| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Нет, я был абсолютно вежлив с учителями и всегда знал изучаемый материал. Принцип подготовки оставался прежним: я находил перед сном час, чтобы прочитать изучаемый массив на неделю вперед, а перед каждым уроком жертвовал пятью минутами перемены, чтобы перечитать "сегодняшний" кусок. Такой подход, пока, не давал сбоя ни разу.
НО КАК ЖЕ МЕНЯ ZA.....АLA ЭТА ШКОЛА!!!!!!!!!!!!!!!
И решения проблемы, пока, не находилось. Директор школы вопрос с экстернатом сама решить не могла. А Романова не было в Ленинграде.
На следующий же день, после возвращения из Москвы, я позвонил в его приемную в Смольном. Там со мной разговаривать, практически, не стали, но обещали передать "кому следует", что я звонил.
И передали... Поскольку, уже через час я разговаривал с давним знакомым, помощником Романова и моим тезкой — Виктором Михайловичем:
— Григорий Васильевич сейчас в Прибалтике и вернется, примерно, через неделю. Ты уверен, что я не могу тебе быть полезен? Поскольку Григорий Васильевич давал указание помогать... если что... — голос Жулебина был доброжелателен, но насторожен.
"Кому охота решать чужие проблемы, да еще под собственную ответственность.... Понимаю...".
— Нет, спасибо большое, Виктор Михайлович! У меня все нормально... Просто я побывал в Москве и хотел бы... э... рассказать Григорию Васильевичу и... э... спросить у него совета... По возможности, не откладывая в "долгий ящик"...
После такого пассажа, Жулебин заверил меня, что обязательно проинформирует шефу, как только тот вернется.
Я повесил трубку и скуксился.
"В Прибалтике он... "Бархатный сезон" в Юрмале ловит... не иначе... Когда-то в будущем(!), эта любовь к Балтийскому взморью будет ему стоить поста Генсека, карьеры, страны и рухнувшей жизни...".
Мы сидим, вдвоем, в квартире Клаймича на Невском. Леха — на "сутках", Николай — с семьей.
... — Григорий Давыдович, как я понял из ваших слов, это морская "загранка" и валюта... а значит КГБ. Никакая аппаратура не стоит свободы, а тем более жизни... Вашей... Поэтому, берите ту аппаратуру, что есть или ту, которую купить безопасно. Это не надолго. Начнем ездить заграницу — купим все, что необходимо! И без запредельного риска...
— Виктор, спасибо за эти слова... Я ценю... Постараюсь достать, то что возможно, без особо риска... А дальше будем уже думать вместе. Но пришла пора готовит деньги... Большие...
Клаймич испытующе посмотрел на меня.
— Сколько и когда... — я был невозмутим.
— Если это рубли... — он дождался моего подтверждающего кивка, — то при курсе доллара на черном рынке один к четырем... Пределов совершенству нет и, к сожалению, более-менее приемлемый "звук" будет стоить тысяч пятьдесят.
Григорий Давыдович пытливо выискивал у меня на лице реакцию на эту, фантастическую для советского человека, сумму.
— "Более-менее" нас устроить не может... Нам нужен звук — "лучше всех", — я покачал головой.
— 100-150 тысяч рублей и выше, — сразу и сухо ответил Клаймич.
— Хорошо, — я спокойно кивнул, — а хорошая студия?
— Примерно столько же... и дороже... — Григорий Давыдович "держал лицо".
— А...
— А процессор эффектов, АКG, свет, всевозможные провода и кабели, хотя бы один Mellotron, а уж если и беспроводные микрофоны... то еще столько же. Короче, чтобы не забивать вам, Витя, голову техническими деталями и конфигурациями компоновок — если будет полмиллиона, то проблем не будет... а будет группа с лучшим оборудованием в стране, — Клаймич откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился в невидимую даль.
Через некоторое время, видимо справившись с нахлынувшими эмоциями и фантазиями, будущий директор "The Red Stars", вернулся " с небес на землю":
— Но такого нет даже у Кобзона... и МВД нам таких денег, конечно, не даст... поэтому...
— Григорий Давыдович, — я перебил Клаймича, — наша основная проблема не где достать деньги, а как их преобразовать в музыкальное оборудование, не вызвав пристального внимания правоохранительных органов!
Опять повисло молчание. Я терпеливо ждал, а Клаймич задумчиво рассматривал свой бокал с коньяком. Григорий Давыдович поднял его до уровня глаз, немного покачал в бокале янтарную жидкость и с легкой рассеяностью наблюдал за остающимися на хрустале разводами.
— Я вот думаю... — его взгляд медленно перешел с коньяка на меня, — а зачем нам, вообще, что-либо покупать?
Я попытался вопросительно изогнуть бровь, как это виртуозно делал сам Клаймич. Не знаю, насколько получилось, но Григорий Давыдович мою гримасу понял правильно, и принялся мысль развивать:
— Полноценная финансовая помощь от Щелокова, скорее всего, последует только в следующем году. То есть примерно через четыре-пять месяцев. Что мы должны за это время сделать? Выступить на концерте по случаю 60-летия ВЛКСМ. Это еще под вопросом, но с такой песней, которую вы написали, я думаю, что так и будет.
