— Кондор!
— Где?
— Да вон там!
— Да не может быть!
— Что вы, в самом деле, приглядитесь, — вон он кружит!
Мальчишка, не будь дурак, почувствовав свободу, тут же выскочил из машины и дал деру. Мистер Трипкин оттер пальцы о сидение. Он ничего не разглядел в мутном небе. Тут бы понадобилось не в пример лучшее зрение. Люди уже давно толпились у въезда на набережную и не столько смотрели в зенит, сколько указывали туда пальцем таким же, как и они, подслеповатым ротозеям. Насладившись этим зрелищем сверх меры, толпа понемногу поредела. Часть заняла места в своих экипажах. Редактор решил, не мешкая, свернуть на набережную.
Он медленно вел машину, прижавшись к краю обочины. Там и сям попадались ему зеваки, задравшие голову к небесам и прикрывающие глаза ладошкой. "Что, они все спятили, ей богу!" Сырой кисловатый запах ударил в нос но сама река не показывалась, обзор скрывали черные бесформенные насыпи, припаркованные грузовики, строения непонятного назначения, похожие на склады. Под колесами зашуршала шлаковая галька. Но редактор упорно полз на первой скорости, огибая черные лужи и провалы. Река то скрывалась из глаз, то вновь поблескивала мертво-свинцовой гладью. Останки старых пристаней и остовы истлевших суденышек тянули из воды свои ржавые руки. Наконец машина встала.
Мистер Трипкин ощутил тяжесть в ногах и немоту в суставах. Сегодня он как никак преодолел шесть этажей пешком. Завтра наверняка он уже не сможет двинуть ни рукой, ни ногой. Не мешало бы, вернувшись, принять теплую ванну или попарить ноги. Он зажмурился и представил себе эту картину. Вот он сидит на деревянной приставочке, поеживаясь от жара и пошевеливая красными пальцами в горячей воде. И пока он покряхтывает и блаженно потеет, ни одна черная мысль не достучится в его голову. Миссис Трипкин уйдет в гости, и он, отрешенный от забот, будет сидеть так до бесконечности, пока вода совсем не остынет. И когда его глаза начнут слипаться, он потянется слабеющей рукой за полотенцем. Ну, пора вставать, старина! Он покинул сидение машины, захлопнул дверцу и отпер багажник.
И снова он брезгливо одернул ногу в разношенном ботинке. На этот раз под его ногами змеился черный ручеек, расталкивая гальку. Стало быть, сверху над ним и снизу под ним врастали в землю угольные склады. А черная жижа — размытый дождями уголь. Вся эта мерзость утекала в реку.
— Сержант Трипкин, сколько раз вам повторять, чтобы вы вытирали ноги, входя в помещение. Смотрите, как вы наследили!
— Простите, сэр! Я преследовал этого парня, перелезал через шлаковый отвал!
— Если бы вы его еще поймали, а то ведь упустили!
— Виноват, сэр! Но теперь мы знаем, где они ночуют, — на угольных складах.
— Вот и прекрасно. Завтра вы сами возглавите облаву!
— Слушаюсь, сэр! Спасибо за доверие! Мы их накроем, сэр!
— Задерживайте всех без разбору, всю эту шушеру! Знаем мы этих угольных братьев! Вперед, сержант!
Эндрю Трипкин осмотрелся вокруг — ни одной живой души поблизости. Небо снова застелила ровная серая пелена. И сразу стало тихо, сердитый отзвук буксира истаял по водной глади.
Похрустывая галькой, он медленно направился к вершине отвала, чтобы, преодолев его, спуститься к берегу. Чем ближе к воде, тем слабее доносились отголоски магистрали, и тем резче терзало барабанные перепонки карканье ворон. Груз от глаз людских прикрывала пола плаща, а чтобы не натрудить руку, редактор выгнул локоть и упрятал пятерню в карман. Осыпался щебень, из вспоротых жил утекала к реке черная кашица. А вместе с нею и он сам медленно и неуклонно сползал по склону к воде, упершись свободной ладонью в зыбкую, колючую массу.
