Скс. Режим бога. 2-я книга.

* * *

Телефонные трели терзали сознание, настойчиво вырывая из сна в реальность. Чертыхнувшись, и открыв только левый глаз, я сполз с кровати на пол и, встав с колен, пошлепал босыми ногами в коридор.

Все-таки, подрывные действия империалистических разведок Запада имеют, в своей сути, разные проявления. И я абсолютно убежден, что ежеутреннее исчезновение моих тапок не может иметь другого объяснения, кроме происков западных спецслужб. Даже если тапки потом обнаруживаются с другой стороны кровати, то и это неспроста... Ведь кто-то же их ночью переставляет! А незаметно проникнуть в нашу квартиру, открыв пять(!) солидных замков, оставшихся еще с довоенных времен, совсем непростое занятие. Плюс накидной крюк и дверная цепочка. А главное, только мощная высокопрофессиональная и многочисленная разведслужба, способна вытворять такое на протяжении многих лет и оставаться неразоблаченной...

Звонил так рано, явно, тоже не друг.

— Алло... — спросонья я не был ни бодрым, ни дружелюбным.

— Вить?! Добрый день, ты спишь что ли? — озадаченный голос Завадского в трубке, заставил меня быстро посмотреть на часы, висящие в коридоре.

"Твою ж, мать!.. 11:14, вот это я выдал порцию "безмятежного" сна!

— Уже нет, как ты понимаешь... — я крайне неинтеллигентно и с подвыванием зевнул в трубку, — это месть за то что разбудил, — злобненько сообщил я невидимому собеседнику.

— Ну, извини. Но время уже двенадцатый час! И звонил Клаймич... — в трубке, после этого сенсационного сообщения, повисла тишина.

— Понятно дело... Куда ему деваться, должен был позвонить. Не зазря же он нас у Бивиса подстерегал, — я был сама невозмутимость.

— Не знаю... — в голосе Николая звучала неуверенность.

— Чего хотел, уважаемый Григорий ибн Давыдович?! — иронично поинтересовался я, уже окончательно проснувшись.

— "Григорий ибн Давыдович" хотел послушать песни, чтобы потом обсудить возможность их приобретения, а у нас ничего нет, — голос Николая "помрачнел".

— Все у нас есть, не надо паники! — спокойно сообщил я, — просто сделаем как с "Верой", я промычу, ты напишешь музыку, твой ансамбль сыграет, а Юля споет, подражая Пьехе... И никаких проблем, сделали один раз — сделаем и во-второй.

Завадский издал в трубку какие-то сомнительно-невнятные звуки, а затем перешел на человеческий язык:

— Так надо поехать, договориться и записать... Ты-то когда будешь готов?

— Через полчаса, где встречаемся?

— Ну, я... мы у Алеши... можем через полчаса за тобой заехать... вот...

"МЫ у Алеши", — мысленно передразнил я, но вслух сказал только одно:

— Жду, — и повесил трубку.

Прохладные освежающие струи душа, минутное подростковое воспоминание о восхитительном шоколадном теле молоденькой красавицы-кубинки Алисии... Точнее воспоминание скорее зрелое, а вот эрек... реакция подростковая, как раз, на минуту... неполную. Ну, да не будем углубляться в... мелочи!

На выходе из ванной тормознулся, голый, около зеркала. Нет, молодость — есть молодость... Конечно, на "бройлера" Мисюнаса я и сейчас ничуть не похож, но превращение, за три с небольшим месяца, из обычного мальчика с пухленькой мордашкой в крепкого подтянутого подростка с осунувшейся моськой... это, все-же, впечатляет.

Быстро оделся и отправился на кухню, где меня ждали яблочно-морковное пюре и сладкий чай со здоровым куском... Кстати!

Когда-то, когда мне было годика четыре и была еще жива бабушка, мама отдала меня на выходные своим родителям. Вечером ей звонит совершенно измученный дед с грандиозной проблемой — внук отказывается пить чай и просит "вертушку". Бабушка, дедушка и, пришедшая на помощь соседка по лестничной площадке, перебрали уже сотню вариантов, "чего же хочет Витюшенька" — все бесполезно, все не то, а у ребенка уже начинается истерика!

Мама: — Вы с ума сошли! Ребенок ватрушку к чаю просит!!!

Так вот! Оказывается, я уже вторую жизнь подряд, обожаю с чаем большую "ленинградскую" творожную ватрушку с изюмом! Это не пошлые маленькие творожные ватрушки остальной части Советского Союза... Это совершенно особенные: большие, на тонком тесте, с аккуратными зажаренными хрустящими краями, похожие на небольшие пиццы, желтые с черными точками изюма — НАСТОЯЩИЕ ВАТРУШКИ! Мммм!..

Вот со здоровым куском такой ватрушки, я чай и оприходовал.

...Когда я выскочил из подъезда, размахивая "динамовской" сумкой, оба белобрысых "мамонта" еще только вылезали из Лехиного "москвича".

— Здорово, "братцы"! — как ни в чем ни бывало, весело заголосил я, и тут же озадачился, — а Николая где потеряли?

Слева хлопнула дверца и я узрел улыбающегося Завадского, вылезшего из светло-зеленой жигулевской "трешки".

— О! — притворно "пригорюнился" я, — а работа у Нодара-то была доходная, когда теперь еще на следующую машину, Коля, заработаешь?!

— Ты же вчера обещал, что мы все будем ездить на "мерседесах"! — парировал, подходя и здороваясь за руку, Завадский.

— Раз обещал, значит будем! — жизнеутверждающе заверил я, сначала пожимая его руку и затем обмениваясь рукопожатиями с "мамонтами".

— Раз машин две, то я тогда, видимо, поеду с Колей? Чтобы ему скучно не было!

— Дуешься на меня? — спокойно спросил Димон, задержав мою руку в своей лапище.

— Конечно, дуюсь! — весело подтвердил я, — только нашел себе прислугу, а она бунтует, отказывается за шашлыками бегать!

Димон снисходительно хмыкнул и, неожиданно наклонившись, схватил меня поперек пояса и закинул на плечо:

— "Шестерит" обычно самый слабый, а самый слабый тут ты! — и звонко хлопнул меня ладонью по заду.

— А если нет силы, то приходится использовать "соображалку"! — завопил я, дрыгая ногами, и, со всего размаху, залепил Димону пониже спины, болтающейся в руках, сумкой. Моя "ответка" вызвал у того мстительное желание меня "убить", но я был поспешно вызволен "из лап чудовища", подоспевшим на выручку Лехой!..

Сначала мы поехали в "Гавань". Лехе позвонил с утра Митрич и сообщил, что на лодку нашелся покупатель. Случай упускать не стоило...

По пути, я узнал, что машина Николая, на самом деле, принадлежит его отцу, тот у него музыкант-классик, и даже когда-то написал настоящую симфонию. И если учитывать, что дочка Саша учится в музыкальной школе по классу фортепиано, то из Завадских уже образовалась целая музыкальная династия. Так же я узнал, что после моего ухода, они сидели вчера еще часа три и Димон, хоть пока и сомневается, но уже не так уверен, что хочет потратить полжизни на качку в море.

За разговором дорога до "Дальнего пирса" пролетела, как одна минута. А стоило нам только подъехать, как мы были атакованы, выскочившим нам на встречу, радостно-возбужденным Митричем:

— Ковалевский, из 76-го ангара, готов купить ваш швертбот, — радостно выпалил он, вместо приветствия, — уже спрашивал, когда вы приедете.

Мы дружески поздоровались с дедом моего одноклассника и начали узнавать подробности.

— Ковалевский хочет свою "скорлупу" на что-нибудь хорошее сменить, — пренебрежительно отозвался Митрич о нынешней лодке нашего потенциального покупателя, — вот я туточки и подсуетился.

Леха задумчиво потер подбородок и, солидно сдвинув брови, поинтересовался финансовой стороной вопроса.

— Я ему наговорил, как мы и столковались, что вы тыщу целковых за нее просите. Тот давай стонать, что лодка старая и уж, наверное, течет... это у Семена Кузьмича-то течет?! Кузьмич мужик-то настолько справный, что у него все всегда обихожено и ничего не может течь, — тараторил, чуявший свой посреднический процент, Митрич, — а в том еще годе, вооще, намалевал лодку какой-то польской дрянью, тут окрест дня два воняло...

Митрич перевел дух и продолжил петь осанну рачительности предыдущего хозяина нашей лодки:

— Кузьмич все держал в порядке и строгости, а уж собственную лодку... э... чего там говорить... Много не уступайте, рублей сто и баста, — и он, для пущей убедительности рубанул ладонью воздух.

— Леш, — я негромко окликнул "брата", и когда тот сделал пару шагов ко мне, тихонько напомнил:

— Лодка нам на фиг не сдалась, продавай за любую разумную цену и поехали скорее песню записывать. Это важнее...

Леха еле заметно кивнул и пошел к, нетерпеливо переминающемуся, сторожу.

Оставшись втроем, мы двинули к ангару, открыли ворота, зажгли свет и стали ждать.

Минут через десять в ангар пришли Леха с Митричем и невысокий юркий мужичок в белой майке и штопаных синих спортивных трениках, подвернутых до колен. "Мужичок" скороговоркой со всеми поздоровался и сразу ринувшись к лодке, стал её придирчиво осматривать.

"Ковалевский", — мысленно проявил я чудеса дедукции.

Митрич с новой силой стал нахваливать лодку и незабвенного Семена Кузьмича, нарезая круги вокруг покупателя. Мне стало скучно и я вышел на воздух.

Сегодня было, явно, больше двадцати градусов, но легкий ветерок с залива делал погоду божественной. Я сел на перевернутое ведро, прикрыл глаза от ярких солнечных лучей и бездумно застыл в блаженном ожидании, когда разрешится вся эта, абсолютно неинтересная мне, суета.

Что же, умение ждать приходит с возрастом, и этот опыт я уж извлек из первой жизни. А искусство получать удовольствие от ожидания, надеялся освоить в этой! Ха...

В итоге, в "Гавани" мы убили больше часа. Швертбот Ковалевский сторговал за 800 рублей, которые обещал принести завтра и тогда же забрать лодку.

А вот Завадский, ушедший звонить в сторожку Митрича, вернулся хмурый и раздраженный.

Мы стояли около машин и слушали пересказ его телефонного общения с коллегами по ВИА. Суть недовольства и раздражения стала понятна почти сразу — оба солиста "Радуги" за свою помощь захотели денег. Гитарист и ударник были готовы работать бесплатно.

— Я с Володей знаком уже лет десять, — с горечью в голосе рассказывал Завадский, — но как он стал жить с Юлей, так парня как-будто подменили — все деньгами мерять стал.

— Плюнь, Коля... — я сидел на капоте "москвича" и болтал ногами, — деньги есть — заплатим. Надо свою группу создавать: искать музыкантов и солистов. Будем петь свои песни и зарабатывать на этом славу и деньги!

— Они триста рублей хотят за две песни и использование аппаратуры. А мой там только пульт, — скривившись выдавил Завадский.

Лаха и Димон одновременно присвистнули, услышав про аппетиты солистов "Радуги". Николай помрачнел еще больше:

— Они говорят, что после... моего ухода из ресторана им пришлось нанять клавишника и у них, типа, убытки... И вообще, возможно, придется уходить из этого ресторана — Нодар волком смотрит.

— Так если придется уходить из ресторана, то ты сможешь вернуться в группу... еще и пульт твой... какой смысл тебя выставлять на деньги? — не понял Леха.

— Не знаю. У Юли брат — клавишник. Похоже меня они уже списали, — Завадский криво усмехнулся.

Димон хлопнул расстроенного парня по спине:

— Не переживай! Скоро все будем на "мерседесах" ездить, — и два здоровенных гада заржали дуэтом...

...Начать работу над записью песен мы смогли только на следующий день. Весь, предшествующий этому, вечер мама мучила меня примерками и сборами "на юга". По местным меркам, меня одевали весьма достойно, но я твердо понял, что со своим гардеробом надо что-то срочно придумывать. Да, и с маминым тоже...

На следующий день мы забрали деньги у Ковалевского, отдали ему лодку и поехали собирать музыкантов и их аппаратуру.

Перед отъездом из "Гавани", Леха, втихаря от Димона, вручил Митричу сто рублей за помощь. Старик с достоинством принял "свой процент" и сдержанно поблагодарил, но довольный блеск хитроватых глаз показывал, что сторож этого ждал и в своих ожиданиях не обманулся!

Затем мы поехали к Завадскому и уже от него, на двух машинах, отправились забирать ударника, гитариста и аппаратуру.

Ударником оказался молодой, но уже лысоватый коротко стриженный парень лет 30 с небольшим, имя у него было редкое — Роберт. При встрече, Роберт тепло обнялся с Завадским и дружески поздоровался с нами. Меня и Леху он уже знал, по нашему "памятному" знакомству в ресторане. Димона же видел впервые, и наличие в нашей компании еще одного здоровенного белобрысого бугая вызвало у него веселую улыбку. Правда все комментарии, по этому поводу, он благоразумно оставил при себе! Пока "братцы" запихивали барабаны и тарелки Роберта, которые он называл "кухней", в колину "трешку", я имел возможность рассмотреть нашего ударника поподробнее.

Внешне Роберт был довольно приятным — узкое худое лицо, с правильными чертами и "греческим" носом. Он носил брутальную, как сказали бы в моем времени, "трехдневную" щетину, видимо компенсируя недостаток волос на голове. А может просто парню было лень бриться! Как и Завадский, одевался ударник в "джинсу", только рукава от куртки были отрезаны то ли под "рокерский", то ли под "летний" вариант. Роста был среднего, худощавый и, в целом, производил вполне приятное впечатление.

Вторым мы забирали гитариста и оставшуюся аппаратуру. Гитариста звали Геннадием: лицо было помятое, глаза красные, одет он был небрежно и, в довершение картины, от него сильно несло перегаром.

Я с удивлением посмотрел на Завадского, тот только виновато пожал плечами и состроил успокаивающую гримасу. Хм...

Однако, надо признать, собственная гитара и остальная аппаратура оказались у Геннадия в наличии — он забрал из ресторана и микшерный пульт, и синтезатор.

Работать решили на даче у родителей Роберта во Всеволожске. Солисты, Володя с Юлей, это место знали и приехать туда должны были самостоятельно.

Добирались до Всеволожска мы долго — больше часа, но за разговорами время пролетело незаметно. Николай в своей машине вез музыкантов, а я ехал с "братьями".

За время дороги Геннадий отоспался, а уж после того, как гостеприимные родители Роберта — приятная пожилая пара, Всеволод Георгиевич и Марта Захаровна, накормили нас вкусным обедом, то гитарист стал бодр и вполне работоспособен.

Сама "дача" оказалась добротным кирпичным домиком, в пригороде Всеволожска, а репетировать мы ушли на пустующую, по соседству, речную пристань, которая была в пяти минутах от дома Роберта. По назначению её уже пару лет не использовали, а электричество, подведенное к строению "барачного типа", отключить никто не удосужился.

В холодную погоду пристань, конечно, была бы непригодна, а летом — самое то: крыша защищала от солнца, стены от посторонних глаз, а расположенность вдали от других домов позволяла никому не мешать своим "шумом".

Пока ребята расставляли и подключали аппаратуру, к нашей "летней сцене" на белых "жигулях" подъехали, наконец, Юля с Владимиром. Они довольно натянуто со всеми поздоровались, а Владимир сразу отозвал Николая о чем-то пообщаться. Юля же — довольно миловидная, полноватая шатенка в зеленом в белый горошек сарафане, вышла на маленький причал "полюбоваться видами".

Тем временем, пока "мамонты" помогали носить и переставлять аппаратуру, я, чтобы не болтаться у них под ногами, пошел изучать станцию, разглядывая местные "достопримечательности", в виде плакатов ОСВОД. Особое внимание привлек плакат иллюстрировавший "дыхание рот в рот", а именно картинка, когда взрослый мужик в одних трусах, засовывает лежащему полуголому мальчику палец рот. Подпись под этим сомнительным действом гласила: "Отодвиньте язык в сторону, чтобы вам ничего не мешало" — меня скрючило от смеха.

— Ты чего веселишься? — подошедший в этот момент Завадский, был мрачен, как туча.

— Анекдот вспомнил, — судорожно выдал я, первое пришедшее в голову.

— Понятно... — эта тема Завадского не заинтересовала, было видно, что мысли у него о другом.

— Что случилось, Коля? — я отдышался и был готов к разговору.

— Они требуют четыреста рублей... — было видно с каким трудом Завадский сдерживался, — говорят, что пришлось сегодня отказаться от халтуры и деньги хотят получить вперед...

— Коля, — начал я предельно серьезно, — повторяй за мной. Подними правую руку вверх и скажи: "Ну, и хvй с ними!", а потом махни рукой, — я махнул рукой и засмеялся.

Завадский даже не улыбнулся:

— Может запишем нашими голосами? Пьеха — профессионал, суть ухватит.

— Николай, — я перестал лыбиться, — деньги у нас есть — взяли за лодку. Заплатим этим сквалыгам столько, сколько они хотят и сделаем нормальные записи. Потом продадим песни и получим в десять раз больше. На эти деньги соберем группу, станем богатыми и знаменитыми, а эти двое будут всю жизнь гнобить себя ядом досады и зависти...

У Завадского даже глаза слегка округлились от подобной сентенции.

— А что ты думал? — я опять заулыбался, — я, на самом деле, злобный и мстительный. Буду петь и плясать на их могиле, приговаривая: "Так вам и надо двое жадных образин!".

Я даже изобразил пару танцевальных па. Николай слегка улыбнулся и вздохнул.

— Коль, время идет. Скажи им, что мы согласны. Леша сейчас принесет деньги.

Завадский потоптался на месте и спросил:

— Может с ребятами хотя бы посоветуемся? Это очень большие деньги.

— Большие деньги зарабатывают, а не экономят. И мы не будем советоваться. Иди к этим сквалыгам...

Завадский еще раз нерешительно посмотрел на меня, развернулся и пошел в сторону раздающейся барабанной дроби...

...Ну, сквалыги-то они, конечно, сквалыги, но все-таки профессионалы, этого не отнять. И деньги свои они отрабатывали честно, стараясь и не "халтуря". Может и Геннадий — алкаш, но играл отменно, схватывая все с полунамека. А от Роберта я был в совершенном восторге! То что он вытворял на своих убогих, с точки зрения 21-го века, ударных — было выше всяких похвал.

Николай старался больше всех, впахивая и за себя, и за некоторых корыстных "товарыщей у микрофона".

Таким образом, через почти пять часов упорной работы, обе песни были записаны и сведены.

Если честно, то когда я прослушал на большом катушечном магнитофоне оба окончательных варианта, то, мягко говоря, впечатлен не был. Получилось приемлемо для демонстрации, но не более. Нужна была другая аппаратура, настоящая студия, другие солисты и много еще чего другого, о чем я пока даже не имел представления.

Остальные присутствующие моего молчаливого скепсиса, определенно, не разделяли. Общее мнение выразил довольный Роберт:

— Ну, с учетом обстоятельств, очень даже!..

Все согласно закивали и устало улыбались.

— А песни у тебя получились хорошие, — Юля потрепала меня по голове и добавила:

— Тебе бы подучиться и можешь вырасти в хорошего композитора-песенника. Но песни уже сейчас надо исполнять и, я уверена, мы с Володей сделаем их популярными! На свадьбах и поминках петь будут!

Все засмеялись. Ну, разве что, кроме Завадского и Лехи.

Я тоже посмеялся со всеми и, мило так оскалившись, ответил:

— Юль, если что, тексты зарегистрированы в ВААПЕ, поэтому мораль сей басни такова: сегодня из-за своей жадности вы выбрали судьбу всю жизнь лабать в кабаках, а был шанс стать звездами советской эстрады.

Я отошел от опешившей девицы к "кухне" Роберта и щелкнул ногтем по одной из тарелок, металлический звон поплыл и растаял в гробовой тишине:

— Как говорят в такой ситуации: раз работа оплачена и исполнена, то "спасибо" и вы, с Владимиром, свободны...

* * *

Долгожданная встреча с Клаймичем прошла предельно обескураживающе...

Через два дня после "ударного социалистического труда" на речной пристани Всеволожска, мы, все вчетвером, рассевшись в комнате у Лехи, слушали печальный рассказ Завадского о его общении с музруком Пьехи...

— Пригласил к себе домой... интерьерчик, скажу я вам, — Николай мечтательно вздохнул, — рояль посреди зала... белый — настоящий "Stein"...

— У тебя лучше будет, — попытался я придать оптимизма, сгущающейся похоронной атмосфере.

— Да, хорошо бы... — Завадский улыбнулся, как вдова, которой ничего уже не мило на белом свете, — магнитофон я сразу взял с собой, чтобы было, что предметно обсуждать.

Я согласно кивнул под его печальным взглядом.

— Но сначала с полчаса пили чай и "ибн Давыдыч" меня, так и сяк, пытал о тебе, выспрашивал что и сколько сочиняешь, кто пишет музыку и как работаешь с Бивисом, — Завадский многозначительно поднял брови.

— Коля, не тяни хвоста за кот, — плаксиво заканючил я, — давай ближе к делу, а то я от нетерпения сейчас обмочу Лехино кресло.

— Только попробуй! Дальше коврика в прихожей не пущу больше, — грозно откликнулся хозяин комнаты, развалившийся на массивном, еще довоенном, диване черной кожи.

Димон, сидевший на подоконнике, лениво хмыкнул и поторопил Завадского:

— Коль, ты давай рассказывай по существу, а то наш малолетний гений и коврик в прихожей уделает...

Завадский покорно кивнул и продолжил:

— Ну, а рассказывать "по существу" больше особо-то и нечего... Послушали запись, "ибн Давыдыч" сказал, что песня неплохая, но не в стиле Пьехи. Про "семейные альбомы" должен петь кто-то постарше и, скорее всего, мужчина. Спрашивал, есть ли еще что-то, но про вторую песню я, как и условились, говорить не стал. Уже в дверях, при самом прощании, он сказал, что может попробовать купить "Семейный альбом" для кого-то из своих знакомых певцов.

Завадский скривился:

— Предложил пятьсот рублей...

Леха тихонько присвистнул и все трое уставились на меня.

— Мы заплатили четыреста только Юле с Володей... а еще по сто пятьдесят ты сказал выдать Гене и Роберту. Хотя Роберт не взял, все равно 550 рублей в минусе, — тихо напомнил Завадский.

— Так мы долго еще будем на "мерседесы" собирать — "деликатно" констатировал Димон.

Я уставился на старый торшер и молча соображал.

Леха поднялся с дивана, подошел к, пристально изучаемому мною, торшеру и, ко всеобщему удивлению, "толкнул речь":

— Сенчина первую песню уже записала на радио, марш понравился даже самому Брежневу, что нам какой-то Клаймич? Эту песню люди тоже будут петь... Помните, что Юля сказала? "На свадьбах и похоронах"! Не берите в голову... А деньги еще заработаем — не велика потеря... — он подошел ко мне и утешающе хлопнул лапищей по плечу.

Слегка успокоенный Завадский, согласно закивал головой.

— Николай, — я оторвался от созерцания торшера, — поставь песню на "маге", пожалуйста.

Завадский с готовностью подорвался подключать здоровенный "гроб", до этого сиротливо стоящий около двери, как символ наших рухнувших надежд. Димон присоединился помочь.

Через пару минут в комнате зазвучала музыка:

http://pesni.fm/search/Кристина+Киути/%22семейный+Альбом%22

(примерно так)

Юлино исполнение только очень отдаленно напоминало, знакомый мне, оригинал. Это, да... Но...

Когда мелодия замолкла, я уже принял решение:

— Так... Николай! Позвони сейчас Клаймичу и скажи, что песню мы готовы ему продать за ПЯТЬ тысяч рублей, а если Пьеха попадет с ней на "Песню Года", то он нам должен ЕЩЕ три тысячи. Непременное условие!.. — я замолчал и поднял вверх палец, демонстрируя особую значимость условия, — песню должна петь именно Пьеха, и только она. Если что-нибудь из перечисленного он нарушит, то больше никогда ни одной песни от нас не получит. Ни за какие деньги! — это я особо выделил голосом, — на раздумье у него два дня. После этого, мы предлагаем песню другому исполнителю...

Я замолчал и непреклонно посмотрел, на пытающегося что-то возразить Завадского:

— Песня моя и дурить я с ней буду так, как мне вздумается! А вздумалось мне ТАК... Детей в детском саду он будет "разводить", а не нас.

"Разводить"? — автоматически повторил, сбиты с толку моим напором, Николай.

— Обманывать, пудрить мозги, гнать туфту, — любезно улыбаясь перевел я.

— Так ты думаешь?... — Николай оборвал фразу, набрал в рот воздух и... покраснел.

— Да, я так думаю. Даже уверен. Он тебя просто "развел", — я согласно кивнул и продолжил, — а прав я или нет, мы узнаем ровно через два дня.

Леха, почесал затылок и выдал:

— А что... может... и правда... Тогда он лихо! Ну, увидим... может и так...

Я перевел взгляд на, все это время молчащего, Димона. Следом, приглашая высказаться, на него уставились и Николай с Лехой.

Димон, как-то совсем непонятно, посмотрел на меня долгим взглядом и сказал, как мне показалось, не то что думал:

— Колян, ты иди звони. Через пару дней все станет понятно.

Завадский неуверенно встал и ссутулившись пошел к двери в коридор.

"Как на заклание идет", — мелькнула у меня мысль и я окликнул Завадского:

— Николай! — тот остановился и обернулся.

Я начал спокойно, увеличивая напор и громкость голоса с каждым следующим предложением:

— Всем, кто слышал, песня понравилась, предыдущие песни всем нравились тоже — это первое. Второе, ты — профессионал, и ты мог оценить мою песню на английском, она тебе тоже понравилась. Третье, эти песни залог успеха наших планов, а это не только пресловутые "мерседесы", а и то как мы все будем жить, как будет жить твоя семья, твоя дочь!

В "яблочко"! Николай дернулся и распрямил плечи...

— А с Клаймичем все понятно, — я заговори дальше в нормальном тоне, даже слегка одобрительно улыбаясь, — он просто экономит деньги. Ну, за наш счет или за счет твоей семьи, ему ведь безразлично. Так неужели ты ему это позволишь?! — я опять повысил голос, — он думает, что тебя "развел"! Покажи ему сейчас, насколько сильно он заблуждается! Мы его "опустили" там у Бивиса, — я уже скатился на тюремный жаргон, — а теперь иди и "опусти" его второй раз!

По ходу своего "пламенного спича", я поднялся с кресла, и говорить закончил уже стоя вплотную к Завадскому и крепко сжимая его локоть:

— Коля, иди и не оставь ему шанса!

Слегка ошеломленный моей "революционной" экспрессией, Николай, все-таки, решительно тряхнул головой, развернулся и вышел в коридор. Дверь в нашу комнату осталась открытой, а поскольку телефонный аппарат висел на стене всего в трех метрах от двери, то мы прекрасно слышали весь монолог Завадского:

— Григорий Давыдович, добрый вечер. Это Николай Завадский... Спасибо, взаимно... Я обдумал ваше предложение и готов сделать свое. Мы готовы продать вам песню за пять тысяч рублей. В случае выхода Эдиты с "Семейным альбомом" на "Песню года", вы нам будете должны еще три тысячи. Песню должна исполнять только Пьеха, и никто другой. Если эти условия будут нарушены, то никакого дальнейшего сотрудничества между нами никогда не будет!..

Дальше некоторое время в коридоре стояла тишина. И снова напористо зазвучал голос Николая:

— Я все это хорошо помню, вы говорили. И эти доводы мне не кажутся убедительными! Поэтому наше предложение такое, как я его изложил! И другого, извините, не будет. Подумайте, у вас есть два дня. Потом мы предложим эту песню другому ленинградскому исполнителю. До свидания!

И трубка тут же ударила по рычагам.

Появление Николая в дверях пришлось ждать не меньше минуты. В комнату он вошел с испариной на лбу.

"Бедняга. Тяжело ему это далось..." — сочувствие неожиданно закралось в сердце.

Николай смущенно и виновато смотрел на нас от дверей.

Неожиданно Димон несколько раз хлопнул в ладоши, сначала подхватил я, а затем и Леха!

Из взгляда Завадского вина стала уходить, а на лице появилась легкая улыбка.

— Молодец, — припечатал Димон и добавил "гад" такой, — все выполнил точно!

Не давая Завадскому осознать услышанное до конца, я запрыгал вокруг него "в восторге":

— Отлично, Коля! Ты был непреклонен и великолепен!

— Молодец! — добавил свой голос в общий хор и Леша, — теперь ждем два дня и смотрим на результат.

Два дня ждать не потребовалось.

Клаймич позвонил на следующий...

* * *

...С того дня события закрутились с калейдоскопической быстротой.

Сначала, в сопровождении Лехи, я съездил в ВААП и зарегистрировал несколько новых текстов. Прошлый визит, в эту достопочтенную организацию, проходил под непосредственным руководством Бивиса.

Как я понял, заместитель руководителя ленинградского ВААПА Захарская Лариса Львовна, была должным образом проинструктирована, как ей следует относиться к "молодому дарованию" и его текстам. Причем проинструктирована с таких верхов, инструкции которых "простой смертный" нарушить не осмелится. Ну, если он в здравом уме и не менее здравой памяти! А поскольку Лариса Львовна, солидная дама постбальзаковского возраста, со следами ярко-красной помады на губах и зубах, отличалась редким здравомыслием, то никаких проблем в мой первый визит и не произошло.

Точно так же, обошлось без сюрпризов и сейчас. Правда, товарищ Захарская оказалась слегка шокирована, когда поняла, что я принес на регистрацию тексты не одной-двух песен, а целого десятка, но мужественно скрыла свое удивление.

Когда вернулись в коммуналку, я сообщил Лехе, что он, Димон и Завадский приглашены к нам на ужин. Моей мамой. Настоятельно!

Собственно, эта встреча назревала уже давно... Нет, мама, зная Леху, никого, ни в чем плохом не подозревала, просто мои постоянные отлучки допоздна, и рассказы о новых знакомых и записях новых песен, логично подвели к тому, что она решительно захотела со всеми "новшествами" познакомиться лично.

Завадский, которому я позвонил от Лехи, согласился сразу и с большим энтузиазмом! Он, вообще-то, давно выразил надежду на знакомство с моей мамой, горя желанием "пасть на колени и расцеловать те руки, которые вырастили такого сына!" (см. Полное собрание "Пьяных откровений Н.Завадского" в ресторане "Арагви", т.3, стр.476) Гы-гы-гы!

Димон тоже был заметно воодушевлен предстоящей встречей, после мечтательных заверений Лехи, что все будет очень вкусно. Меркантильные проглоты!..

Затем я набрал номер Шпильманов. К счастью, младший из них, — Борис был дома, меня он узнал сразу, общался крайне дружелюбно, мою просьбу помнил и сразу подтвердил готовность посодействовать. Впрочем, не будем забывать и об оставленных трехстах рублях...

Как говорили в "лихие 90-е": "Лучшее проявление дружбы — стопроцентная предоплата!".

Только я повесил трубку, как черный аппарат мерзко затрезвонил на весь коридор. Скорее от желания прекратить омерзительный звук, чем осознанно, я схватил трубку и гаркнул в нее:

— Алло!!!

Захлебывающийся от волнения, голос Завадского лишил меня на пару мгновений дара речи:

— Витя?! Хорошо, что ты... Клаймич сейчас звонил! Они согласны!!! Он сказал, что они принимают условия! Говорит, что нужно встретиться! Мы им должны запись и текст с нотами передать... Готов встречаться сразу! Что мне ему сказать?! Алло? Витя! Ты меня слышишь?!

— Кхм... Ну, Коля... слышу, конечно. Хорошая новость. Ноты, ведь, у нас есть?

— Хорошая?! Да, отличная новость! Я, откровенно говоря, не очень верил... Но ты оказался прав! Ты — молодчина! Есть ноты! Все есть... Там, при записи, ребята основное набросали... Я все забрал!

— Отлично! Тогда договаривайся о встрече. Мы готовы будем подъехать, куда скажешь. Ждем твоего звонка...

Я повесил трубку, недослушав эмоциональный поток Николая. Накатила какая-то опустошенность и слабость, даже задрожали колени. Я прижался горячим лбом к холодной коробке, висящего на стене телефона.

"Если он сейчас затрезвонит голова, наверное, взорвется. Все. Шутки закончились. Кто-то из них, Сенчина или Пьеха споют точно. А это значит, что песня из будущего поменяет "свое" время и у нее будет другой автор. Это будет первое, на самом деле, реальное(!) доказательство, что я что-то могу и СУМЕЛ ПОМЕНЯТЬ. Хоть на чуть-чуть.. хоть на микрон...".

Я оторвался от слегка запотевшего телефона.

"Упс. Как у меня подскочила температура... А может я сейчас умру?! Может быть само ВРЕМЯ так борется с такими, как я. Ведь, если я сейчас умру, то все закончится и никакого изменения реальности не случится! Господи, как досадно и обидно!".

Я даже застонал, сквозь зубы, от обиды и страха.

"Интересно. Я умру совсем или вернусь в свое время? Нет!!! Я не хочу ни того, ни другого. НЕ ХОЧУ!".

На подгибающихся ватных ногах, я доковылял пару метров до двери в Лехину комнату и с трудом ее открыл.

— Леша... — воздух из горла выходил с каким-то булькающим клекотом, только усиливая накатывающую панику, — дай скорее аспирин... валидол или стакан водки... Быстрее!.. — я сполз по косяку на пол.

Разговаривавшие о чем-то веселом, "мамонты" смолкли на полузвуке, застывшие улыбки начали медленно сползать с лиц. Но, видимо, морпехи есть морпехи. Обоих выбросило ко мне из кресел, как пружинами! Оба столкнулись около моей обмягшей тушки и Леха изменил движение к теткиной аптечке, а Димон схватил меня в охапку и в мгновение переложил на диван.

Никаких "охов" и "ахов". Через секунду около моего носа маячит бутылочка с корвалолом, и Леха, спокойный как кобра, спрашивает, сколько капель лить в стакан.

Трясущимися руками, чувствуя, что сердце лихорадочно колотится уже где-то в горле, я хватаю спасительный пузырек, зубами выдергиваю пластиковую "капельницу" и опрокидываю все содержимое прямо в рот.

Грудь изнутри разрывает объемным взрывом холода. Откидываюсь на подсунутую под голову подушку. Прислушиваюсь к ощущениям. Сердце бьется ровно, такими сильными толчками, что боль от них отдает в виски.

— Аспирин... — свой голос слышу, как-будто издали.

Снова перед носом бумажная упаковка и стакан воды. Дрожащими пальцами выковыриваю пять таблеток, сую их в рот и делаю глоток воды. Снова взрыв холода, только теперь во рту и горле. Крупные капли холодного пота стекают по лицу, оно все мокрое.

— Ну, ты как? — спокойным голосом Лехи можно резать стекло.

— Умру, но не сегодня, — голос все еще звучит "со стороны", но я уже понял — и правда, "не сегодня".

— Дим, вызывай "Скорую".

— Нет! — власть над собственным голосом вернулась, — это случайность. У меня так бывает...

Бесполезно. Меня никто не слушает. Димон вызывает "Скорую", меня накрывают одеялом и насильно удерживают в лежачем положении...

...Когда минут через 20 в комнату входит высокая пожилая врач с дерматиновым чемоданчиком, я чувствую себя совершенно здоровым. Все еще слегка напуганным, но... совершенно здоровым.

Доктор добросовестно исследует меня, как может, даже проверяет горло. Температура 36,3, давление 120 на 80, пульс 70. Она озадаченно рассматривает сначала меня, потом пустой пузырек корвалола и порванную упаковку аспирина.

— Сейчас все нормально, — врач усталым взглядом смотрит на обоих "братцев", нависающих рядом, — но если был приступ, предположительно, стенокардии, да еще в таком раннем возрасте и без видимых причин, то сейчас требуется госпитализация и углубленное обследование.

"Вот оно — мое спасение", — мелькает в голове мысль.

— Доктор! — мой голос звучит звонко и уверенно, — причина была, я просто не успел рассказать! Это я от радости разволновался, а целый пузырек выпил от испуга, что сердце стучит сильнее. Я от этого не заболею? — придаю своему голосу волнение, а лицу придурковатое выражение.

— Какая радость? — недоверчиво спрашивает Димон, по выражению лиц, его и Лехи, я понимаю, что они готовы отправить меня в больницу.

Врач тоже прищурилась с недоверием:

— Это что же тебя так обрадовало, что ты таблетки стал глотать горстями?

Делать нечего, а то упекут в больницу:

— Позвонил знакомый с важной новостью, вот от радости, видимо, сердце и застучало, а бабушка говорила, что если сердце колотится, то надо принимать корвалол и аспирин, вот я и принял. Наверное много за раз? — я "доверчиво" смотрю на доктора и хлопаю глазами.

В этот момент, телефон в коридоре неожиданно снова разражается своими мерзкими трелями. Все от неожиданности вздрагивают.

— Дима, это, наверное, Николай! Поговори с ним, он подтвердит, — я "давлю" голосом, и пока докторша провожает взглядом Димона, я, со зверским выражением лица, кручу пальцем около виска и грожу кулаком Лехе.

Минуты через три Димон возвращается с озадаченным видом и мямлит под взглядом врача, что "и правда, новость неожиданная".

— Зачем же ты принимаешь лекарства в таком количестве без назначения врача и от радости? Что за глупость?! — врач возмущенна, — Ты же взрослый мальчик и должен понимать, что то что для больного человека лекарство, то для здорового — яд!

Димон, открывший рот, видимо возразить, что на "здорового человека" я похож ничуть не был, так же молча его закрыл, остановленный Лехой.

Врач еще немного повозмущалась моей глупостью, выписала мне направление в районную поликлинику к кардиологу и предупредила, что сообщение о вызове "Скорой" там получат, так чтобы я не вздумал "прогулять" врача. На этом ее визит подошел к концу, и под наши дружные извинения, она удалилась с недовольным видом.

* * *

— Чаво смотрите?! — я уже встал с дивана и расхаживал по комнате под малодружелюбными взглядами "мамонтов", — ну, психанул немного от радости, спасибо, что вовремя помогли!

— Это не было похоже "от радости", — набычившись хмуро возразил Леха.

— А если и не было, — я остановился и устало потер затылок, — то в любом случае, в больнице ничего не найдут. Мне через неделю ехать в санаторий, там обследование и пройду.

— Пообещай, — потребовал Леха.

— Чтоб я сдох! — и вскидываю над головой пионерский салют.

— Виктор! — так, сейчас Леха не шутит.

— Ладно. Обещаю, самому интересно. К тому же можешь проследить, вместе же едем. Дима, что Завадский сказал?

— Клаймич ждет нас сегодня к 19 часам у себя дома. Я сказал, что перезвоню...

— Вот и отлично. Он принял наши условия, сегодня продадим ему песню и со спокойной душой поедем отдыхать! — я победно потер руки, взглядом приглашая "братцев" присоединиться к общей радости.

— А ты так обрадовался ПЯТИ тысячам, что аж до сердечного приступа?! — хмуро уточнил Леха, выделив интонацией сумму.

— Леша, перестань... — я ответил ему таким же хмурым взглядом, — что получилось, то получилось. В санатории посмотрим, уверен, что это случайность. Димон, звони Завадскому, скажи, что мы приедем к 19 часам, адрес узнать не забудь. Леха — заводи, время уже поджимает. Пошли... — Леха поднялся, Димон остался сидеть за столом:

— Я охреневаю... Вот сколько дней смотрю, столько и охреневаю... — "средний брат" задумчиво рассматривал меня, подперев голову рукой, — то что этот "мелкий" нагло командует и диктует инструкции, это еще ладно. А вот, с какого лешего, мы это исполняем? Вот это непонятно...

Леха молча замер посреди движения.

"Мдя... Не вовремя, гад приезжий, "разборку" затеял. Что ж, как говорится, "паровозы надо убивать пока они еще чайники!" И так уже затянул слишком".

— Дим, давай сейчас отношения выяснять не будем. Не место и не время. Ведь у нас же все получается! Тут, в конце концов, как: "кто не с нами, тот против нас". Ты ведь, надеюсь, с нами?! — я дружелюбно улыбаюсь.

— Не знаю... Пока до конца решил, — Димон на "дружелюбие" не отвечает и в ответ не улыбается.

"Как все серьезно. Пф..."

— Что и даже к Клаймичу с нами не поедешь? Позвонить Завадскому и узнать адрес я и сам могу, если тебе так сложно, — я перестаю улыбаться и "делать вид".

— Ну, съездить можно, даже интересно, — Димон легко поднялся из-за стола, — адрес Коля мне уже сказал. Позвоню, что мы выезжаем, — с этими словами он вышел в коридор.

Мы с Лехой встретились взглядами:

— Так не пойдет. Ты же понимаешь. Он или с нами, или просто лишний...

Леха недовольно поджал губы:

— Погоди... не гони коней.

* * *

Мы сидим за большим столом в гостиной шикарной квартиры Клаймича на Невском. Обстановка и мебель — откровенно "дореволюционные": обитые материей стены, причудливо изогнутые спинки изящных стульев, зеркальный бар, статуи в эркерах, картины с пейзажами и, в довершении всего этого "безобразия" — белоснежный рояль, с канделябрами над клавишами из слоновой кости.

"Мдя... Некоторые красиво жили и при советской власти".

— Таким образом, — подытожил итог полуторачасового общения уважаемый "Григорий ибн Давыдович", — текст этой песни вы официально зарегистрировали в ВААПе, а ноты зарегистрируете в ближайшие дни. Никому из других исполнителей песня не предлагается, текст и музыка не передаются. Во всех возможных интервью и телепередачах вы говорите, что данная песня была написана специально для Эдиты Пьехи. Помимо оговоренных пяти тысяч, я передаю Николаю еще три тысячи, если эта песня будет отобрана на "Песню года" по письмам телезрителей.

Вся эта говорильня меня не касается. Я разве только в носу "от скуки" не ковыряю, и периодически этим же самым носом и "клюю", имитируя одолевающую меня дремоту. Клаймич давно потерял всякую надежду втянуть меня в разговор и сейчас общается только с Завадским.

Димон с нездоровым интересом рассматривает голых скульптурных баб, а Леха просто смотрит перед собой.

Наконец, после утрясания еще каких-то мелочей, Клаймич скрывается за большой белой двустворчатой дверью с золотыми ручками и, через несколько минут, возвращается с пятью пачками десятирублевых купюр. По знаку Николая, Леха принимает деньги и, не считая, прячет их в "дипломат", который Завадский захватил с собой из дома, "для солидности".

— Вы не пересчитаете? — вяло любопытствует Клаймич.

— А нужно? — недоуменно интересуется Завадский.

Коля сегодня великолепен! Осознав, что мы выиграли, он ведет свою партию безукоризненно.

Все вопросы выяснены, все условия согласованы, деньги переданы и получены — мы откланиваемся.

— Виктор, — Клаймич, уже в прихожей, проникновенно смотрит мне в глаза, — значит мы можем рассчитывать, что это наше взаимовыгодное сотрудничество не последнее?

— Однозначно, — лаконичностью ответа я опять соревнуюсь с древними спартанцами...

* * *

Николай снова в ударе!

В начале "званного" вечера, у нас дома, когда все еще чувствовали естественную скованность, он толкнул такую речь, обо мне таком замечательном и неповторимом, что прослезились и мама, и дедушка, и сам Завадский!

Пока Николай вдохновенно говорил, я задумчиво потягивал из бокала холодный "Тархун". Когда же все выпили, уж конечно не "Тархун"(!), а некоторые из присутствующих промокнули салфетками глаза, я встал:

— Спасибо тебе Коля... Я, как говорит дедушка — "на алаверды"...

Прочитал в одной книжке, что когда приходит время умирать, то каждый вспоминает не напрасно ли он жил...

Присутствующие перестали закусывать и удивленно уставились на меня. В маминых глазах зажглась тревога.

— У меня планов умирать нет, — я дурашливо хихикнул и обстановка за столом сразу разрядилась — народ заулыбался, — но если мне завтра на голову упадет кирпич, то я, все же, прожил даже эти 14 лет не зря. Пусть Саша — твоя дочка, будет счастлива! Пусть будет счастлива вся твоя семья...

У Завадского опять на глазах выступили слезы.

Я обернулся к деду:

— Дедуль! Я не знаю, что значит воевать. Но когда смерть оказывается рядом, человек меняется. Это я уже точно узнал на себе. Я — изменился. Может это и не хорошо, но это произошло. Я стал взрослым. На войне, наверное, взрослели так же...

У деда заблестели глаза, он опустил голову.

— Вы простите меня, если я иногда веду себя не так, как вы ожидаете. Просто, я как-то сразу повзрослел тогда... И это не проходит... как я не стараюсь.

Мама неотрывно смотрит на меня и из ее глаз катятся слезинки.

Сопит дед. Отвернулся Николай. У Димона лицо, как застывшая маска. Леха смотрит в сторону, крепко сжимая огромные кулаки.

Мама порывисто встает и крепко прижимает меня к вздрагивающей груди.

Я делаю вид, что тоже плачу, плечи вздрагивают, я всхлипываю.

"Какая же я сволочь...".

* * *

Ужин начавшийся "за упокой", сначала перешел "за здравие", а затем превратился в удивительную пьянку! Казалось, все присутствующие одновременно отпустили тормоза... И понеслось: выпили, закусили и снова выпили...

Николай, уже не совсем трезвым голосом, победно стал рассказывать маме и дедушке о наших выдающихся "музыкально-финансовых успехах"! А уж когда на стол были выложены и торжественно переданы маме ПЯТЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ(!), то дальнейшее отмечание успехов понеслось вихрем! Народ сильно расслабился и я тоже позволил себе лишнего, втихаря выдул на кухне грамм пятьдесят водочки и шустро отправился обратно — закусывать.

Дальнейшее, непривычный к алкоголю подростковый организм, запомнил какими-то урывками: вот мы все вместе, под дирижерство деда, поем, почему-то, "День Победы"; вот Николай аккомпанирует на пианино, а я пою "Семейный альбом", пародируя акцент Пьехи; вот я, Леха, Димон и Завадский хором изображаем вторую записанную песню — "Городские цветы", а я всех уверяю, что ее непременно должен исполнить только Боярский... Потом они снова за что-то пьют, а я снова отлучаюсь на кухню. Потом мы всей гурьбой идем до Лехиного дома, потом, вроде возвращаемся... А потом... занавес.

* * *

В Сочи мы уезжали на фирменном экспрессе "Северная Пальмира".

Волнующая атмосфера вокзала, над вагонами дымок от сгораемого в титанах угля, крики носильщиков и плотная суета на перроне — я, почти, задыхался от давно забытых воспоминаний и ностальгии! Как же давно все это было. Как же я все это любил...

Нас с мамой никто не провожал. Да, и кому было провожать?! Дедушка был на работе, Леха с Димоном устраивались в соседнем СВ, а Завадский с женой Светланой и дочерью Сашей заняли целое купе в паре вагонов от нашего.

Именно так... В Сочи мы поехали все вместе! Ну, Лехе надо было ехать, по-любому, на суд. Благо на работе не возникло проблем с июлем "за свой счет", а в августе у "Большого брата" и так был очередной отпуск. Димону, вообще, нечего было делать до самого сентября. А безработному Завадскому, сам бог велел, вывести семью на море, после всего происшедшего.

Деньги тоже у всех были. Тут уже я проявил хитроzопость. Впрочем, помог мне в этом Коля Завадский.

Оказывается, у нашего клавишника, аранжировщика, звукооператора и кто он там у нас еще, знакомый играл на "клавишах" в коллективе у Боярского. Николай, несмотря на пьянку, запомнил мои слова, что "Городские цветы" хорошо петь голосом "как у Боярского". А уж там — дело техники...

Разнообразием хорошего песенного репертуара "Главный мушкетер страны" избалован не был, учитывая более, чем скромные, вокальные данные, поэтому договориться о встрече труда не составило. Правда поехал я на нее один. Ибо был план...

Андрей — приятель Завадского, если и удивился, что я приехал без Николая, то вида не показал. Боярского мы нашли в одном из павильонов "Ленфильма", тот насмешливо улыбнулся, обозрев меня, но доведенная до него информация, что "песни юного дарования исполняют Сенчина и Пьеха", сыграла решающую роль в дальнейшем общении.

Еще не достигший зенита славы, молодой и, по-моему, слегка поддатый, Боярский, со снисходительным выражением лица стал слушать запись песни, которую я включил ему на своей "соньке":

http://www.audiopoisk.com/track/arhiv-restorannoi-muziki/mp3/gorodskie-cveti/

(звучало это, примерно, так)

По мере прослушивания, а я еще при записи просил Владимира петь спокойно, без "голосовых излишеств", выражение лица будущего "советского д'Артаньяна" менялось.

Да, да... "Три мушкетера" на экраны еще не вышли, хотя и были уже сняты. Я специально понасиловал айфон "на предмет Боярского", и даже был в курсе, что режиссер, автор сценария и автор песен целый год судились и что-то делили, поэтому фильм покажут только в декабре. Так что, сейчас Миша хоть и был известен, но суперзвездой еще не стал.

После первого прогона, Боярский попросил включит запись еще раз. Он и его администратор "зови меня просто Люся" — деловая, полноватая ярко накрашенная блондинка, внимательно прослушали запись снова.

— Нет... а неплохо! — похвалил меня Боярский и затянулся очередной сигаретой.

— Спасибо, — я шмыгнул носом, — если захотите эту песню петь, позвоните, — я протянул бумажку с коряво выведенным номером телефона, — в Ленинграде я буду еще три дня, а потом на два месяца уезжаю в Сочи. Текст и ноты в ВААПе мы зарегистрировали. Спасибо, не буду вас больше отвлекать...

— Э!.. Постой... э... Витя! Пошли пройдемся... Я покурю...

"Ну, курить тебе и раньше ничего не мешало! Дымишь, как паровоз" -подумал я, но озвучивать мысли вслух не стал, "пройдемся, значит пройдемся".

Мы не спеша направились к выходу из павильона.

— Членом Союза композиторов, как я понимаю, ты не являешься, — начал Боярский.

— Пока нет, — я беззаботно пожал плечами.

— Значит, песни твои в "план-рапорт" не включат, а значит и на концертах их исполнять нельзя, — довольно резюмировал "Михал Сергеич".

— Не знаю. Для Пьехи и Сенчиной это не проблема.

— Я не знаю, как они это будут решать, но допускаю, что для них "это не проблема", — выделил голосом последние слова Боярский, затем глубоко затянулся сигаретой и продолжил, — а для меня это проблема. А проблемы я не люблю. Песня у тебя неплохая, но если вы за нее что-то хотите, то покупать ее я не буду. Так просто взять могу, а дадут ли исполнять, я не знаю. Решай...

"Разводит, скорее всего, алконавт усатый... Впрочем, мне ведь не деньги нужны... так что... Хрен с ним!"

— Хорошо, но ссылка на меня, как автора слов и музыки обязательна, — я вытащил из пакета листы с нотами.

— Разумеется! Авторство только твое, на него никто не претендует, — получив мое согласие, Боярский заметно повеселел и расслабился.

"Точно развел. Ну, и ладно...".

* * *

Вечером того же дня мы, все четверо, собрались в комнате у Лехи. На "Василиостровском рынке" я купил пять кило узбекской черешни, парни лопали крупные спелые ягоды, а я рассказывал о визите к Боярскому. Отбрехавшись тем, что до Николая не дозвонился, плавно перешел к итогу переговоров:

— Песню он купил. Пять тысяч, в отличие Клаймича, заплатил, влёгкую, даже не торговался! — я торжествующе потряс деньгами, а парни возбужденно загомонили.

Конечно, мы и первую песню продали за пять тысяч, но, все-таки, к таким большим деньгам никто из них не привык.

Я выложил нетолстую пачку сторублевок на стол:

— Предлагаю поделить...

— Что тут делить, — перебил Димон, — маме неси, она найдет, куда их пристроить!

Дмитрия активно поддержал и Завадский. Леха, зная истинное мое финансовое положение и отношение к деньгам, промолчал.

— Ну, денег у мамы сейчас так много, что не знает куда девать, — я засмеялся, — поэтому, что я предлагаю... Давайте разделим, по-братски, по тысяче: мне, Леше, Диме и Коле, на него и на семью. Мне на конфеты, а вам на поездку в Сочи.

Пять секунд молчания и битый час кипящих споров! Диме идея не понравилась, да и Завадский уперся, как баран. Нет, в Сочи никто из них съездить был не против. А вот деньги брать отказывались наотрез. Учитывая, что у них самих денег "на юга" не было, ситуация превращалась в патовую.

Я вновь и вновь повторял доводы "за": и запись новых песен, и написание нотных партий, и то, что уже проданные песни записывались вместе, и необходимость отдохнуть перед напряженным трудовым годом, и естественность распределение прибыли в "коллективном хозяйстве" — все бесполезно. Причем более-менее разумных доводов "против", у них не было. Парни просто не могли преодолеть себя и взять деньги у ребенка!

Спас ситуацию Леха. Мудро промолчав большую часть времени наших споров, он, наконец, встал и, наступившем молчании, заявил:

— А Витя прав! Если мы решили создавать вокально-инструментальную "группу" и делать ее лучшей в мире, то для этого нужны деньги. И если мы их зарабатываем, то их нужно учиться и делить, и тратить. Иначе и "группу" не создадим, и сами с голоду помрем. У нас Димоном семей пока нет, у тебя Николай есть. Витина семья уже пять тысяч получила. И это справедливо. Так что, давайте делить деньги и заканчивать "переливать из пустого в порожнее".

В абсолютном молчании, Леха подошел к столику, на который я, в начале разговора, победно бросил деньги и начал отсчитывать банкноты. Первую отсчитанную тысячу он вручил мне, вторую — засунул себе в карман, следующие две положил на столик перед Завадским, пятую — перед Димоном.

Потом обвел всех тяжелым взглядом и сказал:

— Берите и заканчивайте этот треп. Время мало, а надо собраться и еще билеты достать.

...С билетами Леха оказался прав. Наличие денег в СССР, не всегда давало возможность купить билеты на поезд, да к тому же, на юг и в разгар сезона. Но на то и был волшебный телефон в приемную Чурбанова!

Ту-ту-тудух... ту-ту-тудух... ту-ту-тудух...

Поезд размеренно движется в глубокой ночи. Я лежу на спине и, через неплотно закрытые глаза, расслабленно наблюдаю за отблесками света и причудливыми тенями несущимися по стенам купе.

Ту-ту-тудух... ту-ту-тудух... ту-ту-тудух...

Мама давно спит. Вероятно спят ребята. Сначала все весело и вкусно поужинали, потом долго играли в карты и разговаривали. Ни о чем и обо всем понемногу. Первой ушла Света — жена Николая. Пошла укладывать Сашу, которая начала клевать носом.

Милая, кстати, девочка. Ну, насколько может быть "милым" одиннадцатилетний ребенок, перенесший страшный стресс. Мы познакомились с ней на перроне, прямо около поезда. Подталкиваемая мамой, она, потупившись и судорожно вцепившись в папину руку, пыталась выдавить из себя какие-то заранее заготовленные слова.

Я быстро прервал ее мучения, сказал, что тоже рад познакомиться и переключился на Колину жену. Впрочем, как тут не "переключиться", когда тебя прижимают к упругой груди и активно расцеловывают в щеки, иногда попадая в уголки губ!

Мдя...

Большинство нормальных людей в такую минуту смущались бы или получали удовольствие, а Виктор Станиславович настойчиво представлял, что он, с голой жопой стоит посреди перрона, а люди вокруг показывают на него пальцами и смеются...

А о чем еще прикажете думать, если только подобная воображаемая картина и смогла заставить мой организм отключиться от других неподобающих... э... реакций?!! Хорош бы я был, если бы отреагировал на благодарную мать — жену друга, неким... неподобающим образом.

Фу, фу, фу... Мдя...

Я скривился, но плохое настроение не задержалось...

Ту-ту-тудух... ту-ту-тудух... ту-ту-тудух...

Не знаю релакса лучше, чем ночь в поезде. Для полноты ощущений, когда мама уснула, я даже поднял вверх глухую оконную штору. И теперь одинокие фонари и автомобильные фары на переездах врывались в наше купе, превращая его в... неведомую реальность.

Ту-ту-тудух... ту-ту-тудух... ту-ту-тудух...

За спальный вагон я устроил целое сражение. Мама не видела никакого смысла тратить лишние деньги и вполне справедливо утверждала, что с парой Леша-Дима нам будет очень удобно и в обычном купе.

Но я был непреклонен. "Хочу спальный вагон" и точка. Учитывая, что деньги, да еще какие(!), были заработаны мной, мама колебалась. В принципе, как я подозреваю, мама и сама с превеликим удовольствием поехала бы в мягком вагоне, но жизнь научила её принимать рациональные решения.

Точку в нашем споре поставили "мамонты", которые дружно проголосовали за СВ!

— Мама, не бери в голову, теперь недостатка в деньгах у нас не будет! — беззаботно подытожил я, не встретив особого доверия к своим словам.

Оно и понятно! Совершенно, ну просто совершенно "неожиданно" объявился "старый знакомый" Леши, по имени Борис. У него были какие-то "знакомые моряки дальнего плавания", привозившие на реализацию иностранные шмотки. И, как заявил Леха, честно глядя в глаза, "если вам, Людмила Ивановна надо, то мы можем заехать к Борису в гости, выбрать какие-нибудь летние вещи к отпуску".

Время перед отъездом уже поджимало, поэтому мы "заехали" к Борису в тот же день. И уехали от Шпильманов потратив всего за два часа почти тысячу рублей. И это официально, для мамы! Реально Леша тайком сунул Борису еще почти столько же.

Совершенно обычные, для меня вещи, вызывали у мамы удивление, вздохи, радость и огорчение ценами. Яркие купальники, туфельки и шлепки, очки от солнца, сумки, мужские и женские шорты, летние платья и разноцветные футболки, французские духи — выбор был поистине достойный. А когда Борис достал импортное женское белье, мама покраснела и выставила меня в соседнюю комнату к ребятам! Кое-какие вещи прикупили себе и Леха с Димоном.

Смешанные чувства... Неужели, в будущем, мы променяли страну и будущее своих детей на это дешевое разноцветное говно? А с другой стороны, неужели нельзя было вместо пары бесполезно ржавеющих танковых армий, просто одеть людей в красивые и нужные им вещи?!

Я тяжело вздохнул.

Ту-ту-тудух... ту-ту-тудух... ту-ту-тудух...

Вагон дергает на стрелках, скорость ощутимо выросла, ощущение пронизывающего движения сквозь мглу ночи смывает с моей души горечь.

Я засыпаю...

* * *

Ну, что сказать?! Молодость, солнце, лето, море — я счастлив!!!

Мы с мамой остановилось, как и предполагалось, в санатории МВД СССР "Салют".

Просторный однокомнатный номер: две кровати с тумбочками, пара кресел, журнальный столик, письменный стол с телевизором и шкаф. Из "излишеств" в номере были телефон, холодильник, гладильная доска с утюгом и настольный вентилятор, а телевизор был, ни каким-нибудь, а цветным! Если к этому добавить огромный балкон, то номер для старшего офицерского состава — в полной красе!

Ребята и семейство Завадских, без особых мытарств, прямо на вокзале, сняли себе по однокомнатной квартире. Там тоже условия были вполне ничего себе — на второй день пребывания в Сочи, мы все сходили к друг другу в гости!

Цены на "южное жилье" из прежней жизни я, конечно, не помнил. Да, скорее всего, никогда и не знал. Как-то не приходилось нам с мамой снимать однокомнатные квартиры! Останавливались мы всегда или в кемпинге "Лазоревское взморье" или в гостинице "Бирюза". В зависимости от того, куда удавалось оформить, через местных знакомых, бронь.

Сейчас за "однушку" брали десять рублей в сутки. Так что два месяца обошлись по шестьсот рублей за квартиру. Не хило! Впрочем, не пропадем! По моему настоянию, Леха взял с собой резервные десять тысяч.

Я тоже не остался в стороне от подготовки к отъезду. Дома у нас имелся в наличии портативный радиоприемник "Selga-405". Если в гостинице в номере был телевизор, то в домиках кемпинга не было даже радиоточек, поэтому эта "Selga" оставалась для нас единственным источником информации в период летнего отдыха.

Недрогнувшей рукой я раскрутил приемник и варварски выломал все его внутренности, а в получившийся, довольно объемный тайник, засунул свой маленький "маузер" и айфон с зарядкой. Так же тайком впихнул в чемодан охотничий нож с дарственной надписью Брежнева и посчитал сборы законченными!

* * *

Первые пару недель я просто активно отдыхал. Вставал в 7 утра и бежал на небольшой городской стадиончик, расположенный рядом с эмвэдэшным санаторием. Вход туда был совершенно свободный, для кого угодно. Единственное за чем следили немногочисленные работники стадиона, так только за тем, чтобы никто не смел выходить на футбольное поле. Это поле они холили и лелеяли, постоянно чистили и поливали траву из длиннющих шлангов.

Сначала я наматывал круги по 400-метровой дорожке, а затем шел заниматься на многочисленные турники, расположенные по периметру стадиона.

Следует отметить, что по "прошлому детству" меня не то что на стадион или зарядку было не сподвигнуть, я и в 7 утра-то, ни за какие коврижки, самостоятельно не встал бы на отдыхе!

Сейчас, во "второй раз", все было иначе. Бег, перекладины, бокс, растяжка, — все было в радость, не потому что мне нравилось потеть или уставать, а ПОТОМУ ЧТО МОГ!

Мог быстро и долго бежать, мог крутить "солнце", мог в очень быстром темпе вести "бой с тенью". В той жизни все эти способности меня покинули незаметно и безвозвратно.

А теперь я снова МОГ! И пользовался этим, пользовался и снова пользовался...

Ибо! ТОЛЬКО ПОЗНАВ СТАРОСТЬ — МОЖЕШЬ ОЦЕНИТЬ МОЛОДОСТЬ. Но не с кем поделиться этой, выверенной двумя жизнями, истиной!

После утренней тренировки я бегом возвращался в номер и прямо, в насквозь пропотевших спортивных трусах и носках, лез под душ. Небольшая постирушка не была даже микроскопической неприятностью, на фоне отсутствующего ежедневного бритья!

Когда я выползал из душа, мы с мамой шли на завтрак. Кормили в санатории, как на убой! Разнообразно и очень вкусно. Периодически на завтрак давали даже красную икру, а на ужин апельсины!

Я, буквально, сметал со стола абсолютно все, что давали. Наши соседи по столу, приятная семейная пара средних лет из Новосибирска, посматривала на меня с жалостью и пыталась подсовывать свои порции. Тут уж я стеснялся, и благовоспитанно от объедания соседей воздерживался. Мама даже была вынуждена объясниться, что ребенок не голодает, а просто спортсмен и очень много расходует энергии. А так холодильник у нас в номере заполнен и недостатка в еде нет!

День мы проводили на море. На удивительно благоустроенном пляже был и пирс, и стоящие рядами под навесами "лежаки" (так сейчас называют шезлонги!). До 12 часов я активно плавал, а после полудня, чтобы не сгореть на солнце, отдыхал под навесом.

Развлечений на пляже было немного. До "бананов", парашютов и водных мотоциклов было еще лет двадцать, так что я развлекался игрой в карты и в шахматы. За пару дней мы довольно близко сошлись с нашими соседями по столовой и время на пляже тоже проводили вместе. Поэтому, по разговорам и игре в подкидного дурака, партнеры у нас были всегда! Степан Захарович и Ирина Петровна людьми оказались очень дружелюбными и общительными. Он работал в Новосибирском главке УВД, а она в горУНО (городском Управлении народного образования).

О себе Степан Захарович распространяться не любил, при всей его общительности я только и узнал, что он работает в милиции (какая неожиданность!), кем-то там в Новосибирском Управлении. Лет ему было за сорок, крепкий веселый совершенно седой мужик, часто улыбается и знает кучу веселых историй! Недостаток у него, на первый взгляд, был один — очень много курит. Но тут приходилось мириться — в санатории курили почти все мужчины... Администрация санатория боролась с этим, как могла. Висели предупреждения и агитационные плакаты о вреде курения, делались даже объявления по громкой связи. Все бесполезно. На Степана Захаровича могла воздействовать только жена. Ирина Петровна ласково говорила "Степа, иди отсюда со свой вонючкой!" и супруг весело улыбаясь отходил от нас на несколько шагов.

В отличие от мужа, Ирина Петровна была "душа на распашку" и вскоре мы с мамой узнали все и про её двух детей, и годовалую внучку Сонечку. Однако, легко рассказывая все про себя и семью, она ни словом не обмолвилась про службу мужа, кроме ожидаемых сетований, что он "пропадает на ней сутками".

С "братьями" и Завадскими мы встретились на второй день отдыха — сходили друг к другу в гости, посмотрели, кто как устроился. А потом, за две недели, пересекались еще всего два раза: один раз ходили все вечером в ресторан и один раз я сходил с Лешей и Димоном на аттракционы. Правда, по вечерам созванивались...

Но на эту тему я пока совершенно не "парился". Парни вырвались в "на волю" да еще и с деньгами! Вот у них сейчас, наверное, идет охота на красоток... мог бы — сам участвовал бы! Ну, а Коля с семьей — все понятно.

Я наслаждаюсь молодостью... В Ленинграде такого состояния у меня, почему-то, не было. Наверное, слишком много событий и стресса. А здесь я отдыхал душой! Каждый день, каждую минуту это был праздник!

Я обыгрывал на пляже в шахматы взрослых мужиков, многих из которых, в реале, был старше! Я не ленился пробежать полкилометра к торговке за горячей кукурузой и, так же бегом, вернуться обратно! Хотя, лично мне, она в горло потом, как правило, не лезла... Я не вылезал из моря по три часа резвясь, как бешеный дельфин. Я выпросил у мамы денег и купил в спортивном магазине пару пудовых гирь и теперь тягал их на балконе.

Кстати, "на гири" меня надоумил один из отдыхающих. По утрам, на турниках я несколько дней подряд встречал одного и того же здоровенного мужика. По росту он, конечно, уступал "мамонтам", но ширина плеч и проработанность мускулатуры, настойчиво наталкивали на мысли о допинге.

Поскольку по утрам на стадионе народу были считанные единицы, то вскоре мы познакомились.

Олег оказался из Москвы и из нашего же санатория. Разумеется он тоже служил в милиции, в звании капитана. Мы разговорились, пока оба висели на турнике, головой вниз!

Оказывается, никакого допинга, все "натурель" — просто гири. Олег оказался мастером спорта по гиревому... спорту. Оказывается есть и такой. Он-то мне и написал грамотную "программку" по нагрузкам с гирями.

