— Примите и ядите, — сказал он, — сие есть Тело мое.
И без всяких церемоний протянул лепешку сидящему рядом сиббу. Тот спокойно откусил и отдал хлеб Ивик. А священник передал по кругу чашу с вином.
Странное это было Причастие, Ивик никогда не испытывала такого, и не знала, совершилось ли Таинство, и все ли тут правильно — но и хлеб, и вино, были необыкновенно вкусными.
Почему-то стало легко и просто. Ивик перестала напрягаться, перестала думать о правильности происходящего, и общение больше не напрягало ее. Они ели всякие разносолы, и со смехом болтали обо всем подряд.
— Какое платьице, однако! — Аллора погладила Ивик по плечу, та вздрогнула, потому что прикосновение показалось ей двусмысленным... учитывая ориентацию Аллоры... и даже отчего-то приятным.
— Любовник подарил, — пояснила Ивик. Девушки засмеялись.
— Не бедный, наверное, любовник-то...
— Главное — не жадный, — заметила Ивик.
— О, это точно — главное, — подтвердил Лари.
— Выпьем? — Кир разлил вино, принесенное Ивик, по бокалам.
— Еще с винтом хорошо, — Лари полез в карман, вытащил блистер с белыми капсулами, — но мало у меня...
— Какой тебе винт, — сказала Аллора, — мне, по-моему, и так уже хватит.
— Правда, такое чувство, что мы и так уже пьяные, — тихим, будто сдавленным голоском произнесла Нила.
— Да, что-то в этом есть... я вот читал дейтрина одного, он про это пишет что-то. Кир, помнишь, ты же мне и дал... иль Лик, что ли?
— Шанор иль Лик! — полувопросительно, пораженно воскликнула Ивик.
— А ты откуда знаешь? — удивился Кир, — это не для широкого распространения было...
— Знаю. Случайно.
Они обменялись взглядами, но подробно сейчас говорить об этом было некогда. Лари поднял бокал.
— За Рождество!
— Отлично!
Они выпили за Рождество, чокнувшись бокалами, и Ивик то ли от вина, то ли еще от чего показалось, что сидят они все пятеро — близко-близко друг к другу, и она давно уже этих людей знает, и ей с ними — легко. Хорошо бы встретиться еще, подумала она, ощущая внутри острое сожаление — нет, не встретятся... разве что можно их завербовать, но этим, наверное, и так занимается Кир, ведь он связан с Кельмом. В общем, не ее ума это дело. А жаль... Они такие классные — непонятно, почему.
Или в вине все же что-то было? Так ведь и до вина она себя чувствовала так же. Лари негромко рассказывал сидящей рядом Ниле, как правильно делать вот этот желтый соус к птице, оказывается, он этот соус и готовил; Аллора разглядывала бусы — вернее, четки, но не канонические, замаскированные под бусы, лежащие на столе; такие вот Кир и мастерил, и такие подарил каждому на Рождество, Ивик достались нежно-голубые, подходящие к платью. И не надо было заботиться о разговоре, не надо было ничего стесняться, все было правильно и хорошо. Можно и просто молчать вместе. Разглядывать свечи, десятки свечей расставленных на столе, отражающихся в темно-красном вине, в блюдах, в стекле, в зрачках празднующих.
Кир поднялся и принес клори. Протянул Ивик.
— А ну-ка давай, давай, — обрвался Лари, — как там у вас в Дейтросе принято...
В Дейтросе существовали десятки рождественских песен — целая культура, и каждая песня — как жемчужина. И без них праздник — не праздник. Ивик смущенно поглядела на дарайцев. На самом деле эти песни надо бы перевести. Но никто пока не озаботился.
— Ничего, что я по-нашему спою?
Дарайцы наперебой заверили, что наоборот — хорошо, что они с удовольствием послушают. Ивик стала играть вступление, легкую, звонкую мелодию "Младенца".
Он был из плоти, он был из крови, он мёрз — зима
И на младенца сквозь дыры в кровле смотрела тьма
Дым над трубою свивался в кольца крутил, вертел
Звенели мухи и колокольцы, не спал вертеп
Не спали люди, трава, деревья, речная муть,
И ночь стояла, от удивленья забыв уснуть
(М.Протасова)
Ивик пела рождественские песенки — одну за другой. Дарайцы тихо, молча слушали, а Кир помогал ей своим высоким тенором, голос у него был не то, что поставленный, но вполне приличный.
— Ну а из вас кто-нибудь может? — спросила она потом, смущенная вниманием, которое ей доставалось. Лари крякнул, протянул руку за инструментом.
— Попробую, ну-ка...
Он немилосердно и фальшиво рванул струны, Ивик едва сдержалась, чтобы не сморщиться. Ничего-ничего, можно привыкнуть. Лари, скорчившись, неравномерно и резко брал основные аккорды. видно, что-то подбирая, то и дело ошибаясь и призывая при этом Проклятого... В итоге неловкие пальцы встроились в какой-то ритм, и под этот смутно напоминающий мелодию грохот Лари запел.