Движение застопорилось. Он замер, вновь прислушался. Где-то поодаль поскрипывали чужие шаги. Две молоденькие девицы переступали босоножками на высоких каблучках через шлаковую грязь. Они целеустремленно пробирались по гребню откоса, и редактор, не будь он так близорук, мог бы оценить преимущества свой позиции и полюбоваться снизу их ножками под лепестками ярких юбок. Девицы даже не глядели вниз в его сторону, а тоже что-то высматривали на небе из-под маленьких сумочек. Что же там творится, почему люди перестали глядеть себе под ноги? Почему только он ничего не видит у себя над головой, одну лишь молочно-белую пелену?
Да, не все это племя ему тогда, двадцать лет назад, удалось вывести. Или они расплодились снова, как мыши и снова облюбовали себе эти мерзкие угольные склады? Что им здесь нужно, проваливайте же поскорее, не век же так стоять боком к воде! Постепенно его ботинок сползал все ниже и ниже, а ноша, прижатая локтем под полой плаща, грозила выскользнуть и укатиться в воду.
Надо было поторапливаться. Редактор извлек алюминиевый цилиндр, чем-то напоминающий гильзу от гаубичного снаряда, и начал отворачивать крышку. Он старался не смотреть на этот предмет, жмурил глаза и морщил нос. На десятом обороте крышка отделилась. Воды Темзы шумели ровным и мощным потоком, в котором выделялся манящий, заискивающий плеск водоворотов и струй у самых ног. Эндрю Трипкин постоял мгновение с закрытыми глазами, слушая гул и шорох реки, силясь вспомнить хотя бы какое-нибудь слово молитвы. Он очень устал, голова его не работала. И только одна картина кружилась в водовороте струй — комната, кровать, смуглая рука девушки, маленькая синяя жилка на шее и одинокая стрелка, отсчитывающая минуты скоротечной жизни.
И когда облачко бурой пыли рассеялось по глади воды, редактор забросил подальше от себя пустую урну. Он отряхнул левой чистой рукой обе штанины, открыл глаза и поглядел на небо. А не заказать ли ему, в самом деле, себе очки?
12
ФИНАЛ СЛЕДСТВИЯ РЕДАКТОРА ТРИПКИНА
1
Бывший суперинтендант полиции, а ныне редактор газеты мистер Эндрю Трипкин разделся и залез в ванну. Теперь он был просто Эндрю. Так его окрестили при рождении, под этим именем он выходил к школьной доске, пускал змеев под небеса и плескался в морской воде на надувном баллоне. Ванна наполнилась на треть, и теперь из крана изливался настоящий кипяток. Да, благословенная пора! Мамочка с равной настойчивостью тогда покрикивала "Эндрю, марш в ванную! Эндрю, марш из ванной!" Как еще далеко до тех дней, когда он станет с испугом откликаться на зов "Рядовой Трипкин!".
Но, высидев на деревянной приступочке положенное время, он снова себя почувствовал нынешним Эндрю Трипкином без званий и регалий, то есть шестидесятилетним стариком, носителем трех проникающих ранений и грудной жабы в придачу. Миссис Трипкин не было, она отправилась на заседание попечительского совета. Некому было даже подать ему полотенце или лекарство. И он сидел, прикованный к деревянному мостику над водой, как арестант к своей галере. Вода постепенно остывала, а капли из крана отсчитывали его, Эндрю Трипкина, время. Только через полтора часа он дополз до своей кровати. Так и не понял он, каким образом очутился над его постелью врач и почему вооружился шприцем. Он всегда был уверен, что встретит смерть при других обстоятельствах, с глазу на глаз, под прицелом, под колесами, при взрыве, но не на своей постели в полутемной спальне, пропахшей духами.
Через сутки он уже мог сидя пить чай с вареньем и даже разговаривать по телефону. Догадливая миссис Шатл в его отсутствие попросила юную посетительницу наведаться дня через два, но предварительно позвонить. Какое сокровище эта миссис Шатл! Но пока он болел, произошло еще одно крайне неприятное событие. Мальчишка куда-то запропал.