Работа с железом быстро показала мне, что пределы выносливости у меня есть и они уже достигнуты. Я резко сбавил лишние обороты и теперь занимался только бегом, "боем с тенью", плаванием и самими гирями.

Этим утром я, как обычно, бодро дорысил до стадиона и "встал на дорожку". Народу не было совсем, ночью прошел дождь, он и сейчас накрапывал, и утро выдалось прохладным. Лишь на противоположной стороне стадиона, маячила далекая фигура в какой-то бесформенной "толстовке" с накинутым на голову капюшоном и в мешковатых серых штанах.

Я не стал изменять себе и бежал в одних спортивных трусах... "от Шпильмана": красивых, из черного атласа, с заморской надписью "adidas".

В беге главный враг — (кроме усталости, пота заливающего глаза, отдышки, боли в мышцах и судорог от усталости) — скука. Я, чтобы не заскучать, придумывал себе различные игровые ситуации. Вот и сейчас, я вообразил себя марафонцем на Олимпиаде, а бегущего впереди чувака — гадким ниг... афроамериканцем из сборной США.

"Врешь! Не уйдешь..." — я, прибавив ходу, пристроился за спиной у "вражины" и повис за ним "хвостом".

"Вражина" мои шаги и дыхание, безусловно, слышал, но поначалу внимания не обращал, и три круга мы пробежали в прежнем размеренном ритме.

Однако, вскоре мое преследование его, видимо, стало раздражать, что, откровенно говоря, не удивительно! И "вражина", по прежнему не оборачиваясь, ходу ощутимо прибавил.

Я, находясь в хорошей форме, и занимаясь такими пробежками уже почти две недели, вызов с удовольствием принял, и тоже добавил темп.

Еще два круга мы прошли очень приличным ходом и я ни на шаг не отстал. Тогда "вражина" добавил еще...

Для меня это уже был предел, но я держался, сцепив зубы. Впрочем, это только такое выражение, пасть у меня была распахнута "залетай, не хочу" и дыхание уже напоминало скорее хрип загнанной лошади.

Однако в таком темпе наша пара прошла еще три круга. А я до сих пор не слышал его дыхания!

"Не может же он быть железным. Еще чуть и он остановится... Стой же падла!"

Но "падла", мало того, что проигнорировала мой призыв, так, словно в насмешку, прибавила еще.

Это был конец моему тщеславию. Я, конечно, тут же рванул вперед, как только между нами стало увеличиваться расстояние, но вперед рвануло только тело. Ноги уже не могли. Я растянулся на дорожке, ткнувшись носом в одну из многочисленных луж.

Сил подняться не было, легкие не могли накачать необходимый объем кислорода. Я лежал, носом вниз, и хрипло пытался отдышаться.

Рядом раздались, чавкующие по лужам, шаги.

"Ясно кто... "вражина и падла" вернулась! Поторжествовать...".

Чужая рука взяла меня за плечо и перевернула лицом вверх.

"Тесен мир."

— Ну... здравствуй... Вера!..

Девушка отскочила с такой прытью, как будто увидела какую-то опасную гадину.

— Зашибись, — пробормотал я и, снова перевернувшись лицом вниз, попытался подняться. С немалым трудом, но удалось....

Опять стал накрапывать мелкий дождь. Вера, как стояла молча, с первой минуты, как меня увидела, так и продолжала молчать. Капюшон упал с её головы, когда она отскакивала от меня, и я мог видеть, что этот "забег", для нее тоже не прошел бесследно.

Яркие пятна румянца на щеках, учащенное дыхание и волосы, прилипшие от пота, ко лбу. Как же она красива... "вражина"!

Поймав мой взгляд, "вражина" ожила и выдала:

— Ты меня выслеживаешь?!

В голосе только враждебность и неприязнь. О, как!..

"Ну, я тебе не психиатр, дура закомплексованная". Во мне поднялась волна раздражения. "Все-таки взрослая девица...журналист, мать ее! Как можно настолько не дружить с головой?"

Со всевозможной страстью и болью в голосе, я выпалил:

— Вера, я не могу жить без тебя!.. Я убежал из дома и уехал за тобой... в Москву, а теперь — в Сочи! Все это время я живу в чужих подъездах... лишь бы видеть тебя! Хотя бы издали!! Я знаю даже помойку... на которую ты выносишь мусор!!!

Дыхание еще не восстановилось, мне приходилось судорожно втягивал в себя воздух, делая паузы в "любовном" монологе. Поэтому получилось "очень даже". На мой взгляд!

Я закрыл лицо руками и мои плечи вздрогнули.

Молчание. Жаль не вижу её лица. МХАТовская пауза, едреноть!

Наконец, звучит Верин абсолютно потерянный голос:

— У нас мусоропровод...

Опускаю от лица руки и вежливо интересуюсь:

— Ты совсем охренела?! Ты всерьез рассчитывала на такой ответ?!

Стоит, бессмысленно хлопает глазами.

— Я тут живу. В санатории МВД. Щелоков путевку дал. Здоровье поправить, — говорю короткими фразами, дыхание еще не вернулось, — и тут бегаю уже две недели...

Стоит и молчит. Дождь припустил сильнее.

— У тебя все?

Пристально на меня смотрит. Но как уже говорил ранее, мне все эти "гляделки" — по фиг, не такие на меня свои "зенки пучили". Пожимаю плечами:

— Как ты, так и к тебе...

Она поворачивается спиной, накидывает на голову капюшон и уходит в пелену уже вовсю разошедшегося дождя.

— Вот так же я уходил от твоей квартиры, когда милая тетя сказала мне, что "Вера тут больше не живет."!!! — уже не сдерживаясь, ору ей вслед.

Внезапно и оглушительно, прямо в уши, бьет раскат грома. Кажется, что эхо от него еще несколько секунд звучит в голове. Как по команде, дождь превращается в южный ливень. Сплошной поток воды обрушивается с небес, стоит сильный гул от разбивающихся о землю струй.

Я ковыляю, припадая на обе ноги, до ближайшей "болельщицкой" лавки и ложусь ничком. Поток воды лупит по всему телу, как душ Шарко. Долго лежу не двигаясь. Совсем не холодно, наоборот, как-то животворно, что-ли...

В голове совершенная пустота. Нет ни ненависти, ни злобы, ни разочарования — никаких чувств. Эта вода вымывает из меня даже физическую усталость.

Мне... не хорошо... Мне НИКАК. А никак это тоже хорошо. Ни боли, ни страдания, ни торжества. Спокойно.

Переворачиваюсь на спину. Теперь дождевые струи лупят уже по голому брюху. Лицо и рот приходится прикрыть ладонями, дождь такой... плотный, что иначе трудно дышать. Как же спокойно! Нет, не так... КАК ЖЕ СПОКОЙНО. Без эмоций. Просто констатация безмятежности.

* * *

Не заболел. Даже рядом не было ничего похожего.

Эмоционально тоже — переболело и как-то успокоилось...

Да и другие эмоции подоспели! В нашем "легавом" санатории, оказывается, проводились "дэскотэки".

Точнее, я и раньше о них знал, просто, с одной стороны, чего мне там делать, с другой, вечером мы ложились спать довольно рано, так как за день я сильно "ухайдакивался". К тому же, по вечерам у меня начинали ныть колени, а в лежачем положении и с компрессами все было более-менее терпимо.

По-началу я, конечно, испугался, что перенапряг свой детский организм, да и за гири, видимо, зря взялся и, втайне от мамы, решил сходить к хирургу.

Когда мы только приехали в "Салют", то, как и все заезжающие, пошли оформляться в "регистратуру". Все-таки это был не отель, а медицинское заведение. Там толстая и противная тетка в белом халате стала требовать с нас какие-то справки и угрожать, что без них она нас не заселит. Мамины объяснения, что ни про какие справки нас не предупредили и то, что необходимых врачей мы можем посетить тут, тетке были глубоко по барабану. В ответ неслось: "вот кто вас не предупредил, тот пусть сам и заселяет... к себе в квартиру, а я принять в санаторий без медицинских справок с места жительства не могу. Может вы больные и заразные, может у вас противопоказания к нашему лечению и нести ответственность за ваши жизни я не собираюсь!".

Мама начала закипать и градус "беседы" поднялся теперь уже обоюдно.

Я понял, что пора вмешаться и, подойдя к регистратуре, спросил у второй регистраторши, безучастно наблюдавшей за разгорающимся скандалом, откуда можно сделать междугородний звонок?

Мой тихий и спокойный голос, на фоне начавшейся перепалки привлек внимание обеих сторон противостояния. Мама довольно возбужденно поинтересовалась, куда я собрался звонить?

— Мам, чего ты нервы треплешь? Я сейчас просто позвоню в приемную Щелокова, ведь это он про справки не предупредил, вот пусть там и решают.

Регистраторша, которую я спросил про межгород, подошла к столу, где толстуха разложила наши документы и мельком на них взглянула. Потом безукоризненно вежливо попросила маму обождать, потому что сейчас "мы все решим".

Минут через пять, в её сопровождении, чуть ли не бегом, появился довольно приятный круглолицый мужик в синем в полоску костюме. Узел галстука был ослаблен и сбился на бок, мужик что-то дожевывал на ходу и, одновременно, тихо говорил приведшей его регистраторше.

Мама, не растеряв запала "разборки", энергично встала и попыталась что-то начать ему объяснять. Но тот галантно захватив мамину руку, представился "Михал Афанасичем" и предложил показать нам наш номер. Затем повернулся в сторону регистратуры и голосом, не подразумевающем возражений, произнес:

— А Амброзия Рекордовна, оформит пока ваши путевки.

Я сдавленно хрюкнул и, не особо-то стараясь сдержаться, заржал...

Чуть попозже я узнал, что Михаил Афанасьевич Киселев — подполковник медицинской службы и главный врач санатория, а толстая "Амброзия" — этническая гречанка, поэтому у нее такие непривычные имя и отчество.

Все это рассказал и объяснил сам Киселев, в процессе показа номера и последующего знакомства.

— Поняяяятно, — протянул я, плюхнувшись в кресло и проверяя подпрыгиванием его мягкость, — но свои извинения я передавать ей не буду — очень противная тетка...

— Вить! — попыталась меня одернуть мама.

— Хотя, откровенно говоря, — это она уже Михаилу Афанасьевичу, — сын прав, очень неприятная дама. Главрач рассмеялся и, затушевывая конфликт, начал рассказывать об оздоровительных процедурах, грязевых ваннах, распорядке дня и развлекательных мероприятиях. Собственно, тогда я первый раз и услышал о местной дискотеке, хотя Киселев произнес слово "танцы"!

Вот со своими "ноющими" коленями я к главврачу и отправился. Конечно, можно было обратиться и к нашему, с мамой, лечащему врачу, но я рассудил так: раз был косяк со стороны главврача по отношению к "протеже самого министра", то вот пусть теперь и искупает. Тем более, что Киселев сам призывал обращаться к нему, в случае любой надобности.

В приемной главного врача сидела очень строгая, на вид, секретарь — худощавая дама средних лет с высокой начесанной прической, которая абсолютно не собиралась меня пускать к своему шефу.

— По всем вопросам, мальчик, пожалуйста, обращайся к своему лечащему врачу, а главный врач сейчас очень занят, — сказано это было совершенно непреклонным тоном.

— Непременно так и поступлю, — покладисто согласился я, — просто если главврач не занят сильно-сильно, так что прям не продохнуть, то доложите, пожалуйста, ему, что моя фамилия Селезнев, я из номера 418, и хочу попасть к нему, буквально, на минуточку.

Секретарша главного врача оказалась намного умнее толстой Амброзии из регистратуры, там, собственно похоже, тоже были обо всем предупреждены, иначе вторая регистраторша не ломанулась бы звать главврача, мельком взглянув на документы. Что она там могла увидеть за секунду, кроме фамилии?

Так что, секретарь насторожилась и стала что-то судорожно высматривать в бумажках на столе.

Вскоре, она нашла, что ей требовалось и, сохраняя достоинство, велела мне слегка обождать, пока она посмотрит "не сильно ли занят Михаил Афанасьевич".

— Большое вам спасибо, искренне вам признателен, — запулил я вслед ее удаляющейся спине.

Женщина величественно повернула ко мне голову и слегка кивнула...

Главный принял меня сразу и предельно приветливо...

Киселев сам оказался хирургом и долго осматривал и простукивал мои колени, потом думал-хмыкал, а в итоге спросил какой у меня рост?

Свой рост я знал точно. Я уже вырос вровень с мамой, а следовательно был 167 см. Тогда Михаил Афанасьевич повел меня в ближайший медкабинет и поставил там под ростомер — 172 сантиметра!!! Это и была разгадка. С его слов, суставы просто не поспевают за быстрым ростом скелета, отсюда и ноющая боль. Он выписал мне спиртовые компрессы на ночь и рекомендовал снизить физические нагрузки на ноги.

Человеком Киселев оказался общительным, даже рассказал, что служил в свое время в Африке и лечил местных негритосов.

Сложив "два и два", я легко догадался, что мог делать в Африке военный хирург. И, под настроение, упомянул, что папе оттуда вернуться не довелось.

Кисилев помрачнел, мягкие черты его округлого лица заострились и, на пару мгновений, я увидел перед собой человека, который встречался со смертью, лечил и убивал.

Он тяжело вздохнул и сказал, что его лучший друг тоже не вернулся "оттуда". Затем позвонил секретарше и попросил принести нам чаю "с плюшками". Так мы просидели в его кабинете более полутора часов. Я рассказал про "своего" маньяка", о чем главный слышал только в общих чертах, а сам Михаил Афанасьевич поведал различные истории об Африке, об ужасной нищете, о местных обычаях и дикости тамошних нравов.

В качестве курьеза он вспомнил случай, когда местная ребятня однажды ночью нагадили перед каждой дверью в отеле, где жили советские специалисты.

— Представляешь! — похохатывал товарищ подполковник, — открываем утром дверь, а там...! И так перед каждой дверью! Мелкие паршивцы, наверное, всем городком тужились, а охранявшие нас полицейские ничего "не видели". Ну, и как увидешь, когда с вечера пьян "в лежку"?! После этого случая уже свою охрану выставляли...

Я тоже посмеялся. Откровенно говоря, кучи говна не выглядели для меня смешно, но если тогда ИМ это казалось смешным, то что же за жизнь там была у наших ребят в остальное время. Про Африку и местные нравы я и сам мог бы многое, что порассказать... Если бы мог! Мдя...

— Это они нам так мстили за то, что мы не давали им денег. Они то считали каждого белого человека очень богатым, а где нам было лишнее взять? Сами каждый грош экономили, — Киселев махнул рукой и сменил тему.

Но я его уже не слышал. Мое внимание привлекли звуки радио, тихо работавшего в кабинете "для фона". Я вскочил и кинулся к висевшей на стене пластмассовой коробке:

...Льет за окошком дождь осенний,

В доме сижу одна,

Верю в тебя мое спасенье, маленькая страна,

Маленькая страна, маленькая страна,

Кто мне подскажет, кто расскажет,

Где она? Где она?

Маленькая страна, маленькая страна,

Там, где душе светло и ясно!

Там, где всегда весна!

Там, где всегда весна!

Услышать я смог только последний куплет с припевом, но и это не главное! Когда смолкли последние аккорды, приятный женский голос объявил:

— Прозвучала песня в исполнении Людмилы Сенчиной "Маленькая страна", на слова и музыку Виктора Селезнева. Адресовалась она, музыкальным приветом, коллективу Витебской швейной фабрики 'Знамя индустриализации', а особенно бригадиру передовой бригады швей-мотористок, Герою Социалистического Труда Анибуевой Марии Васильевне, с пожеланиями новых трудовых свершений, от работницы этой же фабрики Леоновой Нины. Следующее письмо пришло к нам, в редакцию из города Кокчетав...

Я выключил звук.

Михаил Афанасьевич с улыбкой смотрел на меня, ожидая объяснений.

— Моя песня, — небрежно пояснил я, возвращаясь за стол, — точнее слова и музыка мои.

Улыбка расползлась от уха до уха, как я ее не сдерживал!

— Да, ты что?! — изумленный главный врач разве что только рот не раскрыл...

...В итоге, "Михал "Афанасич" проводил меня в номер, дал поручение медсестрам по компрессам и допоздна задержался у нас с мамой, за разговорами и чаем.

* * *

...То общение с главврачом и первая прозвучавшая "МОЯ" песня по радио имели далекоидущие последствия.

Оказывается в санатории был свой ВИА. Ну, как "свой"?.. Администрация санатория нанимала на летний период временных сотрудников, для организации "культурно-массового отдыха, проходящего санаторное лечение, контингента". Во, как!

Музыканты были из Москвы и работали в санатории уже не первое лето. Это я узнал от главного врача. Вот он то и предложил ввести в репертуар санаторского ансамбля "мое творчество"!

Мне, поначалу, не захотелось "заморачиваться", а потом я сообразил, что это отличный шанс "прокатать" готовые вещи и потихоньку "сочинить" новые. Завадский напишет ноты, а там мы еще и записи новых песен постараемся организовать, на халяву-то!

Поэтому уже на следующий день, после такого решения, я начал вызванивать Завадского. Коля откликнулся сразу и пообещал приехать завтра, после обеда.

Утро я, естественно, начал со стадиона. Но из знакомых там встретился только гиревик Олег. "Роковая незнакомка в капюшоне" исчезла... Ну, и слава богу. Не знаю, как теперь вести себя с ней.

Воодушевленный тем, на сколько уже вырос за весну-лето, я теперь основное внимание уделял наращиванию мышечной массы. Здесь тоже были успехи, даже мама это отметила, но если в росте я прибавил пять сантиметров, то в объеме бицепсов подобных успехов, разумеется, не было.

Конечно, на взгляд в зеркало, я стал весьма крепким парнишкой, явно здоровее большинства своих сверстников. Появились отчетливые намеки на мышцы, более того, если их напрячь и встать в "позу качка", то можно даже полюбоваться собой. Но в расслабленном состоянии пока были только "намеки", не более... Увы.

День мой проходил, как обычно: пляж и процедуры, ну, а после обеда приехал Николай с семьей. Сначала все весело обменивались новостями, все-таки несколько дней не виделись! Затем Светлана с дочкой остались с моей мамой, а мы с Колей пошли к главврачу.

Кстати, как я заметил, Саша Завадская уже почти перестала меня дичиться. Может потому, что сам я обращаю на нее минимум внимания.

Ну, что поделать, если и в этой жизни, мне нравились молоденькие девушки... только теперь они должны были быть значительно старше меня! Мдя!

— Витя, ты Алексея с Дмитрием когда последний раз видел? — поинтересовался Николай, пока мы шли знакомиться к главврачу.

— Да, уж неделю назад... когда вы не пошли на аттракционы, и мы отправились туда втроем. Но Леха позавчера звонил. А что?

— Как-то пропали ребята... Непривычно, — Завадский улыбнулся и пожал плечами.

— У них тут сослуживец живет, с которым в прошлый раз Леха накуролесил, да и вообще... — я, сощурившись, посмотрел в чистое голубое небо, — солнце, море, девушки и деньги... следовало ожидать. Фигня, деньги закончатся — придут! — и я рассмеялся.

Завадский странно на меня посмотрел.

— Что?!

— Ты рассуждаешь, как абсолютно взрослый человек — становится не по себе...

— Коля! А что я сказал не правильно?! — я состроил дурашливую гримасу.

— Да, может все и правильно, только не привычно слышать такие речи от ребят твоего возраста.

— Можно подумать ты с ними часто общаешься! — я засмеялся, внутренне внимательно отслеживая реакции Николая, — да, к тому же я просто шибко умный! Этот... как его... Ну, ты же еще сам говорил... А! Вспомнил... ГЕНИЙ!

Завадский улыбнулся:

— Ну, ладно, спишем на твою "гениальность"!

Знакомство с музыкантами "санаторского ВИА", носившим "космическое" название "Аэлита", прошло гораздо лучше, чем можно было ожидать.

Блажь главного врача они, конечно, выполнили бы и так, но лишние "напряги" не нравятся никому.

Однако, как выяснилось в первую же минуту, Завадский хорошо знал одного из музыкантов — бас-гитариста Алика, коренного ленинградца, с которым они были знакомы еще по ресторанной "халтуре". Потом Алик переехал в Москву к жене, а теперь вот играл в "Аэлите", в которой его жена — Валентина работала солисткой! Таким образом, наше представление сразу прервалось на радостные восклицания и обнимания.

Мы с главным врачом постояли, некоторое время чужие на этом "празднике жизни", а потом, Михаил Афанасьевич, снова завладел вниманием творческой аудитории и, все-таки, официально представил нас с Колей, а так же рассказал слушателям о своей "гениальной задумке"...

...Короче, никаких проблем с адаптацией в коллективе у нас не возникло! В "Аэлите" было двое гитаристов, клавишник, саксофонист и двое солистов. Сам коллектив ВИА жил на частном секторе, репетировал в актовом зале санатория, а, по вечерам, пять раз в неделю, выступал на открытой летней сцене танцплощадки.

Если Коля был для "аэлитовцев" свой и понятный, то я являл собой, не больше не меньше, как настоящее "малолетнее чудо в перьях", песни которого, оказывается, поют признанные звезды советской эстрады.

Разумеется Николай честно рассказал коллегам, что пока записана и исполнялась по радио только одна моя песня, но фамилии Сенчиной, Пьехи и Боярского, взявших мои песни, произвели сильное впечатление.

Сами музыканты были готовы с радостью обновить свой репертуар, но хотели иметь представление, что за песни пишет "сопливая одаренность". Да и главный врач был человеком осторожным, поэтому поставил непременным условием личное утверждение "продукта" моего творчества.

Законное любопытство присутствующих взялся удовлетворять Завадский. Ему тут же организовали место за клавишными и приспособили микрофон.

— Витя, тоже возьми микрофон, будешь подсказывать, если слова забуду, а припев давай вместе...

Мимоходом высказанное указание Николая вогнало меня дрожь. Реально. В дрожь...

Я никогда раньше не пел на публике, даже если её, этой публики, меньше десяти человек. Да, я пел при Бивисе и Сенчиной, когда представлял "Маленькую страну". Но это было сидя в зале, я не пел, а "напевал", а самое главное — я был "на взводе", от перепалки с Бивисом. И то что, более менее, безболезненно можно сделать в запале, не то же самое, что стоят на сцене и петь в микрофон!

Обуздав нервы, и изобразив на лице милую улыбку, я выдал:

— Коля! Я боюсь выступать перед публикой и, кстати, чего-то в туалет потянуло. Не думаешь, что это может быть связано между собой?!

Завадский меня уже знал, поэтому только усмехнулся — остальные затряслись от хохота! Громче всех смеялся Михаил Афанасьевич.

— Тогда не бери в голову, петь буду я, — Николай легко отмахнулся от проблемы, — стой рядом и подсказывай слова, если что...

Я встал чуть сбоку от Завадского, чтобы мой голос не был слышен в микрофон и приготовился.

Исполнять мы договорились "Городские цветы", и песня условно "мужская", и по сольной партии проще, да и выбора особого пока не было. Не "Теплоход" же Николаю петь, или "Маленькую страну"!

Первые аккорды синтезатора заполнили зал. Николай склонился к микрофону:

В городах, где зимою не видно зари,

Где за крышами спрятана даль,

По весне, словно добрые духи земли,

Прорастают цветы сквозь асфальт.

Мы с Завадским остались на сцене вдвоем, музыканты и главный врач спустились в зал и стояли сейчас у рампы.

Оттого ль, что загадка какая-то есть

На Земле у любой красоты,

Оттого ль, что родился и вырос я здесь,

Я люблю городские цветы.

"А поет он так и получше Боярского. Так может и я смогу?.. Нет, правда. Надо будет попробовать. И свое движение на сцене надо будет посмотреть. Со стороны",— мысли лихорадочно мелькали калейдоскопом. Совершенно неожиданно, в первую очередь для самого себя, я наклонился к микрофону. Припев мы исполнили дуэтом:

Городские цветы, городские цветы,

Вот опять я кричу вам сквозь грохот и дым,

Городские цветы, городские цветы,

Навсегда завладели вы сердцем моим.

Городские цветы, городские цветы,

Навсегда завладели вы сердцем моим.

Уже по ходу исполнения, особенно пока куплет Николай пел один, я пытался по лицам слушателей понять нравится ли им песня.

Солистке Валентине нравилась точно, она мечтательно улыбалась и в начале каждой новой строки наклоняла голову, как-будто пела вместе с Завадским. Её мужу — Алику, похоже, песня нравилась тоже. Он положил руку на плечо жены и тоже улыбался.

Главный врач, однозначно, был наш, он соединил ладони на уровне подбородка и пальцами как-бы изображал хлопки, в такт музыке. У остальных же музыкантов лица были более нейтральны и сосредоточены.

...Городские цветы, городские цветы,

Навсегда завладели вы сердцем моим.

Когда музыка смолкла, я был уже спокоен, как удав. Последний куплет нам подпевала вся группа и главный врач. Хлопали они тоже вместе!

— Ну, кого я вам привел?! А?! Довольны? А поначалу кривились! Кривились, кривились! Я видел! — Михаил Афанасьевич был возбужден и весел. Он бегом поднялся на сцену и потряс руки сначала Николаю, а потом мне. Впрочем, меня, от избытка чувств он еще и обнял!

— Молодец, молодец... Тебе обязательно нужно продолжить сочинять песни, это же как душевно пишешь... И музыка красивая! И петь учись — певцом известным станешь!

Я старательно кивал головой и изображал саму скромность.

Слушатели захотели продолжение концерта, но Николай объяснил, что остальной репертуар "женский", а для "мужского" мелодии есть, но надо переложить на ноты.

— Это не проблема, — авторитетно заявил Алик, — пара дней работы и все партии у нас будут.

По тому, как бас-гитарист стал оценивать фронт работы и определять её сроки, у меня сложилось впечатление, что "рулит" в "Аэлите", как раз старый знакомый Завадского.

"Что ж, очень кстати".

Николай тоже заверил Михаила Афанасьевича, что пары дней для подготовки трех-четырех песен нам хватит:

— После этого, если вы одобрите, то будем их исполнять на музыкальных вечерах.

Главный врач поднял вверх указательный палец и изрек:

— Если остальные песни такие же, то никаких проблем с одобрением не будет. Творите ребята, будет нужна помощь, Витя, ты знаешь, где меня найти...

После столь недвусмысленной фразы, демонстрирующей, кому он тут собрался помогать, Михаил Афанасьевич, собственно, и откланялся...

Ну, два дня не два, а вечером четвертого танцплощадка ведомственного санатория "Салют" МВД СССР впервые услышала "мои" хиты!

Солисты ВИА "Аэлита", сами того не подозревая, привнесли в ЭТОТ мир "нетленку нового гения поп-культуры"!

Сергей — второй солист "Аэлиты", исполнил "мужские" песни "Городские цветы" и "Семейный альбом" (Завадский и "мамонты" мою шутку оценили!). Валентина спела "Теплоход" и "Карусель" (которую пела... ну, или будет петь Успенская. А скорее всего, уже и не будет!).

Сергей и Валентина хотели исполнить по две новых песни, поэтому мне пришлось раскручивать "Selgа" и доставать из нее айфон. Откровенно говоря, я особо не заморачивался и выбрал "Карусель", как первое более-менее подходящее. Песенка казалась так себе, да и Успенская мне никогда не нравилась. Но для санаторских танцев сойдет...

Завадскому и музыкантам "Аэлиты" песня очень понравилась, все в очередной раз восхитились моим "таким взрослым талантом". А довольная Валентина даже расцеловала в обе щеки.

Отнесся спокойно. Тетя была средней привлекательности и средних лет. Но проблему надо решать, не помню, чтобы в первом детстве спермотоксикоз так на мозги давил. Все-таки, от взрослого видения ситуации, видимо, никуда не денешься. Мдя...

На "Премьерный показ" пришло все семейство Завадских и отыскавшиеся блудные "мамонты". Видок у обоих был не сильно отдохнувший, но предельно довольный. "Братцы" устроили радостные братания со мной и Колей и, похоже, оба "гада" чувствовали свою вину, за то, что мы с Завадским тут работаем, а они в загуле.

С собой они притащили своего бывшего сослуживца. Парня звали Арсен — высокий, приятный внешне армянин, очень вежливый. Ростом он был не намного ниже "мамонтов", правда, в отличие от них, фигурой скорее похож на пловца, а не на "бойца".

Все трое сразу стали объектами повышенного внимание женской половины "отдыхающего контингента". А что? Парни видные, одеты модно и дорого... У Арсена, как я помнил по рассказам Лехи, папа человек очень не бедный. А у Лехи с Димоном дизайнером выступал сам "фарцмэн" Шпильман-мл.!

Однако, по тому, как парни ровно отнеслись к женскому вниманию, я понял, что этого"добра" у них, последнее время, было с избытком. "Гады"!!! Мдя...

Сама танцплощадка санатория была окружена амфитеатром скамеек и мы заранее расположились в первом ряду.

"Действо" началось.

Ну, что сказать?

Я, конечно, не специалист и не меломан, но диагноз неутешительный: звук — "так себе", свет— "так себе", внешне ВИА — тоже "так себе". Понятно, а чего я хотел?! Пора уже привыкнуть. Но... Глаз и ухо режет. МНЕ есть с чем сравнивать.

Всем остальным нравилось!

Никак не привыкну к закатанным рукавам рубашек у мужчин. Хотя короткие юбки и платья женщин претензий к меня не вызывают. А вот высокие начесанные башни-прически, вызывают ассоциации с женой мультяшного Симпсона, как там её...

Первые минут тридцать я совершенно с кислым настроением разглядывал веселящейся "контингент". Дети, весело прыгающие среди старомодно дергающихся ретро-пар, придавали, разворачивающейся перед моим взором картине, совершенно сюреалистический оттенок.

Оптимизма не прибавляло и то обстоятельство, что "мамонты" и Арсен не могли пропустить ни одного танца. Даже, если бы захотели! Парни были нарасхват, а молодых девиц, приехавших на отдых с родителями, в санатории было хоть отбавляй. И они были весьма настойчивы... ну, по нынешним меркам.

Момент истины настал, когда солисты "Аэлиты" запели "Листья желтые над городом кружатся". Парни пошли танцевать медленный танец с уже приглянувшимися девицами, Николай — с женой, а маму пригласил Михаил Афанасьевич, присоединившийся к нашей компании.

Бог миловал!.. Я лениво водил вокруг взглядом и, заметив отчаянную борьбу на лице Саши Завадской, успел вскочить с лавки и отойти в сторону, прежде, чем она решилась пригласить меня на танец.

Ха-ха-хм... мля... Да, уж... Я представил себе картину: я, весь такой жутко модный, в черной фирменной футболке "с иностранными надписями", в американском "Левайсе" и, почти несуществующих в СССР, черных кроссах "Найк", танцую медленный танец в обнимку с одиннадцатилетним худеньким ребенком в милом зеленом сарафанчике.

Достойная замена Вере! Ай, да я молодец... От осознания собственного уровня, настроение резко пошло вниз. От огорчения, я даже ушел с танцплощадки.

Не далеко, конечно. Все-таки, послушать песни и увидеть реакцию публики на них, мне было, по-прежнему, крайне интересно. Поэтому, какое-то время, пришлось медленно и печально прогуливаться в темноте, за "живой оградой" из кустов, ограждающих танцплощадку.

Когда зазвучали первые аккорды "Городских цветов", я решил перестать предаваться черной меланхолии и потопал обратно к людям.

Все четыре песни прозвучали одна за другой, Сергей и Валентина поочередно сменяли друг друга у микрофона. После каждой песни им хлопали, и самых продолжительных аплодисментов удостоилась, как ни странно, "Карусель".

Ближе к окончанию танцевального мероприятия, Валентина исполнила "Карусель" еще раз. И опять успешно.

А в целом, никакого фурора. Никто не кинулся искать автора и не устраивал "бурных и продолжительных". Да и хлопали, вообще-то, после любой песни. Больше или меньше, но после любой...

С ребятами из "Аэлиты" и с главврачом я сразу договорился, что мое авторство держим в тайне. Популярность в санатории мне не нужна. Фигли размениваться?!

Впрочем, как выяснилось мой скептицизм и мизантропию никто из знакомых не разделял.

После "окончания танцев" наша компания, во главе с главным врачом, подошла к музыкантам. "Аэлитовцы" были довольны! Песни им самим нравились. К тому же, я оказался не прав: пара женщин подошли к музыкантам и поинтересовались авторством незнакомых песен. Те честно ответили: "музыка и слова Селезнева, это начинающий ленинградский автор".

"Мамонты" гордо поглядывали на Арсена — понятно, понатрепали... Арсен был в полном восторге и уважительно тряс мне руку. Михаил Афанасьевич самодовольно щурился. Завадский улыбался и был задумчив. Валентина и Светлана почмокали. Саша Завадская смотрела в сторону. Мама была героем вечера!

На два дня, свободных от работы в санатории, Алик сумел договориться о "халтурке" в одном из ресторанов Сочи. Главный врач об этом знал, и не возражал. Поэтому Алик совершенно открыто, при Михаиле Афанасьевиче, пригласил нас всех через два дня в ресторан.

— Настоящая популярность песни проверяется тем, готовы ли люди за ее исполнение платить! — заявил Алик, — а за эти платить будут! Я уверен!

Все засмеялись и тут же дружно друг другу пообещали, через два дня встретиться в ресторане "Кавказ".

...А ночью мне приснился сон: я в каком-то красивом мраморном зале танцую с Верой медленный танец, а на сцене Михаил Афанасьевич играет на саксофоне что-то из Джо Дассена. Потом Вера исчезает и я уже танцую с Сашей Завадской, а потом мы с ней начинаем целоваться.

Проснулся я, посреди ночи, в ужасе и холодном поту, с лихорадочно стучащим сердцем.

* * *

...Утром встал совершенно разбитым. "По-взрослому" решил, что нужна смена обстановки и эмоций, а потому на стадион не побежал. Порастягивался на балконе и минут десять попрыгал, отправляя в нокаут то Тайсона, то Холифилда. Поочередно и не сильно напрягаясь! Потом минут десять стоял под холодным душем и, хоть немного, но придал себе необходимый заряд бодрости.

После завтрака отпросился у мамы в гости к "мамонтам". Причем будут они дома или нет, меня волновало мало. Ну, не сегодня, так завтра увидимся. Прогуляюсь зато! Поглазею на людей...

На променад по городу вырядился в белые шорты и белую футболку с красной надписью "The Beatles", на нос напялил солнцезащитные очки, а на голову белую бейсболку с красной эмблемой какого-то яхт-клуба... Белый "adidas" на ногах дополнял образ понтующегося идиота. Ногам, скорее всего, будет жарко, но "красота требовала жертв". К тому же, откровенно говоря, шлепки и сандалии к моему "крутому" образу, ну, никак не подходили...

...Сочи я никогда особенно не любил. Слишком большой для курортного города, слишком грязный, слишком многолюдный летом... Да, и погулять, особо, негде. Морская набережная, парк "Ривьера" — вот, почти, и все. Конечно, есть тусовочная "Жемчужина", но туда мне, как и подавляющему большинству рядовых советских отдыхающих, доступ закрыт. Да, и тусовка меня не знает. Пока...

По улицам южного города я шествовал никуда не торопясь. В отличие, кстати, от большинства своих сограждан. Народу было много, при этом, местных легко было опознать по более официальному виду, некоторые мужчины даже были в костюмах и при галстуке, правда пиджаки все несли в руках. Местных женщин тоже легко отличить по строгим платьям и туфлям на каблуке.

Отдыхающие с одеждой, практически, не заморачивались. Хотя, зная ассортимент магазинов, я понимал, что "заморачиваться" было сложно. При желании, купить светлые футболки, летние платья и шорты — проблем не было. Качество и дизайн... это да... как говорится, оставляли желать лучшего, но, например, моя мама летние вещи себе шила. Это я уже тут в "новой жизни" заново вспомнил.

Некоторые из этих вещей она взяла с собой и в это раз. Хотя наш "разорительный набег" к Шпильману, сделал маму первой модницей санатория!

Собственно говоря, я сейчас тоже удостаивался постоянных взглядов от окружающих — вид "импортный", походка "шляющаяся". Все-таки, советский людей, в своем большинстве, отличает хм... целеустремленность и собранность... что ли...

Опять вернулось подзабытое ощущение "нереальности этой жизни". Стоя среди пальм, я рассматривал огромный плакат: "Решения 25 съезда КПСС в жизнь!", укрепленный на доме через дорогу. Чувствовал себя, при этом, странно... Как ИНОСТРАНЕЦ в Стране Советов. Экскурсант... едренть...

Встряхнул головой и решил слопать мороженое! Правда, около всех лотков с эскимо были очереди, но ведь я никуда не спешил. Спокойно отстоял очередь и купил пломбир в вафельном стаканчике за 19 копеек. Странно, всегда казалось, что мороженое стоило в СССР 20 копеек. Ну, может разница в, так называемых, "поясах". Хотя не по фиг ли мне на одну копейку?

Мороженое было фантастически вкусное!!! Я, конечно, ел его уже много раз во "втором детстве", но до сих пор ощущал разницу с тем, что называлось мороженым в мое "взрослое время". Причем, за границей оно тоже было не лучше! По крайней мере, мне лучше не встречалось.

Откусывая пломбир небольшими кусочками и смакуя его вкус, я медленно шел по теневой стороне улицы, рассматривал людей, прислушивался к их разговорам, глазел на витрины.

Так я наткнулся взглядом на витрину комиссионного магазина. Постоял у входа, доедая мороженое. С вафельным стаканчиком, в этот раз, сильно повезло, он достался мне сухим и хрустящим. Когда в пальцах осталась только его основа, мороженое было уже почти жидким, поэтому последний "кусочек" получился самым вкусным! Довольно щурясь, я облизал сладкие губы и направился полюбопытствовать в "комиссионку".

В продаже, в основном, была представлена одежда и аппаратура. Среди техники стояли различные радиоприемники, катушечные и кассетные магнитофоны, разных размеров и фирм. Встречалась аппаратура и отечественного производства, но произведенная "на экспорт". Целый отдел был отведен под цветные телевизоры.

Народу было не много и товар можно было рассмотреть не толкаясь. Ничего из имеющегося ассортимента меня, естественно, не прельщало, и шлялся я из отдела в отдел по двум причинам. Во-первых, просто изучал цены, во-вторых, остывал под потоками воздуха, гоняемого несколькими потолочными вентиляторами. Дом, в котором располагалась "комиссионка", был старым и кирпичным, поэтому в зале было не жарко.

Что касается цен, то они впечатляли... Импортный цветной телевизор 1400 рублей! Охренеть... Маме — год работать, чтобы такой купить.

Я перешел в отдел дорогой мелочевки: запонки, портмоне, зонты, какие-то украшения и часы.

О! Часы мне нужны! Неуютно левой руке без браслета и привычной, за полвека, тяжести. Надо же... Носил там и в другом теле, а "привычной" тяжесть кажется здесь. Парадокс... Я почти уткнулся носом в стекло прилавка и начал изучать представленный ассортимент. Позолоченные "Ракеты", "Лучи, и "Славы"... Из, условно-импортных, часов был только ГДР-овский хронограф под совершенно неизвестным мне названием "Ruhla". Вид у хронографа был солидный: серебристый, почти квадратный корпус, но циферблат круглый, благородного темно-синего цвета. К "немцу" прилагался тяжелый стальной браслет и черная красивая коробка. Цена меня не впечатлила — 156 рублей, хотя это были самые дорогие, из имеющихся часов. Попросил скучающего продавца дать посмотреть. Мужчина, лет тридцати, с явной неохотой, достал хронограф и молча простоял рядом, пока я их крутил и прикладывал к уху.

С учетом того, что по карманам, моих английских шорт, предусмотрительно было распихано пятьсот рублей с мелочью, то такую покупку я вполне мог себе позволить.

Продавец не смог скрыть своего удивления, когда я спросил, куда платить деньги...

На Морскую набережную я вышел в уже окончательно завершенном образе: на левой руке свисал тяжелый хронограф — браслеты я всегда любил носить свободно. Правда, золотые... "Ролекс"... ну, не вечер. А, вообще-то, скромнее надо быть, товарищ... скромнее. Вроде, о чем-то великом, как-то, размышлять изволили...

Морская набережная в Сочи во все времена — и доолимпийские, и послеолимпийские — никогда не конкурировала со своими богатыми и успешными сестрами в Каннах и Ницце.

Набережная же Сочи в советское время... Короче, я сильно все подзабыл, оказывается... Сейчас это была средней ширины улица, на которой справа располагалось море, с битком забитыми пляжами, а слева... подпорная стена горы. В гору были "встроены" редкие небольшие здания, то ли какие-то турбазы, то ли пляжные корпуса санаториев и пара-тройка столовых. И все!

По "улице" двигались два плотных встречных потока из полуголых отдыхающих, было очень шумно и очень суетно.

Для чего некий дебил наряжался и где собирался устроить ТУТ "променад" — одному дьяволу известно. Главное, ведь, часы купил! Конечно, ведь без часов на этой "сочинской Круазетт" было бы просто "не комильфо"...

Я стоял у пляжной "переодевалки", чуть в стороне от людского потока и уныло размышлял на тему: "че делать дальше?".

Вообще-то, уже хотелось есть. Мороженое проблему не решило. В санатории сейчас, по расписанию, наступило время обеда, да и здесь, запахи доносящиеся из столовых пробуждали аппетит. Только вот в сами столовые попасть было практически нереально. То есть, так-то пожалуйста, но сначала надо было отстоять километровую "толстую" очередь. Как раз, к ужину моя очередь и подошла бы! Ну, ладно — минимум час...

Никаких многочисленных ресторанчиков и кофе, прочно засевших в моей памяти "из будущего", сейчас на набережной не было и в помине.

Правда, в начале набережной был один ресторан — "Лазурный", кажется, но очередь туда была хоть и меньше, чем в столовые, но намного длиннее, чем в общественный туалет. А в туалет очередь была даже в мужскую половину, метров на десять.

А жрать хотелось все сильнее... Я решил выбраться с набережной в город и уже там поискать ресторан или кафе. Надеюсь, пустят...

Ближайшая лестница наверх, просматривалась около корпуса "Жемчужины". Вот к ней я и направился...

Играючи преодолев подъем ступеней в пятьдесят (даже не сбив дыхания!), я поднялся к центральному входу "местного Цезарь Паласа". На площадке перед гостиницей, стояли припаркованными, с десяток красных автобусов с надписью "Inturist" на борту и еще пара десятков такси без зеленых огоньков.

"Ну, все они занятыми быть не могут, скорее всего просто бабла будут вымогать побольше. Вот таксист меня в ресторан сейчас и отвезет!" — бодро решил я и отправился к белым "Волгам".

Перед входом в гостиницу толпились группки громко галдящих иностранцев. Я слышал английскую, немецкую и итальянскую речь...

"Ха!.." — осенило меня. Не сбавляя взятого темпа, я гордо протопал мимо такси и, имитируя жевание жвачки, уверенно направился к главному входу.

Вход в гостиницу бдительно охраняли трое средних лет мужичков в светловато-желтых рубашках и черных брюках.

— Извините, вы здесь проживаете? — остановивший меня, один из "мужичков", был безукоризненно вежлив и обращался, хоть и по-русски, но на "вы".

— Мистер, наш номер 412, я там живу с родителями, мистером и миссис Нуланд, мы из Бостона, — мой английский был абсолютно американским и подкреплялся белозубой улыбкой.

— Проходите, пожалуйста, — бдительный страж, сохраняя каменное выражение лица, перешел на английский и вежливо посторонился, пропуская меня в манящий полумрак огромного холла.

Ну, любить Сочи я, может и не любил, но раз десять, в прошлой жизни, здесь, все-таки, бывал. И добрую половину раз останавливался в "Жемчужине".

Так что, ориентировался в гостинице я, вполне, уверенно. За будущие тридцать лет, гостиницу будут и реконструировать, и марафетить, но, в целом, это так и останется, та самая "Жемчужина, которую построили в начале семидесятых, как "интуристовскую" витрину советского туристического сервиса.

Я неспешно шел по холлу первого этажа, лавируя между возбужденными, перекрикивающимися и хохочущими в голос "интуристами". Мимо сновали озабоченные сотрудники гостиницы, сопровождающие, гиды и экскурсоводы. Иностранцы осаждали ларьки с сувенирами, щелкали фотоаппаратами, складывали свои чемоданы в непреодолимые завалы и вели себя так... как будут себя вести и через четверть века.

Я прошел "Жемчужину" насквозь и вышел к бассейну. До вожделенного ресторана уже оставались считанные метры, и я про себя рассуждал, стоит ли и там строить из себя американца, как услышал сзади неуверенное:

— Виктор?

Справившись, с непонятно откуда возникшим желанием сигануть в кусты, я деланно спокойно обернулся.

— Здравствуйте, Григорий Давыдович...

Ну, конечно, передо мной был "музрук Пьехи", собственной персоной!

— Здравствуйте, Витя! А я смотрю и думаю, вы или не вы?! Вас, прямо, не узнать! Так вытянулись и... — Клаймич запнулся подбирая слово, — ...возмужали! Вот, право, неожиданная встреча!

— Почему неожиданная, Григорий Давыдович? Вот если бы мы с вами летом в Магадане встретились бы! Тогда, да... А так ведь выбор небольшой — Сочи или Ялта... Тоже рад вас видеть.

— Ну, зачем вы про Магадан, Виктор! Тьфу, тьфу, тьфу... — Клаймич засмеялся.

— Да, я тоже предпочитаю солнечный Сочи, вместо "солнечного" Магадана, хоть там ни разу и не был! — засмеялся я в ответ и продолжил без паузы:

— Григорий Давыдович, я, собственно, обедать шел, не составите компанию?!

Получилось даже лучше, чем "хорошо"! В ресторан "Хрустальный" я пришел с Клаймичем. Его тут хорошо знали и метрдотель нашел свободный столик без задержки, хотя время обеденное, и гостей было много. В местной кухне Клаймич тоже прекрасно ориентировался и, буквально, через 10 минут нам уже несли малосольную форель с маслинами(!), лимоном и маслом. Из напитков принесли мне морс, а Клаймичу бутылку "Ркацители" в ведерке со льдом. Мы сходили помыть руки и затеяли неспешную беседу, "под форель"...

Выяснилось, что Клаймич приехал в Сочи неделю назад и отдыхает здесь вместе с ленинградскими и московскими знакомыми.

— Они уехали вчера на озеро Рица, а я с ними не поехал. Во-первых, уже бывал, а во-вторых, два дня в машинах по "серпантину", вместо отдыха и моря... как-то не привлекают. Старею наверное! — Клаймич улыбнулся.

Все, что можно, я про него в интернете уже прочитал. Сейчас "музруку" всего 33 года, но я бы дал все 40. Завадскому вон 32, а выглядит лет на десять моложе Клаймича. И не то что Клаймич плохо выглядит, не сказал бы, просто очень взросло. Еще эти дурацкие баки его старят, да и вес нужно было бы сбросить. А так элегантен, интеллигентен, безупречное воспитание. Не даром мужем Понаровской был. По виду и не скажешь, что "прохиндей от шоу-бизнеса"! А может и не прохиндей вовсе, может прохиндеями "они" уже в мое время стали, все поголовно. Не знаю, мне он приятен... А, впрочем, как может быть неприятен человек, который тебе принес пять тысяч рублей! Так или иначе, но с сердцем у него дела были неважно, умрет он в 55 лет в 1998 году от инфаркта, прямо во время концерта. Мдя...

— До старости вам далеко, — мотнул я головой, жуя лимон, — главное за сердцем следить, вес сбросить и бакенбарды сбрить, сразу лет на десять помолодеете...

Клаймич расхохотался:

— Мне позавчера, про мои бакенбарды, одна девушка, слово в слово, то же самое сказала!

— Ну, вот... Значит все верно. Осталось только вес, а там и сердцу станет легче! — я умел быть бесцеремонно настойчивым. Ну, не хотелось мне, чтобы этот славный мужик так рано умер.

— Говорить о диете, во время обеда в ресторане, как-то... — Григорий Давыдович неопределенно покрутил кистью руки.

Я засмеялся:

— Согласен. Мазохизм какой-то!

Клаймич бросил на меня быстрый взгляд и согласно кивнул.

"Ага. Не надо пионеру, видимо, таких слов знать".

И я перешел к рассказу о том, что сам делаю в Сочи и где живу.

— А какими судьбами вы, Виктор, в "Жемчужине" оказались?

— Слышал, что тут хороший ресторан, вот и зашел. Сказал солидно на входе, что:

— "London is the capital of Great Britain. The full name of the country is the United Kingdom of Great Britain and Northern Ireland", меня и пропустили.

Клаймич заржал так, что на нас стали оглядываться!

Обедали мы долго. После форели последовал борщ с бородинским хлебом, салом и лучком, затем восхитительно приготовленная курица с овощами и, наконец, вазочка с тремя разноцветными шариками мороженого и кофе.

Следует отметить, что кухня в " Жемчужине" была бесподобна. И как бы хорошо в санатории ни кормили, но их поварам до "интуристовских", как до космоса.

Принесли счет. Мои попытки заплатить или "поучаствовать" были пресечены настолько категоричной... легкой улыбкой, что я, по-хорошему, позавидовал физиономистическим способностям Григория Давыдовича!

Клаймич стал расплачиваться, мне было интересно на сколько мы наели в таком пафосном месте и я напряг зрение, чтобы увидеть, сколько десяток он положит. Положил четыре, но не в этом дело.

Со мной случился реальный шок! Я вспомнил. Вспомнил то, что казалось невозможно было забыть, будучи в здравом уме! В этом возрасте у меня, в "первой жизни", стало ухудшаться зрение — слишком много читал. Очки я не носил — стеснялся, но видел вдаль уже плохо. В 20 лет я сделал операцию на глаза в "клинике Федорова". Хотя, со временем, все равно пришлось носить линзы.

А сейчас я все видел! Да, когда я напряг глаза и я — ВСПОМНИЛ, а до этого момента даже не думал о зрении. Но зрение уже точно должно было ухудшиться. Я принялся лихорадочно переводить взгляд, стараясь рассмотреть что-нибудь издали. Нет, все прекрасно вижу! И лица гостей за дальними столиками, и различаю бутылки в баре, даже этикетки на бутылках, и те вижу! Мдя...

Заметив мой, видимо, ошалелый вид, Клаймич встревожился и стал настойчиво интересоваться, что случилось. Пришлось срочно брать себя в руки и отговариваться тем, что вспомнил анекдот и вот теперь пытаюсь сдержать смех. Клаймич недоверчиво покачал головой и, реально, пришлось рассказывать анекдот:

"Клиент изучает счет в ресторане:

— Что-то я не пойму. Салат — один рубль, горячее — два, десерт — еще рубль, бутылка вина — три рубля. Всего 7 рублей. А у вас написано: итого — 10 рублей. Как же так получилось?

— Ну, значит, не получилось, — с досадой отвечает официант".

Клаймич весело смеется. Официант, принесший в этот момент сдачу, тоже сдавленно хихикает.

Понятно, будет сегодня, гад этакий, выдавать на кухне мой анекдот за свой!

Мы вышли из прохладного кондиционированного(!) зала в пекло улицы и прибавили шаг, чтобы оказаться в спасительной прохладе гостиничного холла, благо до него было идти неполную минуту.

— Все хотел спросить... — начал Клаймич, — отдых у вас получается полноценный? От творчества тоже?

Я насмешливо улыбнулся:

— Дорогой, Григорий Давыдович! Формулируйте вопрос проще, больше вероятности получить понятный ответ... А так: "прогнозируемое абстрагирование индивидуума от социального контекста, оказалось слишком мажорным"!

Клаймич задумался, осмысливая мою, почти, галиматью. Потом неуверенно предположил:

— То есть, творческий процесс не остановился? Я правильно понял?!

— Абсолютно, — я опять перешел на "спартанскую" манеру общения.

Но, в этот раз, Клаймич меня "срезал", он улыбнулся и спросил:

— И?!

Теперь смеялись уже оба.

— Написал одну песню, однозначно женский вариант, совершенно точно пойдет "под Пьеху".

Расслабленный и улыбающийся, Клаймич как-то неощутимо изменился. Поменялся взгляд, он весь как-будто внутренне подобрался.

"Почуял добычу", — возникло в голове сравнение.

— Там у нас в санатории местный ансамбль ее уже на танцах исполняет. Ничего, народу нравится...

Клаймич недовольно поморщился при упоминании о "местном ансамбле", но тут же поймал меня "за язык":

— Так ее уже можно подъехать и послушать?

— Можно, — я не видел смысла отнекиваться, — сегодня вечером будут ее опять исполнять на танцах... А сейчас, наверное, репетируют в зале, — вкрадчиво закончил я свой ответ.

— Понятно... — задумчиво протянул Клаймич, — вы ведь, Витя, сейчас наверное, в санаторий поедете?

— Ну, "наверное"... — ответил я еле сдерживая смех, — по такой жаре, гулять, вероятно, вредно...

Клаймич внимательно посмотрел на меня и... мы оба засмеялись.

— Витя, давайте я вас отвезу в санаторий, а вы дадите мне послушать песню! — перестав маскироваться, открытым текстом предложил мне, улыбающийся Клаймич.

Только мы вышли из гостиницы, как, в ответ на поднятую руку Клаймича, рыкнула мотором одна из белых "Волг" и через пару секунд такси остановилось рядом с нами.

Дорога до санатория обошлась нам в десять рублей! 15 минут. Охренеть...

...Манит, манит, манит карусель,

Карусель любви — неверная подруга.

Манит, манит, манит карусель,

И на ней никак нельзя догнать друг друга.

Замолкли последние аккорды, Валентина и ребята напряженно всматривались в невозмутимое лицо сидящего в первом ряду Клаймича.

...Когда мы приехали, "аэлитовцы", на самом деле, репетировали. Этого я, честно говоря, не понимал, они и так пять вечеров в неделю играют одно и то же, зачем еще репетировать?! Ну, ладно мои песни, хоть новые... Но зачем проигрывать еще и старый репертуар. Хотя им виднее. Не мое дело...

Клаймича я официально представил, как только мы вошли. Впечатление произвело. Алик сдержанно и солидно поручкался с Григорием ибн Давыдовичем, а Валентина заметно выкладывалась, когда пела.

— Чудесно. И песня хороша и поете вы, Валя, замечательно, — Клаймич встал и беззвучно изобразил аплодисменты, — еще мне очень понравилось музыкальное исполнение и аранжировка. Очень профессионально, вы — молодцы!

"Всех погладил, хитрый лис!" — похихикал я мысленно.

Но ребята выглядели очень польщенными, а у Валентины даже щеки заалели. Значит, попал в точку...

— Может хотите послушать и другие песни Виктора? — предложил неугомонный Алик.

Клаймич бросил на меня, очередной, быстрый взгляд:

— Я бы с удовольствием, если вам не сложно и если Виктор не будет возражать? — он вопросительно уставился на меня.

Делать было нечего, я лишь согласно кивнул.

Мы прослушали по очереди "Маленькую страну", "Теплоход", "Городские цветы" и "Семейный альбом". Клаймич все слушал очень внимательно и, лишь когда Сергей запел "Семейный альбом", повернулся ко мне.

Как-то реагировать было надо — я пожал плечами и улыбнулся.

...После состоявшегося прослушивания мы сидели в рекреации на первом этаже, за одним из шахматных столиков. В такое время здесь никого не было и мы могли свободно пообщаться.

— Все, что я услышал — будет звучать. А "Теплоход" и "Цветы" — будут петь, — безапелляционно вынес свой вердикт Клаймич.

— А "Альбом"? — слегка удивленно поинтересовался я.

— А "Альбом" и "Карусель" будут заказывать. "Альбом" сложен для исполнения, а в "Карусели" много текста.

— Я думаю, что "Карусель" будет популярнее, — высказался я, начиная "предпродажную подготовку".

Клаймич и не думал спорить:

— Конечно. Под нее женщины и плакать будут, и танцевать... Какие у вас, Виктор, мысли по исполнителям песен?

— "Теплоход" отдан Сенчиной, "Цветы" — Боярскому, "Карусель" пока свободна.

— Почему Боярскому?? — не сдержал своего изумления Клаймич, — песня заслуживает гораздо лучшего исполнителя... или исполнительницу!

— Потому что из заметных певцов в Ленинграде только три: Сенчина, Пьеха и Боярский, — спокойно пояснил я.

— Позвольте с вами не согласиться, Витя! А Хиль, а Захаров, а Гурченко... Да, вам десяток имен назову! И все, как певцы, достойнее Боярского...

— Скорее всего, вы правы... — покладисто согласился я, — но он популярен сейчас и его популярность растет, и будет популярен он еще лет двадцать... Поэтому, моя песня в его исполнении станет рекламой мне, а в исполнении Хиля, она станет рекламой самому Хилю.

Клаймич помолчал с минуту, осмысливая мои откровения:

— Эдита споет ее лучше.

— Тоже может быть, зато Боярский не споет "Семейный альбом"! — я примиряюще улыбнулся.

— Причем тут Боярский?! Пьеха полноценно и лучше любого Боярского, споет ОБЕ песни!

— Не спорю, но пока у меня только эти песни. А на "Песне года" две песни одному певцу петь не дадут. И три песни нового автора, вряд ли, прозвучат. Поэтому и исполнители, и песни должны быть такими, чтобы ОНИ просто не смогли бы их не пропустить на "Песню-78"!

Я поерзал на жестком стуле и продолжил:

— Сенчина попадет на "Песню" и с "Маленькой страной", но с "Теплоходом" это будет убедительнее. Боярский там сможет оказаться только с "Городскими цветами", а у Пьехи с "Альбомом" ситуация самая слабая. Поэтому я решил написать для нее вторую песню.

Клаймич напряженно слушал... или думал... Мне не оставалось ничего иного, как продолжить:

— Вот и получится, три основных ленинградских певца с потенциально победными песнями. Здесь придется закрыть глаза, что автор один. И что это никому не известный сопляк из 81-ой школы Василеостровского района.

— Песня отличная. Мы с удовольствием ее возьмем. Но почему только ленинградские певцы? В Москве есть певицы популярнее Пьехи, которые с удовольствием ее купят, — Клаймич уставился на меня напряженным взглядом.

— Потеря темпа, — любезно пояснил я, — я не знаю их, они не знают меня, а до финала всего полгода. Пока познакомимся, пока договоримся, пока запишут, пока начнут "крутить" песню... Да, я и не собираюсь ни для кого писать в будущем. Буду создавать свою группу, а для этого нужно имя и деньги!

Клаймич задумчиво меня рассматривал.

— Вы рассуждаете, Витя, как взрослый, умудренный опытом человек, всю жизнь работающий с эстрадой...

— Что-то подобное, я частенько слышу от друзей... но все банально... я, не старый, я просто умный! — я смеюсь.

— Да, вы — умный Витя. И, если у вас есть столь далеко идущие планы, то я хотел бы в них принять активное участие. Я смогу быть сильно полезным, — Клаймич улыбнулся, как-будто пошутил.

"Он боится отказа" — неожиданно понял я.

— А как же Эдита Пьеха? — сделал я недоумевающее лицо.

— А как вы думаете, Витя, у кого перспектив больше, у вас или у нее? — оправдывая национальность, ответил Клаймич вопросом на вопрос.

— У нее их нет, — я мило улыбнулся.

Клаймич хмыкнул.

— А у Сенчиной?

— Без моих песен тоже... И она это знает. Сама, почти, сказала...

— "Почти сказала", — задумчиво повторил Клаймич.

— Поверьте на слово, смысл был такой...

— Я верю, — отмахнулся Григорий Давыдович, — просто выражаетесь интересно. Непонятно, но очень... понятно.

— Прям, как вы сейчас! — не остался я в долгу.

Клаймич не отреагировал:

— Вы будете ей писать песни?

— Пока могут заставить — буду, потом — по ситуации.

Клаймич улыбнулся:

— Какой вы необычный и загадочный юноша, Виктор!

Я "показал зубы":

— Чем больше я вам буду казаться необычным и загадочным, тем меньше у нас будет шансов договориться.

Клаймич сразу сделался предельно серьезным и опять "внутренне подобрался":

— Почему?! Объясните мне это, Витя, чтобы случайно не возникло недоразумений в будущем!

Я пожал плечами:

— Шибко умных никто не любит, сначала я вынужден был притворяться в школе, потому что иначе просто били... — я криво ухмыльнулся.

В глазах Клаймича мелькнуло сочувствие. Думаю, музыкальному еврейскому мальчику в школе тоже, периодически, "отвешивали леща" его более приземленные сверстники.

Я встал со стула:

— Впрочем, эта проблема уже решена...

Я молниеносно пробил в пустоту "двойку", апперкот и закончил резким крюком слева.

Клаймич от неожиданности вздрогнул. Я сделал вид, что не заметил.

— Взрослые тоже таких "умников" не любят. Но с ними ТАК проблему не решишь. Приходится продолжать притворяться. Казаться таким, как все, таким каким они хотят видеть "мальчика Витю". А вот с людьми, с которыми я собираюсь работать, я притворяться не хочу. И оправдываться не хочу, за то, что я не такой как все!

Клаймич посмотрел мне в глаза, потом отвел взгляд и спросил, впервые обратившись на "ты":

— А ты собираешься со мной работать?

— Ну, а зачем бы я иначе перед вами распинался, Григорий Давыдович?!...

...Так или иначе, но совещание "за шахматным столом" завершилось в нашем номере знакомством с мамой.

Клаймич включил все свое обаяние, а включать было чего(!), и я оглянуться не успел, как Григорий Давыдович уже звонил в ресторан "Жемчужины", сообщая, что "нас будет сегодня на два человека больше"!

— Мои друзья из Ленинграда — очень приятная семейная пара, с дочерью, как раз сверстница Виктора, очень симпатичная девочка... И знакомые из Москвы, муж с женой и тоже дочерью... ха-ха... но та уже взрослая девушка, хотя тоже красавица! Ее мама преподавала сольфеджио у нас в консерватории, когда я учился. Мы, студенты, все тайно в нее влюблены были! Случайно здесь, в Сочи, встретились... Представляете, 15 лет прошло, а узнали друг друга сразу! Сейчас ее супруг какой-то большой начальник в Москве. Рядом с вами тут живут, в санатории ЦК... На озеро Рица поехали, утром звонили... Сегодня ужинаем вместе, как вернутся. Там в ресторане сегодня будет отличное варьете! Вам обязательно надо посмотреть. Уверен, что вам понравится!

Ну, и все в таком духе...

Маме нравилась Пьеха, а у Клаймича был, наверное, не один десяток всяких смешных историй из жизни артистов. Так что тем для разговоров у них хватало.

Что характерно, обо мне Клаймич сам разговор не заводил. Я оценил.

Через некоторое время, убедившись, что "с крючка" мы уже не соскочим, Григорий Давыдович отправился восвояси. А у мамы начался суетный выбор туалета "для ресторана"!

Я проблему из "наряда" делать не стал. В это время джинсовый костюм одинаково престижен, как для ресторана, так и для театра. Единственная проблема, я из него уже вырос! И если штаны нормально смотрелись с относительно высокими черными кроссовками, то рукава куртки стали безнадежно коротки.

— Зачем тебе куртка? Вечером не холодно, — резонно заметила мама, — хоть и жаль вещь, но замечательно, что ты так вырос! Отдадим кому-нибудь, ты же совсем не поносил этот костюм...

Но у меня возник другой план. Я вспомнил Роберта, барабанщика из ресторанного ВИА Завадского, и его куртку, у которой были отрезаны рукава. И пока мама вышла из номера, отхватил ножницами оба рукава.

Когда мама вернулась, ей только и осталось, что посмотреть на получившееся "безобразие", и вынести вердикт:

— А ты знаешь, даже неплохо получилось... оригинально...

Покупку дорогих часов "за 50 рублей" она тоже одобрила, со словам:

— Хорошие часы... они же теперь у тебя надолго!

"Ой, сомневаюсь!", но я промолчал.

В "Жемчужину" мы приехали на такси к 10 вечера. По счетчику поездка обошлась нам почти 3 рубля. Но 3, а не 10! Хотя, как я заметил, водитель, который нас привез, не встал на стоянку вместе с "местными" таксистами, а тут же уехал. Мдя..

Клаймич заказал на наши имена пропуск, но я решил еще раз поиграть в "американца". Я — полностью в импортных шмотках, мама выглядит потрясно в своем бледно-красном костюме "Fabriqué en France", почему не развлечься?!

— Мам, молчи и кивай... Попробуем пройти, как иностранцы!

Бедная мама уже ничего уже не успевала ответить, поскольку мы были почти у входа.

— Я думаю, что хорошая погода продлится еще долго, а шторма, в такое время года, здесь редкость! — "лепил" я бодро по-английски и, встретившись глазами с охранником бодро ему проорал:

— Hi!!!

Тот кивнул и отвернулся. Мы беспрепятственно прошли внутрь.

— И зачем ты людей обманул? У нас же должны быть заказаны пропуска! Кстати, что ты там говорил?!...

...Клаймич уже сидел во главе трех сдвинутых и сервированных столов, но из всех приглашенных, мы пришли первыми.

Вот и славно! Мы выбрали места, с которых удобнее смотреть на сцену, а у мамы было время освоиться и осмотреться.

А "осмотреться" было на что! Ресторан был роскошный... ну, по местным и "ныневременным" меркам... Круговое остекление, широкие панорамные стекла, "западный" интерьер, всякие, "типа хрустальные", висюльки сияют электрическим блеском.

— В одиннадцать часов начнется представление ресторанного варьете. Я видел их в прошлом году и представьте, Людмила Ивановна, впечатляет! Как мне рассказал метрдотель, они с этой программой ездили весной в Чехословакию и получили там Гран-при. И это при том, что там участвовали французы и итальянцы...

Я перестал слушать светскую болтовню Клаймича и, по проторенному днем пути, отправился в туалет... "попудрить носик".

Кстати, туалеты в "Хрустальном" неуловимо напоминали... метро! Просторный мраморный холл, яркий свет, стерильная чистота и гулко отдающие в пустоте шаги. Вся сантехника была исправна и везде висела туалетная бумага. На стене около раковин были электросушилки для рук. Темой не владею, но, наверное, сейчас это ультрасовременно!

На весь здоровый холл, кроме меня, тут было только два чувака в хороших костюмах и при галстуках. Явные иностранцы. Они сидели на небольшом диванчике, курили каждый по вонючей сигаре и вели неспешную беседу, о чем-то о своем...

Когда я вошел, они замолчали и проводили меня взглядами, видимо, не сумев идентифицировать. Зато, когда я вернулся в мраморную курилку, из непосредственно туалета, то один из них, в очках с тонкой золотой оправой, поприветствовал меня на английском:

— Привет!

