По поводу вступления в крепостные устроили праздник, совмещенный с Днем Рождения моего сына. Такое вот 22 апреля, вождь мирового пролетариата, если я не обнулил мою ветку времени своим появлением, из Мавзолея бы сбежал — народ на его день рождение празднует оформление в крепостные! Паноптикум! Вовка был общительный малый, новые люди его не пугали, да и появилась еще пара карапузов его возраста, которых умудрились сохранить родители, все веселее. Два года сынишке — болтает вовсю, хоть и не все понятно, и бегает, как угорелый, Зоряна за ним не поспевает.
Первого мая выдали получку за остаток апреля новыми деньгами. Народ удивлялся, но деньги самодельные брал. Объявили, что с нового месяца — новые условия проживания. Оплата за ЖКХ (дрова, аренда жилья, уборка, санитарный блок с баней и стиральными машинами, и прочее), за столовую, вычеты за порченный инструмент, невыполненный план, штрафы всякие — все это я уже описывал ранее. Народ пошумел немного, перешли к пряникам. Заработать больше можно. Первое — это участие в восстановлении леса с Буревоем, уход за его саженцами и их посадка. За это полагалось двадцать копеек за четырехчасовую смену. Перевыполнить план — это штраф, у нас крепость не резиновая, они бревен натаскают, те сгниют, и чего делать? Освоение грамоты и счета — доплата. В зависимости от уровня, до двух рублей в месяц на работающего. Если ребенок от семи до шестнадцать лет — его в школу, младше — детский сад. Под это дело у нас столовая, утром покормят всех — лавки и столы на попа, и вот вам детский сад, совмещенный со школой. Успехи в школе— прибыток родителям. В зависимости от оценок, по двадцать копеек за каждый бал выше тройки. Мужики поглаживали новые тряпичные ремни, строго смотрели на подростков, примерялись, значит, осуществлять при их нерадивости педагогическое воздействие. Дети приуныли, кончилась халява. Правда, у них еще есть время подышать вольной жизнью, до первого сентября, тогда учеба основная начнется.
За детсад и школу полагалась плата, в виде налога. Да и на военную защиту тоже, на медицину, Смеяна и Роза у нас за фельдшеров, на них и огород аптекарский. На административные функции, бумагу, канцелярию, фото — тоже небольшая плата. При нехватке наличности — формировался долг, который добавлялся к основному, тому, который я им еще в лагере насчитал. Плюс отпуск, плюс — выходные, плюс — возможность выхода на пенсию, теоретическая, мы это еще не просчитывали. У нас из пенсионеров потенциальных — Ладимир да Буревой, оба еще крепкие мужики, таких попытаешься выгнать на пенсию — обидятся. Отдельным заработком были рацпредложения, если что полезное человек знает, да донести до нас сможет
Получался у нас такой себе социализм — все работают согласно выданным заданиям, получают зарплату, результаты труда мы разделяем согласно нашим представлениям о потребностях, и наличию денежных знаков у потребителей. Вместо коммунизма же впереди маячит выход в вольное сословие, переход в гражданство. Мы пока такую систему опробуем, а там может поменяем что, я пока слабо представляю последствия такой жизни общества и эффективность такой работы.
Первый месяц крепостные притирались к новой социальной структуре. Появились скандалы, штрафы, награждения непричастных и наказания невиновных. Первым залетел лесоруб, на утреннем медосмотре наши фельдшеры, Смеяна с Розой, обнаружили у него сбитые мозоли на руках, и не допустили к работе, еще и бригадира-начальника оштрафовали. У нас как у водителей в мое время, после завтрака — к врачу, тот допуск дает. Лесоруб давай орать, начальник в унисон ему. Девчонки, особенно Смеяна, за словом в карман не полезли, тоже поорали, да Конституцию достали. Там русским по белому написано, что главный у нас — это человек. А значит, пренебрежение его здоровьем его является нарушением Закона. А за это срок, вон, один уже за такое воет целыми днями:
— А на вышке мая-я-я-я-ячит очумелый чекист! — это Святослав выводил, я его научил песням блатным, ради смеха. Тот слов половину не понимал, но пел часто, заскучал дядька.