— День милиции — две песни, — подсказал я.
— Да, — согласно кивнул Клаймич, — а, так же День снятия Блокады и, возможно... хотя и очень маловероятно, ваше персональное выступление на Песне года...
Григорий Давыдович опять покачал свой бокал, изучая его содержимое:
— На всех этих официальных мероприятиях вас и так обеспечат аппаратурой самого достойного класса и сами сделают все необходимые записи, если выступать придется под фонограмму.
— "Под фонограмму"? — мне даже не пришлось изображать удивление. Я-то, грешным делом, думал, что выступления под фонограмму это — изобретение "лихих 90-х".
— Да... В некоторых известных и престижных залах ужасная акустика, речи слушать еще нормально, а музыку... — Клаймич поморщился и отрицательно покачал головой, — таким образом, получается, что студия и аппаратура нам нужны только для того, чтобы переписать "Феличиту"?
Клаймич, наконец, допил коньяк, поставил бокал на сервировочный столик с бутылками разнообразного алкоголя и вопросительно уставился на меня.
К чему он клонит, я уже понимал, но этот вариант нам не подходит:
— Нам надо формировать группу, а как набирать музыкантов, если не на чем играть? Как репетировать с солистками, бэк-вокалом и кордебалетом? Кто пойдет в неизвестную группу, если у нее нет ничего своего?
Клаймич немного поразмышлял и досадливо кивнул:
— Да, вы правы... но на студию сейчас тратить деньги, точно, не разумно. Лучше заплатим за аренду, а когда пойдет министерское финансирование, мы и купим все что нужно, и сэкономить сможем... И, самое главное, не будем привлекать недоброго внимания. Завистников и недоброжелателей у нас и так появится немерено, как только будет первый успех.
— Хорошо, — согласился я, найдя доводы Клаймича, вполне, убедительными, — а как быть с аппаратурой, музыкантами и репетициями?
Григорий Давыдович пожал плечами:
— Если вы, Витя, не хотите переждать эти полгода, то тогда аппаратуру придется покупать... Возможно временно, чтобы потом поменять на более достойную. Перепродать ее мы сможем без особых потерь. Может даже и заработаем...
Я отрицательно замотал головой:
— За полгода можно многое успеть... и многое потерять... И солистки могут разбрестись, и подбор коллектива — дело хлопотное, и репетиции требуют немалого времени.
— Хорошо... — Клаймич прихлопнул ладонью по подлокотнику кресла, — 75-80 тысяч и у нас будут хорошие инструменты и приличный звук. Но я не учитываю здесь свет, а хороший свет это — дорого.
— Зачем нам свет?! — "изумился" я.
— Как "зачем", — не понял Клаймич, — для оформления сцены... для гастролей...
— Для каких "гастролей"? — продолжил я "валять ваньку".
Григорий Давыдович понял, он подался из кресла вперед и настороженно поинтересовался:
— Мы не собираемся выступать с гастролями?
— Нет, — я обаятельно улыбнулся, — мы будем готовить отдельные песни и шоу к ним. И этими отдельными песнями будем "выстреливать" на телевидении, по радио и за границей... А по стране, вместо нас, пока будут "гастролировать" пластинки и "катушки".
Клаймич откинулся обратно в кресло и улыбнулся мне не менее обаятельно:
— И как же мы тогда будем зарабатывать ДЕНЬГИ?!
— Деньги нам принесут... очень скоро... и намного больше, чем мы сможем потратить... А пока поработаем на имя.
Я встал и прошелся по гостиной:
— Наша популярность — на телевидении. И за границей.
— За границей? — эхом откликнулся Клаймич.
— Да, — я остановился около окна и стал рассматривать залитый дождем Невский, — за границей... И первым делом, я хотел бы с "Феличитой" выиграть конкурс в Сан-Ремо.
— Это невозможно, — тут же возразил Клаймич, — я уже хм... узнавал. По правилам конкурса, композитором песни должен быть итальянец. К тому же песня должна звучать впервые!
Я обернулся.
— Да мне все равно, кто формально победит на конкурсе. Я хочу в нем УЧАСТВОВАТЬ хоть гостем... хоть "вне конкурса"... хоть дрессированной обезьяной из Дикой России, которая выучила "великий итальянский язык"... Я хочу, чтобы нас там УЗНАЛИ и ЗАПОМНИЛИ!
Я подошел к столику с алкоголем ("можно?") и, не дожидаясь ответа, плеснул себе в бокал коньяк, под растерянным взглядом хозяина квартиры.
— Я хочу, чтобы все запомнили, что русская "Феличита", была на порядок лучше ИХ песни-победительницы! Я хочу, чтобы три русские красавицы снились итальянцам по ночам! Ну, а я снился итальянкам!.. — я засмеялся.
Клаймич даже не улыбнулся:
— Вы думаете, что "фашист" сможет организовать приглашение на конкурс?