— Salute, — вернул ему в ответ, с улыбкой.

"Пиндос! С первого слова понятно..."

А вот они так и остались в "непонятках", поэтому второй, с усиками "под Батлера", с любопытством начинает играть в "угадайку":

— Германия?

— Oh, nein! — отвечаю по-немецки и смеюсь. Изнутри поднимается непреодолимое желание "отмочить что-нибудь этакое"...

— Британия? — включается в игру "очкастый".

— Нет, — я сама доброжелательность.

— Канада?! — азартная попытка "Батлера "

Мое лицо каменеет и на нем появляется волчий оскал. От столь резкой перемены, улыбки на лицах "пиндосов" тускнеют.

— Я из КГБ! Но те, кто это узнает, как правило, живут не дольше полета пули, — мой "американский" рык приводит их в состояние ступора.

Я медленно засовываю правую руку за полу куртки. Оба америкоса сопровождают ее завороженными взглядами, их лица начинают бледнеть.

Я выхватываю... пустую ладонь и громко щелкаю пальцами. Сухой щелчок громко звучит в мраморном пространстве, отдаваясь в углах затихающим эхом:

— Я пошутил, джентельмены. Спасибо вам за столь увлекательную беседу.

Иду к выходу, а сам себя негромко и с удовлетворением информирую:

— Сделал гадость — день в радость. Мдя... а ведь верно!

...Уже подходя к нашим столикам, вижу, что народу прибавилось. Ко мне спиной сидят две женщины и мужчина.

Клаймич, заметив меня, начинает улыбаться и, дождавшись, когда я подойду, встает и провозглашает:

— А вот, позвольте представить... Прошу любить и жаловать... Виктор! Очень одаренный и талантливый молодой человек!

"Нет!!! Ну, что же это за "еb твою мать"?! Так уже даже не смешно..."

Два незнакомых лица мне улыбаются, третье аж посерело от... эмоций.

— Добрый вечер! — я само воспитание и дружелюбие, — очень приятно познакомиться, Виктор!

Приятный мужик, лет пятидесяти, даже вежливо встал, здороваясь со мной за руку:

— Александр Павлович! Здравствуй...

— Очень приятно!

Я вежливо наклоняю голову и перехожу к его жене, она, улыбаясь, тоже протягивает руку:

— Татьяна Геннадьевна!

— Очень приятно! — я галантно целую ее руку, вызывая одобрительный смех мужчин.

И... перехожу к следующему персонажу нашего... трагифарса!

"Персонаж" справляется с собой, как может...

Мне протягивают руку:

— Вера.

Я держу ее абсолютно ледяную ладонь в своей руке, и пристально смотрю ей прямо в глаза. Когда в них начинает плескаться откровенная паника, радостно восклицаю:

— О! Вера, здравствуйте! А мы с вами знакомы...

Я крепко держу ее ладонь, не давая вырваться.

— Вы меня не помните?! Вы брали у меня интервью в Ленинграде! Мама, Вера это та корреспондент "Комсомольской правды", статья которой тебе так понравилась!

Ладонь выпустил.

За столом завязывается оживленное обсуждение тем: "о, как бывает!" и "какой же ты герой!".

В этот момент подходят, теперь уже ленинградские, знакомые Клаймича. Начинается новая церемония взаимных представлений.

Естественно, когда собирается компания незнакомых людей, первым делом ищутся общие темы для общения. Тут такой темой, без всяких усилий, стал я. И наше "интервью" с Верой!

Кстати, Клаймич опять не обманул. Дочка у его ленинградских знакомых — Ольга и, правда, оказалась юной весьма миленькой блондиночкой. "Няша", как будут называть таких, лет через тридцать...

Раз я стал центральной фигурой разговора, то стоило себя преподнести в самом выгодном свете. О своем "подвиге" я скромничал. Зачем эта самореклама, если все, что нужно за меня рассказывает мама?! Мне стоит лишь бубнить фразы, типа: "ну, мам...чего ты" и "это никому не интересно".

Интересно! Еще как... Даже Клаймич, зная историю в общих чертах, слушал внимательно, и стал смотреть на меня с неподдельным уважением.

Когда за мое здоровье выпили уже второй раз, я посчитал, что дело сделано и градус пафоса можно понизить.

Всем взрослым я уже, однозначно, нравился! Оля, та вообще пожирала меня восторженными глазами. Только Вера сидела, как будто "кол проглотила", бледная и неразговорчивая, но она отговаривалась тем, что устала с дороги.

Поэтому, на слова Вериной мамы, что девять из десяти на моем месте просто убежали бы, я ответил:

— Я бы убежал, но, ведь, бессмысленно, Татьяна Геннадьевна. Если не убегать от маньяка, он будет колоть тебя ножом в бок. Если убегать, в боку будет колоть само по себе...

После этой фразы я, с совершенно невозмутимым лицом, принялся накладывать себе салат.

До первого "дошло" до Клаймича, он задергался и придушенно захрюкал, а вслед за ним "волной хи-хи" накрыло и всех остальных. Ну, кроме Веры... Она вымученно улыбнулась и опять уставилась на сцену, где шли последние приготовления к выступлению варьете.

Наконец, зазвучали трубы и ритмично забили барабаны. В зале медленно стал гаснуть свет и, одновременно с этим, увеличивалась яркость прожекторов направленных на сцену. Неожиданно весь свет погас полностью. В ресторане повисла тишина, смолкли голоса, стих даже стук вилок и ножей.

Очень тихо, словно издалека, свое одинокое соло завел саксофон и, в медленно наливающимся круге света, на сцене появился конферансье в смокинге. Негромко, словно делясь чем-то доверительным, он начал:

— Дорогие зрители, в этот прекрасный летний вечер, мы Вам расскажем совершенно удивительную историю, которая произошла в одном маленьком городе, где жили три лучшие подруги.

Саксофон продолжал свою грустную песню и конферансье, не меня тона, повторил эту же фразу на хорошем английском.

Появился второй круг света и осветил небольшую лавочку на которой сидели три девицы в платочках.

Конферансье начал задушевно рассказывать, что эти три девушки никогда из своего городка не выезжали, но однажды они нашли на старом чердаке волшебный ковер самолет и полетели на нем посмотреть мир.

Дальше, этот "острореалистичный" сюжет был построен вокруг экскурсионного полета "Кover Airlines" по странам и континентам.

Девицы прилетали на очередной континент и местные аборигены танцевали им свои "песни и пляски народов мира". Ну, а три подруги, на алаверды, исполняли что-то русское с элементами спортивной акробатики!

Музыка наяривала, костюмы менялись, барабаны барабанили, огоньки мигали, трубы дудели, девки прыгали и дрыгали ровными и прокачанными ножками — публика радостно хлопала и балдела...

Я сначала смотрел с интересом, но довольно быстро заскучал. Когда же наши русские девчонки в коротких юбчонках стали отплясывать канкан с пингвинами в Антарктиде, я решил, что пора "проветриться"...

Поскольку за столом все были поглощены происходящим на сцене, моему "дезертирству" никто не помешал.

Сначала я отправился к стойке бара и на чистом "американском", с акцентом Восточного побережья, заказал растерявшемуся бармену коктейль "Bloody Mary". При этом чуть не спалился, поскольку только в последний момент сообразил, что названия тех коктейлей, которые знаю я, могут ничего не сказать даже самому "продвинутому" бармену этого времени. Но спасительная красотка "Кровавая Мэри", вероятно существовала вечно!

Глядя на меня, бармен колебался. Чтобы направить ход его мыслей в правильное русло, я небрежно положил на стойку "четвертной" и отвернулся.

В момент представления, у бара клиентов не было и царил полумрак, с виду "Мэри" от томатного сока не отличишь... ну, и 25 рублей... Короче, спустя минуту, я получил свою "Bloody Mary", в которой оказалось много сока и почти не было водки!

"Не-еее! Так не пойдет... Стакан сока за 25 рублей, это жирно даже для "Жемчужины"!" Я обернулся к, деловито протиравшему стаканы, бармену и, показывая на свой коктейль медленно сказал по-английски:

— Мистер, "Кровавая Мэри" хороша русской водкой, а не русским соком. Водка! Тут нет водки!

Бармен бросил опасливый взгляд мне за спину и, схватив стакан, начал совершать с ним какие-то манипуляции под стойкой. Когда мой напиток вернулся ко мне, водки в нем, вероятно, было больше, чем сока! Дрогнула рука бармена в ответственный момент! Ха-ха...

Я удовлетворенно кивнул после "дегустации" и опять отвернулся от бармена к сцене. Вовремя...

Вера подошла уже, почти, вплотную.

— Вот ты где...

— Мы поменялись ролями? Ты меня преследуешь?! — я насмешливо улыбнулся.

— Нам надо поговорить... — моя улыбка взаимности не встретила.

На ней было длинное светлое платье, почти до пола, широкие... бретельки... ну, или как оно там у них называется... Короче широкие полосы ткани, удерживали платье на плечах, а сами загорелые красивые плечи и руки оставляли открытыми.

"А девочка не хилая, то-то я тогда в квартире на ней не удержался!"

Воспоминание, о том, как сильное тело очень красивой девушки билось между моих ног чуть не скрючило меня на барном стуле.

Я судорожно сделал большой глоток, волна тепла поднялась из живота и мягко стукнула в голову.

— Надо — значит поговорим... Но не здесь же, а то нас уже ищут, — я поднял руку и помахал, как-бы давая понять, где мы. Правда никто нас не искал, но Вера не стала оборачиваться к залу, поэтому и возразить ей было нечего.

— Давай завтра, на стадионе. Кстати ты зря перестала бегать, форму надо поддерживать... тем более у тебя это хорошо получается.

— Я КМС по легкой атлетике, — Вера криво усмехнулась.

— Понятно, почему я тогда чуть не сдох... — я улыбнулся куда дружелюбнее ее и залпом допил свой "сок"...

Мы раздельно вернулись за столик и еще минут двадцать наблюдали наивное, по меркам 21 века, "шоу", окончание которого потонуло в искренних аплодисментах и одобрительных выкриках подвыпившей, и в основном, иностранной публики.

За нашим столом сначала бурно обсуждали увиденное и, все-таки, "слишком откровенные наряды артисток". Впрочем, все присутствующие сошлись во мнении, что такие туалеты рассчитаны на потребу западной публики и что, если захотим, то мы переплюнем Запад даже в "полуголых" варьете. Потому что наши женщины — самые красивые женщины в мире! Выпили за женщин.

Затем Клаймич вдарился в легкие воспоминания, какое красивое сопрано было у Татьяны Геннадьевны, мамы Веры, и как все студенты "консервы" были влюблены в свою красивую преподавательницу.

Выпили за "красавицу Татьяну", потом за ее "такую же" красавицу дочь, затем по очереди за всех оставшихся дам! От мамы последовал ответный тост "за наших мужчин", от них — тост за "верных женщин",

Тут уже и я не сдержался, слегка расслабившись от выпитого, и выдал анекдот:

— Одна женщина рассказывает подруге:

— Встречаюсь с двумя мужчинами и не знаю, кого выбрать...

— А что тебе сердце подсказывает?

— А сердце подсказывает — не страдай фигней, муж узнает — убьет всех троих!..

За нашим столиком заржали так... что посмеялась, наконец, даже Вера. Все-таки, шутки "моего" времени имеют здесь просто фантастический успех!

Решив не упускать момент, и подстегиваемый выпитой водкой, я заявил:

— А я знаю еще один смешной анекдот, но его нужно показывать в лицах. Вера вы мне не поможете?

"Не помогу! Отвали! Не смей!" — яростно ответили мне глаза Веры, но я встал и направился к ней:

— Большое спасибо!

Провожаемый улыбками и заинтересованными взглядами всех сидящих за столом, я подошел к напряженной, как струна Вере, опустился на одно колено и взял ее вздрагивающую ладонь в две свои:

— Любимая! Мы не сможем больше встречаться. У меня появилась постоянная женщина...

Я покаянно опустил голову под смешки и напряженное внимание присутствующих:

— ...и это очень серьезно...

Преодолевая нерешительное Верино сопротивление, я прижал три сцепленные ладони к губам и сымитировал всхлип:

— У меня вчера мама с дачи вернулась!

И я кивнул в сторону мамы, под хохот присутствующих...

Когда я, с довольной улыбкой, поднимался с колена, выпуская ладонь девушки, то Вера неожиданно и весьма больно, на короткое мгновение, сжала мои пальцы.

Могу собой гордиться, на моем лице не дрогнул ни один мускул! Более того, я отпустил великолепный, в своем лицемерии, комплимент:

— Спасибо, что согласились подыграть! Мы могли бы выступать дуэтом... на сцене!

В ответ я удостоился не менее лицемерной улыбки и злого взгляда красивых изумрудных глаз.

Время уже приближалось к часу ночи, и гости ресторана начали постепенно расходиться.

Стали собираться и мы. Клаймич попытался тайком расплатиться за всех, но это было бдительно пресечено остальными присутствующими. Затем, весело галдящей компанией, мы двинулись к центральному входу "Жемчужины".

В самой гостинице проживал только Клаймич. Его ленинградские друзья, с "няшей" Оленькой, жили в санатории им. Орджоникидзе, Вера с родителями в санатории ЦК, ну, и мы рядом с ними, в "Салюте".

— Витя, так я заеду завтра после обеда? — уточнил Клаймич.

— Давай завтра в кино сходим? — шепот "няши" и влажный клочок бумаги с номером телефона, сунутый мне в ладонь.

— Семь утра... — и чуть дрогнувшие, в согласии, ресницы Веры...

* * *

Проспал...

Утром я, банально, проспал!

Когда я соизволил продрать глаза моя новая немецкая "Ruhla" показывала 8:34. Вряд ли, чувства девушки, какие бы они ни были, так сильны, чтобы ждать меня полтора часа.

Впрочем, что ни делается... Зачем мне официально ставить точку в отношениях с Верой? А ведь другой, тема её "поговорить" и быть не могла. И как там еще карта ляжет, кто знает... Поживем — увидим. Я и в ресторане-то её "троллил" больше от неожиданности, чем из вредности или обиды.

Ну, а уж "няшу" в "синемашу" я тем более вести не собираюсь! На фиг?! В самом лучшем случае, обслюнявим друг друга на последнем ряду, а потом не буду знать, как от нее отделаться. Да, и первые чувства ребенка поганить... Мдя. Лучше лишний раз Алисию под душем вспомнить...

...Днем заезжал Клаймич, немного рассеяно сообщил, что Пьеха в восторге от "Карусели", которую он напел ей сегодня утром по межгороду. Хочет встретиться с "молодым дарованием", когда оно — "дарование", вернется в Ленинград и просит разрешение уже сейчас включить песню в свой репертуар.

— В этом есть смысл, Витя, — так же, немного отстраненно, пояснил Клаймич, — пока они напишут музыку, подготовят аранжировку, утвердят во всех инстанциях, запишут... Только вот денег сейчас, таких нет... но в течении четырех-пяти дней недостающую сумму мне переведут по аккредитиву... Нет ни малейших оснований переживать по этому поводу...

— Конечно, конечно! Григорий Давыдович, — встряла, слушавшая весь этот монолог мама, — никаких финансовых проблем у нас нет, отдадите, когда вам будет удобно!

"Ути, мой родной, начинающий капиталист-переговорщик!", — мысленно усмехнулся я.

Что меня удивило, так это реакция Клаймича. Точнее полное отсутствие, этой самой реакции. Спокойно, словно не слыша слов мамы, он смотрел на меня, ожидая ответа.

— Все терпит... хоть до Ленинграда, Григорий Давыдович.

— Может быть тогда, действительно, отложим до возвращения в Ленинград? — ухватился за мои слова Клаймич, — вы же понимаете, — тут он уже посмотрел и на маму, — большие переводы отслеживаются... не хотелось бы лишних вопросов.

Мама согласно кивнула, но обижено поджала губы. Реакция Клаймича от её внимания не ускользнула.

Потом Григорий Давыдович еще некоторое время помялся, поговорив ни о чем, и, наконец, задал вопрос, который ему, видимо, не давал покоя:

— Витя, а ты уверен, что разумно отдавать такую песню, как "Карусель"? Ведь если создавать что-то свое, то...

Он не договорил и многозначительно посмотрел мне в глаза.

— Григорий Давыдович, не вижу никаких проблем. Как писать песни, я уже понял. Что нужно, чтобы они становились популярными, мне тоже, более-менее понятно... Напишем еще! Пусть эти, уже написанные, мне имя сделают. Дальше проще будет... — я засмеялся.

Клаймич пожал плечами и кивнул, его моя уверенность может и не убедила, но спорить он не стал.

— Григорий Давыдович, сегодня "Аэлита" играет в ресторане "Кавказ", тут неподалеку... Не хотите к нам присоединиться вечером, часиков в девять? — я излучал безмятежность и спокойствие.

— Конечно. Спасибо, я приеду... — сразу согласился Клаймич.

— Приводите с собой Александра Павловича с супругой... и с Верой, конечно... старая знакомая, как-никак, — я засмеялся.

— Приглашу! Вы им понравились... А как насчет Сергея Валентиновича с Ларисой Олеговной и Оленькой?! — хитро прищурился "музрук" Пьехи.

— Обязательно приводите, — воскликнула мама, — очень приятные люди!

Я кисло улыбнулся:

— Я предпочел бы Веру, "Оленька" — слишком навязчива...

— Переживешь, — отрезала мама, — нам, взрослым, будет веселее, а Оля очень симпатичная девочка и совершенно не навязчивая!

"Понятно, демонстрация для Григория Давыдовича, кто тут главный!"

— Конечно, мам, как скажешь, — покорно согласился я.

— Тебе, что Оля так не понравилась? — тут же смягчилась мама.

— Да, нет... хорошенькая, — я не стал отрицать очевидного, — просто мне нравятся женщины постарше! Вера, например... — дурашливо хихикаю.

— Это, пожалуйста, выбирай ту, чтобы тебе нравилась... Мне точно не понравится ни одна!

Клаймич заливисто смеется. Мама улыбается. Я, изо всех сил, тоже стараюсь улыбаться.

Эту фразу я слышал и в двадцать лет, и в двадцать пять, и в тридцать, и в тридцать пять... А потом мама умерла.

И вот теперь я ее снова слышу. В четырнадцать. И мама... Молодая, красивая, веселая... живая. Я делаю вид, что прослезился от смеха.

Замечаю быстрый настороженный взгляд Клаймича. Срочно отбрехиваюсь анекдотом:

— Сын привел троих девушек домой, и говорит маме:

Мама угадай которая из них моя невеста?

Вон та слева.

Как ты догадалась?!

Она, как зашла, сразу бесить меня начала.

Мама и Клаймич хохочут!

* * *

В ресторане наша компания получилась настолько многочисленная, что просто... удивительно!

Два "мамонта", их "дружбан-однополчанин" Арсен с отцом, который напросился послушать песни, а больше посмотреть на "типа" по чьей просьбе пересматривают судебные решения... "Тип" — это я, если что! С мамой. Так же пришел главврач Михаил Афанасьевич со своей супругой Еленой Сергеевной — приятной стройной женщиной, лет на десять младше мужа. Сейчас такая разница в возрасте редкость, поэтому обращает на себя внимание. Ну, и по "мелочам": наши "пляжные друзья" — Степан Захарович с супругой, а так же Коля, Света и Саша Завадские... Когда, минут десять спустя, к нам присоединились приехавший Клаймич с семейством "Няши", то за сдвинутыми столами собралось пятнадцать(!) человек!

— Саша с Таней приедут чуть попозже, — объявил Клаймич, — они из Адлера только что вернулись, встречали в аэропорту знакомых из Риги.

— Идем на рекорд посещаемости ресторана?! — пошутил я, — с ними нас станет семнадцать или восемнадцать?

Немудреная хитрость с Клаймичем не "прокатила", он улыбнулся и негромко ответил:

— Нет, сегодня Вам, Витя, придется наслаждаться компанией Оленьки — Вера неважно себя чувствует.

"Ну, да! Конечно!"

— Да и Таня с мужем ненадолго заедут, не хотят в первый день друзей оставлять...

— Так тем, с самолета, все равно ужинать надо! Позвоните им, пусть берут с собой друзей и приходят все вместе, — сразу предложил я, — больше народу — веселее танцы!

Клаймич чуть задумался, потом согласно кивнул головой и пошел звонить...

Ну, что сказать?! "Посиделки" удались на славу! Кавказская кухня ресторана оказалась выше всяких похвал. Директор ресторана, пожилой армянин, был старым знакомым отца Арсена — Михаила Аваковича, поэтому официанты — суетились, повара — старались, мы — наслаждались!

...Вторым сюрпризом стал приход Веры. "Вторым"... Потому что первым была "БЛАНДЫНКА", вах! "Знакомыми из Риги" оказались отец с дочерью.

— Веверс, — совершенно безэмоционально представился высокий худощавый мужчина и четко, как гестаповец из "17-ти мгновений", боднул головой. Его узкое, я бы сказал "аскетичное", лицо даже не дрогнуло в каком-либо подобии или намеке на улыбку. Сухой ровный, какой-то безжизненный голос, резкий прибалтийский акцент, светлые волосы с намечающимися залысинами. Странный и не очень приятный тип.

— Знакомьтесь, Имант Янович! Мой коллега... — представил всем нам этого "типа" Верин папа, — а эта красавица, его дочь — Альдона! Прошу любить и жаловать!

Опа!!! Буквально, в паре метров от меня, стояла... СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА! Как из старого советского мультфильма. Хотя сейчас-то он, наверное, еще не старый...

Высокая девушка, блондинка... Нет, не так! Высокая красавица с белоснежными волосами! Сходство со Снежной Королевой усугублялось еще и тем, что одета девушка была в белый льняной брючный костюм, а очень светлые, скорее всего, крашенные волосы, свободно падали на плечи.

Несмотря на то, что она была красавица, а этот Имант приятного впечатления не производил, с первого взгляда было ясно, что они отец и дочь.

Приезд новых людей придал дополнительный импульс нашему застолью! Хотя обе "прибалтийские персоны", поначалу, сидели истуканами, но Верины родители были приняты тепло и тут же включились в общий разговор.

Ха... Альдону Клаймич посадил рядом со мной. На самом деле он, видимо не без тайного умысла, попытался этот стул предложить Вере. Но "зеленоглазая вражина" быстро плюхнула свою спортивную попку на свободный стул подальше, таким образом, нас с ней разделила "Снежная Королева".

Клаймич пожал плечами, улыбнулся и заявил:

— Виктор оставляю на твое попечение этих двух очаровательных красавиц! Альдона, этот молодой человек очень талантлив и уверен, что скоро станет очень знаменит! Не обижайте его!

"Охренительно закончил представление!", — обалдел я от концовки. Надо было срочно выправлять положение.

— Альдона, что можно тебе предложить: водка, коньяк? Мы с Верой, наверное, как обычно, будем чачу? — я бросил ехидный взгляд на традиционную жертву моего "троллинга".

Прибалтка лениво оторвалась от рассматривания ресторана и нехотя перевела на меня взгляд ярко-голубых глаз. Лет двадцать пять, правильные, немного резкие черты лица, удивительно голубые глаза, тонкие, но четко очерченные губы — очень красивая... скульптурной красотой... И абсолютное спокойствие в лице и взгляде.

"Гитлерюгенд" — самопроизвольно всплыло из глубин подсознания. Точно! "Истинная арийка, характер нордический, беспощадна к врагам рейха"! И папаша еённый сразу вызвал ассоциацию с "гестаповцем".

"Эх, лажанул товарищ Сталин... не тех камрадов в Биробиджане надо было собирать."

— А папаа не выпорет попкуу за водкуу? — слегка растягивая гласные, насмешливо поинтересовалась, в рифму, "истинная арийка".

— Не, папа далеко, попке ничего не угрожает. Но мне приятно, что ты о ней подумала! — только и нашелся я.

Вера склонилась к уху Альдоны и что-то ей сказала. Легкая, почти незаметная тень, промелькнула на лице "гитлерюгенда":

— Извини-и...

Повисла неловкая пауза... Я судорожно складывал в уме ответную рифму...

— Моя душа страдает робко,

Обижены она и попка,

Ах, как обиду мне унять?

Сходи со мной потанцевать?!

Альдона вздернула бровь и повернулась ко мне уже всем корпусом, льняная блузка натянулась на груди.

"Трешка, хорошая такая трешка", — я сглотнул.

— Неплоохо... Быстро. А что еще можешь?

— Ну, в десять часов тут ансамбль начнет играть. Споют несколько моих песен. Под ту, которая называется "Карусель", ты и сможешь со мной потанцевать, — я попытался изобразить свою самую милую улыбку!

В ресторане и за нашим столом было шумно, в колонках звучал магнитофон, несколько человек одновременно что-то вещали. Поэтому, чтобы услышать о чем мы говорим, Вере пришлось тоже развернуться ко мне.

"Тут трешка, там трешка, еще чуть-чуть и двинусь я немножко", — эту рифму я озвучивать уже не стал!

Встретив мой взгляд, Вера тут же отвернулась.

— Посмотрел косо на девушку — обидел. Посмотрел прямо — оскорбил. Вообще не заметил — обидел и оскорбил. И где тут логика?! — пожаловался я Альдоне.

— С чего ты такое решил? — тут же дернулась Вера.

— Мы по утрам бегаем на стадионе, а я сегодня проспал и не пришел. Вот теперь Вера со мной не хочет разговаривать, в отместку, — выдал я свою версию для "мисс Веверс", если правильно запомнил фамилию ее отца.

— Не придти на свидание к девушке — совершить смертельный грех... в ее глазах, — насмешливо чуть скривила губы прибалтка.

— А мне говорили, что если хочешь произвести впечатление на девушку — не приди на первое свидание, она так обалдеет, что запомнит тебя на всю жизнь! — сострил я.

Хмыкнули обе, правда с разными эмоциями.

— Запомнить запомнит, но на второе свидание парень уже может не расчитывать ... — соизволила принять участие в разговоре Вера, — к тому же и свидания, в нашем случае, быть не могло, — добавила "вражина".

— Не известно кому повезет, — не остался я в долгу, — это как в том анекдоте:

— Девушка, а можно с вами познакомиться?

— Нет.

— А почему?

— Ты-хороший, жизнь тебе ломать не хочу.

Анекдотец — так себе, тем более, что девушки традиционно не любят анекдоты про себя, но "Снежная Королева" неожиданно рассмеялась. Видимо, что-то личное! А смеется, ничего так... зубки ровные и белые, голосок звонкий и моська сразу стала... ути-пути! Впрочем, ненадолго. Через секунду — снова красивая бесстрастная маска. Вера только криво улыбнулась.

Смех Альдоны не остался незамеченным остальными присутствующими за нашим столом. Тем более, что "мамонты" и их дружбан Арсен, уже давно бессильно пялились на красоток с другого края длинного стола.

— Витя, ты никак смешишь девушек очередным анекдотом? — доброжелательно улыбаясь, поинтересовался Александр Павлович — Верин папа.

— Ну, Вера равнодушна к моим чарам, пытаюсь очаровать Альдону! — важно надувшись, ответил я под смех всех собравшихся.

— Я бы, на месте девушек, был бы к Виктору более внимательным, — смеясь, подыграл Клаймич, — он скоро будет знаменит и окружен толпами поклонниц — предсказываю!

Его поддержал наш главврач — Михаил Афанасьевич:

— Музыканты санаторского ансамбля тоже говорят, что наш Витя скоро станет "ого-го"!..

— Вераа, так может и правда его окрутить? Покаа конкуренток не набежало? — оценивающе разглядывая меня, демонстративно поинтересовалась Альдона.

Стол притих, с улыбками ожидая ответа. "Вражина" дернулась от неожиданности и мучительно стала подбирать ответ.

"Мдя. А Альдона-то побойчее будет...".

— Можно и "окрутить", но я с ним раньше познакомилась. Имей виду! — кривясь в улыбке, наконец, "родила" Вера.

"Упс! Нежданчик! "Вражине" хватило соображалки отшутиться, а то я уже и не ждал".

Все весело засмеялись. А я уловил жутко ревнивый взгляд "няши" Оленьки.

— Не ссорьтесь девочки... Хотя, что я говорю?! Ссорьтесь, красавицы! Деритесь из-за меня! Ревнуйте! Я чувствую себя богом!!! — я откинулся на спинку стула, запрокинул голову к "небесам" и раскинул руки в стороны.

Смех за столом перешел в хохот. Улыбнулся даже Альдонин замороженный папашка.

В этот момент, раздались первые аккорды живой музыки. "Аэлитовцы", как-то незаметно для всех нас, "просочились" на сцену и приступили к работе.

Народу в ресторане было много, а сам он солидных размеров, не чета частным "кабакам" постсоветского Сочи. Конечно, по многочисленности нашей компании, равных не было, но все столики были заняты, "резерва" и мест свободных не наблюдалось вовсе.

Поэтому, когда "Аэлита" начала играть, уже неплохо расслабившаяся, публика пустилась в пляс. Популярные песни этого времени зазвучали одна за другой, быстрые композиции чередовались с медленными. Мужчины в костюмах, минимум в рубашках с галстуками, и тетеньки, разных лет и форм, в "вечерних" платьях, кто смешно — кто вяло, дергались в "современных" ритмах, и органично сплетались, друг с другом, в медленных мелодиях.

"Моя" песня прозвучала пятой и это были "Городские цветы".

— Ну, ты спрашивала, что могу... Это для затравки... — негромко сказал я в аккуратное ушко Альдоны, при первых знакомых аккордах.

Новая песня, привлекла внимание публики, особенно после того, как за нашим столом стали ритмично хлопать во время припева.

"...Городские цветы, городские цветы, Вот опять я кричу вам сквозь грохот и дым...", — душевно выводил Сергей.

"...Городские цветы, городские цветы, Навсегда завладели вы сердцем моим...", — подпевал сначала только наш стол, а в конце песни, уже и пол ресторана.

Аплодисменты были... ну... удовлетворяющие мое самолюбие!

Успех песни вызвал за столом новую волну оживления и череду тостов: за меня; за мою маму; за успех; за то, чтобы не зазнался, когда стану знаменитым; за всех присутствующих и т.п.

Коля Завадский, на какое-то время, стал центром всеобщего внимания, рассказывая о том как мы репетировали и записывали песни. А вот Клаймич тихонько помалкивал, изредка поднимая тост или поддерживая чужой.

"Семейный альбом" и "Маленькая страна" особого внимания у ресторанной публики не вызвали, а вот под "Теплоход" все дружно отплясывали и подпевали!

Короче, вечер протекал интересно и разнообразно... К двум нашим красавицам периодически подкатывали, разной степени "выпитости" и привлекательности, мужички, но были ими дружно "отшиты".

Один из них, сдуру, попытался проявить настойчивость, но "мамонтам" и Арсену был нужен только повод, проявить свое "джентельменство".

От членовредительства, сильно струхнувшего и моментально протрезвевшего, мужичка спасло только то, что когда я попытался остановить приближающихся к нему "мстителей", Арсен, не рассчитав сил, неудачно меня "отодвинул", и я уселся задом на пол.

"Мужичок" был моментально забыт и незаметно слинял. Димон сразу поднял меня за шкирку, а Леха сгреб Арсена в охапку, с высокоинтеллектуальным вопросом: "Братан, ты bля охренел?!"

Тут же Арсену прилетела нехилая оплеуха от отца, и хотя вопрос заданный Михаилом Авваковичем по-армянски, остался нами не понят, но по экспрессии заметно превосходил Лехин.

Теперь я уже закрывал собой Арсена, вереща, что это случайность и вообще я не в обиде!

Короче, совместными усилиями все утряслось, Арсена оправдали и простили, а происшедшее "запилось" очередными тостами.

Моя трезвость, сегодняшним вечером, подразумевалась априори. Не предложили запить, с горя, даже роль половой тряпки... Гады!

За всем столом трезвенников было только трое: я, "Няша" и Саша Завадская. Даже Вера с Альдоной, и те, хлебали "Киндзмараули"!

Кстати, "Няша" подловила меня на выходе из туалета с тупыми обидками, что я ей, видите ли, не позвонил...

Тяжко вздохнул и, молча обойдя препятствие, я направился к нашему столу. Когда подошел, "Аэлита" заиграла "Карусель". Я положил руку на ладонь Альдоны, разговаривающей с Верой и устало произнес:

— Пойдем танцевать, это та самая "Карусель" сейчас звучит.

Чуть повернув голову, Альдона высокомерно посмотрела на "мелкое недоразумение" и что-то хотела сказать... но почему-то передумала, молча встала и пошла со мной к другим танцующим парам. Первый раз за весь вечер!..

Если мой рост стал сейчас 172 сантиметра, то ее был сантиметров на пять выше. Плюс какие-то каблуки... Так что ее "благотворительность" от легкого унижения меня не спасала.

Короче, сколько не "пыжься", а про свой шесток пока забывать не следует.

— Чего вдруг молчиим? Целый вечер стеснительностью не страдаал... — ехидно поинтересовалась "Королева".

— Ну, ты так близко... мои ладони на твоем теле... От тебя так волнующе пахнет... я же подросток, у меня все мысли ниже пояса, не до языка сейчас, — совсем "охренев", заявил я.

Не изменившись в лице, Альдона чуть отстранилась и посмотрела вниз:

— И где же "мысли"?! — иронично поинтересовалась она.

— Ладно... извини... пошутил. Не обижайся, — бlя, я кажется покраснел, — Спасибо, что согласилась потанцевать. А то чего-то утомил вечер...

Держались мы, надо сказать, довольно близко друг к другу. Я не наглел, она не отстранялась, поэтому глаза были рядом. Девушка внимательно посмотрела и спросила:

— Все, вроде неплохо, чего ты загрустил?

— Устал тут сидеть. Дел много, а они не движутся, — неожиданно для себя пожаловался я.

Музыка закончилась. Вокруг зааплодировали. Я стал испуганно озираться, но хлопали Валентине и музыкантам "Аэлиты", а не нашей паре, хотя внимание мы и привлекли, я заметил.

— Давай выйдем на террасу, на пару минут, — предложил я девушке.

Она опять посмотрела мне в глаза, чуть помедлила и согласно кивнула.

Я решил воду в ступе не толочь и выяснить то, что меня заинтересовало сразу, в лоб, как говорится...

На террасе ресторана курили несколько мужчин, хотя никто не мешал им это делать и в зале.

Мы отошли в дальний угол.

— Альдона, ты умеешь петь?

— ? — многозначительно изогнутая бровь.

— Ты петь умеешь? — снова повторил я свой вопрос.

— Умею, и неплохо, а что?.. — на этот раз ответила девушка.

— Хочешь стать богатой и знаменитой?!

— Неет...

— Жаль. Это все, что я хотел узнать. Пойдем в зал. Спасибо тебе за танец.

"Как упоителен в России хруст облома... Как бы это не стало тут хитом моей второй жизни.".

Вернулись за стол мы под заинтересованные взгляды. Я насчитал три: мамин, Верин и "Няшин".

Потом "Аэлита" еще раз исполняла "Карусель", все подняли прощальный тост, затем еще один, после долго и искренне прощались у ресторана: расходились и разъезжались по домам.

Леша с Димоном пошли провожать нас с мамой, "чтобы проветриться", как они заявили. Собственно, не лишнее... парни неплохо сегодня "расслабились"... Да, и пообщаться за столом в ресторане, особо не удалось — сидели же в разных концах.

По дороге обменивались последними "курортными" новостями. Хотя самую интересную их часть парни рассказать мне, явно, не могли, по причине присутствия рядом мамы! А может и не стали бы... Типа, рано мне про ТАКИЕ похождения слушать. Кобели!..

А мне, по ходу, только слушать и осталось... Надеюсь пока.

Но была новость и настораживающая. Позавчера к пацанам подковылял уголовного вида доходяга, который, на голубом глазу, предложил отозвать из прокуратуры Лехино заявление о пересмотре дела.

— Предложил тысячу рублей! — с благоговением, округлив глаза, заговорщически прошептал Леха... и парни дружно захохотали.

— Врезать бы ему, — отсмеявшись, сказал Димон, да он и так скелет — кости одни... сдохнет от хорошего удара. Да и никто он, так.. на побегушках.

— Ребята , — заволновалась мама, — а эти уголовники не попытаются вам что-нибудь сделать, исподтишка?!

— Нет, Людмила Ивановна! — успокоил ее тут же Леха, — меня уже в местной прокуратуре дважды опрашивали, а тех двух козл... гавриков, уже в СИЗО определили.

— Вот это хорошо, — успокоилась мама.

Мы поднялись в наш "люкс", где еще добрый час проговорили про всякую всячину. Обсудили новых знакомых, реакцию ресторанной публики на мои песни, дружно еще раз простили Арсена и подхихикивая, "восхитились" моим танцем с красавицей Альдоной.

Наконец, парни засобирались и, договорившись созвониться, мы пожелали друг другу спокойной ночи. После их ухода, мама пошла в душ, а я, раздевшись до трусов, вышел подышать на балкон.

С высоты четвертого этажа, я увидел спины удаляющихся в ночной сумрак "мамонтов", сладко зевнул и решил, пренебрегая душем, сразу завалиться в кровать.

Денек сегодня выдался насыщенным и информативным. Песни в ресторане приняли "на ура", по крайней мере "Теплоход", "Цветы" и "Карусель". А я, ведь, так Клаймичу и предсказывал! Значит реакцию публики предвидеть могу. А это очень важно.

С самим Григорием Давыдовичем обсудить "ресторанный бенефис" после сегодняшнего застолья не получилось, но "по ходу" удовлетворенными взглядами мы обменивались неоднократно.

Отдавая дань первобытным инстинктам, я перегнулся над перилами и смачно плюнул вниз. "Раз забрался высоко, то плюй вниз — не стесняйся!"

Чуть хмыкнул над этой козлиной философией и, с закрывающимися глазами, доковылял до кровати. Когда мама выходила из душа и выключала свет, я уже не слышал...

* * *

Утро началось банально... Продрал глаза, брызнул водой на моську и, просыпаясь на ходу, поплелся на стадион. Странно. Гнусное начало утра, откровенно говоря... а привык...

Упс... А у нас гости! Точнее гостья. Женская фигурка в белом спортивном костюме и накинутом на голову, белом же, капюшоне, неспеша трусила по дальней стороне дорожки.

"А ты настойчива, подруга! Ладно, побежали выяснять отношения. Хрен с тобой... Хоть оделась в этот раз в "фирмУ", а не в какую-то бесформенную хламиду".

Постепенно увеличивая темп бега, я, на втором круге, догнал свою "несостоявшуюся подругу". Девушка обернулась...

"Еще раз "упс!".

— Доброе утро, — я легонько кивнул головой и с невозмутимым видом продолжил утреннюю пробежку.

"Интересно девки пляшут! Добро пожаловать... Альдона!"

Де жа вю... Только наоборот...

Теперь я бегу первым номером, а, ответно кивнувшая, прибалтка, повисла у меня на "хвосте".

"Ну, не нарвусь же я на КМС-ов два раза подряд!"

Четыре круга я прошел в среднем темпе, а на пятом стал постепенно ускоряться. "Хвост" неотрывно шлепал за спиной.

На шестом я откровенно пошел в отрыв... На седьмом... тоже...

Заканчивая, в таком же темпе, восьмой, я уже смирился, что "оторваться" не получится...

"Бlя... да, что же это такое..."

Несчастливый стадион! Никогда, за два детства, не был в такой отличной форме, а здесь мое самолюбие жестоко отымели... дважды... бабы!..

Постепенно сбавляю темп, и к зоне турников приближаюсь практически шагом.

Пересиливаю себя и оборачиваюсь:

— Позволь тебе сделать комплимент. Ты, Альдона, в прекрасной форме, я три круга пытался "убежать" — не вышло!

Я "весело" смеюсь:

— А пару дней назад пытался догнать Веру и, тоже не получилось! Надеюсь ты минимум мастер спорта, а то мое самолюбие сдохнет от огорчения!

— Аминь... — ровно отозвалась блондинка, — не мастер...

— Все, я — неудачник! Пойду повешусь... на турнике..

К турникам "СнежКо" не пошла. Пока я подтягивался на перекладине и крутил "солнышко", она, позевывая, "тянулась" на болельщицких скамейках.

"А хорошая такая растяжечка... Размах ног два с лишним метра!.. Мдя!"

На стадион подтянулся "гиревик" Олег. Гири свои он хранил в какой-то подсобке у стадионного сторожа. С отрешенным и "ничегонезамечающим" лицом, он лишь слегка махнул мне рукой и, раздевшись по пояс, начал "играть" со своими двухпудовиками. Мощные мышцы буграми перекатывались по лоснящемуся от испарины телу. Тяжеленное железо, периодически, парило в воздухе, как пух!

"Зачетное представление!" — мысленно восхитился я, сам банально отжимаясь на кулаках, — "Вот шо бландынка жывотворящая делает!"

Недостатком терпения, в этом детстве, я не страдал... Вслед за турником и отжиманиями, последовало стояние на голове, впереди маячили качание пресса и бой с тенью.

Не я приперся в семь утра на стадион с явной целью "поговорить". Я сюда пришел заниматься спортом. Так что ты первая разговор и начинай!

Когда я стал прыгать и пихаться кулаками по сторонам, терпение "Ее Величества" кончилось.

— Боксом занимаешься? — снисходительно поинтересовалась красавица, подходя к "Машине смерти" (это я... если чо!).

— Чемпион Ленинграда... ну, в своем возрасте... — небрежно приукрасил ситуацию я.

— Чего не Союза? Не вышло?!

"Чего ж мне одни "гадюки"-то попадаются? Карму почистить, что-ли в церкви... Ха-ха... Сказать попу: — А наворожи-ка мне, батюшка, чтобы красивая и добрая, а то все красивые и злые! А тот мне: — Иди-ка нахер, сын мой, тут церковь, а не отдел ненаучной фантастики!"

Я представил себе эту картину: толстый благообразный поп с широченной бородой и золотым крестом на пузе, басом нараспев, посылает меня "н-а-х-е-р", кладя следом крестное знамение!

Не сдержался и захрюкал от смеха. Поймал сверлящий взгляд Альдоны и не стал спорить:

— Да, не вышло... Говорю же — неудачник!

Блондинка продолжала молча препарировать меня взглядом.

— Здравствуйте, девушка! Привет, Витя. А я смотрю, с кем наш боксер тут общается?!

Олег подошел к нам во всей красе — мощь и сила, доброжелательная улыбка и приятный баритон:

— Познакомишь меня с такой красавицей?!

— Конечно... Альдона. Олег.

— Откуда у вас такое необычное и красивое имя?!

— Нет, — голос прибалтки безэмоционален.

— Что "нет"? — удивился Олег.

— На все — "нет", на познакомиться, на имя и на дальнейшее общение. Сразу, чтобы сэкономить вам время.

— Почему? Можно узнать? — мужик, явно, не привык к такой реакции.

Точнее ТАКОЙ мужик не привык к ТАКОЙ реакции!

— Не хочуу. Этогоо Вам должноо быть достааточно.

Голос сухой и жесткий. Лицо вообще без мимики. Смотрит сквозь, пошедшего красного пятнами "гиревика".

— Пойдеем. Провоодишь меня.

Это уже мне.

"Ну, пойдем! Даже интересненько стало..."

Я виновато киваю "оплеванному" Олегу и двигаю за крепкой и круглой "как орех" попкой, обтянутой белым "адидасом".

"Надо на такой же костюм Шпильмана напрячь! Понтовый прикид".

В обоюдном молчании выходим со стадиона.

Терпеливо продолжаю молчать. Альдона останавливается около парковой скамейки, оценивает ее чистоту и жестом предлагает присесть. Молча садимся. Смотрит на меня.

"Хрен тебе. Первый не заговорю!"

Наконец, красавица соизволила разомкнуть уста:

— А врешь зачем?

— Ты о чем? — я удивлен.

— Вера рассказала о тебе... На Союзе ты не был.

— А... — я расслабился, — ты же специально наехала, чтобы я оправдывался... так зачем мне на это вестись!

— "Наехала", "вестись"... Слова-то какие...

Я улыбаюсь.

— Что ты там вчера говорил?

— Да, забудь!..

— О чем?

— О том, о чем говорил...

Прищурив свои ярко-голубые глаза, "Снежная Королева", похоже, пыталась справиться с раздражением.

— Чтоо ты подразумеевал поод "богаатая и знамениитая"?

От эмоций, почти незаметный в остальное время, акцент у нее становится явственно заметен.

— Я же говорю, "забудь"!

— ...

Я безмятежно откидываюсь на спинку скамейки. Альдона, похоже, уже догадалась, что я "пру на принцип" и гипнотизировать меня взглядом перестала.

С минуту сидим молча.

— Почему? — ее вопрос звучит спокойно и без "наезда".

— Потому что отказалась, — доброжелательно объясняю я.

— Инстинктивно, — красивые губы чуть кривятся.

Я усмехаюсь:

— Тебе сколько лет?

Секундная заминка:

— 22.

— Да, ладно?!

— ...

"Я то думал ей лет 25-27. Взросленько выглядит. Впрочем, такие, как правило, и не стареют долго".

— Зачем ты так с Олегом? Он неплохой мужик... Ну, а ты ведь взрослая же девочка... уже лет пять, как должна привыкнуть, что все мужики хотят... хи-хи-хи... одного!..

Я не закончил фразу и нарочито гнусненько захихикал.

— А я и привыыкла, вот инстинктивно и отказываюсь на все предложения, — резонно возразила мне девушка.

"А не поспоришь... логично...", но вслух произнес другое:

— То есть, а сейчас ты передумала, потому что решила меня за мужчину не рассматривать?!

Красавица, чуть нахмурив брови, вперила в меня пристальный взгляд, помолчала и... неопределенно улыбнулась.

"Бlя! Не надо мне такого... Мне другого надо! А, вообще, я уже сам себе с этим надоел. Надо идти в "Жемчужину", выбрать там проститутку и попросить Клаймича одолжить номер на пару часов".

— Ну, так хочу тебя разочаровать. Я такой же как и все. Почти. И надо мне то же, что и всем... Почти. Поэтому, все-таки, забудь.

Я встал со скамейки:

— Пойдем я тебя провожу.

— Ты этоо серьеезно?

Мне снова удалось вызвать у нее явные эмоции дольше, чем на мгновение.

— Серьезно. Вот такой я гад! Все только через койку! — я обаятельно улыбаюсь в тридцать два зуба и снова мерзенько хихикаю.

Альдона решает поддержать игру:

— А что же ты готов предложить, и что хочешь за это?!

— Ну, — пародируя Сталина, я заложил руки за спину и стал не торопясь прогуливаться вдоль скамейки, щеголяя грузинским акцентом, — во-пэрвих, я — талант и буду пысат шлягэры. Это такыи очен популарные пэсны. Во-вторих, я саздамъ грюппу из трех красотак и покору вэс мир. Абба и Битлз будут плакать в углу, проклиная тот день, когда я родился. А СВОИМ девушкам я дам то, чего у них, в противном случае, никогда, в их жизни, не будет. Все страны и континенты, всемирную славу, толпы поклонников, очень много денег, машины, квартиры, дома, яхты, личные самолеты и, как следствие, очень интересную и насыщенную жизнь. Можно даже принцев в мужья подобрать. За честь сочтут болезные...

Я уже перешел на нормальный русский, остановился перед прибалткой и закончил свою тираду, почти, шепотом, гипнотизируя и склонившись к ее лицу, неотрывно смотря прямо в ее ярко-голубые глаза.

Она снова совершенно спокойна и акцент почти не слышен:

— Хорошо, не буду спраашивать, что надо будет тебе от девушек, это понятно и протиивно. Меняя интересуует почему ты говоришь "ПОЧТИ"? У дерьмаа есть оттенкии?

Я выпрямился и замер. Не знаю... Как по голове бревном дали или ледяной водой окатили. Не знаю с чем сравнить.

"Ну, да... Есть ли у дерьма оттенки... Да, я сейчас пекусь только о своей шкуре. Даже мама... это МОЯ шкура. И я хочу прожить свою новую жизнь иначе, чем предыдущую. Я хочу, чтобы в ней было то, чего не было в первой. Я хочу славы и известности, я хочу возможностей и побед во всем, я хочу определять судьбы мира, наконец! Но ведь я хочу перемен не только для себя... Помимо всего прочего, я хочу принести пользу людям. Не только своим, советским. Всем. Я хочу, чтобы история не только моей страны, всего мира развивалась иначе! Но сейчас я просто склоняю эту девочку к противоестественной связи с подростком. Маню мишурой "красивой жизни", а на деле просто очень хочу поставить "раком". Так есть ли оттенки у дерьма? И как я им стал?".

Я отмер. Все это время, пока я стоял соляным столбом, Альдона напряженно высматривала на моем лице что-то, понятное ей одной.

— Чтобы различать оттенки дерьма, надо быть гурманом. Им я не являюсь точно. А вот дерьмом... Хороший вопрос... Спасибо тебе за него... большое... Я буду над ним думать. Напряженно.

Я вытер выступившую на лбу испарину. Хотя сейчас раннее утро и солнце еще не вступило в свои права.

— Извини, я опаздываю на завтрак. Прощай.

* * *

Два дня я пребывал в натуральной депрессии. Такой... Настоящей... Даже на стадион по утрам не ходил.

Было много мыслей. Поток. Поток сознания и.. осознания.

Зачем я тут оказался, в этом времени? В своем собственном детстве? Не сказать, что я об этом не задумывался, но ответ не находился, а калейдоскоп событий и новых эмоций не давал возможности задерживаться на этой мысли слишком долго.

Тот или те, кто меня сюда запихнул, не захотели ничего мне объяснять. Я неоднократно набирал этот вопрос на айфоне, но экран девайса оставался глух к моим потугам, равнодушно высвечивая только мой вопрос. Без ответа. Но зато давал устойчивый интернет за тысячи километров от дома.

У самого меня были только две версии... и два желания.

Нет! Я не согласен, что я ДЕРЬМО!!!

Да, я могу согласиться и соглашусь, что часто мои действия продиктованы сугубым эгоизмом, НО... Моим первым желанием, не версией, а именно ЖЕЛАНИЕМ, было изменить судьбу страны! Да, я начал осуществлять это желание с того, что ограбил наследников ВОРА в генеральских лампасах. А еще и дом им спалил. Явно, построенный на ворованные же деньги и драгоценности.

Да, наsrать!!! Да, чтобы осуществить свое желание СПАСТИ СТРАНУ, мне надо не думать о куске хлеба и мне надо не сесть в тюрьму, в процессе решения "хлебного" вопроса. Поэтому ограбил и сжег. Сжег со своими отпечатками и заметая следы. И, судя по тому, что до сих пор на свободе — поступил верно!

А еще мне надо так вывернуться наизнанку, чтобы меня — сопливого подростка заметили, чтобы выслушали, чтобы я мог что-то СДЕЛАТЬ.

Бlя!!! Мне 14 лет и если я хоть что-то сейчас из себя представляю, то только потому, что пишу песни любовнице одного, потому что удачно прилюдно лизнул в жопу другого и потому что заполучил двадцать сантиметром стали в брюхо от третьего!

Суки!!! Кто тут смеет меня осуждать?!?!

Дерьмо???!!! Сами вы дерьмо!!! Если вы такие правильные, то почему у вас Великая страна развалилась на куски?? Почему никто из Политбюро, армии, КГБ, МВД, Комиссии Вашего сраного партконтроля и т.п. не остановил застой, всеобщее лицемерие на собраниях и съездах, магазинный блат, меченого Иуду?! Почему у богатейшей страны нет джинсовых штанов и колбасы, почему Вы за 70 лет не научились выращивать урожаи, почему те, которые сейчас называют меня дерьмом через 10 лет будут мечтать стать интершлюхами?! Почему?!!!

Мой кулак со всего маха впечатывается в каменный пресс Олега. Тот издает сдавленный стон, отталкивает меня и скрючивается...

— Пацан! Ты сдурел?!

Я пытаюсь прийти в себя... После пробежки, я, как всегда веду бой с тенью. Только сегодня Тень приобрела конкретные очертания и образы. Сегодня из меня изливались досада и ОБИДА, страх и ненависть... Я, кажется, бил, рычал и матерился. И, видимо, не только про себя...

— Дядя Олег, извините, ради бога!!!

Я кинулся к гиревику. Тот уже выпрямился и с изумлением смотрел на меня:

— Ничего себе удар у тебя!

На его голом торсе было хорошо заметное покрасневшее пятно от моего кулака.

— Дядя Олег! Извините меня, пожалуйста! Я тут напридумывал себе Олимпиаду, вот и увлекся...

Всем видом я изображал смущение и раскаяние. Даже и на самом деле их чувствовал. Олега обижать было не за что.

После обеда, я отпросился у мамы и направился к "братцам". Вполне предсказуемо дома их не застал и сменил свой курс на "Жемчужину".

В этот раз на входе меня никто даже не притормозил и я, прямиком, двинул в номер 1243, к Клаймичу. Впрочем, на стук там тоже никто не открыл.

Я постоял немного в раздумьях, и пошел обратно к лифту, в котором напротив кнопок 7 и 14 этажей были прикреплены надписи "Bar" и "Буфет".

На 7 этаже в баре была многочисленная и шумно балаболящая компания итальянцев, и я решил попытать счастье на четырнадцатом. Там царил полумрак, тихо играл джаз и было освежающе прохладно от негромко гудевшего кондиционера.

Абсолютно органично изображая американца, я заказал у стойки семгу с маслинами, бутерброды с красной икрой, копченой колбасой и томатный сок. А когда бармен лично все это принес, к единственному занятому столику, добавил:

— И полстакана русской водки.

На что тот, ни минуты не задумываясь, на приличном английском, сразу ответил:

— Простите, мистер, это невозможно, — после чего развернулся и вернулся за стойку.

"Ух, ты... Ну, ну... "Невозможно"... Так значит Я дерьмо?"

Проглотил, не чувствуя вкуса, бутерброд с икрой и, достав 25-рублевую купюру, слегка ею помахал.

Бармен кивнул, заметив мой жест, что-то где-то почиркал ручкой и принес мне счет. Я равнодушно отодвинул папку со счетом и повторил:

— Полстакана водки. Вы заставляете меня ждать.

Бармен чуть скривился, но безукоризненно вежливо ответил:

— Я сожалею, мистер, в Советском Союзе есть возрастные ограничения на алкоголь.

— Мне плевать на ограничения и, вообще, на весь ваш Советский Союз. Просто перестань болтать и принеси мне водки. Если тебе мало денег, то на возьми еще...

Я вынул из кармана еще четвертной и, с хлопком, припечатал его на первый, лежащий на столе.

Бармен, явно, заколебался:

— Представляете, какой скандал поднимут ваши родители?

— Не поднимут, они уехали в "Хахры"... Неси...

И я отвернулся, уставившись в тарелку.

Бармен немного потоптался рядом, но я на него уже не обращал никого внимания.

Через пару минут он принес неполную рюмку и умоляюще сказал:

— Поймите правильно, я не могу больше. Вам может быть очень плохо.

Я смерил его уничижительным взглядом и через губу, как это умеют янки, произнес:

— Плохо может быть только тебе, если сюда кто-то войдет и увидит эту рюмку. Поэтому я и сказал — полстакана. А выпить я могу настолько больше тебя, что ты будешь поражен. Забери и принеси, наконец, мне то, что я просил!

Бармен, как ошпаренный, схватил со стола рюмку и скрылся за своей стойкой. Еще минуты через три он принес темно-желтый высокий стеклянный стакан, на четверть заполненный водкой.

Я пододвинул ему оба четвертака и, долив в водку сок, разом хлопнул получившуюся смесь.

После спасительной "Мэри" мир заиграл новыми красками, а у семги появился вкус! Бармен затаился за стойкой, и опасливо контролировал оттуда мое состояние.

"Ну, кто из нас "дерьмо"? Теперь оба!", — я ухмыльнулся, — "поганый "гитлерюгенд", как ты меня сумела задеть... Я РЕАЛЬНО обиделся!!! А все почему? Потому что, как минимум, это — полуправда".

Затребовал у, вспотевшего от облегчения, бармена еще соку и капучино с куском "Птичьего молока". Все-таки похвальба похвальбой, а чего-то жирненького скушать не помешает. Хотя уже понял, что да, я могу обжечь непривычное к алкоголю горло, но голову мне спиртное почему-то не выключает. По-крайней мере, не больше, чем мне — взрослому. Только первый раз сшибло с ног, больше такого состояния не было и в помине.

"Вывод... Какой из этого всего вывод? Чтобы стать богатым — я украл, чтобы не посадили — я сжег, чтобы стать известным — я почти убил, чтобы запомниться Генсеку — я лицемерил и врал. И все это ради двух целей. Жить хорошо и спасти Родину. Вор, поджигатель, уголовник, почти убийца, лицемер и сексуальный маньяк — "Герой второго времени"!

Я поперхнулся соком и мучительно закашлялся. Бармен ринулся ко мне, как коршун, и нехилым ударом по спине вернул мне способность дышать.

Я промокнул слезящиеся глаза салфеткой и поднял их на бармена:

— А ты говорил, что мне будет плохо от водки. Видишь, что с людьми делает сок?!

Я, еще похрипывая, засмеялся.

Бармен тоже облегченно улыбнулся.

"Интересно, а кто меня сейчас спас? Бармен или ТОТ, кто меня сюда забросил. Может попробовать пальнуть в башку, сдохну или каждый раз осечка будет?!".

Я опять засмеялся и направился к стойке, на которой стоял серый телефонный аппарат.

— Мой друг, как мне позвонить в номер этого отеля?

— Наберите "0" и номер комнаты, — услужливо ответил, безымянный для меня, бармен.

Я накрутил на диске "0" и, услышав резкий гудок местной станции, набрал "1243". На второй гудок трубку подняли.

— Алло, — бодро откликнулся голос Клаймича.

— Дорогой мистер Григорий, — заспикал я по-американски, — это ВиктОр, приветствую вас!

— Здравствуйте, Витя! Вы в гостинице? — засмеялся сообразительный "музрук".

— О, да... Пью кофе с тортом в баре на 14 этаже.

— Отлично. Вы ко мне или я к вам?

— Конечно. Сейчас я спущусь!

Опустил трубку на рычаг и вернулся к своему столику. Решение пришло.

"Рубикон перейден и жребий брошен. Если для выполнения ЗАМЫСЛА надо испачкать руки, то я буду их пачкать. Все равно больше грязи, крови и смертей, чем получилось, в ТОМ времени, у меня не получится. Я уверен. И потому считаю свою цель СВЯТОЙ. Я изо всех сил постараюсь выиграть...".

Оставил на столе еще пятьдесят рублей. "За удар".

И твердой походкой вышел. Создавать НОВУЮ РЕАЛЬНОСТЬ...

* * *

В номере у Клаймича я просидел до полуночи. Григорий Давыдович дважды звонил маме и клятвенно пообещал меня привезти в санаторий лично.

У Клаймича был шикарный, по местным меркам, двухкомнатный люкс. Мы сидели в небольшой гостиной с диваном, двумя креслами, ковром, холодильником и цветным телевизором. На столе стояли остатки, заказанного в номер ужина — в ресторан, возбужденный Клаймич, спускаться отказался категорически.

Я развалился в одном из кресел, "брутально" пристроил ноги на столе среди использованной посуды и продолжал "играть" с Клаймичем в интеллектуальный пинг-понг.

— ...Допустим, — горячился Григорий Давыдович, — но Витя, я намного старше и могу рассуждать о практических вещах, с которыми вы столкнетесь в своей жизни несколько позже. Женщины очень эмоциональные и ранимые, в своей сути, существа. Управляться с перепадами настроения или неверной оценкой обстоятельств одной женщины, подчас невыносимо сложно, а здесь придется справляться с тремя! Насколько это реально?!...

Он помолчал, задумавшись, затем схватил недопитый бокал с белым вином и залпом его осушил.

"Эк, ты намаялся с Понаровской и Пьехой, недаром с обеими расстался".

— И следуя вашему призыву называть вещи своими именами, скажу так... — глухо продолжил Клаймич, — практически, это — НЕРЕАЛЬНО! Насколько бы вы не были талантливый, и какой бы успех не сопутствовал группе первоначально, через некоторое время эта троица перегрызется между собой, проест всю плешь нам и, в итоге, развалит группу. К тому же не забывайте, что женщины имеют странную привычку выходить замуж и рожать детей, — Григорий Давыдович притворно засмеялся, маскируя горечь всех предыдущих сказанных слов.

Я покивал головой и, поймав его взгляд, спросил:

— Можно отвечать? Ок. Вы, абсолютно правы и, хотя это может показаться странным, но я вас хорошо понимаю, — я помолчал, придавая весомость сказанному, — но именно потому, что так сложно справиться с одной женщиной, лучше их завести три...

Я заткнулся и принялся скрести ложкой по стенкам металлической вазочки, собирая остатки мороженого.

Клаймич, сначала недоуменно, а затем задумчиво разглядывал меня, тоже откинувшись в кресле и, наконец, расслабившись.

— Поясните свою мысль, Виктор, — вкрадчиво попросил он.

— Охотно, Григорий Давыдович, — я отставил пустую вазочку на тумбу с телевизором и сплел пальцы на несуществующем пузе, — Итак... давайте будем исходить из той аксиомы, что большинство баб — существа глупые, злые, жадные, истеричные и неблагодарные. Поэтому, логично пред...

Мой спич был прерван диким хохотом! Клаймич рыдал и бился в конвульсиях! Он пытался остановиться, но снова и снова начинал трястись в судорогах неудержимого хохота!

Глядя на него, я тоже не сдержался и заржал! Это придало, изнемогшему было от смеха, Клаймичу новые силы. Потом я наблюдал, как, согнувшийся и придушенно всхлипывающий, Клаймич уползает в ванну.

Когда он, успокоившийся и вымывший лицо вернулся, мы продолжили диалог.

— Так вот... Когда в коллективе такая "тварь" одна, тогда она и выделывается, как муха на стекле. А вот когда таких тварей ТРИ... Вот тогда проглядывают очень интересные варианты. Как нам преподавали на уроке истории — "Разделяй и властвуй"! Большую часть своей разрушительной энергии они будут тратить на грызню друг с другом, где мы будем выступать не объектом "грызения", а арбитром!

Я победно посмотрел на Клаймича.

Тот грустно возразил:

— Это, конечно, продуманная и очень взрослая ТЕОРИЯ, но сработает это пару раз, от силы. Дальше они просто объединяться против общего врага.

— Согласен, такой риск есть. Но до того, как это произойдет, мы демонстративно выгоним из коллектива кого-то из той подтанцовки, о которой я вам говорил. Для того, чтобы у них перед глазами был наглядный пример, что они потеряют, при таком развитии сюжета.

— А если и это не поможет?! — Клаймич был полон скепсиса, — ведь в них будет столько вложено сил и средств, а им только достаточно будет поменять директора и коллектив. И сделают они это легко! И без труда найдут организации в которые их с удовольствием возьмут и не поморщатся. В мире концертной эстрады нравы, почище серпентария!

— Ну, для начала, я смогу им запретить петь свои песни... А кто они без них?

— Это совсем не просто, — покачал головой Клаймич, — но при весомой поддержке сверху, это возможно. Однако, не забывайте, Виктор, что вы ставили условием выбора солисток — их исключительную красоту, молодость и хорошие вокальные данные. Вы уверены, что при таком наборе достоинств они сами не найдут "поддержку сверху"? — он скептически изогнул бровь.

"Надо будет тоже так потренироваться делать перед зеркалом".

— А дальше простая математика, "кто больше для матери-истории ценен"? ВИА "Три свиньи" со всесоюзной и западной известностью, приносящий валютные доходы государству или какой-то отдельный Наф-Наф со склочной историей и требующий помощи. Да еще и слухи пойдут. А что скажут жена и партком?

Клаймич улыбнулся:

— Я помню про нашу договоренность, но все никак не привыкну "не удивляться"!

— Разве я сказал что-то неправильное или что-то глупое?

— О! Нет... Вы сегодня наговорили много чего, но глупостей я не услышал. Зато услышал кое-что новое даже для себя.

— Когда их трое, то мы не так зависимы от каждой отдельной солистки. Если придерживаться принципа "брюнетка", "блондинка" и "шатенка", то искать замену надо будет по цвету волос и покладистости характера. А сам ВИА и его имя остаются у нас, песни у нас, деньги у нас, гастроли и приглашения за рубеж у нас, а что останется у выгнанной из коллектива? Шлейф склочницы и образ неудачницы? — я насмешливо улыбнулся.

— Да, да... Я это уже все понял... — почти отмахнулся Клаймич, — но есть целый ряд технических сложностей, которые очень тяжелы для преодоления. Это и ваше членство в Союзе Композиторов, и выбор концертной организации под "крышей" которой мы будем работать и другие сложности поменьше, но тоже крайне важные.

— Давайте составим список задач и будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас же, навскидку, я могу вам назвать несколько вариантов, наибольшую привлекательность которых мы вместе оценим позднее.

Я встал и жестом пригласил Клаймича выйти на балкон.

"Хрен знает... Разговоры о всесилии и вездесущности КГБ, конечно, всегда были безумно преувеличены, но со следующими фразами стоит быть поосторожнее".

Стоя на балконе я негромко сказал:

— Работать мы можем "под крышей" Бивиса, под крышей МВД и, третье, можем попробовать создать свой концертный оркестр.

Клаймич так же негромко ответил:

— Витя, вы же понимаете, как Бивису удалось выбить создание своего Концертного оркестра?

— Понимаю. И вижу, что это возможно. А раз удалось одному, то сможет и другой. У нас в октябре 60-летие ВЛКСМ, в ноябре день милиции, в декабре "Песня года"... И песни для всего уже написаны. Что же касается членства в Союзе Композиторов, то тут достаточно лишь воли руководителей этих ведомств: ВЛКСМ, МВД и Гостелерадио. Я уж молчу персонально про товарищей Романова, Чурбанова и Щелокова. Там еще и Устинов обещал мой марш "в армию двинуть", но видимо забыл... надо будет напомнить.

Клаймич долго молчал, напряженно о чем-то думая. Наконец, он прервал молчание:

— Витя, я, ОДНОЗНАЧНО, с тобой... И помогу всем, чем смогу. Может большое дело закрутиться... Но, даже несмотря на возможную помощь перечисленных тобой товарищей, потребуются большие деньги. Очень большие. Я знаю где их взять, но...

Мне стало очень любопытно и я молча ждал продолжения.

...но их придется отрабатывать и возвращать. Там серьезные люди и... с ними шутить не получится.

— Григорий Давыдович, — начал я осторожно, — минус эта проблема. Я тоже знаю где взять деньги, и нам этого хватит.

Клаймич помолчал.

— Не понимаю... но верю. Теперь становится понятным, почему ты отдал Боярскому песню бесплатно.

