпил "Ибупрофен", но не думаю, что он помогает. Живот по-прежнему болит. Ты купил "Тумс"?

Уэсли перевел рассеянный взгляд на телевизор.

— Думаю, стоит позвонить маме. Твое недомогание началось четыре дня назад, и за все это время тебе так и не стало легче, — сказал я, кусая губы.

— Не стоит. Не нужно обо мне беспокоиться. Все будет хорошо. Я пропью курс лекарств, и мне станет лучше. Вот увидишь.

— Возможно, но я все равно ей позвоню. Может быть, она посоветует какое-нибудь средство, — с этими словами я поднялся, чтобы взять телефон, не обращая внимания на возражения Уэсли.

Мамы на месте не оказалось: ее смена была в самом разгаре, поэтому я оставил сообщение в приемной педиатрии. Мама перезвонила через полчаса. Я рассказал ей о болезни Уэсли, и серьезный тон, каким она со мной разговаривала, немного меня напугал. Она спросила, в каком месте чувствуется боль, насколько она сильная и о сопутствующих ей симптомах. Потом высказала предположение, что это может быть обыкновенная желудочная инфекция. Или аппендицит, если судить по очагу боли. Порекомендовала продолжить принимать "Ибупрофен" и, если боль хотя бы немного усилится, сразу же отправляться в больницу.

После упоминания больницы мое беспокойство возросло еще сильнее, но когда я передал слова мамы Уэсли, он только посмеялся. Остаток дня мы провели на диване. Каждые четыре часа я давал Уэсли "Ибупрофен", но ему не становилось лучше, и лоб по-прежнему оставался теплым. Около десяти мы отправились спать, и едва голова Уэсли коснулась подушки, как он тут же уснул. Со мной было сложнее: какое-то время я промучился без сна, пока наконец тоже не заснул. И проснулся после полуночи. Открыв глаза, я обнаружил, что Уэсли уже не спит: он сидел, прижимая обе руки к животу, и слегка раскачивался взад-вперед. Его кожа блестела от выступившей на ней испарины.

Мое сердце испугано замерло, и я сказал ему, чтобы он собирался в больницу. Но Уэсли, конечно же, отказался, в который раз пытаясь убедить меня, а заодно и самого себя, что ему уже лучше.

— Нет, так не пойдет. Одевайся, потому что мы оба сейчас едем в больницу, — потребовал я, выбираясь из постели и отыскивая в груде одежды джинсы.

— Я же сказал тебе, что все в порядке. Я не поеду ни в какую больницу, — решительно заявил он, однако в его голосе чувствовалась болезненная слабость.

— Поедешь.

— Нет, не поеду.

Мы попрепирались так какое-то время, пока я не сел на кровать, полностью одетый. Уэсли же до сих пор и пальцем не пошевелил. Все, что мне оставалось — это смотреть ему в глаза, получая в ответ прямой, полный упрямства, взгляд.

— Уэсли, пожалуйста, — наконец сдался я, но он покачал головой. — Тебе стало только хуже, из-за боли ты больше не можешь спать. Скорее всего это аппендицит. Тебе нужно показаться врачу, — просил я снова и снова, но безрезультатно.

— Тор, все пройдет, вот увидишь. Мне просто нужно поспать. Как и тебе, — сказал он твердо, и я знал что, как бы ни пытался, мне не удастся его переубедить.

Уэсли медленно лег, все еще держась одной рукой за живот.

— Я схожу за "Ибупрофеном", — тихо сказал я, поднимаясь.

Кивнув, Уэсли закрыл глаза.

Я принес ему с кухни стакан воды с двумя таблетками. Пока он пил лекарство, снял джинсы и снова забрался в кровать, но даже не пытался заснуть — это было бесполезно. Вместо этого я чутко прислушивался к дыханию Уэсли. Он часто вздыхал и не прекращал крутиться, то и дело переворачиваясь то на один, то на другой бок. Так прошел час, пока Уэсли снова не сел, его руки все так же обнимали живот, а лицо исказила гримаса боли. Я тут же вскочил и мягко погладил его по спине.