Я пожал плечами:
— Я — надеюсь. Он отдал мне свой "Ролекс" — для итальянца это невообразимый поступок! Почему то, он был ЧРЕЗВЫЧАЙНО благодарен... И поэтому, скорее всего, свое слово сдержит и песня в Италии начнет звучать. Если она станет популярной, а ОНА СТАНЕТ, то намек из СССР на Сан-Ремо, будет принят очень благожелательно. Надеюсь...
Я залпом опрокинул коньяк и взял с блюдца дольку лимона.
— В конце концов, я сделал все, что мог... Теперь только остается зарегистрировать песню в ВААПе, записать ее группой и надеяться, что все просчитано правильно.
— Даже не знаю, что сказать... — как-то растерянно произнес Клаймич, после минутного молчания, — Витя, а вы играете в шахматы?
"Понятно... Перегнул я сегодня со своей "подростковой гениальностью". Даже для Клаймича это было уже чересчур."
— Нет. Умею, но не люблю — не интересно. Зачем двигать неживые фигурки по правилам, если можно двигать живыми людьми, как хочешь? Григорий Давыдович, если я стал вас раздражать своими комбинациям, вы скажите мне... Я пойму.
Клаймич, от изумления, даже руками всплеснул:
— Виктор! Вы с ума сошли? Что значит "раздражать"?! Да, мне все это безумно интересно! Мне НИКОГДА не было так ИНТЕРЕСНО! — почти по слогам произнес он.
Клаймич вскочил из кресла и тоже налил себе коньяк:
— Да, я, подчас, поражаюсь тому, как, ПО-ВЗРОСЛОМУ, вы мыслите, как манипулируете людьми и даже тому, как вы... извините, Витя... врете... НО! Мне безумно интересно, чем все это закончится. И если все закончится успешно, то... ТАКОГО мне не сможет предложить никто иной.
Он замолчал и вопросительно смотрел на меня.
Что тут скажешь? И надо ли говорить... Я подошел к столику и снова налил в бокал, затем развернулся к "своему директору":
— Закончиться все должно нашей ПОБЕДОЙ. Другой вариант для меня неприемлем. Да, вы правы... ТАКОГО больше никто предложить не сможет.
Я поднял бокал и улыбнулся:
— За победу!... за НАШУ победу!
Клаймич узнал цитату и немного нервно засмеялся.
Хрустального звона не получилось, наполненные бокалы стукнули глухо.
"Не беда... Главное, я чувствую — ДЕЛО СДВИНУЛОСЬ С "МЕРТВОЙ ТОЧКИ".
* * *
Этой ночью я долго не мог уснуть.
Мысли... Много мыслей...
Но они не путаются. Мозг функционирует холодно и ясно... Пропали эмоции и чувства... Глаза открыты, но темнота не помеха. Я вижу счеты...
СЧЕТЫ ЖИЗНИ.
Костяшки судеб и событий, поступков и смертей, подвигов и мерзостей... Они равнодушно скользят перед моим внутренним взором. Они просто отмеряют меру. Костяшка туда, костяшка сюда...
И снова ничего не предопределено. Костяшки могут лечь, как уже легли, а могут и в новой конфигурации. Им все равно.
Мой мозг, с пистолетными щелчками, перебрасывает костяшки слева направо: СССР — щелк, ПОБЕДА — щелк, БАМ — щелк, СЧАСТЬЕ — щелк...
А теперь костяшки пошли в обратном направлении. Только сейчас их щелчки больше похожи на стук молотка в гробовую крышку. Афганистан — тук, Предательство — тук, Перестройка — тук, Ненависть — тук...
И снова слева направо: Брежнев — щелк, Щелоков — щелка, Романов — щелк...
И обратно: Андропов — тук, Горбачев — тук, иуды — тук...
Мама — щелк, Дедушка — щелк, "Red Stars" — щелк, Леха — щелк...
Соблазн — тук, эгоизм — тук, слабость — тук, уныние — тук...
Костяшки гуляют влево и вправо... Я решаю и приговариваю, я — судья и палач, я горд собой и презираю себя, я — сын своей Страны и своего Народа...
Да, я догадываюсь о ЦЕНЕ. Я догадываюсь, что мне придется СОВЕРШАТЬ. Я боюсь того, кем мне придется СТАТЬ.
Я считаю... пересчитываю... примеряюсь...
Я не могу ошибиться. Не имею права. Мы все уже один раз ОШИБЛИСЬ...
Или на "той стороне" трудились более опытные и знающие СЧЕТОВОДЫ. Какая теперь разница... Все в моих руках. Теперь на "этой стороне" Я.
Я — последний солдат погибшей Империи.
Солдат, который волей НЕВЕДОМОГО, видел к чему привела победа ЗЛА. Солдат, который желает победы ДОБРА. Но не нашел другого способа его достижения, кроме еще БОЛЬШЕГО ЗЛА.
Чувства вернулись.
МНЕ СТАЛО, ПО-НАСТОЯЩЕМУ, СТРАШНО.
(Конец второй книги)
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