Под таким соусом мужики проблему не рассматривали, притихли, день работы мы им не засчитали, вечерами они теперь территорию убирать три дня будут, как руки в порядок придут. Дисциплина чуть поднялась, а в фельдшерском пункте санитарного блока появилась Конституция в рамке, для напоминания, значит, что не блажь это, а требования главного Закона. А вообще народ работал от души. Инструмент исправный, людей валом, снабжение — на уровне, семья накормлена-одета-обута, чего не работать? Запасы наши при этом стремительно таяли, скоро надо будет за рыбой плыть, а то не то что голод появится, но дефицит продуктов точно.
На учет денег, ресурсов, расчеты с крепостными посадили Леду. Она у нас барышня строгая, у нее не забалуешь. Да и счет хорошо освоила. Частенько поначалу мужики с ней ругались, потом начали уважать, за твердый характер, стойкость, и ум живой. Те расчеты, которые она проводила, тут недоступны практически все крепостным, как тут не уважать. Входили в ее конторку, что сделали в санитарном блоке, теперь только сняв шапку, и бочком-бочком-бочком...
Я стоял на водонапорной башне вечером, и наблюдал за жизнью нашего городка. Чувство присутствия в тюрьме, ну или в колонии, многократно усиливалось. Бараки в ряд, колючка вдоль забора, колонна лесорубов с заунывными песнями, но бодренько при этом, направляется с работ в бараки. В одинаковой одежде, фуфайках, с инструментами на плечами. Да еще и заключенный наш выводит на половину крепости что-то про то, что "На серебристой Колыме мы не скучаем по тюрьме...". Жуть, зачем только научил. Надо их другим песням учить, а то настроение ни к черту от такого...
— Маруся! От счастья слезы льет! — вечерние занятия с мужиками принесли свои плоды, на утро дело пошло веселее, — Как гусли, душа ее поет!...
Любование колонной, следующей на лесоповал, прервал крик дозорного:
— Лодка! Маленькая! Странная! — Обеслав бы без повода кричать не стал, рассудил я, и пошел посмотреть на лодку ту.
В лодке был один человек, управлял ей на манер байдарки. Человек внимательно осматривал каждую кочку, пригорок, прислушивался к звукам, застывал, и двигался дальше. Действительно, странно. Взял Кукшу, вооружились, пошли посмотреть, что происходит. Лодка меж тем сунулась к нашему передвижному защитному сооружению у входа в заводь, и мужик начал бодренько пробираться через кусты. Вот те раз! Это что еще за сталкер тут завелся? Пошли к воротам, вышли за пределы крепости.
Мужик стоял и смотрел на стены и колючку, нас пока не увидел, мы тихо старались.
— Уважаемый! Чего надо-то?
Мужик обернулся, увидел меня, заулыбался:
— Ну вот, нашел! — произнес он довольно... и рухнул на землю.
Подбежали, перевернули его лицом к свету. Мужик легкий, как пушинка, худой, оборванный. На свету разглядели — Лис...
— ... Когда мор пошел, — Лис уплетал за обе щеки бульон, — у нас на Ладоге спокойно было. Первый год пускать всех перестали, так и спаслись. На второй год вроде лучше стало, торговля малость пошла, ну и мор с ней. Волк слег, половина его дружины — тоже. Да и я в горячке метался. Брат помер, много еще людей полегло, меня миновало. Встал только по весне, считай. Семья брата уже ушла к родичам, кто выжил. А в детинце новый хозяин — Рюрик из Полоцка пришел, как реки вскрылись. Пришли, да и подмяли под себя все.
Лис откинулся, не в силах больше продолжать насыщение, и продолжил:
— Я было к нему сунулся, в помощники, но у него свои уже есть. На Ладоге потом пытался устроиться, да из дома меня поперли, изба-то к детинцу относилась, как на ноги встал, попросили освободить. Новая метла по новому метет...
— И что ж ты, не накопил добра за эти годы? — я налил ему отвара, вроде целебного он у нас, для укрепления здоровья.
