— Не всякий говорящий Мне "Господи, Господи", войдет в Царство Небесное, — сказал Кельм спокойно, — помнишь женщину, над которой ты издевался недавно? Помнишь ее? После этой грязи — как ты смеешь произносить имя Христово, подонок?
Лже-Василий молчал, с ужасом глядя на него.
— Повторяй, дерьмо, — сказал Кельм, — Господи Иисус, Сын божий, помилуй меня грешного...
Василий повторил. Он бы сейчас сказал все, что угодно. Он очень не хотел умирать. А Кельм говорил по наитию. Он не помнил точно, что там надо говорить в таких случаях. Перешел на дейтрийский — по-дарайски он этих вещей и вовсе сказать не мог. Василий знал дейтрийский, послушно повторял за ним. Прости меня, Господи, грешного. Помилуй. Прости великие прегрешения мои и спаси меня Твоей святой Кровью, пролитой за меня... Кельм перекрестил связанного дарайца.
— Да будет с тобой милость Божья, — сказал он и в тот же миг ударил.
Вир-гарт Серрак Веней, лже-Василий, умер мгновенно, созданный Кельмом серый острый диск перерезал ему шею, хлестнула алая кровь. Кельм отскочил в сторону, не собираясь пачкаться и стал аккуратно уничтожать тело потоком плазмы, льющейся из обеих ладоней.
От тела Василия осталась лишь горстка черного пепла. Кельм постоял рядом в некотором ошеломлении. Н-да, месть получилась какой-то неправильной. Не о том мечталось. Ну да ладно. Кельм отошел подальше, трансформировался в свой технооблик, маленький самолет-истребитель и понесся к ближайшим Вратам.
Ивик тупо глядела в экран. Роман что-то не шел. Застопорился. Бывает. Может быть, просто усталость — она много писала, потом эта счастливая, сумбурная новогодняя ночь. У трансляторов все спокойно. Она взглянула на окно Штопора и отвела глаза. Штопор недавно завел очередную подружку. В данный момент они на матрасе, на полу в его комнате пробовали какую-то сногсшибательную позу. Господи, как все просто у людей.
Ивик тронула пальцем губы. Они помнили поцелуй...
Как было бы с ним хорошо... какое это было бы счастье...
Господи, какая же это похоть? Священники всегда предупреждают о похоти. Но разве она сейчас чувствует что-то похожее? Если уж что-то похожее и бывает, то скорее с Марком — когда просит тело, когда бьется кровь и набухает что-то внутри, когда так хочется... да просто удовлетворения. Да, с Марком это часто. К нему тянет. Попросту, физически тянет.
А сейчас, с Кельмом... просто хочется быть с ним, до конца, врасти, срастись, быть единым целым... чтобы уже только смерть могла нас разлучить... Мы ведь — одно. Мы должны быть одним.
Это плохо, да, Господи?
Перестань, сказала себе Ивик. Дело же не в этом.
"...это ведь среди гэйнов вообще норма. Особенно у разведчиков, кто дома подолгу не живет. Да по мне знаешь... лишь бы было шито-крыто. Лишь бы тут мне сцены не устраивал....
.. ты как была наивной дурочкой, так и осталась....
...Надо немножко посвободнее жить! Ну скажи, какой вред был бы Марку, если бы ты нашла на Триме кого-нибудь?
... ну попереживал бы. И смирился. И сам бы кого-нибудь тут нашел... Он же, Ивик, понимает прекрасно, что он тебе не пара. Что вы слишком разные. И не понимаете друг друга. А любит... если любит — смирится. Ну кто ты, и кто он, если честно? Он что, этого не понимает? Он будет благодарен, что ты его вообще не бросаешь!"
Большие телячьи глаза Марка. "Я так тебя люблю. Ты такая хорошая".
Все равно, что ударить ребенка. Или убить. Ты ведь научилась убивать в свое время, а сначала тоже казалось невозможным. А теперь ты и глазом не моргнешь — удар, и нет человека. Вот и здесь так же — ну и что, он попереживает и смирится с этим... да...
