"Можно отдохнуть. Если она кого-то ждет, я извинюсь и уйду."
— Простите, здесь свободно?
На женщине был легкий светло-синий шерстяной костюм, доходящий до середины икр, белоснежная блузка и шляпка с широкими полями; элегантность наряда сочеталось с его строгостью и придавало даме несколько холодный вид. Светлые волосы были уложены в короткую прическу; в руках незнакомка держала овальную сумочку, похожую на большой кошелек.
"Интересно, почему она под вуалью. Хочет быть не узнанной или мода такая?"
— Да, разумеется, — произнесла она негромким певучим голосом, в котором сквозили нотки грусти. — Теперь свободно.
"Похоже, она кого-то ждет"
— Ну... может быть, он еще придет. Мало ли какие дела могли задержать.
— Кто? — она легко рассмеялась. — Я здесь сижу совершенно одна. Просто люблю покой, тишину, и возможность издалека наблюдать за здешней жизнью. Вечером у меня работа.
— Понятно. Вы уж извините, что нарушил ваш покой и гармонию.
— Вы в нее вписываетесь. Так же, как эти лучи солнца и эта стрекоза на цветке. Вы, наверное, приезжий?
— Угадали. Я здесь всего неделю.
— Но такое впечатление, что целую жизнь?
— Да. Почти.
— У меня тоже бывает такое чувство. Знаете, как я почувствовала, что вы не отсюда?
— Понятия не имею.
— Вы не распушиваете перышки, и не спрашиваете, что за работа может быть у женщины вечером в воскресенье.
— Мало ли какая работа. Зачем предполагать худшее? Кстати, вы тоже не похожи на местных. Очень уверены в разговоре с незнакомыми людьми.
— Меня есть кому защитить, — сказала она с легким нажимом. — Но в вас не чувствуется человека с дурными наклонностями. И, вы правы, я родом издалека. Из Венгрии. Родители приехали сюда, когда я была еще маленькой девочкой. Была в Петербурге, Москве, поездила по волжским городам... Спросите, как я оказалась в Бежице? Собиралась в Ревель, но решила остановиться, уйти от суеты. Тут хорошо, спокойно, и у этого городка есть большие перспективы. А вы не похожи на человека, который бежал от суеты.
— Я не бежал. Потеряв в один момент все, я решил начать все сначала.
— Вдали от близких, друзей?
— Я потерял все. Не хотелось бы об этом говорить.
— Я тоже. Правда, раньше...
Неожиданно она улыбнулась:
— Это ведь хорошо, что вы тоже не будете расспрашивать об этом.
"Она преуспевает в жизни, но одинока. Именно поэтому так свободно со мной и говорит. Желание выговориться случайному, совершенно незнакомому человеку при полной уверенности в себе. Здесь у нее есть слуги и покровители, но, похоже, как-то в отдалении. Вот и прекрасно. Будем вести светские беседы у всех на виду, и это даст возможность контактеру подойти. Под каким предлогом? А пусть они сами найдут предлог."
— Да, Бежица, это, пожалуй, место идеальное. Здесь еще нет прошлого. В прошлом на этом месте просто шумел лес, на сохраненном участке которого мы сейчас с вами сидим. Когда строили железную дорогу, купили землю под вырубки, чтобы делать шпалы, потом построили завод, чтобы выпускать рельсы, а возле завода, по улицам, распланированным архитектором в четком геометрическом порядке, растет будущий промышленный город. Скоро в России так будут строить новые города на Урале, в Сибири, возводить заводы-гиганты, перекроют реки плотинами, достигающими высоты Эйфелевой башни, чтобы подавать ток за тысячи километров. Ночью города будут сиять с воздуха мириадами звезд — электрических огней. Вся Россия ближайшие двадцать лет не будет думать о прошлом.
— Вы так рассказываете, будто видели это собственными глазами. Наверное, читаете много книг и по утрам смотрите газеты?
— Газет я пока не смотрю. Некогда было, обустраивался.
