Новатерра-2. Часть 1. Целитель

— Алёнка... — начал было гетман.

— Да-да, как раз ваша Алёнка! Наша Алёнка...

— Спасибо тебе за неё, Госпо... хм, Старец! Спасибо, что свёл наши пути воедино!

— У меня не было другого выхода, — спокойно, как о само собой разумеющемся, ответил на это хозяин. — Её, несравненную провидицу, нужно было немедленно спасти от бездушных извергов рода людского, приютить, обогреть, обласкать, дать снова почувствовать себя человеком, развить природные способности, и в обозримых земных пространствах это мог сделать только ты. Что верно, то верно, я пересёк ваши тропки, но решение о том, чтобы свести их в единую жизненную стезю, вы, детки, приняли сами, за что спасибо именно вам. Спасибо от лица всего живого Сущего, ибо весьма вероятно, что лишь интуиция в ипостаси предвосхищения событий есть единственная в своём роде ниточка в Грядущее. Интуиция ставит Человека — в данном случае Алёну — надо всем прочим Сущим, но, думается, она же — и залог неминуемой гибели рода людского в Мире, где мира нет априори, где царит жесточайшая межвидовая конкуренция, где всевластен и необорим Конфликт.

— Значит, Чума — ещё цветочки?

— Цветочки... Я понял твоё образное сравнение, сынок. Ты ведь имеешь в виду нечто мелкое, суетное, пустячное?

Гетман молча кивнул.

— Да, можно выразиться и так. Хотя, строго говоря, ваш род может подвергнуться как менее опасному для вас, так и много более суровому, возможно даже, гибельному столкновению с силами неживого Бытия или иными существами.

— Но не менее любопытными, да? — зловеще усмехнулся гетман.

— Не менее одухотворёнными, — поправил Старец. — Не менее других стремящимися к Высокой Цели — желанной Гармонии. А чем для вас может обернуться их нашествие — мором, огнём или мечом, — кому то ведомо, сынок, кому то ведомо?..

— Да, хороша у вас Гармония — сожрать, сжечь, уничтожить всех вокруг себя и тем самым достичь мира и спокойствия!

— Это логично, сынок. Мир и покой воцаряются... воцарятся тогда, когда исчезнет база для конфликтов.

— Замечательно! Единая вера, единая раса, единая нация, единый миропорядок... Как выразился некогда персонаж одного нашего писателя: 'Всех убью, один останусь!' Тогда, конечно, гармония будет полной. Правда, ненадолго... Знаете, Старец — простите, мне всё-таки удобнее на 'Вы', — я, конечно, не социолог, но и не последний кретин, и понимаю так: если вдруг исчезнет база для конфликтов, то вместе с ней исчезнет и дух состязательности, прекратится всякое развитие, наступит всеобщая стагнация.

— Да, верно. Нет, скажем — вероятно, потому что такого состояния в мире не возникало ещё никогда. Правда, из твоих уст это прозвучало в негативной тональности. Но зачем развиваться идеальному существу в идеальном мире? Какой в этом смысл?!

— Может, смысла и нет. Но куда денется дух борьбы и поиска нового, о котором мы сегодня так много говорили? Дух, подпитывающий челове... ну, все живые существа не один, как я понял, миллиард лет!

— Им всегда подпитывал зарождающиеся существа Мировой Дух. Он просто перестанет это делать.

— Хорошо! Вернее, плохо. Потому плохо, что неживое Бытие запросто сможет преподнести нам всем какой-нибудь губительный сюрприз. А мы, разленившиеся и ослабевшие, не будем к нему готовы.

— Мы будем заранее отслеживать, контролировать и направлять силы природы, — возразил Старец.

— Не знаю, не знаю... Кто станет отслеживать, контролировать и направлять, если все мы одним махом лишимся духа, лишимся творческого начала, а значит, и стремления что-либо делать?! И потом, я много слышал о попытках наших предков контролировать силы природы, но что-то не припомню позитивных результатов. Всегда это выходило через жо... хм, боком. Впрочем, мы, люди, слабы и неразумны...

— Вот, значит, как выглядит человек оскорблённый, чувствующий обиду, — едва заметно улыбнулся Старец.