Ивик покосилась на экран, где разгоряченная девчонка выгнулась дугой в экстазе над замершим голым Штопором... Ведь все так живут, абсолютно все. И не только на Триме. И гэйны многие так... наверное. Она не знала наверняка, но — вполне возможно.
Только это как-то не вязалось с тем, что было. У нее и Кельма. Все эти разумные соображения. Или это — или то. Вот ведь в чем дело... как только начинаешь соглашаться, что да, "все же так", и "он смирится", так сразу все исчезает куда-то... его взгляд... его руки. Его негромкий, в душу проникающий голос. Само счастье быть с ним.
Ерунда какая-то...
Ивик насторожилась. Ага, это Жене пришло новое письмо от Дамиэля. Женя, кстати, сегодня неплохо продвинулась с романом. Делать нечего, с ногой в гипсе из дома не выйдешь, остается читать и писать на ноутбуке. М-да... Жестоко, но эффективно. А письмо от Дамиэля мы почитаем. Интересно все же, кто это... Кельм пока ничего не говорил, хотя кажется, уже расследовал там что-то.
Ивик читала письмо. Она увлеклась.
"...ты понимаешь, что такой мир, как Красный, может существовать только при условии предельного напряжения всех сил. Нормальные человеческие потребности в нем не удовлетворяются, они считаются даже неприличными, все должны жить на пределе своих возможностей... воевать, строить дороги, города, прокладывать новые трассы, искать какие-нибудь ископаемые, до одурения сидеть в лабораториях, ночевать на работе. Сплошной энтузиазм. К станку ли ты склоняешься, в скалу ли ты врубаешься... Только при таких условиях может существовать Красный мир. Позволь людям немного расслабиться, сделать что-то для себя, для своей семьи, подумать об отдыхе и кайфе — Красный мир рассыплется. Так вот и Совок в свое время рухнул. Перетянули резинку.
Как оно было в совке? При Сталине, пока каждому грозил расстрел, все и пахали, как проклятые. Не обязательно даже из страха. Может, был и энтузиазм. А потом, когда коммунисты хватку ослабили, люди стали жить для себя — появилось и возмущение — почему мы живем не как на Западе, почему у нас убожество такое...
А рядом с Красным миром — Серебряный, где люди живут не в пример лучше, где армия профессиональная, а все остальные наслаждаются жизнью. Вот и подумай, как удержать людей от желания бежать, от желания вообще разрушить этот режим и зажить по-человечески...
Расстрелы, репрессии? Там их хватает. Но одним страхом действовать невозможно. Рано или поздно, как в Совке, прорвется возмущение. А Красный мир существует уже столетия — как?
А очень просто.
Ты читала Гумилева. Помнишь про пассионарность? В обществе всегда есть определенный процент пассионариев, когда он увеличивается — общество рвется в неведомые дали, уменьшается — люди живут как люди. Так вот, в Красном мире постоянно поддерживается высокий процент пассионариев. Высокая пассионарность.
Но рано или поздно люди размножаются, и пассионарность снижается. Герои, которые рвутся в неведомые дали, растворяются среди обычных людей, которые хотят жить по-человечески.
И вот Совет, правящий Красным миром, с каждым годом отмечал растущую опасность. Пассионарность падала. Герои и героизм набили оскомину. Люди хотели просто жить. Идеологическая накачка — дескать, мы все добудем, поймем и откроем, холодный полюс и свод голубой — была очень мощной, но всем уже на это было плевать. Люди жили для себя и семьи, развлекались, строили дачи, копили барахло... А для Красного мира это была полная погибель. Для всей их идеологии. Весь смысл жизни пропадает, если люди просто живут по-человечески.
А что с этим делать — никто не знал. Потому что с этим, с желанием просто жить по-человечески, на самом деле ничего сделать нельзя.
Но власти Красного мира придумали.
Это было преступление, перед которым меркнут любые преступления того же сталинского режима.
Они уничтожили свой мир.