— А я иногда смотрю. И часто радуюсь, что далеко от всего этого. Опять волнения гуцулов, австрийские солдаты ловят крестьян и подвешивают их за ноги, пока кровь не потечет через нос и рот. Как будто, чтобы удержаться от зла, большинство людей должны жить в постоянном страхе. В России есть один удивительный артист, Владимир Дуров, он научился дрессировать зверей без страха, используя их естественные привычки и образ действий. Рассказывают, что он поддерживает с животными биологическую радиосвязь. Удивительно — даже зверей можно организовать для разной работы без страха, насилия, принуждения, они могут понимать друг друга и человека... а люди почему-то не хотят.
— Биологическая радиосвязь? Это интересно. Я имею некоторое отношение к технике слабых токов.
— Короче, я слышала, что свет — это такие магнетические колебания эфира, как волны радио, и глаза не только принимают эти волны, но и передают их лучом. Поэтому взглядом внушают мысли.
"Интересно. Вуаль у нее случайно не экранировка аппаратуры? Или наоборот — боевое оружие зачехлено?"
— В самом деле? Может, и у меня тоже есть такой животный магнетизм? Как у Мессинга?
— Месинга? — удивленно переспросила она. — А, вспомнила, это то самый юноша, которого возят с опытами по чтению мыслей. Кажется, сейчас он в Германии. Вы, случайно, не оттуда?
— Прошлом году был там. Видел Мессинга, вот как сейчас вижу вас, тот упал в обморок. Еще катался на роскошных спортивных авто, а напоследок угнал с друзьями аэроплан, — улыбнулся Виктор.
— А вначале вы выглядели таким серьезным, сосредоточенным человеком... Вы не пишете рассказы, как Уэллс?
— Могу. Но пока некогда.
— Если не секрет, чем же вы так заняты? Вы газетчик или коммивояжер?
— Ну что вы. Просто инженер с завода. Разочаровал?
— Нисколько. А, наверное что-то изобретаете?
"Похоже, легендироваться придется самому."
— Вы угадали. Новый огнетушитель. На заводе все чаще случаются пожары. Идею не стану раскрывать, чтобы не увели конкуренты.
— Вас, случайно, не Виктор Сергеевич зовут?
— Чтение мыслей?
— Нет. Бежица — это такая большая газета. А меня зовут Анни Ковач. По-русски, значит, Аня Кузнецова. Или Анюта. Удивлены?
— Удивлен тем, что нас не окружает большая компания ваших друзей и знакомых. С вами легко, Анюта, вы очень общительны.
— Да. Но я устаю от шума, от публики и от знакомых. Впрочем, последнее на вас не распространяется. С вами было легко посидеть и поговорить ни о чем. А сейчас мне уже пора идти, надо готовиться.
— Готовиться к чему?
— Ах да, я же вам не сказала. По вечерам я работаю в "Русском Версале" под именем Стелла Суон.
7. Фантомас бросает вызов.
"Так", думал Виктор, глядя в белый потолок своей комнаты, "тутошняя система начинает проясняться. Корпорация держит в этом селе все, включая полицию. Почти все. Чтобы местная идиллия не превратилась в бандитский беспредел, есть два крупных игрока, и оба представляют государство и верховную власть. Это комиссариат, за котором военные, и охранка. Благодаря тому, что военные и охранка конкурируют и следят друг за другом, корпорация не может их купить. И еще революционеры, которые сами по себе большой роли не играют, но создают угрозу, благодаря которой корпорация нуждается в военных и охранке и терпит над собой комиссаров и зубатовские профсоюзы. Такое странное равновесие. И ничего тут не сделаешь. Получается, что та же охранка защищает рабочих — убери ее, и местные шишки начнут беспредел. Это и спасло меня в стычке у тракторного. Спасло и сунуло в жернова. Ладно, допустим, что и теперь меня спасет какое-то чудо. Допустим, и от испанки не помру при здешней медицине. А дальше? Дальше война, которая приведет две огромные части общества или к сближению, или к той черте, за которой каждая из этих частей будет вынуждена уничтожить другую. Веселенькие, однако, перспективы."
