Он тоже устал. Как же чертовски устал за один только день! Устал от наметившегося раздрая в команде. Устал от того, что точка возврата пройдена, и он остался один на один с врагом в его тылу, без связи, без резервов, без возможности отхода, да ещё без права на провал важнейшей операции. Устал от постоянного напряжения психики. Устал каждую секунду "фильтровать базар". Устал чувствовать себя бараном, которого обрядили под матёрого волка, научили скалить зубы и отправили в стаю означенных хищников — пошуруди, стало быть, там, замени их мясную добычу капустой! Авось, не хватятся — в дураках ведь ходят. И уши у них холодные. А то, что меж ушами, — набекрень...
Да, Никита Буривой устал!
Однако, несмотря на это, с покорностью одомашненного волка, то бишь пса, поплёлся вслед за бурмистром, ангажировавшим (сиречь "пригласившим", только с французским вывертом) его на променад. Проще говоря, на экскурсионную прогулку, дабы осмотреть имение, пока Гюльнара принимает ванну, Адам блудит, ведьмак издевается над Уильямом Шекспиром, а демократически настроенная челядь обсуждает насущную проблематику ужина — то ли накрывать дармоедам стол, то ли пошли они...
Ну, и пошли они, матом из людской гонимы.
— Позвольте нескромное замечание, милейший Никита Кузьмич? — шёпотом обратился к нему Леонтьев-младший.
— Извольте, друг мой, сделайте такое одолжение!
— Я приметил между вами и Гюльнарой признаки матримониального альянса, потому велел отвести вам совместный апартамент. Не погрешил ли я тем самым против комильфо и морали?
"Чёрт бы побрал вашу моду на иноземные словечки!" — подумал Никита.
Что есть по-французски "комильфо", он знал — светские правила приличия. А вот касательно "матримониального" мог лишь предполагать. И предположил, что раз такой альянс, по-русски союз, между мужчиной и женщиной предполагает совместное времяпрепровождение в апартаменте, а не в какой-нибудь затрапезной кухоньке, речь идёт о правомочности интимных отношений. И поспешил с кратким категоричным ответом, дабы не дошло до выяснения глубинной сути этих самых отношений.
— Не погрешили, друг мой, ни в коей мере не погрешили.
Благовоспитанный хозяин лишь молча кивнул, будто бы удовлетворённый ответом, но масляными глазками повёл весьма многозначительно — дескать, знаем мы такие шашни...
Никита же, оглядывая территорию усадьбы сквозь кое-как прореженную рощу, к несказанному удивлению своему вдруг обнаружил невдалеке... фанзу. Вполне обычная для Китая избушка, скорее даже хата на деревянных столбах, с хлипкими соломенными стенами, обмазанными белой глиной, под вычурно изогнутой "рогатой" крышей из красной черепицы, здесь, меж легкомысленных берёзок и замшелых елей русского северо-запада, выглядела до того чужеродным объектом, что он против желания воскликнул:
— Вот это чудеса так чудеса!
Чем здорово польстил бурмистру.
— Да, любезный Никита Кузьмич, это наша гордость! Видели когда-нибудь такое?
— Ни в жизнь! — честно признался гость.
Нет, как любой из своих современников, кто принципиально не чурается телевизора, он, конечно, наблюдал образчики архитектуры Поднебесной, но вот так, в натуре, — первый раз.
— Своеобычное китайское жилище, называется по-ихнему, по-великоханьски "фан-цзы". В таких живут все, от бедняка-оратая до знатного чиновника-мандарина. Сам великий император-богдыхан в Тайном своём Городе восседает, сказывали, на троне из золочёного бамбука тако же в фанзе, только размером побольше... Вот и братец, когда состояли при посольской миссии, обитали в подобном строении. А после, благополучно возвратившись в Отечество, решили возвести фанзу здесь, дабы хранить память об авантюрной молодости да просвещать народ российский благолепием иноземных архитектурных ансамблей. Имение наше так и прозвано — Чайна-таун, сиречь Китайский город... Совершим экскурс?
Бурмистр указал рукой на экзотическое здание, и Никита без промедления согласился:
— С превеликим удовольствием!