— Наверное... наверное, мне все же надо к врачу, — тяжело выдохнул он.

Я метнулся с кровати, быстро натянул штаны и отыскал одежду Уэсли. Но когда он попытался встать, внезапный приступ острой боли заставил его пошатнуться.

— Давай медленно, хорошо? — сказал я, касаясь его колена и помогая ему надеть джинсы.

Ему было намного хуже, чем мне казалось, и в тот момент я ужасно злился на самого себя за то, что недооценил степень его боли и пошел у Уэсли на поводу.

Мы приехали в больницу в третьем часу ночи. В этот час в приемном отделении было довольно пусто. Через полчаса за Уэсли пришла медсестра и позвала его в небольшой кабинет, где усадила на покрытую бумагой кушетку и принялась измерять сначала температуру, а потом давление. Через десять минут появился врач, и Уэсли с моей помощью рассказал ему о своих симптомах. Потом он лег, чтобы врач смог его осмотреть, и, когда тот надавил на больное место, лишь молча стиснул зубы. Закончив, врач спокойно объяснил, что, по его мнению, у Уэсли аппендицит, но для подтверждения диагноза нужно сделать компьютерную томографию. Для этого Уэсли попросили переодеться в больничную рубашку, после чего увели на процедуру.

Пока его не было, я сложил всю одежду и стал ждать, нервно сжимая руки. Вернулся Уэсли, сел рядом, взял меня за руку и попросил не волноваться. Я же боялся поднять на него глаза, потому что знал, что обязательно расплачусь. Потом снова потянулись минуты, одна за другой. Невыносимо медленно. Наконец пришел врач с результатом томографии, который подтвердил первоначальный диагноз; сказал, что нужна срочная операция. Я почувствовал, как пальцы Уэсли, все это время державшие мою руку, напряглись, и все-таки расплакался.

Врач объяснил, как Уэсли повезло, что воспаленный аппендикс не лопнул, и что он будет удален через четыре небольших разреза на брюшной полости при помощи лапароскопии, а она менее травматична, чем традиционный метод, и позволяет значительно сократить срок реабилитации. В заключение он добавил, что уже договорился с хирургом, и операция назначена на восемь утра.

— Сейчас вернется медсестра и даст вам болеутоляющее и успокоительное. У вас есть ко мне какие-то вопросы? — спросил врач у порога. Уэсли покачал головой. — Ну что ж, тогда скоро за вами придет кто-нибудь из отделения общей хирургии.

— Спасибо, доктор, — произнес я слабо и попытался улыбнуться.

Врач кивнул с профессионально-вежливой улыбкой и после того, как он вышел, я крепко сжал пальцы Уэсли, а он опустил голову на мое плечо.

Он был гораздо больше напуган, чем показывал, и, конечно, он не собирался плакать. Все, что ему было нужно — это молчаливая поддержка. Обняв его, я коснулся губами теплого виска и постарался ослабить его страхи шутками о том, как ему идет длинная рубашка, похожая на платье, но ни одному из нас это не помогло расслабиться.

Пришла медсестра с лекарствами и с небольшим пластиковым стаканчиком, наполненным водой, мягко улыбнулась и сказала, что беспокоиться не о чем, потом еще раз улыбнулась и ушла. После нее пришла уже другая медсестра из отделения общей хирургии и прикатила с собой коляску. Сев в нее, Уэсли снова взял меня за руку.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — сказал я со слезами на лице. — Я буду ждать тебя.

— Меня не в тюрьму забирают, — ответил Уэсли с легкой улыбкой. — Я тоже буду тебя ждать.

— Я люблю тебя, — прошептал я и, наклонившись, нежно поцеловал его губы.

— Я тоже тебя люблю. Не тревожься за меня, — добавил он, снова улыбаясь.

Я проводил их с медсестрой до отделения. В небольшом зале она остановилась и указала налево.