Я покосился в его сторону. Клаймич пожал плечами:

— Мир эстрады маленький. Особенно в Ленинграде...

Эту тему я решил не развивать и не комментировать, а вместо этого сказал:

— Кстати... про Ленинград... Надо будет переезжать в Москву. Без вариантов.

— Я это понимаю, — тут же откликнулся Клаймич, — меня в Ленинграде ничего уже, особенно, не держит. Время позднее, пора ехать, а то нам обоим здорово влетит от твоей мамы!

— Это, да... — я засмеялся.

А потом без смеха закончил:

— Вы не форсируйте события, делайте вид, что её мнение самое главное. Мы с вами сочтемся, а её обижать не стоит.

— Да, это был мой прокол. Я потом понял, — повинился Клаймич.

— Да, нет... Пока все в порядке, но зачем нам возможные лишние проблемы, пока я несовершеннолетний и несамостоятельный?

Клаймич кивнул:

— Я понял.

— Кстати, Григорий Давыдович, тут много проституток?

Клаймич аж вздрогнул от неожиданности:

— Витяяя, с чего это вдруг вас заинтересовали людские пороки?!

— Меня не сколько пороки, вообще, сколько проститутки, в частности... Сколько они тут стоят? И есть среди них с симпатичные?

— Виктор, я не специалист в этих делах, — явно смущаясь, ответил Клаймич.

— А что же делает на отдыхе состоятельный одинокий мужчина?! — состроил я удивленную физиономию.

— "Состоятельный одинокий мужчина" ищет себе компанию среди порядочных женщин, — с легкой ноткой нравоучительности ответил мне Клаймич.

— Так может "одинокий состоятельный мужчина" знает "порядочных женщин", которые свяжутся с подростком?! — с нескрываемым сарказмом поинтересовался я.

Клаймич совсем потерялся

— Витя, зачем вам это нужно? Есть же нормальные человеческие отношения: любовь, преданность, верность...

— Не хочу показаться бестактным, Григорий Давыдович, но вам эти качества сильно помогли в "нормальных человеческих отношениях"? К тому же я не собираюсь тут "любофф искать", просто знаете ли... потребности... К тому же опыт у меня имеется, так что никаких сюрпризов меня там не ждет.

— Как хотите Витя, но мне это не нравится. К тому же, я уверен, что вряд ли кто из них рискнет...

— Ладно, пойдемте хотя бы "товар" посмотрим... Где они тут обитают?

— Я видел в ресторане, около барной стойки, — нехотя ответил Клаймич, — но вас туда в шортах вечером не пустят. И на этажах в барах можно посмотреть, там где вы сегодня уже были.

— Хорошо, пойдемте прогуляемся по барам на этажах и поедем баиньки к маме, — я дурашливо улыбнулся.

Клаймич покачал головой и усмехнулся:

— Ни один человек меня так никогда не поражал, как вы Виктор!

— И не забудьте в баре говорить со мной только по-английски, dear Gregory!

...Ну, что рассказать про поход по проституткам? Вечером бары были забиты посетителями битком, мы даже не стали заходить. Все...

Сходил на бlядки...

Зато были свободные такси. Хотя да, согласен, неравноценная замена. Да и водитель мне не понравился. Не в моем, что называется, вкусе! Гы-гы-гы!

Пока мы шли от ворот санатория до нашего корпуса я спросил Клаймича, где можно будет подобрать поющих красавиц в будущий ВИА?

— Это не главная сложность, — мотнул головой Клаймич, — в консерваториях и профильных ВУЗах, — Их не так много по стране, пять-шесть городов объехать и можно найти ТАКИХ красоток... Все закачаются! Хуже другое, мало кто из них знает английский. У нас неважно учат в школах. Я вот вас иногда совсем не понимаю, так, догадываюсь по интонации.

"Охренеть! Ты решил, что это я плохо говорю?! Сам, говоришь так, что тебя и в Англии с пятого на десятое будут понимать...".

— Мы летали с коллективом на фестиваль Сопот и общались там с англичанами. Они даже меня не очень понимали, а я говорил в группе лучше всех.

"Ага, вот-вот!".

— Да, знание языка это наше непременное условие, — подтвердил я.

— Витя, а какие у вас отношения с Верой?

"Упс?!"

— Нормальные, вроде... — осторожно ответил я, — а что?

— Я разговаривал с ней и она отзывалась о вас хорошо, но как-то сдержанно... Мне показалось, извините, если лезу не в свое дело, что там присутствует какое-то напряжение...

— Ну, не знаю... В Ленинграде общались нормально. Правда я потом ей песню написал, может поэтому... Не хочет поощрять, так сказать, — я усмехнулся.

Клаймич искоса на меня посмотрел и тоже усмехнулся:

— Очень может быть...

— А что, вдруг, разговор о Вере? — перешел в наступление уже я.

— Ну, хороший бы был вариант... — неопределенно протянул Клаймич, — она красивая, на ваш взгляд?

— На мой, да... Даже весьма, — не повелся я.

— Ее папа работает в МИДе, она закончила МИМО, английский знает идеально. Кажется еще и испанский... У Татьяны... ну, Татьяны Геннадьевны — ее мамы, было чудесное сопрано, она говорит, что и у дочери прекрасный голос. Сам не слышал, но мнению Татьяны Геннадьевны можно доверять, она большой профессионал.

— Как же она из МИМО стала журналисткой в "Комсомолке"? — искренне удивился я.

— Ищет себя, — неопределенно ответил Клаймич, — я не очень в курсе этого... Просто, как вам такая кандидатура?

— По внешности — отлично, по голосу — поверю на слово, но надо слушать, а вот по характеру... мне она показалась какой-то нервной... как-будто живет с постоянно заведенной до упора пружиной...

Клаймич согласно кивнул:

— Вы наблюдательны. Там была, пару-тройку лет назад, одна нехорошая история. Девочка после этого несколько замкнута.

— Изнасиловали что ли? — брякнул я.

— Нет! Слава богу до этого не дошло, — поплевался через плечо Клаймич, но отпечаток душевный у нее, видимо, остался.

— Поняяятно, — протянул я, — ну, не знаю... думаю она сама не захочет... Но попробуйте спросить, чем черт не шутит! Главное проблем нам не огрести с такой кандидатурой. И семья у нее обеспеченная... Сложнее контролировать будет, чем какую-нибудь голь-шмоль перекатную...

Григорий Давыдович удивленно посмотрел на меня и ...согласно кивнул:

— Да, те больше потеряют... если что... Я сразу не подумал. Так может и не стоит?

— Может... Хотя, все-таки, поговорите. Может до чего-нибудь путевого и договоримся.

Последние пять минут разговора мы стояли у дверей моего корпуса.

— Спасибо вам большое, что проводили, маме так спокойнее!

— Мне не сложно, тем более, мы так продуктивно пообщались! Тогда, Виктор, спокойной ночи и завтра я позвоню, после обеда.

— Спокойно ночи, Григорий Давыдович...

Весь путь до двери номера довольная ухмылка не сходила с моей рожи:

"Попитка не питка, да товарищь Бэрия?!"

* * *

На следующий день я, клятвенно пообещав маме не задерживаться допоздна, все-таки, добрался до "мамонтов". Правда, в этот раз заранее договорился с ними о встрече по телефону, чтобы опять не "лизать ручку" закрытой двери.

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что в этой квартире время проводят весело... Все признаки: гора мытой посуды, подувядший букет роз, пять бутылок из под "Советского шампанского" на подоконнике и почти пустая коробка конфет "Садко" на столе.

А так же отвратительно бодрые и довольные жизнью рожи "братцев"!

— Хороши... Вижу время вы тут неплохо проводите, пока я над работой, как царь Кащей над златом, чахну...

— Ну, дык... мы что... — сыто потянулся Димон, — говори чаго надо, вместе будем рифмовать "стул" и "жопа"!..

Реноме надо поддерживать. Я немного помолчал и продекламировал:

— Если в песнях для народа слово "жопа" рифмовать,

То не долго будет, братцы, "стул" на нары променять!

Оба гада заржали дуэтом... Отсмеявшись, Леха сказал:

— Все, с гулянками с сегодняшнего дня завязываем! Говори, что надо?

— Чего так? — подозрительно поинтересовался я, настороженный такой уступчивостью, — к суду протрезветь захотелось?!

— Неее, — Леха развалившись на диване, лениво отмел мою версию, — я следака в ленинградской прокуратуре оказывается неправильно понял. Не будет тут никакого суда...

Я напрягся:

— Почему?!

— Они ведут все по "вновь открывшимся обстоятельствам", поэтому опрашивают тут местные, а документы отправляют наверх, там в Москве новое решение и примут... в Верховном Суде. Сочинский прокурор сказал, что точно оправдают...

Все немного помолчали. Я же еще и мысленно постучал себе по лбу. Не Леха мне процедуру должен был объяснять, а сам должен был сообразить. Ну или нынешний УПК РСФСР почитать...

— Хорошо. Пусть так... Главное, ведь, результат...

Оба "мамонта" синхронно кивнули.

— С чего тогда конец гулянкам?

— Деньги, почти, закончились, — ухмыльнулся Димон, — хорошо, что за жилье сразу отдали...

Я понятливо кивнул и искоса глянул на Леху. Тот чуть заметно отрицательно качнул головой.

"Понятно... Про "заначку" Димон ничего не знает. И она целая".

— Транжиры... — пренебрежительно фыркнул я, — ну, тогда у вас появилось время порешать мои проблемы!

— Так чего надо-то? — уже настойчивее повторил свой вопрос Леха.

— Поучи меня играть на гитаре, — я вопросительно уставился на "старшего братца".

— О-па... Да, я и сам не очень-то... Так, три аккорда и "боем"... да, и учитель из меня еще тот... — замялся Леха, — О! Завадский говорил, что он играет на гитаре тоже! Вот с кем надо!

— Я же не сказал "научи", я сказал "поучи"... — выделил я интонацией последнее слово, — а если нормально пойдет, тогда к Завадскому и обратимся... а то может нет у меня способностей к музыкальным инструментам...

— Ха! — заухмылялся Димон, — наш "вундеркинд" перед Коляном облажаться боится?!

Я, неожиданно для себя, с большим трудом справился с накатившим раздражением.

"Однако, ты меня подzаеbаl, дружок, со своими комплексами и подколками".

— Хорошо... давай попробуем, основы я, все-таки, знаю, — поспешно согласился Леха, почуявший неладное.

Я еще пяток секунд посидел молча, пряча глаза и подавляя сильнейшее желание послать Димона "на" и "в", а потом спокойным голосом ответил:

— Да, я не хочу облажаться перед Николаем, поскольку он мне пока только знакомый, и не боюсь облажаться перед Алексеем, поскольку он мне друг. Ты все понял правильно, Дима.

Несмотря на свою толстокожесть, Димон тоже почуял проблемы и попытался замять:

— Ну, дык я сейчас гитару принесу, вы с Лехой и попробуете...

С этими словами он подорвался в Лехину комнату за гитарой, которую "старший братец" захватил с собой на отдых.

— Лешшшааа...

— Понял, понял... поговорю с ним сегодня...

— А вот и балалайка! Ну, давайте лабать! — вернулся Димон, потряхивая инструментом.

Гитарой я промаялся около двух часов и порезал струнами два пальца, после чего сделал вывод, что во-первых, мне все это не нравится, во-вторых, учитель из Лехи никакой, а в третьих, я бесталантный дебил, у которого, на самом деле, нет способностей к музыкальным инструментам. Слава богу хоть слух с голосом неплохие...

В расстроенных чувствах, поскольку видел гитару в некоторых своих планах, я вернулся к обеду в санаторий. Солнце сегодня палило немилосердно, было очень жарко и, когда мы с мамой пришли из столовой, я, ни секунды не медля, полез под душ. Уже после спасительной прохлады воды, вытираясь вафельным полотенцем с печатью санатория, в зеркале ванной я заметил, что мой шрам на боку, оставшийся от ножа, превратился в тонкую еле заметную линию.

"Охренеть, скоро и этим будет не похвастаться. Минус еще один козырь. Вслед за возможной гитарой...", — расплавленные жарой, мысли лениво возникали в голове и так же вяло оттуда испарялись.

В номере было не так убийственно жарко, как на улице, к тому же спасал вентилятор. Расстроенный, я завалился на кровать и через пару минут крепко спал.

Вечером в гости заехал Клаймич. Жара уже спала и с гор подуло спасительной прохладой. Все отдыхающие повылазили из своих номеров и аллеи санаторского парка, почти пустые в обычные вечера, в этот были битком заполнены прогуливающимися людьми.

Прохаживаясь вдоль занятых скамеек, с установленными между ними бюстами героев-милиционеров и лавируя между другими такими же гуляющими, мы обсуждали новости и планы.

— Я не стал разговаривать с Верой напрямую, — делился Клаймич, — все-таки вы правильно, Витя, отметили, что характер у нее не самый простой. Поэтому сначала поговорил с Татьяной, ее мамой. У них с дочерью очень теплые и доверительные отношения, как я мог заметить, и мне показалось, что так будет правильно.

Я согласно кивнул и продолжил слушать.

— Таня все восприняла, вполне, благожелательно и с немалым интересом. У нее, вообще, это оказалась давняя и нереализованная мечта, чтобы дочь пела. И хотя природные данные у Веры превосходные, но интереса к классическому вокалу девочка не проявила. А ведь ее пытались в детстве учить и даже отдавали лучшим специалистам.

Я скривился в ухмылке:

— Прям моя история! Меня мама тоже пыталась научит на пианино играть, только все без толку. Сегодня гитару в руки взял, тот же результат.

Клаймич улыбнулся:

— Вы хотели научиться играть на гитаре с первого раза?

— Нет, конечно, но я знаю свой характер, если мне что-то нравится делать, то это у меня пойдет, если не нравится, то хоть палками вбивай.

Поймал себя на мысли, что неудача с гитарой задела меня на удивление сильно. Странно... По поводу фортепиано, я так сильно никогда не переживал. Скорее всего, вообще, никогда не переживал.

Клаймич остановился и деловито потер ладони:

— Вас учили репетиторы и начинали с нотной грамоты и гамм?

— Ну, да... А как еще может быть?

— По-разному, — последовал быстрый ответ, — Витя, пойдемте в актовый зал... там стоит рояль и мы проведем маленький эксперимент. Если у вас есть слух, я попробую сделать так, чтобы вам стало интересно.

— Григорий Давыдович, не стоит тратить время, я уже, на сегодня, лимит экспериментов исчерпал. Да, и настроение не очень... самые благие начинания угроблю...

— Хорошо, — на удивление легко согласился Клаймич, — тем более, что на сегодня у меня еще есть парочка сюрпризов.

И поскольку по его лицу я видел, что эти сюрпризы не геморрой и понос, то проявил соответствующий интерес, который Клаймич принялся тут же удовлетворять:

— Пока разговаривали с Татьяной Геннадьевной, с пляжа вернулись Вера с Альдоной. Не сказать, что они подруги, как я понял, но они обе учились в МИМО. Более того, они — однокурсницы! Ну, и папы у обеих в МИДе..

Клаймич победно и с неким намеком посмотрел на меня. Что ж, я его тут же безжалостно "обломал":

— Угу... Я уже спрашивал. Альдона сказала, что она не просто поет, а хорошо поет... Только карьера певицы её не интересует.

— Странно... — лицо Клаймича омрачилось и он задумчиво сказал, — а она проявила заметный интерес к вам.

— Какой интерес, — теперь уже удивился я.

— Спрашивала мое мнение по поводу ваших песен и... умственных способностей, что ли... — Клаймич усмехнулся.

— Упс?! — я насторожился, — песни ладно... а умственные способности тут причем?

— Я сам не совсем понял, но, кажется, она имела виду, что уметь сочинять песни мало, надо грамотно подбирать авторов музыки, певцов, музыкантов... Но когда я сказал, что мы собираемся плотно работать вместе, она замолчала и больше ни о чем не спрашивала.

Клаймич помолчал и, как бы оправдываясь, добавил:

— Татьяна уже знала, не было смысла скрывать...

— Да, я и не думал, что надо скрывать. Работать с вами для меня честь, а не компромат, — пожал я плечами.

Услышав подобное, Клаймич явно был польщен, но он сразу вернул разговор на прежнюю тему:

— Что Альдона хотела узнать, я не понял. Но учитывая, что б0льшую часть времени она молчит, то это был неприкрытый интерес! Вы уверены, что ее "нет", это было действительно "нет"? А то ведь у женщин, как бывает... — он неопределенно покрутил в воздухе кистью.

— Уверен... Это было такое, однозначное, "НЕТ".

— Жаль... А то вырисовывался вариант "брюнетка-блондинка", а это уже две трети подбора... Особенно, если поверить, что она умеет петь. "Хорошо петь"! — усмехнулся уточнению Клаймич.

Мы еще немного пообщались и разошлись, договорившись, что Клаймич сразу позвонит, когда будет известна реакция Веры на наше предложение.

Я вернулся в номер и застал маму с нашими соседями Степаном Захаровичем и Ириной Петровной. Мое возвращение было встречено с большим энтузиазмом, поскольку они собирались играть в преферанс и четвертый участник был очень кстати!

Мы все устроились на большом балконе и погрузились в игру. В преферанс я играл не очень, но такие вечерние посиделки за картами у нас были не редкость. Поэтому, может от практики, а может и тупо от везения, я сегодня был в ударе. Почти каждую раздачу я старался сыграть или "вистануть", а после предельно наглого "мизера в темную" был уже в таком солидном плюсе, что это вызвало у моих соперников бессильные подначки на тему: "не пора ли дитЯм спать"!

Пришлось отбрехиваться:

— Не расстраивайтесь! Нас сейчас уже даже в школе учат считать по новому...

— Это как? — неосторожно "покупается" Ирина Петровна

— С одного до десяти...

— А что в этом нового?

— А новое, что после десятки идет "валет"!

Народ смеется. Вечер заканчивается моим условным выигрышем в два рубля семьдесят четыре копейки...

* * *

Следующее утро, обретя душевное равновесие, я встретил на стадионе. Этот день тоже обещал быть жарким. Несмотря на ранее утро, солнце уже явственно заявляло свои права.

Я шлепал второй круг по беговой дорожке, когда увидел в раскрытых воротах две женские фигуры.

"Упс...".

При таком раскладе, общаться не хотелось — будут друг перед другом выделываться, при "нуле конструктива".

Сохраняя между нами расстояние, я, в свою очередь, оказавшись около ворот, в эти ворота стадион и покинул.

...Отдыхать уже порядком надоело. В своих поездках я и в прошлой жизни на одном месте больше одной-двух недель не задерживался. Конечно, если не было каких-то личных отношений, не только для тела, но и для души. Мир большой и просиживать задницу на каком-то одном конкретном пляже — глупо.

Я все чаще стал уходить после завтрака из санатория, и вместо пляжа бродил по разным сочинским закоулкам. Однажды даже ездил на электричке в Адлер. Но смотреть особо было нечего... Память к нам добра и стирает серые страницы. Однако сейчас Сочи не мог мне предложить ничего привлекательного. Толпы отдыхающих, очереди в столовые и забитые пляжи. Аляповатыми красными пятнами на сером фоне выделяются лозунги и призывы.

Конечно, заново вспомнить атмосферу южного рынка или прокатиться на аттракционах юности — очень прикольно! Но сколько раз? Два, три?.. А потом? Рассматривать "Ромашку" и вспоминать "Чингиз-хан" в парке Барселоны?!

А неизменный выбор всех мальчишек моего детства "Автодром"?! По старой памяти, я купил на него 10 билетов по 40 копеек!

Выдержал три поездки... Остальные билеты отдал небогато одетым пацанам, завистливо наблюдающим за своими более счастливыми сверстниками.

Что ж, мы сами вершим наши судьбы. Видимо, свою надо вершить более активно...

...Клаймич позвонил через два дня, после нашей последней встречи.

— Виктор, добрый день! Как ваши дела? Как мама?

— Спасибо, Григорий Давыдович. Все хорошо. Как вы? Какие новости? — обменялись мы дежурными приветствиями, не требующими ответов.

— Новости есть... — неопределенным тоном ответил Клаймич, — Вера хотела бы с вами пообщаться лично. От моего участия в беседе отказалась.

— Странно, — изобразил я удивление, — разговор "на троих" был бы более продуктивным. Думаю, что на многое из того, что она захочет узнать, я просто не смогу самостоятельно ответить.

— Да, — с еле различимой досадой, отозвался Клаймич, — но она в этом пожелании была непреклонна. Я думал вы мне расскажите, что такое она захочет обсуждать.

— У меня есть только один вариант, — не стал я отклоняться от прежней версии, — может она захочет объяснить, что мои знаки внимания, в ее адрес, были неуместны тогда и будут неуместны сейчас. Поэтому и наедине, чтобы не ранить мое... детское самолюбие...

Клаймич хмыкнул в трубку, на том конце провода:

— Может быть... Что все было так серьезно?

— Йа вас умоляю! — я тоже хмыкнул.

— ...Женщины... — с непередаваемой интонацией выдохнул Клаймич, — она попросила ваш номер телефона...

— Конечно, пусть звонит... — "искренне" согласился я.

"Тупица, сама себя топит".

...Вера проявилась только ближе к вечеру.

...Я позвонил Лехе, он связался с Арсеном, Арсен попросил папу, Михаил Авакович нашел Ованеса Вагановича и теперь мы вдвоем сидим в столь знакомом нам ресторане "Кавказ".

"Аэлита" сегодня не играет, за нашим столом нет шумной компании и атмосфера за ним не самая праздничная.

Вера, пришедшая с решительным видом, сейчас молча сидит, уставившись в стол, и не знает с чего начать разговор.

Человек в черном... Я напялил черную джинсу и черную футболку с черными кроссами. Еле удержался, чтобы не одеть черные очки. Все-таки, вечер. Изображаю Бэтмена. На память приходит анекдот:

"Ресторан, 132-й этаж. У окна сидит мужик в чёрном и пьёт виски. Подсаживается другой, выпили. Первый говорит:

— Тут такой ветер сильный, можно выпрыгнуть в окно и тебя обратно занесёт. Тут же выпрыгивает и, полетав, залетает обратно. Второй говорит: — Ух ты, дай-ка я тоже попробую. Выпрыгивает и со свистом летит вниз. Подходит бармен: — Ну и гад же ты, Бэтмен, когда пьяный!" Мдя... Кому бы рассказать...

Заказываю официанту два кофе, бутылку "Киндзмараули" и два мороженых.

Наконец, Вера соизволила разжать губы, а то я от нее пока кроме "здравствуй", больше ничего не услышал:

— А что я хочу заказать тебе не интересно?

— Нет.

— Это, по меньшей мере, неприлично...

— Нет.

— Что нет?!

— На все "нет".

"Привет Альдоне! Перенял и использую...".

— "Нет" на твое желание поругаться, "нет" на глупое выяснение отношений, скорее всего, "нет" даже на нашу совместную работу...

— Зачем тогда ты пришел? — зеленые глазищи сузились и пытаются просверлить во мне дырку.

— Ты захотела встретиться. Я пришел.

— А со стадиона чего убежал? — Вера пытается насмешливо улыбаться, — а до этого на него просто не пришел!

— Не пришел, потому что на самом деле проспал. Извини, еще раз. Не стал общаться позавчера, потому что с тобой была Альдона. И так мне уже Клаймич задает вопрос, что у вас с Верой и почему она хочет встретиться с тобой наедине. Уверен, что этим вопросом озаботилась и твоя мама. Как и моя. Не думаю, что к этим заинтересованны лицам надо еще и Альдону подключать.

От полученной отповеди и открытых, на кое-что, глаз лицо Веры пошло красными пятнами. Под этим углом, она происходящее, явно, не рассматривала.

— Не переживай, — сказал я, дав ей возможность полностью "насладиться" разверзнувшейся у её ног бездной, — я отбрехался. Сказал, что посвятил тебе песню, а тебя это напрягло. Видимо, хочешь, в случае возможного сотрудничества, расставить все точки над "i", чтобы я правильно понимал ситуацию.

— ...Я этого и хочу!! — "родила", наконец, "потеряшка дара речи".

— Я так и понял, — снисходительно киваю.

Официант принес кофе с мороженым, бутылку вина и один(!) бокал. Пока он все расставлял по столу и наполнял этот самый бокал вином, Вера угрюмо молчала.

— Все происшедшее, там в Ленинграде, было ошибкой. Страшной ошибкой. Это моя вина и я искренне прошу у тебя прощения, — глухо произнесла она, когда официант отошел.

Я пожал плечами:

— Я написал тебе песню, я ввязался за тебя в драку и считал это день самым счастливым в моей жизни... А ты сбежала. Я обиделся. Даже страдал... А потом увидел с какой неприязнью и ненавистью ты на меня смотрела, там на стадионе. И все прошло. Я никому ничего не рассказывал и никогда не расскажу. Но я не заслужил такого отношения к себе. Совсем не заслужил...

Я неспеша положил в кофе кусочек рафинада и неслышно стал помешивать маленькой ложкой.

Даже несмотря на сильный загар, было видно, как горят Верины щеки. Она пару раз открыла рот, но так и не смогла ничего сказать.

"Господи, как маленький ребенок... Даже стыдно с ней так".

— Ладно. Закроем эту тему. Идея тебя привлечь к нашему проекту принадлежала Клаймичу, типа, голос есть, английский знаешь и, вообще, красотка... Я тут ни при чем. Возражать не стал, потому что это выглядело бы подозрительно.

— А Альдона? — хрипло спросила Вера.

— Альдоне я предложил сам, тогда в ресторане, после танца. Она отказалась. Следовательно, вопрос тоже закрыт.

— Она хочет.

— ...?...

— Она сама сказала, что ты... Ну, у тебя может получится... И мне не стоит сразу отказываться... Я поняла, что она тоже хочет, когда Григорий Давыдович говорил... что нужно три солистки... Она сама пошла со мной на стадион... Мы хотели поговорить... там... тогда...

Вера замолчала.

Я пил кофе и ковырял ложкой мороженое. Вера держала в руке бокал с налитым вином, но так к нему и не прикоснулась губами. Красивыми, саму малость припухлыми и яркими как коралл. Они чуть вздрагивали и я...

Тряхнул головой, отгоняя навязчивые образы.

В этот момент к нашему столику подошел какой-то кавказский хрен... Типа, не подумайте ничего плохого, "хрен" просто решил "позьнакомитьса"!

Вера даже головы не подняла на него. Впрочем, и я не успел открыть рот, как у нашего столика нарисовался САМ Ованес Ваганович.

Несколько негромких слов и "хрен" растворился в полумраке ресторана, а к нам за весь вечер больше никто не подходил, кроме официанта.

— Ты неправильно понял... Я не... ненавижу... За что?.. Просто это все неправильно... Я не должна была... тогда допускать такого...

— Чего именно? Целоваться или бить меня локтем по лицу? — вежливо уточнил я.

— И того... и другого... — опять потерялась Вера и судорожно отхлебнула большой глоток из бокала.

"Хм... Попробуем?.. Шанс-то последний..".

— Не знаю... У меня к тебе нет претензий ни за то, ни за другое... — я взял бутылку и долил Верин бокал, — а вот твое бегство... это уже ни в какие рамки...

— Ты не понимаешь! — негромко, но горячо стала объяснять Вера, схватив меня за руку, — это неправильно! Так не должно было быть!

— Но было... — эхом откликнулся я.

— Этого не должно было быть... — потеряно повторила Вера.

Я отсалютовал ей чашкой кофе, а она автоматически приложилась в бокалу.

— А откуда тогда столько ненависти?! За что?..

Что говорил я и что отвечала она, уже не имело значения. Придя сюда, расставить точки над "i" и объяснить, что эта была большая ошибка и все кончено, Вера, моими усилиями, сбилась на оправдания и неубедительный лепет.

Сначала мы "обсасывали" эту тему, потом я спросил, что ее понесло в журналистику и заказал вторую бутылку вина. Затем рассказывал, как мы станем знамениты и покорим весь мир, недаром, даже такая "продуманная" девица, как Альдона, тоже хочет быть в группе.

Когда через два часа мы вышли из ресторана, в Вере было почти полторы бутылки вина, жгучая вина передо мной и желание стать всемирно известной певицей.

"Бриллиантовое колье отдал бы за двуспальную кровать... Я помню... у меня их, минимум, три штуки...".

Я дотерпел до первого темного закутка и, со словами, "Вера, я тебя люблю", прижал девушку к себе и впился в ее губы своими.

Она даже не думала сопротивляться. Она просто заплакала. Тихонько. Вздрагивая всем телом. Очень горько.

Я тут же отпустил...

Потом мы долго сидели на пустом пляже и я её успокаивал, а она захлебываясь, периодически, слезами, невнятно рассказывала мне, как однажды её чуть не изнасиловал и избил парень, которого она сильно любила.

Потом я провожал ее до санатория им.В.И.Ленина, где она жила, а при прощании, взял обеими руками за голову, притянул к себе и нежно поцеловал в губы. Со словами, что "все у тебя в жизни будет хорошо, намного лучше, чем у других, просто верь мне...".

Её губы робко шевельнулись при поцелуе и она кивнула.

Я долго смотрел ей вслед, даже когда она скрылась за проходной... и поймал себя на мысли, что штаны снова придется стирать...

* * *

Э-Й-Ф-О-Р-И-Я !!!

Я знал определение этому слову... ну, типа... внезапный всепоглощающий восторг или что-то близко к этому... Но за 50 лет первой жизни, я этого чувства не познал ни разу.

Мне не с чем сравнивать. Я никогда не употреблял наркотики, возможно это оно... Я не знаю. Но то что мне довелось испытать раньше, с нынешним чувством несравнимо.

ЭТО МИМОЛЕТНОЕ ОЩУЩЕНИЕ АБСОЛЮТНОГО СЧАСТЬЯ!

А, скорее всего, и эти слова не передают все то, что я узнал сегодня...

Глухое звяканье будильника, накрытого сложенным покрывалом, заставляет меня покорно сползать с кровати и, пошатываясь спросонья, идти в ванну. Прежде, чем полоскать моську под краном, я осторожно стягиваю бинты с двух порезанных вчера пальцев.

Тонкие косые порезы от гитарных струн были очень болезненны. На встречу с Верой я не мог придти с бинтами, поэтому часто задевал открытыми ранками различные предметы и каждый раз еле сдерживался, чтобы не поморщиться от боли.

Бинты присохли к, видимо, кровоточившим ночью ранкам, и я решил сначала смочить их водой. Подержал руку с полминуты под теплой струей и легко стащил намокшую марлю. Заранее скривившись от предстоящего зрелища, стал рассматривать пальцы.

Ничего. То есть, вообще, ничего... Ни ран. Ни даже шрамиков.

Н-И-Ч-Е-Г-О !!!

Я стоял и не верил своим глазам. Но так же не бывает... Я прекрасно знаю такие типы ран. Порежешься острым ножом или краем бумаги, и заживает долго, больно и противно. Оптимально заклеивать такие раны на несколько дней даже не пластырем, от него только хуже, а медицинским клеем. Но в аптеке, куда я вчера зашел по пути от "мамонтов", клея не было и потому на ночь я намотал бинты.

А сейчас от ран не было и следа. Я стоял в ванной и тупо пялился на свои совершенно неповрежденные пальцы. Однако постепенно, на периферии сознания, забрезжило и стало крепнуть подозрение...

Моя ножевая рана не дала осложнений и очень быстро зажила. Даже врачи в больнице этому удивлялись. А сейчас и пальцы необъяснимо зажили, вообще за одну ночь. Сила моего удара... ну, не знаю... после согнувшегося от удара прокаченного "гиревика" Олега, уже даже не знаю... удар стал еще сильнее. Зрение... В этом возрасте, в той... первой жизни, оно у меня уже основательно подсело. Я не поленился, после посиделок в "Жемчужине", специально сходить к окулисту, сейчас оно — стопроцентное.

Я получил, от неведомого благодетеля или благодетелей, ко второй молодости, вдобавок, еще и "модернизированный" организм?

Тут же всплыло в памяти, что и шрам от ножа уже исчез почти полностью. Слишком быстро и "слишком исчез". Задумчиво задираю футболку... и сразу испытываю еще один шок... Мой ножевой шрам на боку был четко виден. Красноватый короткий след. На ощупь, как тонкий шнурок.

Мозг начинает лихорадочно искать объяснение... Возможно, раз вчера я стоял под холодной водой, поэтому шрам и был почти незаметен? Но... но.. Тогда шрам и на ощупь не ощущался! Еле заметная белая линия, которая, ничем не отличалась от неповрежденной кожи. А сейчас я прекрасно прощупываю шрам пальцами. Теми самыми, которые вчера были порезаны, а сегодня столь чудесным образом оказались невредимыми!

В голове как-то негромко и "басовито" загудело, казалось я слышу поток собственной крови в артериях. Зрение, как у меня всегда бывает в минуты особого душевного волнения, потеряло четкость на периферии и стало, как бы "тоннельным". Я четко видел перед собой, но по краям все расплывалось. Начало потряхивать...

Стоп!!! Я же сам вчера пожалел, что моего "геройского" шрама уже не видно...

Мои желания кто-то слышит и мне "подыгрывает"? Так, все-таки, я НЕ ОДИН?! Меня не бросили и помогают, как могут?

Но кто?! Где?! Почему не выходят на связь?! Почему не скажут, что хотят и как этого достичь?!

— Что Вы хотите? Кто вы? Где? — отчетливо прошептал я.

Вода с негромким журчанием бежала из крана. Она не стала вином и в зеркале не проступили огненные письмена откровений Всевышнего...

Почему?!...

...Я много раз набирал разные вопросы на дисплее айфона. Я спрашивал вслух и про себя. Я писал вопросы на листе бумаги и оставлял его на ночь на столе, надеясь утром найти на нем ответы. Я страстно желал, чтобы ответ приснился мне, хотя бы во сне. Но... ничего. Совсем...

Я уже был готов смириться, что мой случай — "сбой во Вселенной". НО НЕТ! Я бы даже удовлетворился феноменом повышенной регенерации! НО НЕТ! Повышенная регенерация не будет сопровождаться "регрессом по заказу"! Значит следят, слушают и исполняют. Исполняют, что могут, что хотят, что считают возможным... Но помогают!

Дают решать самому?! Верят, что справлюсь сам? Дали, с айфоном, почти безграничное знание и оберегают здоровьем и регенерацией?!

ПОМОГАЮТ. НО СВОЮ ВОЛЮ НЕ ДИКТУЮТ?!

Неведомая мне ранее ЭЙФОРИЯ затопила все мое существо неудержимым потоком!!! Я НЕ ОДИНОК!!!

Я "на полном серьезе" поклонился своему отражению в зеркале и негромко, но четко произнес:

— СПАСИБО.

На стадион я несся, будучи легче ветра и не ощущая ни малейшего напряжения сил. Водопад адреналина искал свой выход и находил его в беге. Не сбавляя скорости, я рванул по дорожке, еще совершенно пустого стадиона. Мощно. Легко. Быстро.

И мысли в голове текли... как Волга: широко, уверенно и неотвратимо.

"А "ОНИ" правы... Я хороший выбор. Я реально умен, хорошо знаю историю, начитан, имею большой жизненный опыт в различных сферах жизни, довольно честен и вполне циничен, чтобы все это применить так, как надо. Я предпочитаю добро злу, но, если надо, могу творить и то, и другое. Я согласен, что цель оправдывает средства, но я, все-таки, АДЕКВАТЕН, при выборе целей. Я люблю свою страну, но реально вижу её недостатки. Я хочу хорошо жить сам, но я не прочь осчастливить и все человечество. Я допускаю убийство, но я против убийц. И, главное... Я хочу изменить БУДУЩЕЕ! Меня не устраивает ни мое, ни страны, ни мира... Я — ХОРОШИЙ ВЫБОР! Я должен справиться. Я справлюсь. Я этого хочу!".

Я остановился. Сердце бьется ровно. Дышу часто, но сильно и свободно. Немного попрыгал, сбрасывая напряжение мышц ног и, сойдя с дорожки, активно приступил к разминке. За моим здоровьем и физическим состоянием "ОНИ", явно, следят, но я и сам ОБЯЗАН быть в хорошей форме. Мне предстоит много сделать, я должен жить долго и активно...

...— Какоой ты сегодняя... шустрый, — через некоторое время, знакомый, чуть с ленцой и прибалтийским акцентом, голос раздался за моей спиной.

"Акцент сильнее обычного, значит волнуется. Ха... Потянуло к "дерьму"? Различила оттенки?!".

Я, улыбаясь, развернулся:

— Здравствуй, Альдона...

Сегодня на ней был черный "Адидас". В сочетании с сильным загаром и белыми волосами — эффект сногсшибательный!

"Хм... Человек слаб! Если ты будешь убедительна, то я, ведь, могу и передумать...".

— Я смотрюю, ты бодр и весеел...

"Что-то мне активно не нравится ее тон... Сейчас у меня будут проблемы?..".

Сохраняю на лице улыбку, но внутри сжимается пружина ожидания неприятностей:

— Ты против?!

Она не улыбается. Губы слегка кривятся, а ярко-синие глаза потемнели.

— Я проотив. Я проотив тогоо, чтобы тыы, наглыый сченоок леез к Веере. Я виделаа вас вчераа у санатоория...

Она абсолютно спокойна внешне и лениво цедит слова сквозь почти неподвижные губы, но акцент стал уже такой сильный, что просто удивительно.

"Ну, говорит и говорит... сейчас будет послана в жопу и все... Конечно, очень плохо, что видела, но и черт с ней... Почему же так верещит "чуйка" неприятностей? Может эта белобрысая сука кому-то что-то рассказала?".

— Альдона, тебе не кажется, что это не твое дело? — я тоже стараюсь говорить совершенно спокойно. Уже не улыбаюсь, говорю без эмоций и твердо, — мы сами как-нибудь разберемся, без твоего участия.

— Нее разбереешься... Веера мояя... подругаа... и у неее проблемыы, поэтомуу тыы здеесь неумеестнаяя ошиибкаа... И еслии тыы, меелкиий гаденыыш, этогоо не понимаеешь поо хороошемуу, тоо я тебее этоо смогуу объясниить по плохоомуу...

"А... вот оно как... Давай, бlяdь латвийская, попробуй! Странно... она же знает, что я боксер... странно...", — но зарождающееся бешенство уже затуманивало осторожность, — "пусть только попробует протянуть свои ручонки!".

Продолжая сохранять внешнюю невозмутимость, я спокойно ответил:

— Давай не будем тратить время и пропустим объяснения "по-хорошему", переходи сразу к "плохой" части...

Альдона пристально на меня смотрит. Уже не считаю нужным сдерживаться, и отвечаю ей пренебрежительной усмешкой.

"Что ж, так чуйка-то верещит?! Что она может сделать? Не застрелит же сейчас! В карманах у нее, явно, пусто...".

Что-то для себя прибалтка высмотрела и кивнула:

— Хорошоо, тыы выбрал саам... Заодноо этоо будет и отвеетоом на твоее предложеениее мнее...

Просто почувствовал... Ничего не увидел, просто почувствовал, что сейчас "прилетит" по полной...

Она еще не начала движения, а я уже рванул в сторону, к кустам, стараясь двигаться все быстрее и быстрее.

Совсем рядом, перед глазами, три раза мелькнули красные подошвы ее кроссовок, а подпрыгнул я сразу, как только, заметил, что она уходит в присед. И в ту же секунду, подсекая, подо мной пролетела нога.

Судорожно отскочил от нее еще на пару метров.

Девушка застыла на месте в характерной позе и, не двигаясь, молча препарировала меня взглядом.

"Каратистка херова!!! Откуда только, в эти времена-то?!... чудом же увернулся... она просто не ожидала... больше не успею...".

— Чтооо ж, таак дажеее интерееснеей... — ее тон подписывал мне приговор.

Начало нашего движения совпало, она рванула ко мне, а я... к ней.

"Один удар. Только один удар!".

Не получилось... Она очень резко ушла вниз и влево, а носок ее кроссовка врезался мне в живот. Когда я на полном ходу замер, как будто налетел на стену, она, в прыжке, развернулась вокруг своей оси и ее нога прилетела мне, со всего маха, по спине.

Со звуком удара в трухлявое дерево, я полетел вперед метра на три и впечатался лицом прямо в землю.

Лежу. Пытаюсь понять, жив ли... Боюсь даже вздохнуть, ибо такой удар ногой в солнечное сплетение не может не иметь последствий. Вообще странно, что не потерял сознание после второго ударища, по хребтине.

"Сука... Запросто могла сделать инвалидом!"

Но... Воздух в легкие, все-таки, поступает. Я даже не чувствую особой боли. Пока. Только динамическое потрясение. Это да. По полной...

Шаги. Я понимаю, что она стоит надо мной. Не шевелюсь.

По-моему, ругнулась на своем... Судя по шуршанию костюма — нагибается, берет меня за правое плечо и переворачивает навзничь...

Мой кулак, как овеществленный сплав злости, испуга и унижения, смачно врезается ей под подбородок. Я вижу закатывающиеся глаза и она всем телом валится на меня...

Когда я выполз из под нее, то, первым делом, убедился в отсутствии, охреневших до безмолвия, зрителей.

Повезло... Стадион был еще пуст. Я взял безвольную руку и потащил поверженное тело в кусты. После секундного раздумья, рывками вытащил из кулиски ее куртки прочный и толстый шнурок.

"Странная штука человеческая голова. Меня сейчас чуть не изувечили, а я вспомнил, как называется хрень, через которую проходит шнурок для утягивания низа куртки. "Кулиска", бlяdь!".

...Когда, минут через пять, Альдона пришла в себя, шансов у нее уже не было...

Она лежала ничком на траве, а я сидел на ее спине. Шнурки ее кроссовок были связаны друг с другом морским узлом. А ее руки я надежно зафиксировал, под своими ногами.

Сразу не вырвется. А начнет рыпаться — у меня есть убойный аргумент. В прямом смысле. Домахалась ногами, дрянь!

... — Слеезь, — прохрипела она, когда сумела осознать произошедшее. Далеко не сразу сумела, замечу...

— Ничего, пока так полежишь, — холодно ответил я.

Рыпнулась... Раз, другой...

— Илии слезеешь, илии я тебяя убьюю...

— Альдона, давай пропустим угрозы, приступай сразу к части "убью"... — я был великолепен в свое сарказме. Будь ситуация другой, первый бы посмеялся.

А девочка — боец... Чуть в себя пришла, а уже дергается... и грамотно дергается. Помню, нас так в секции самбо тренер учил "раздергивать" противника, чтобы вывернуться из-под него. Нет, рисковать я не буду. Она слишком опасна.

Шнурок захлестнул ее горло. Альдона захрипела.

— Вот ты говоришь "убью"... а я не говорю... просто так сейчас и могу сделать.

Ее лицо побагровело, глаза налились кровью, а рот широко раскрылся в безнадежной попытке захватить глоток воздуха. От красоты сейчас не было ничего. Мдя!.. Я еще немного подержал, для глубины эффекта, и ослабил петлю. Моя жертва сипло затянула в себя воздух.

— Поэтому оставь пустые угрозы и слушай меня внимательно. Первое... Не лезь не в свое дело! Вере достаточно просто захотеть и мы расстанемся. Если она и я этого не хотим, то ты точно не будешь нам указывать. Второе... Я первый и последний раз прощаю тебя за то, что ты на меня напала. В следующий раз — убью. Даже если тебе покажется, что больше ты не ошибешься... Я теперь знаю твой уровень и буду к этому готов.

Я перевел дыхание.

— Третье... Если, вопреки всему, до тебя дойдет, что со мной лучше дружить, а не воевать, то приходи. Жалеть тебе об этом никогда не придется. Я — знаю... Я тебя уже один раз звал. Этот раз — последний.

Я наклонился к уху замершей девушки:

— Я не держу зла, но больше не прощу. Нам не стоит быть врагами. Тем более, ты мне очень нравишься.

Я звонко чмокнул ее в щеку и тяжело с нее встал...

...В наш санаторский номер я дошел еще, более-менее, бодро. Снял в ванной, перед зеркалом, испачканную футболку. Мдя... Пока небольшой, но уже ярко лиловый синячище, вверху живота. Попробовал проверить целы ли ребра и потрогать пальцем синяк...

"А!.. Какая сссука!..".

Больно страшно. Спина тоже четко давала понять, что она не в порядке. Заглядываю в зеркало через плечо. Очень больно даже поворачивать голову! Видимых следов нет, но по спине она, кажется, била не пяткой, а голенью.

Надо срочно идти на завтрак, иначе мама заподозрит неладное. Мысль о завтраке дала восхитительный эффект, я с минуту блевал фонтаном...

Когда встревоженная и недовольная мама появилась в номере, я, умытый и переодевшийся, разговаривал по телефону, с позвонившим Клаймичем. Поэтому начальный пыл недовольства маме пришлось сдержать, ну, а потом будет легче. Опыт!..

— ...Не знаю, Григорий Давыдович... Поговорили с Верой хорошо... Но как там все, у нее будет в голове, уже на следующий день... кто может предсказать?

— Не люблю произносить банальности, тем более, что они не несут ни грамма конструктива, но все же: "А я предупреждал!", — Клаймич вздыхает в телефонную трубку, — Витя, у меня появилась пара мыслей, давайте встретимся сегодня у вас в санатории, в актовом зале и пригласим присоединиться к нашей компании Николая?

— Конечно. Я ему позвоню... Но, Григорий Давыдович, надо бы и с Верой не затягивать. Давайте попробуем что-нибудь с ней порепетировать? Пора и самим послушать, как она поет, а не только Татьяне Геннадьевне на слово верить... Только лучше всего, её вместе с мамой позвать... так нам всем будет полегче в первый раз...

— Обязательно, Витя... мы так и сделаем... я приглашу их на завтра... А сегодня давайте попробуем отработать мою идею без Веры...

— Хорошо, Григорий Давыдович. Тогда до трех часов... всего доброго...

Я положил трубку и нарочито тяжело выдохнул, глядя на маму.

— Ты почему на завтрак не пришел?! — начался энергичный "наезд".

— Мааам! Взвесился сегодня на стадионе... Я три килограмма прибавил за эти дни, мне уже бегать тяжело... Решил сегодня разгрузочный день устроить.

— А предупредить зайти... чтобы я там, не ждала его... не волновалась?! Тяжело было?!

— Мааам! Так кушать же хочется! Куда мне в столовую было идти?!

Сраженная таким убойным аргументом, мама немного осеклась и остальное выяснение отношений пошло сильно по затухающей, пока, наконец, совсем не закончилось её вопросом:

— А чего Григорий Давыдович-то звонил?..

"Пронесло... Но, сссука, как же болит живот. Может что-нибудь повреждено?.. но крови в рвоте не было... Когда же отпустит? Эй, там?! Обезбольте уж!!! Хотя, то что не вырубился сразу на стадионе... уверен, их рук дело... после таких ударов, так шустро себя не ведут... Знаю...".

...Мама ушла на пляж, а я отделался враньем, что договорился сегодня на море идти с "мамонтами". Так что, из номера, в любом случае, надо было валить. И Завадского еще приглашать — Клаймичу обещал.

До обеда отсиживался в укромном уголке парка, в тенечке... С бутылкой "Буратино" и пачкой анальгина. Полупустой.

"Странно, что до сих пор такой синяк и так больно. "ОНИ" же не могут не понимать, как мне хреново! С другой стороны... во время нашего... "поединка" боль не накрыла, сознание не потерял... двигался так, как сейчас не могу. Хотя может просто на адреналине?..".

Пять таблеток анальгина действовали, иначе даже не знаю... Периодически инспектировал свой синяк — лиловое пятно стало больше уже раза в три. Смотреть было страшно. Чтобы не глотать анальгин на пустой желудок пришлось, через силу, прожевать пачку вафлей, купленную в санаторском киоске, вместе с теплым "Буратино".

"Мдя... Волшебный день... И это только его первая половина! Да еще Клаймич с какими-то своими "идеями". Как некстати...".

...После обеда — теплая встреча в актовом зале санатория! "Аэлитовцы" приветствуют меня, Клаймича и Николая шумно и радостно! Перебивая друг друга, обмениваемся новостями... С "чувством глубокого удовлетворения" узнаю, что "Карусель", "Теплоход" и "Городские цветы" безусловные лидеры среди ресторанных заказов. Более того, конкуренты из других ВИА, прослышав про новые песни "Аэлиты", засылают в "Кавказ" своих "казачков" переписывать слова. На сегодняшний день, эти три песни звучат уже по всем ресторанам Сочи. Бороться с таким явлением своими силами почти невозможно и нужно подключать "административный ресурс", как это назвали бы в мое время.

Алик — руководитель "Аэлиты", возмущается:

— С любой известной песней они попросту не посмели бы такое творить, а тут, как с цепи сорвались... Мало того, что нарушают утвержденный к исполнению репертуар, так еще и отчисления никому не платят. Надо срочно писать жалобу в горотдел культуры и их моментально приструнят!

Клаймич согласно кивает головой и многозначительно поглядывает на меня.

— Автора никто не знает, ситуация с ВААПом непонятна, вот и пользуются моментом... — поморщился Завадский, тоже с прозрачным намеком, глядя на меня.

Я решил отделаться неопределенной улыбкой, просто потому что меня сейчас это ничуть не волновало. Опять накатила ЭЙФОРИЯ!..

...На обед я пришел вовремя, не рискуя испытывать мамино терпение. Старательно демонстрируя свою "диету", я лениво ковырялся вилкой в овощном салате, под дружные уговоры мамы и наших соседей "поесть по-человечески, поскольку никакого лишнего веса в тебе нет, а молодому организму надо развиваться" (цитата из Ирины Петровны, впрочем Степан Захарович ее всячески поддержал).

Есть я, конечно, хотел, что мне какая-то пачка вафель за полдня, но сильно опасался, что меня опять начнет рвать — живот-то болел немилосердно. Однако постепенно чувство голода стало брать верх, я осмелел и, когда принесли одуряюще пахнущий гороховый суп, ожесточенно заработал ложкой.

Вот тут то и накатило! Я почувствовал резко подступившую к горлу тошноту и только успел отвернуться от стола... как тут же все прошло. Для "сотрапезников" пришлось изображать, что хотел чихнуть, но сдержался.

После, чуть не случившегося конфуза, наконец, удалось поесть спокойно. А когда я подходил на проходную, встретить Клаймича, уже и живот не болел.

...Поэтому я опять пребывал в состоянии ЭЙФОРИИ и, такой пустяк, как "пиратское" исполнение моих песен, сегодня меня не волновал.

Вместо, какой-то реакции на эту новость, я попросил у Алика разрешения воспользоваться инструментами группы, кое тут же, естественно, и получил.

Клаймич меня удивил. Я думал, что мы начнем выяснять, что я помню из навыков игры на фортепиано, а он попросил меня что-нибудь... спеть.

День сегодня был такой... СТРАННЫЙ и столько уже всего произошло, что мне все было, как по-барабану! Я легко согласился, музыканты "Аэлиты" разобрали инструменты, а мы с Николаем дуэтом изобразили "Городские цветы".

Первый раз получилось так себе: несколько раз я не попадал в ноты, пару раз забыл слова, а однажды на припеве не хватило дыхания и я "дал петуха".

В обычном состоянии, я тут же бы скуксился и уполз куда-нибудь переживать свой провал.

НО НЕ СЕГОДНЯ!

Не обращая внимания на нейтрально-доброжелательное лицо Клаймича и разочарованное Завадского, я только посмеялся и попросил "аэлитовцев" повторить песню еще раз.

Теперь я пел, вообще, один. И в этот раз все получилось "в лучшем виде"! Я спокойно "вытягивал" ноты и дыхание, расхаживал, во время исполнения, по сцене и перемигивался с улыбающейся в зале Валентиной!

Когда я закончил тянуть последние "...цветыыыыы!", Клаймич, Николай, Валентина и второй солист "Аэлиты" Сергей дружно мне зааплодировали, под одобряющие улыбки музыкантов ВИА!

— Все, — с абсолютно серьезным видом, заявил Алик, — Сережа, ты уволен, у нас новый солист!

Все засмеялись.

— Вот теперь очень неплохо, — потирая руки и переглядываясь с Завадским, заявил Клаймич, — а давайте, Витя, попробуем спеть "Семейный альбом".

Все замыслы нашего "музыкального комбинатора" мне были уже ясны, как божий день, но, что же мне мешает потренироваться?! Даже самому интересно. Такого исполнительского уровня я в себе раньше не замечал!

После "Семейного альбома", который я прилично спел тоже только со второго раза, Завадский сел "на клавиши" и я с первой же попытки, "на отлично", исполнил губинскую "Лизу". В моем варианте, конечно, "Веру"!

Клаймич совершенно расслабленно сидел и улыбался в кресле, довольный Завадский присоединился к нему, спустившись в зал, а меня тормошила улыбающаяся Валентина и одобрительно похлопывал по спине Алик.

В первый раз, когда Алик хлопнул меня по спине, я думал, что сейчас заору от боли... но ничего страшного не произошло! Было слегка больновато и только.

В этот момент дверь открылась и в зал стремительно вошел Михаил Афанасьевич — главный врач нашего ментовского "Салюта".

Мы все дружно его приветствовали, а Киселев после фразы "А-ааа... хорошо, что вы все тут!", стал с загадочным видом на нас посматривать.

— Сижу я тут у себя в кабинете, — интригующе начал он, добившись всеобщего напряженного внимания, — радио, как обычно звучит, — многозначительный взгляд в мой адрес, — и тут слышу знакомую мелодию...

Михаил Афанасьевич сделал драматическую паузу:

— А там Людмила Сенчина наш "Теплоход" исполняет! По многочисленным просьбам радиослушателей! — победно завершил он свою, безусловно крайне приятную, новость.

Присутствующие восторженно взвыли!..

...Ночью я, почти, не спал. Живот и спина болели... дьявольски.

* * *

Утром, измученный и злой, я первым делом поперся к зеркалу. Заперся в ванной и стал пристально себя изучать.

Синяк расплылся на полживота и... стал темно-желтого цвета.

"Прям, как-будто пара недель ему... Так не бывает, однозначно. Значит не ошибся и не привиделось...".

Немного успокоившийся, я полчаса пытался то ли проснуться, то ли доспать под душем, пока мама не выгнала меня из ванной, стуком в дверь.

Сымитировал зарядку на балконе: боль к утру почти прошла, но сил бежать на стадион, после бессонной ночи, не было совсем.

Поскольку с таким синячищем появляться на пляже мне было категорически противопоказано, то я опять отговорился визитом к "мамонтам". Мама к ребятам относилась более, чем лояльно и не возражала, видимо считая, что "правильное мужское общество" подростку будет только на пользу.

Сегодня снова полдня провел в тенистых закоулках парка. В город не тянуло и ничье общество мне не требовалось.

Сначала размышлял о судьбах мира и способах его покорения, а затем перешел к более реалистичным планам краткосрочной перспективы. Кончилось это дело тем, что в процессе планирования будущих триумфов, я попросту уснул. А проснуться соизволил уже перед самым обедом, совершенно посвежевший и, почти, здоровый.

...На предстоящие Верины "смотрины" я, преднамеренно, опоздал. Девочка сложная... пусть пообвыкнется и успокоится. А еще лучше, чтобы, вообще, без меня начали.

Но Григорий Давыдович рассудил по-иному. Когда я тихонько просочился в актовый зал, "аэлитовцы", Клаймич, Завадский и Вера с мамой, сидели тесной группкой и что-то оживленно обсуждали.

— Аааа... Витя, добрый день... проходите, проходите... — Клаймич заметил меня первый и приглашающе замахал рукой.

После приличествующих моменту всеобщих приветствий, я присоединился к "заседающим".

— Представляете, Витя, как бывает... — удрученно покачивая головой, принялся пересказывать новости Григорий Давыдович, — Альдона на утренней пробежке упала... и так неудачно, что теперь у нее сотрясение мозга и постельный режим!

— Ого!.. — "ошарашенно" отреагировал я, — и как она сейчас? — адресовал я "сочувствие" Татьяне Геннадьевне и Вере.

— Сложно... Когда падала ударилась подбородком о бордюр, — сокрушенно принялась рассказывать Верина мама, — и так сильно, что получила сразу все тридцать три удовольствия: и сотрясение мозга, и рвоту, и головокружение. Пришлось даже "Скорую" вызывать, ну а уж те прописали лекарства и строго недельный постельный режим...

— Уж лучше подбородком, чем виском... — округляя глаза от ужаса возможный последствий, прокомментировала, услышанные страсти, Валентина.

Все дружно поплевались через плечо.

"Ну, жива и славно... а помучаться, пусть помучается... а то мне тоже совсем не сладко... дура психованная... Все-таки странно, откуда она так хорошо владеет каратэ?.. Оно же в Союзе, вроде, даже запрещено было... ".

— Витя, а давайте бедную девочку навестим? — бодро предложил Клаймич.

Я чуть собственным языком не подавился от неожиданности!

"Привет, Альдона! Пришел посмотреть, на своих рук дело... Ха-ха-ха!". Или еще лучше: "Как здоровье?! Пришел добить тебя, сучка!"...

— Конечно, Григорий Давыдович! Мысль — отличная, только может чуть позже, когда она гостей сможет принимать?

— Да... — первый раз, с момента моего прихода, открыла рот Вера. Она сидела за мамой и старалась не встречаться со мной взглядом, — не стоит, ей сейчас не до гостей.

— Обязательно приходите, — поддержала дочь Татьяна Геннадьевна, — только через три-четыре дня. У Альдоны пока тошнота и головокружение, так что ей, и правда, еще не до гостей...

Я незаметно выдохнул.

Мы еще минут пять помусолили тему Альдониного неудачного падения, а затем каждый счел своим долгом вспомнить похожие "ужасы" из своей жизни, начиная от банальной сломанной ноги и заканчивая... невышедшим шасси самолета, которым однажды летела Валентина...

Наконец, все эти "охи" и "ахи" закончились и мы приступили, собственно, к тому, зачем и собрались.

"Аэлитовцы" приготовились играть, но Татьяна Геннадьевна сначала решила продемонстрировать нам с Клаймичем искусство акапелла.

То есть без музыкального сопровождения. Петь они, с дочерью, почему-то, решили вместе. А для исполнения выбрали "Ромашки спрятались, поникли лютики".

"Надеюсь Вере не во всех ситуациях будет нужно присутствие мамы, а то у меня проблемы...".

Ну, что сказать про само исполнение...

О-х-р-е-н-е-т-ь.

Да, наверное, таким словом передовать эмоции от искусства — удел быдла. Но я реально охренел.

Это было ВЕЛИКОЛЕПНО!

Я, конечно, после всех сделанных заявлений, ожидал, что у Веры будет хороший голос, но... реальность превзошла мои ожидания. У нее был прекрасный голос и великолепные вокальные данные. У мамы, кстати, тоже...

Голоса переплетались и распадались на разное звучание, улетали под потолок зала и лились прямо в уши, брали за самое сердце и вызывали мурашки до слез... Слова песни были неважны — сила воздействия была в голосах. И сила, противостоять которой, было, практически, невозможно.

Когда они закончили свой дуэт — все присутствующие разве только ладоши себе не отбили. А Клаймич, вообще, ринулся на сцену лично выразить Татьяне с дочерью свое восхищение.

Про меня он вспомнил только минуты через три, да и то, первым вспомнил не он, а Татьяна Геннадьевна.

Собственно, я остался единственным, кто никак не выразил своих эмоций, и остался сидеть на месте, с достаточно нейтральным выражением лица.

— Витя, тебе не понравилось? — вдруг поинтересовалась Верина мама, среди гула восторгов.

Тут про меня вспомнили и все остальные. Наступила неожиданная тишина.

— Ну, что вы, Татьяна Геннадьевна, — совершенно спокойно ответил я, — как такое исполнение может не понравиться... Было великолепно... Просто, как я понимаю, это было высокое искусство, а я хотел бы услышать обычное выступление. Верино. Сольно. И в сопровождении ансамбля... Что-то современное и известное...

Пообсуждав и посовещавшись, Клаймич, Завадский, Алик и сама Татьяна Геннадьевна решили, что мои пожелания справедливы и выбрали для исполнения песню Мартынова "Лебединая верность". В репертуаре "Аэлиты" она была и Вера, в свою очередь, слова знала.

Пока народ совещался, я подошел к одиноко стоящей девушке. Увидев мое приближение, она дернулась, но осталась стоять на месте.

— ЗдОрово... Я даже не ожидал, если честно. Ты — молодец...

— Спасибо...

"Как же с тобой нелегко... 22 года... мдя...".

...Первый куплет Вера начала неуверенно, к тому же опоздала со вступлением, но тут мама снова все взяла в свои руки. Она подошла к сцена, встала прямо перед Верой и дальше "пела" вместе с ней... только беззвучно.

Это дало чудодейственный эффект! Вера сразу "обрела опору", голос окреп, а со второго куплета она стал выдавать такие ноты и с такой силой, что к концу песни я уже был абсолютно спокоен.

(примерно: https://musik.kz/track/-23837353_119150657 )

— Витя, у нее просто нет опыта публичных выступлений... Вы же тоже не с первого раза исполнили... Помните?.. А она — не вы, переживает и страшно волнуется... Все будет замечательно! Поверьте моему опыту... — скороговоркой загундосил мне в ухо Клаймич.

Я кивнул:

— Слышу. Верю. Согласен.

Клаймич вскинул на меня взгляд... и довольный засмеялся.

Так у нашей группы появилась первая солистка.

А, заодно, я сообразил, что группе еще нужно и название придумать! Сначала хотел выбрать что-то из того, существующего в мое время. Перебирал в памяти: "Мираж", "На-Ну", "Форум", "Ва-банк" и даже "Виа Гру", но все было не то...

Поскольку моей группе суждено будет стать "мега-звездами" мировой эстрады, то название должно было быть или легко запоминаемо/произносимо, или нести идеологический/национальный смысл. Как например: "АББА", "Союз-Апполон", "Балалайка" или "Красные Звезды". А, кстати, чем не вариант?! "Red Stars"! Неплохо, но с таким англоязычным названием в СССР выступать не будешь, а ВИА "Красные звезды" звучит как-то... по-солдафонски, что ли.

Можно назвать группу, как российскую платежную карту — "Мир", тем более, что и конкурс, якобы, проводили по названию. Я еще, когда услышал о победившем названии, подумал, что вот иностранцы, например, это слово не поймут. Лучше было бы назвать "Спутник", и сообразно обстоятельствам — платежная карта твой спутник, и на Западе это слово знают.

Ну, и?!.. "Спутник"? "Sputnik"! Кажется англо-саксы еще не переучили мир на свой "satellite".

* * *

На следующий день, после завтрака, когда мы с мамой выходили из столовой, я увидел, на скамеечке, мощную фигуру Лехи.

"Упс... У нас проблемы?".

— Лешенька, здравствуйте! Рада вас видеть! А что так рано? А где Дима? Опять сына у меня заберете?! Я его уже третий день не вижу!.. — вывалила мама поток эмоций на "старшего брата"!

Пока Леха стоял и хлопал глазами, осмысливая кучу вводных, я счел за благо вмешаться, а, заодно, воспользоваться моментом.

— Привет, Леша! Спасибо, что заехал! А Димон с Арсеном на воротах тормознулись? Надеюсь сегодня мы с тобой, их обыграем! Мам, ну... чего ты? Сама же отпустила!

— Да, я шучу, — засмеялась мама, — езжайте — развлекайтесь... Поздно только не возвращайтесь. К обеду приедешь?

— Мы с Григорием Давыдовичем договорились сегодня встретиться, скорее всего, у него пообедаем... Да, Леша?

"Братец" первый раз получил реальную возможность открыть рот, но предпочел ограничиться энергичным кивком и невнятным "угу"...

— Комбинатор... — ворчал Леха, пока мы неспешно шли к воротам санатория, — и как часто мы уже "встречались"?!

— Сегодня третий день, — ухмыляясь, ответил я.

— Опа! И чего делал? Девочку завел или старая тропинка протопталась?!

— Какая "старая"? — искренне удивился я.

— Ну... — замялся Леха, — я так... к слову...

"Да, ладно?! Догадался, значит, тогда...".

— Неее... ты уж, раз начал... Какая такая старая тропинка?

— Отвали... сам знаешь... — недовольно буркнул Леха.

— Ладно... потом вернемся к теме, — угрожающе пообещал я, — давай рассказывай, что стряслось?

— Ну, стряслось, не стряслось... С Димоном... Поговорили... мы...

— А-аа... А я то думал... Мы его потеряли?

— Угу... Он не верит. Или не хочет... скорее так...

— Ну, а в чем ты проблему увидел? Не хочет — не надо. Взрослый человек, сам решает, что для него лучше. Лучше скажи, ты со мной?

Леха искоса посмотрел на меня:

— Я же уже говорил, я решений не меняю...

— Вот и славно...

На душе отлегло. Терять Леху мне не хотелось категорически. Что касается Димона... то, наверное, так лучше... Время покажет.

— Он сказал, что все деньги вернет... После первого рейса... Сейчас пошел билет во Владик доставать. На него "родаки" денег прислали...

— На деньги мне по фиг... Сам знаешь...

Леха кивнул:

— Все равно... Вернет.

— Вернет, так вернет. Потратим на что-нибудь... — я засмеялся.

Пока разговаривали — дошли до проходной "Салюта".

— Леша, бери такси и поехали к Клаймичу. Тот, на самом деле, хотел пообщаться! Или у тебя другие планы были?

— Планов и денег на такси у меня нет... Как-то так.. — сморщился Леха.

— На... — я повытаскивал из разных карманов три сотенные бумажки.

Леха набычился.

— Леш, не дави на мою детскую психику. Денег У НАС до хрена, дело делаем одно... что теперь пешком пойдем что ли?!

Леха мрачно молчал.

— Вообще-то, договаривались, что у нас все общее. К тому же ты тут "вещал", что своих решений не меняешь! — давил я.

Леха покачал головой:

— Угу, с меня шиш, с тебя масло...

Я пошел с "козыря":

— У тебя было бы, ты бы не поделился?

Леха усмехнулся:

— Так ведь нет...

Я ему вернул усмешку:

— Так ведь будет... Все еще будет... И на "мерседесах" ездить бум! Хотя, лично, я предпочел бы " кадиллак"...

Леша только мечтательно вздохнул:

— Ладно, поехали... Эй...

... — Поэтому, со временем, Григорий Давыдович, у нас очень жестко. В самом начале сентября мы уже должны представить и "комсомольскую" и "милицейскую". А там уже и до "Песни года" недалеко...

Клаймич, удобно устроившийся в кресле, напротив меня, задумчиво потер переносицу:

— А на "Песни года", я так понимаю, вы, Виктор, хотите и сами что-то спеть?

Леха удивленно хмыкнул и с интересом уставился на меня.