— Да какое там добро! — Лис горестно махнул рукой, — Все в Ладогу вкладывал, лодки, стены, торг, сам жил под братом. А его не стало, и я вроде как не нужен уже. Дружина его, кто остался, к Рюрику пошли, я их не виню, он воин справный. В Новгороде замятня....
— А там чего? — я помнил, что Святослав говорил, что Гостомысла больше нет, но подробней не расспросил, не до того было.
— А Гостомысла не стало, и наследника у него нет. Кто главный теперь — неясно. Вот и спорят там, да за оружие бывает хватаются. Рюрик-то не просто так пришел, я народ поспрашивал. Он на Ладоге сел, себе людей собирает, чтобы тоже к Новгороду пойти, в замятне поучаствовать. Может, повезет, да сам и сядет там. А я собрал припасы, да и рванул тебя искать. Больше-то некуда особо, я пока на Ладоге был многим на хвост наступил...
— А искал как? — Обеслав, который тоже знал шапочно Лиса, подлил тому отвара погорячее. — Ну мы когда границу определяли с тобой, чтобы друг другу дорогу не переходить, уж сильно ты в речку ту, Свирь вцепился, — на измученном, худющем лице Лиса появилась знакомая хитрая улыбка, — вот я и подумал, с чего вдруг? Знать, на севере ты живешь, раз так карту рисовал да землю за речкой этой отстаивал. Вот и пошел на лодке, тебя искать.
— И долго ты шел, мил человек? — Буревой тоже участвовал в разговоре.
— Да месяц почитай как вышел, — Лис облокотился на стену предбанника, мы в бане сидели, — не подумал только, что народу тут мало после мора, хотел за серебро еду брать, было чутка, да никого нет, кто продал бы. Вот чуть и не околел. Хорошо, дойти успел. Примешь меня, Сергей, а?
— Да не вопрос! Ты мужик с головой, а такие нам нужны. Сейчас отдыхай, а по утру документы справим, паспорт, медкарту, чтобы как у людей.
— Не понял я ничего, но то воля твоя, делай как знаешь, — Лиса начало клониться в сон.
— А Торир был у вас? Давно ли? — Кукша растормошил почти заснувшего мужика.
— Давно, позапрошлой осенью. Дочка у него слегла, так и пошел домой с ней... — Лис вырубился.
Я приобнял пасынка за плечи:
— Погоди горевать Кукша, ничего не ясно. Может, перекантуется Торир, переболеет Сигни, да с придет еще.
Парень сидел мрачный, процедил сквозь зубы только:
— Буду ждать...
Появление Лиса не наделало переполоху. Он по утру вышел из дома, где мы его положили, скелет кожей обтянутый, в одном нательном, отпустил пару комплиментов Леде, проходящей мимо, получил на орехи от Смеяны, за то что раздетый шляется, и был загнан в дом, лупая удивленными глазами. Мелкая его чуть не затолкала туда, да еще так смело, что он и не подумал сопротивляться. Я уже ему разъяснил что по медицине и здоровью она тут главная, да помощница ее, Роза, даже я ей подчиняюсь. Лис только повздыхал, что мол и на Ладоге так надо было, может, и мор бы стороной прошел. Вышел уже одетый, я его повел на экскурсию. Показал первую крепость, во вторую потом пойдем, мастерские наши, дома, он их рассмотреть не успел. В оживающих глазах Лиса начали крутиться денежные знаки. Такого богатства, да в таком количестве, да так утилитарно используемого, он еще не видел. Ходил и охал.
— Я на лесоповале! Сотни пил затупил! И под шепот кандальный по ночам...
— Это что еще! — Лис прислушался к вою нашего заключенного.
— А это Святослав, он у нас сидит. Завтра по УДО отпускать будем.
— Че-е-его? Где он сидит? Куда пускать?
— Залетел по сто сорок второй, прокурор трояк влепить хотел, да адвокат вытащил. Теперь чалится, на нарах, первая ходка у него случилась, — я дурковал на том жаргоне, которое считал "феней".
— В темной сидит? Да поет!?
