Кряхтя и морщась, он доковылял до выгребных ям и помочился. Затем, так же тяжело и одеревенело, дошел до поилки. Вначале спина, руки, ноги — короче, все члены — еле сгибались, но постепенно он разошелся, спиной чуствуя глумливый взгляд долговязого следопыта. Как тому удавалось быть ехидным с торжественно-постным лицом — уму непостижимо! Холодная вода, щедро выплеснутая из кожаного ведра коварным Богомолом, дубиной вышибла из него дух и победила, наконец, сон. Хори сперва наконец напился, почистил зубы очищающей солью бед и еще раз умылся, неторопливо и тщательно, с умывальной смесью суаб. Затем протер подмышки мазью из смешаных и перетертых скипидара, ладана, семян и благовоний, омыл в последний раз руки и наконец-то ощутил себя живым и почти целым. Мстительно окатив в ответ водой с ног до головы Иштека, он отправил его за жрецом, писцом и маджайкой. Правильней всего будет показать им все на месте, в башне. Подумав, он решил не тратить время на подведение глаз и бровей, и прямо-таки услышал материнское: 'ни один ленивый мальчик никогда и ничего не добъется в жизни!' Нет, у него был с собой и зеленый порошок из малахита, и черный из галенита, но не было никакого желания заниматься этой, как он считал, ненужной ерундой. Во-первых, он, особенно глядя на неподводящих глаза маджаев, убедился, что, вопреки всеобщему мнению, и без этих зелий глазные болезни не одолеют его. Во-вторых, без них кожа не зудела, особенно если вспотеть. Голову брить тоже было некогда, и, проведя по ней рукой, он убедил себя, что все пока в порядке, снова явно услышав материнское: 'Ленивый мальчик!' Роль ритуала и привычки он пока недооценивал.
У печи появился, потирая спросонья глаза, Тури. Весь залитый розовым рассветным солнцем, он был олицетворением мира и покоя. Заметив командира, он весело помахал ему рукой и принялся растапливать печь жгутами сухой травы и хворостом. Счастливец, он еще ничего не знает! Молодой неджес подошел к башне. Часовой отрапортовал ему о том, что все спокойно. Этот-то явно уже все знал о ночных несчастьях, лицо его было зло и встревожено, и он нет-нет да и косился на выход из башни. Хори вспомнил его имя — Нефер, из семерки Нехти.
— Внутри все тихо? — спросил его юноша.
— Тихо. А уж как там боги дали...
— Я внутрь. Пропустишь достопочтенного жреца, писца, Иштека и старшую диких негров. Если с ними придет кто-то из диких негров — тоже. Остальных — не пускать! — сказал Хори. Только сейчас он понял, что сжимает в руке булаву, и подивился — а где она была во время умывания? Потом его словно обожгло — с ночи он лишь обтер ее ветошью, еще в башне, но не обжег и не окурил в дыму, как говорил им Тур. Он осторожно засунул длинную рукоять за пояс на спине, глянул — нет ли на руках ранок или порезов, и полез вверх по раскачивающейся веревочной лестнице. Со второго уровня он прислушался — внизу было тихо. Факелы уже давным-давно прогорели, воняло дымом и было темно. Решив дождаться всех наверху, он поднялся на сторожевую площадку крепости. Мир вокруг был прекрасен. Был как раз тот самый лучший час дня в пустыне — безветренный рассвет. Прохлада ласкала нежным ветерком, солнце еще не выплыло на дневной ладье Ра, но уже окрасило небо — от розового на востоке, до темно-голубого, почти синего на западе, с последними замешкавшимися звездами на нем. Горы были невообразимо прекрасны — от перламутрово-прозрачных до темно-фиолетовых, плавно перетекая всеми мыслимыми цветами в утренней дымке. Даже царский пурпур не пожалели, чтобы раскрасить утро к приходу царя всех царей и владыки всех владык — солнца. Он опять победил Апопа в ночном бою, и в эту ночь мы бились вместе с ним, хоть и не на одной ладье, подумал Хори.