— Вы обо мне?! Я не обижен, Бог с вами! — отмахнулся гетман и лишь по хмыканью супруги разобрал, какую чушь сейчас сморозил. — Просто я пока не могу прийти в себя — столько информации!.. Знаете, Старец, та Гармония, о которой мы с вами говорим, в старой России называлась коммунизмом. И точно так же путь к Светлому коммунистическому Будущему лежал через уничтожение себе подобных. Однако люди, какими бы дурнями ни выглядели в мировом масштабе, всё-таки на каком-то историческом этапе прекратили этот путь прокладывать. Начали просто жить. Пусть — бестолково, пусть — жестоко, но жить честно, а не прикрываться тут и там лукавыми фразами о грядущем благоденствии. Людям надоело, как пелось в одной нашей песне, быть скованными одной цепью, быть винтиками бездушной машины... А сегодня я понял, что в час Чумного Нашествия был даже не винтиком вселенского механизма, не безликим копьеносцем в необоримой когорте живого Сущего, а просто куском дерьма, в котором спрятана крохотная жемчужина. Именно таким меня восприняли Чумные... Но я не таков! Я — не кусок дерьма. Спасибо вам, Старец! Я предупреждён, а значит, вооружён. Я, гетман Александр Твердохлеб, принимаю вызов бескрайнего и безгранично жестокого Космоса! Я не смирюсь. Я буду драться! Я не прожил, как... — тут у него едва ни вырвалось уничижительное 'некоторые', — ...как вы, многих тысяч лет, всего лишь сорок два, но всё-таки успел понять, что Всеобщее Благо суть недостижимый идеал, а те, кто за него ратует, — как правило, жульё, маньяки и мерзавцы, олицетворённое зло.

— Ты, как все люди, обуреваем чувствами, — с оттенком снисходительности улыбнулся Старец.

— Я — человек! Как бы там, наверху, — гетман ткнул пальцем в небо, — кто-то ко мне ни относился... Я выстроил свой маленький гармоничный мирок, — кивнул на Алину, — вот с нею, с Алёнкой, со своими друзьями и единомышленниками. И, между прочим, никого при этом не убил!

— Так уж и не убил!

— Ну... хм, иногда мне приходилось защищать и защищаться самому.

— Ох, сынок, сынок! Кто же тебе мешает защищаться и впредь?! Защищайся и побеждай, иначе погибнешь. В этом и есть смысл Великого Поиска — ты защищаешься. То есть борешься. Тем самым изыскиваешь путь к победе. А значит, и путь к Истине! Если бы не боролся, то и не искал бы. А раз ищешь, то, вполне может статься, Найдёшь. Если не сам, то кто-нибудь после тебя, ведомый тем же Духом Поиска, подстёгнутым борьбой. Жизнь — это борьба!

— Моя борьба. Майн кампф, — одними губами проговорила Алина.

Настал черёд гетмана чувствительно толкнуть супругу локтем в бок.

— Борьба, поиск, победа... Но это ведь и есть залог развития! Как же быть с ваш... ладно, твоим утверждением, Старец — зачем развиваться!?

— Ты, сынок, упорно пытаешься смутить старика, перебить его логику чувственным апломбом, однако забываешь, что старик этот чувствами не наделён и потому не подвластен им.

Гетман вскочил.

— Простите меня, Го... Старец!

— Сиди, сынок, сиди! Незачем просить извинения, я ведь всё равно не умею обижаться, а значит, прощать мне тебя не за что. Мы просто дискутируем, и это самый убедительный пример поиска истины путём конфликтного взаимодействия сторон. Я действительно утверждал, что развиваться незачем, но прибавил условия — 'идеальному существу в идеальном мире'. Взять, к слову, тебя и тот пример, что ты привёл чуть раньше. Ты боролся двенадцать лет и продолжаешь бороться сейчас с тем, что тебя окружает, с тем, что ты сам считаешь Злом. В то же время дома ты просто живёшь, ничего не меняя, потому что уже создал в семье гармонию, уютный мир, свой идеал. Хотя...

'Вот именно, 'хотя'! — подумал гетман. — Если бы этот маленький мирок был гармоничным до конца, в нём никогда не появилась бы Алёнка — ни в качестве приёмной дочери, ни в качестве любимой женщины. Вот и вся логика! Вот и весь идеал'...