— Идите до конца коридора и поверните направо. Там находится зал ожидания отделения общей хирургии. И не волнуйтесь — он в надежных руках, — сказала она напоследок с теплой улыбкой.

Придерживая одной рукой на коленях свою одежду, другой рукой Уэсли махал мне, и я смотрел на них до тех пор, пока они не свернули за угол. Тогда весь вес реальности вдруг разом оказался на моих плечах, и он был настолько тяжел, что я пошел, едва переставляя ноги.

Зал ожидания пустовал. Я резко упал на один из стульев и обессиленно уронил голову на руки.

Я ненавидел себя за то, что не осознавал, как Уэсли плохо, и мучительно переживал, что не заставил его пойти к доктору раньше. А еще я злился на него за то, что он пытался скрыть от меня, насколько сильна его боль.

К несчастью, я оставил телефон дома, поэтому не мог позвонить маме и все ей рассказать, и наличных у меня с собой тоже не было. Но я должен был позвонить ей. И родителям Уэсли, чтобы сообщить о случившемся. От последней мысли у меня неприятно заныло в груди, но они имели право знать о том, что произошло.

Потянув из бумажника кредитную карточку, я нашел взглядом телефон-автомат и, набрав старый номер Уэсли, сделал глубокий вдох.

Я не знал, что собираюсь сказать.

После трех гудков миссис Кэрролл взяла трубку.

— Алло? — сказала она севшим со сна голосом.

— Хм, алло? Миссис Кэрролл?

— Да, — ответила она с легким раздражением, очевидно, приняв меня за продавца по телефону.

— Хм, это Торен Грей. Уэсли...

— Что? — переспросила она с еще большим раздражением.

— Простите, что звоню так рано, но... мм, Уэсли сейчас в больнице. Ему...

— Что? — перебила она снова, на сей раз испуганно.

— Ему... ему нужна операция. У него воспаление аппендикса и...

— Где? В какой он больнице?

— В Университетской больнице. Его только что увезли в...

— Я сейчас приеду, — бросила миссис Кэрролл, прежде чем повесить трубку.

Я еще какое-то время удерживал трубку, и вместо гудков у меня в голове звучал перепуганный голос мамы Уэсли. Ее страх эхом отразился от меня, вызвав внезапное чувство вины, словно я был виноват в том, что случилось с Уэсли. Эти мысли сдавили мою грудь невидимыми тисками, не пропуская в легкие воздух.

Постаравшись взять себя в руки, я повесил трубку. Пальцы сами собой сжались в кулаки, и слезы в который уже раз подступили к глазам. Пытаясь их сдержать, я часто заморгал, и, выдохнув, набрал мамин номер. Но стоило мне услышать ее голос, как я не выдержал и, не успев даже поздороваться, заплакал. Всхлипывая, я выслушал ее встревоженный вопрос о том, что произошло, и рассказал ей обо всем, что случилось. А потом она говорила со мной, пытаясь ободрить, пока мне не удалось хоть немного успокоиться. И напоследок пообещала скоро приехать, не слушая мои возражения и обещания перезвонить сразу же, как только Уэсли перевезут из операционной в палату.

Попрощавшись, я вернулся на свое место и стал прислушиваться к тихому тиканью часов. Через двадцать минут в зал ожидания быстро вошли мистер и миссис Кэрролл, и, увидев их, я поспешно встал. Они же молча посмотрели на меня, а я просто не знал, что сказать, лишь нервно теребил руки, пока мистер Кэрролл не обратился ко мне с требовательным вопросом:

— Где Уэс?

— Он... он сейчас в операционной. — От волнения я начал заикаться.

— Что с ним случилось?

— Воспаление аппендицита, — объяснил я и, глядя себе под ноги, повторил слова врача, чувствуя, как кожу лица снова щекочут слезы.

Удовлетворившись моим ответом, родители Уэсли устроились напротив в другом конце зала, и до меня долетали тихие обрывки их разговора, но я не мог разобрать ни слова.