Заскрипела-затрещала лестница. К башне никто не подходил, и Хори догадался, что к нему поднимается десятник. Нехти выглядел заспаным и по-детски беззащитно щурился после темноты башни. От этого он казался абсолютно умиротворенным и спокойным. И снова юноша подумал — неужели я один так остро все воспринял этой ночью? Или просто виной всему моя неопытность и отсутствие привычки к бою и смерти вокруг? Маджай поздоровался, Хори ответил тем же и предупредил, что уже послал Богомола за всеми, кого следовало в первую очередь посвятить в ночные дела. Нехти скривился и цыкнул дыркой между зубами за левым клыком. В смущении потерев свой широкий покатый лоб, он, наконец, спросил о том, что его явно мучало и беспокоило:
— Господин и отец мой, не сочти за дерзость, но что ты собираешься объявить своим детям и, самое главное, ты собираешься делать со всем тем, что обрушилось на нас ночью этой.
— Я собираюсь сказать бойцам, что и как воистину было ночью, показать им Проклятых душ, затем сжечь от греха подальше туши Измененных, послать гонцов в Кубан с докладом и камнем хесемен и отправиться в погоню за преступниками. Надо казнить их всех до единого! Выпустивших в мир это черное волшебство нельзя оставлять в живых, дабы и следа от них не осталось! И надо отбить у них пленных, пока они вновь не сотворили над ними непотребное свое колдовство.
Нехти тяжко вздохнул, явно очень огорченый этими словами молодого командира.
— Дозволь мне кое-что сказать тебе. Гонца отправить надо и немедленно, самого быстроногого, чтоб он за день одолел путь. Но камни следует оставить на месте — пусть их пересчитают и примут должным манером. И пусть для начала их сочтет писец в присутствии жреца и твоем, как командира. Так будет верней, спокойней тебе, а гонец доберется быстрее. Затем, надлежит решить с похоронами погибших — отослать тела в Кубан и далее к семьям, или хоронить здесь. И ты еще упустил негров диких тех — нельзя им шляться без призора, тем более с золотом, но и караван с продуктами для их земли здесь не наберешь. О них тоже следует донести господину Пернеферу. А вот о рассказе их старшей, рассказе писца и о том, что обнаружил в следах Богомол — как бы не оказаться сожраными такими зубастыми секретами. Я тебе напомню — о том, что Иштек нашел следы жреца либо семера и еще одного странного человека, мы не сказали пока никому. И — да, я ему верю. И — да, он не дурак и будет молчать даже с моими стариками из ущелья Хесемен. Все остальное не веселей предыдущего. Сжечь Измененных — это само по себе будет задачей непростой. Я ума не приложу — как вытащить их туши и не заразить всю башню отравой из них, и где взять столько топлива? А вот в погоню нам никак нельзя. Сразу по двум причинам. Первая — наш приказ стать крепкой ногой в крепости этой. Как ее охранять, да еще при четырех погибших и двух раненых, если кинуться в погоню? Какими силами и куда? Помнишь, после тех детей-Проклятых, я говорил тебе, что тебя назначили командовать сюда, чтоб ты набрался опыта в безопасном месте? И что ты хорош — для джаму, а здесь нужен опытный воин пустыни. А ведь речь вовсе не шла о погоне за отрядом, в котором воинов, возможно, больше, чем нас всех вместе взятых, с погонщиками, собаками, ослами и жрецом. Кого ты отправишь в погоню, а кого оставишь? А если они кружным путем вернутся? Наших сил не хватит и удержать крепость, и преследовать нечестивцев. А если посланый отряд их, спаси все боги, нагонит? Это верная смерть для посланых. Пусть они, грабители и жалкие негры эти, и отягощены скотом и пленными — они воины пустыни, которые умеют здесь воевать, отыскивать воду, путать следы и устраивать засады. Они увидят вас и сосчитают на расстоянии втрое большем, чем вы их заметите со всем обозом. А если послать в погоню стариков, то ведь их теперь всего пятеро, считая и меня. И, если нагрянут сюда вдруг недруги, то никто из джаму и не заметит, как их зарежут во сне, особенно если не будет ни тебя, ни меня. Это будет напрасный поход, молодой господин.
— Тебе не жалко тех, кого они, возможно, завтра превратят в Измененных?