Голос у него был хриплый и очень громкий, в аккордах он врал на каждому шагу, но при этом — совершенно не стеснялся, орал вовсю, и это Ивик нравилось.
Песню она уже слышала — это был рейк, одна из довольно поздних песен Ликана.
Последние мысли в голове забубенной,
Последние гвозди в исхудалые руки;
Я был этой ночью у постели влюбленных —
Там вонь, духота и неприятные звуки...
Довольно с нас обещаний
Продажных сытых вождей,
Довольно пустых мечтаний,
Довольно чужих идей.
Вперед молодое племя —
Далек еще смерти час
Мы убиваем время —
Время убивает нас.
(Я.Мавлевич)
Они как-то оказались на маленькой кухне вдвоем — Ивик и дейтрийский священник. В комнате стоял гул голосов, прислушавшись, Ивик уловила резкий, громкий голос Лари, о чем-то спорившего с Аллорой.
Ивик опьянела, хотя вроде и выпила немного. Отец Кир что-то говорил, что-то малозначащее, она кивала. Хойта сидел напротив, прямой в своей белой одежде, в хайратнике поверх пестрых длинных прядей, с кольцом в носу. Смотрел на нее внимательно, сцепив руки с длинными пальцами на столе. И было это странно — будто не со священником сидишь, а с каким-то бродягой, и можно быть откровенной, но не так, как на исповеди — не перед высшим, давящим на тебя авторитетом, а как по пьянке, с незнакомцем, которого больше и не увидишь.
Он вдруг спросил, откуда Ивик знает иль Лика. Ивик рассказала.
— Вот оно как...
— Я не думала, что его записи сохранились.
— Так ведь он до ареста вполне официально издавался... Немного, но... И потом, есть самиздат. Знаешь, он был умный человек, иль Лик.
— Его убили ни за что. Он был ни в чем не виноват.
— Ивик, таких людей не убивают ни за что. Он был виноват. Не во всякой там ерунде, конечно, которую ему навешали... Но я думаю, что такого человека просто не могли не убить.
— Я хотела вставить в роман цитату из него... маленькая еще была, глупая. Священник в квенсене мне объяснил, что это неправильно. Там, понимаешь, он писал, что суть жизни христианина — противостояние злу... ну и так далее, помнишь?
— Конечно. " Каждый из нас должен стать гэйном. Каждый должен встать на пути зла, затопившего мир, потому что каждый — воин"...
— Это все хорошо звучит, — горько сказала Ивик, — но я не знаю... Священник объяснял, что нельзя это... акцентировать на зле. И нельзя противопоставлять себя лично злу, потому что мы всего лишь люди, а зло побеждает только Христос... А мы должны стараться не грешить... А я не могу, Кир. Вот не могу. Я сама думаю, что то, что я делаю, как я живу — это правильно. Но ведь и это гордыня, как я могу сама судить о добре и зле? Я запуталась. Я совсем не могу больше... Да, мы все грешны... — она хлопнула по столу ладонью. Кир прижал ее руку, посмотрел в глаза.
— Подожди, Ивик. Все сложнее. Все это не так.
— А как — если не так?
— Иль Лик был прав, Ивик. Зло, затопившее мир! То, что мы называем грехом — это и есть зло, затопившее мир. Мы живем в атмосфере зла, понимаешь? Оно везде. Все эти бездумно заимствованные у триманцев монашеские практики... как ты можешь очистить себя от зла, если оно — везде, вокруг, ты дышишь злом, оно — в твоих близких, самых близких людях, в соседях, вообще везде? Монахи потому и пытались уйти от мира. В пустыню уйти! В пустыне нет зла, верно, и там можно себя очистить, и ведь были люди, которые очищались и становились чудотворцами... Иисус тоже не зря в пустыню уходил. А монастыри, кстати. чаще всего превращались в рассадники того же зла! Даже почти всегда, наверное.
— А как же? — жалобно спросила Ивик, — как тогда?
— Вопрос только в том, увеличиваешь ты количество зла в этом мире или уменьшаешь... вот и все. Избавляешь от страданий — или заставляешь людей страдать... А все это очищение... списки грехов... ерунда это. Не обращай внимания.
Лицо Кира, чуть искаженное, плавало перед ней... Мы все-таки перепили, подумала Ивик.
— Ты все равно неправильный! — сердито сказала она, — надо называть грех своими именами! Нормальный священник сказал бы, что я это... живу в прелюбодействе... А эти, там — она кивнула в сторону двери, — и вовсе. А ты...
— Да, нехорошо! — согласился Кир, — с блудницами и мытарями, какой позор...
— Нам говорили, что они все исправлялись и начинали новую жизнь! И вообще — а как же апостол, он же писал, что эти... как их там — блудники и прочие царства Божия не наследуют...