— А не для этого ли, Григорий Давыдович, Вы заставили меня изображать звезду эстрады на сцене?!

Интерес Лехи заметно вырос и разродился звуками:

— Ну... и как оно?!

— Вы, знаете, Алексей... Неплохо... совсем неплохо. Даже хорошо. Особенно меня удивило сценическое поведение. Виктор себя на сцене чувствует совершенно свободно, я бы даже сказал, органично. Но...

Клаймич нагнулся к столику и взял из вазочки горсть соленых орешков(!). Я, так, даже слегка прибалдел, услышал, как он добавил их к заказу, когда звонил в ресторан.

Теперь, заканчивая обед, они с Лехой лопали банальный подсоленный арахис, а я им с умилением любовался. "Символ будущего" нельзя есть, главное, что он есть! Гы!

— ...но актовый зал санатория, это не зал с телекамерами и прожекторами в "Останкино". К тому же, над голосом надо, все-таки, поработать со специалистами. Не много и не долго, но надо. Второе...

Григорий Давыдович, отпил пиво из хрустального фужера, в то время как Леха, по-простецки, хлебал его из граненого стакана. Пивные кружки нам, почему-то, не принесли.

— Так вот... Второе, я не думаю, что вам там дадут выступить. Опыта выступлений у вас нет, а хотя бы одна, написанная вами, песня там прозвучит. Этого посчитают достаточным. Но подготовить, что-нибудь, конечно, можно... на всякий случай. Хотя, я на этот вариант особенно не рассчитывал бы...

Он пожал плечами и продолжил.

— С "комсомольской" песней тоже все неочевидно... На праздничных концертах выступают, обычно, признанные мастера эстрады и "профильные" самодеятельные коллективы.

Видя наше непонимание, Клаймич охотно пояснил:

— Вот если бы вы выступили комсомольским хором или бригадой самодеятельности стройотряда, тогда да...

Я встал, отошел к балкону и, встав в "позу Ильича", стал четко и с напором декламировать:

Вполголоса жить не стоит!

Мы начали свой разбег!

Нам выпала честь с тобою

Открыть двадцать первый век!

Я слышу сквозь ночь и вьюгу

Часов волевой отсчёт.

Стрелки... идут по кругу,

Время... идёт вперёд.

— Этот куплет пою я, как тот, кто до двадцать первого века доживет точно, — я усмехнулся, "уж я то это точно знаю, уже доживал разок", — а припев я предпочел бы спеть хором с Кобзоном и Лещенко...

И я затянул:

Если дело отцов станет делом твоим, —

Только так победим. Только так победим.

Слышишь юности голос мятежный,

Слышишь голос заводов и сёл:

Ле-нин, Па-ртия, КАМ-СА-МОЛ!

Ле-нин, Па-ртия, КАМ-СА-МОЛ!

— Потом Кобзон и Лещенко, каждый поет по своему куплету и заканчиваем мы концерт совместным скандированием с залом: "Ле-нин, Па-ртия, КАМ-СА-МОЛ!" и так минут пять. Громового скандирования... Естественно, стоя... Весь зал, во главе с...

Я многозначительно указал пальцем в потолок.

"Два раза пересматривал эту сцену на айфоне. Первый раз чуть не прослезился, sуka... Столько веры и азарта в глазах тех сотен скандирующих парней и девчонок. Мдя...".

Я вернулся и тяжело плюхнулся в кресло. Настроение испортилось...

Леха, встретившись со мной глазами, поднял вверх большой палец!

Клаймич задумчиво рассматривал на просвет фужер с пивом, медленно крутя его за тонкую ножку. Молчание затягивалось.

— Как вы умудряетесь писать такие разные тексты, Витя? Нет ощущения, что это один автор. Обычно это понятно. Но не в вашем случае.

— Знаете, Григорий Давыдович, как Гафт написал в одной из своих эпиграмм: "Всегда играет одинаково..."

— ...актриса Лия Ахеджакова, — закончили мы с Клаймичем хором.

— Вот запало мне в память, теперь стараюсь не быть похожим сам на себя.

— ...и на Ахеджакову, — невинно добавил Леха.

Пока мы смеялись,довольный нашей реакцией, Леха воспользовался моментом и умял остатки орешков.

"Все верно: смеется тот, кто смеется последним...".

...Наши посиделки затянулись до позднего вечера. Я был вынужден спеть "кАмсАмол" и "милицейскую" песни полностью, и не по одному разу. Хорошо, что слова уже заучил наизусть. Клаймич напряженно слушал, иногда закрыв глаза и перебирая пальцами по столешнице. Потом обсудили вопрос срочного привлечения к творческому процессу Завадского. По ходу обсуждения Леха позвонил Николаю, и так нас, вскоре, за столом стало четверо.

Пришлось петь снова...

Уже в полном составе, мы составляли "график проведения работ", в котором все выглядело более-менее понятно и, отчасти, даже реалистично, кроме одного пункта... "Солисты".

Солисток не было. Была пока только Вера и то, Клаймич удрученно кивнул, когда ее я обозначил термином — "ненадежная".

Конечно, это не было критично "сегодня". И "кАмсАмол", и "ментовскую" я мог спеть с кем-то из мэтров. И на "Песне года", если дадут выступить, то тоже поразеваю рот "соло", но... но...

Высказанную Клаймичем идею, об абсолютной выгоде одиночного творчества, "если бог дал голос и слух", я сразу и небрежно отмел, чем, к сожалению, привлек излишнее внимание и лишние вопросы.

Клаймич-то промолчал, только посмотрел внимательно, а Коля Завадский сразу стал подробно излагать свои доводы.

Тут были и простота творчества, когда пишешь под свою манеру и свои вокальные способности, и про возможность легко выступать со своими песнями, не будучи членом Союза композиторов, и про отсутствие необходимости связываться с "этими капризными девками", и про свою ПЕРСОНАЛЬНУЮ популярность у народа, и даже про возможность получения гонораров за концерты, как исполнитель и многое другое...

Клаймич и Леха согласно кивали в такт все новым и новым доводам Завадского, но... как-то без особого энтузиазма. Хотя я находил Николая достаточно убедительным, и если б у меня не было других стратегических планов, то я бы, однозначно, к Коле прислушался.

Я так и сказал:

— Ты абсолютно прав. Просто я не собираюсь заниматься эстрадной деятельностью всю жизнь, у меня есть еще куча планов, а это требует много свободного времени. Поэтому ВИА будет "петь и танцевать", а я буду для них писать и к ним присоединяться, "по большим праздникам"! В свободное же время, я планирую заниматься другими вещами...

Клаймич опять внимательно посмотрел и... опять промолчал. Как мне показалось, он не сильно удивился моему ответу. Леха же после моих слов, явно, приободрился!

"Похоже неохота "старшему братцу" всю жизнь рядом с песенками провести...".

Завадский поискал глазами союзников и огорченно вздохнул.

— А вот вы Коля, с Григорием Давыдовичем, и будете "рулить процессом", дергая меня, когда буду нужен...

Этот посыл заставил всех задуматься и оставил мне время понаблюдать за их реакцией.

Завадский чуть подумал и воспрял духом, Клаймич согласно кивнул, а Леха, не услышав своего имени, и вовсе заулыбался.

— Раньше начала сентября начать проводить поиск кандидаток невозможно, — негромко подытожил Клаймич, — но сложность не во времени, а в критериях отбора. У Веры, пусть и поставленный в домашних условиях, но вполне себе консерваторский вокал, она в совершенстве владеет английским и она... объективно — красавица. Вот от этого и образуются три искомых критерия: профессиональный вокал, профессиональный английский и равнозначная внешность.

Завадский опять погрустнел, но тут свои "пять копеек"... О, нет! Свои "ПЯТЬ ЧЕРВОНЦЕВ" внес Леха, который с умным видом задал Клаймичу гениальный вопрос:

— Интересно, Григорий Давыдович, а эта... ну... Альдона... она петь не умеет?

Клаймич мельком кинул на меня взгляд и дипломатично вывернулся, с легкой полуулыбкой:

— Я её не слышал...

— А так-то красотка, — не сдавался Леха, — с Верой в паре смотрятся умопомрачительно!

— Им бы третьей красивую... например, шатенку, — поддержал Завадский.

Клаймич, уже не сдерживаясь, засмеялся, глядя на мою кислую рожу.

Завадский и Леха недоуменно закрутили, между нами, головами.

— Я уже предлагал ей. Она отказалась... — нехотя пришлось мне признать.

— При этом, они с Верой вместе закончили МИМО, а значит она хорошо знает английский и, по ее словам, она хорошо поет. Так она, по крайней мере, заявила Виктору, — не удержался Клаймич.

— А чего отказалась-то?! — высказал, их общий с Николаем, вопрос Леха.

— Не знаю... Она не стала объяснять, просто сказала "нет", — недовольно пояснил я, — да, и откуда мне знать? Может дипломатическую карьеру планирует. Вон у нее папа в МИДе работает.

Леха и Завадский моим ответом удовлетворились. Опять повисла тишина.

Наконец, Клаймич не выдержал:

— Витя, вы меня простите, но я позволю себе напомнить... Альдона потом проявляла желание вернуться к этому разговору, и даже интересовалась у меня вашими... возможными перспективами. Причем завела этот разговор сама.

— Так давайте её послушаем, что ли... Пусть споет... Вдруг сможет? Вот уже и вторая будет, — приободрился Леха, — а третью уж как-нибудь найдем! Страна большая...

Завадский тоже, явно, поддерживал эту же идею.

"Ну, так ли все рискованно? Захочет кому-нибудь, что-нибудь рассказать и так расскажет. А скорее всего просто и коротко откажется. Они же иначе, так просто, от меня не отстанут. Да, и подозрительны будут мои неаргументированные возражения. Хрен с ней...".

— Ну, пообщайтесь с ней сами, если хотите... Я то уже разговаривал... — вынужденно согласился я.

Тут же решили, что эту миссию исполнит Григорий Давыдович, когда Альдона оклемается от своей травмы.

Димон уехал. Леха звал меня попрощаться, но я отказался.

— Знаешь, Леша... Жизнь коротка, чтобы её тратить на общение с людьми, которые тебе не интересны. Раз Дима не с нами, то он мне не интересен. Только не обижайся... Он твой сослуживец, вас многое связывает, твои отношения с ним — твое дело. А от меня передай ему пожелания хорошего полета и успешной карьеры моряка...

Четыре дня, мы безвылазно провели в актовом зале. До обеда Клаймич с Завадским писали партии и аранжировку, а после обеда, приходящие на репетицию "аэлитовцы", помогали все это воспроизводить в реальную музыку, под мои, часто безнадежные, попытки приблизить звучание к оригиналу моего времени.

На третий день к нам, по просьбе Клаймича, присоединилась Верина мама — Татьяна Геннадьевна. Она дала пару дельных советов по аранжировке и стала активно натаскивать меня в вокале: обучать правильному дыханию, правильной осанке, распевке, специальным упражнениям для голоса и тому подобному.

Через два дня занятий со мной, она сказала Клаймичу, что такого в её преподавательской жизни еще не было, чтобы за два дня ученик прибавил в своих вокальных возможностях целую октаву.

— Гриша, он либо меня дурил в первый день, либо... у меня нет объяснений тому, что происходит...

Клаймич, пересказавший мне этот диалог, ждал ответа.

Я "недоуменно" пожал плечами:

— Я никогда не пел... мне сложно судить... Вообще-то, у меня всегда так в жизни происходило и происходит, после некоторой тренировки, все начинает получаться лучше. Но так происходит у большинства! Разве нет? Зачем мне Татьяну Геннадьевну "дурить"? У меня и "Городские цветы" на второй раз получились намного лучше, чем в первый! Вы же помните...

Клаймич смешался:

— Это, да... Но целая октава...

— Григорий Давыдович, а вы сами занимались когда-нибудь вокалом? Вам нравилось стоять в неестественной позе "держа диафрагму", и с глупым видом, делая губы буквой "о", тянуть заданный звук, как евнух после кастрации?!

Клаймич аж согнулся от хохота!..

Когда он успокоился и вытер слезы, я "недовольно" пробурчал:

— Вот, когда привык, тогда и сумел спеть так, как Татьяна Геннадьевна хотела...

"Нет, ну можно поделиться предположениями, откуда за ночь взялась еще одна октава... Но там, в перспективе, и до "дурки" станет недалеко.. Ведь даже мне, временами, не по себе...".

На пятый день, когда все партии и аранжировка оказались готовы, начались совместные репетиции.

Коля Завадский и Сергей — солист "Аэлиты" изображали Кобзона и Лещенко. Мою партию, после нескольких проб, Клаймич, все-таки, поставил не первой, а втиснул посередине.

Я не стал спорить. В каноническом варианте "вместо" меня пела Ротару, значит и в этом времени мне суждено будет "разбавлять мэтров" другой тональностью. Теперь я исполнял второй куплет:

Чтоб небо осталось звёздным,

Нам бой предстоит земной.

Во всех испытаниях грозных,

Любовь моя, будь со мной!

Я небу скажу, как другу:

Наш долг — продолжать полёт!

Стрелки идут по кругу,

Время идёт вперёд!

Я, разве что, изменил "любовь" на "страна". Показалось, что для подросткового исполнения это будет адекватнее.

"Соавтор! mля...".

Когда Клаймич с Татьяной Геннадьевной посчитали, что песня готова, во весь рост встала проблема: как ее записать?

Попытка использовать здоровенный санаторский катушечный магнитофон, успеха не имела — получалось глухо, с дикими шумами и... то есть, не получалось...

Неожиданно выручил Арсен, точнее его папа — Михаил Аввакович, который отвез нас к своему знакомому в Краснодарский политех, точнее в его сочинский филиал. В институте была своя небольшая радиорубка со студийным магнитофоном "Тембр-2м" — здоровым ящиком, оклеенным серым дерматином, и простеньким микшером.

Завадский осмотрел аппараты, обернулся к Клаймичу и, сдерживая улыбку, удовлетворенно кивнул...

..."Милицейскую" песню мы репетировали уже в дуэте с Верой.

Бились полдня, но ничего не получалось. Пела она хорошо, но меня не слышала и не слушала.

В "You Tube" я не смог найти какой-либо концертной записи песни "02", поэтому сценарий придумал свой.

Проявляя чудеса терпения, я пытался несколько раз объяснять девушке, что надо делать: какие жесты, куда подойти, где встать, как держать руки, а в ответ молчаливые кивки и её постоянно убегающий взгляд. Это все еще ладно, но на сцене, во время исполнения, Вера продолжала стоять столбом и полностью "забивала" мой голос мощью своего. Не помогала даже "вновь приобретенная октава".

К обеду я сдался. Что с ней происходит и почему невозможно найти рабочее взаимопонимание, было понятно, но это ничего не решало. Рисковать нужным мне результатом, я не готов был, даже ради Веры.

На обед все разошлись в весьма кислом настроении. После успеха с исполнением и записью первой песни, явная неудача с работой над второй, явилась для всех неприятной неожиданностью.

Мама, Клаймич, Леха, Завадский, "аэлитовцы", Татьяна Геннадьевна и даже зашедший на звуки музыки главврач Михаил Афанасьевич — все понимали, что проблема в Вере.

После обеда попытки были продолжены. Клаймич, понявший мой замысел, теперь все взял в свои руки. Втроем с вериной мамой и Завадским, они продолжали бесплодные попытки сваять песню и образ. Все бесполезно. На выходе получались почти безукоризненный я и голосящее "бревно".

Со мной в пару вставали и Валентина — солистка "Аэлиты" и сама Татьяна Геннадьевна. С обеими у меня получалось "на ура". С Верой не выходило ничего.

Не выдержала даже моя мама. Не без оснований считая, что обладает хорошими педагогическими способностями, она попыталась их применить к "бревну". "Бревно" оказалось крепче.

Меня затопила какая-то светлая... лиричная печаль. Раздражение и усталость полностью улетучились. Просто стало грустно от потери и понимания, что эту печаль надо оставлять в прошлом и идти дальше. Без Веры...

Виноват сам? Возможно. Вполне может быть, что то, что между нами было, не дает Вере возможности со мной работать. А может быть эстрада просто не ее стезя. Какая теперь разница... Но жаль...

— Григорий Давыдович, Коля, давайте сделаем перерыв до завтра? А потом уже с новыми силами?..

Ни Клаймич, ни Завадский возражать не стали, видя бесплодность всех попыток. Они еще немного пообщались с Татьяной Геннадьевной и расстроенной Верой и распрощались с ними.

"Аэлитовцы" уже стали складывать инструменты, когда я призывно похлопал в ладоши...

— Валентина! Вы споете со мной песню полностью?

Солистка "Аэлиты" если и удивилась, то согласилась легко. Поскольку количество прозвучавших попыток перевалило за добрых два десятка, то Валентина, как и я, слова уже запомнила наизусть.

Мы встали на сцену и исполнили песню так, и с таким чувством, что по ее окончанию, хлопали даже игравшие нам музыканты ансамбля!

— Вот, как надо! — громогласно, в сердцах, вынес свой вердикт истомившийся Леха...

...Прощаясь с "компаньонами" на воротах, я подвел итог этого тяжелого и бесплодного дня:

— Записывать песню надо с Валентиной. А с сентября искать солисток. Трех...

Расстроенный Клаймич печально кивнул, пожал мне, на прощание руку и грустно выдавил:

— Похоже, что так...

Леха поддержал его тяжелым вздохом. А Завадский безрадостно пошутил:

— Хоть Валентину с Татьяной Геннадьевной в группу приглашай...

Мы все невесело улыбнулись и "компаньоны" полезли рассаживаться в ожидающее их такси.

На следующий день, мы с Валентиной успешно записали песню. Потратили целый день, но результат того стоил. Даже записали подобие мужского хора, который составили музыканты "Аэлиты", Коля Завадский и даже сам Григорий Давыдович. Кстати, у Клаймича оказался весьма приятный и сильный баритон.

Пару дней надо было отвести на окончательное сведение песен на микшере. Завадский с Клаймичем плотно засели в местном политехе, а мы с Лехой наслаждались заслуженным пляжным отдыхом.

Стоит отметить, что в этом процессе, нам сильно помог Киселев — главный врач "Салюта". Видя, что Леха постоянно прибывает со мной в санатории, Михаил Афанасьевич предложил тому питаться в санаторской столовке, взамен досрочно уехавшего отдыхающего. Слово за слово, и выяснилось, что эту путевку можно выкупить, что называется, "на месте". Оказывается, у санаториев было право реализации невостребованных путевок.

Мы распечатали "заначку" и через час Леха, до самого конца августя, стал законным отдыхающим санатория МВД СССР "Салют"! Его съемную квартиру мы решили тоже оставить за собой. Я то понятно с какой надеждой... Вдруг где-то, с кем-то, да обломится "гормональному страдальцу". А Леха даже не с надеждой, а с реальными планами! Гад такой!..

После ударного труда море и пляж снова стали желанны и востребованы. Мой страшный синяк, уже пару дней как, полностью пропал и мне ничего не мешало раздеваться на пляже.

Я даже с радостью возобновил ежеутреннее посещение стадиона. Теперь мы бегали на пару с Лехой. Более того, в спортивном магазине мы купили перчатки с "лапой" и опять начали совместные боксерские тренировки.

После первой из них, я сдал боксерский инвентарь, как и Олег свои гири, под охрану местного сторожа, и когда возвращались обратно в санаторий, Леха заметил:

— Левую надо подтягивать, но занятия с гирями тебе на пользу... удар с правой стал еще сильнее... Тоже что ли потягать железо...

Наконец, Николай и Григорий Давыдович закончили сводить вокал и музыку в единое целое. И у нас на руках оказалась магнитофонная "бобина" с полностью записанной песней.

Это был прогресс. Существенный прогресс, позволяющий, в моих планах, сделать следующий шаг вперед...

Звонить я решил сразу после обеда. Утренние совещания уже должны были закончиться, а поевший человек обычно добреет.

— Приемная генерала Чурбанова. Подполковник Зуев. Слушаю вас...

— Э... — "неуверенно" замычал я, — здравствуйте...

— Добрый день, — ответил мне насторожившийся голос неведомого "подполковника Зуева", — слушаю вас?

— А... Мне Юрий Михайлович дал свой телефон... сказал, что я могу позвонить... вот... А можно его услышать?..

— А кто его спрашивает? — голос "подполковника Зуева" сделался вкрадчивым, — представьтесь, пожалуйста...

— А... ну, да... извините... Я — Виктор Селезнев, из Ленинграда...

— Здравствуй, Витя! А это Николай Константинович, помнишь такого?! — голос "подполковника Зуева" сделался добродушным и он, кажется, улыбнулся.

— Ой! Николай Константинович! Здравствуйте, конечно, помню! Вы нас с мамой в Москве встречали... и провожали, тоже вы! Как я рад вас услышать!

— Здравствуй, здравствуй! — подполковник засмеялся, — как у тебя дела, герой?!

— Спасибо большое! Все хорошо! В Сочи отдыхаю, в санатории "Салют"...

— Погода хорошая? Море теплое?!

— Да! Тут здорово! Э... — с энтузиазмом начал я и осекся, — но вам, наверное, не стоит рассказывать, как хорошо на море, раз вы в Москве?

— Ха-ха-ха! — искренне засмеялся Зуев, — ты прав, в Москве сейчас очень жарко, а отпуск у меня только в сентябре!

— Зато, как говорит мама, сентябрь это — "бархатный сезон"!

— Твоя мама абсолютно права, — голос подполковника снова приобрел деловые нотки, — а что ты хотел от Юрия Михайловича? Его сейчас в Москве нет. Может я смогу быть полезен?

"Черт. Плохо...". Но я продолжил:

— Николай Константинович! Когда мы с Юрием Михайловичем ездили к Николаю Анисимовичу... я пообещал написать на День милиции песню, а Юрий Михайлович, мне потом написал... что Николай Анисимович помнит про это обещание и спрашивал, готова ли песня... вот я песню написал... и даже записал на пленку... хочу сообщить Юрия Михайловичу... — вывалив эту беспорядочную кучу слов на голову подполковника, я замолк.

Тот, на некоторое время, подзавис, осмысливая нетривиальность проблемы.

— Витя, давай поступим так... — голос Зуева снова сделался вкрадчивым, — я доложу Юрию Михайловичу о твоем звонке, при первой возможности, а потом свяжусь с тобой. Оставь мне номер твоего телефона... Хорошо?

Я продиктовал подполковнику номер нашего санаторского телефона, горячо поблагодарил и попрощался.

"Мдя... Могло бы быть и лучше. Но уж как есть... Будем ждать.".

В номере я был один, мама ушла на процедуры, Леха где-то гулял с очередной девицей и, пока не спадет жара, заниматься мне было решительно нечем.

Я немного подумал... и, под мерное гудение вентилятора, завалился подремать...

...Телефонный звонок, заставил меня подскочить от неожиданности. Глаза сами нашли часы... Заснуть я успел, но со времени моего звонка в Москву не прошло и получаса.

"Ни фига себе оперативность!".

Быстро откашлявшись, спросонья, я схватил трубку и максимально вежливо выдал невидимому собеседнику:

— Алло, слушаю Вас!

— ...

— Алло?

— Витя... здравствуй...

"Упс... "нежданчик"..."

— Здравствуй, Вера...

— Здравствуй...

Молчание.

"О! Господи... Опять эта тягомонь началась. Сама позвонила — сама же молчит... Красивая девка, но "дурко" на всю голову... Надо с этим заканчивать.".

— Вера! Если человек звонит, это означает, что он что-то хочет сказать... А если он позвонил и молчит, то это очень глупо...

В трубке короткие гудки.

"О-х-р-е-н-е-т-ь...".

Я плюхнулся на кровать — сна уже ни в одном глазу. "Только разбудила дура!". Я мрачно уставился в потолок.

Снова телефонный звонок.

Уже не торопясь встаю и поднимаю трубку:

— Алло?

— Вить... связь, наверное, оборвалась...

"Ага! Наверное!..".

— Видимо, оборвалась... слушаю тебя, Вера...

— Давай встретимся... поговорим...

"Мой бог! О чем?..".

— Хорошо. Где и во сколько?

От такой конкретики она растерялась:

— А... Все равно... Только давай не в ресторане?!

— Хорошо, записывай адрес: улица Павлика Морозова, дом 6, квартира 23. Жду тебя в 18 часов.

— Подожди!.. — в ее голосе откровенная паника, — а что там, где это?

— Это почти в центре, ту квартиру Леша снимает...

— А давай где-нибудь... э...

— В ресторане?

— Нет! В ресторане не надо...

— Тогда у меня других вариантов нет. У тебя есть предложения?

— Не-ет... хорошо, давай там...

Ее голос звучал так потеряно, что меня уколола острая жалость к этой растерявшейся по жизни девчушке.

— Хорошо, Вера... Адрес успела записать? — мягко спросил я.

— Д...да...

— Тогда жду в шесть, — я повесил трубку.

"Время около трех... Димины ключи у меня... Предупредить Леху... Заехать в ресторан... Вызвать такси... Понеслось!"...

...В пять часов я уже был на месте. Рыбную нарезку, икру и торт, взятые у Ованеса Вагановича в "Кавказе", кладем в холодильник, три бутылки "Боржоми" в морозилку, бутылку "Арарата" в шкаф.

Проветрить и включить вентилятор... Тормознулся перед зеркалом.

"Ха!.. А ничего так... Здорово прибавил и в росте и в "мышце"... Взгляд стал совсем взрослым. С девицами может и хорошо, а вот с "сильными мира сего" надо будет притворяться... Может не шрам стоило просить восстановить, а член увеличить?! Хм... А, что... собственно!..".

Понимая, что "попер психоз", отправился на кухню. Нашел там рюмки, порезал лимон и принял успокоительные пятьдесят грамм.

"Во гормоны-то "колбасят", как-будто и не было тех пятидесяти лет... первых... Хорошо, что Ованес лимоны положил... С каким удивленным уважением он на меня поглядывал, когда командовал соорудить этот "джентельменский набор"!.. пожалуй, вторая это — край, а то развезет на жаре...".

Когда Вера позвонила в дверь, я был спокоен и расслаблен.

— Заходи... присаживайся... В санатории скоро ужин, я уже привык к их режиму... поэтому приготовил тут немного перекусить...

— Спасибо... я не хочу есть...

Она сегодня была в том же белом платье, что и в "Жемчужине", красивые плечи и руки открыты. Загар на всех ложиться по-разному, у нее он был коричнево-золотой.

Я открыл запотевшую бутылку "Боржоми" и разлил по бокалам. Пузырьки газа дружно устремились вверх, а дешевое стекло фужеров тут же запотело.

Стол я накрыл в гостиной, где раньше жил Димон. Диван был собран и накрыт покрывалом, на столе была темная скатерть.

"Обстановочка хоть и не романтичная, но вполне себе ничего... Ладно, послушаем, с чем пришла.. ".

От холодной минералки Вера отказаться не смогла и выпила бокал почти залпом. Я заметил, что ее тонкие пальцы нервно подрагивают и, чтобы это скрыть, она постоянно старается держать сжатые кулаки.

Снова наполнил ее бокал и выжидательно уставился на девушку.

Она нервно откашлялась.

— Я слышала... вы записали песню...

Я пожал плечами:

— Ты же не хотела...

— Я хотела! — она возмущенно уставилась на меня.

Я опять безразлично пожал плечами:

— Хотела бы — записала. А ты искала в себе кучу причин, чтобы этого не получилось...

Она опустила голову и распущенные тяжелые черные волосы закрыли лицо девушки.

— Ты не понимаешь...

— Ну, почему не понимаю? Все я понимаю... Ты решила, что не можешь со мной работать... что ты, тонкая и ранимая натура, и то что между нами было... не позволяет тебе спокойно переносить мое присутствие. Поэтому ты была не в состоянии стоять там, где надо... делать, то, что сказали... и петь так, как оно требуется... Ты, фактически, сорвала репетицию и заодно угробила свою возможность петь в группе... со всеми отсюда вытекающими...

Вера закрыла, невидимое за волосами, лицо руками... ее плечи вздрагивали.

"Славная дилемма! Или мне её лечить, и тогда "ловить" с ней будет нечего... или окончательно ее ломать, и тогда я сегодня же уложу такую красавицу в постель".

На душе было муторно.

— Он жив?

Плечи девушки перестали вздрагивать.

— Эй, але?! Я спрашиваю: он — жив?

Вера подняла на меня заплаканные глаза, быстро пальцами смахнула слезы и непонимающим вздрагивающим голосом спросила:

— Кто жив?

— Ну, тот выбляdоk, который тебя избил и хотел трахнуть? — грубо уточнил я.

"Ой, дуууурак! Как же потом будешь жалеть...".

Она снова опустила лицо и глухо ответила из за занавеса волос:

— Жив, наверное... что ему сделается... а почему ты спрашиваешь?

— А почему он не в тюрьме?

— ...

— Эй, але?! Я спрашиваю, почему он не в тюрьме?!

Вера дернулась от моего окрика и выпрямилась в кресле, моментально высохшие глаза гневно засверкали зеленым.

— Ты по какому праву, так со мной разговариваешь?!

— По праву мужчины... — я уже говорил спокойно и абсолютно серьезно, — который сейчас наступил себе на яйца, в попытке тебе помочь.

Она смотрела широко раскрытыми глазами, ничего не понимая.

— После того случая, твоя жизнь разделилась на две половины: до и после... Ты себя потеряла, ты потеряла уверенность в себе, у тебя ничего не получается... Ты стала слабой... А до этого у тебя было все. Тобой восхищались, ты всегда хорошо училась, ты — красавица, внимания которой добивались мужчины. У тебя высокопоставленный папа и обеспеченная семья. Ты спортсменка и где нужно побеждала, раз стала КМС-ом. И, наконец, как и положено принцессе ты встретила принца. Ведь любая же сказка должна закончиться любовью!

Вера опять сидела с опущенной головой, но я видел по всей её позе, что она замерла и очень внимательно меня слушает.

Я отпил глоток холодного "Боржоми" и продолжил:

— А оказалось, что вместо любви, тебе, принцессе, можно просто дать в морду. А раз ты, считая себя спортсменкой, стала сопротивляться, то в морду надо дать несколько раз. Тогда тебе чудом повезло и ты убежала. Но больше не осталось ничего. Ни веры в сказку, ни веры в собственные силы, ни веры в любовь, ни веры в защиту папы.

Я опять отхлебнул "Боржоми".

"Не надо было пить коньяк по такой жаре, теперь дикий "сушняк".

— Кстати, мне вот интересно... А почему твой папа не засадил выбляdkа в тюрьму?

Вера подняла голову, лицо, несмотря на загар, было каким-то серо-бледным, но совершенно спокойным:

— Потому что у "выбляdkа" папа заместитель министра иностранных дел. И мой папа сам лишился бы работы, если не помог бы отец Альдоны. Он секретарь парткома МИДа и с ним побоялись связываться.

— Теперь понятно... Но это ничего не отменяет. Вера захотела взять у судьбы реванш и стать всемирно известной эстрадной звездой, раз подвернулся такой шанс... А чего бы нет?.. Голос шикарный, внешность шикарная, английский шикарный... Но опять неудача... ты не сумела даже спеть... У Веры не осталось веры... в себя. Выбили кулаками в тот вечер. Поэтому сегодня ты пришла "разговаривать", хотя догадываешься, что этот разговор закончится в постели. И с кем? С сопливым несовершеннолетним подростком. Приехали...

Я, наконец, заткнулся. Вера несколько секунд сидела неподвижно, затем уткнулась лицом себе в колени и заплакала, постепенно плач перешел в рыдания, а затем в полноценную истерику. Она сползла с кресла на пол, и подвывала, уже лежа на ковре.

Я дал ей, какое-то время, повыплескивать ту муть, которую поднял в ее душе, а затем залпом допил нагревшуюся минералку и встал.

"Да, не стоило, все-таки, пить коньяк в жару...".

Подошел к Вере и попытался ее поднять. Она стала активно брыкаться и выть "уйдииии".

Ну, уйди, так уйди... Я ушел на кухню, вынул из морозилки две оставшиеся бутылки "Боржоми", открыл их и опорожнил в какую-то кастрюлю. После чего вернулся в комнату и одним махом вылил ледяную воду на голову Вере. Она взвизгнула и затихла.

— Вставай... Слезами горю не поможешь. Будем искать другие пути. Иди в ванну и умойся...

Минут через десять Вера вернулась в комнату и уселась в кресло, уставившись взглядом в пол.

— Хватит прятать глаза, — жестко сказал я, — это удел слабых.

— А я что сильная? — горько всхлипнула Вера и подняла на меня свои красные и опухшие глазищи.

Я пожал плечами:

— Наверное, сильная, раз все еще пытаешься брыкаться...

Выбрался из кресла и подошел к Вере. Верх платья намок и теперь даже через толстую материю лифа было видно, что бюстгальтера на девушке нет.

"Ну, теперь-то что...".

Взял ее за подбородок и заставил подняться. Наши глаза оказались почти на одном уровне.

"Еще что ли подрос?.. Надо будет снова померять рост...".

В глазах девушки опять начала зарождаться паника.

— Перестань меня бояться, дура! — устало ругнулся я.

Мы постояли так с полминуты, уставившись друг другу в глаза.

— Хочешь я его убью?

— Да! — тут же последовал ответ.

* * *

"Не-еее... Куда-то не туда трамвай свернул! Сам ничего не получил, и на "мокруху" подписался. А Верка — супер... Удивила, так удивила! Ни секунды не раздумывала: "Да!!! Замочи его! И по хеr, что он — сын замминистра, а ты — 14-летний подросток... Мочкани его, и станет мне счастье"... Мдя...".

Восхищение от собственного продуманного и расчетливого поведения переполняло меня хм... "законной гордостью"!

Взрослый пятидесятилетний мужик грамотно "поимел" 22-летнюю девчушку из далекого прошлого. Молодца...

Ах, да... нюанс!.. точнее, САМ СЕБЯ поимел... За язык-то никто не тянул... Редкий вид — "mydак редкостный"...

Последний удар Леха прочувствовал даже через "лапу".

— Кисти береги... — недовольно пробурчал он, — не бинтованные же...

Я остановился перевести дух после затяжной серии. Эмоции понемногу отпускали.

После стандартной тренировки, как обычно, мы с Лехой встали в спарринг. Моя задача, традиционно, заключалась в том, чтобы уворачиваться от многочисленных легких плюх "старшего брата" и, в свою очередь, лупить по нему максимально сильно, в максимально возможном темпе.

Пытаясь копировать манеру Роя Джонса, я выплясывал вокруг Лехи замысловатый краковяк, рвано двигался в разных направлениях, бил из любых положений, с любых дистанций и под любыми углами. Нет... ну, не то что б это реально делал! Пытался...

Если, поначалу, Леха, сбитый с толку моей "неправильной" манерой движения, частенько промахивался, то постепенно он приспособился. Однако, много его ударов, все равно, улетало в пустоту. Естественно, он понемногу входил в раж, и от тех ударов, которые я, все-таки, пропускал, меня, иногда, "болтало" не по-детски.

Первый раз Леха серьезно напугался, когда "достал" меня слева, но я на удивление хорошо держал удар, да и по-настоящему "братец", все-таки, и не думал бить. Поэтому, прилетающие мне плюхи, вскоре, уже не являлись причиной для остановки спарринга.

После тренировки и завтрака, мы, как и положено добропорядочным пациентам санатория, принимали солнечные и морские ванны. То есть играли на пляже в карты и перекидывались мячом в море, в промежутках между дальними заплывами.

После обеда я опять направился на "лехину" квартиру. Поскольку, по "официальной версии", мы проводили время вместе, то из санаторских ворот тоже вышли вдвоем.

— Ты это... — мучительно подбирая слова и глядя в сторону, попытался меня предостеречь "старший брат", — не увлекайся сильно... Бабы хороши в меру... и, чаще всего... совершенно одинаковы... Че у одной, то и другой... И все... почти... пытаются мужика использовать... Поверь мне...

Даже от такого косноязычного проявления заботы у меня потеплело на душе.

Шмыгнув носом, я ответил:

— Спасиб, Леш... Я знаю. Они приходят и уходят, а другом мужику, может быть только мужик...

"Вот, ведь, как время все меняет к худшему!", — поразился я про себя, — "Леха прекрасно понял сказанное мною, а я задумался, не прозвучало ли это двусмысленно и пошло. Что за хрень потом с нами случилась, если такое понятие из сказки, как "голубой принц", ассоциируется не с чистотой, а с пидорами... А детская светлая радость — РАДУГА, стала мировым символом грязи, моральной опущенности и разврата? Мдя...".

Такси сначала завезло нас в "родник блата" — ресторан "Кавказ", где я, сильно растерял, в глазах Ованеса Вагановича, заслуженный ранее авторитет.

Сегодня, за все выбранное, расплачивался Леха, и директор ресторана, видимо, решил, что в прошлый раз я просто выполнял функции "курьера". Наверное, поэтому сегодня ценник оказался заметно выше, чем "для меня".

Впрочем, остался Ованес Ваганович "в полных непонятках", когда Леха вручил мне один из двух пакетов, со словами:

— Держи СВОЙ пакет... Ромео!..

Потом Леха забросил меня на квартиру и уехал к своей новой пассии Наталье, очень милой девушке из ростовского городка Шахты, снимавшей комнату с подругой, где-то на окраине "Сочей".

Сегодня Вера пришла в легком голубом платьеце, по нынешней моде, выше колена. Волосы были убраны на затылок, в толстый "конский хвост", а в руках была... корзинка.

"Ей бы еще красную панамку на голову, и имел бы полное моральное право ее растерзать, со сладострастными подвываниями в духе Серого Волка!", — судорожно сглотнул я, переводя взгляд на корзинку.

Мой скептический взгляд на ее "аксессуар" Вера заметила:

— Я сказала, что пошла на рынок... Альдона терпеть не может ходить за покупками... Иначе было никак... не отвертеться... от ее компании...

— О, как! Наша блондинка уже оклемалась?!

— Да, все нормально. Даже опять начала заниматься, хотя врачи пока рекомендуют ограничить нагрузки.

— Ха! А чем таким она занимается? — округлил я глаза.

— Ее папа почти десять лет в нашем посольстве в Северной Корее работал. Она там начала изучать таквандэ... это местное карате...

— А-ааа... Понятно...

"Вот сучка!.. Да, и я везунок... нарвался же... ".

— Ладно, не будем тратить время... Проходи... — мы из коридора прошли в "гостиную", где вчера беседовали и принимали "водные процедуры", — я уже разложил диван, ложись...

Вера сбилась с шага, остановилась и развернулась ко мне. Её широко распахнутые глаза уставились на меня и начали поблескивать накатывающей влагой.

— Витя... ты же... Вить... — неверяще залепетала она.

— Мне напомнить твое вчерашнее обещание "делать то, что я скажу"? — неумолимо уставился я в ответ.

— Но... я же... ты же сказал... что... — глаза стремительно налились слезами.

— Лезь на диван, — рявкнул я, — и ложись на спину, дурища!

"Это тебе за твое "убийственное" ДА!".

Вера еще секунду стояла неподвижно, затем опустила веки и два резвых ручейка стремительно побежали по ее лицу. Не открывая глаз она сбросила с ног белые плетеные босоножки, неловко полезла на диван и, буквально, опрокинулась на спину. Подол платья задрался открыв левую ногу до самой белой материи... Она молча лежала на спине с закрытыми глазами, и только слезы безостановочно текли из уголков глаз к вискам, теряясь в густоте черных волос.

— Двигайся к стене... разлеглась, как-будто одна... — недовольно пробурчал я. Хорошо, что глаза у нее закрыты, а то листами бумаги, которые держал в руках, пришлось бы прикрывать э... реакцию подросткового организма на открывшееся зрелище.

Вера немного сдвинулась в сторону стенки, от этого движения подол платья уже полностью обнажил длинные спортивные ноги, покрытые ровным золотисто-коричневым загаром.

Усилием воли заставил себя отвести взгляд и плюхнулся на диван, рядом с Верой. Это мое движение, как будто прорвало плотину, Вера закрыла лицо руками и заревела.

— Хорош горло драть... пригодится еще, — деловито сообщил я, — бери текст и поехали с первого куплета.

Вера смолкла посредине очередного подвывания и, как маленькая девочка, чуть раздвинула пальцы левой руки, чтобы одним глазом глянуть, что творится в этом страшном мире.

"Не глядя" на нее, я одной рукой протягивал девушке текст с песней, а другой, держал такой же перед собой.

— Ты... ты... ты что... — заикаясь начала бормотать из под ладоней Вера, — ты просто издеваешься надо мной?! — ее голос окреп, она отняла ладони от лица и зеленые глазищи зло заблестели от гнева.

— Ага... — спокойно признал я очевидное, — давай бери лист и поехали... Неизвестно, сколько еще времени мне с тобой придеться мучаться...

Вера вскочила на колени и сжала кулаки:

— Ты... отвратительный... злой... мерзкий... испорченный мальчишка! Я... убью тебя... мерзавец!

Я снисходительно улыбнулся.

Вера задохнулась от переполнявших ее эмоций и, не найдя слов, принялась дубасить меня обеими руками, куда ни попадя...

Пару раз попала довольно болезненно!

Я вывернулся из под ударов, подмял брыкающуюся Веру под себя и угрожающе замахнулся...

— Не надо!!! — завизжала в совершеннейшем ужасе девушка.

"О! Черт! Дебил... Вот этим ее пугать совершенно не стоило!..".

— Тихи, тихо... тихо... Верунь, ну ты чего?! Я же пошутил... не собирался я тебя бить... Как можно тебя бить? ты же такая умничка и красавица... тихо, малышка... тихо... ты же знаешь... я тебя защитить могу... помочь хочу... а вот бить тебя точно не хочу и не буду... Ну, что ты... успокойся, маленькая, успокойся...

Пока я нёс этот вздор, судорожные рыдания постепенно стали затихать. Я взял лицо девушки в ладони и стал осторожно его целовать. Соленые глаза... соленые губы... соленые щеки...

Я не сразу сообразил, что Вера мне отвечает. Я больше не утыкался в плотно сжатые губы, они были мягкие и податливые, и язык мой уже проник между ее жемчужными зубками и встретил собрата...

Я чуть больше навалился на девушку и моя нога, не встречая противодействия, втиснулась между между её несопротивляющимися коленями.

"Это она с испугу, что ли... Или в благодарность, что не ударил... А не все ли равно?! Увы... не все равно... ну, и дурак...".

Я остановился:

— Давай, зайка, пойдем в ванну... помоем зайкину моську, попьем водички и займемся делом. Нам надо научиться вместе петь... ведь, зайка, хочет петь и стать известной певицей?

"Зайка" кивнула зареванной моськой, которую мы и отправились умывать в ванну...

Ну, может именно такая встряска и была необходима. Хрен знает...

В квартире жилого дома громко петь не будешь, поэтому, все что можно было спеть вместе, мы пели вполголоса... Все и с первого раза. И "Карусель", и "Городские цветы", и "Маленькую страну" и даже "Веру". Пели и лежа на диване, прижавшись друг к другу. Пели и сидя в кресле, причем Вера сидела у меня на коленях и ничуть по этому поводу не напрягалась. Пели и стоя, обнявшись и танцуя, под собственные голоса...

Потом минут десять стоя целовались, и когда я понял, что сейчас не выдержу и завалю девчонку на диван, рванул в коридор, вызывать такси.

Мы заехали на рынок, чтобы заполнить корзину, а потом я повез девушку в ее санаторий.

— Завтра приходи в "Салют" к четырем часам, на репетицию. Маму с собой не приводи. Альдону тоже! — сказал я Вере в маленькое аккуратное розовое ушко, когда машина подъезжала к Центральным воротам "Санатория им. В.И.Ленина". Туда же, в это ушко ее легонько и поцеловал. Щека девушки заалела, она легонько кивнула и, не прощаясь, выпорхнула из такси.

— ...Резюмируя все сказанное... мы решили еще раз попробовать. Последний... Поэтому, убедительно просим вас, друзья, сделать вид, что все в порядке и быть к девушке максимально доброжелательными! — закончил свою проникновенную речь Клаймич.

"Друзья" — музыканты "Аэлиты", согласно закивали и согласились быть "максимально доброжелательными"! Вряд ли кто из них верил, что из этого "последнего раза" выйдет хоть какой-нибудь толк, слишком живы были воспоминания о прошлом провале, но возражать никто не стал.

Как Клаймич с Завадским, немало удивленные моей просьбой о новом "эксперименте", так и "аэлитовцы", все, видимо, посчитали, что "попытка — не пытка", а вдруг...

Я самолично встретил бледную и напряженную Веру на проходной "Салюта". Одного взгляда на нее хватило понять, что я не ошибся в своих предположениях и предпринятых мерах.

Суть мер заключалась в том, что я одолжил у Лехи ключ от его номера, а его самого прогнал в актовый зал, к остальным "экспериментаторам".

"Братан" безропотно, не задавая вопросов, отдал ключ, только демонстративно закатил глаза и изумленно покачал головой.

Я привел Веру в Лехин номер и, ни слова ни говоря, притиснул ее всем телом к стене...

...Когда, минут через двадцать, мы вошли в актовый зал, преувеличенно радостные возгласы музыкантов, объятия с Валентиной и Клаймичем, привели Веру в совершенно умиротворенное состояние.

И "02" мы спели ничуть не хуже, чем вчера, когда пели ее на квартире, лежа!

Вера хорошо меня слышала, полностью подстраивалась под мои вокальные способности, достаточно свободно держалась на сцене, а когда дошло до слов: "И не гаснет окно, где любимая ждёт, Обнимая детей, материнской рукой", вообще положила мне руку на плечо. Чем вызвала одобрительный кивок Клаймича, улыбку Завадского и "кашель" Лехи.

После первой песни все пошло как "по накатанной". Вера, уже одна, спела "Маленькую страну", "Семейный альбом" и "Городские цветы", "Теплоход" исполняли всем ансамблем, а "Карусель" наша плакса "изобразила" так, что аплодировала даже Валентина!

— ...Витя, признавайтесь, как вам это удалось?

Мы, вчетвером, сидели в "Жемчужине" и отмечали "возвращение блудной солистки".

Я бросил быстрый взгляд на Леху, но "Старший брат" тоже изображал неподдельный интерес!

— Вера сама позвонила и попросила дать последний шанс, — начинаю "чистосердечно" рассказывать, — я только поставил условие, чтобы она пришла без мамы.

— Вот про маму это разумно! — горячо поддержал Леха и скривился, видимо, я удачно попал ногой ему под столом.

— Да... А может это все и объясняет... — задумчиво согласился с Лехой Клаймич, — исчезла давящая ответственность, Вера почувствовала себя свободно и раскрылась.

— Ну, остались пустяки... — вздохнул Завадский, и поднял бокал, — за то, чтобы поскорее найти еще парочку таких же "Вер"...

— И их мам не пускать на репетиции! — подхватил лыбящийся Леха.

Второй раз я ему по ноге попасть не сумел...

* * *

На следующее утро, когда мы с мамой собирались на завтрак, неожиданно и громко в номере затрезвонил телефон. Я, не то что предположил, а просто почувствовал... НАЧАЛОСЬ!..

В свете моих последних "амурных-вокальных" похождений, звонок в приемную Чурбанова, как-то случайно, отошел на второй план.

Вот и сегодня с утра, несмотря на интенсивную тренировку с Лехой, голова была забита лишь мыслями про Веру — "сегодня или завтра?!". Организм, буквально, требовал женского тела!

Господи! Как я этот период в первом-то детстве пережил?! Наверное, было просто, потому что не знал, что ЭТО такое и КАК оно бывает. А тут, прям, зависимость от первожизненного знания и нынешних возможностей подросткового "гипер"...

Требовательный звон телефона я прекратил снятием трубки:

— Алле?!

— Витя?!

— Юрий Михайлович! Здравствуйте!!

— Здравствуй!.. здравствуй, дружок!.. Узнал?! Ну, как отдыхается?

— Спасибо, большое! Хорошо! Только уже устал отдыхать! Хочется что-нибудь полезное начать делать!

— А в школу не хочется?! — с насмешливой иронией интересуется зять Генсека.

— Нет! Вот в школу не хочется точно!

Чурбанов смеется. Буквально, по телефону слышно, что у него хорошее настроение!

— Мне тут доложили, что ты песню про милицию закончил писать?

— Не только закончил, мы уже записали ее на пленку и разучили с санаторским ансамблем!

— Ну, и как получилось?.. — с неопределенной интонацией поинтересовался Чурбанов.

— Очень хорошая песня получилась, — я сразу сделал тон абсолютно серьезным. Мама, стоявшая рядом, жестами показывала, что песня отличная и её надо более активно хвалить. Впрочем, я и сам это прекрасно понимал.

— Она станет новым гимном милиции! — весомо заявил я, мысленно наплевав на ненужную сейчас скромность.

— Так уж и гимном... — недоверчиво хмыкнул Чурбанов.

— Юрий Михайлович! — надавил я голосом, — она ТОЧНО станет гимном! И ею нужно будет завершать Праздничный концерт ко Дню милиции, потому что она будет лучшей песней концерта.

Наступила пауза.

Мама руками прикрыла рот, от моего нахальства, и с тревогой ждала продолжения.

— ...Прям, настолько хорошо получилось? — задумчиво спросил Чурбанов.

— Прям, настолько!— твердо подтвердил я.

— Мы с министром сегодня в Краснодаре. Завтра будем в Сочи. Точно не стыдно будет показать Николаю Анисимовичу?!

— Юрий Михайлович! Я вас когда-нибудь подводил?! Головой ручаюсь! — пошел я ва-банк.

— Хорошо, — решился Чурбанов, — завтра, к 17 часам будь готов, за тобой придет машина.

— Юрий Михайлович... Может, нет смысла и вам, и министру магнитофон слушать?! Мы ведь можем и вживую сыграть, только тогда одной машины будет мало, у ансамбля музыкальная аппаратура и людей будет... э... человек десять. Как лучше поступить?! — хитроzопо закончил я вопросом, чтобы сделать решение его собственным. И не прогадал...

— Да, "вживую" будет точно лучше... Тогда к 17 часам будьте готовы все!

— Понял! В 17 часов будем на воротах санатория!

— Добре... Ну, давай... до завтра... "композитор"! — насмешливо выделил последнее слово Чурбанов.

— До свидания, Юрий Михайлович! — с энтузиазмом отозвался я и облегченно вздохнул, повесив трубку. Рядом, также тяжело, выдохнула мама...

Народ был, откровенно, "на взводе"!

Складированные футляры и сумки с инструментами. Валентина зубрящая тексты, который она исполняла уже больше сотни раз. Музыканты и Завадский в светлых рубашках и галстуках. Клаймич в белом, а главврач в черном(!) костюмах.

Я категорически уперся и никаких рубашек с галстуками одевать, разумеется, не стал. Поэтому в голубых джинсах и светлом английском поло выглядел и аккуратно, и... адекватнее всех.

Поначалу, десятым членом нашей группы я предполагал взять маму. А потом соизволил подумать... И передумал.

Брежневу жить еще больше четырех лет, а как Чурбанов улыбался маме, я видел. Хуже того, ей тоже понравился симпатичный и представительный генерал... На фиг, такие непредсказуемые расклады! Это Галине Брежневой можно открыто гулять с мужиками, при живом муже, а его самого, если и не тронут, то по полной прилетит тем, с кем "гульнет" он. Поэтому мама сегодня просто нервничала и провожала.

Брать Леху я тоже побоялся. Здоровенный парняга, хотевший, до судимости, служить в милиции, теперь запросто может услышать от министра или его зама предложение пойти в "органы". На фиг... Он мне самому нужен! И сейчас Леха стоял рядом и сурово присматривал за неприкосновенностью "музыкального" барахла.

Вера... Конечно бы, круто "пустить пыль в глаза" девахе, демонстрируя, близость в небожителям, но... Рано. И реальной "близости" пока нет и нервы её подвести могут. Поэтому пусть поет Валентина, а едет с нами Михаил Афанасьевич.

Главврачу я так и сказал:

— Есть одно свободное место, предлагаю поехать с нами. Расскажу министру, что не сумели бы ничего отрепетировать и записать, если бы не ваша драгоценная помощь. Ну, и всякое такое, типа, санаторий отличный и главврач замечательный. Может вам и пригодится...

Надо отдать должное Киселеву, делать вид, что предложение в порядке вещей или, тем более ломаться, он не стал. Вместо этого встал из-за своего стола, подошел, пожал руку и проникновенно сказал "спасибо".

Взамен, я попросил его захватить с собой хороший фотоаппарат, и сейчас он держал в руках отечественный "Зенит" в кожаном коричневом футляре, заряженный импортной цветной пленкой.

Весь вчерашний день и сегодняшнее утро мы репетировали. Вечерние санаторские танцы были неумолимо отменены главврачом, чтобы нас ничего не отвлекало. Когда "02" двадцатый раз петь мне показалось глупым, я предложил "откатать" более разнообразную программу...

А что?! А вдруг?! Гы...

Упс! Едрит мадрид... Из— за поворота выруливает целый кортеж! Впереди желто-синяя милицейская "Волга" с мигалками и раструбом большого "матюгальника" на крыше, а за ней два, так же раскрашенных, милицейских "РАФика".

"Ну, это точно за нами... С богом!". Я поднялся со скамейки...

Ехали мы... от силы минут семь! Наш "кортеж" по небольшому мосту преодолел хилую речушку и, на противоположном берегу, почти сразу свернул к глухому железобетонному забору, у кованных ворот которого стояла будка стационарного милицейского поста.

— Не знаете, как эта речка называется? — спросил я, сидящего спереди, серьезного капитана. Так-то мне, откровенно говоря, по фиг... ну... просто, чтобы развеять напряженную атмосферу в машине! А то молодой офицерик, представившийся "помощником начальника УВД Сочинского горисполкома капитаном Паршиным" слишком серьезно отнесся к своей функции — "сопроводить".

Сначала им и лейтенантом, который сейчас сидел за рулем "Волги", были тщательно осмотрены все музыкальные инструменты группы, а затем они затеяли проверку документов у самих музыкантов! Я уже собирался было разинуть пасть и высказать все, что думаю по этому поводу, но вовремя заметил, что ни Клаймич с Завадским, ни тем более сами музыканты никакого возмущения или удивления не испытывают. Более того, все они имели при себе паспорта и, с полным пониманием момента, их предъявляли!

Увидев удостоверение главврача капитан Паршин четко козырнул: "здравжлаю, таврищ подплковник!", а затем вопросительно уставился на меня.

— А у меня, как у кота, из всех документов только усы вот и хвост! — "несовременно" пошутил я.

"Капитан Паршин" недоуменно на меня уставился, нахмурил брови еще сильнее, чем было до этого, и переспросил:

— Какой хвост??

— Я могу подтвердить личность Виктора, — встрял Михаил Афанасьевич, — я сам их с мамой оформлял при поступлении в санаторий.

— Без документов не положено, — твердо отчеканил капитан. Стоявший за его спиной лейтенант, убежденно кивнул головой.

— Ой, совсем не подумала! — всплеснула руками мама, — я сейчас сбегаю в номер за свидетельством о рождении сына!

— Мам... подожди... не надо никуда бегать... Если товарищ капитан не верит товарищу подполковнику, то может вы тогда поедете без меня?!

— Как без тебя?! — удивился главврач. Музыканты негромко зашумели.

— А на этот вопрос генерала Чурбанова товарищ капитан просто объяснит, что у меня не было с собой документов, — ехидно ответил я.

Все притихли, с интересом ожидая реакции бдительного капитана. Тот надулся, покраснел и... "завис".

— Капитан, я готов поручиться, что этот молодой человек — Виктор Селезнев. В конце концов, заместитель министра знает его в лицо... Лично... — пришел на выручку "помощнику начальника УВД" главврач.

— Ну... хорошо... раз вы... и лично... — "выдавил" из себя Паршин, — прошу по машинам...

...И вот теперь, мы с главврачом сидели на заднем диване "Волги" и имели возможность наблюдать недовольный затылок капитана и слушать его обиженное сопение.

— А это даже не речка, — ответил, вместо Паршина, оставшийся для меня безымянным лейтенант, — это — ручей, а называется Бочаров. Тут раньше помещик с такой фамилией жил...

"Ха... Бочаров ручей... Резиденция! Мог бы и догадаться, хотя ни разу тут в прошлой жизни, не был".

Встречал нас подполковник, которого я знал еще по визиту в Кремль. Ну, это когда Чурбанов меня еще чаем поил, а я его и двух его помощников развлекал анекдотами.

Встретил очень дружелюбно, почти обнял! Чем, видимо, совсем успокоил бдительность капитана Паршина. А затем мы стали выгружать инструменты и заносить все в небольшой кинозал в основном здании.

Следует сказать, что будущая резиденция Президента Российской Федерации впечатления не производила никакого. Три двухэтажных здания, одно побольше — основное, два поменьше — гостевые. Бледно-желтая штукатурка, несколько балкончиков, у основного здания скромная колоннада, два других вообще без архитектурных изысков. На "Южный дворец" всесильного властелина одной шестой части суши... правительственная "дачка" не походила вообще. То есть, совсем.

"Тут ведь, видимо, как, или для всех бесплатное образование и медицина, или для избранных — "мечты сбываются". Короче говоря, "мерзкие коммуняки"... как любила говаривать сумасшедшая "баба Лера". Мдя...".

Алик, под бдительным присмотром пары людей в штатском, руководил установкой аппаратуры, а уходивший куда-то подполковник, вернулся и позвал меня за собой.

Мы прошли по пустому коридору, застеленному красной ковровой дорожкой и по мраморной лестнице поднялись на второй этаж. А там, почти сразу, зашли в большую столовую заполненную людьми.

Я не успел даже осмотреться...

— О! Ты посмотри, Юрий Михалыч, какой это здоровый лоб стал! Как вырос-то мальчишка!.. — сидевший во главе стола, Щелоков поднялся и, с бокалом в руках, двинулся ко мне. Галстука на форменной рубашке нет, ворот расстегнут и вид... неофициальный и расслабленный. Я увидел краем глаза, поднимающегося из-за стола Чурбанова, но уже, лыбясь от уха до уха, спешил навстречу министру.

— Здравствуйте, Николай Анисимович!

— Здравствуй, здравствуй!.. Дай-ка я на тебя посмотрю... Время совсем немного прошло, а ты смотри, как он вымахал-то!! — говорил Щелоков, рассматривая меня и одновременно обращаясь к улыбающемуся Чурбанову.

— Здравствуйте, Юрий Михайлович! — я просто "лучился" от счастья видеть обоих ментов.

Хотя... оба были, на первый взгляд, людьми приятными, мне ничего плохого не сделали... даже наоборот... К тому же, они мне были нужны. Так что, я, наверное, и в самом деле, был рад их видеть..

— А чего ему не вымахать в здорового лба?! Он каждое утро на стадионе бегает и в море по несколько километров проплывает! — неожиданно раздается за спиной знакомый голос.

— Я оборачиваюсь и вижу... Степана Захаровича — нашего соседа по столовой, пляжу и игре в карты! Вот это сюрприз!

— Здрасти, Степан Захарович... — удивленно бормочу я.

— Да уж виделись сегодня за завтраком! — смеется тот.

— Не издевайся над мальчиком! — вступается за меня... Ирина Петровна и в шутку бьет мужа ладошкой по плечу, — Витечка, здравствуй милый, еще раз...

И... гладит меня по голове!

— А-а... — обличающе утыкает в меня палец Щелоков, — наш пострел уже перезнакомился со всеми генералами, за моей спиной?!

— Да... мы это... соседи... — пытаюсь выдавить из себя что-то, кроме глуповатой улыбки.

— Николай Анисимович, ты не издевайся над мальчиком! — знакомая фраза, на этот раз, произносится уже другим женским голосом, мелодичным, но властным. В поле моего зрения появляется невысокая приятная женщина, полноватая, но со вкусом одетая. На ней светло-бежевый, явно импортный, костюм, замысловато уложенная высокая прическа и крупные серьги, посверкивающие гранями разноцветных "камешков".

— Над этим "мальчиком", Светлана Владимировна, — многозначительно заявил Щелоков, — особо не поиздеваешься, он с вооруженным уголовником не спасовал, так что шутками его не проймешь!

— Он сам кого угодно зашутит... — добродушно фыркнул Чурбанов.

— Это точно, хохмач еще тот! — внес лепту в культ моей личности, Степан Захарович, — иной раз так насмешит, что мама не горюй!

Надо было срочно вякнуть что-то юморное...

— Ну, вот... — "обиженно" бурчу, — клоуном обозвали... Между прочим, мне говорили, что клоун это единственная профессия, которая может содержать в себе двуединство действия!

— Чего, чего?? — озадаченно переспрашивает Степан Захарович.

— Мне тетя одна рассказывала, что когда изменяешь мужу с клоуном, это одновременно и смех, и грех.

Молчание...

"Черт... неужели палку перегнул?.. или не смешно...".

Зря переживал... Не сразу "догнали", но хохотали, реально, до слез! Особенно, мужики!

Время, вроде, еще не позднее, но раз они уже за столом и Щелоков с бокалом, то процесс начат. По Чурбанову и Степану Захаровичу не видно, но они мужики здоровые, а Щелоков, явно, выпивши и женщины подозрительно румяны и веселы... Поэтому хохот вышел такой, что Задорнов, в будущем, обзавидовался бы. Все-таки, юмор моего времени тут вне конкуренции. Если не перегибать...

Короче, поржали, по голове меня погладили, шутливый подзатыльник Чурбанов отвесил и за стол усадили! Но не налили, естественно...

Никогда в первой жизни не испытывал особой тяги к спиртному, а тут, раз нельзя, то вот постоянно и хочется. Хуже, если это желание от внутреннего, неосознаваемого, стресса. И время идет, и цели фантастические, и пути достижения непонятны, и личная неудовлетворенность во всем: от необходимости вести себя, как ребенок, до невозможности потрахаться.

Ну, да бог с ним, пока... За столом идет оживленный разговор и отвлекаться на внутренние терзания не время...

Я уже знаю, что Светлана Владимировна — жена Щелокова, впрочем и сам опознал, по виденным в инете фотографиям. А вот Степан Захарович, темнила хренов, оказался начальником Новосибирского Главка МВД, генерал-майором. Странно, что у генералов нет какого-то "своего" санатория. Нездоровый, "понимааш", демократизм!

Я восторженно отзываюсь об отдыхе и не забываю, еще раз, поблагодарить, довольно улыбнувшегося, Щелокова. Рассказываю про новые песни и расхваливаю главврача санатория, который предоставил нам санаторский ансамбль. Потом вещаю про то, что мои песни уже стали петь Сенчина, Пьеха и Боярский, что вызывает у присутствующих, кто был не в курсе, искреннее и доброжелательное изумление. А за столом присутствуют и полковник Нефедов — начальник сочинской милиции, с женой, и генерал-майор Карпенко — начальник Краснодарского ГУВД и некий Василий Евгеньевич — комендант "Бочарова ручья", тоже, кстати, с женой.

А уж когда я перешел к рассказу про "музрука Пьехи", который теперь уйдет от Эдиты, чтобы стать директором нового ВИА, то это переполнило чашу ожидания, и Светлана Владимировна, буквально, потребовала от мужа, пойти "послушать эти песни". Ее горячо поддерживают, и вот мы заходим в импровизированный концертный зал и Щелоков, уже при галстуке и в мундире, приветливо здоровается с волнующимися музыкантами.

Начинаю представлять нашу команду с главврача, который удостоился от министра благодарности и нескольких доброжелательных слов. А вот с Клаймичем Щелоков был куда более общителен и Григорий Давыдович даже осмелился схохмить, что у них в семье двое братьев умных, а он, третий — музыкант.

Все весело посмеялись, я тоже... чего не посмеяться, особенно, если хорошо помнишь, как Клаймич рассказывал, что у него есть только сестра.

Постепенно высокопоставленные гости расселись и я, совершенно не тушуясь и не испытывая ни малейшего волнения, подошел к микрофону:

— Дорогой Николай Анисимович! Уважаемые товарищи! Я готовился сегодня спеть одну песню, но вы выразили желание послушать все. Поскольку сегодня первый в моей жизни концерт, и сразу перед такой публикой, то заранее предупреждаю, что петь "на бис" не буду. И не потому что такой гордый, а потому что Григорий Давыдович как-то рассказал мне одну поучительную историю.

Отвешиваю легкий полупоклон в сторону Клаймича, усаженного между Щелоковым и Чурбановым. Клаймич доброжелательно улыбается и кивает, хотя ни хрена он мне не рассказывал.

"Мдя... два прохиндея нашли друг друга...".

Продолжаю вещать в заинтересованно слушающий зал:

— Однажды, в одном концерте выступала молодая певица. Ну, спела песню, откланивается, хочет уйти. Зал шумит, кричат: "Давай еще!". Ну, спела еще раз, снова откланивается, зал не унимается — "Еще!". Что делать, третий раз поет... А зал по-прежнему требует... Ну, она и говорит:

— Товарищи, да сколько можно, я же уже устала!

А зал ей хором и отвечает:

— А пока не научишься петь, зараза!!!!

Взрыв хохота...

Киваю Алику и начинают звучать первые аккорды "Городских цветов". Сергей, Коля Завадский и Валентина поют бэк-вокалом. Клаймич работает на публику, делая иногда "дирижерские" знаки с места. Я свободно двигаюсь по сцене и легко "вытягиваю" свою партию.

Никакие прожектора в глаза не светят, поэтому реакция зала мне хорошо видна. Ну... что надо реакция! Женщины сразу сели вместе и теперь хлопают в такт и подпевают припев. Сам Щелоков выстукивает пальцами по подлокотнику. Чурбанов одобрительно кивает, встречаясь со мною взглядом. Степан Захарович строит одобрительную гримасу и незаметно поднимает верх большой палец. Реакция, практически, такая же, какая была и в ресторане — песня всем активно(!) понравилась!

Еще не успели отзвучать аплодисменты, как вперед выходит Валентина и звучит "Теплоход". Эту песню публика встречает еще более тепло!

Сергей исполняет "Семейный альбом" и тоже успех...

Зал доволен, зал максимально доброжелателен, зал заведен!

И, наконец, наступает МОМЕНТ ИСТИНЫ.

К микрофону выходим я и Валентина. Валентина начинает:

— Дорогие товарищи, сотрудники нашей родной советской милиции! Мы хотим от всего сердца поздравить вас с вашим профессиональным праздником!

Дальше мы хором:

— С Днем Милиции!

Теперь я один:

— Пусть спокойствие и безопасность в наших городах и селах будут всегда нерушимы, благодаря вашей ответственности и высокому профессионализму, благодаря вашему мужеству и отваге.

Снова вступает Валентина:

— И пусть всегда у вас остаётся свободное время на семью и отдых. Пусть наша Советская страна неуклонно процветает, а уверенность в завтрашнем дне крепнет, под вашей неустанной охраной и заботой.