— Жалко. А ты хочешь, чтобы кроме них в Проклятых душ превратили и воинов нашего отряда? Я, прости, напомню тебе — у нас всех, выживших в ущелье Хесемен, свой счет к неграм тем мятежным. Но даже это не сможет заставить меня потерять от гнева голову и кинуться за ними вслед. Пусть мы бросим все и погонимся всем нашим невеликим войском, с учетом опыта твоих рукожопых и сметливых на пакости джаму, мы слабее их — наш отряд пока только называется отрядом, он не слажен и не обучен для настоящего боя, ни в составе армии, ни набегом здесь, в песках. Не зная пустыни, в ней не выжить и без войны. Ни ты, ни я даже и не догадываемся, кто и как поведет себя в настоящей схватке. Я не ожидал никакого боевого разумения от лопоухого твоего денщика, а он, этакий неуклюжий несклепа, да вдруг взял и голову нежити жаровней раздолбил. Зато шустрые дружки Крюка, от которых можно было ждать задора и в бою, погибли как скот на бойне на празднике встречи возрожденного Осириса... И, кстати о Баи. Если ты не хочешь казнить его смертью, говорить о том, как они с дружками оказались ночью не на посту, а в башне, нельзя. Вина его велика, ибо не сомневаюсь я, что именно он подбил всех остальных на розыски. Но нас осталось мало, а показал он себя в бою том для первого раза просто отлично. Из таких пройдох получаются хорошие солдаты для войны и набега, и препаскуднейшие — для мира. И к Ренефу он отнесся достойно.
Хори догадался, что именно последнее заставляет десятника заступаться за Крюка, но и сам полагал, что наказание смертью для Баи после нынешней ночи невозможно, и сказал:
— Тогда нам надо решить, что написать в докладе господину конюшен Пернеферу, как мы все очутились в башне. Но по поводу погони... Не знаю. Ты и прав, и не прав. Надо думать.
— Думай быстрее, поскольку вот и все остальные появились. И решить, пока они не поднялись, надо не только что писать, но и что сказать им сейчас, ибо я, господин мой, должен тебе признаться, что не доверяю писцу. Кто в чин лисой прокрался, тот будет в нем гиеной. А он совсем, совсем не простой писец. Заметь — он ничего не сказал, где он прослужил все прошлое царство, во время правления отца нынешнего благого бога. Я его не помню в Куше, а я уже служил тогда повсюду. И кто он и где на самом деле служит, и кому — мы не знаем. Нет, не простой он писец, тот Минмесу! И очень опасный человек. Думаю, многие беды мы еще увидим от него, неприметного. Серенький весь такой... Ветошь человеческая. А вот только я не удивлюсь, если еще он нам приказывать будет, Минмесу тот. Мне очень не нравится то, что здесь и сейчас оказались вместе и сразу писец, измененные, дикие маджаи и больше всего — не нравится что к этому добавились еще неизвестный семер и еще более неизвестный колдун. И кто из них хуже для наших судеб — я тоже не знаю. Для нашей окончательной гибели хватит каждого из них в отдельности, из тех всех, названных мной...
Глава 33.
Внизу тем временем и вправду появились все вызванные — впереди светлоглазая с Туром, следом за ней — достопочтенный писец, свежий, в чистой аккуратно перепоясанной юбке, в чистеньких сандалях, с изящно подведенными глазами, сегодня больше похожий на придворного, чем на простого писца. Следом за ним, но далеко не такой бодрый, отдохнувший и ухоженый, стоял жрец, тяжко опирающийся на свой посох и с большим сомнением разглядывающий веревочную лестницу. Позади всех и немного сбоку, словно шел совсем-совсем по своим делам, а тут так, случайно пути пересеклись, гуляющей походкой шагал Богомол. Интересно, что же он успел сказать всем остальным о причинах вызова с самого утра, да еще сюда, в башню? Маджайка, Старшая пяти кланов, понятно, знает все, но молодой неджес сомневался, что светлоглазая поделилась новостями с жрецом или, тем более — с достопочтенным Минмесу. Хори, ощутив некоторую беспомощность, спросил у десятника:
— Так как же мы все очутились ночью в башне?
— Доверь мне все разобъяснить. Мы, обойдя посты, решили проверить погреб, который был осквернен детьми-Измененными — нет ли там какой беды? Во избежание бед, взяли с собой встреченного Тура и призвали часовых, а также всех прочих. Мнится мне, что светлоглазая госпожа нам подыграет, а Иштеку я покажу знаками, чтобы он молчал, как немой от рождения с отрезаным языком в чужой стране. Остальные часовые не видели всего и не возразят, да и будут думать, что так все и было.
Хори решил, что слишком громко думает — настолько точно десятник угадал его мысли. Нехти же задумчиво продолжил:
— Боги попустят — и крестьянин чати станет! И молю тебя трижды и еще раз — не торопись с решением! Пусть каждый скажет свое, может, что-то тайное нам вдруг и прояснится. Но, сказать по-правде, тут все собрались такие мудреные господа, что, скорей только запутают сильнее. Особенно писец...