То есть все было обставлено так, что это якобы была диверсия и агрессия Серебряного мира. То есть злых врагов. Но на самом деле это был заговор верхушки самого Красного Мира. Это они решили уничтожить себя самих. Свой народ. Народ, который их больше не устраивал.
Как я и говорил, Красный мир вел очень широкую экспансию. Миссионеры, военные, научные экспедиции... Постоянно за пределами страны работало очень много людей. Десятки тысяч.
Вот они и выжили, когда Красный мир был уничтожен с помощью оружия массового поражения. Очень мощное оружие, на Земле такого нет. Связано с временнЫм сдвигом. На это и был расчет — выживут только пассионарии. Те, кто оказался за пределами — они же почти все такие, денег им не платили, значит, все ради славы либо ради идей. Живущие ради идей, а не ради семьи и нормальной человеческой жизни. Они все выжили. Остальные погибли.
Мир был уничтожен ради сохранения пассионарности. Понятно, это представили как действие врага, так что Серебряный мир уже не мог отказаться от обвинения и вынужден был его принять. В глазах немногих выживших Серебряный мир превращался в страшного врага. Виновника гибели целой планеты.
Они не знали правды... Не знали и не могли узнать того, что Красный мир был уничтожен только ради сохранения пассионарности, ради того, чтобы он не превратился в мещанское, как они считали, болото..."
Ивик откинулась в кресле.
Машинально потрогала пульс — сердце колотилось бешено и гулко.
Откуда она знает, что это — правда? Откуда это чувство?
Она прикрыла глаза — под веками плясали молнии.
День Памяти. Она в ряду других детей пяти, шести лет — в вирсене. На экране — кадры из Старого Дейтроса. "В этот день дарайцы уничтожили наш мир. Погибли миллиарды людей — пап и мам, бабушек и дедушек, подростков, маленьких детей, младенцев...".
Маленький мальчик, ее одногруппник, громко, сбивчиво декламирует со сцены: "Песня молнией разящей пробивается сквозь дым. Светлый Дейтрос, землю нашу мы врагу не отдадим..." (и в воображении — дым, молнии, яркий свет, грозные, могучие воины, закрывшие собой родную землю...)
Начальная военная подготовка. Класс марширует строем. Налево. Направо. Разобрать и собрать автомат — на скорость. Надеть противогаз. Военная игра — Ивик всегда отставала в таких играх, была скорее обузой... до того, конечно, как попала в квенсен.
Алая лента, стекающая с плеча... ты зачислена в касту гэйн.
Алый шелк скользит по губам... "Клянусь Богом-Отцом всемогущим..." Присяга гэйна.
Оглушительный грохот впереди — первый бой. Чена рвет на куски снарядом. Кровавые спекшиеся куски.
Бой в Медиане — неожиданная легкость победы, дорши гибнут десятками, сотнями под дейтрийскими ударами, обращаются в бегство...
Квенсен. Постоянное ощущение голода, холода, не хочется вставать, не хочется жить, ничего не хочется. Просто надо. Надо. Невыносимо. Зубрежка. Тренировки каждый день, все болит, это привычное, нормальное состояние. Ледяная вода в умывальной.
Взгляд директора, Керша иль Роя, словно заледеневший. Страшный свист в воздухе и удары. Невыносимая боль. За что? В чем она виновата? Керш — рядом, у монитора. "Ты видишь теперь?" — "Дейтрос... он такой маленький", — "Вот именно". Пришедшее чувство обреченности — да, очень тяжело, но все это надо вытерпеть, вынести, потому что иначе погибнет Дейтрос. Он очень мал. Его уничтожили, и его приходится создавать с нуля и защищать от многократно превосходящих сил противника... Шендак, да почему этот противник до сих пор не уничтожил нас?
Или... или он никогда не хотел нас уничтожать?
И не применял темпорального винта?
"Клосс", висящий на стене в коридоре. Марк, неловко, неумело разбирающий оружие. "Да не так... смотри, это же просто".