Опять я:

— А если "кто-то, кое-где, у нас, порой...", то все мы знаем — стоит набрать по телефону номер "02" и помощь непременно придет...

Мы опять хором:

— ...в любое время, в любом месте, в любой ситуации!

Я:

— С Праздником Вас, дорогие товарищи!

Мы вместе:

— С Днем Советской Милиции!

Тут же Борис, клавишник "Аэлиты", включает фоном запись милицейской сирены и имитации переговоров по рации, звучат первые аккорды и я начинаю:

Милицейский эфир, разорвал тишину,

И зажёгся в ночи, проблесковый маяк,

Просто служба '02', охраняет страну,

Защищая её, в повседневных боях.

Мы с Валентиной чередуем исполнение покуплетно. Улыбки на лицах слушателей пропали. Все напряженно слушают. Эту песню не слышали даже Степан Захарович с женой.

Мы постепенно повышаем градус исполнения и голосами, и музыкой... И вот, наконец, к последнему припеву присоединяются все музыканты ансамбля: два гитариста, клавишник, второй солист Сергей, Николай Завадский и... даже у барабанщика, для этой минуты, есть свой микрофон.

В восемь голосов мы вытягиваем:

'02' — пусть сменяется времени бег,

'02' — снова помощи ждёт человек,

'02' — неустанно хранит города,

Во все-еее времена-ааа!

'02' — и патруль милицейский в пути,

'02' — это значит помочь и спасти,

'02' — это значит отступит беда,

'02', '02' , '02'-ааа!!!...

(примерно, так: http://www.audiopoisk.com/track/no/mp3/superbestsu — -kursanti-vi-mvd-rf — -milicia-02/ )

Мы все тянем, как можем, а голос Валентины улетает вверх и парит там, в недостижимой выси:

'02' — это значит отступит беда,

'02'-ааа, '02'-ааааа , '02'-аааааааааа!!!...

По-моему, так хорошо мы даже на репетиции ни разу не смогли исполнить. Да. Мы — хороши. При других раскладах генералы с кресел не вскакивают!..

* * *

Завтрак я благополучно проспал. На часах было 11:12, а значит мама, похоже, уже на пляже. После вчерашнего, она милосердно дала мне возможность валяться в постели, пока не приду в себя.

Что ж, это, явно, не стало лишним... Надо подумать... обдумать... Мне кажется, что я стал что-то про себя нынешнего понимать. Некоторые подозрения у меня зародились еще после хм... "побоища" с Альдоной, а вот сейчас они стали превращаться уже в зыбкую теорию.

У меня здорово прибывает в момент, "когда нужно", а потом... потом, когда все позади, наступает "откат".

Мне надо было продолжить схватку с Альдоной? Пожалуйста, от сильнейшего и точного попадания в солнечное сплетение — ноль эмоций, а ПОТОМ не мог без обезболивающего даже лежать.

В Кремле была нужна абсолютная концентрация? Пожалуйста, я "видел" даже затылком.

Вчера был "момент истины"? Нет проблем, я все провел безукоризненно: общение, песни, шутки, общий ужин. Я умудрился даже заметить, как недовольно сузились глаза жены министра, когда слегка поддатый, веселый и довольный Щелоков, заметил фотоаппарат главврача и стал с нами фотографироваться. Я забрал, перед отъездом, катушку с пленкой у Михаила Афанасьевича, подошел и тихонько сказал:

— Светлана Владимировна, тут пленка... вы гляньте, пожалуйста... на досуге... что можно будет отпечатать на память?

Щелокова остро и совершенно трезво посмотрела на мою "наивную" рожу и, молча кивнув, забрала катушку.

Зато, когда все прощались около машин, она приложилась губами к моей щеке и тут же стерла с нее помаду тыльной стороной кисти. Остальным... просто покивала...

...Полночи, сидя в нашем номере, я, Клаймич, Завадский и Михаил Афанасьевич рассказывали, истомившимся в ожидании, маме с Лехой о встрече у министра, и делились впечатлениями. Сна ни у кого, ни в одном глазу, хотя все участники министерского застолья слегка "поднабрались". Ну, кроме... понятное дело(!), кого...

Как все прошло?

Фиг знает... а могло ли, вообще, пройти лучше?!

Несмотря на мою вступительную байку, "02" заставили исполнить "на бис".

Сразу после песни, Щелоков, от переизбытка чувств, вскочил с места и, прямиком, отправился обнять меня и чмокнуть Валентину! Его примеру последовали и все остальные... То есть, заполонили импровизированную сцену, улыбались, пожимали руки, хлопали по плечам, хвалили, а меня еще и перепачкали в помаде!

Таким образом, сказать, что песня "народу" понравилась, не сказать ничего! Довольный и улыбающийся, Чурбанов, прижал меня к себе со словами:

— Ну, Витька, молодец! Твоя голова сегодня точно останется при тебе, ты ведь ею ручался?! Да?! Ха-ха-ха!..

А я только "стеснительно" улыбался пока меня, хлопали по плечам "разные там генералы" и тискали "всяческие тетеньки".

Когда первые восторги чуть стихли, Щелоков "попросил":

— Ну-ка, ребятки!.. Давайте еще раз! — и вернулся обратно в кресло, потирая руки.

Ну, ребятки и "дали"!.. Вдохновленные успехом первого исполнения, мы, в этот раз, совершили невозможное. Спели еще лучше! Уже без запредельного волнения, искренне и, как-то, душевнее...

Я следил за реакцией в зале... Щелоков напряженно вслушивался в слова. Чурбанов сжал правую руку в кулак и иногда "помогал", ударами по подлокотнику, нашему барабанщику. Все женщины, без исключения, хлопали в такт. Клаймич, розовый от волнения, косил сразу на обе стороны — на министра и его зама. Наш главврач беззвучно подпевал. Начальник Краснодарского ГУВД, как заведенный, ритмично кивал головой.

Равнодушных не было!

Зато был потом общий стол, разнообразные тосты и шутки... атмосфера быстро стала, какая-то, домашняя и неофициальная...

Щелоков опять снял мундир и галстук, и превратился в удивительно компанейского человека, в общении с которым, иногда, удавалось даже забывать, что он — министр МВД СССР.

Однако, поистине, ЦАРИЛ за столом Клаймич! Немногословный вначале, он незаметно завладел вниманием всех присутствующих. Многочисленные истории про артистов и рассказы про случаи на гастролях, сделали его тамадой стола.

А его тост за Щелокова, который неспроста смог разглядеть юный талант, как-будто, "уважаемый Николай Анисимович сам не чужд творчества", являлся и вовсе верхом гениального лицемерия!

Историю о том, что Щелоков на досуге увлекается живописью я хитромудрому Григорию Давыдовичу, как-то, пересказал сам, со слов Чурбанова. Вот Клаймич удачно к тосту, знание этого эпизода, и приплел.

Как и на моей первой встрече со Щелоковым, Чурбанов снова ухватился за эту тему и стал рассказывать о таланте шефа. Министр отмахивался и называл свои пейзажи "мазней", а те кто видел работы горячо возражали.

Не знаю... не видел... конечно, льстили, как иначе... но может и, на самом деле, все не без таланта.

— Я одну картину по полгода пишу, если бы был художником, то давно с голоду помер... — отмахивался Щелоков.

Чувствуя, что начал выпадать из центра внимания, я решил это дело срочно поправить:

— Вот тут вы совсем неправы, Николай Анисимович... — пробурчал я, жуя сельдь "под шубой".

Министру редко сообщают, что он в чем-то "неправ", тем более "совсем", поэтому на мне сразу скрестились заинтересованные взгляды присутствующих.

Я шустро прожевал "шубу" и, крутя вилку, пояснил свою мысль:

— Вот один художник, как-то жаловался другому: "— Пишу, говорит, картину за два дня, а продать не могу два месяца... А второй ему и отвечает: — А ты попробуй писать картину два месяца, тогда и продашь ее за два дня"!

Общий одобрительный смех! Щелоков — громче всех...

Когда народ поел и выпил, а эмоции слегка улеглись, я "вспомнил", что у нас есть еще одна песня, и "дорогие женщины", вполне могли бы под нее потанцевать.

Идея была встречена с горячим одобрением и мы снова перемещаемся в кинозал, где стоит вся музыкальная аппаратура.

По пути, встревоженный Клаймич интересуется у музыкантов, в состоянии ли они сейчас играть, но, закаленные в кабацких халтурах, ребята только усмехаются. А слегка выпившая Валентина, кажется, поет лучше Валентины трезвой!

...Я уже не та, что была ещё вчера,

Я уже давно поняла — любовь игра.

Всё, что я забыть не могла, забыть пора,

Только, почему-то, мне хочется помнить!..

В зале горит только треть ламп и интимный полумрак создает романтическую атмосферу. Голос страдающей, от неразделенной любви, женщины звучит проникновенно и печально. В манере исполнения нет ничего общего с хабалистой Любой Сицкер. Никто, конечно, не танцевал — женщины откровенно взгрустнули. Ирина Петровна положила голову на плечо мужу, Светлана Владимировна взяла Щелокова за руку, а жена главного сочинского милиционера, Анастасия Валентиновна, прижалась к супругу...

...Манит, манит, манит карусель,

Карусель любви — неверная подруга,

Манит, манит, манит карусель,

И на ней никак нельзя догнать друг друга...

Отзвучали последние звуки музыки... Молчание...

— Как же ты, мальчик, смог так, за женщину, написать? — негромко спрашивает, в наступившей тишине, Светлана Щелокова.

Боясь спугнуть зыбкую атмосферу мечтательности и грусти, опустившуюся на присутствующих, и опасаясь "промахнуться" с ответом, я, так же негромко, сказал:

— Маму представлял... как папы не стало... уехал в Африку и все... не забыть... и не догнать...

Мужчины начали отводить глаза, у женщин они заблестели... Ирина Петровна оторвалась от мужа, подошла ко мне и крепко обняла...

"Да, батенька, вы — циничная сволочь... И отлично это сознаете...".

— Значит, так!.. — громко и уверенно произносит Щелокова, — командую, как младший сержант медицинской службы... Отставить грусть — шагом марш, всем, пить чай с эклерами!..

Сладкая полудрема закончилась. В номер, с шумом и грохотом ввалился МАМОНТ! То есть Леха...

— Вставай, давай!.. А то и обед проспишь, морда талантливая... — деловито поздоровался "старший брат", — Клаймич звонил, сейчас приедет. Он тут рядом в санатории Ленина...

Стеная и жалуясь на горькую судьбину, я поплелся в ванну, а когда вышел, Леха и Григорий Давыдович уже приканчивали вторую бутылку "Боржоми"...

— ...Вера все нормально восприняла, — отмел мои опасения Клаймич, — пока ансамбля полностью нет, отдельных солисток показывать неразумно.

— У нас не только солисток нет, — констатировал очевидность Леха, — у нас и музыкантов нет... ну, кто там будет на гитарах, барабанах...

— Хороших музыкантов набрать, все-таки, попроще, чем хороших солистов, — задумчиво протянул Клаймич, — мы с Николаем тут прикинули несколько достойных кандидатур... У нас получилось по два-три варианта на одно место... кто-то, да согласится... Потом можно будет корректировать. В конце концов, это будет, всего лишь, вопрос денег...

Клаймич многозначительно посмотрел на меня.

Я спокойно кивнул.

— Рассказал девушкам, как вчера приняли наши песни! Воодушевились все... Кстати, Витя, я заметил, что Альдона, по-прежнему, проявляет немалый интерес к нашему прожекту...

"Бlя!.. Да, ладно?!".

Клаймич ждал ответа...

— Так вы же сами взялись с ней поговорить, Григорий Давыдович? — изображаю "святую простоту".

Клаймич кивает с ехидным видом:

— Я и поговорил... А она мне так же, как тогда Вера, заявила, что это ей надо обсудить с вами. Лично!

— Этой-то, что со мной обсуждать "лично"? — "недоуменно" пробормотал я под пристальным прицелом двух пар глаз.

— Ну, может это что-то творческое? — "наивно" предположил чертов "мамонт". Сидел он далеко, ногой было не дотянуться...

— Ей вы песню не посвящали?! — улыбаясь подхватил эстафету Клаймич.

— Нет, конечно, как ей посвятишь?.. — пожал я плечами, — к такому имени и рифму-то не подобрать!.. Ммм... "У Альдоны — глаза бездонны"... А, нет... могу... Но не делал!

Посмеялись...

Затем написал, под диктовку Клаймича, заявление в отдел культуры Сочинского горисполкома, с жалобой на несанкционированное исполнение моих песен в сочинских пунктах общественного питания.

— И в заявки пусть вносят, и отчисления платят, — недовольно пробурчал Григорий Давыдович, перечитывая мое заявление.

— Так лето уже заканчивается, пока в исполкоме раскачаются... — начал было я.

— Почему? — искренне удивился Клаймич, — сразу с проверкой придут и заставят все делать по закону. А для надежности, я еще и к начальнику сочинской милиции загляну. Как раз полковник Нефедов вчера приглашал в гости!

Опять, все трое, смеемся...

Провожаем Клаймича до такси, он едет в горисполком и УВД, а мы с Лехой решили немного прогуляться перед обедом.

Прогулялись!.. maть ить...

"Гулянка" проходила совсем рядом с санаторием, по "нашему" берегу того самого Бочарова ручья, который мы вчера преодолевали по мосту, в милицейском кортеже.

Вдоль, берега причудливо петляла, хорошо протоптанная, тропинка, то скрываясь в буйно-зеленых кустах, то снова подходя к самому краю воды.

— ...А ту песню про партию и комсомол тоже, ведь, надо записать, — вопросительно посмотрел на меня Леха.

— Запишем, — я согласно кивнул, рассматривая, обнаруженный нами, импровизированный привал, обустроенный неизвестными любителями романтики.

В окружении кустов, лежал поваленный и обтесанный ствол дерева. Большое бревно было уже отполировано многочисленными задами, а место для костра аккуратно обложили крупной речной галькой. Поперек двух вертикальных рогатин, над кострищем, лежала железная арматурина, для котелка, а толстый слой углей и пепла, указывал, что костер тут разжигают часто.

Мы, не сговариваясь, присели на бревно.

— Коля переживает, что не может каждый день бросать семью и приезжать на наши встречи, — нейтрально сообщил Леха.

— И не надо пока... Пусть отдыхает... — вяло отреагировал я.

— Наверно, не хочет остаться "вне игры", — помолчав, пояснил свою мысль "старший брат".

— А-аа... — "дошло" теперь до меня, — это он сам озвучил? Считает, что Клаймич слишком плотно меня "окучивает"?!

— Григорий Давыдович, пока все... как бы, все "по делу"... но, наверное... да... — Леха поворошил угли сломанной веткой, подняв маленькое облако пепла.

— Глупости... — я решительно мотнул головой, — на Завадском будут музыканты, инструменты, запись, аранжировки, свет, звук, подтанцовка и до фига еще чего! Тут только радоваться надо, если Клаймич поможет. Кстати, на том самом столько административных и хозяйственных функций будет, что на особую помощь Николаю особо рассчитывать, все же, не стоит!

— Ну, а с меня что? — задал вопрос Леха, который волновал его, явно, больше остальных.

— На тебе, по моему видению, ключевые вопросы, так называемой, "безопасности"... — и видя непонимание "братца", я стал развивать свою мысль, — ну, смотри сам... Группа очень скоро станет популярной, девицы банально не смогут спокойно ходить по улицам и ездить в метро. В группе должны быть машины, для них нужны водители — они же телохранители наших солисток. На гастролях, опять же, не должно быть никаких эксцессов... сохранность аппаратуры, гардероба... Много чего будет всплывать, Леша. Намного больше, чем мы сейчас можем даже предвидеть... Кто-то должен всем этим руководить.

"Братец" молча покивал головой, помолчал и спросил:

— Ты уверен, что все будет так серьезно? И такой размах?

— Нет, Леша... не уверен...

Я изменил положение, развалился на бревне, закинул ногу на ногу и закончил:

— Я — з н а ю.

Леха покачал головой и озадаченно хмыкнул.

Немного посидели молча. Я уже совсем собрался продолжить рисовать эпическое полотно наших будущих задач, как совсем близко послышались шаги и из-за кустов на тропинке появились четверо крепких парней характерной кавказской наружности.

Ну, появились и появились... Как появились, так и прошли мимо. Мало ли куда люди идут, по своим делам! Сейчас появление кавказцев не означает появление неприятностей. Люди, как люди. Не сразу, но я к этому уже успел начать привыкать.

Но в этот раз все пошло по-другому... Слишком целеустремленные у них были лица. И этой целью были мы.

Они вышли на лужайку и разошлись в ряд, охватывая нас полукругом. Я удивленно, но пока без особого напряга, смотрел за этими маневрами.

— Ну, вот и встеретилис... — заявил один из них, сверля взглядом Леху.

"Грузины... судя по всему... Не хилые ребята... Судя по бланшу под глазом у "говоруна", с Лехой он уже один раз, видимо, уже "встречался"...".

Леха медленно поднялся с бревна:

— Я смотрю, ты, кацо, сегодня привел с собой подкрепление? Как мужчина, один на один, больше не хочешь?!

Леха насмешливо выделил голосом "мужчину".

"Кацо" завелся:

— Не тэбэ говорит про мужчину! Ты за чужой девушку ухаживаеш! Настоящый мужчина так никогда нэ поступит!

"Странно, дело к драке... я уже даже сообразил, что буду делать... а волнения совершенно нет. С маньяком же психовал по-черному... Странно...".

— Так Наташа не твоя девушка, а своя собственная. И ей самой решать с кем она хочет общаться. Она тебе это в прошлый раз сказала... — голос Лехи был абсолютно ровным, так и не скажешь, что его волнуют эти четверо совсем нехилых "бычков". Конечно, он значительно крупнее любого из них... Но их четверо! И, к тому же, никакое новое "приключение" Лехе сейчас категорически не нужно. По-крайней мере, пока с него не снимут эту проклятую судимость! Значит мне придется принимать активное участие...

"Офигеть! Супермен, прям... Откуда только такая крутизна всплывает...".

— Она нэ разобралас! Она моя дэвушка, я за нэй ухаживал... Так нэ дэлают! Ты нэ мужчина! — вместо логики грузин брызгал слюной.

Я поднялся:

— Ладно, ребята... Заканчиваем воздух сотрясать... — нагибаюсь вперед и снимаю с рогаток арматурину. Слегка покручиваю кистью — закопченная железяка с характерным звуком рассекает воздух.

— Давайте ближе к делу... Кому первому пробить голову? — я стою в совершенно расслабленной позе и жду ответа.

Слегка шокированные подростковой борзостью, "бычки" стушевались. Все четверо хорошо "упакованы" — джинсы, кроссовки и чисто выбритые сытые морды. Наконец, один из них опомнился и "понеслось":

— Ти, молокосос, сейчас палку брось, да... а то я тебе ее знаешь куда засуну?!

Я не стал ждать уточнения адреса "сувания" и, сделав шаг вперед, с широким замахом направил палку на голову "сувателя". Тот, естественно, успел отпрыгнуть, но зато осознал серьезность моих намерений. Еще пара махов "со свистом" и вокруг меня образовалась солидная "зона отчуждения". Ни у кого из "мстителей" не было видно желания расстаться со здоровьем. Лица растерянные, решимости лезть под железяку спятившего придурка — ноль.

— Так! Что здесь происходит? — грозный оклик из-за спины, заставляет дернуться вполоборота и скосить один глаз на новый любознательный персонаж.

О! Их даже двое... Крепкие парни в одинаковых темных костюмах — "двое из ларца — одинаковы с лица". Ведомственная принадлежность "ларцовых" считывалась "на раз"...

Ненормальное спокойствие и настрой на "пошутить" меня отпускать не хотели никак:

— Занимаемся физкультурой на открытом воздухе! — бодро отрапортовал я, продолжая небрежно помахивать железной палкой.

Грузины к общению были настроены куда как меньше моего, поэтому проявили попытку дружно удалиться, не прощаясь. Но "английский вариант" не прокатил — путь к отступлению перекрывала еще одна пара, невесть откуда возникших, "костюмированных".

— Документы, граждане, предъявите... — продолжил богатство человеческого общения единственный "костюмированный", явивший способность разговаривать.

Документов у грузинов с собой не оказалось, и для них наступила фаза "пройдемте для выяснения". С несчастным видом "грызуны" поплелись под конвоем второй пары сотрудников конторы "глубинного бурения" в неведомые мне дали.

Что характерно, о попытке "покачать права", возмутиться или, хотя бы, просто попросить предъявить удостоверения, лихие кавказские парни даже не подумали.

— Что у вас произошло? — уже совершенно другим тоном, когда мы остались одни, опять спросил у меня парень, который, видимо, у этой четверки "церберов" был за старшего.

Запираться, когда с тобой разговаривают нормально, я смысла не видел. К тому же нас избавили от разборки и, наверняка, от неприятностей.

— Девушку не поделили... Точнее девушка выбрала моего друга, — я кивнул на молча стоявшего Леху, — а эти четверо решили ее переубедить... ну, и нас заодно!

Я вернулся к кострищу и положил арматуру на место.

— А чего за тебя пацан отдувается? Ты вроде поздоровее и постарше... — с неожиданным сарказмом, вдруг интересуется гэбэшник у Лехи.

Пока Леха открывает рот, я опять успеваю ответить за него:

— А я несовершеннолетний, с башкой не дружу и за меня будет кому заступиться!

Оба гэбэшника пытаются сдержать улыбки. И тут "старший" произносит фразу, которая все расставляет на свои места:

— Да... я видел тебя вчера на "объекте"...

...Короче, все разъяснилось, "устаканилось" и нас отпустили, по-добру, по-хорошему... Уязвленный Леха, правда, полдороги до санатория бурчал, что я "лезу, когда не просят", но и сам все прекрасно понимал. Вообщем, нам повезло, что вмешались "сотрудники", а "грызунам" не повезло, что, по незнанию, они затеяли свою вендетту рядом с "объектом", как его назвал один из офицеров КГБ.

На обед мы, конечно, опоздали, за что "втык" от мамы получили оба — "ладно, этот... но вы, Алексей, должны были за ним проследить...". Впрочем, сердобольные тетки из столовой нас, все равно, накормили! И проблема была исчерпана.

Потом Леха рассказал мне, что "грызун" с фингалом — Каха, увивался вокруг лехиной ростовской Наташи и слово "нет" понимать отказывался. Уставшая от навязчивых ухаживаний горячего грузинского парня, девушка и с Лехой, поначалу, познакомилась, чтобы "мамонт" отпугнул своим видом джигита. Но джигит оказался то ли смелый, то ли глупый, и решил устроить с Лехой разговор по-мужски. Разговор это закончился коротким боковым и грузин улегся "немного поспать". А Леха, по-джентельменски, проводил Наташу до дома и даже не попытался, добиться какой-то "благодарности". На девушку это произвело впечатление и у них "закрутилось".

Каха оказался парнем упертым и, видимо решив, что в первый раз произошла случайность, снова попытался разобраться "по-мужски". И, надо отдать должное, опять один на один. Хотя и с тем же обескураживающим, для него, результатом.

На этом, правда, его благородство закончилось и сегодня он выследил Леху уже с "подкреплением".

Вечером Леха уехал к Наташе, а я, оставшись в непривычном, за последнее время, одиночестве, решил просто прогуляться.

Мысль о том, что можно опять случайно(!) встретить "горячых парнэй с гор" меня, конечно, посетила. Вероятность невелика, но береженого — бог бережет!

Пост фактум: мне сильно не понравилось то, что сегодня произошло. Не хватало еще сложить головушку в какой-нибудь бытовой фигне. Типа: было"планов громадье", а "склеил ласты" в подворотне, в пьяной драке...

Августовские вечера уже стали прохладными. Я еще не жалел, об отрезанных от джинсовой куртки, рукавах, но скоро их станет не хватать.

Погулять по санаторскому парку, особо, не получилось. Слишком много было шляющегося, как и я, народу. Попытался уйти на "свою" полянку, где привык прятаться, но только спугнул целующуюся там парочку.

Со стороны танцплощадки слышалась музыка и голос Валентины задорно выводил:

— Все могут короли! Все могут короли! И судьбы все Земли, вершат они, порой...

"Так то, я круче любого короля... Мать итить! Все знаю, где и что будет, кто и что сделает... Кого казнить и за что помиловать... А ни счастья, ни покоя...", — придавался я дежурной уже меланхолии, выруливая на пустынный санаторский пляж.

По моим "первожизненным" воспоминаниям, на обычных сочинских пляжах, по ночам темно, как в афроафриканской заднице, но многочисленные группки "ночных нудистов" не давали пляжам отдохнуть даже в темное время суток.

На пляже санатория МВД таких безобразий, естественно, не наблюдалось. Во-первых, территория была огорожена, во-вторых, лежаки по ночам убирались, в-третьих, парочка тусклых фонарей, кое-как, разгоняла непроглядную темноту. А самое главное, пляж был совершенно пуст...

Я по-турецки уселся на днище перевернутой спасательной лодки. Антрацитовая гладь воды, бело-пенная каемка прибоя, чуть слышный ритмичный шелест воды о камни... Уже почти два месяца, как я на море, но это первый раз, когда вот так сижу в темноте и слушаю дыхание миллиарднотонной массы воды.

Зачем я тут опять? Кто так со мной поступил? С какой целью?.. Я устал задаваться этими вопросами. Устал, потому что на них нет ответа. Хватит... Принимаю все, как данность.

Если "ОНИ" не отвечают на вопрос "что хотите?", буду делать то, что хочу Я.

А что я хочу, я знаю. В общих чертах... Так же знаю, что я не хочу. И тоже — в общих чертах. Единственное, чего я не знаю, как этого добиться. Даже в общих чертах! Пока решаешь тактические задачи, всё понятно, как доходит до стратегии — мрак и неизвестность.

Нет. Как стать самым богатым человеком в мире я, спасибо айфону, знаю. Остров Робинзона и храм в Индии. Тридцать с лишком миллиардов долларов золотом и драгоценными камнями ждут меня с подобострастным нетерпением! По ценам 2000-ых годов. Значит сейчас это 6-7 миллиардов. Думаю, что сейчас это официально(!) больше, чем у кого бы то ни было. Конечно, есть семейства Рокфеллеров и Ротшильдов, и с ними мне не тягаться, но, ведь... это только начало пути. А как там дальше пойдет, с учетом моего "джокера"-айфона...

Надо только до этих миллиардов добраться. И тут "моя" группа мне и поможет. Зарубежные гастроли, то... се... Вот только одна закавыка, как СССР-то спасти?

Зачем спасать... стОит ли... Так вопрос не стоИт. Считаем, что это глубоко личное. Точка.

И что-то мне подсказывает, что на этом пути меня ждет много нехорошего... К сожалению, я еще в первой жизни хорошо усвоил урок, побеждают, в конечном итоге, только подлецы и мерзавцы. Те, кто легко выходит за общепринятые рамки понятий добра и зла. А потому и обыгрывают своих, сдерживаемых рамками, соперников.

"Если джентльмен, играя по правилам, начинает проигрывать, он просто меняет сами правила"... англичане — первые подонки мира, эту мысль сформулировали убийственно точно. И сами же присвоили себе звание джентельменов.

Впрочем, так ли они виноваты? Они просто хотят выигрывать! Всегда. Ну, плюс еще выглядеть "в белом". Поэтому они сочиняют правила, переписывают историю, скупают СМИ и убеждают всех, что черное — это белое. Что предать, это — умно. Что обмануть, это — предприимчиво. Что война, это — продолжение дипломатии. Что пидоры, это — нормально. Что наркотики, это — свобода выбора. Что семья из однополых извращенцев, это — благо. Что МАМА, это — не мама, а "родитель номер...".

ОНИ ПРОСТО ХОТЯТ ВСЕГДА ВЫИГРЫВАТЬ!

Человеком, при этом, оставаться не надо. Ведь правила, что значит быть человеком, тоже пишут они. И переписывают, если что-то перестало их устраивать.

Невозможно будет вступить в "Большую Игру" и остаться честным и чистым. Я, конечно, считаю себя умным, но я не самый умный на Земле... и скорее всего проиграю... даже с айфоном. А проигрыш, для меня будет означать смерть. Эти люди, бросивших им вызов, не прощают.

Стало страшно.

Очень захотелось убить... кого-то неведомого и омерзительного...

...К счастью, подойти по пляжной гальке беззвучно, практически, невозможно. Я спрыгнул с лодки и обернулся. Из темноты лодочного ангара выдвинулся черный силуэт и, неспешно, стал приближаться.

Сунув правую руку в карман куртки, я ждал.

— Не боойся...

— Что мне тебя бояться? Бояться ты должна... Если что, я предупреждал, второй раз не прощу.

Альдона, в черном "адидасе" и, накинутом на белые волосы, капюшоне вышла на освещенный фонарем пятачок:

— Не наглеей... Тебе просто повезлоо. Сама виноватаа, подставилась.

— Думай, как хочешь. Я предупредил, — мой голос холоден и равнодушен, а у нее опять заметен акцент.

Альдона остановилась метрах в пяти от меня и молча смотрела.

— Раз выследила меня, значит или хочешь поговорить, или хочешь взять реванш... В любом случае начинай. Стоять тут и пялиться друг на друга меня не "вставляет".

— "Нее вставляяет" его... А что предпочеел бы тыы?

— Я бы предпочел тебя убить.

— Тыы рехнуулся?! — прибалтка была шокирована моим ответом.

Я же, по-прежнему, сохранял холодный вид и равнодушный голос:

— Отнюдь. Ты опасна, как бешеная собака, раз способна наброситься даже на ребенка. Ну, и твое тхэквондо... Поэтому с тобой проще сразу покончить, чем ждать, когда нож в спину всадишь.

Я еще не отошел от предыдущих размышлений, поэтому был груб и категоричен. Да, и это "появление из темноты" миролюбия мне не добавляло.

Девушка сверлила меня взглядом.

— Значит, таак ты думаешь... — произнесла она после минутного молчания.

"Лучше всего неспешным прибалтам удается охота на раненных черепах и улиток... мать твою!".

— Хорошоо... Тогда наш разговоор не имеет смыслаа. Хотя ты сам предлагаал... Можешь не бояться, я тебя большее не трону. Я была тогдаа не права.

— Предлагал... но на моих условиях. И, еще раз повторяю, бояться нужно только тебе...

— Ты так в себе увереен? — презрительно усмехнулась Альдона.

— Да.

— Наша прошлая встреча не должна была внушить тебе столько самоуверенностии! — заявила она.

— ...

— Мне просто интересноо! — она, явно, заводилась, — удар у тебя, конечно, сильный, но я тебя просто больше не подпущу. А нога всегда длиннее руки. Так на что ты рассчитываеешь?

— Не важно. Просто не рискуй, жизнь — дороже. У тебя все?

Она стояла и опять молча на меня пялилась.

— У тебя все? — повторил я.

— Зачем ты тогдаа предлагал прийтии, если я надумаю? — уже спокойным тоном спросила девушка.

— Не перевирай... Я сказал "приходи, если будешь готова дружить", а ты меня втихаря выследила, захотела напугать, да еще и о реванше думаешь. Зачем мне это?

— А ты испугалсяя?!

Я бесстрастно промолчал на дешевую провокацию.

Опять стоим молча.

— У тебя все?

— Наверное, нет людеей, которые меня бесили бы так, как тыы... — устало произнесла Альдона.

— Привыкла быть сильнее, а со мной "не канает"? — осведомился я.

— Да, сильнеее я!.. намного... не льсти себее... У меня третий дан и тренировалась я с корейскими диверсаантами, а не в спортзалее, — девушка подошла к лодке и села на нее.

По мере ее движения, я пятился, сохраняя между нами прежние метров пять.

— Не дергайсяя ты... сказала же, не тронуу... Я свое слово всегда держуу...

— И я сказал, не рискуй — убью.

— Да, как ты меняя, малолетний полудуроок, убить можеешь?! То что произошло на стадионее — дикая случайноость, которая никогда больше не повторитсяя! — взъярился "гитлерюгенд". — Меня так сроду никто не унижаал! Так что, прекратии меня бесить своей хyiнei про "убьюю"! — ее голос опустился до змеиного шипения и из-за резкого акцента я едва расслышал откровенный мат.

"Сиалес! А что? А вдруг?!...".

— Предлагаю сделку... — я заговорил деловито и сухо, как-будто не было этой вспышки ярости, — Я заинтересован в твоих способностях, в знании языка, в умении петь, в твоей внешности... Но мне от тебя нужна абсолютная лояльность. А я расскажу, как могу тебя убить и докажу тебе это...

— А что взамен? — ее лицо уже опять было абсолютно безмятежно — красивая спокойная маска.

— Взамен ты заплатишь за это мою цену.

— Какую? — легкий интерес, слегка прищуренные глаза, как-будто и, в помине, не было ни ярости, ни мата.

— Станешь моим другом... — я постарался обаятельно улыбнуться, — будешь делать, то что я тебе скажу, будешь заботиться обо мне, защищать меня...

— ... спать с тобой, — дружелюбно подхватила Альдона.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — согласно киваю головой, — можно и спать.

— У нас с тобой есть одно общеее, Витяя...

Изображаю на лице интерес.

— Я тоже хочу тебя убиить!..

— Этого будут хотеть многие, поэтому моя жизнь, по условиям сделки, должна для тебя стать важнее своей собственной...

Девушка прикрыла глаза и глубоко вдохнула:

— Что ты несеешь?! Что за говно у тебя в твоей маленькой безумной головенкее? Кто тебя хочет убиить? Почему все должны с тобой спаать?! Тебе просто надо сходить к врачуу, мальчик!

Я покивал головой и нейтрально осведомился:

— Значит сделки не будет? Ну, нет... так нет. Тогда прощай.

Не поворачиваясь к ней спиной, я стал пятиться в сторону лодочного ангара.

— Стой! — она поднялась с лодки, — почему не будет?! Будеет! Только, именно, я буду решаать, сможешь ли ты сделать тоо, о чем треплешься! Давай, слушаюю!..

Я "искренне" рассмеялся:

— Нет, так не пойдет! Ты сначала поклянись, чем-то, что для тебя свято, что ты принимаешь условия и будешь их выполнять!

Альдона на секунду задумывается:

— Хорошоо. Клянусь. Чем, для тебя не важноо... Я сказала, я всегда держу словоо. Слушаю...

"ОЙ, blя!.. ГЛУПОСТЬ ЖЕ НЕСУСВЕТНУЮ ДЕЛАЮ!!!...".

Я вырываю из кармана куртки руку с пистолетом, который не выпускал на протяжении всего разговора, и вытягиваю ее в сторону девушки.

Сухо и негромко трещит выстрел. Вспышка больно режет по глазам. Звякает о камни гильза.

Я подскакиваю к неподвижно замершей Альдоне и, схватив ее за руку, с силой тащу за собой:

— А теперь линяем отсюда... линяем... Шустро!..

И ускоряясь с каждым шагом, мы оба бежим в ту сторону, где призывно грохочет музыка...

На танцплощадке, охреневшую от произошедшего, и молчавшую все время после выстрела, Альдону, я сразу потащил танцевать.

Ирония судьбы! Как и в ресторане, мы танцевали под "Карусель". Музыканты нас заметили и заулыбались, а Валентина даже подмигнула.

— Улыбнись им в ответ, — скомандовал я.

И Альдона растянула губы в механической улыбке.

Следующая песня была быстрая и мы ее простояли, не танцуя. Оно и к лучшему. От моей безумной выходки у меня, реально, подрагивали ноги, а какие чувства испытывала девушка уж и не знаю.

"Аэлитовцы", видимо, решили мне посодействовать и снова стали исполнять медленную композицию. Чем ближе было окончание танцев, тем активнее формировались пары на "медляки". Сергей романтично вытягивал "А toi" Джо Дассена и мы с Альдоной снова вышли на площадку, вместе с другими парами. Девушка молча смотрела перед собой. В какой-то момент, я совсем притиснул прибалтку к себе, но она никак не отреагировала...

...На проходной я свистом подозвал дежурившее такси и отвез Альдону в ее санаторий. При прощании нагло чмокнул в щеку и услышал в ответ ее задумчивое:

— Даа... до свидааания..

...Пистолет, предварительно стерев с него отпечатки, я спрятал в укромном месте санаторского парка. Если шума не поднимется, гильзу поищу завтра — место, примерно, представляю...

...Я бы дал определение, как нечто среднему между голосами Агузаровой и Ротару. Четко-металлический, сильный и даже пронзительный голос... и акцента совсем не слышно, когда поет. Впрочем, так бывает... Вон Натаха Королева как николаевские "Желтые тюльпаны" выводила, так все чисто, а как интервью, так голимая хохляндия — уши вяли...

Такие мысли крутились в моей голове, пока Альдона первый раз пела "Теплоход".

...Два дня прошло с того момента, как я пальнул в девушку из маузера.

"Фантасмагорически звучит! Сам сделал — сам охренел...".

Ну, так-то, стрелял, конечно, не в нее... в её направлении. В море точно попал! Хотелось посыл свой донести так, чтобы — раз и наверняка. Потому что не фиг чlенами меряться. Потому что нужна. Ну, и потому что... нравится! "Гы-гы-гы" — три раза...

И ведь удачно сложилось! Вон стоят с Веркой на сцене и по кругу "Теплоход" гоняют. То вместе, то покуплетно...

Клаймич привлек Верину мама и теперь Татьяна Геннадьевна учит девиц петь вместе. Что характерно, сначала Клаймич и Завадский были в восторге от голоса Альдоны, но потом подсникли.

— Как-то бесчувственно все это звучит, — попытался сформулировать свои сомнения Клаймич, — понимаете, Виктор, у нее, на удивление, хороший "эстрадный" голос, но она поет, как автомат... "механически" и без души...

— Учить надо, — философски отреагировал я, — не у всех же мама преподаватель сольфеджио в консерватории!

Вот теперь Татьяна Геннадьевна с обеими девчонками и работает. Я бы даже отметил явные подвижки в этом процессе — когда Вера с Альдоной пели дуэтом их "переплетающиеся" голоса звучали просто отлично. Вот пусть и занимаются до тех пор, пока "отлично" не превратится в "божественно"!

...Откровенно говоря, после происшедшего на пляже, я слабо представлял, как дальше сложатся отношения с Альдоной. И будут ли, вообще, эти отношения... Может девка, вообще, стукнет в ментуру на идиота с пистолетом! Потому и спрятал свой верный маленький маузер в парке, а не стал его закручивать опять в "Selgу". Гильзу я, естественно, на пляже не нашел, как ни старался.

Поэтому, когда Григорий Давыдович, пообщавшись по телефону с Верой, сообщил, что после обеда они с Альдоной придут на репетицию, я был... ну, сильно удивлен.

И пришли!... И поют... Со мной, если приходится, Альдона разговаривает обычно, как со всеми, но старается взглядом не встречаться. Вера тоже, то нормально, то отводит взгляд, и даже иногда краснеет. Мдя...

Репетиции к пятой мы, наконец, получаем твердую уверенность, что все получится так, как мы того хотим. Татьяна Геннадьевна, все-таки, не даром свой преподавательский хлеб кушает! Дуэт состоялся. И ТАКОГО на нашей эстраде еще не было... По крайней мере, так единодушно утверждают и Завадский, и Клаймич, и мама.

Когда девиц слышишь и видишь вместе, это реально — чума! И по звучанию и внешне. Особенно внешне. Невозможно даже определиться в приоритете — кто "красивше"?!

"Да, никакой это не "Sputnik", это настоящие "Red Stars"! И без вариантов!"...

Девушки не совсем вписываются в нынешние каноны, скорее уж в мои "будущие". Сейчас молодые женщины , в основной своей массе, и значительно ниже, и ноги с задницами толще, и лица... намного проще. А эта "сладкая парочка", смотрится... чужеродно, идеологически невыдержанно... по-иностранному. Да, и одеты обе в "фирму", что только усиливает "нездешнее" впечатление.

Верка, когда Альдона рядом, то ли специально, то ли непроизвольно, начинает копировать ее манеру держаться. Высокомерно, с минимумом эмоций, без улыбок. Все это вежливо, но... отрезвляюще вежливо.

"И, шутки шутками, а впечатление производит!".

Короче, как говорят в мое время — очень красивые стервы. Ну, говорят так те, кому "ловить" с ними нечего! Как там у, уже ограбленного мною, Губина? "Но если ты обычный парень, тебе не светят никогда, Такие девушки, как звезды, такие звезды, как она!".

Что ж, будем корректировать. Сейчас такие замашки у людей симпатии не вызывают. Мне-то, по фиг, особенно, если имеешь возможность, одну из них, втихаря притиснуть, когда никто не видит, и чмокнуть в губы, под сдавленный писк! Одну из них... Со второй все, пока, сложно.

И еще штука в том, что окружающим Альдона УЖЕ не сильно нравится. С Верой им было намного проще, а общение с Альдоной заставляет, подспудно, всех напрягаться. Даже по Клаймичу это заметно. И маме она не приглянулась. Единственный, на кого её "королевское высокомерие" не действует, так это Леха. Ну, так не все такие толстокожие, как этот "мамонтяра"!..

Значит будем исправлять имидж. Страна должна своих девиц полюбить! Для начала... страна...

Впрочем, сегодня все мысли о другом. На календаре 21 августа, а значит ровно шесть месяцев, как я нахожусь В ЭТОМ ВРЕМЕНИ. Шесть месяцев... Полгода "второй жизни"...

...Я, неспеша, брассом плыву вдоль берега, полностью погруженный в свои мысли.

Леха сегодня привел в гости "свою" Наташу, а с ней пришла и ее подруга Лариса — невысокая, стройная симпатяга, милая и жизнерадостная. Девчонки обе были из городка Шахты, Ростовской области, вместе работали в проектном управлении Машзавода и вместе, каждый год, проводили свой отпуск "дикарями" в Сочи.

Пока эта троица, вместе с моей мамой, играла в карты на пляже, я "уединился" в море. В голове неясно и призрачно, но все более отчетливо начинает формироваться стратегическое понимание для дальнейших действий. Кажется, я сумел нащупать ту нить, которая возможно, приведет меня к... чему-нибудь... и которую так некстати оборвала своим появлением на пляже Альдона.

"Враги, смертельные враги моей страны и моего народа, победили, потому что не гнушались ничем в своих действиях. По итогам своего ОСМЫСЛЕНИЯ стоящей проблемы, под "страной" я уже стал понимать не только СССР, но и историю государственности моего народа, в принципе. Вражеская победа — уже состоявшийся, в моем времени, факт. Так, если я знаю, как она была достигнута, какими методами, средствами и действиями, то что мне самому мешает эти методы, средства и действия использовать против врагов? Ну, кроме родительского воспитания, моральных комплексов и "химеры совести"?

"Привет партайгеноссе Шикльгруберу...".

Значит надо выбирать этот путь? Нет, не так... Значит я ОБРЕЧЕН выбрать этот путь? Цель оправдывает средства?

"Методами Врага рода человеческого, к вящей Славе Господней! Прррелэээстно...".

Давая выход эмоциям, я "кролем" рванул к ближайшему красному "буйку"...

...Сегодняшнее утро, мы с Лехой, традиционно, начали на стадионе. Правда, не в одиночестве. Обе "подопечные" появились там минут через десять, после нас.

Пересекшись на беговой дорожке, мы поприветствовали друг друга кивками и невнятными звуками. А дальше каждая пара занималась по своей программе. Однако, когда мы с Лехой заканчивали тренировку, ставшим привычным, спаррингом, обе девушки уселись на скамейку и стали откровенно наблюдая за нашим "махачем".

Ну, мы и выдали небольшой спектакль... Все-таки, здоровенный "мамонт" не далеко ушел от "маленького" меня! Точнее, из детства парень пока еще не сильно вырос. Есть мужики, которые, такое ощущение, рождаются взрослыми. Тут не такой случай...

Вот, например... меня в Минюсте возили два водителя: молодой, 25-летний парень — Валерий и "взрослый" — Альберт. С Валерой я легко общался. Не сильно образованный, закончивший автомобильный техникум где-то в провинции, он был очень сообразительный, с живым гибким мышлением, интересом ко всему новому, честный и надежный. Умел и порадовать шефа новым анекдотом, и озадачить каким-нибудь философским вопросом, над которым мне, иной раз, приходилось поразмыслить, прежде чем ответить.

Альберт был полной противоположностью — немногословный, основательный, с очень житейским подходом к любой проблеме. Он и разговаривал так же: весомо, правильно, солидно и абсолютно банально. Альберт был человеком семейным: жена, две дочки, дача, автомобиль "Нива" и кавказская овчарка. Другие водители в министерстве прозвали его "дедом".

Помню, какое я испытал изумление, когда узнал, что этот солидный "мужик" был на два года младше меня...

Так вот, Леха чем-то напоминал мне того "московского" Валеру. Внешне — здоровенный амбал, надежный, как паровоз, но любознательный и открытый подросток внутри, готовый к любой интересной "движухе".

...Прилетевшая от "подростка" плюха, заставила мою голову мотнуться в сторону. Охнула Вера.

"Замечтался, дятел... Последние мозги выбьют!".

На самом деле, сильным удар не был. Леха полноценно подыгрывал мне в "показательном выступлении", и просто напомнил, чтобы я особо уж не наглел и не заигрывался в "Роя Джонса".

...Когда мы помогли друг другу снять перчатки я, отдуваясь и вытирая лицо, захваченным из санатория вафельным полотенцем, подошел к "зрительницам".

— Вить, ты как? Тебе больно? — в глазах Веры, реально, были тревога и сочувствие.

— Пасиб, Верунь... уже привык... раньше приходилось труднее! — "мужественно" улыбаюсь я, не забывая напрягать недавно, наконец, проявившиеся "кубики".

— Альдон, можешь мне помочь "поставить" удары с ног? — я вопросительно уставился на "корейскую диверсантку".

— Как ты себе это представляешь? — лениво откликнулась прибалтка. В её глазах не было ничего, кроме скуки.

Подтянулся поближе Леха.

— Мне нужно научиться "отбивать" ноги противнику и уметь "работать" в голову, — охотно пояснил я свои "хотелки".

— Ты представляешь сколько времени этому нужно учиться? — белобрысая зараза брезгливо уставилась на меня своими лазуритовыми глазищами.

— Да, — я был непробиваем и невозмутим, — за оставшуюся неделю отпуска ты успеешь мне правильно поставить пару-тройку ударов, а потом я буду их всю жизнь отрабатывать. Надеюсь, что в этом году мы переедем в Москву, так что, к обоюдной радости, сможем видеться и тренироваться часто!

Альдона рассматривала меня, как препарируемое насекомое.

— Давай приступать, а то на завтрак опоздаем, — требовательно скомандовал я.

Вера, удивленная мои тоном, бросила встревоженный взгляд на сокурсницу.

В глазах "гитлерюгенда" зажглось и погасло бешенство.

— Хорошо... давай попробуем... — выдавила она сквозь зубы, легко поднялась со скамейки, отошла на свободное место и предложила, — бей мне ногой в голову.

Понимая, что можно легко нарваться на любую подлянку, с ее стороны, я, в полной концентрации, встал боком напротив девушки и медленно изобразил удар правой ногой в ее голову.

Насчет растяжки я был спокоен, все-таки, все полгода я про нее не забывал. Ни о каком шпагате речи, конечно, пока не шло, но изобразить, более-менее правдоподобно, "йоко гери" получилось.

Карате я никогда не занимался, и представлял его себе только по фильмам, телевизионным трансляциям и самоучителям, которые в 90-х продавались на каждом книжном "развале". Ну, еще знал названия пары-тройки ударов и мог устрашающе проорать "ийяяяя"!

— Ударь, а не изображай! — зло потребовала Альдона.

"Ок!"

Я резко выбросил ногу вверх, целя в голову блондинки. Та легко уклонилась.

— Еще раз!

Я ринулся навстречу "диверсантке", сымитировал руками "двойку" и быстро пробил ногой в голову.

В этот раз, она отступила назад, а когда я "задрал" ногу, припала на колено и пробила кулаком в пах.

Ну, к счастью, тоже сымитировала! А то яйки, с испуга, подскочили к гландам.

"Мдя... он назвал ее курицей и она тут же снесла ему два яйца... одним ударом!".

— Я тебе сказал научить, а не пугать... Что за недостойные фокусы? — стараясь не дать дрогнуть голосу, очень тихо "выплюнул" я.

На щеках девушки выступили две красные полосы, от виска до подбородка.

"Это она краснеет так, что ли?".

Следующие 15 минут, мы трое добросовестно повторяли, многократно демонстрируемый Альдоной удар.

Сначала, Леха с Верой попытались остаться зрителями, но если "мамонт" сразу присоединился, реагируя на мой призывный мах рукой, то Верку пришлось "заставить" пристальным взглядом.

У нее же, кстати, получилось повторить движение Альдоны лучше всех, а вот удар был откровенно слабым. Странно для КМС-а по бегу... У Лехи с растяжкой было не очень, а я недостаточно быстро, по мнению Альдоны, "забирал назад ногу". Но, как говорится, "лиха беда начало"...

...До окончания отпуска, и правда, оставалась всего неделя. Обратные билеты у нас были на 27 августа, а я сообразил, что еще есть несколько незаконченных дел.

Три дня мы потратили на запись и "сведение" песни "Ленин. Партия. Комсомол." Солировали, как и на репетициях, я, Сергей из "Аэлиты" и Завадский.

На протяжении этих трех дней, я старательно, в свободное время, изображал "муки творчества". Периодически уединялся с листками бумаги и карандашом, замирал во время обеда с открытым ртом и закатанными глазами, и не соглашался рассказать над чем так упорно "работаю".

Наконец, видя, что работа Завадского и Клаймича, в студии местного Политеха, приближается к концу, я заперся с "аэлитовцами" в зале. Мелодия новой песни была несложная, и "Алик со товарищи" справились с её воспроизведением, "с голоса", самостоятельно.

На прослушивание "моего" нового шедевра собрались все "посвященные": мама, Леха, Степан Захарович с супругой, Завадские, Клаймич, Альдона и Вера с родителями и главврач.

Народ, заинтригованный моим поведением в последние дни, оживленно переговаривался и рассаживался по местам, в предвкушении...

Резким диссонансом, на этом фоне, выделялись сосредоточенные и хмурые лица музыкантов "Аэлиты". Довольно быстро "зрители" это заметили и в зале стала сгущаться тревожная неопределенность.

К микрофону я вышел такой же хмурый, как и "аэлитовцы":

— Спасибо, что пришли... Как вы знаете, у нас уже готовы песни к годовщине Комсомола, Дню милиции и на "Песню года"... Но, как житель Ленинграда, я не мог не написать песню и на годовщину снятия Блокады... Это совсем не веселая песня... И я заранее извиняюсь за испорченное настроение...

Я замолчал и... спустился в зал. Сел, подальше от мамы, рядом с Валентиной — солисткой "Аэлиты", тоже находившейся сегодня в зале, а не на сцене.

Негромко зазвучали первые немудреные аккорды. К микрофону подошел Сергей:

В пальцы свои дышу —

Hе обморозить бы.

Снова к тебе спешу,

Ладожским озером...

Правильно, что я не стал петь сам. Не может подростковый голос "говорить" от лица водителя полуторки с "Дороги жизни".

Фары сквозь снег горят,

Светят в открытый рот.

Ссохшийся Ленинград

Корочки хлебной ждет.

Понеслось... У Валентины опять слезы на глазах. А ведь раз десятый слышит. На всех репетициях присутствовала.

Там теперь не смех,

Hе столичный сброд —

По стене на снег

Падает народ —

Голод.

И то там, то тут

В саночках везут

Голых...

За спиной всхлип. Кто? Кажется Ирина Петровна — жена начальника Новосибирского ГУВД, наша неизменная соседка по пляжу и столовой. Она как-то рассказывала... Родня в блокадном Ленинграде погибла. Не успели эвакуироваться.

Ты глаза закрой,

Hе смотри, браток.

Из кабины кровь,

Да на колесо —

ала...

Их еще несет,

А вот сердце — все.

Встало...

Не выдерживает текста Сергей. Скупая, мужская... по щеке...

( примерно так:

http://www.audiopoisk.com/track/aleksandr-rozenbaum/mp3/na-doroge-jizni/

только под сопровождение ВИА)

Тишина в зале. Никаких аплодисментов...

Я встаю и бросаю быстрый взгляд за спину. Вряд ли, но показалось, что слезы у всех.

Хотя нет... Альдона не плакала. Специально посмотрел на нее на первую. Спокойно сидит, чуть прищурив глаза, без каких-либо, видимых эмоций... вот только на скулах ярко алеют две полосы.

Про других женщин говорить нечего — плачут все. Только Саша Завадская, видимо, не поняла текста, по малолетству. А вот мужики... Степан Захарович — достал платок и "сморкается". Александр Павлович — Верин папа, склонился к жене и успокаивающе гладит ее по плечу. У Клаймича — мокрые глаза.

"Упс... чего-то не знаю про Григория Давыдовича. Хотя несложно догадаться, раз он в Ленинграде живет... но может и просто от эмоций...".

Леха сидит, опустив голову.

Ну, а так, в целом, что? Подходили все по очереди, обнимали, трясли руку. Большей частью молча...

...Завадский с Клаймичем, только вылезшие из студии, снова туда залезли и вкалывали, как проклятые, еще три дня. Ведь время отъезда неумолимо приближается.

...Уже третье утро подряд, после обычной тренировки, Альдона отрабатывает с нами удары ногами. Мы стараемся! У Верки технически — все отлично, и постепенно стал акцентироваться удар. Втянулся Леха — не любит "мамонт" быть отстающим!

Со мной все сложнее... Притворяюсь.

Дело в том, что следующим утром, после первой тренировки, я понял, что теперь не только ЗНАЮ, как выполнять разученные удары, но и МОГУ это сделать.

Естественно, первым делом, я, один из них и исполнил. Видимо, слишком хорошо... поскольку в глазах Альдоны вспыхнуло такое ПОДОЗРЕНИЕ, что следующую попытку я "смазал" чисто на "инстинкте самосохранения". И больше не выпендривался — прогрессировал наравне со всеми. Но запомнил. Буду делать выводы. Чуть позже...

Сегодня, по окончанию тренировки, когда Вера обсуждала с Лехой, "похоже, надвигающуюся грозу", Альдона, забирая со скамейки полотенце, бросила мне безразличное:

— Поговорить надо...

"Эту фразу я уже слышал... правда, другим, но тоже женским голосом!".

— Конечно. Давай сегодня в три... В "Кавказе", — кивнул я.

"Будем блюсти зарождающиеся традиции до конца!..".

...Ну, вот теперь и сидим. Молча пьем сок.

— Ты хотела поговорить...

Альдона заправляет мешающую белую прядь за ухо и нейтрально интересуется:

— Что дальше?..

— Ну, а что дальше... Я говорю — ты делаешь, меня все абсолютно устраивает!

— Ты жее не думаеешь, что из-за какиих-то неудаачно вырваавшихся слоов, яяя буду изображаать из себяя рабынюю?! — она насмешливо кривит губы.

"А акцент-то как сразу попер!"

Я тоже улыбаюсь:

— Как раз думаю! Даже уверен... Поэтому, слушай первое задание — ты не имеешь права ничего с собой сделать: ни покончить жизнь самоубийством, ни спровоцировать несчастный случай, ни причинить, какой-либо, другой вред себе. Задание понятно? — я победно откидываюсь на мягкую спинку удобного стула и наблюдаю за реакцией прибалтки.

Она совершенно спокойна, голос звучит ровно, даже сочувственно, только вот акцент царапает слух, как "наждачка":

— В какоом миреее ты живееешь? Людиии нее выполняяют такииих обещаааний! Ты — мааленкиий наивныий мальчииик! Дажее смешноо...

Если бы не акцент и знакомые две косые полосы на щеках, я бы уже выстраивал разговор по-другому, пытаясь, хотя бы что-то, выторговать за ту "пляжную победу". А так...

"Прем ва-банк... Все или ничего!".

Продолжаю "расслабленно" улыбаться и, тоже добавив "сожаления" в голос, негромко изрекаю:

— Так то обычные "люди"... А то ТЫ... Ты выполнять будешь все, что пообещала. Тебя заставит это сделать твоя клятва!

Я допиваю яблочный сок и продолжаю:

— А теперь слушай второе задание: ты не можешь причинить мне никакого вреда... Ни мне, ни моим близким. Моя жизнь для тебя священна, ты должна ее оберегать, даже ценой своей собственной! Задание понятно?

Девушка совершенно сокрушенно качает головой и даже прикрывает глаза от огорчения:

— Всеее-такиии тыы болееен... Этооо манияя велииичияя илии прогрессируующаяя шизофренииия? Тыыы бываал у профиильныыых врачееей? Я неее шучююю... Я обеспокоооена заа тебяяя...

"Мдя!..".

— Ты зря упорствуешь, — я передразниваю Альдону, и теперь тоже "расстроенно" качаю головой, — делать ты будешь и изменить своей клятве не сможешь. А если продолжишь упрямиться, дам задание, перегнуться сейчас через стол и поцеловала меня... Прям, по— настоящему, взасос! На нас, как раз, официанты пялятся, вот им потеха будет! — я гаденько хихикаю.

— Яяя трачуу времяяя на сумасшееедшеегоо, озабоооченногоо придуркаа. Этоо нее интерееесноо. Прощаай, — с брезгливой гримасой, девушка встает, кладет на стол три рубля и разворачивается ко мне спиной.

— Не смей уходить, я не разрешаю... — жалко блею ей вслед.

Прибалтка даже не обернулась. Только, туго обтянутая "Montanой", идеальная попка презрительно дернулась под моим беспомощным взглядом.

"Мдя... Это было бы слишком хорошо. Слишком... И слишком нереально... Зря только патрон перевел на дуру! Проблемы... одни проблемы. И плюс одна... А, если считать солисток, то минус одна... Какой славный итог переговоров "Великого переговорщика", черт!".

Ованес Ваганович — директор ресторана, видимо, давно потерявшийся в предположениях о моей "личной жизни", вручил традиционный пакет с ресторанными продуктами в обмен на "полтинник".

Держа морду "все в жизни зашибись", я выползаю из ресторана.

— Яя тожее предлагаю тебе сделку... Я учуу тебяя тхэквондоо, пою в группее... ну-у... и еслии тебее кто-то угрожаает... могуу защитиить...

Оборачиваюсь. Она стоит с решительным и независимым видом, смотрит прямо в глаза, только вот... две яркие полосы на скулах.

"А вот хрен тебе теперь... Как это?!. В предчувствии удачи у Мюллера опять болит башка?!".

— Участие в группе нужно, в первую очередь, тебе. Мне ничего не угрожает... А договариваться с тобой?.. — я "презрительно" усмехаюсь, — ты-дешевое трепло, и слово держать не умеешь, и клятвы твои — тоже дешевка... Свободна...

Я поворачиваюсь спиной и уверенно топаю обратно в санаторий... ежесекундно ожидая, что она меня окликнет!

Тишина.

Хрен знает, каких усилий мне стоило ни разу не оглянуться...

...У санаторских ворот сажусь в, одно из постоянно дежурящих тут, такси и, в совершенно расстроенных чувствах, еду на Лехину квартиру.

Не окликнула...

Опять просчитался.

Бlяяяяяя...

Как жаль.

По приезду звоню Вере. Та разговаривает вяло, опять неуверенно... но под моим нажимом, все-таки, соглашается приехать "обсудить некоторые вопросы", через пару часов.

Еле сдерживаю накатившее раздражение, чтобы не послать ее... в направлении Альдоны.

БОГИ! КАК Я ЗАКОЛЕБАЛСЯ БЫТЬ ПОДРОСТКОМ!!!

Чтобы, хоть как-то, убить время навожу порядок в квартире и сервирую стол...

От пакостного настроения и шалящих нервов, пытаюсь даже смотреть телевизор. По первой программе передают концерт Государственного Сибирского русского народного хора, по второй — настроечная таблица и, вызывающий зубную боль, отвратительный писк на одной ноте, а вот по учебной четвертой — только-только начался научно-популярный фильм с заманчивым названием "Инженерная психология и безопасность полета".

В полной прострации, я минут пять пялюсь на экран, где серьезный чувак в костюме и очках, выдает поток слов, некоторые из которых мне отдаленно знакомы.

Понимая, что требуются экстраординарные меры, я достаю из шкафа коньяк и иду на кухню за лимоном...

...За окном резко потемнело, оглушительно грохочет гром, с периодичностью раз в две-три минуты, ослепительно сверкают молнии, и сплошным потоком рушится на землю южный ливень.

Свет в комнате я не включал, поэтому сижу в темноте пьяный и жутко "поглощенный". Сквозь сплошные атмосферные помехи и дикую рябь на экране, я испытываю просто садо-мазохистское желание досмотреть до конца передачу "В добрый путь!" Встреча коллектива рабочих станкостроительного завода "Красный пролетарий" с выпускниками Школы-студии Московского Художественного академического театра им.М.Горького".

Зал, полный работяг, с серьезными лицами слушает отчеты молодых артистов и артисток об их учебе в Школе-студии, участии в различных спектаклях, выездах к подшефным и серьезном укреплении позиций социалистического реализма, посредством увеличения театральных постановок на актуальные "производственные" темы.

Мать моя!.. Я последний раз такую херь видел на YouTube в роликах из Северной Корее. Всего-то и разницы — рожи родные и язык понятный. А так — один в один!

А когда звук пропадает, и болтовня не отвлекает, хорошо видно: первым на вторых — по-хер, вторые первых — пренебрежительно не любят.

"Ага... интеллигенция и рабочий класс едины... поэтому мы — непобедимы... ага, ага...".

По такой погоде Верка, точно, не придет... Хозяин собаку-то не выгонит на улицу. А мне осталось всего три дня относительно безмятежной жизни. Три дня. Что ждет в Питере? Как все сложится дальше? Мрак неизвестности, неуверенность и накатывающий страх...

"Не надо было так надираться...".

Очередная рюмка отправляется в рот — "расширять сосуды".

"К маме надо вернуться трезвым, а то будет жуткий скандал...".

Я иду в ванную и включаю душ. В этот момент в коридоре раздается дверной звонок.

Вера... Мокрая до нитки, волосы свисают сосульками, платье плотно облепило потрясную фигуру. Сама дрожит от холода, а под ней, на глазах, расползается изрядная лужа.

"Щенок боится наказание, но продолжает прудить лужу!" — старательно давя улыбку, и не говоря ни слова, беру девушку за холодную мокрую руку и тащу в ванну. Больше откручиваю кран горячей воды и в одежде и в обуви впихиваю Веру под горячие струи воды. Возвращаюсь в коридор и запираю дверь.

"Все. Никуда ты сегодня больше от меня не денешься. Я так решил...".

Беру со стола бутылку с остатками коньяка, возвращаюсь в ванну, выключаю свет и, тоже в одежде, под сдавленный писк, забираюсь под душ...

Под горячей водой, в конце концов, расслабится любой. Сначала я просто стоял рядом. Когда она успокоилась, согрелась и перестала дрожать, я ее обнял со спины. Мои руки безостановочно скользят по Вериному телу, а губы беспорядочно тыкаются, то в щеку, то в ухо, то в шею... Наконец, она перестает зажиматься и опускает руки, защищавшие грудь.

"Бинго!!!".

За плечи я разворачиваю красавицу к себе и сразу же нахожу приоткрытые губы. Ее язык не прячется, а когда, минут через пять наших поцелуев, ее руки обвивают мою шею, я понимаю, что пора делать решительный шаг.

— Подожди, — шепчу ей в ухо и вылезаю из ванной. Скидываю футболку и джинсы, беру бутылку с коньяком и лезу обратно.

Увидев меня почти голым, Вера моментально зажимается, но меня уже не остановить.

— Выпей, маленькая, а то заболеешь... — глажу ее по голове и первый отхлебываю из горлышка. Вера, после секундного раздумья, тоже берет бутылку и делает осторожный глоток. Она шумно дышит, открыв рот, в который я и впиваюсь очередным поцелуем. Мои руки скользят по ее спине, но больше не останавливаются на талии, а смело уходят на упругие ягодицы. Она пытается что-то протестующе промычать, но ее рот надежно запечатан моими губами.

Однако, я понимаю, что дальше торопиться не следует, и пока останавливаюсь на достигнутом. И это приносит свои плоды, через несколько минут, я, по-прежнему, глажу и тискаю ее попу, а ее руки опять обняли меня за шею, и даже иногда спускаются по моей голой спине.

Как ни странно, пока никакого особого возбуждения я не испытываю. Хотя так мучительно долго шел к этой вожделенной цели. Сейчас я как смесь сапера с шахматистом. Мозг тщательно просчитывает каждый следующий шаг, а руки изучают пределы допустимого, чутко оберегая от неконтролируемого взрыва. Они осторожно перемещаются с попы на бедра и, гладя их, заставляют мокрую материю платья подниматься по ногам девушки все выше и выше.

И вот уже мои руки гладят Верину попку не через материю платья, а через тонкий сатин трусов. Она опять напрягается и я перестаю форсировать события, но ни на сантиметр не отступаю с завоеванных позиций.

В ход снова идет "резерв Ставки" и мы еще раз приобщаемся к коньяку. Я уже только имитирую, а Вера отхлебывает по-настоящему.

Я расстегиваю молнию платья на спине и Вера срывающимся голосом шепчет:

— Витенька, не надо...

Руки неумолимо наглаживают голую спину девушки, натыкаясь на препятствие лифчика. Они спускаются на ягодицы, они скользят по мокрым ногам и снова возвращаются на спину.

Последний "бой" Вера попыталась дать, когда я неожиданно расстегнул застежку бюстгальтера.

— Витя не надо! Пожалуйста... я прошу...

Я не видел смысла отвечать, да и не знал, что сказать... Останавливаться было уже глупо и не факт, что она этого хочет. Я, по крайней мере, этого не хотел точно.

Мои руки, отвлекая внимания, опять уходят на ягодицы, и когда Вера пытается помешать мне забираться под резинку трусов, я просто "смываю" с плеч девушки мокрую материю платья и лямки лифчика. Все это сползает куда-то на уровень пояса, а я под испуганное "ой!" прижимаюсь торсом к ее голой груди.

Чтобы девушка не вырвалась пришлось сжать ее в объятьях и, вряд ли, нашлась бы такая сила, которая заставит меня сейчас их разомкнуть.

Когда Вера перестает дергаться, мои настойчивые поцелуи смещаются с ее лица на шею и устремляются ниже. Девушка испуганно прикрывает руками грудь, но это не спасает. Мои губы уже на ее животе, а раз ее руки защищают грудь, то мои беспрепятственно стаскивают вниз платье и трусы.

— Витя не надо! — Вера взвизгивает и моментально приседает, коленями защищая грудь, а руками судорожно нащупывая упавшую одежду.