Этот прыщавый выродок, племянник его жены, исчез бесследно. В школе Лоббса в Ноттсбери он не ночевал. Наутро Дженкинсы забили тревогу. Трясущейся рукой Эндрю Трипкин принял от жены в свободную от капельницы руку телефонную трубку и выслушал перебивающие друг друга монологи несчастной четы. Те даже не озаботились принять в расчет его, Эндрю, плачевное состояние, — они повели на него настоящую атаку. Единственная его вина была в том, что он, Эндрю, каким-то боком связан с полицией, не желающей принять действенные меры к розыску. Редактор не стал их разубеждать в том, что он не Генеральный Комиссар Скотланд-Ярда и даже вот уже много лет не полицейский. Он, как мог, утешил своего родственника, однако о давешней встрече с Пэтом промолчал. Для проформы все-таки пришлось позвонить в полицию, напомнить о себе. На имя комиссара Бредли отправилось телефонограмма. В глубине души редактор понадеялся, что мальчишка вернется домой назавтра хотя бы к полуночи. Этого не произошло, прошли сутки, и уже в пять часов утра миссис Трипкин разбудила мужа, чтобы показать, насколько она обеспокоена. Она взяла с него клятвенное обещание, что тот использует все свои связи, чтобы продвинуть розыск племянничка. Давно было пора догадаться, что самое подходящее место на свете, где он может умереть в свое удовольствие — это его рабочее кресло под защитой троих библейских барашков. В семь часов она снова его разбудила. Он объявил, что совершенно здоров и отправляется на службу.
— Нет, дорогой мой! Ты на службе можешь все позабыть, позвони сейчас!
Перед уходом из дому он снова позвонил комиссару Бредли. Это было ему вдвойне неприятно, снова он промолчал о своей встрече с племянничком в Брикстоне. Вместе с комиссаром они когда-то начинали службу в округе Саутворк. Но за последний год они ни разу не встречались и не разговаривали. И вот теперь редактор уже дважды беспокоит комиссара, причем дважды лукавит.
А вот почему он лукавил. Интенсивный допрос с кручением уха предоставил в распоряжение редактора кучу любопытных сведений. Наклевывался сенсационный материал. Голова редактора упорно работала все эти два дня под тиканье часов и побулькивание капельницы. В масштабах "Утреннего Меркурия" это могло стать событием века, без всяких преувеличений. Материала хватило бы на месяц, репортажи, обзоры, аналитика, далеко идущие выводы, липкие щупальца многозначительных намеков, способные замарать не одну чистейшую репутацию. Шуму он, Эндрю Трипкин наделает немало. А во главе всей этой пирамиды предстанет зловещая тень кондора. Пусть кому-то покажется, что все это просто мешанина с дурным привкусом готики. Но такова наша жизнь! В ней все связано кучей случайных нитей. А он, Эндрю Трипкин, стоя на возвышении в позе нейтрального бытописателя и сурового судьи, бросит толпе эту кучу случайных фактов — нате, ешьте! Вот что я вам приготовил в тиши своей спальни. Все бы ничего, только племянничек, этот паршивец с сальными волосами и прыщавой физиономией своим исчезновением разрушил радужные планы. Полиция уже поставлена на ноги.
На службу редактора доставило такси. Ноги до сих пор гудели, ныли и тряслись, словно он преодолел крутой подъем на купол собора Святого Павла. Первым делом, едва плюхнувшись в кресло и приняв из рук миссис Шатл стакан воды, редактор сбросил на пол груду газет, достал чистый лист бумаги, ручку, и принялся сочинять послание комиссару. "Дружище!" — вывел он размашистым почерком. Потом зачеркнул и написал "Дорогой друг!" Дальше он вознамерился изложить все подробности разговора с юным Пэтом Дженкинсом. Эндрю Трипкин был совсем не уверен, что отошлет это послание по адресу, но по старой привычке он, как исполнительный служака, обязан был составить рапорт. Он снова все зачеркнул — в рапортах не должно быть места фамильярности, и начал с самого начала: "Уважаемый сэр!".
Вся подноготная этого зловонных окрестностей Бэкбон-маркета была ему ясна.