Приятный летний вечер завершился ничем. С мадемуазель Ковач, она же Суон, он о будущей встрече и не пытался договариваться; сама же она не дала никаких намеков, где ее искать. Не дождавшись никого под деревом, Виктор побродил по Саду и Роще и еще битый час просидел на лавочке у эстрады, где трудолюбивые пожарные, не торопясь и с перерывами, приобщали народ к музыкальному искусству в доступной форме. Играли они от души, вполне профессионально, и отяжеленный медью духовых труб ритм "Кленового листа" разносился по закоулкам Рощи, соединяясь с пением птиц. Пройдет всего каких-то десять лет, и этих грозных усачей в торжественной форме с начищенными пуговицами сменят легкомысленные пиджачки джазменов, а на высоких соснах рассядутся черные, угловатые, странные, как будто на картинах Сальвадора Дали, радиорупоры.
Странное "готичное" здание оказалось летним клубом трезвости; вывеска у входа обещала, что вечером здесь будут показаны картины Токио с помощью волшебного фонаря. Слайд-шоу, то-есть. Открытые галереи клуба были приютом местных шахматистов. В одной из беседок на крыше компания молодых энтузиастов чирикала на эсперанто.
"Радиокружок бы тут завести... Стоп! А где тут то самое Общественное собрание, в котором кино показывают?"
Первый же прохожий указал ему направление "через чугунку, до бывшей Крахтовской усадьбы". Пройдя через пути за нынешней Типографией, Виктор вышел на Клубную к зданию, в котором в наше время поместилась детская академия. Фасад здания был словно поделен на две части. Левая, с двухэтажным зрительским залом выглядела, как новенькая и почти как сейчас. Зато от правой остался всего один этаж, и фасад, устремленный в парк, со стороны Болвы был украшен большим, красивым деревянным крыльцом-верандой с парами тонких и стройных, как стволы молодых сосенок, деревянных колонн. Раскинувшийся перед крыльцом сад, ныне запущенный, здесь был необычайно ухожен; на дорожках, усыпанных мелким битым кирпичом, были расставлены резные скамеечки и виднелись белые алебастровые скульптуры. Прямо напротив крыльца тонкими струями воды журчал небольшой фонтан, обложенный мелкими валунами; по краям чугунной чаши ворковали прикормленные голуби.
— Скажите, не это Крахтовский дом? — спросил Виктор у компании молодых рабочих, спускавшихся с крыльца.
— Был Крахтовский, — ответил один, вихрастый парень с веселой искрой в темных, цыганистых глазах. Его еще Мария Клавдиевна для заводского собрания купила. Пять лет назад вот театр пристроили, туманные картины на полотне показывают. Не на картину, случайно?
— А что сегодня идет?
— "Любовь на закате дней". Жестокая мелодрама. Любят наш синематограф делать сборы на дешевых эффектах.
— А вы какое бы хотели посмотреть?
Компания зашумела.
— Про жизнь! Про завод наш, про смену, про жизнь нашу от гудка до гудка.
— Про то, как старые мастера над молодыми издеваются.
— Про новые станки! Хозяева думают, машина решает все. Неправда то! Человек при машине главное, от его мастерства и любви к делу машина идет, а не от пара и электрической силы. Пусть снимут про то, как парень из деревни пришел, и в фабричном котле в рабочую кость переварился, как железо в вагранке.
— И про настоящую любовь! — воскликнула девушка. — Такую, что человека к счастью ведет. А что это — взяли и все умерли.
— Когда-нибудь снимут, — ответил Виктор. — А на безрыбье... Схожу пока хоть на упадочную буржуазию посмотрю. Удачи вам!