— Ну почему в темной? Вполне себе светлой! Небо в клеточку, одежка в полосочку, — я повел его в "турму".
— Кругом тайга-а-а-а, а бурые медве-е-е-еди, осатанели, стало быть весна-а-а-а-аааа! — надрывался Святослав, когда мы вошли, — Начальник! Вышел срок! Завтра отпускать меня будешь!
Эта пикировка да жаргон зародилась сама собой, в процессе нашего общения. Ради юмора прикалывались, тем более что Святослав сидит в абсолютно санаторных условиях.
— Вот, видишь, чалится, — я ткнул в Святослава, протянул ему руку, мы поздоровались, — Здорова, арестант!
— И тебе не хворать, начальник!
— О! Так ты же сын Мечислава Большого! Святослав! — Лис внимательно осмотрел пленника, — Ты к нам на торг на Ладогу ходил, с пушниной.
— Лис!? А ты как тут? — Святослав скорчил хитрую рожу, — небось, тоже прокурор дело шьет?
— Не, я сам... — Лис хлопал глазами.
Мы посмеялись, пояснили Лису над чем, тот шутку понял, нормальный мужик. Посидели на троих пообщались, Святослав с нами через решетку беседу вел. Прояснили международное положение, собрали данные от всех, кто был хоть немного в курсе. Оставил Святослава "чалиться" дальше, до утра. Уходили мы под вой про то, как он "... вольняшкой вернусь на материк". Вот же память у мужика, даже слова незнакомые не мешают запоминать чуть не налету тексты! И ведь только пару раз спел, когда настойки втихаря по паре рюмок пропустили с заключенным, по поводу день рождения Вовки и перехода его людей в крепостные.
— Как там арестант? Все надрывается? — дед на тракторе подъехал к нам.
— Ага. А ты чего? Куда машину ведешь?
— Да хочу лодку рыбацкую чуть переставить, подлатать ее надо. Вот и еду.
— А большой чего не взял?
— Не готов еще, Обеслав доделывает, с Юркой и Кукшей. Там только собрать...
Лис стоит в шоке, рассматривает наш "паропанковый" трактор. Я только улыбнулся про себя — о сколько ему еще открытий чудный предстоит!
Учитывая количество пашни, которое мы запланировали на этот год, и количество водителей тракторов, пришлось делать более сильные машины. Соединили два паровых двигателя, почти тридцать лошадей получилось. Раму укреплять пришлось, перепроектировать много, да запас дров оставить тот же, что и на старом тракторе. Иначе сильно перегруженной машина получалась. Но для пополнения сделали более удобный механизм, через вал отбора мощности. Подъехал, зацепился специальным крюком за короб с дровами, и едешь дальше. Короба с дровами по полю расставим, да и можно спокойно работать. Крепостным пока трактор сильно не показывали, нечего их раньше времени пугать. А вот взгляды заинтересованные по поводу того, как огромную по местным меркам пашню поднимать, я на себе ловил, как и вопросы скользкие.
— Лис, пойдем... Лис! — гость с Ладоги стоял, уронив челюсть на землю.
-Ты чего? Челюсть подбери-то, а то земли наглотаешься, — я усмехнулся.
— А как он сам-то... идет... железный!... — у человека культурный шок.
— Да ты не спеши удивляться, еще не то увидишь.
В подтверждение моих слов прибежал Добруш, сказал, что паспорт готов для Лиса, надо только фото сделать. Фото привело мужика в полную прострацию, он нас даже в колдунстве заподозрил, но не в злом, а так, среднем. Мы поржали, мол, привыкай, новоявленный гражданин России, тебе еще винтовку осваивать, как вольному стрелку.
На следующий день у нас был процесс освобождения из места лишения свободы Святослава. Наши все радовались, поднадоел он песнями своими. Оформили бумаги, вернули одежду, и повели на встречу со бывшими его людьми. Оружие его и доспехи пошли в счет уплаты долга за нанесенный ущерб. Святослав таким образом у нас получался человек вольный. Захочет, в крепостные запишется, захочет — дальше с сыном пойдет. Не хотелось мужика неволить, хороший он человек, пусть сам решает.