Старец выдержал паузу, пристально глядя прямо гостю в глаза.

— Хотя! — подчеркнул он, как показалось гетману, с некоторой ехидцей. — Хотя, детки, вы сами видите, невозможно создать маленький приют Гармонии, отгородившись от беснующегося Большого Мира. Мир всё равно запустит свои когти...

— Да он уже запустил! — чуть ли не вскричал гетман. — Что нам терзаться, что зря спорить, Старец?! Старец!..

Он, кажется, готов был, как ветхозаветный Иаков-Израиль, взять Бога за грудки.

— Старец, ведь ты же Бог! Молю тебя, спаси Алёнку! Я всё отдам!

— Отдашь... — Старец секунду помолчал. — Да, думаю, отдашь. Только, во-первых, этой ночью ты уже отдал столько, что и не подсчитать. Я напитался вашими, детки, эмоциями свыше всякой меры, на много земных лет вперёд. Вот ещё знать бы, сколько их осталось!.. А во-вторых, я вовсе не всесилен. В свою очередь, те крохотные инструментики Познания, что пожирают — пока подспудно — тело Провидицы, по-своему сильны, невероятно приспособляемы и живучи. Кстати, они вызывают вовсе не ту болезнь, которую вы называете раком, хотя симптомы и сходны...

— Да, Сибирская Язва что-то такое бухте... ну, наш специалист так и предположил. Предположила... Впрочем, даже рак лечить мы всё равно не умеем.

— И я не умею, — вздохнул Старец. — У каждого из нас своё предназначение, своя дорога, свой, если угодно, рок. Исцелять — не моя стезя. Но там, далеко за горами, куда вы направляетесь, есть и другие... хм, ладно, пусть будут — боги. Будем надеяться, они помогут юной страдалице. Хм, будем! Хм, надеяться... Ты достаточно силён, сынок, вполне разумен — по людским, конечно, меркам, — одухотворён, обуреваем чувствами. Дерзай, борись, и, может быть, тебе воздастся. Главное, помни: в этом мятущемся Мире нет предопределения, ты — сам творец своей судьбы! Идите, детки, дай вам, как вы говорите, Бог удачи!

— Спасибо, Старец! — гетман встал и низко поклонился. — Спасибо тебе за всё! Я, Александр Твердохлеб, заверяю тебя — буду бороться до конца! И никогда не подведу тебя! Во всяком случае, тебе не будет стыдно за меня.

— Как мне может быть стыдно, если я лишь понаслышке знаю, что это такое? — Старец лишь снисходительно подёргал уголками рта, но в голосе его прозвучало столько неизбывной печали, что любые слова сейчас были попросту излишни, если не сказать — лукавы. — Доброго, детки, вам пути и успеха в конце его!

— Спасибо, дорогой Старец! — на глаза Александра набежали слёзы. — Может быть, я сейчас скажу бессмысленные, с точки зрения логической семантики, слова, но ты куда человечнее, чем многие известные мне люди, куда человечнее, чем сам себя оцениваешь... Боже, как коротка ночь! Мы ещё встретимся, Отец?

— Кому то ведомо, сынок? Кому то может быть ведомо в Мире, где нет ни мира, ни, соответственно, Будущего?! Каким мы его сотворим, таким оно и будет. А значит, если пожелаем — да к тому же повезёт, — то встретимся. Во всяком случае, я буду только рад. А ты мне, когда — если! — встретимся, из первых уст поведаешь, что значит 'радоваться', сынок...

'Сынок! Сынок! Сынок! Сынок!'..

Голос Старца, как малиновый звон сорока сороков златоверхих столичных колоколен, будто бы загнанный чьей-то нелепой прихотью в тесноту камерного зала филармонии, рвался наружу из черепной коробки гетмана. Из совершенно опустевшей за ночь черепной коробки... Зачем боксёру голова? Что за вопрос?! Удар держать! Ах, да, ещё он в неё кушает...

В звенящей пустоте, образовавшейся на месте головного мозга, вдруг выкристаллизовалось давнее воспоминание: с десяток лет назад станичный пристав Юрка Коробицын, бравый военный контрразведчик до Чумы, как-то за рюмкой чаю поделился впечатлением о первом дне своей учебы в Новосибирском Институте ФСБ.