Опустившись обратно на стул, я свел колени вместе и ссутулился, пытаясь сжаться до микроскопических размеров. И исчезнуть.

Через несколько минут мистер Кэрролл поднялся и подошел к телефону. Он с кем-то говорил, но из всего сказанного я только расслышал, как он упомянул имя Уэсли. После этого они с миссис Кэрролл ушли, и, оставшись один, я глубоко выдохнул, испытав облегчение. Опустив голову на руки, я закрыл глаза и принялся ждать.

Потом появились мама с Алисией. Мама обняла меня, а сестра погладила по спине, обещая, что с Уэсли все будет хорошо. Мы втроем сели в пустой комнате и стали ждать уже вместе. Алисия взялась складывать пазлы из пятиста кусочков. От нечего делать мы присоединились к ней, и несколько часов прошло за составлением картинки, изображавшей коллекцию почтовых марок. Родители Уэсли так и не вернулись. Через какое-то время Алисия сходила за содовой, и мы продолжили подбирать разноцветные части.

— Во сколько Уэсли забрали? — вдруг спросила мама, обеспокоенно глядя на часы.

— Почти в восемь, — ответил я, переводя взгляд туда же. Их стрелки показывали половину первого.

— Хм, операция уже должна была закончиться. И действие наркоза тоже, — принялась размышлять мама вслух, считая прошедшие часы. Мой живот нервно сжался, и, видя мое состояние, она успокаивающе погладила меня по голове, пообещав, — Я сейчас позвоню и все узнаю.

Мы с Алисией молча смотрели, как мама идет к телефону, набирает номер и слушает голос дежурной в регистратуре. Ее глаза сначала расширились, потом сузились, и она сама себе кивнула.

— Он уже пришел в себя. И находится в палате, — сообщила она сразу же, как только оказалась рядом.

Мы поспешили к лифту и нажали шестой этаж. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не броситься вперед сразу же, едва перед нами открылся коридор. Мое дыхание сорвалось, и сердце вот-вот готово было пробить грудную клетку.

Дверь в палату номер шестьсот двенадцать оказалась приоткрыта. Мистер Кэрролл, сложив руки на груди, стоял у подножия кровати, на которой лежал Уэсли, а миссис Кэрролл — у ее изголовья.

Увидев Уэсли, я выдохнул, только сейчас осознав, что весь путь до него сдерживал дыхание.

Стоило Уэсли заметить меня, как его лицо тут же просветлело. И он радостно улыбнулся.

— Вот ты где! Где тебя носило? — обратился он ко мне низким и хрипловатым голосом. Под его глазами залегли темные круги, растрепанные пряди закрывали лоб и шею, а к левой руке шел провод от капельницы.

Еще никогда он не выглядел таким красивым.

Не думая, действуя только на импульсах, я прошел мимо миссис Кэрролл и сжал протянутую навстречу мне руку. Перед глазами стояла пелена из слез. Мои губы шевельнулись, но я не смог вымолвить ни слова.

— Привет. Как ты себя чувствуешь? — спросил я со второй попытки, когда ко мне наконец вернулся голос, нежно сжимая его руку в своей.

Уэсли закрыл глаза и выдохнул.

— Я очень устал. И мне немного больно, но гораздо лучше, чем раньше, — добавил он с улыбкой. — Как ты?

— Сейчас уже хорошо, — ответил я честно. Уэсли снова закрыл глаза, продолжая удерживать мою руку. — Тебе... тебе что-нибудь нужно?

— Я ужасно хочу пить, — признался он, облизывая сухие и потрескавшиеся губы.

— Тогда я схожу за измельченным льдом, — предложила мама, тепло ему улыбнувшись.

— Привет, Аманда, — пробормотал Уэсли, открывая глаза. Он выглядел приятно удивленным и по-настоящему обрадованным встрече с мамой и Алисией. После того, как мама ушла, Алисия выступила вперед, ближе к Уэсли. Глядя на нее, он продолжал улыбаться, сонно моргая. — Хэй, младшая сестренка.