Взяв билет в кассе, Виктор обнаружил, что времени до начала было еще изрядно. "Заскочу-ка я к Гитлеру, если еще не закрылся. Надо внешность в порядок привести..." Мастер обслужил его быстро, но настолько уболтал, что у Виктора Сергеевича, когда он вышел из цирюльни, совершенно вылетело из головы, куда он собирался. Вместо кино он направился по хозяйству — сначала искать прачку, затем в лавку, чтобы взять, что перекусить на утро, и вспомнил о билете лишь тогда, когда сеанс уже давно начался.
"Ну и ладно", подумал Виктор, "что я, у себя в реальности мыла не насмотрелся?"
Хотя, конечно, он был не совсем прав: мыло восемнадцатого года все же не то, что наше. До тридцатых кино предлагало получить кайф от возможности увидеть на экране живую реальность. Кино тридцатых-пятидесятых показывало, как надо менять реальность и получать от этого кайф. Кино шестидесятых-восьмидесятых призывало думать, как изменить реальность, чтобы все было в кайф. Нынешнее кино приучает наплевать на реальность и получать кайф от просмотра. Но для опоздавшего это значения уже не имеет.
Теперь он готовился отойти ко сну и переваривал новости. Темнело. Со станции долетел гудок, и слышался приглушенный шум товарного состава; внезапно из открытой форточки до Виктора донесся отдаленный выстрел, спустя короткое время — еще два.
"Китайская пиротехника", пришло ему в голову. "Воскресенье. Хотя здесь, скорее всего, своя."
Хлопки не повторялись. Виктор закрыл глаза и повернулся набок; пистолет в расстегнутой кобуре лежал под подушкой, как в виденных в детстве фильмах про гражданскую. В голову лезла всякая ерунда.
"Интересно, почему во второй реальности МГБ так немеряно круто поднялось уже к пятьдесят восьмому? Неужели дело в Хрущеве? А что — вычистил кадры, связанные с Берией, понаставил вместо разведчиков бывших партсекретарей, а кто из старых остался, особо не рыпался... С того и Пеньковского проморгали? А там, во второй, Берия во главе и осталась преемственность. Черт, все равно это тут никак не поможет. И Ковальчука из этой реальности не видно."
Утро трудового понедельника началось с того, что позвонил Брусникин и попросил зайти. Кабинет капитана был в дирекции, в конце коридора первого этажа.
— Виктор Сергеевич, у меня для вас еще одна новость, и не из приятных. Вчера вечером стреляли в инженера Ярчика. Из девятимиллиметрового браунинга.
— Если вы проверяете владельцев девятимиллиметровых браунингов, то я в это время был дома, соседи могут подтвердить.
— Откуда вам известно время?
— Это элементарно, господин капитан. Стрельбу слышала каждая собака в Бежице. Три выстрела. Еще поезд шел. Время не знаю, на часы не смотрел. Оружие было при мне.
— Ну, ваше оружие вне подозрений. На месте происшествия найдены гильзы не от браунинга десятого года, на который вы изволили вчера разориться, а от браунинга третьего года, как у меня.
— Очень интересно.
— А что с Ярчиком, вас почему-то не беспокоит.
— Вы сказали "стреляли", а не "застрелили". Я решил, что его жизнь вне опасности.
— Да, его спас случай. За мгновенье до выстрела он запнулся о камень и упал. Покушавшийся сделал еще два выстрела в его сторону, потом цель заслонили сбежавшиеся люди. Тогда стрелок бросился к железной дороге и успел вскочить на проходящий товарняк. Охрана на мосту прозевала, а пока звонили в Радицу, тот скрылся. Ярчик не получил даже царапины.
— Повезло.
— Ему-то повезло... Нам известно, что вы вчера покупали билет в Общественном собрании, но картину не пошли. Почему?
— Гитлер мозги забил.
— Он может. То-есть, вы забыли, что собрались смотреть картину?
— Да. А при чем тут Ярчик?
— Понимаете, он похож на вас ростом и комплекцией, волосы с сединой. Вчера вечером он был одет в костюм того же цвета и похожего кроя. Стреляли в него, когда он вышел с сеанса в Общественном собрании, со стороны железной дороги, с тридцати шагов, во время прохождения поезда.