Миари учит стихотворение: "Враг не пройдет — это знает каждый! Каждый дейтрин стоит на страже". Каждый дейтрин. Маленькая черноглазая Миари. Только что рожденный младенец. Мама с ее смешными заботами об "устройстве". Круглолицый уютный Марк, строитель-отделочник. Бабушка у подъезда на лавочке. Каждый дейтрин.
Наверное, это правильно.
Ивик давно к этому привыкла. И даже гордилась тем, что она-то — в первой линии обороны. Да, она всегда гордилась этим — быть гэйной... С того момента, как алая лента скользнула на плечо.
Но если дарайцы никогда не уничтожали Дейтрос — то меняется очень многое. Может быть, даже все... Если они и не собирались уничтожать Триму.
Если Рейта и Кларен иль Шанти вовсе не спасали Триму, а выполняли, может быть, сами не зная того, приказ Хессета... или еще какой-то тайной власти, может быть, власти хойта, стоящей за Хессетом. Если они спасали какой-то там "дух пассионарности". Что ж, очень логично. Оглушающий, почти смертельный удар — и новая версия Дейтроса. С Ивик в свое время тоже так поступили, как только у нее появились неудобные вопросы... Ее били так, что она едва не умерла. Что ей было уже все равно, ей было не до вопросов, ни единой мысли в голове, только бы не было так больно. А потом, после этого объяснили дейтрийскую версию мира. Керш, несомненно, верил в то, что говорил. Мало того, он говорил правду — Дейтрос и в самом деле очень мал, и если не напрягать все силы, ему не выжить. А для напряжения всех сил нужен большой процент пассионариев... А он обеспечен гибелью Старого Дейтроса... Та же самая ситуация — ударить так, чтобы уничтожить всех неугодных Хессету, всех простых довольных жизнью мещан, а оставшимся объяснить, зачем нужно теперь напрягаться и забыть о себе и о человеческой жизни...
Шендак, как все логично складывается.
Ивик остановившимся темным взглядом смотрела в монитор. Неужели это правда?
— Привет, ласточка, — Кельм радостный, ледяной, морозный, присел рядом с ней на корточки. Ивик обернулась к нему.
— Ты чего грустная? Знаешь что? Я убил Васю.
— Да? — Ивик покачала головой, — что, уже можно?
— Да, разрешение получил. Так что вот. Вел он себя перед смертью, как последнее дерьмо. На все был готов, чтобы выжить. Рассказал много полезного... достаточно было чуть припугнуть. Жаль только, умер слишком быстро. И безболезненно.
— И слава Богу, — Ивик легко обняла его за шею, — все хорошо. Ты молодец.
— Мне очень хотелось его убить, — тихо сказал Кельм, — за тебя. Такое... такое нельзя прощать.
— Спасибо, — сказала Ивик, — давай поедим? Со вчерашнего еще холодец остался. И мясо.
Они не могли больше ничем заниматься. Монитор мерцал на журнальном столике, тоже недавно купленном. Они сидели на диване рядышком и говорили. Не слишком близко, не соприкасаясь — только рука лежала в руке.
И тогда Кельм, запинаясь и мучаясь, рассказал Ивик о переговорах и об Эльгеро.
— Но... может быть, эти переговоры ведутся с санкции командования?— тихо сказала Ивик.
— Конечно, я подумал об этом. Но понимаешь, это слишком маловероятно. Об этом знало бы мое командование. Мне давно приказали бы прекратить... если это санкционированные, нормальные переговоры, если это не предательство — то зачем мне было бы выслеживать их?
Ивик молчала. Еще один камешек ложился в мозаику.
— Я одного не понимаю — почему иль Рой? Почему он? Ты знаешь его. Какие мотивы у него могут быть, вот чего я не понимаю.
Ивик открыла рот. И закрыла. До этого дня она тоже не могла бы ответить на такой вопрос.
— Какие? На что его могли купить? Корысть? Ерунда, это невозможно. Шантаж? — Эльгеро не из тех, кого можно запугать. Идейные соображения — опять же... Господи, Ивик, иль Рой — лучший человек, кого я знаю. Понимаешь? Самый чистый, самый... настоящий. И что? Не понимаю!