— Забудьте всё, чему вас прежде учили преподаватели и отцы-командиры, — сказал тогда начальник курса молодым армейским офицерам. — Отныне у вас начинается новая жизнь, и уже с сегодняшнего вечера вы будете смотреть на мир совершенно иными глазами...

Жить новой жизнью гетману не привыкать, но вот на Мир доселе он смотрел одним и тем же сызмальства привычным взглядом — взглядом убежденного гео— и антропоцентриста, считающего Землю пупом Мироздания, а человечество — венцом творения Природы-матери. Увы, прошедшей ночью оказалось, что это взгляд ущербного профана-недоучки, кстати — или как раз 'некстати', — способного за счёт высших эмоций во всей красе прочувствовать свою ущербность...

Совершенно обессиленные, супруги молча плелись за умницей ньюфаундлендом, и тот, чуть попетляв, минут через двадцать вывел их к новоросской стоянке. Лагерь, как показалось гетману в предрассветных сумерках, спокойно почивал. В особенности же спокойно почивал Рязанец, свернувшись засохшим калачиком у давно дотлевшего кострища. Алина вдруг резко остановила мужа, ухватила за ворот кителя и прошептала:

— Ты доверяешь ему, Аль?

— Раньше доверял на сто двадцать процентов, — проскрипел зубами гетман, — а сейчас... А сейчас разбужу и таких пи$дюлей отвешаю, что он, скула рязанская, навсегда забудет про здоровый молодецкий сон!

— Сам пробудись для начала, полкан! — встряхнула его супруга. — Я спрашиваю: Старцу доверяешь?!

— Ах, вон ты о чём! А я, блин, о своём, о девичьем... Доверяю ли? То бишь верю ли? Знаешь, — чуть поразмыслил он, — скорее да, чем нет.

— И что теперь?!

— Что теперь? Теперь, я полагаю, мы с тобой — апостолы, новые евангелисты, будущие святые Александр и Алина.

— Иди ты к..! Понял, да, куда? Я ведь серьёзно, Аль!

— Если серьёзно, матерщинница моя, то нам с тобой теперь нужно молчать, как, вон, наш Дэн. Если кому расскажем — сразу в 'дурку'. Док припасёт для нас самый убойный галоперидол.

— Полностью согласна...

— На галоперидол? У него есть ещё аминазин, тоже приятное лекарство.

— Аль, дам сейчас больно! И ты будешь молчать. И я буду молчать. И Дэн будет молчать... Дэн, пошёл отсюда! Ищи Алёнку! Брысь! Без тебя с ума сойдёшь... А что ещё, Аль?

— А ещё — как раз Алёнка. Мы на правильном пути, и это самое важное из всего, что лично я вынес из сегодняшней ночи. И ещё одно — в этом мире нет понятия 'невозможно', всё в наших руках. И это вселяет надежду, потому что в обычных условиях, в тех, к которым мы с тобой привыкли, спасти Алёнку не... Алёнка!

Дэн всё-таки нашёл её. Барбос, потрясая не по-собачьи львиной гривой, шествовал со стороны семейного шатра, а вслед за ним, плотно запахнув на себе гетманский бушлат, мелко переступала босыми ножками Алёнка. Александр мгновенно обнял жену.

— Молчи и улыбайся!

— А что это вы здесь делаете в такую рань?! — экстренный поцелуй супругов был прерван голоском девчонки. Игривым голоском, но при этом с нотками нешуточной тревоги.

— Ой, это кто?! — дурашливо воскликнул Александр.

— Дедушка Пихто! Не притворяйся, па, ты меня видел. Я, между прочим, полночи не спала, а вы... а вы!..

— А мы, малыш, хм, гуляли. Райские, скажу тебе честно, места!

— Я знаю. Чувствую... — прошептала девушка.

— Ещё бы! — буркнула Алина.

— А вы... это, как бы... ну, любовью занимались, да?

Хихикая, Алина ткнулась лбом мужу в плечо, а он серьёзно отвечал:

— Чем бы мы ни занимались, дорогой дедушка Пихто, делали мы это с полной самоотдачей и устали как собаки, — кивнул на Дэна и приобнял Алёнку. — Идёмте спать, подруги дней моих суровых!