С превеликим же удовольствием, ведомый господином Леонтьевым, он во всех подробностях осмотрел жилую и административно-хозяйственную атрибутику дачи просвещённого барина екатерининской эпохи: поварню, пекарню, погребок для хранения зелени и корней поварённых, чулан для мяса, погребок молочных сборов, баню, жилые покои приказчика-эконома, конюхов, скотников и других рабочих людей, конюшню, хлев, овчарню, свиной закут, голубятню, курятники, амбары, сарай каретный, винницу, пивоварню, ледник, житницы, ригу, гумно, дровяной сарай, пуни для соломы, оранжереи, теплицы, парники, грунтовой сарай, а также обширный "плодовитый" сад, огород-овощник и так называемый "увеселительный лесочек", по центру коего располагалась иноземка-фанза. Глубочайшее уважение у Никиты вызвали пусть не оконченные строительством, но, главное, предусмотренные в генеральном плане социальные объекты — богадельня для немощных стариков, школа и усадебный храм.
Ну, а теперь честно, без понтов: получил ли, в натуре, удовольствие от прогулки? В какой-то степени — да. По крайней мере, заинтересованность изображал старательно и, видимо, не без успеха. Хотя, если честно, всегда был человеком насквозь городским, урбанизированным донельзя, к тому же от пуза пресытился деревенским бытом в миру союзников-демонов. Да и устал, опять же...
Куда в большей степени знал и привечал Никита зодчество. И, пусть даже уставший, так увлёкся осмотром достраиваемой части господского дома, что едва ни допустил исторический ляп. Глядя, как шабашники укладывают тёсаные брёвна в качестве основы перекрытий второго этажа, решил было присоветовать отливку бетонных плит в заранее изготовленных формах, да чтобы с закладкой стальной арматуры для лучшей работы под нагрузкой на изгиб. Вовремя осёкся! На улице, чай, восемнадцатый, а не двадцатый век... Но дверных дел мастеров всё-таки вразумил: безапелляционно раскритиковал полотна дверей из сырого массива сосны — жарким летом будет "поведён", осенью взбухнет, по зиме растрескается в щепу. Порекомендовал использовать более прочный дуб, подробно объяснил технологию предварительной обработки и просушки, показал даже, как изготовить дверное полотно из так называемого переклеенного массива — подбирая отдельные бруски один к другому так, чтобы обеспечить разную направленность волокон древесины.
— О, да вы, гляжу, специалист! — восхитился хозяин без тени иронии.
— Ну, что вы, мон шер! Специалист — чересчур сильно сказано... Квартировали, помнится, в Силезии у искусного немца-краснодеревщика, — на голубом глазу сымпровизировал Никита. — Братва фройленок бюргерских щупала, колбасы наворачивала да фряжские вина хлестала, а я в питии меру блюду, вот и подучился на досуге малость ремеслу-то иноземному. Коль жив останусь Божьей несказанной милостью, так оно под старость лет в хозяйстве пригодится завсегда.
— В хозяйстве... — повторил за ним Ерофей Леонтьевич и хитро прищурился. — Не посчитайте, любезный Никита Кузьмич, мои слова за фривольную эскападу, но я не могу себе представить мадемуазель Гюльнару — да чтобы на хозяйстве. Чтобы тесто замешивать, печку топить, исподнее в полынье споласкивать, корму скотине задавать...
Гость же пренебрежительно отмахнулся.
— Ах, оставьте, мон ами! Будет вкалывать как миленькая — у нас, казаков, прислуги нету.
— Думаете, отдадут за вас? — шёпотом спросил бурмистр. — Папенька ейный, сами сказывали, не из простонародья...
— Не из простонародья, это верно, — согласно кивнул Никита. — Старинного корня, одной из ветвей славного рода хана волжских болгар Алмаза, принявшего в 922-м году магометанство под именем Джафара ибн Абдаллаха... А куда денутся?! Отдадут! Чаю, не я у инородцев в аманатах, а она — у нас. Не мы у них мира да покоя просим, но совсем наоборот.
— Так-то оно так...