Я слегка давлю в сторону, и девушка, потеряв равновесие, сползает на бок, сразу вынужденная и разжать колени, и отвести руки, чтобы найти упор.

— Не бойся, Веруня! Все буде хорошо. Мы вместе! И все будет хорошо... Ведь у тебя все хорошо, когда ты со мной... — нашептывая эту и подобную же успокаивающую белиберду, я уже беспрепятственно глажу голую грудь.

Вера начинает плакать.

Но сегодня это не может меня остановить. Мои губы уже обхватили ее правый сосок... ну, и куда здесь останавливаться, скажите на милость?!

Она и сама это понимает, и тут выдает такое...

— Витечка, у меня никогда никого не было... Я боюсь... пожаааалуйста...

"Упс... Мдя... Твою ж мать! О-хо-хо... Боже-е!".

— Не бойся... Все будет хорошо... Верь мне... — а что тут еще скажешь?!

"Мдя... процедура бритья не помешала бы... Я уж и не припомню, когда такое, в последний раз, видел у девушки. Но сейчас это, наверное, повсеместно! А поскольку "интимную цирюльню" Вера, явно, не перенесет, то пока смиримся...".

Несмотря на последнее противодействие девушки, моя рука, наконец, проникает в "святая святых" — между ее ног. Вера еще раз дернулась и полностью прекратила всякое сопротивление, спрятав лицо в ладони.

Мы снова возвращаемся в вертикальное положение и я выливаю на БУДУЩУЮ ЛЮБОВНИЦУ(!!!) полбутылки лехиного шампуня "Красная гвоздика". Мои руки уже не встречают ни малейшей преграды, и скользят по Вериному телу, где угодно. Она стала абсолютно покорна. Я глажу и держу в руках ее восхитительно тяжелую, но упругую грудь. Я надавливаю на внутреннюю сторону бедер, и девушка послушно расставляет ноги шире. Моя рука заходит между ягодиц и в ответ я слышу только судорожный всхлип.

"Хватит сил или нет?! Видел, в том же YouTube ролик, как женихи роняют невест, не хотелось бы уподобиться...".

Я тщательно вытираю Веру махровым полотенцем и, мысленно почти помолясь(!), подхватываю ее на руки...

Она лежит на спине, крепко зажмурив глаза. Поразительно красивая. Да... как же она красива! Большая упругая грудь смотрит в потолок, а не затекла куда-то в подмышку, плоский живот, скульптурные колени, красивые длинные прокаченные ноги. Прекрасное личико...

Она мне нужна. Надолго. Я ее хочу. Очень. Я даже хочу с ней ДРУЖИТЬ(!).

Никогда не делал этого в первой жизни. Не был бы так пьян, не сделал бы и сейчас... Старое воспитание "на понятиях" 90-х, плотно въелось в подкорку, но... Чем ниже опускаются мои губы, тем прерывистей становится судорожное дыхание, разметавшейся по кровати, голой красавицы и когда я вынужден дойти до... логического завершения... то, через несколько секунд, потолок спальни отражает ее крик!..

Я еще раз довожу Веру до ЭТОГО, прежде, чем решаюсь приступить к "основной части Марлезонского балета".

Сейчас главное, что девочка полностью потерялась в новых ощущениях и уже почти не осознает происходящего.

Я прижимаю Верины колени к ее же груди, и не имея никаких сил сдерживаться, начинаю втискивать свой, буквально, одеревеневший от возбуждения член в ее скользкую дырочку.

"Аа-ааааааа!.....".

Все... Я ВТОРОЙ РАЗ МУЖЧИНА!!!

...А потом пришел ОН! Великий ЖОР!

Наше, отжатое до мозолей, белье сушится на кухне, над включенными конфорками газовой плитой. А мы, с Верой, с урчанием и смешками ПОЖИРАЕМ все, что я догадался притащить из ресторана!

Странно... Всегда считал, что только у мужиков такая реакция на секс...

Вера, сидит за столом в Лехиной рубахе, а я в его штанах. Больше никакой одежды в квартире нет. Сухой...

После того, как мы съели все съедобное и отдышались, я беру Веру за руку и веду в спальню. Неожиданно она меня останавливает, прижимается всем телом и... целует в затылок. И, словно испугавшись сделанного, тут же отпускает...

"Упс... "нежданчик"!"

Мягкие горячие губы и неожиданность такой инициативы от "закомплексованной скромняги", пробивают меня на такую э... реакцию, что кажется будто безразмерные Лехины штаны становятся малы...

И снова спальня... И снова все с начала...

Правда, из нас двоих, по-настоящему, хорошо пока только ей. Но... я перетопчусь. Хотя бы за этот поцелуй в затылок! Это были НАСТОЯЩИЕ эмоции, а я не могу похвастать, что встречал их в жизни часто. В первой...

"Теперь у тебя есть в т о р а я — пользуйся...".

В любом случае — жду. Если сейчас полезу, ей будет только больно.

Вера в сексе — абсолютный профан... Даже непонятно, как можно дожить до 22 лет и не знать вообще ничего! Не, ну что куда "вставляется" она, допустим, знала, но и только...

Когда мы снова стоим под душем, я не выдерживаю и прижимаю Верину ладошку к своему... "благородному страдальцу". Так постепенно, направляя и обучая я, наконец, тоже приобщаюсь сегодня к "подобию" секса... А так же к её изумленному ойканью и испуганному отдёргиванию руки, в самый неподходящий для этого момент... Мдя!

Однако, как бы ни было хорошо вдвоем, и как бы ни хотелось, чтобы этот вечер не кончался, но время уже сильно поджимает. С омерзением натянув еще сырое белье, мы едем, на вызванном такси, "по домам".

Перед отъездом, я, мягко, как только мог, постарался внушить девушке, что вести себя нужно, как "ни в чем ни бывало". Чтобы никто из окружающих ничего не заметил и не заподозрил. Чем, похоже, заметно подпортил ей настроение, вернув "с небес на землю".

Се ля ви...

...Утреннюю тренировку, бессердечный "мамонт" пропустить не дает. С маминой помощью, он вытаскивает меня из теплой, желанной кроватки и, по утреннему холодку, мы бежим на стадион.

Сегодня тренируемся в одиночестве. Никто из девушек не пришел. С Альдоной, после вчерашнего разговора, все понятно, а Вериному организму, наверное, от тренировки, и правда, лучше воздержаться. Хотя, с моими пока скромными размерами, я особой травмы ей причинить не мог. Даже процессом "туда-сюда" не злоупотребил. И ее мучать, в первый раз, не хотелось, и... презервативов не было. Не то что бы забыл купить... У Лехи лежали в тумбочке, легко можно было взять. Просто, ЭТИМИ советскими "приспособлениями" пользоваться мне категорически не хотелось. Да и велики были... Я примерял!

Вчера Вера инстинктивно поняла, что я знаю, как поступать, и полностью доверилась. Конечно, в будущем допросов на эту тему, думаю, будет не избежать. А так-то, удобно!.. что скажешь, то и сделает... ведь не знает же, что нормально, а что нет!

"Гы-гы-гы!... Старый извращуга!".

Несмотря на прилагаемые усилия, рожа, то и дело, норовила расползтись в глупой лыбе... Но я держался, как мог — бокс хороший помощник. Особенно, если периодически, в эту самую рожу "прилетает"...

..."Достигнутые высоты" надо было закреплять, поэтому мы условились встретиться с Верой сегодня на квартире, в три часа дня.

Как примерный сын, я провел полдня с мамой и нашими новосибирскими соседями-супругами на пляже. А после обеда отправились с Лехой проведать, "как продвигается работа у Клаймича с Завадским".

В ресторане, куда мы традиционно заглянули перед своими "свиданками", забавно смущавшийся Леха, предварительно мною проинструктированный, тихо поинтересовался у Ованеса Вагановича, где можно "достать" импортные презервативы.

Пожилой армянин, усмехнулся в усы и принес нам одну цветастую пачку заветной резины.

— Индийские, больше у меня нет... Надо заказывать. Завтра будут!

Заказав "сколько можно", и разделив пополам добытое, мы разъехались по "своим женщинам".

* * *

...Опять этот завораживающий и убаюкивающий стук вагонных колес. Вторая ночь в поезде "Адлер-Ленинград"... Сплю я днем. Вызывая озабоченность мамы и профилактическое ощупывание моего лба.

Ночь... Нет ничего лучше глубокой ночи, мерного стука колес, да, мечущихся по стенам купе, пятен тусклого света. Ночь позволяет мне сосредоточиться, вспомнить... осмыслить и оценить... Что было... что предстоит...

Вера...

Тут все прекрасно и, почти, беспроблемно! Я с понятной тревогой ожидал нашу встречу, после ПРОИСШЕДШЕГО. Начиная от сомнений: придет ли, вообще, и кончая уверенностью, что девушку опять одолеют душевные и моральные терзания. Но ничуть не бывало!

Она переступила порог квартиры и... через минуту мы уже срывали, друг с друга, одежду в спальне! Это было просто чудесно... Мы идеально подходили друг другу в постели. Никакой особой инициативы сама Вера не проявляла, но шла навстречу любым моим пожеланиям. Она хотела, она была послушна и она... кончала. Да, что там говорить, если мы использовали все, имеющиеся в наличии, резиновые изделия наших индийский товарищей! К моему внутреннему ликованию, "подвигов" от меня больше не требовалось, и Вера оказалась способной испытывать счастье от самых традиционных отношений. Ну, а тут уж мой подростковый организм развернулся по полной!

Она — хотела, я — мог... И кажется мог, сколько угодно! МОЛОДОСТЬ! Пять часов пролетели для нас, как несколько мгновений...

— Завтра последний день... — Верина головка, с разметавшимися волосами, цвета воронова крыла, лежала на моей пока безволосой груди, а в голосе послышался намек на слезы.

— Полтора часа... — спокойно откликнулся я.

— Что "полтора часа"? — не поняла девушка и задрала голову, чтобы посмотреть мне в лицо.

Красивое личико, милые и мягкие черты, распухшие от поцелуев губы... доверчивые изумрудные глаза...

"Вот уж повезло, так повезло!.. Мдя...".

— Полтора часа на самолете и я в Москве... Григорий Давыдович снимет там квартиру... А за полгода мы все туда переедем окончательно...

"Ага... Осталось только маме об этом сообщить!".

Вера, помедлив, кивнула и посмотрела на настенные часы:

— Пора ехать...

— Завтра вечером всеобщая "отвальная" в "Кавказе"...

Вера снова грустно кивает:

— Я знаю...

На такой ноте расставаться не стоит и я выдаю:

— Катя, давай еще раз сексом займемся?

Донельзя удивленная, Вера поднимается с моей груди и смотрит расширенными глазами, в которых начинает плескаться вселенская обида:

— Меня, вообще-то, Вера зовут!

Я "безразлично" позевываю и констатирую:

— Как я и предполагал, вторая часть моего предложения возражений не вызвала...

— ...ДУРАК!!!... ой!.. тихо, ты!.. хи...хи...хи!..

...Поезд стоит в ночном Курске. Я слышу гнусавые переговоры вокзальных теток через репродукторы:

— ...пшшшшрш бригаде прибыть пшшшрш -ий путь. Повторяю: ремонтной бригшшшрн пшрррш на третий путшшшшрш...

И только эхо над пустынным вокзалом. Никто не бегает вдоль состава, не хлопают двери вагонов. Поезд спит, вокзал спит, город спит...

— ...пшшшпрш сейчас они подойдут пшшшршпшш... от стрелки пшшшшрш...

...Я лежу с закрытыми глазами и вспоминаю прощальный вечер в Сочи.

Утром я поехал "помогать Леше сдавать квартиру хозяйке". Два часа мы с Верой "сдавали" так, как-будто, расставались навсегда! Потом пришлось быстренько собираться и уматывать, поскольку Леха, и на самом деле, сегодня сдавал квартиру. Испорченное В ТОТ РАЗ белье, я вынес на помойку, оставив, взамен, деньги на тумбочке.

А вечером ВСЕ собрались в ресторане. Несмотря на возражения Клаймича, Леха внес "нашу долю" в прощальный банкет и стол ломился... от всего! Сегодня мы побили собственный рекорд прошлого раза... Не было Димона, да и семейство "Няши" отсутствовало, еще несколько дней назад уехав в Ленинград, зато их сменили "аэлитовцы", в полном составе! И нас получилось 24(!) человека. Плюс, с нами, весь вечер провел директор ресторана — Ованес Ваганович!

Я почти довел маму до белого каления своими медленными сборами, но, в итоге, мы пришли в числе последних. Это дало возможность оценить, кто где уже сел за столом, и мы устроились рядом с Арсеном и его папой — подальше от обеих девушек!

Тосты, обещания, обмены телефонами и адресами, рюмка за рюмкой, бокал за бокалом... Вскоре, большинству присутствующих было хорошо и весело!.. А когда официанты принесли жареного поросенка, гул восторга за нашим столом, перекрыл шум всего ресторана!

— Человек — это звучит гордо, а свинья — сытно! — глубокомысленно изрекаю я, и гул переходит в, не совсем трезвый, хохот.

С удивлением ловлю себя на мысли, что не хватает Димона. Первый раз с его отъезда. Ну, чего уж теперь...

За столом опять всем верховодит Клаймич. Он, кажется, способен расшевелить даже Альдониного папашку. Сама Снежная Королева сидит, откинувшись на спинку стула и, потягивая красное вино, снисходительно взирает на происходящее.

Вера с ней рядом. Она большую часть времени рассматривает, исключительно, свою тарелку. Со мной старается взглядом не встречаться, да и я ее не гипнотизирую. Особенно, после того, как она вся залилась краской, здороваясь с моей мамой! Мдя...

Вагон дергается, лязгает сцепка и поезд начинает свое неспешное движение...

... — В зале суда:

— Подсудимый, почему Вы стреляли в потерпевшего?

— Он питалси ухаживат за моэй жаной!

— И Вы хотели убить человека только за то, что у вас с ним одинаковые вкусы?!!! — я имитирую кавказский акцент и присутствующие армяне смеются громче всех.

Это уже третий успешный анекдот, в моем исполнении, так что, смеются даже за соседними столиками. Мне не жалко... Раскланиваюсь на все четыре стороны и отправляюсь в туалет.

В прикрепленной на стене жестяной коробке стопка нарезанных газет. Бросается в глаза, хорошо узнаваемый логотип "Правды". Хорошо, что мне не надо, а то вытирал бы задницу орденом Ленина.

"Правда" для жопы... "Советская Россия" в говне... Ненавязчивый советский сервис и символизм в одном флаконе...".

Удрученно качаю головой и рассматриваю свою физиономию в зеркале над раковиной.

"Мои глаза... зеленые с золотым ободком вокруг зрачка... Как-будто чужие на этом молодом лице. Не замечал раньше этого диссонанса... Что за настрой? Ведь все хорошо! Одна лавстори с Верой чего стоит... А сам внутри как взведенная пружина. Приближаются события, которые сделают ход моей жизни ДРУГИМ... и необратимым... Страшно... с ТАКИМИ ставками я не играл никогда. И больше смерти страшно ПРОИГРАТЬ...".

С моментально испортившимся настроением, выхожу подышать свежим воздухом на просторную террасу ресторана. Сейчас здесь пусто. Окурки и я. Из-за двери доносится музыка. Забавно — звучит "Теплоход". Сегодня играют коллеги "Аэлиты" и солистка их ансамбля выводит "а я одна стою на берегу-уууу!" не менее задорно, чем наша Валентина.

Я ухожу в дальний угол террасы и усаживаюсь на парапет... подумать...

— ...Тыы убил кого-тоо из родственникоов? — раздается сзади.

— Что за дикие фантазии? — бурчу я не оборачиваясь.

— Судяя по выражениюю лицаа...

— Нет. Все живы.

Минут пять висит молчание. Мне не в тягость. Не напрягает даже то, что Альдона стоит сбоку и я ее, по сути, не вижу.

— Хорошоо... Я проигралаа споор... Чтоо дальшее?

Сердце пропускает удар. Прикусываю себе губу, почти до крови, но, в результате, мой голос звучит ровно и безразлично:

— А дальше соблюдай условия спора: я говорю — ты делаешь.

— ...Хорошооо...

Этим "хорошооо", кажется, можно зарезать. Если сильно, и по горлу...

— Ты сама хочешь петь в группе?

— Дааа...

— Я совсем скоро приеду в Москву. Тогда и решим все организационные вопросы.

Снова повисает молчание.

— Яя пойдуу?

— Да. И уясни, наконец, что я тебе не враг.

Удаляющиеся шаги. Не прислушивался бы, не услышал. Только открывшаяся дверь, на пару мгновений, заполнила террасу гулом музыки и звуков.

"Забавный поворот. Вот уж не ожидал... Хотя, а к лучшему ли? Время покажет...".

...Поезд набрал, какой-то, сумасшедший ход. Вагон дергает и раскачивает. Непонятное иррациональное ликование заполняет все мое существо.

"Вся жизнь впереди! ВТОРАЯ! В ней есть смысл! В ней будет борьба! Да, я могу проиграть, но лучше умереть в борьбе, чем жить мертвым!"

Тепло расходится от сердца по всем телу. Кажется, что это не поезд, а я сам стремительно лечу над Землей... Как в далеких детских снах...

Глаза закрываются. Я засыпаю...

* * *

— ...В этот радостный день, ребята, я хочу пожелать, всем вам, расти достойными сынами и дочерьми нашей Великой Советской Родины! И неуклонно следовать завету Владимира Ильича Ленина: "Учиться, учиться и еще раз учиться"!

И наша директор — Анна Константиновна, победно тряхнула головой, заканчивая свою речь на Торжественной линейке, посвященной 1 Сентября.

Все, ребята и родители, дружно захлопали! Суета, белые передники, красные галстуки, пышные банты, радостные и взволнованные лица ребятни, звучащая из репродукторов бодрая музыка...

Я в полном ахуе...

Опять школа!!! Еще три года!!! Я сейчас пойду на уроки?! Ааааааааааа!!!

Сюрпризы не закончились... Мерзкую "руссичку", с которой у меня всю последнюю четверть седьмого класса была война, назначили нашим классным руководителем. Охренеть...

Собственно, так было и в прошлой жизни... просто забыл. Принесенный букет, я подарил директрисе.

"Надо что-то срочно делать, иначе этот год я не переживу...".

Не сказать, что эта мысль мне пришла в голову только сейчас, на Торжественной линейке. Просто, тут я с особой остротой понял, что "второй раз школа — это не мое"! Пока приходил в себя, после... переноса, пока адаптировался и вспоминал реалии — ладно. Но дальше, это будет перебором!

Да и времени у меня на нее НЕТ...

...В почтовом отделении, откуда я забирал скопившуюся за два месяца прессу, среди газет и журналов, я обнаружил коричневый конверт с красным штампом ВААПа.

Ленинградское отделение Всесоюзного Агентства по Авторским Правам жаждало меня видеть. Точнее, мою маму, как я понял из телефонного разговора с любезнейшей Ларисой Львовной — заместителем руководителя ленинградского ВААПа.

У мамы еще оставались три дня отпуска, поэтому мы сначала съездили купить мне школьную форму, разную канцелярщину и новый портфель (Ааааааа! Я с женщинами сплюююю! Какой портфель?!!!!), а потом заехали в ВААП к товарищу Захарской Л.Л.

На самом деле, Ларисе Львовне многого было не надо. Только, чтобы мама, как законный представитель "несовершеннолетнего таланта", написала заявление, на какой счет в Сберкассе, ей перечислять мои авторские отчисления.

Ну, сберкнижка у мамы была и заявление она, под диктовку, написала, а потом, не удержалась, и спросила, о какой сумме идет речь.

Лариса Львовна покопалась в "моей персональной" папке, потыкала пальцами, украшенными золотыми кольцами, в кнопки большущего калькулятора, работающего от сети, и ответила:

— За июль, две песни — 83 рубля 47 копеек и за август, четыре песни — 305 рублей 21 копейка...

Захарская подняла на нас заинтересованный взгляд поверх модных очков в металлической оправе. Я скучающе смотрел в окно, а мама, в ответ на суммы, только покивала, с бесстрастным выражением лица.

"Ну, да... Сынишка заработал за месяц в два раза больше ее зарплаты... Молодец еще, что "лицо держит"! Захарская, явно, рассчитывала на другую реакцию... Может и дождалась бы, но мама уже знает за сколько Клаймич купил "Семейный альбом", а 5.000, все-таки, более шокирующая сумма...".

Зато, когда мы вышли из ВААПа, мама, все-таки, дала выход эмоциям:

— Такими темпами, ты скоро станешь, сынуль, главным кормильцем в семье!

Она прижала меня к себе и чмокнула в щеку.

"Ага... В макушку уже не может! Когда покупали форму, мне снова измерили рост -175 сантиметров!".

— Мам! Может перекусим где-нибудь?

— Что значит "где-нибудь"?! Сейчас домой приедем и я суп с фрикадельками быстренько сделаю. А на второе котлеты с пюре..

— Ну, чего тебе на кухне стоять? Давай в какой-нибудь ресторан зайдем, там и пообедаем. Заодно отпразднуем, что песни стали деньги приносить...

...Вот в "Корюшке" — ресторане-"поплавке" на Неве, у нас, с мамой, и состоялся судьбоносный разговор. Видя, как я покрываю салфетку карандашными столбцами цифр, мама, естественно, поинтересовалась, что я там увлеченно подсчитываю. Так, где-то между суточными щами и припущенным лососем, я и огласил свои аргументы:

— ...Таким образом, если считать, что моя зарплата после института будет даже целых 150 рублей, то получается, что одна песня меня обеспечивает подобным доходом минимум на три года. А если верить Захарской, что, по мере роста популярности "Цветов" и "Карусели", отчисления вырастут раза в два, то и, вообще, лет на пять..

Я откинулся на спинку стула и вопросительно посмотрел на возмущенную и покрасневшую маму.

Следующие минут двадцать, я с аппетитом поглощал лосось и десерт, а мама, весьма эмоционально, читала мне лекцию на тему: "Только через мой труп!".

Суть этой возмущенной эскапады сводилась к двум мыслям, первая, что "сегодня песню написать можешь, а завтра способности закончатся, тогда как диплом и профессия будут кормить всегда!" и вторая, что без школьного аттестата и ВУЗовского диплома, я стану "отщепенцем общества" и закончу свою жизнь, "как те алкаши, которые целый день толкутся около пивного ларька, рядом с нашим домом, а потом около него и валяются"!

Понимая, что с такого уровня аргументами, спорить бессмысленно, я покорно кивал головой и с удовольствием жрал шарики шоколадного мороженого.

Первая жизнь научила, главное вложить женщине в голову некую мысль. А дальше просто надо ждать, когда она ее "додумает". Периодически, про эту мысль необходимо напоминать, чтобы женщина про нее не забывала. А вот что нельзя делать категорически, так это спорить! Тогда любая женщина запомнит не свои аргументы "против", а то, что у нее есть ПОЗИЦИЯ, в этом вопросе. А позиция женщины, это — вопрос принципов!

Конечно, это МАМА и я ее очень люблю, но мама тоже женщина!..

Поэтому я кивал и кушал... Молча. Ничего, к этому разговору мы еще вернемся.

...Поздравительные речи "от месткома, профкома и парткома" закончились, отзвенел "Первый звонок" и, под чудную песенку "Учат в школе", плохо организованная толпа ребятни устремилась в школьные двери.

Народ в классе, за лето, сильно изменился. Большинство парней заметно вытянулись, девчонки стали краситься и, либо выпячивать грудь, либо сутулиться, скрывая ее. У некоторых осанка осталась прежней. Как и отсутствие груди!

"Великому мне", державшему в руках грудь Веры, и "помнившему" множество сисек "из прошлого", смотреть на "проблемы" одноклассниц было смешно и грустно, а участвовать в перекрикиваниях на тему, "как я провел лето", и вовсе невозможно.

"Как?.. как?.. Дрался с одной красоткой, трахался с другой, палил из пистолета, хлестал водку и обнимался с министром МВД! И пусть сдохнет тот, кто не поверит... Мдя! Представляю их рожи...".

В классе я стал выше всех на полголовы, и в плечах тоже... никто рядом не стоял. Да, и на взгляд, выгляжу старше одноклассников... этак, на пару лет. Директриса уже заявила сегодня, когда я вручал ей букет:

— Селезнев?! Какой ты стал... здоровенный!

Значительно хуже, что это отметили и наши девки. Каждая считала своим долгом, что-нибудь мне сказать или о чем-то спросить.

"А раньше, сучки, не замечали..." — обиделся я на них, за себя прежнего!

Парни тоже группировались вокруг меня и выясняли "чо нового, Витяха?!".

Бывший "лидер класса" — Стас Лущинин, бессильно скрипел зубами в сторонке, а наша единственная симпатичная девчонка — Оля Белазар, так же со стороны, бросала на меня задумчивые взгляды.

"Господи! Как я это все переживу?!".

...Как, как... с трудом. Первый день в школе я пережил с ОЧЕНЬ большим трудом...

В памяти постоянно всплывали различные картинки ушедшего лета: посиделки в ресторанах, "разборка" с грузинами, выступление перед Щелоковым, выстрел "в" Альдону, Вера...

— Странно... — девушка неопределенно вздыхает и поудобнее устраивает черноволосую головку у меня на плече.

— Что "странно", Зайка? — я, расслабленный и умиротворенный, нежно кладу ладонь на обнаженную грудь, и чувствую биение её сердца.

— Да, так...

— Зая, ты обещала все мне рассказывать! — я приникаю губами к Вериному розовому ушку и девушка, улыбаясь, ежится от щекотки.

— Да... вот просто странно... еще вчера девственница... а сегодня мои губы на твоем... Я оказалась ужасно развратная, да? — она приподнимает голову и с тревогой смотрит мне в глаза.

— Да, — я предельно серьезен, и ее бедовая головушка никнет, под осознанием своей "низменной сущности", — хуже того, как говорят прокуроры, преступное деяние, совершенное в составе организованной группы, является отягчающим обстоятельством...

— И тебя втянула... — ее шепот еле слышен из под густоты волос.

"Неожиданная трактовка моих слов! Гы-гы! Господи, сколько же у тебя в голове тараканов! Ну-с, продолжим их выводить...".

— Вообще-то я не себя имел виду...

Она поднимает на меня зеленые глазищи, из который уже капают слезки и непонимающе переспрашивает:

— А кого?

— Женскую часть Человечества... Ту всемирную банду женщин, которая занимается сексом, и совращает несчастных безобидных мужчин. Ты несешь за это такую же ответственность, как и два миллиарда других твоих подельниц в юбках...

Секунд пять, не меньше, уходит на осмысление, сказанного мною, а потом НАСТУПАЕТ МЕСТЬ! Меня пинают, щекочут, тискают, щиплют... и все это под звуковое сопровождение: "ах, негодяй!", "какой, противный тип!", "иж ты, маленький мерзавец!"... ну, и тому подобное! Слава богу, очередной "тараканий" кризис миновал.

Когда Вера успокаивается, я подсовываю ладонь под колено девушки и та, закрыв глаза, послушно приподнимает согнутые ноги и разводит их, готовясь, очередной раз, гостеприимно принять в себя "маленького мерзавца"!..

...— Селезнев! — недовольная харя "руссички" маячит передо мной, — повтори, произведения каких писателей мы будем проходить в первой четверти?

Я встаю:

— Пушкин "Капитанская дочка"и "Метель", Лермонтов "Герой нашего времени", "Ревизор" Гоголя, Толстой "После бала" и "Василий Тёркин" Твардовского... — думать о своем и слышать, что говорит докладчик, я научился еще на многочисленных совещаниях в министерствах.

— Не только! А чтобы узнать, что еще, то для этого надо слушать учителя, а не сидеть с отсутствующим видом и смотреть на часы! Давай-ка их сюда и отдам я их только родителям... Часы и звонки это ориентир только для учителей, а не для учеников... Снимай! — и тянет ко мне свою загребущую худую лапку с обкусанными ногтям.

"Хотя бы, по случаю праздника, маникюр сделала, грязнуля...".

— Извините, Ирина Михайловна... Я вас внимательно слушал и повторил все, что вы перечислили. Вид у меня такой, какой есть. А часы мне подарила мама и я их никому не отдам.

— Я сказала: часы снимай и давай их сюда! Мама твоя придет и заберет их, заодно я ей о твоем поведении расскажу. Вот тогда она и решит, стоит ли тебе еще что-нибудь дарить или нет! Снимай, сказала...

"Фееричная дура!..".

— Поведение мое абсолютно нормальное: сижу тихо, учителя слушаю, на вопросы отвечаю правильно, оценки хорошие. А про часы я уже все сказал. Хотите вызвать в школу маму, вон дневник лежит на парте... — я совершенно спокоен и логичен, что ее выводит из себя, кажется, еще больше.

Она поднимает голос и уже не говорит, а почти кричит:

— Я сказала: снимай часы, а в дневник я тебе запись и сама сделаю, без всяких советов!

— По поводу часов, я уже все ответил. В дневник пишите, что хотите. И позвольте обратить ваше внимание, что вместо того, чтобы "сеять разумное, доброе, вечное" вы орете на меня и пытаетесь отобрать МОИ часы... Какая-то неравноценная замена уроку... который, кстати, называется "Урок мира", а не урок литературы... — я осознанно иду на конфликт.

"Zaebaла, дура!.. Пора на место ставить, а то весь год житья не даст. Да еще и "классной" стала...".

Сейчас с учителями спорить не принято, в принципе... Поэтому, "дура" кажется, готова лопнуть от возмущения. Лицо побагровело так, что стали неразличимы многочисленные конопушки, маленькие глазки выпучились и сделали свою обладательницу похожей на Крупскую в молодости.

— Пошел вон из класса! И без родителей на мой урок больше не сметь являться!

— Насколько я знаю, выгонять учеников из класса во время урока, запрещено методическими инструкциями Министерства просвещения. Поэтому я останусь... А право на обучение, мне гарантирует наше родное Советское государство. Если вы имеете что-то против Советской власти, то обратитесь в компетентные органы, я выполнять ваши противозаконные требования не собираюсь... — демонстративно усаживаюсь на свое место.

Потеряв самообладание и дар речи, "руссичка" хватает меня за шиворот и пытается вытащит из-за парты!

"Сеалекс! А что?! А вдруг?!..." — я делаю вид, что ей удается стащить меня со стула, врезаюсь в нее плечом, сбивая с ног, и сам валюсь сверху!

Пока она что-то сумбурно выкрикивает и, брыкаясь, вылезает из-под меня, я продолжаю лежать, как мертвый...

В кабинете директора стоит мертвая тишина, слышно только как тикают настенные часы и пишет врач "Скорой".

Анна Константиновна — директор школы, стоит с потерянным лицом около стены и поочередно переводит взгляд с меня на "руссичку", а с нее на врачей.

Придурочная "руссичка", поняв в какую историю вляпалась, стоит с бледным лицом и дрожащими губами. Она вцепилась в спинку стула так, что похоже ногти потом придется обгрызать заново.

Ну, а лично у меня — "именины сердца"! С умирающим видом, я позволил одноклассникам довести себя до кабинета директора, поскольку медицинский оказался закрыт. Вдобавок ко всему, "выпал" из их рук на лестнице и "неуправляемо пролетел" целый пролет! А только что я удачно, при осмотре, сымитировал (да, бlя! "сЫмитировал" через "ы"... спасибо, сука, научила!) сотрясение мозга и обдумывал следующий шаг, чтобы забить последний гвоздь в "крышку гроба" мерзкой твари.

И что характерно... ни жалости, ни сочувствия, ни... угрызений совести. Only business...

Я начинаю кашлять, сползаю со стула на колени и отворачиваюсь от присутствующих. Пальцы незаметно засунутые в горло заставляют меня извергнуть поток рвоты на директорский пол...

Ву а ля... За полгода я второй раз в больнице. Удачный получился День Знаний!

"Скорая" привезла меня в Городскую детскую больницу им. Раухфуса К.А. Название я прочитал на вывеске в приемном отделении. Врач передала меня и "мои" бумаги дежурной медсестре и ушла. А я остался скучать в ожидании "оформления моего поступления", как не без поэтических претензий, сформулировала та же медсестра!

Поскольку, временно я оказался никому не интересен, то встал и тихонько отдрейфовал к телефону-автомату, висевшему в больничном коридоре...

— Да, алло... — удивленный мамин голос.

— Привет, мам... Можешь меня СПОКОЙНО послушать? — четко выделяю интонацией "спокойно".

— Да, что случилось? — в мамином голосе уже слышно рождение "психоза".

— Я сказал "спокойно", а ты уже волнуешься...

— Я спокойна, говори, — мама старается взять себя в руки.

— У меня на уроке произошел конфликт с учительницей "русского". Она захотела меня выгнать из класса и толкнула, а я сделал вид, что упал и ударился головой. Со мной ВСЕ в порядке, но я имитирую сотрясение мозга. Директор вызвала "Скорую" и сейчас я в "Раухфуса". Еще раз повторяю, со мной все абсолютно в порядке! Ты поняла?

По ходу этого монолога, я постоянно озираюсь, опасаясь посторонних ушей.

— С тобой точно все в порядке? — все-таки, уточняет мама. Ирину Михайловну она уже однажды видела на родительском собрании и обозвала ее "физруком". Та приперлась на собрание в кроссовках и джинсовой юбке, вещала прокуренным голосом и текстом, далеким от высоких литературных образцов.

— Я сейчас отпрошусь с работы и приеду!

— Особо не торопись, меня еще и в палату не определили...

— А что они там тянут!

— Мам... Ты не забыла, что со мной все в порядке и я не тороплюсь к больным?!

— Да... да... — мамин голос теряет "боевой" напор, — но с тобой ТОЧНО все в порядке?!

"А-аааааааааа!"...

Через час приехала мама. А еще через полтора часа — Ретлуев!

— Здравствуйте! — опасливо здоровается он с мамой. В памяти, видимо, еще свежи воспоминания, как она его выгнала из палаты "Свердловки", при первом знакомстве. Тогда капитан неосторожно попытался успокоить маму фразой: "но ведь все же обошлось"...

Сегодня эмоций меньше...

"Скорая" настучала в милицию о нанесении "увечий" несовершеннолетнему в школе, Ильяс увидел знакомую фамилию в сводке и взял дело себе...

... — Как ты позволил себя "уронить" женщине? — неискренне удивлялся Ретлуев, который уже успел "взять объяснения" в школе.

— Она неуравновешенная, — заявил я, — и, как все психи, очень сильная в момент обострения!

— Откуда ты про психов знаешь? — бурчит капитан.

— Читал... после того случая... — я потупил глаза, делая тонкий намек на "толстые воспоминания".

Ретлуев сбивается с настроя. Затем откладывает свои бумаги на прикроватную тумбочку и, бросив косой взгляд на маму, спрашивает:

— Зачем тебе это?..

— Сука, потому что.

— Виктор! — одергивает меня мама.

— Она же может реальный срок получить, — Ретлуев сверлит меня взглядом.

— Я не настолько кровожаден, — безмятежно смотрю в глаза бывшему тренеру.

— А что ты хочешь? — он демонстрирует внимание.

— Мама не будет писать заявление, если мне дадут возможность не ходить к ней больше на уроки. А оба предмета я сдам экстерном... Но не ей.

Мама подозрительно рассматривает меня. Ретлуев тоже это замечает и, начинает догадываться, что мы не в сговоре.

— А проще нельзя было это решить? — спрашивает он мрачно.

— Как? Дать ей в рожу? Я посчитал, что это — оптимальный вариант. Тем более, что объективно — она на меня напала. При куче свидетелей. Так что пусть пока помочится кипятком...

— Виктор! — опять мамин окрик.

Ретлуев морщится:

— Эти условия МНЕ нужно передать директору?

— Ну, что вы, Ильяс Муталимович, вы просто скажите им, что есть единственный выход — если моя мама не будет подавать заявление в милицию...

— А если они не согласятся?

— Бегом согласятся, — я "осторожно" качаю головой и морщусь "от боли".

Мама встревоженно привстает со стула, а Ретлуев усмехается:

— Шалва, конечно, мерзавец, но он прав, твое место не на ринге, а в театре!

Под влиянием неожиданно порыва, я кривлюсь в улыбке в ответ:

— Когда буду получать Оскар, упомяну вас в благодарственной речи!

— Ладно, упоминай... Директору я позвоню. Сегодня... Так заявление писать будете?

— Да! — мама.

— Нет... — я, — таким, как она, учителями работать нельзя, но... черт с ней...

— А наказать за такие вещи ее стоило бы, — "кровожадно" настаивает мама.

— Тюрьмой? — уточняет Ретлуев и мама тушуется.

— Ладно. Может не вовремя, у тебя же сейчас "серьезная травма" — мент снова усмехается, — ты на Всесоюзном финале "Перчаток" выступишь?

Теперь уже я пристально смотрю на Ретлуева:

— Я так понимаю, что не я один тут с "актерскими способностями"?

Ретлуев отводит взгляд:

— Ладно, сам решай... Но там 21 сентября, в Москве начнется... Надо заранее подтверждать.

— Вы что, про бокс?! — начинает "закипать" мама, — тебя мало сотряс... — и она неожиданно смолкла.

Мы переглядываемся и сперва тихонько, а затем в полный голос, начинаем, все трое, смеяться!

— Мам!.. меня Леша все лето тренировал... Мне самому интересно... — выдавливаю я, отдышавшись.

"Еще как интересно! На тренировках с Альдоной я кое-что обнаружил... надо проверить. Впрочем, об этом позднее.. ".

— Кстати о Коростылеве... Где он? Телефон не берет никто... — интересуется Ретлуев.

— Леха на работе. У него сутки сегодня... А что случилось?

— Плохого ничего... — Ретлуев пожимает плечами, — из Москвы решение Верховного Суда поступило. Дело пересмотрели, приговор отменен, судимость с него снята... — под конец фразы, Ильяс не выдерживает и улыбается...

...Клаймич улетал в Ленинград через день, после нашего отъезда. Альдона и Вера, с родителями, на поезде уезжали в Москву завтра. "Аэлитовцы" оставались в Сочи еще на месяц. Все они, а так же Арсен с папой, главный врач с супругой, Степан Захарович с Ириной Петровной и Лешина Наташа с подругой, пришли нас проводить на вокзал.

Обратные билеты тоже были в СВ, а Леха, так и вообще, ехал один на двух местах! Со сдачей Диминого билета мы решили не заморачиваться.

Сейчас он увел Наташу "показывать мягкий вагон" и "зачем-то" опустил шторку на окне. А что?! Стоянка поезда 10 минут и если постараться... гы-гы-гы!

Завадские уже закинули вещи в соседний вагон и мы стоим небольшой толпой на перроне. Михаил Авакович с Арсеном горячо зазывают всех в Сочи следующим летом: "мой дом — твой дом, дай я тебя обныыму, напоследок!".

Степан Захарович зовет всех в Сибирь, на охоту и пельмени. Можно с гастролями!

Михаил Афанасьевич еще утром сообщил, что примет нас в санатории без всяких путевок и в любое время, поэтому сейчас только напоминающе подмигивает.

Клаймич обещает Вере с Альдоной, что мы приедем в Москву в самые ближайшие дни, а Верина мама дает слово, что будет активно искать третью солистку и обзвонит знакомых преподавателей в других консерваториях.

Короче, все одновременно говорят, обещают, приглашают и обнимаются...

Ну, а мы с Верой "попрощались" еще вчера... раз пять... или шесть... поэтому сейчас только изредка встречаемся глазами. Неожиданно перехватываю взгляд Альдоны и совершенно четко понимаю, что она все ЗНАЕТ.

"Черт!.. Верка проболталась или сама догадалась?.. а... по хрен...".

Отвечаю прибалтке пристальным взглядом. Она неожиданно кивает в ответ и подходит попрощаться персонально. Желает счастливого пути и уступает место Вере. "Зая", запинаясь и с трудом подбирая слова, тоже желает "легкой дороги".

"Надо с этим делать что-то кардинальное... В корне менять "модель поведения"...".

Наконец, проводница загоняет отъезжающих в вагон. Мы еще с минуту машем руками в окна и поезд плавно, без малейшего толчка, начинает "плыть" вдоль перрона...

...Одну ночь, приличий ради, я переночевал в больнице и уже утром мама забрала меня домой "под расписку". Больничный она брать не стала и Леша сначала отвез маму на работу, а потом мы поехали в гости к Клаймичу.

Дражайший "Григорий ибн Давыдович" нам обрадовался и был, как всегда доброжелателен и гостеприимен, но, как мне показалось, пребывал сильно не в духе. Впрочем все быстро разъяснилось.

Когда "музыкальный руководитель" сообщил "руководимой Пьехе" о своем уходе, разразился грандиозный скандал...

— Все нормально, но нервы потрепал вчера... изрядно... — и Клаймич пригубил коньяка из малюсенькой рюмочки, запив его черным кофе из тонкой фарфоровой чашки, с каким-то красивым клеймом на донышке.

"Как бы их приучить и мне коньячку предлагать?!"...

Минут через двадцать приехал Коля Завадский, и мы приступаем к составлению ближайших планов. А поскольку "планов громадье", то это мероприятие неожиданно занимает у нас больше четырех часов. Зато все задачи обретают конкретные очертания и сроки, а мы вычленяем основные проблемы.

По сути, их, для начала, "всего" три! Первое, это переезд в Москву. Второе, музыкальная "крыша", под которой нам позволят создать свой "творческий коллектив". Третье, нам, как воздух, нужна СВОЯ звукозаписывающая студия. Ну, или можно ставить их в произвольном порядке... любая, из этих проблем, первостепенно важна...

Когда закончили определять "фронт работ", во весь рост встало желание что-нибудь перекусить, поскольку, как говаривала моя покойная бабушка, "кишка кишке уже фигу кажет"!

Все стали собираться, а Клаймич принялся перечислять достоинства кухни ближайшего ресторана, в котором он уже познакомился с шеф-поваром.

Телефонный звонок остановил нас, практически, у дверей. Клаймич снял трубку, стилизованного под "ретро", телефона:

— Да, добрый день еще раз! Конечно, конечно... Даже так?.. Хм... Что ж... Ну, дай бог... Это славное известие! Я определюсь с датой и перезвоню. Большое спасибо. Не прощаюсь...

Григорий Давыдович задумчиво повесил трубку и развернулся к нам:

— Это Татьяна Геннадьевна звонила — Верина мама... Она утверждает, что нашла нам ТРЕТЬЮ солистку...

* * *

...Большие серые глаза, тонкие черты лица и припухлые губы... Осиная талия, еле заметная грудь и узкие плечи... Высокий сильный голос, взгляд пугливой лани и пепельные волосы пониже попы... Ничего себе, такая девка...

— Машенька приехала в Москву из Владимира, учится у нас на втором курсе... — Татьяна Геннадьевна продолжает знакомить нас со своей протеже.

Девушка стоит неподвижно и с каменным выражением лица.

Клаймич доброжелательно улыбается и начинает расспрашивать "кандидатку" о ее опыте публичных выступлений, любимом репертуаре и предпочтениях в музыке.

Мне скучно. Эта "Машенька" петь в группе не будет. Без вариантов...

...Директор школы готова была согласиться на любые мамины условия, лишь бы замять происшедшее. Но решить вопрос с экстернатом самостоятельно, она была бессильна. Для этого требовалось решение РайОНО.

Недовольно посмотрев на меня, мама добавила:

— Я сказала директору о подготовке твоих песен для правительственных концертов, и что экстернат тебе потребуется из-за большой загруженности в репетициях. Но надо чтобы согласие дали сверху.

"Правительственных.. о как! Помнится в третьем классе мы писали "правительственную" контрольную. Я тогда очень старался, ведь ПРАВИТЕЛЬСТВЕННУЮ только сам Брежнев мог сочинить! Как мне тогда казалось...О-хо-хо, пора наивного детство! ".

А вообще, конечно, все это херня. Это ж сколько над учебниками сидеть. Но все же лучше, чем каждый день за партой!

Ну, и поскольку, я официально числился еще больным и в школу не ходил, то мама, скрипя сердце, все-таки, отпустила меня в Москву. Решающую роль сыграло то обстоятельство, что мы ехали вчетвером: Клаймич, я, Завадский и Леха.

Чувствовалось, что маме очень хотелось поехать с нами, но отпрашиваться с работы, только выйдя из "двойного" отпуска, было бы, как она сама сформулировала, "откровенным свинством".

В Москву мы добирались самолетом. В аэропортах Пулково и Шереметьево народу, вроде и много, но все какие-то неторопливые, не строгие меры безопасности, шумный самолет с компоновкой мест по два кресла и отсутствие бизнес-класса... как класса! Впечатлений много... Мило и ностальгично.

В аэропорту нас встречала черная "Волга"...

— Эдик зарабатывает этим себе на жизнь, — рассказывал мне еще в самолете Клаймич, — он, как бы, персональный водитель напрокат. Клиентов не сильно много, но все щедрые. Мы, например, его нанимали, когда приезжали в Москву на гастроли. Не поедет же Эдочка в автобусе с... аппаратурой и костюмами...

"Характерная заминочка...".

-...а так же с обычными музыкантами и подтанцовкой, — закончил я за Клаймича.

Тот только неопределенно улыбнулся и перевел разговор на другую тему:

— Подтанцовку никто постоянно не содержит. Просто разово привлекают танцевальные коллективы, иначе артистов будет не прокормить!

— Ну, а нам нужно будет иметь постоянную танцевальную группу, Григорий Давыдович. Наш коллектив должен принести на эстраду не только песню, но и зрительный ряд! Очень тоскливо смотреть на статично стоящего певца в костюме, иногда делающего пару жестов руками.

— Это зависит от таланта... — не согласился со мной Клаймич, — Магомаев еще и в бабочке выходит на сцену, а какая внутрення экспрессия, сила голоса и облика! И на концертах народу битком...

— Да, — я не стал отрицать очевидного, — но чтобы там ни было, это вчерашний день... и если мы первыми совместим талантливых исполнителей с их незаурядными внешними данными, а так же дополним динамикой подтанцовки на сцене, то мы станем банально ВЕЛИКИМИ. Не в стране... в мире...

Клаймич неопределенно покачал головой и погрузился в раздумья.

Когда "Машенька" вышла из аудитории, повисло молчание.

— Татьяна Геннадьевна, вы свою дочь за что так не любите?! — с "обезоруживающей" улыбкой поинтересовался я.

— Почему не люблю?.. — растерялась Верина мама.

— А что общего у красавицы Веры и красавицы Альдоны с этой симпатичной деревенской курицей? — убрав улыбку с лица, жестко спросил я.

Клаймич встал с кресла, положил мне руку на плечо, заставляя замолчать, и мягко сказал:

— Танечка, Виктор просто хочет сказать, что Маша, безусловно, очень привлекательная девушка, с прекрасным голосом, но... другого плана, нежели Вера и Альдона. Это будет всем бросаться в глаза...

— У нее прекрасное колоратурное сопрано, хорошая внешность и очень приличное знание английского языка, — непонимающе развела руками Татьяна Геннадьевна.

"Нет сисек, деревенская зажатость и вид ботана-заучки".

— А еще она закончила школу с золотой медалью... — добавил я, намереваясь продолжить "по крайней мере внешне", но...

— Да, и золотая медаль в школе... Витя, а вы откуда знаете? Вы знакомы с Машей? — удивилась Верина мама.

— Нет. По ее внешнему виду догадался, — буркнул я.

Все слегка посмеялись.

— Витя, Гриша тогда сформулируйте точно, какая девушка вам нужна, а то получается, что я вытащила вас четверых из Ленинграда впустую. И не ближний свет, и время, и деньги, и... все без толку... — досадливо пожала плечами Татьяна Геннадьевна.

Пока Клаймич распинался, что ничего страшного не произошло и никто не рассчитывал сразу найти нужную девушку, и мы очень ценим помощь и т.п., я пытался сформулировать задачу.

— Смотрите, — я встал, — внешность: девушка должна быть в диапозоне "от Веры до Альдоны". Рост, внешность, вес, формы... Цвет волос не должны быть ни белым, ни черным. Я предпочитаю шатенку, но могу согласиться и на рыжую! Ха-ха... Или на необычный цвет, такой как у Маши — пепельный. Но лучше что-то более распространенное, поскольку в случае ухода солистки, другую, с пепельными волосами, найти будет почти невозможно.

Я мерно вышагивал вдоль небольшой сцены и, погруженный в себя, перечислял "требования к товару":

— Английский язык или, на худой конец, хорошее знание какого-либо другого иностранного языка, это само собой. Лучше москвичка, чтобы не смотрела на мир раскрыв рот и вытаращив глаза. Голос... Голос должен быть такой же, как и все остальное: в диапазоне "от Альдоны до Веры". Они втроем должны смотреться абсолютно органично... совершенно разные, но похожие, как сестры!

Я остановился и посмотрел Татьяну Геннадьевну. Та выглядела... несколько ошеломленной:

— Я вижу ты этот вопрос продумывал тщательно...

— И это еще не все, — хмуро сообщил я. — Самое главное образ... У нас есть мягкая романтичная красавица Вера, у нас есть неприступно высокомерная красавица Альдона, нам не хватает в группе энергично-веселой красивой "зажигалки", как бы ее не звали!

— Короче: луну с неба и звезды с небес, — невесело пошутил Клаймич.

— Таня, постой... — раздался откуда-то из угла негромкий женский голос.

Я даже вздрогнул, совершенно забыл про ту невзрачную тетку, которую Верина мама представила, при встрече, как свою "коллегу".

— Да, Полина?.. — сразу же откликнулась Татьяна Геннадьевна.

"Тетка" встала со стула и подошла из своего угла ближе к нам. Вытянутая розовая кофта, серая бесформенная юбка, невзрачная внешность — типичная "серая мышка", но, видимо, тоже преподаватель "консервы".

— На первом курсе есть одна... из новеньких... Ты еще не видела. Меццо... скорее эстрадное... — в голосе послышалось легкое пренебрежение, — к нам по национальному набору, но русская. Точно знает английский, переводила девочке из Ливана... и такая... "зажигалка", как ОН и сказал, — с ничего не выражающим лицом, Полина слегка кивает в мою сторону...

— Зачем наживать себе случайных врагов? — явно, стараясь меня не задеть, добродушно вещал Клаймич, когда мы обедали в знаменитой на весь Союз "Праге", — Ведь у вас же, Витя, прекрасно получалось общаться с Николаем Анисимовичем и его, очень непростой супругой. А здесь вы, на ровном месте, обидели лучшую подругу Татьяны Геннадьевны.

— Ну, с одной стороны, кто же знал... — вяло отбрехивался я, больше поглощенный мясом по-французски, чем разговором, — а с другой, она сама разве не видела, что девочка "не формат"?

— Человеческие отношения — сложная и многогранная субстанция, — нравоучительно покрутил вилкой Клаймич, — Полина — лучшая подруга Татьяны, а Машенька — дальняя родственница совершенно одинокой Полины. Тем более, что, объективно, Маша — красива, английский знает и обладает хорошим голосом. А то что вы видите третью солистку другой, так на то ВЫ и создаете группу, а не Татьяна или Полина.

Григорий Давыдович сложил вилку с ножом на опустевшую тарелку и продолжил:

— Нам еще повезло, что Полина сумела поставить интересы подруги выше собственной обиды за троюродную племянницу, и упомянула про студентку с первого курса. Скорее всего, та завтра нам тоже не подойдет, как и Маша, но оцените сам поступок...

Я тоже сложил нож с вилкой и поднял руки:

— Ладно, признаю... был неправ. Каюсь. Постараюсь загладить... А что у нас с МОСКОВСКИМИ музыкантами? Мы ведь, вроде, решили, что ленинградских в Москву перевозить слишком накладно.

— Найдем... Тут на хороших музыкантов выбор богаче, чем у нас, — вступил в разговор Завадский, — я сегодня с парочкой уже договорился встретиться, но все сразу спросят про аппаратуру и зарплату.

Мы уставились на Клаймича.

— Вопрос денег, — бывший "музрук Пьехи" философски пожал плечами, — и музыкальную и звукозаписывающую аппаратуру проще достать у нас, в Ленинграде. По крайней мере, мне проще... Музыкантов лучше, конечно, подбирать в Москве, это бесспорно... По зарплате надо определяться параллельно с тем, от какой организации будем работать.

— Я, все-таки, предлагаю на ударника рассмотреть Роберта... он настоящий талант, я другого такого не знаю... — упрямо наклонил голову Николай, — семьи у него нет, переехать в Москву ему ничего не мешает и на деньгах он человек не зацикленный.

Я хорошо помнил, какое впечатление на меня произвело мастерство барабанщика из группы Завадского, и ничего против не имел. Леха тоже согласно закивал головой, не переставая поглощать свежайшую осетринку, украшенную свежей зеленью.

— Я его не слышал, но доверяю вашему мнению, Николай, — спокойно согласился Клаймич.

— Профессиональных музыкантов у нас тут только двое, — посчитал нужным встрять я, — вы и Николай, так что лучше принимать решения по факту, а не по "доверию". Вы, Григорий Давыдович, сначала игру Роберта "посмотрите", а потом и решайте, на пару с Николаем. Так будет правильней...

Обоих это решение удовлетворило и мы перешли к следующему вопросу — квартирному. Поскольку в Москву ездить теперь придется часто, то съем квартиры представлялся вариантом оптимальным.

К счастью у Клаймича в Москве был знакомый маклер, который, по уверению Григория Давыдовича, "найдет и снимет, все что угодно... разве что, кроме Кремля... да, и то не факт!".

Зависшим остается вопрос, от какой организации будет работать "наша группа", но тут, я лично, был бессилен. А чтобы обратиться за поддержкой к паре Чурбанов-Щелоков, нужно сначала "прозвучать" на весь Союз.

Что ж, песни для "правительственных" концертов готовы, а для записи новых "хитов" мы и организовываем группу и студию.

Жаль, что я так плохо разбираюсь в компьютерах, уверен, что в интернете есть множество программ, которые могли бы меня сделать, в этом времени, "ГУРУ ЗВУКА". Ну, да еще не вечер... помучаю айфон, может чего и вымучаю!

Остановились мы в гостинице "Россия", через "Ленконцерт" Григорий Давыдович заказал нам два двухместных номера.

"Категорически неудобно... Всегда предпочитал спать один. В крайнем случае, с женщиной... Гы!".

Вечером в гостиницу к Клаймичу приехал, тот самый, "Великий маклер". Звали "фокусника жилплощадью" — Яков Ефимович Эдель.

"Ну, кто бы сомневался, азохн вей!".

Леха с Николаем пошли немного прогуляться по вечерней Москве, а я решил поучаствовать в "жилищной" беседе, проходившей в гостиничном буфете, на нашем этаже.

— ...Нэ будем тянуть кота за все подробности, так шо я вас понял за квартиру, — небольшой седовласый колобок, с большим крючковатым носом и пухлыми румяными щечками, уже минут десять разыгрывал для меня комедию под названием "Беня Крик московского уезда".

Для меня, поскольку Кламич хоть и сдерживал улыбку, но почему то этот балаган сам не пресекал. В этой встрече у меня был большой "личный" интерес, так что надо было его реализовывать, и лучше до возвращения Завадского и Лехи.

"Ну, держись, сионская грусть!".

— Яков Ефимович, шоб ви здохли, так ви мне нравитесь! Но давайте ужо поговорим за деньги...

"Колобок" поперхнулся посреди очередного "фольклора", а Клаймич сначала сдавленно хрюкнул... но не сдержался и захохотал в голос.

...Когда "высокие договаривающиеся стороны", перешли на нормальный язык, то наши потребности были сформулированы предельно четко: для проживания артистов требовалась нормальная трехкомнатная квартира, а для "деловых встреч" — очень хорошая(!) "где-нибудь в Центре".

— Туда должно быть не стыдно пригласить высокопоставленных гостей и различных товарищей из творческих Союзов — с умным видом, сформулировал я.

В ответ, поморщив лоб и подергав себя за выдающийся нос, Яков Ефимович пообещал первые варианты предложить для просмотра уже завтра...

После этого, я перешел к "гвоздю программы":

— Двухкомнатная квартира, кирпичный 5-этажный дом довоенной постройки, четвертый этаж без лифта, изолированные комнаты 14 и 16 метров, кухня семь с половиной, телефон, балкон, паркет, потолки 3,75 метра, в Ленинграде на Васильевском острове. Нужна равноценная или лучше квартира в Москве.

Эдель с интересом глянул сначала на меня, а потом на Клаймича:

— Все возможно, но вы хоть представляете себе размер доплаты, при таком обмене?

— Надеюсь, Яша, ты нам его сейчас и сообщишь, — мягко улыбнулся Клаймич.

— Да, это выйдет не менее двадцати тысяч, — сокрушенно покачал головой маклер.

— Вот видите Витя, я же говорил, что Яков Ефимович может достать жилплощадь даже в Кремле!

Клаймич отпил из чаю и продолжил:

— Но, Яша, зачем нам квартира в Кремле? Двадцать тысяч! К чему этот ненужный шик?!

— Какой Кремль, Гриша?! Это хорошо, если не ближнее Подмосковье! — патетически воскликнул Эдель и заломил руки.

— Яша, Яша... — укоризненно покачал головой Клаймич, — я тоже еврей и мы теряем время. Вспомни, пожалуйста, что я тебе говорил...

Эдель прекратил придуриваться и, прищурившись, остро посмотрел на меня.

— А ты уверен, — с сомнением протянул он, видимо, невоодушевленный увиденным.

— Уверен, — отрезал Клаймич.

— Да ж, за ради Его, Гришенька! — тут же примиряюще поднял руки маклер, — все сделаем, как в Парижах... Но бюджет в десять тысяч — залог всеобщей радости, — и он ткнул в небо, похожим на сосиску, толстым пальцем...

— ...Витя, я не хочу лезть не в свое дело, но вы подумали, что будет, когда Верины родители узнают?

Вот такой "замечательный" вопрос, нейтральным тоном и глядя куда-то вбок, неожиданно задал мне Клаймич.

Редкие фонари с трудом рассеивали сгустившуюся темноту сентябрьской ночи. Прогулочным шагом, мы неспеша возвращались в "Россию", проводив Якова Ефимовича до метро. "Великий маклер" передвигался общественным транспортом!

— Вы о чем, Григорий Давыдович? — "спокойно" откликнулся я, "не поняв" вопроса.

Клаймич усмехнулся:

— О квартире, Вере и о судьбе группы, когда родители все узнают...

— Что... так заметно? — недовольно морщусь.

— По вам — вообще, нет. По Вере, почти сразу. Заметил еще на "отвальной" в ресторане, но... — Григорий Давыдович неверяще покачал головой и улыбнулся, — сначала просто не поверил сам себе. А на вокзале все стало ясно. Мне... Остальным — вопрос времени.

— Я "поработаю" с ней... — все будет нормально, — пообещал я.

— Уверены?... — неверяще покачал головой Клаймич, — а мне показалось, что и Альдона что-то заподозрила.

— ...мне тоже...

— ...?

— Она никому ничего не скажет, — уверенно заявил я.

— ...? — левая бровь Клаймича изогнулась еще скептичнее.

"Как он так делает?.. надо будет, все-таки, порепетировать перед зеркалом...".

— Хотя у нас с ней сложные отношения... НО она никому не скажет...

— У нее со всем миром "сложные отношения", — неожиданно выдал Клаймич.

Я понимающе усмехнулся.

"Снежная Королева" даже нашего спокойного и уравновешенного Григория Давыдовича подбешивает!"

— Не она, так какой-нибудь другой "доброжелатель" найдется, — не отставал от меня Клаймич.

— Ну, а что, в конце концов случится? — недовольно пожал плечами я, — не в милицию же они пойдут заявление писать на собственную дочь? Начнут требовать, чтобы она ушла из группы. А ей это зачем? Так что с родителями, на какое-то время, поссорится, а в группе останется...

"Со мной останется... или я ничего не понимаю в женщинах!..".

— А если не останется? — продолжал непонятно давить Клаймич.

— Значит, заменим другой солисткой... — буркнул я.

— Понятно... — как-то сразу удовлетворенно, откликнулся Клаймич.

— Эй... бобры... стоим на вязку... — негромкий хриплый голос, с хорошо узнаваемыми блатными интонациями, неожиданно раздался за спиной. Пока "бобры", разворачивались назад посмотреть на его обладателя, из темноты ближайшего подъезда отделились две тени и перегородили нам дорогу впереди.

У подошедшего со спины вид был такой же уголовный, как и голос. Темная куртка, руки в карманах, щетина на худой роже и щербатый оскал гнилых зубов.

— Завязывай моргала пучить, фраера... Бабло откалывай и хиляй здоровьем наслаждаться, а то... его сейчас не станет... — один, из подошедших, уркаганов встал настолько вплотную к Клаймичу, что почти задевал его лицо длинным козырьком своей кепки.

Третий, сутулый с длинными обезьяньими руками, молча пялился на меня, перекидывая дымящуюся папиросу из одного угла рта в другой.

"А вечер перестал быть томным... Странно... самый Центр... менты и конторские... где вы, мать вашу?!...".

Клаймич растеряно посмотрел на меня.

— Григорий Давыдович, отдайте им деньги, — спокойно посоветовал я, — вы один с троими не справитесь.

— Фазан дело говорит... ты, Давыдыч, не жмись... гони лопатник... еще наласкаешь себе с трудового народу, пархатый... — урка в кепке осклабился, но металлический щелчок... и на лезвии блеснул отсвет тусклого фонаря.

Клаймич, завороженно не сводя глаз с ножа, нехотя полез во внутренний карман пиджака.

— Шустрее, гнида! — первый раз подал голос "обезьянорукий".

Если Клаймич смотрел на нож, то, стоящие спереди, урки на секунду отвлеклись на появившийся кожаный бумажник.

"Ну, понеслась...".

Очко играло... все-таки, суперменом я никогда не был, а тут аж трое взрослых мужиков и, минимум один, нож. Поэтому бил быстро и изо всех сил.

Первому, конечно, с ножом... Рывок вперед и кулак смачно врезается в небритый подбородок, той же правой рукой, локтем и всем весом, в лицо "обезьяны". Хруст и дикий вопль.

Третий... порясенно смотрит, приоткрыв рот. Бросок к нему... Блатной только и успевает поднять руки, закрывая лицо, как моя нога врезается в его голень. Еще один вопль, который прерывает короткий боковой в челюсть.

Быстрый разворот к скулящей "обезьяне". "Она" стоит согнувшись и закрыв лицо ладонями, а сквозь пальцы, неудержимими ручейками, течет темная в сумерках кровь. Опасности нет, но адреналин требует выхода.

За спиной неожиданно взвывает сирена, но удар моей ноги уже опрокидывает "обезьяну" на спину, и заставляет замереть на асфальте третьей бесформенной кучей.

— Стоять, милиция!.. — из, заливающегося красно— синими огнями мигалок, "жигуленка" выскакивают двое служивых.

"Даже пистолеты не достали..." — автоматически фиксирует сознание.

Через считанные секунды, со свистом тормозов, рядом замирает еще один "жигуль", только теперь без мигалок и милицейской раскраски. Из него вылезают двое в штатском.

В течение пяти минут, одна за другой, подъезжают еще три машины: милицейская буханка "ПМГ" и две черные "Волги".

Нас с Клаймичем усаживают в милицейский "жигуль", а два "тела" и очухавшуюся "кепку" загружают в буханку "ПМГ".

— Там их нож еще... не забудьте подобрать, — спокойно подсказываю я сержанту "жигуля". Он нервно оборачивается, смотрит на меня и вылезает из машины, к начальству.

Несколько секунд по асфальту шарят пятна трех фонарей и, наконец, судя по возгласам, искомое находят...

...Пока нас везли в отделение, я успел не только успокоиться, но даже сообразил, как из всего происшедшего попытаться извлечь прибыль!..

Доставили нас в 18-ое отделение милиции и когда мы вылезли из машины, Клаймич крепко сжал мое плечо. Я обернулся.

— Спасибо, Витя... Я сам чего-то подрастерялся... — негромко и пряча глаза выдавил Григорий Давыдович.

"Хм... ты смотри, стыдно ему...".

Отвечаю так же негромко:

— Вас же не тренирует каждое утро двухметровый бугай-боксер... Зато сразу стало наглядно, зачем нашей группе будет нужен Леша и "его служба"...

Клаймич криво усмехнулся и мы пошли за позвавшим нас лейтенантом. Тот развел нас по разным кабинетам, дал ручку и бумагу и велел описать, все что произошло.

Такая ситуация стала мне активно не нравится. Ни тебе цветов герою, ни почетного оркестра с бравурными маршами! "Охренелость" ментов дошла до того, что у меня спросили документы. "Свидетельство о рождении" осталось в чемодане в гостинице, о чем я и сообщил, а заодно попросил разрешение позвонить.

— Ты сначала напиши все, что тебе сказано, а потом будешь названивать по телефону, — строго заявил мне молодой лейтенант.

— Ты сначала измени Уголовно-Процессуальный Кодекс РСФСР, а потом уже будешь допрашивать несовершеннолетнего в ночное время и в отсутствии его родителей, — раздраженно ответил я и развалился на стуле, — и пока мне не дадут позвонить, я не буду ничего писать!

Лейтенант сначала подавился воздухом, покраснел, открыл рот и хотел что-то сказать... затем снова его закрыл, постоял в раздумьях и вышел из кабинета.

Посидев немного в одиночестве я задумался... странно, в сегодняшней драке, мне ни разу не попали по голове. Тогда какие другие оправдания мешают несчастному идиоту позвонить, если телефонный аппарат стоит на соседнем столе?!

Не находя комментариев для своей тупости, я подхожу к телефону и поднимаю черную трубку.

"Слава богу номер простой — засел в памяти... 261-06-06...".

Странные короткие гудки раздались в трубке, еще до того, как я закончил набирать семь цифр.

"Хм... Чо не так?.." — понапрягал мозги — вспомнил сочинский санаторий, и попробовал набрать номер через "девятку":

— Дежурный...

— Э... здравствуйте...

— Слушаю, кто вам нужен?

— А Юрия Михайловича можно услышать?

— Юрия Михайловича нет на работе, в такое время, — мужской голос напрягся.

— А вы его помощник? — не нашелся я, спросить что-нибудь поумнее.

— Нет, во внерабочее время телефоны переключаются на дежурного офицера, — сухо ответил мне невидимый собеседник.

— Меня зовут Виктор Селезнев. Юрий Михайлович сказал, что я могу к нему обратиться, если у меня будут проблемы... Ну, вот они у меня и случились... Я сейчас в 18-ом отделении милиции и с удовольствием его покинул бы.

— А что вы хотите от меня? — озадаченно спросил "дежурный".

"Сам туплю и вокруг тупые...".