Они подошли к самому зубчатому ограждению смотровой площадки башни. Десятник стал так, чтобы его видел Иштек, но не видели остальные. Его пальцы, узловатые, мощные, грубые, с грязными ногтями вдруг неожиданно легко и изяшно запорхали быстрокрылыми бабочками. Иштек серьезно, даже торжественно, отрицательно мотнул головой. Новый танец пальцев-мотыльков — и Богомол, кивнув теперь утвердительно, встал безразличной статуей позади всех вновь прибывших.
— Зачем ты призвал нас, юный господин? — прикрывая от солнца глаза рукой, спросил писец. Рассветные лучи били ему в глаза, и Хори запоздало догадался, что Иштек изначально стоял несколько в стороне не просто так.
— Вам нужно подняться сюда и все увидеть самим. Это не останется тайной, но пока лучше не кричать. Десятник все расскажет вам подробно, — негромко ответил юноша.
Подъем на башню занял довольно много времени, и половина его ушла на восхождение жреца, которому пришлось помогать. Остальные вскарабкались сами, кто более, кто менее ловко. Не меньше времени ушло на разжигание факелов и спуск вниз. Первым спустился Нехти, за ним — Минмесу, потом — Иштек, страховавший жреца, и сам жрец. На площадке остались Тур, великая маджаев и Хори. Светлоглазая коротко кивнула, и телохранитель скользнул в проем лаза. Гул возгласов, донесшийся снизу, дал знать, что гости оценили сцену внизу. Маджайка, глянув на юношу, спросила:
— Ты хотел спросить меня, молодой вождь? Я знаю о ночной беде, но не делилась ни с кем и не буду, если ты не попросишь об обратном. Или это не то, что ты хотел узнать?
— То. Но не все. Мне кажется, ты знаешь больше и большее. Мне нужно многое от тебя узнать о Проклятых душах и о том, в чем угрозы, чего опасаться и как с ними лучше бороться. Я чувствую, что их надо остановить навек, колдунов тех. Но многое не могу понять. Зачем колдунам было творить это непотребство здесь? При чем здесь эта заброшенная крепость? Как мы все с этим связаны? На кого можно рассчитывать? Как быть — идти ли в погоню или остаться тут? Оружие, которым убили Измененных — опасно ли оно тем, что, ранив человека, превратит его в Проклятую душу? Надо ли уничтожать их туши? И еще одно. Мне снился сон... Он предрекал мне множество бед и гибель. Гибель от светлых глаз. Это ты погубишь меня? Ибо против Шаи — судьбы — бессильны и боги.
— Шаи каждый понимает по-своему. Ваш важный жрец скажет, что Шаи в руке богов, писец — что он даже послушен монаршей воле в руке царя. Ты же, вижу, как и мой народ, считаешь, что воле Шаи подчиняются и боги. Но напомню тебе, что Шаи улыбается тому, кто смел. Шаи связан с жизненной силой и душой-ка, это так. Но это не раз и навсегда записанное, отмеренное и неизменное. Это не бог, не царская воля, и не то, что над богами, это не твоя жизненная сила, это все вместе и сразу. Удача не случится тебе просто так, она дается тому, кто ее ищет и не пропускает, увидев тень ее. О светлых же глазах... Клянусь своими душами, что ни я, ни моя дочь не замышляем против тебя и не будем виновны в твоих бедах или гибели. Что до остального — нужно смотреть твою судьбу, гадать и провидеть в ней. Но, сдается мне, она важна не только тебе сейчас, судьба твоя. Похоже, на ней сошлись и пути богов, и стран, и людей, и она стала осью весов Маат. Главное, чтобы материал твоих душ был крепок и весы не сломались, и это — главное не только для тебя, но и для всех нас рядом. Мы поговорим об этом и глянем в небеса и дали, но стоит ли это делать прямо сейчас? Твой писец развеял одни сомнения во мне, и породил другие. Пойдем, молодой господин, вниз. Я же клянусь заглянуть в твою судьбу и ничего не утаить от тебя нынче же. О проклятых же дущах мы поговорим внизу, важно будет все понять, увидев своими глазами, хоть я и верю во всем Туру. Но — он воин, а не шаман. И рассказать это надо всем. И — посмотреть на них на всех во время рассказа моего. И лучше, чтобы ты, молодой господин, тоже смотрел на всех и был внимателен. А что до твоего сна — если ты захочешь, расскажи мне его. Я смогу помочь тебе с его толкованием.