— Так тому и быть! А коль в упрямство пойдёт тятенька Ренат, прозываемый мурзой Хабибуллиным, всё равно окажется по-нашему. Казаку что винца испить, что невесту скрасть — одинаково не впервой.
Винцо Никитушка вторично помянул не без прямого умысла. Осмотр достопримечательностей барского поместья давно стал ему в тягость, к тому же хозяин перешёл, что называется, на личности. Пора за стол! Уж там-то, в присутствие самой Гюльнары, Ерофей Леонтьевич как человек воспитанный, пожалуй, поостережётся...
Да тот и сам, казалось, только рад предлогу с честью "вылезть" из чужой души.
— Ой, что ж это мы, право..?! Вы только с дороги, а я вас всё прогулками томлю. Милости прошу в столовую, Никита Кузьмич, откушаем, что Бог послал, отметим наше приятное знакомство! Угощу вас тинктурой собственного производства по древнекитайскому рецепту. Ух, и забористая, доложу вам, батенька, вещица! Для аппетиту и здоровья ничего лучше в целом свете не сыскать.
Упоминание тинктуры — лекарственного настоя на спирту — вызвало у Никиты смутную ассоциацию. Что-то такое им, временщикам-спецназовцам, в сакральном мире заплетающимся языком диктовал под запись демон Собутыльник...
— Ну-с, по рюмочке, дорогие гости! — презентовал означенный продукт Ерофей Леонтьевич уже за столом. — Настоятельно рекомендую в качестве аперитива перед пиршеством!
Никита поболтал густую жидкость цвета старого коньяка в тонкой высокобортной рюмке и принюхался. В букете ароматов, как ему показалось, наличествуют перец, гвоздика, анис, душица, тимьян и зверобой.
— Крепкая штучка, но, поверьте, питкости изумительной, — заверил хозяин, употребив допотопное определение мягкого, в отличие от "горлодёра", легко проходящего по пищеводу напитка, встречая который, утроба не раздумывает, то ли оприходовать, то ли возвратить на стол...
Никита, имевший опыт разогрева организма на боевых выходах чистым спиртом "без запивки", принял это дело к сведению: пробормотал русско-немецкую здравицу "цум фоль!", махом опрокинул рюмку, резко выдохнул, а вдыхал уже носом через краюху пышущего жаром каравая. Тинктура и впрямь прошла на редкость складно, без ожидавшегося раздражения гортани. Во рту остались только привкус специй, пряный "выхлоп" разнотравья да приятное тепло. Одновременно из омута памяти вынырнуло наукообразное определение тинктуры от Собутыльника: спирт-ректификат пятой перегонки, в екатерининскую эпоху известный как четверённое вино (в просторечии — vinum rectificatissimum), настоянное на травах и пряностях без добавления воды и сахара.
— Ух, хороша, злодейка! — от души похвалил он. — Градусов семьдесят, если не все восемьдесят, а пьётся как ликёр.
— Китай! — Леонтьев воздел очи к лепному херувимчику под потолком. — Древнейшая страна, мудрейший народ, высочайшее мастерство, утончённейшие вкусы!
В другой раз Никита мог бы и поспорить. Старый оперативник, пару лет проработавший в Пекине под "крышей" аспиранта при тамошнем университете, рассказывал, что в китайских чифанях (предприятиях общественного питания) пить водку — легче сразу удавиться, до того она вонючая и мерзкая на вкус. Что характерно, чем дороже, тем отвратнее... Но возражать не стал. В конце-то концов, где он, тёмный казак с Дона-батюшки, и где — о-го-го! — Китай с его безбашенным гламуром?
— Ну, что, гости дорогие, повторим? — не унимался польщённый Леонтьев. — И немедленно во след горячий расстегайчик с визигой! Да по чашке консоме из кролика — оно с дороги сытно будет. А там и пулярки с лапшою отведаем, и паштетов, и особенного салата с яйцами пашот, и пирогов, до коих наша стряпуха мастерица знатная... Гюльнара Ренатовна, а вы что же аперитивом себя к трапезе не раззадорите?
Никита только хмыкнул. Невесту перекосило уже тогда, когда он упомянул про семьдесят, если не более, градусов крепости. Она в своём времени даже от классической водки впадала в полуобморочное состояние...