Уже не скрывая раздражения я ответил:

— Так свяжитесь с ним или с его помощниками... Я помню по фамилии только подполковника Зуева, он, кажется, сейчас в отпуске, но остальные тоже должны меня знать...

— Хорошо, повторите, пожалуйста, как вас зовут и в каком отделении вы сейчас находитесь... — уже деловито ответил министерский дежурный...

* * *

...Дверь открылась и в кабинет "вплыл" пузатый майор с добродушным круглым лицом, на котором покоряли своим великолепием длинные ухоженные усы, в стиле "а la Буденный"!

— Ти чого буянишь?! — ухмыляясь в свои роскошные усищи, пророкотал майор густым басом.

— А чего он... — заканючил я плаксивым голосом, одновременно тыча пальцем в маячившего в дверной проеме лейтенанта, — сочинения я и в школе писать не люблю, а он говорит "пиши подрооообно"...

Передразнил я, недовольно зыркающего на меня молоденького офицера.

Майор стал еще добродушнее и расплылся в широкой улыбке, но маленькие глазки жили на его лице своей отдельной жизнью, смотря цепко и насторожено:

— Врач со "Скорой" казав шо тама дви зламани челюсти и нис всмятку!.. — "усатый хохол" счастливо захохотал.

Я изобразил святую невинность и независимо засопел, уставившись в пол.

— Ти ж не хочеш щоб тебе звинуватили у драке! — "испуганно" округлил глаза майор, как бы предлагая мне тоже напугаться...

— Хочу! — провозгласил я с пионерским задором.

-...Э... нащо?.. — не нашелся милиционер.

— Тюрьма, колония, блатная романтика... новые люди, интересные знакомства... — я увлеченно и с придыханием принялся перечислять "плюсы" новых жизненных перспектив.

— Сплюнь, дурной... — мигом растеряв свою веселость, посоветовал майор... и даже перестал улыбаться.

— Ну, не знаю... тогда... хотя бы посмотреть на того судью, который даст срок четырнадцатилетнему ребенку, отбивавшемуся от трех вооруженных рецидивистов, — я опять вольготно развалился на стуле и насмешливо посмотрел на собеседника.

— ...Куди дзвонив-то?.. — немного помолчав и усмехнувшись в усы, спросил майор, легким кивком головы указывая на, сдвинутый мною с места, телефон.

— Да так... знакомому одному... милиционеру... — неопределенно отделался я.

— Еге, еге... Ти напиши на листке що було... Сам. Хоча б скильки зможеш... Я... хвылын через десять прийду... — майор дернул себя за левый ус и, переваливаясь, вышел.

Когда с тобой разговаривают по-человечески, то почему не написать... Тщательно выверяя на бумаге каждое слово, я изложил свою версию "принуждения к миру": мол, гуляли... подошли... угрожали ножом... забрали бумажник... один хотел меня ударить... завязалась драка... сирена... Спасибо родной Советский милиции! Ура...

Посидел... Поковырял в носу. Затем осторожно выглянул в коридор. Пусто и тихо... Недолго думая, отправился в соседний кабинет...

— ...И обязательно, Григорий Давыдович, укажите, что "обезьяна" попыталась меня ударить и только после этого завязалась драка. Не забудьте отразить, что вы растерялись и участия в драке принять не успели..

— Виктор, если у нас будут неприятности... то не надо меня выгораживать! Их словам не поверят... давайте я скажу, что дрался я...

Я постарался максимально успокаивающе улыбнуться:

— Не будет у нас неприятностей, а если я дрался один, то получается трое рецидивистов против ребенка... А двое против троих уже... несколько иначе... Не так героически! — я засмеялся.

На лестнице послышался непонятный шум, идущий с нижнего этажа... на фоне неразборчивого бубняжа голосов, слышались визгливые женские нотки.

Похоже, в ментовку доставили современных "интердевочек", и я счел за благо, ободряюще кивнув Клаймичу, быстренько вернуться в "свой" кабинет.

Вовремя... Минуты через три, через неплотно прикрытую дверь, я услышал, как кто-то бегом поднимается по лестнице.

В кабинет, тяжело дыша, буквально, ворвался давешний молоденький лейтенант. Яркий румянец на щеках и округлившиеся глаза...

"Началось?!".

— Пойдемте скорее! — резко перейдя на "вы" и переминаясь от возбуждения, лейтенант всем своим видом как бы призывал меня присоединиться к его бегу.

Неторопливо поднявшись, и собрав со стола свою писанину, я, так же неспешно последовал за подпрыгивающим от нетерпения милиционером.

Видимо, весь "ночной" личный состав отделения сейчас толпился в коридоре первого этажа. Они о чем-то активно перешептывались, но когда появились мы с лейтенантом, все разговоры тут же стихли. Провожаемые, в спину, взглядами присутствующих, мы подошли к обитой светло-рыжим дерматином двери. Висевшая сбоку табличка информировала: "Начальник отделения майор Галушко Н.Е."

— Товарищ министр, задерж... э... гражданин Селезнев доставлен! — как мог отрапортовал "мой" лейтенант.

Я стоял понуро свесив голову и держа руки за спиной. Услышав обращение "товарищ министр", я дернулся и чуть было не испортил свою клоунаду, но нашел силы продолжить изображать "статую обреченности".

Сначала послышался чей-то смешок, затем присоединился второй голос, а затем уже смеялись несколько человек.

"Надо мной, гады! Держим паузу...".

— Ладно, шалопай, заканчивай изображать тут из себя жертву царского режима! — раздался веселый голос Щелокова.

Я медленно поднял голову и... охренел...

В довольно просторном кабинете "милицейского Буденного", за столом для совещаний, вольготно расположились, в парадной форме(!), Щелоков и Чурбанов, а рядом с ними сидели в вечерних платьях смеющаяся Светлана Владимировна — жена Щелокова и... (бум-бум-бум-тарям!) легко узнаваемая, Галина Леонидовна — дочь "дорохога Леонида Ильича"! Ну, и по совместительству, жена Чурбанова...

— А хорошенький-то какой! Все девки, парень, твои будут... или УЖЕ одноклассницам головы кружишь?! — неожиданно заявила бровеносная супруга замминистра и засмеялась, с какими-то истеричными подвсхлипами.

"А... вот ты какая... "интердевочка"!.. Реальность ожиданий не оправдала...".

— Давай, проходи... присаживайся сюда, драчун уличный! — улыбающийся Щелоков хлопнул ладонью по спинке стоящего рядом стула, — рассказывай, как ты в Москве оказался и как трех человек в больницу отправил!..

"А вот хрен тебе по морде...".

— Не хочу... — буркнул я с хмурой рожей и, обойдя стол, уселся прямиком между женами обоих "главных ментов"...

— Вить, ты чего? — изумленно подал голос Чурбанов, Щелоков тоже смотрел недоуменно.

— Ничего... Меня чуть не зарезали час назад... — я упрямо не смотрел на обоих генералов и голову держал повернутой в сторону Светланы Щелоковой, — а вам смешно...

Мой голос "сорвался"...

— Действительно... а с чего вам обоим весело-то?! У вас тут людей рядом с Кремлем, уголовники чуть не режут, а они сидят зубоскалят, голубчики! — Галина Леонидовна возбужденно вскочила и "по-бабьи" уперла руки в боки, явно готовясь затеять небольшой "скандальероз".

— Так! Успокойтесь все... — командному тону жены министра можно было только позавидовать. Она обняла меня за шею и прижала лицом к своему плечу. Мои плечи "вздрогнули".

"Приятненько пахнет, "Шанель", если не ошибаюсь..."

— Витюнечка! Хочешь чашечку чая? — негромко спросила Щелокова, поглаживая меня ладонью по макушке.

Я молча закивал.

— Майор!.. — ее голос вновь обрел крепость стали.

— Зараз солоденького з сушечками организуемо! — засуетился усатый "представитель Первой Конной" и его бегемотские шаги торопливо забухали в сторону двери.

У Брежневой тоже материнский инстинкт взял верх и вот, уже минуты через три, под хоровые "бабские успокаивания", я давлюсь кипятком, пытаясь его проглотить залпом.

Как ни странно... удается. Под изумленными взглядами присутствующих и сдавленным майорским:

— Ти обережно!.. дуже гаряче...

Тут уже ни у кого не остается сомнений, что ребенок находится под стрессом... — играю я очень убедительно. Сам собой доволен...

Мне наливают вторую чашку крепкого чая, под змеиное шипение Галины Леонидовны "вы что, ему воды не давали?!" и невнятные оправдания "Буденного-Галушко": — "як можна?.. вин сам не просив... здавалося що з ним все нормально... веселий сидив... розмовляв... я навить не подумав... старий дурень!"

Когда я засунул в рот сушку, Светлана Владимировна еще раз погладила меня по голове и ласково спросила:

— Витюнечка! Хочешь еще чего-нибудь?

— Да... — я шмыгнул носом и поднял глаза на ее мужа, — скажите, чтобы Григория Давыдовича выпустили...

* * *

...Ха!.. Что называется, знакомьтесь, господа! Третья солистка всемирно-шедевральной, вокально-инструментальной и хитово-шлягерной группы "The Red Stars"! Ну, по крайней мере, мне, кажется, что она ею станет...

Как я там сказал, описывая третью солистку — "зажигалка"?! Фиг знает, из каких глубин подсознания выплыло такое определение моих пожеланий. Вроде бы и сленг не мой... а вот выплыло...

Девушку зовут — Лада. И ей имя это удивительно подходит! Когда "ТРЕТЬЯ" появилась в аудитории, вся удивительно... "ладная", я прям...ОЖИЛ на несколько минут. Нет, это не имело ничего общего со "стойкой самца", просто, девушка была само очарование — живая, легкая, с веселой искренней улыбкой, которая почти не сходила с её лица. Водопад, слегка вьющихся, каштановых волос и светло-карие глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц. Отличная фигура, а формы... ммм...

"И собрались три "трешки", мои сладкие крошки! По фиг, есть ли в этом смысл... зато есть рифма и хочется жмуриться... Как та забавная лисичка в демотиваторе из моей "прежней" жизни: "Я не хочу ничего делать, я хочу: Фыр-фыр-фыр!"... Черт... как ссаднит обожженное вчера горло...".

Я ловил взгляды, которыми меня, периодически, "вопрошали" присутствующие, но продолжал сидеть с невозмутимо-безразличной физиономией. Это было совсем несложно. Все и так протекало для меня, как в тумане... Бессонная ночь, непростая психологическая роль, шквальный выброс адреналина и последующее опустошение...

Действительность сейчас воспринимается, как отрывки из клипа... Вот притворно-строгий Клаймич задает девушке какие-то вопросы, вот он садится за рояль и просит ее что-нибудь спеть. Вот Татьяна Геннадьевна, вместе с Ладой, выбирают репертуар, вот девушка начинает петь. Я еще успеваю понять, что у нее такой же замечательный голос, как и она сама, и проваливаюсь в странный, полуобморочный сон.

...Трое мелких уголовников, из подмосковной Балашихи, решили заработать гоп-стопом. Все бы ничего — дело то житейское, просто три слабоумных урода, спившие мозги и пропитавшие их чифиром, решили сразу "стрельнуть" по-крупному. И, поразительное дело, чуть было не преуспели...

В свой первый "бенефис", около гостиницы "Россия", они обнесли не кого иного, как культурного атташе посольства Италии в СССР и какого-то важного "коммерса" из Рима, которого этот атташе сопровождал.

Самый центр Москвы, в двух шагах от Кремля! В месте, где количество работников милиции, а главное, "самого" КГБ(!) зашкаливает за все мыслимые нормативы этих ведомств, трое деревенских урок "бомбанули" богатеньких зарубежников и безнаказанно смылись!

Комитет и милиция встали на уши... Но... "невозможно понять логику непрофессионалов", как говаривал старина Мюллер... Никаких концов. В Балашихе их искать никому в голову придти не могло, а "залечь на дно" трем придурка ума хватило.

Но, вообще-то, им не сильно повезло с добычей: 157 рублей, 98 долларов и небольшая золотая побрякушка, сдернутая с шеи импортного "коммерса", на крупный куш никак не тянули.

Родное Советское государство, защищая свой престиж, заявленные деньги итальянцам вернуло. Но не тут то было... "Золотой побрякушкой", сдернутой с шеи итальянского бизнесмена, оказался медальон с прижизненным портретом его дочери, умершей во младенчестве. Итальянцу было глубоко плевать на переданные доллары. Он сам был готов заплатить любые деньги за возвращение бесценной для него реликвии.

Посол Италии ежедневно звонил в МИД, а "мидовцы", в свою очередь, трепали нервы милиционерам и "комитетчикам". Дошло до того, что Андропову и Щелокову, по этому вопросу, позвонил сам Громыко.

Что делал КГБ, ни Щелоков, ни Чурбанов достоверно не знали, но следователи МУРа до такой степени трясли "уважаемых" воров и все "малины" города, что блатные, "на полном серьезе", предложили своим контрагентам изготовить точнейший дубликат этого медальона, лишь бы от них отстали! Может быть измученные и задерганные милиционеры на это и пошли бы, "ради интересов Родины", но они и сами не знали, как этот чертов медальон точно выглядел.

В итоге, менты и "комитетчики" неделю круглосуточно сидели в засадах вокруг "России" и на прилегающих улицах, искренне мечтая пристрелить урок при задержании... А попались они нам! Или мы им. Как посмотреть...

Причем, оказалось, выбрали нас с Клаймичем, уголовники не случайно. С реализацией долларов в Балашихе они связываться побоялись, поэтому, в этот раз, решили пощипать в "рыбном месте" рублевых соотечественников. Импозантный и хорошо одетый Клаймич, показался фигурой подходящей.

Три небритые рожи блатного вида милиционеры, контролирующие "сектор", заприметили еще за полчаса до нашей разборки, просто и сомневались, и хотели взять с поличным, чтобы было проще "колоть". Кто же знал, что "Витька" окажется таким резким и быстрым!

Всю эту информацию нам с Клаймичем, посмеиваясь, выдал Чурбанов, и если бы не мой панический звонок в министерство, то с Торжественного приема, по случаю визита министра внутренних дел Венгрии, Щелоков и его зам, с супругами, поехали бы по домам, а не в 18 отделение милиции!

Этот рассказ я прослушал прижавшись к теплому боку Светланы Щелоковой и иногда похрустывая вкусными сушками майора, притаившегося, как мышь, в углу собственного кабинета.

С ответным рассказом, с нашей стороны, выступил "ессесно" Григорий Давыдович, выпущенный из "узилища" и так же, как и я, обалдевший от вида обоих "парадных генералов" и дочери самого(!) генсека. Надо отдать должное, умный мужик ничего лишнего не сболтнул, а главное, не стал превозносить меня. Чего я, откровенно говоря побаивался.

Из рассказа Клаймича следовало, что он порядком растерялся, а при виде ножа и вовсе решил, что жизнь дороже кошелька. Данная мысль вызвала общее демонстративное одобрение.

— И Виктор говорит: "Григорий Давыдович отдайте им...", я и отдал... а тут один из них замахивается и бам-бам-бам... и все лежат. Я сам и дернуться не успел... — Клаймич "растерянно" похлопал глазами.

Взгляды присутствующих переместились на меня.

— Чиво?! Ладно кошелек... а бить-то нас зачем?! Вот я и врезал...

— Ага... — усмехнулся Щелоков и оглянулся на "Буденного", — до чего он там "доврэзался", Николай Евграфович?!

— У двох перелом челюсти, а у одного нис зламаний, товаришу министр, — скороговоркой ответил майор, вскакивая со стула, с необычным для его комплекции, проворством.

Я насупился:

— Их трое было... с ножом... я потому изо всех сил бил!

— С тремя ножами, — скривился Чурбанов, — у каждого по "перу" было...

— Да хоть бы убил всех троих! — опять громко вступила Брежнева, — легче дышать бы стало на белом свете... от этой нечисти...

— Ладно! — Щелоков поднялся и за ним встали все остальные, — ты, Николай Евграфович пока тут все ПРАВИЛЬНО оформляй, а с НАШИХ возьмешь показания завтра — время сейчас уже позднее. "Смежникам" никого не отдавать!

Майор энергично закивал головой.

— Итальянскую "цацку" давай сюда... — министр протянул руку и майор, метнувшись к своему столу, вложил в министерскую длань небольшой серый конвертик.

Три уголовника были тупы настолько, что на очередной "гоп-стоп" потащили с собой ножи, доллары и... медальон. Что и было обнаружено милиционерами при обыске.

Правильно писал один деятель в мое время: "Все умные люди совершают одну и ту же ошибку. Им, почему-то, кажется, что все вокруг думают так же, как и они. Умным даже к голову не приходит, какими невероятными путями ходит мысль у дураков. И к каким невероятным выводам те приходят, вопреки очевидности". Многословно... но очень верно.

Казалось бы, зачем тащить с собой в кармане увеличение "срока"? В случае задержания... Но нет, дураки берут с собой ножи. И валюту. И медальон, намертво привязывающий их к предыдущему преступлению.

А у дураков своя логика... Доллары в Москве может удастся сбыть, поэтому надо взять их с собой. Медальон тоже... какому-нибудь барыге или в ломбард. А ножи? Ну, как последний аргумент в запугивании жертвы...

— Дураки, одним словом, — закончил объяснять Чурбанов, под согласный кивок Щелокова, и неподдельное внимание нас, сидящих за сдвинутыми столиками в буфете гостиницы "Россия".

К прежнему составу присоединились Завадский и злобно сопящий Леха, который, в сердцах, тряхнул меня за шиворот и заявил, что больше никуда без своего присмотра не отпустит.

Щелоков даже похлопал разгневанного "амбала" по предплечью и успокаивающе разъяснил, что все наше ограбление проходило под контролем милиционеров.

— Вот только наличие ножа не учли... — министр недоуменно покачал головой, что, собственно, и вызвало пространное разъяснение Чурбанова "про дураков":

— А так у них теперь к разбою плюсуем "вооруженное ограбление" и "валюту"... И здравствуй "солнечный Магадан" годков на десять-двенадцать... — закончил свои "подсчеты" Юрий Михайлович.

— Юра! Да, пусть они там хоть заживо сгниют, — расслабленно, но по-прежнему кровожадно, прокомментировала Галина Брежнева, потягивая из большого бокала янтарный коньяк.

— Туда им и дорога... — поддакнула подруге Щелокова. Она пила красное вино и, внешне, выглядела совершенно трезвой.

Напряженный, как струна, бармен, внимательно следил за нашим столиком, держа наготове коньяк и вино, а в дверях бара маячило "ночное руководство" гостиницы, потрясенное подобным высокопоставленным визитом.

Что характерно, из мужчин алкоголь пил только перенервничавший Клаймич. Он периодически чокался с Брежневой и, видимо этим, вызвал ее заметное расположение. Светлана Щелокова, вообще, на контакт шла гораздо тяжелее и была явно умнее, дочери генсека. Или осторожнее... Хотя закончили жизнь обе так, как не пожелаешь и врагу. Мдя...

— Витюшь, ты чего-нибудь нового сочинил? — неожиданно спросила Щелокова, как-будто подслушав мои мысли о ней.

Я вздрогнул и... улыбнулся:

— Еще одну песню для милиции и одну для нашей группы... "про любофф"! — я скорчил дурашливую гримасу, демонстрируя свое отношение к "любоффи", — мы ведь потому и в Москву все приехали, что тут третья солистка отыскалась, вроде...

— Так тебе и самому надо в Москву переезжать, раз солистки отсюда, — резонно заметила Светлана Владимировна.

— Да... надо бы... — протянул я, пожав плечами.

— Ты бы помог, а... Николай Анисимович?! — окликнула мужа Щелокова.

— Поможем, поможем... Этому "герою", как теперь не поможешь... — ворчливо откликнулся министр.

— Да, бог с ним... с его "геройством", песни-то отличные пишет... — настойчиво заметила министру супруга.

— Отличные, да... — не стал спорить тот, и поднялся из-за стола — поздно уже, давайте разъезжаться... А вы... — он неопределенно окинул взглядом меня, Леху, Клаймича и Завадского, — приезжайте ко мне на Огарева, завтра... сегодня уже... часикам к шести...

Девушка взяла, видимо, самую высокую ноту и я очнулся...

"Как на шоу "Голос"... Последний аргумент и ты нажимаешь кнопку... Да, это, однозначно, наш вариант!".

Григорий Давыдович оторвался от клавиш рояля, вежливо изобразил аплодисменты и обернулся... ко мне. Так же обернулись и все остальные, поскольку я устроился на последнем третьем ряду. Собственно, поэтому мой позорный сон и остался незамеченным.

Я не спешил с оценкой, интересно было посмотреть на реакцию девушки. Как ее там... Лада... красивое имя... неизбитое...

"Удивилась... Еще бы... взрослые серьезные люди оглядываются на пацана. Пусть привыкает. Не привыкнет — найдем другую... шатенку... Ха!"...

...Нет, ну все ни как у людей... Полдвенадцатого ночи, в соседнем кресле еле слышно подхрапывает Клаймич, а через проход голова Завадского удобно примостилась на могучем плече Лехи...

"Сейчас бы достать айфон, а потом стебать "сладкую парочку"... до первого Лехиного люля..."

Но нет, мой "артефакт бога" надежно заныкан дома в шахматной коробке. И ведь устал, как собака, а такое ощущение, что в салоне самолета я единственный, кто бодрствует. То днем засыпаю, то ночью не могу... Сумасшедшие пять дней были.

Утром "нашли Ладу", днем маклер показывал нам уютную трехкомнатную квартиру около метро "Полежаевская". Улица Куусинена... Раньше о нем что-то слышал, что-то читал... последнее время, когда выпадала возможность, собирал информацию в интернете уже целенаправленно. Так что, адрес не понравился... но уж больно квартира оказалась уютная и удачно расположенная...

"Вот так и поступаются принципами... в обмен на уют и удобство... Тьфу! Какая чушь в голову лезет...".

Сегодня Эдель был за рулем... "Запорожца"!.. Засмеялся даже Клаймич. Яков Ефимович невозмутимо распахнул перед ним дверь "ушастого детища" советского автопрома:

— Оставьте свой снобизм, Гриша! Ведь путь к вашему тщеславию на Тверской, лежит под колесами моего "Жопика"!

Так и шли кортежем... впереди белый "Жопик", с багажником на крыше, а позади элегантная блестящая черным лаком "Волга", нашего водителя Эдика.

...Квартира была в доме напротив Моссовета и она была шикарной. Нет, не так... ШИ-КАР-НОЙ. Пятикомнатной. Огромный, метров на двадцать, квадратный холл, просторная гостиная, кабинет-библиотека, спальня, смежная с гостиной диванная, отделенная распашными дверьми и комната для прислуги(!). По шикарности и богатству обстановки квартира превосходила даже жилище Клаймича! На стенах висели большие картины в тяжелых позолоченных рамах, а в антикварных буфетах мерцал хрусталь и отсвечивал белизной фарфор.

Мы все выпучили глаза. Как меня просветил Григорий Давыдович, "съем" однокомнатной квартиры в Москве стоил от 30 до 60 рублей в месяц, поэтому цена за "трешку" на Полежаевской в 200 рублей это очень дорого. Несмотря на то, что все сдается с мебелью и техникой.

Здесь же, за пятикомнатную квартиру академика Левантовича, наследники хотели 600 рублей в месяц!

— Это лучшее, что есть в Москве, — понуро свесив свой выдающийся нос, скорбно сообщил Эдель, — я могу ужаться по "Полежаевской" до 170-180-ти, а здесь... даже не знаю... Наследники очень любят деньги. Пятьсот пятьдесят... и то, под большим вопросом...

...Мы стоим с Клаймичем на просторной и светлой кухне.

— Как скоро "компетентные органы" зададутся вопросом о происхождении денег? — хмуро поинтересовался я. Квартира мне понравилась до безумия. Только тут я, наверное впервые, почувствовал, как мне не хватает привычного, по прежней жизни комфорта.

— Не знаю... — задумчиво ответил Григорий Давыдович, — вероятно, не скоро... Наследники будут молчать. Эдель назовет меня только в крайнем случае, а моих доходов на ту, первую, квартиру хватит. Ваших ОФИЦИАЛЬНЫХ на эту хватает, Виктор?

— Почти...

— Значит скоро будет хватать... Но нам надо ускоряться с запуском группы и новых песен. После Комсомольской конференции и Песни года, вас тронуть не должны. А если сегодня Министр МВД формально возьмет под свое крыло...

Мы немного постояли молча. За стеной слышался говорок маклера и бас Лехи.

— Собирать в группу музыкантов и солисток, покупать хорошую аппаратуру, нанимать постоянную, как вы называете, "подтанцовку"... все это потребует больших денег. Надо иметь сильную поддержку но... мне кажется... особенно после вчерашнего... что она у нас будет...

Клаймич вопросительно посмотрел на меня.

"Наверное, надо решать проблемы, по мере их поступления. Как показала первая жизнь, большинство неприятностей приносят не сами проблемы, а их ожидание. И 90% этих ожиданий никогда не трансформируются в реале... В конце концов, и КГБ показал, что это — говенная организация с дутой репутацией, просравшая свою собственную страну. Или ее предавшая. Как посмотреть...".

Я поднял глаза и увидел, что Клаймич, с нескрываемой тревогой, пытается что-то прочитать у меня на лице.

— Вы, Витя, думаете иначе?

— С чего вы решили, Григорий Давыдович? — я успокаивающе улыбнулся.

— У вас сейчас было такое мрачное лицо... — покачал головой Клаймич.

"Ну, да... мне с таким самоконтролем только с КГБ и тягаться... мууууууdаку...".

Квартиры мы сняли.

Николай и Леха взяли деньги и поехали с Эделем к их хозяевам. "Трясти мошной и делать счастье" , — как выразился Яков Ефимович.

Клаймич и я не смогли сдержать смеха, видя, как двухметровый Леха складывается вдвое, забираясь в маленький "Жопик", тем более, что позади уже уселся Завадский.

Ну, а мы, с Клаймичем, поехали на Огарева 6...

* * *

...-...и чем тебя не устраивает быть вокально-инструментальным ансамблем Министерства Внутренних Дел СССР? — недовольно, и уже слегка раздраженно, повторил свой вопрос Щелоков.

Я скорбно покачал головой, а Клаймич печально улыбнулся...

"Не... ну, ладно я... мне простительно!.. Но каков ЭТОТ!".

— Меня не "не устраивает", для нас всех это, наоборот — БОЛЬШАЯ ЧЕСТЬ! — начал распинаться я, — здесь... А когда начнутся выступления на Западе, то в их газетах сразу напишут: "КГБ на гастролях!".

— Какое мы КГБ?! — недовольно скривился Щелоков.

— А для иностранцев все едино, что КГБ, что МВД... — мягко вступил Клаймич, — мы были на фестивале в Сопоте, так там все иностранцы считали, что в СССР "Кей-Джи-Би" и преступников ловит и шпионов из артистов готовит!

— Так вы на эти "гастроли" сначала попробуйте приглашения от капиталистов дождаться, а потом уже будете шкуру неубитого медведя делить... — поддержал шефа Чурбанов.

— Вот-вот... — назидательно поднял палец Щелоков.

Я деловито поднялся из-за сервированного к чаю стола и прошелся по огромному министерскому кабинету, провожаемый заинтересованными взглядами трех пар глаз:

— Хорошо... Юрий Михайлович, вы видели меня в боксе... как оцените?

— Ну... — Чурбанов немного растерялся от неожиданности вопроса и осторожно ответил, — я не большой специалист в боксе, но ты был молодец...

— Но я мог проиграть? — я остановился напротив замминистра и настойчиво уставился на него.

— Мог, конечно... Ты был ранен и он ударил тебя не по правилам... Ты это к чему? — Чурбанов не понимал куда я клоню и поэтому, как и все, заинтриговано ждал продолжения.

— А к тому, что если бы я ЗНАЛ куда меня собираются бить противники, то я бы, наверное, никогда бы не проигрывал? — вкрадчиво задал я следующий вопрос.

— Скорее всего, — допустил зять генсека.

— Так вот... — я остановился у стола и навис над сидящими "ментами", — я запросто могу проиграть в боксе, потому что не знаю, куда и как меня ударят, но я НЕ могу НЕ быть композитором и поэтом, потому что я НЕ СОЧИНЯЮ музыку и НЕ РИФМУЮ слова...

В тишине, которую нарушало только мерное тиканье огромных напольных часов, стоящих в углу кабинета, я вернулся к своему стулу и с размаху на него плюхнулся.

— ...потому что музыка и стихи у меня возникают в голове из ниоткуда... я ЗНАЮ какие слова и как поставить, я ЗНАЮ какие звуки и как должны прозвучать. И вообще... Я ЗНАЮ, КАК ПИСАТЬ ПЕСНИ, ЧТОБЫ ОНИ НРАВИЛИСЬ ЛЮДЯМ!.. — буднично закончил я и потянулся к очередному эклеру.

Повисло молчание.

— Хм... — кашлянул, подхватывая эстафету, Клаймич, — я уже давно наблюдаю за Витей... смотрю, за творческим процессом... Музыку он выдает прямо из головы... а потом замирает на несколько минут, и пишет текст песни... основную часть... почти без правок... Я знаю много поэтов и композиторов... это тяжелый труд... месяцы на одну песню... а тут...

Григорий Давыдович с силой потер переносицу, под скрестившимися взглядами Щелокова и Чурбанова, и закончил:

— Скорее всего, Виктор... э... хм... — ГЕНИЙ!

Генералы ошарашенно молчат. Я "незаметно" напыжился и перестал жевать.

Наконец, Щелоков скептически хмыкает:

— Гений... любите вы, творческая интеллигенция, громкими словами разбрасываться... Пушкин! Вот гений был...

Клаймич упрямо мотнул головой:

— Можно и с Пушкиным сравнить... Если бы Пушкин жил сейчас... наверняка, писал бы не только гениальные стихи, но и гениальные песни...

"Да, Григорий Давыдович... вот уж, действительно, все поставил на одну карту... Ладно, не ссыте, Гриша... Прорвемся!".

Общее молчание.

"Надо дожимать!".

— Вот мне иностранные языки понравилось учить... Сначала просто нравилось слушать звучание другого языка... потом захотелось понять о чем поют... оценить, как совпадают мелодия и ритм с содержанием... — я задумчиво закатил глаза к потолку и "подбирал" слова, как бы пытаясь донести до собеседников свою мысль.

Сделал глоток остывшего чая и продолжил витийствовать дальше:

— Дико удивился убогости их текстов... Там нет ничего, ни нашей глубины, ни нашей "красивости" фраз и образов... А потом, внезапно осознал... Я могу написать тексты ЛУЧШЕ, чем они! НА ИХ ЯЗЫКЕ...

"Ща спою вам "Скорпионов", не зря же меня тогда Завадский впервые "гением" назвал!..".

— Вот, кстати... Написал недавно на а... — и замер с открытым ртом.

"О-па!!! Жопа?!... Новый год?!.. А ну-ка... а не настало ли снова время для рекламного слогана писькиных пилюлек: — А что?! А вдруг?!...".

-...нааа... итальянском... Это второй, который я после английского выучил... — я похлопал глазами на пребывающих в явном смятении "ментов".

"Не их тема... Не знают, как реагировать... Ничего, додавим!".

— Эту песню надо с девчачьей группой петь... И сопровождения музыкального сейчас нет, но вы люди грамотные, просто оцените звучание и мотив...

Я нахально хапнул со стола очечник Щелокова, взял как микрофон и, вернувшись на середину кабинета, вкрадчиво начал в него напевать:

Felicità

è tenersi per mano

andare lontano

la felicità

E' il tuo sguardo innocente

in mezzo alla gente

la felicità

E' restare vicini come bambini

la felicità, felicità!

— А теперь хором в четыре голоса!..

Я значительно прибавил в громкости и протяжно заголосил куплет:

Senti nell'aria c'è già

La nostra canzone d'amore che va

Come un pensiero che sa di felicità.

Senti nell'aria c'è già

Un raggio di sole più caldo che va

Come un sorriso che sa di felicità!

— Ну... и так далее, в таком же духе... Называется песенка "Счастье", собственно, по-итальянски это "феличита" и есть... Я вам гарантирую... прокрутить эту незамысловатую "текстуру" по радио и через неделю ее будет петь вся Италия... Русскую песню, русского автора! Слова простые... мотив тоже... Так и будет... Зуб даю!...

Я победно посмотрел на министра и зама. От растерянности Щелоков перешел к задумчивости, Чурбанов смотрел на шефа и негромко барабанил пальцами по поверхности стола.

— Что там с текстом... переведи... — наконец, потребовал министр.

— По-русски будет звучать коряво, это по-итальянски в рифму... — предупредил я.

— Разберемся... — буркнул Чурбанов.

Я закатил глаза и, иногда запинаясь, стал переводить куплеты:

"Счастье — это за руки держась, далеко-далеко идти.

Счастье — твой наивный взгляд, среди людской толпы.

Счастье — будто дети рядом быть,

Счастье, счастье!"........

... — Ну, и сам припев, — я перевел дух и продолжил:

"Чувствуешь, уже в воздухе, песня наша о любви парит,

Словно мысль о счастье!

Чувствуешь, уже в воздухе, солнца луч, такой теплый летит,

Как улыбка, познавшая счастье!"

— Угу, угу... — промычал Щелоков, в наступившей тишине, потом как бы кивнул своим мыслям, и вынес вердикт, — вполне безобидно... мотивчик вроде простой, а так... обычный романтический лепет... И ты уверен, что такая словесная... шелуха ТАМ понравится?

— По сравнения с ИХ шелухой, МОЯ — шедевр изящной словесности! — счел нужным слегка обидеться я.

Впрочем, Щелоков на мою "обиду" внимания не обратил.

"Понятно... прибережем такие ходы для его супруги!".

Чурбанов перестал барабанить по столешнице:

— В конце концов, итальянскую реакцию несложно проверить...

— Ты, Юра, про этого атташе, что ли? — тут же откликнулся Щелоков.

— Про него... и про евонного фашиста...

— Почему "фашиста"? — влез со своим вопросом "любознательный Витя".

— Потому что фашист и есть... настоящий... — немного рассеяно ответил Чурбанов, непонятно переглядываясь со Щелоковым, — воевал в итальянской дивизии... в 41-ом... в СССР... Пока не простудился и не вернулся лечиться в свою Италию... Потому и жив остался.

Щелоков и Чурбанов синхронно усмехнулись.

— Извиняется теперь... — Щелоков неприязненно поморщился, — ... но все равно — фашистский недобиток... А как мы ему объясним откуда Виктор взялся?

Чурбанов пожал плечами:

— Э... а не много чести итальяшке что-то объяснять?! Ну, скажем что... э... мы задержали преступников... а те э... сбросили улику... Мы задержали грабителей... а честный мальчик нашел саму "хреновину" и принес в милицию... Он хотел встретиться с теми, кто ее нашел?! Пожалуйста... тряси руку и говори свои "грациес"! И все...

Щелоков немного помолчал, обдумывая и усмехнулся:

— Складно... Тем более, он сам просит...Так и сделаем... раз уж подвернулись итальянцы... Хоть какая-то польза с них будет... а то столько нервов вымотали... макаронники поганые!..

* * *

"Фашиста" звали Роберто Кальви и оказался он "всего-навсего" банкиром. Среднего роста, коренастый лысоватый дядька "под шестьдесят", со щеточкой ухоженных усов и неприятным колючим взглядом. Итальянец был не какой-то там насильно мобилизованный, а самый настоящий "fascismo" — член Национальной фашистской партии Италии. Ну, разумеется в далеком прошлом... в молодости. Сражался Кальви с Красной Армией в составе Пятого полка Новарских улан под Сталино.

Когда я попытался его поправить на "Сталинград", оказалось, что все-таки, "Сталино", и это нынешний Донецк. Но слово "Сталинград" синьору Кальви было хорошо знакомо и... вызывало у него внутреннюю дрожь... до сих пор... Туда молодой двадцатилетний парень не попал, заболев пневмонией, за что до сих пор возносит благодарность Мадонне. Никто из его взвода, роты и... батальона из Сталинграда живым не вернулся. Ни один человек.

Кстати, медальон оказался с портретом не дочери, а его сестры, которая умерла маленькой еще до начала Второй мировой войны. И эта золотая безделушка, в виде раскрывающейся иконки, с портретом маленькой девочки внутри, была ему безумно дорога. Только в моем присутствии он дважды поцеловал медальон.

Когда хитромудрые милицейские начальники компенсировали Кальви отобранные деньги, то, заодно, важно сообщили, что доблестной Советской милицией преступники пойманы. А когда итальянец настойчиво затребовал обратно и свой медальон, то случилась "немая сцена". Более того, не получив столь ценную для него вещь, настырный макаронник стал добиваться встречи с преступниками. Он, видишь ли, хотел предложить им любой выкуп за пропавшую реликвию.

По понятным причинам, наши органы на такое "пойтить не могли". Особенно учитывая тот факт, что преступники, на самом деле, так и не были, до сих пор, пойманы!

Так что, на сегодняшней встрече я должен был изображать роль честного мальчика, из "Бюро находок". Типа, "шел, шел и нашел"! Ничего героического. Впрочем, мне было по фиг... К тому же, если быть справедливым, то менты контролировали "наше" ограбление, и взяли бы балашихинских отморозков, в любом случае.

И вот теперь, вместо того, чтобы радостно забрать драгоценную "цацку" и побыстрее уматывать в свою солнечную Италию, поближе к родным и понятным "мафиозо", странный итальянец захотел увидиться с милиционерами, нашедшими его медальон, и потому был обречен на встречу со мной.

И с "моей" песней!

Да, да... В 9 утра мы начали, и к полуночи с "витиного мычания" была написана музыка, разложена по партиям и сведена с соло, как ПЕСНЯ.

Клаймич и Завадский, работники звукозаписывающей студии МВД и срочно привезенные, со своей аппаратурой, музыканты Академического Ансамбля песни и пляски внутренних войск МВД СССР старались изо всех сил. В московском Главке для меня даже нашли сотрудницу, знающую итальянский язык и, якобы, способную сносно спеть со мною в дуэте.

Весь рабочий процесс проходил под личным контролем министра. За пятнадцать часов нашей "творческой штурмовщины" Щелоков четырежды приходил в студию проверить, как идут дела и нет ли в чем-либо нужды!

Наконец, в начале первого ночи работа была завершена. Щелоков и Чурбанов последние полчаса просидели в студии безвылазно, поэтому специально их звать на ПРОСЛУШИВАНИЕ не пришлось...

...Когда на прозвучавшей записи смолкли последние аккорды, я чуть не плакал с досады. У нас из отличной итальянской песенки получилось ПОЛНОЕ GOVНО! Музыка напоминала оригинал только очень условно, солистка — тридцатилетняя дебелая тетка, с писклявым голосом и едва не лопающейся форменной юбкой на необъятной жопе, "звучала" отвратно. К своему исполнению у меня претензий было мало, но общего драйва в скороспелом дуэте было — ...отрицательная величина.

( примерно так: http://ololo.fm/search/Юлия+Баркова+И+Алексей+Шахов/Феличита+-+Хит+Всех+Времён. )

Я сидел, почти вплотную, к слабосильным акустическим колонкам, поэтому все остальные "слушатели" оказались у меня, за спиной.

Я ДАЖЕ БОЯЛСЯ ПОВЕРНУТЬСЯ... чтобы посмотреть Щелокову в глаза...

И тем неожиданнее для меня прозвучал его довольный голос:

— Ну, а что?! Мне нравится... Очень живенько и мелодично!..

"Мдя... Улыбку на морду, недоумок, и поворачивайся героем!".

* * *

Когда Чурбанов докладывал министру о проведенном опознании, я сидел в кабинете Щелокова и уже ожидал своего "выхода на авансцену":

— А "фашист" гусь еще тот, дай ему волю, он бы убил их прямо при нас!

— Что, буянил?! — с интересом спросил Щелоков.

— Нет... — смешался Чурбанов, — но... э... такой взгляд у него был... Одним словом — фашист!...

— ...поэтому синьор Кальви выражает не только свою безмерную сердечную и самую искреннюю признательность за возвращение бесценной, его сердцу, реликвии... — размахивал руками атташе, переводя спокойную и безэмоциональную речь "фашиста", — но и искренне восхищается талантом этого молодого человека.

Банкир дотронулся кончиками пальцев до моего предплечья:

— Я передам твою песню своим влиятельным знакомым с телевидения и, уверен, что она очень скоро станет истинно итальянской... — редкая скупая улыбка мимолетно промелькнула на лице итальянца.

— Песня прекрасна! Ее сочтут за честь исполнять наши самые популярные певцы, — активно закивал атташе по культуре синьор Сальвини.

— Я надеюсь, что Викто'р свою песню исполнит сам и постараюсь сделать для этого все возможное, — ледяным тоном заявил банкир. Атташе только и осталось, что снова закивать и перевести эти слова моему милицейскому начальству.

Вообще, по манере взаимоотношений, складывалось ощущение, что Роберто Кальви, минимум, министр иностранных дел Италии, так перед ним заискивал Сальвини.

Кальви дождался окончания перевода, затем поднял левую руку и расстегнул золотой браслет "Ролекса", который я заприметил еще в начале встречи, наметанным взглядом "из прошлого".

"С бриллиантами... едренть!".

— Синьор Кальви говорит, что сложно сделать подарок человеку у которого есть все, чего нет у самого синьора Кальви: молодость, большой талант и даже красота, к которой, он уверен, будут так неравнодушны прекрасные синьориты! Поэтому он просит принять от него эти часы, как напоминание о той минуте, когда Провидение расщедрилось на эту встречу...

Казалось, глаза господина Сальвини были готовы вылезти из орбит от изумления, он даже стал заикаться, через слово.

"Ох.....ть! Вот это по-царски... Для скупых итальянцев жест невообразимый! Просто невероятно...".

— Я тоже искренне рад познакомиться с синьором Кальви... и так же искренне надеюсь, что хорошие воспоминания о моей стране загладят, в его памяти, ту крайне прискорбную встречу с недостойными людьми, которые проведут теперь очень много времени в тюрьме, чтобы понять, как они были неправы, когда решили перейти дорогу синьору Кальви...

Прослушав перевод, а отвечал я по-русски, чтобы Щелоков и Чурбанов все понимали, банкир, прищурившись, внимательно на меня посмотрел и... слегка улыбнулся. Улыбкой голодного крокодила... второй раз... за два часа.

Я согнул левую руку и тоже принялся расстёгивать браслет своего немецкого хронографа...

"Ну...что можем!..".

...Мы снова, вчервером, сидим в "Праге". Стол заставлен едой и напитками, но с заказом мы сегодня перестарались, плохо ест даже Леха. Все перенервничали и устали...

Я только что закончил рассказывать об общении с итальянцами и сейчас устало разглядывал знаменитый "Зеркальный зал".

Самих зеркал, кстати, было не особо много. Воображение больше поражала несоветская роскошь зала: великолепная лепнина потолка, мраморные колонны, огромные хрустальные люстры, вездесущая позолота, картины на стенах и зеркала, от потолка до пола, в массивных золотых рамах.

Публика была подстать интерьеру. Мужчины исключительно в костюмах и галстуках, а женщины в вечерних платьях. Все было чинно и достойно. Негромкая классическая музыка создавала надлежащую атмосферу и не мешала разговорам. Бесплотными тенями между столиков скользили официанты. Отовсюду слышалась иностранная речь, но наших соотечественников было, все же, больше.

"Угу... Токари и слесари после трудовой смены. Особенно вон тот, толстомордый... Поглаживающий пухлой "мозолистой" рукой голую спину своей спутницы. Кстати, о "голой спине"... Пора бы уже и личной жизни время уделить. А то все в трудах, государь, аки пчела! Мдя...".

Клаймич и Завадский внимательно разглядывали "отобранный" у меня "Ролекс", а Леха с интересом поглядывал на лиц противоположного пола.

Следует отметить, что костюм "made in Shpilman" придавал облику Алексея некую несвойственную ему, в обычной жизни, аристократичность. Поэтому его заинтересованные взгляды, иногда, встречали ответную благосклонность, сопровождаемую хлопаньем крашенных ресниц.

"Кстати, о крашенных ресницах... Все же, пора уделить время личной жизни! Однозначно...".

— Но на руке такое лучше не носить! Целее рука будет... — улыбнувшись, вернул мне мои новые часы Клаймич.

— Понимаю... — я вынырнул из раздумий в реальность, — но не это главная проблема... Группа, аппаратура, студия, музыканты, подтанцовка и неизвестно сколько еще всего всплывет, по ходу дела. Щелоков же однозначно сказал, сейчас он может сделать только "при МВД". Будет большой успех с зарубежниками и только тогда можно будет говорить о "государственном оркестре"... как у Бивиса.

— Витя... Вы не правы. В корне! Николай Анисимович сказал, что поможет абсолютно во всем, в юридическом статусе, помещении, финансировании, фондах и людях... А главное, в собственной поддержке! Конечно, "как у Бивиса" это — верх мечтаний. Но не все же сразу! И, если на то пошло, оркестр Бивиса ни в чем не уступает оркестру Поля Мориа. Это по оценке самих же западников. А помощь и поддержка Щелокова открывают нам теперь любые двери и почти все возможности! — Клаймич так разволновался от моей "неразумности", что для пущей убедительности даже пристукнул ладонью по столу.

Завадский поправил непривычный галстук и задумчиво протянул:

— Будет очень много работы. Не справимся — потеряем любое расположение.

Клаймич энергично кивнул.

"Хорошо, что моя черная джинса здесь сходит за костюм, а то и не пустили бы в ресторан. Надо нормальный пошить у Шпильмана... или, как он говорит, "построить"... А там еще и концертные... И на подтанцовку что-то футуристично-модное... Мдя...".

— Отбор на "Песню года" от нас не зависит, на День милиции надо просто репетировать, на комсомольскую конференцию — надо передать запись Щелокову, а на снятие Блокады — Романову. Вернемся в Ленинград, я ему позвоню. Главные проблемы — инструменты, музыканты, группа и переезд в Москву, — подытожил я перечень наших "бед и забот".

— Многое придется начинать делать самим, — многозначительно произнес Григорий Давыдович, — в министерствах оно как... пока утвердят план, пока выделят фонды... Я думаю, что реально это возможно только в следующем финансовом году.

За столом повисло унылое молчание.

— "Феличиту" надо перезаписать, — добавил я "дегтя", — полная ху... херня получилась...

Леха и Николай удивленно воззрились на меня, а Клаймич усмехнулся:

— Я так и понял по вашему лицу!

Я усмехнулся в ответ и, ничего не объясняя остальным "подельникам", отправился в туалет.

Что ж... Туалет был не хуже ресторана. Ха-ха!

Но "вторая жизнь" у меня как-то, явно, хлопотнее первой получается. Даже в туалете...

— Молодой человек...

Поднимаю глаза от намыленных рук и вижу отражающегося в зеркале, полного невысокого мужчину "старше среднего", с большим носом, седой шевелюрой и в хорошем сером костюме в тонкую полоску. На шее у него вместо галстука повязан шейный платок и весь вид намекает на некую богемность.

— Мне очень понравились ваши часы. Я хотел бы их у вас приобрести, и готов дать хорошие деньги, — мужчина дружелюбно улыбнулся.

— Сколько? — немногословно, но любознательно буркнул я.

— Я их не видел вблизи, но если это то, о чем я думаю, то... то мы ДОГОВОРИМСЯ, — очень убедительно закончил он.

— Я сожалею, но они не продаются... это подарок...

— Очень жаль... — мужчина заметно огорчился, — но если вы передумаете или у вас будут другие интересные... "подарки", то я был бы рад, если по вопросу их реализации вы обратились бы ко мне. Я — ювелир, достаточно известный... вы можете навести справки... меня зовут Иннокентий Вениаминович...

Он полез во внутренний карман пиджака и достал белую картонку визитки:

— Керхер... Иннокентий Вениаминович, к вашим услугам!

"До "керхера" этому миру далеко... пока, моем вручную..." — невесело скаламбурил я про себя и взял визитку.

Дверь резко распахнулась и в туалет влетел Леха.

Встревоженный Керхер прижался к стене.

— Все в порядке, Леш! — поспешил сказать я.

Леха посмотрел тяжелым взглядом на напуганного ювелира и угрожающе уточнил:

— Точно?!...

* * *

— Редакция... — хриплый прокуренный мужской голос.

— Здравствуйте, Кондрашову можно?

— Сейчас посмотрю...

...

— Алло, — "да, этот голосок поприятнее... аж, до мурашек!".

— Здравствуй, Вер...

— А... э... добрый день...

"Да, что б тебя! Дура неуравновешенная! Опять тараканы диван в башку обратно затащили?!"

— Занята? — мой голос, против воли, становится раздражительным.

— Н... нет...

— Отпроситься сможешь?

— Да! Когда?

— Я могу быть у редакции через 15 минут, а уж как у тебя получится...

— Хорошо. Через 15 минут.

"Или нормально все с головой? Ладно. Сейчас узнаем...".

Сегодня у нас был объявлен "день отдыха". Клаймич взялся показать ребятам Москву и Эдик, со своей "Волгой", остался с ними.

Я малоубедительно сообщил, что хочу погулять по городу пешком и в одиночестве. Конспирация получилась так себе, Клаймич — понял, Леха — догадался, а Николай — удивился. Удивился и попытался меня сначала отговорить, потом присоединиться, а затем сдался, тоже что-то заподозрив, после Лехиного: "да, оставь его, пусть погуляет".

...Такси ждет, я тоже... Прислонился к багажнику машины и наблюдаю за проходной "Комсомолки".

"Не додумал... Надо было не с "руссичкой" воевать, а у Шпильмана барахлом затариться. А то опять одет в то же, в чем она меня на юге видела... Или фигня все это... Опс... а вот и мы...".

Я даже не думал, что буду так рад её увидеть! В Москве тепло, "бабье лето", наверное, градусов 17. На Вере темная блузка с вырезом и юбка в широкую горизонтальную, черно-белую полоску, белые туфли и белая сумочка на длинном ремне, через которую перекинут светлый плащ. Стройная фигурка, "конский хвост" черных волос. Она растерянно крутит головой и не сразу находит меня взглядом. Нас разделяют метров сорок и я успеваю заметить на ее лице сначала нарастающую беспомощность, которая затем смывается улыбкой "обнаружения", а после маскируется деланным спокойствием.

"Да... Зря ты ее бил, падла. У меня это к тебе теперь ЛИЧНОЕ...".

Несмотря на такие мысли, я встречаю девушку с вежливым спокойствием, открываю дверцу "Волги" и помогаю сесть в такси...

...Не-е... Так то у меня был план. Сначала я собирался показать Вере "нашу" шикарную квартиру, в процессе, обнаружить в гостиной накрытый стол (прикупился в ресторане "России"), а затем показать в спальне, купленный для нее, букет шикарных бордовых роз. Ну, а потом... само собой... плавно перейти к освоению спальни...

Все эти старперские заходы, из моей прошлой жизни, рухнули сразу, еще в холле. А "освоение" спальни я начал даже не дав возможности нам обоим раздеться... Эх, молодость!.. Мне все было по фиг и все возможно... Я прижал ее к стене и минут десять, практически, держал на руках, а эрекция оставалась "железобетонной"...

Девушка только успела снять остатки одежды, а я уже снова был готов к продолжению...

Если, поначалу, Вера, и попыталась было, принять какое-то активное участие в процессе, то тут же смирилась с моим напором и просто очередным вскриком давала понять, что я на самом верном и правильном пути!..

...Всему наступает конец... наконец, угомонился и я... Мы лежали на скомканных простынях, мокрые и задохнувшиеся.

Я понимал, что нужно что-то сказать... ОНИ же любят после этого поговорить! Но пока подбирал тему, Вера начала первой. Она перевернулась на живот, приподнялась на локтях и нависла надо мной. Ее тяжелая безукоризненнно-красивая грудь легла на мою, а зеленые глазищи гипнотизировали в сумраке зашторенных окон:

— ТЫ ПОЧЕМУ НЕ ЗВОНИЛ ВСЕ ЭТИ ДНИ?!

* * *

14.09.78, четверг (6 месяцев и 24 дня моего пребывания в СССР)

Обычно уже к двум часам дня я еле сдерживал рвущееся на волю раздражение. А если уроков было шесть, то ближе к 14:45, на меня накатывала уже волна холодного бешенства.

Нет, я был абсолютно вежлив с учителями и всегда знал изучаемый материал. Принцип подготовки оставался прежним: я находил перед сном час, чтобы прочитать изучаемый массив на неделю вперед, а перед каждым уроком жертвовал пятью минутами перемены, чтобы перечитать "сегодняшний" кусок. Такой подход, пока, не давал сбоя ни разу.

НО КАК ЖЕ МЕНЯ ZA.....АLA ЭТА ШКОЛА!!!!!!!!!!!!!!!

И решения проблемы, пока, не находилось. Директор школы вопрос с экстернатом сама решить не могла. А Романова не было в Ленинграде.

На следующий же день, после возвращения из Москвы, я позвонил в его приемную в Смольном. Там со мной разговаривать, практически, не стали, но обещали передать "кому следует", что я звонил.

И передали... Поскольку, уже через час я разговаривал с давним знакомым, помощником Романова и моим тезкой — Виктором Михайловичем:

— Григорий Васильевич сейчас в Прибалтике и вернется, примерно, через неделю. Ты уверен, что я не могу тебе быть полезен? Поскольку Григорий Васильевич давал указание помогать... если что... — голос Жулебина был доброжелателен, но насторожен.

"Кому охота решать чужие проблемы, да еще под собственную ответственность.... Понимаю...".

— Нет, спасибо большое, Виктор Михайлович! У меня все нормально... Просто я побывал в Москве и хотел бы... э... рассказать Григорию Васильевичу и... э... спросить у него совета... По возможности, не откладывая в "долгий ящик"...

После такого пассажа, Жулебин заверил меня, что обязательно проинформирует шефу, как только тот вернется.

Я повесил трубку и скуксился.

"В Прибалтике он... "Бархатный сезон" в Юрмале ловит... не иначе... Когда-то в будущем(!), эта любовь к Балтийскому взморью будет ему стоить поста Генсека, карьеры, страны и рухнувшей жизни...".

Мы сидим, вдвоем, в квартире Клаймича на Невском. Леха — на "сутках", Николай — с семьей.

... — Григорий Давыдович, как я понял из ваших слов, это морская "загранка" и валюта... а значит КГБ. Никакая аппаратура не стоит свободы, а тем более жизни... Вашей... Поэтому, берите ту аппаратуру, что есть или ту, которую купить безопасно. Это не надолго. Начнем ездить заграницу — купим все, что необходимо! И без запредельного риска...

— Виктор, спасибо за эти слова... Я ценю... Постараюсь достать, то что возможно, без особо риска... А дальше будем уже думать вместе. Но пришла пора готовит деньги... Большие...

Клаймич испытующе посмотрел на меня.

— Сколько и когда... — я был невозмутим.

— Если это рубли... — он дождался моего подтверждающего кивка, — то при курсе доллара на черном рынке один к четырем... Пределов совершенству нет и, к сожалению, более-менее приемлемый "звук" будет стоить тысяч пятьдесят.

Григорий Давыдович пытливо выискивал у меня на лице реакцию на эту, фантастическую для советского человека, сумму.

— "Более-менее" нас устроить не может... Нам нужен звук — "лучше всех", — я покачал головой.

— 100-150 тысяч рублей и выше, — сразу и сухо ответил Клаймич.

— Хорошо, — я спокойно кивнул, — а хорошая студия?

— Примерно столько же... и дороже... — Григорий Давыдович "держал лицо".

— А...

— А процессор эффектов, АКG, свет, всевозможные провода и кабели, хотя бы один Mellotron, а уж если и беспроводные микрофоны... то еще столько же. Короче, чтобы не забивать вам, Витя, голову техническими деталями и конфигурациями компоновок — если будет полмиллиона, то проблем не будет... а будет группа с лучшим оборудованием в стране, — Клаймич откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился в невидимую даль.

Через некоторое время, видимо справившись с нахлынувшими эмоциями и фантазиями, будущий директор "The Red Stars", вернулся " с небес на землю":

— Но такого нет даже у Кобзона... и МВД нам таких денег, конечно, не даст... поэтому...

— Григорий Давыдович, — я перебил Клаймича, — наша основная проблема не где достать деньги, а как их преобразовать в музыкальное оборудование, не вызвав пристального внимания правоохранительных органов!

Опять повисло молчание. Я терпеливо ждал, а Клаймич задумчиво рассматривал свой бокал с коньяком. Григорий Давыдович поднял его до уровня глаз, немного покачал в бокале янтарную жидкость и с легкой рассеяностью наблюдал за остающимися на хрустале разводами.

— Я вот думаю... — его взгляд медленно перешел с коньяка на меня, — а зачем нам, вообще, что-либо покупать?

Я попытался вопросительно изогнуть бровь, как это виртуозно делал сам Клаймич. Не знаю, насколько получилось, но Григорий Давыдович мою гримасу понял правильно, и принялся мысль развивать:

— Полноценная финансовая помощь от Щелокова, скорее всего, последует только в следующем году. То есть примерно через четыре-пять месяцев. Что мы должны за это время сделать? Выступить на концерте по случаю 60-летия ВЛКСМ. Это еще под вопросом, но с такой песней, которую вы написали, я думаю, что так и будет.

— День милиции — две песни, — подсказал я.

— Да, — согласно кивнул Клаймич, — а, так же День снятия Блокады и, возможно... хотя и очень маловероятно, ваше персональное выступление на Песне года...

Григорий Давыдович опять покачал свой бокал, изучая его содержимое:

— На всех этих официальных мероприятиях вас и так обеспечат аппаратурой самого достойного класса и сами сделают все необходимые записи, если выступать придется под фонограмму.

— "Под фонограмму"? — мне даже не пришлось изображать удивление. Я-то, грешным делом, думал, что выступления под фонограмму это — изобретение "лихих 90-х".

— Да... В некоторых известных и престижных залах ужасная акустика, речи слушать еще нормально, а музыку... — Клаймич поморщился и отрицательно покачал головой, — таким образом, получается, что студия и аппаратура нам нужны только для того, чтобы переписать "Феличиту"?

Клаймич, наконец, допил коньяк, поставил бокал на сервировочный столик с бутылками разнообразного алкоголя и вопросительно уставился на меня.

К чему он клонит, я уже понимал, но этот вариант нам не подходит:

— Нам надо формировать группу, а как набирать музыкантов, если не на чем играть? Как репетировать с солистками, бэк-вокалом и кордебалетом? Кто пойдет в неизвестную группу, если у нее нет ничего своего?

Клаймич немного поразмышлял и досадливо кивнул:

— Да, вы правы... но на студию сейчас тратить деньги, точно, не разумно. Лучше заплатим за аренду, а когда пойдет министерское финансирование, мы и купим все что нужно, и сэкономить сможем... И, самое главное, не будем привлекать недоброго внимания. Завистников и недоброжелателей у нас и так появится немерено, как только будет первый успех.

— Хорошо, — согласился я, найдя доводы Клаймича, вполне, убедительными, — а как быть с аппаратурой, музыкантами и репетициями?

Григорий Давыдович пожал плечами:

— Если вы, Витя, не хотите переждать эти полгода, то тогда аппаратуру придется покупать... Возможно временно, чтобы потом поменять на более достойную. Перепродать ее мы сможем без особых потерь. Может даже и заработаем...

Я отрицательно замотал головой:

— За полгода можно многое успеть... и многое потерять... И солистки могут разбрестись, и подбор коллектива — дело хлопотное, и репетиции требуют немалого времени.

— Хорошо... — Клаймич прихлопнул ладонью по подлокотнику кресла, — 75-80 тысяч и у нас будут хорошие инструменты и приличный звук. Но я не учитываю здесь свет, а хороший свет это — дорого.

— Зачем нам свет?! — "изумился" я.

— Как "зачем", — не понял Клаймич, — для оформления сцены... для гастролей...

— Для каких "гастролей"? — продолжил я "валять ваньку".

Григорий Давыдович понял, он подался из кресла вперед и настороженно поинтересовался:

— Мы не собираемся выступать с гастролями?

— Нет, — я обаятельно улыбнулся, — мы будем готовить отдельные песни и шоу к ним. И этими отдельными песнями будем "выстреливать" на телевидении, по радио и за границей... А по стране, вместо нас, пока будут "гастролировать" пластинки и "катушки".

Клаймич откинулся обратно в кресло и улыбнулся мне не менее обаятельно:

— И как же мы тогда будем зарабатывать ДЕНЬГИ?!

— Деньги нам принесут... очень скоро... и намного больше, чем мы сможем потратить... А пока поработаем на имя.

Я встал и прошелся по гостиной:

— Наша популярность — на телевидении. И за границей.

— За границей? — эхом откликнулся Клаймич.

— Да, — я остановился около окна и стал рассматривать залитый дождем Невский, — за границей... И первым делом, я хотел бы с "Феличитой" выиграть конкурс в Сан-Ремо.

— Это невозможно, — тут же возразил Клаймич, — я уже хм... узнавал. По правилам конкурса, композитором песни должен быть итальянец. К тому же песня должна звучать впервые!

Я обернулся.

— Да мне все равно, кто формально победит на конкурсе. Я хочу в нем УЧАСТВОВАТЬ хоть гостем... хоть "вне конкурса"... хоть дрессированной обезьяной из Дикой России, которая выучила "великий итальянский язык"... Я хочу, чтобы нас там УЗНАЛИ и ЗАПОМНИЛИ!

Я подошел к столику с алкоголем ("можно?") и, не дожидаясь ответа, плеснул себе в бокал коньяк, под растерянным взглядом хозяина квартиры.

— Я хочу, чтобы все запомнили, что русская "Феличита", была на порядок лучше ИХ песни-победительницы! Я хочу, чтобы три русские красавицы снились итальянцам по ночам! Ну, а я снился итальянкам!.. — я засмеялся.

Клаймич даже не улыбнулся:

— Вы думаете, что "фашист" сможет организовать приглашение на конкурс?

Я пожал плечами:

— Я — надеюсь. Он отдал мне свой "Ролекс" — для итальянца это невообразимый поступок! Почему то, он был ЧРЕЗВЫЧАЙНО благодарен... И поэтому, скорее всего, свое слово сдержит и песня в Италии начнет звучать. Если она станет популярной, а ОНА СТАНЕТ, то намек из СССР на Сан-Ремо, будет принят очень благожелательно. Надеюсь...

Я залпом опрокинул коньяк и взял с блюдца дольку лимона.

— В конце концов, я сделал все, что мог... Теперь только остается зарегистрировать песню в ВААПе, записать ее группой и надеяться, что все просчитано правильно.

— Даже не знаю, что сказать... — как-то растерянно произнес Клаймич, после минутного молчания, — Витя, а вы играете в шахматы?

"Понятно... Перегнул я сегодня со своей "подростковой гениальностью". Даже для Клаймича это было уже чересчур."

— Нет. Умею, но не люблю — не интересно. Зачем двигать неживые фигурки по правилам, если можно двигать живыми людьми, как хочешь? Григорий Давыдович, если я стал вас раздражать своими комбинациям, вы скажите мне... Я пойму.

Клаймич, от изумления, даже руками всплеснул:

— Виктор! Вы с ума сошли? Что значит "раздражать"?! Да, мне все это безумно интересно! Мне НИКОГДА не было так ИНТЕРЕСНО! — почти по слогам произнес он.

Клаймич вскочил из кресла и тоже налил себе коньяк:

— Да, я, подчас, поражаюсь тому, как, ПО-ВЗРОСЛОМУ, вы мыслите, как манипулируете людьми и даже тому, как вы... извините, Витя... врете... НО! Мне безумно интересно, чем все это закончится. И если все закончится успешно, то... ТАКОГО мне не сможет предложить никто иной.

Он замолчал и вопросительно смотрел на меня.

Что тут скажешь? И надо ли говорить... Я подошел к столику и снова налил в бокал, затем развернулся к "своему директору":

— Закончиться все должно нашей ПОБЕДОЙ. Другой вариант для меня неприемлем. Да, вы правы... ТАКОГО больше никто предложить не сможет.

Я поднял бокал и улыбнулся:

— За победу!... за НАШУ победу!

Клаймич узнал цитату и немного нервно засмеялся.

Хрустального звона не получилось, наполненные бокалы стукнули глухо.

"Не беда... Главное, я чувствую — ДЕЛО СДВИНУЛОСЬ С "МЕРТВОЙ ТОЧКИ".

* * *

Этой ночью я долго не мог уснуть.

Мысли... Много мыслей...

Но они не путаются. Мозг функционирует холодно и ясно... Пропали эмоции и чувства... Глаза открыты, но темнота не помеха. Я вижу счеты...

СЧЕТЫ ЖИЗНИ.

Костяшки судеб и событий, поступков и смертей, подвигов и мерзостей... Они равнодушно скользят перед моим внутренним взором. Они просто отмеряют меру. Костяшка туда, костяшка сюда...

И снова ничего не предопределено. Костяшки могут лечь, как уже легли, а могут и в новой конфигурации. Им все равно.

Мой мозг, с пистолетными щелчками, перебрасывает костяшки слева направо: СССР — щелк, ПОБЕДА — щелк, БАМ — щелк, СЧАСТЬЕ — щелк...

А теперь костяшки пошли в обратном направлении. Только сейчас их щелчки больше похожи на стук молотка в гробовую крышку. Афганистан — тук, Предательство — тук, Перестройка — тук, Ненависть — тук...

И снова слева направо: Брежнев — щелк, Щелоков — щелка, Романов — щелк...

И обратно: Андропов — тук, Горбачев — тук, иуды — тук...

Мама — щелк, Дедушка — щелк, "Red Stars" — щелк, Леха — щелк...

Соблазн — тук, эгоизм — тук, слабость — тук, уныние — тук...

Костяшки гуляют влево и вправо... Я решаю и приговариваю, я — судья и палач, я горд собой и презираю себя, я — сын своей Страны и своего Народа...

Да, я догадываюсь о ЦЕНЕ. Я догадываюсь, что мне придется СОВЕРШАТЬ. Я боюсь того, кем мне придется СТАТЬ.

Я считаю... пересчитываю... примеряюсь...

Я не могу ошибиться. Не имею права. Мы все уже один раз ОШИБЛИСЬ...

Или на "той стороне" трудились более опытные и знающие СЧЕТОВОДЫ. Какая теперь разница... Все в моих руках. Теперь на "этой стороне" Я.

Я — последний солдат погибшей Империи.

Солдат, который волей НЕВЕДОМОГО, видел к чему привела победа ЗЛА. Солдат, который желает победы ДОБРА. Но не нашел другого способа его достижения, кроме еще БОЛЬШЕГО ЗЛА.

Чувства вернулись.

МНЕ СТАЛО, ПО-НАСТОЯЩЕМУ, СТРАШНО.

(Конец второй книги)