Итак, две пятнадцатилетние девчушки, посланные родителями из провинции, в меру смазливые и безмерно легкомысленные, нашли попечение в лице сердобольных сестер-кармелиток. Вот уже полгода они обучались в колледже святой Троицы. Как видно, мест в общежитии не хватало. И тогда они находят скромное объявление некоей миссис Молл, сулившее за весьма умеренную плату проживание в меблированных комнатах. Та же миссис обещала содействие в приработке. Имелся в виду, очевидно, почасовой уход за престарелыми или мытье посуды, на худой конец, уборка по найму или еще что-нибудь в этом роде. Девочки, одну из них зовут Пэгги, вторую Молли, с легким сердцем соглашаются. Одна из них — черненькая, мулаточка, тоненькая и стройненькая, другая, ирландочка, беленькая и полненькая, обе превосходно дополняют одна другую. Тип второй девочки был хорошо знаком Эндрю Трипкину. Эти рыженькие толстушки с белыми личиками, усыпанными веснушками, словно сметана сахаром, отличаются смешливостью, дружелюбием и чудовищной безалаберностью. Старая миссис Молл относится к обеим жиличкам сурово, но снисходительно. Три месяца она не берет с них платы. Никакой работой, никаким мытьем и уборкой они себя не утруждают. Скромная стипендия не дает им особенно голодать, но и развлечений в шумном городе никаких не предоставляет. Потом к ним присоединяется еще одна по имени Нэлли. Эта на год старше и опытнее. У нее уже появился дружок — ученик гимназии. Ему-то и пришло в голову организовать вечеринку. Эта самая Нэлли набралась храбрости и попросила старуху предоставить в их распоряжение пустующий салон ее старой гостиницы. Старуха погрозила молодежи пальчиком и взяла со всех обещание, что они не станут греметь и портить мебель. Девочки радостно закивали головками.
Дружок Нелли притащил с собой еще двоих парней, в их числе оказался и долговязый Пэт Дженкинс. В назначенный час племянничек сиганул через забор школы в Ноттсбери и добрался до места с тремя пересадками. Стараясь не шуметь, и не беспокоить старую хозяйку, три юные, едва успевшие познакомиться пары чинно вошли под своды пустующего холла гостиницы "Роза ветров". Но меры предосторожности были излишними. Старухи дома не оказалось. Зато их взору предстал слоноподобный проигрыватель с кучей веселых пластинок, а буфет порадовал изобилием самых разнообразных бутылок. Можно было беспрепятственно разгуливать по пустому этажу, заглядывать в незапертые двери, щупать старинные альковные кровати и мягкий пух постелей. Постепенно ребятишки преодолели робость, — холодок случайного знакомства и юношеской стеснительности быстро растаял под воздействием горячительных напитков, вечеринка набирала темп. И пусть никто не подумает, что окурок Пэта Дженкинса, погашенный на округлости старинного глобуса, был единственной шалостью этого незабываемого вечера.
Если бы старуха так же позаботилась накануне о съестных припасах, как она позаботилась о горячительных напитках, то девочки смогли бы удержать своих парней еще ненадолго. Но двое юнцов поздним утром оставили своих подруг в весьма плачевном состоянии. Больше на горизонте эти двое не появлялись. Как бы мы не относились к Пэту Дженкинсу по прозвищу Лом, именно он оказался самым порядочным из парней. Он единственный остался верен клятве, которую дал безутешной Молли, обнимая ее под одеялом алькова в одной из пустующих спален. Он поклялся никогда ее не покидать, сжал ее еще крепче своими костлявыми руками и принялся осушать губами ее обильные запоздалые слезы.
Старая миссис Молл была очень расстроена, когда обнаружила следы греховного поведения своих жиличек. Главным образом ее разозлил беспорядок в холле, пятна на полировке и след окурка на глобусе. Она сурово отчитала своих юных постоялиц и, между прочим, впервые попрекнула их бесплатным проживанием под ее гостеприимным кровом. Пэт Дженкинс мог выделить своей несчастной юной подруге только те три фунта, которые папаша отсчитал ему для проезда в общественном транспорте. Они долго стояли, слившись в прощальном поцелуе у светофора на шумной Брикстон-роуд. Наконец Дженкинс по прозвищу Лом, помахал девушке ручкой и бросился со всех ног к автобусу. Ее фигурка долго маячила в заднем окне, Молли махала рукой и что-то кричала ему вслед. Он ничего не слышал, видимо она кричала: "Любимый, тебя же оштрафуют!"