— Гюльнара Ренатовна, — пояснил он, — не пьёт ничего крепче кофию. Разве что бокал лафиту случился бы, пожалуй, к месту.
— Конечно-конечно! — засуетился Ерофей Леонтьевич, наливая в рюмку знатной дамы тёмно-красное бордо. — У нас с братцем замечательная коллекция европейских вин. Пробуйте, сиятельная! Надеюсь, дары благословенной Богом Франции придутся вам по вкусу. А мы с Никитой Кузьмичом, с вашего позволения, ещё по рюмочке целебного настоя...
"Целебного настоя..." — долго зудело потом в голове Никиты. Что-то ведь с этим связано! Что-то насчёт Китая... Больше того, странным образом созвучное с персоной гостеприимного бурмистра. А чем именно созвучное? И что именно? А пёс его знает! Во всяком случае, пока...
Ну, а пока дело не дошло до того самого "пока..." — сиречь итогового просветления, — Никита, ощутив, что раздраконил аппетит таинственным аперитивом до предела, споро взялся за мясистую пулярку с вкуснейшей домашней лапшой и одновременно принялся в деталях осматривать господскую столовую. Типичное русское барокко: пышность, вычурность, амбиции, замысловатая лепнина, статуи дохристианских божеств, колонны, пилястры, стайки сексуально озабоченных амурчиков на потолке, пастельные тона отделки стен под благородный мрамор. Сборная солянка а-ля просвещённый русский барин! Правда, из-под вуали монументальности античного храма тут и там проглядывали ручки "созидателей" — сродни тому обормоту, что валялся бездыханным перед въездом в имение. К тому же эллинская богиня Артемида, ведущая оленёнка за рожки прямо к пиршественному столу, не особенно сочеталась с бронзовым апостолом Андреем Первозванным. И совсем уж социально чуждым выглядел в их обществе китайский мандарин, вот уже час кряду осуждающе качавший фарфоровой головой...
Между тем разговор зашёл как раз о Поднебесной империи: рецепт аперитива стал известен бурмистру от доброго знакомца Леонтьева-старшего, цирюльника посольской миссии, в любопытстве своём объездившего Китай вдоль и поперёк. Он сейчас живёт в районе Литейного двора, недалеко от Невской першпективы, занимается кауферным ремеслом, попутно готовит снадобья от хворей. Иногда приезжает запросто, по-свойски. И зовут его, кстати, тоже Ерофеем. Да и по батюшке он Ерофеич...
И тут Никиту наконец прошибло — вот оно!
Знаменитая тинктура "Ерофеич"!!! Достояние нации, лучший на Руси сорт крепких напитков, дорогущий, чудодейственный в своих целебных свойствах "Ерофеич"!
Никита в подробностях вспомнил похмельный лепет Собутыльника. Продукт первой выгонки спирта, по его словам, назывался хлебным вином, вонючей водкой, а также ракой — от турецкого "raky" ("спиртное") и арабского "aragy" ("финиковая водка"). Результат перегонки самой раки — то есть повторной перегонки хлебной браги — предки именовали простым вином, что было даже прописано законодательным порядком в Соборном уложении "тишайшего" царя Алексея Михайловича от 1649 года. С начала XVIII века столичные винокуры стали "двоить" спирты — перерабатывать "простое вино" в более качественный, очищенный от сивушных масел напиток. "Троение вина", сиречь четвёртая перегонка в присутствии ароматизаторов, использовалась для приготовления тонких домашних водок. Наконец, под занавес XVII века в царской дворцовой лаборатории было получено "четверённое" вино, до времени использовавшееся лишь в научных и медицинских целях. Именно на его базе, как гласит легенда, в 1760-х годах пресловутый цирюльник Ерофеич приготовил элиту элит — настоянную на дюжине трав тинктуру пятой перегонки, без воды и сахара, с добавлением восточных специй. И, может, не был бы сожжён турецкий флот у местечка Чесмы в 1770 году, если бы не благодетель-парикмахер со своей целебной водкой — ей одной оказался тогда поставлен на ноги герой-триумфатор, граф Алексей Григорьевич Орлов, дотоле мучившийся тяжким недугом желудка...