— Знаешь, почему он это писал? Потому что в общине той, коринфской, таких было полно. Такие туда и шли... Думаешь, туда шли тогда приличные отцы семейств, или тем более, матери, нормальные, зажиточные, порядочные люди? Не-ет, Ивик. Порядочные люди — они туда не шли, и сейчас не пойдут... Им и так хорошо. Их и так все устраивает...
— Не знаю, нам другое говорили.
— Так это вранье, понимаешь? Знаешь, что писал один римский критик христианства, Цельс? Сейчас... "Христиане же скажут — придите к нам те, кто грешили, те, кто дети и дураки, те, кто несчастные и убогие, и вы войдете в царство небесное: мошенник, вор, негодяй, отравитель, осквернитель храмов и гробниц, это их новообращенные". Думаешь на пустом месте он так говорил?
— В Дейтросе все порядочные как раз ходят в церковь...
— Как только в церковь начинают ходить все порядочные, так она начинает гибнуть, Ивик... это закон. Она не погибнет до конца, понятно, но она... в общем, потом начинаются всякие неприятности.
— Не понимаю, — Ивик оперлась о ладони лбом, — ничего не понимаю! Я думала, все наоборот...
— За Христом идут проклятые. Понимаешь — проклятые этого мира! Те, кому в этом мире плохо. Они ищут надежды... Посмотри на этих — они все такие. Блудницы, алкаши, гомики, замученные нищетой, бездомные... Они уже не могут скрывать, как им плохо — они бегут, они готовы на все, лишь бы прекратить свою муку... И вот тогда, — худая ладонь сжалась в кулак, — тогда Христос подходит к ним и говорит — вы тоже люди, шендак! Вы — мои братья. Пошли вместе! И они идут...
Он помолчал, а потом сказал спокойно.
— Ты ведь тоже такая, Ивик. Ты только скрываешь это от себя.
Ивик смотрела на хойта расширенными глазами, бессильно бросив руки на стол.
— Слушай, Кир, а вот если тебя здесь убьют — то как, причислят к лику святых?
— Сомневаюсь, — фыркнул он, — из меня святой, знаешь, как из козла скрипач.
— Меня тоже не причислят, — сказала Ивик, — и никого из нас. Мы же гэйны... нам положено.
Кир протянул ей руку и торжественно ее пожал.
— Очень рад, что мы друг друга понимаем.
В приемной грохотал телевизор. Ивик приводила в порядок отчетность. Поздними вечерами клиентов почти не бывало. Это не значит, что нет работы, конечно. Надо привести в порядок "гробы", продезинфицировать каталки, заняться документацией, протереть шкафчики... И попробуй сделай что-нибудь не совсем идеально — обязательно последуют нарекания. Тайс или кто-нибудь из начальства заметит. Ивик плевать на нарекания, конечно, но почему-то все равно неприятно.
К счастью, сегодня с ней дежурили две девочки-практикантки. Девочек Ивик отправила мыть и пылесосить "гробы". Сама уселась за компьютер. Уму непостижимо, сколько писанины сопровождает каждый случай убийства. Все же дарайцы — знатные бюрократы. Начальница на днях сделала общий выговор: комиссия проверила документацию и выяснила, что документация ведется безобразно. Мы все должны больше уделять этому внимания! Вносить все детали бесед с клиентами. Заполнять все графы, а не только те, которые мы привыкли заполнять. Вносить также медосмотр. Правильно, грамотно формулировать. Ивик с легкой гордостью улыбнулась. На днях коллега сказала ей:
— Удивляюсь. Ты дейтра, а пишешь куда грамотнее нас.
— Мы изучали дарайский в школе, — скромно ответила Ивик. Действительно, писала она и по-дарайски неплохо. Несравнимо, конечно, с родным языком. Хуже, чем с триманскими. На дарайском она никогда не рискнула бы творить. Но все же — грамотно, прилично. Отчего почти все коллеги, закончившие, вроде бы, Свободную школу, писать толком не умеют — это другой вопрос...
Вот девочки-практикантки — только что вышли из Интеграционной. Это еще хуже.
Ивик оторвалась от работы. Что-то назойливо лезло в мозг, мешало, раздражало... Шендак, так это же телевизор. И чего она мучается? Девочки ушли, коллег нет. Никакой необходимости терпеть всю эту ерунду... Неужели им такое нравится?
Ивик присмотрелась. На экране кривлялись певцы — отчасти голые, отчасти затянутые в тонкую блестящую ткань. Свет накатывал радужными волнами. Однообразная громкая музыка мучила слух. Знаменитая ли это группа или какие-нибудь начинающие? Какая разница, все совершенно одинаково. Безлично.
Ленивчик лежал тут же, на столе. Ивик потянулась и выключила ящик. Сразу стало тихо и покойно. Как, собственно, и должно быть в Колыбели, обители смерти...
Вот так ведь всегда, подумала Ивик. Сначала этого не замечаешь. По сравнению с другими впечатлениями — барахлом, продуктами, чужеземным богатством — все это кажется мелочью. Но потом, мало-помалу, начинает проникать в сознание серость.
Ты чувствуешь разницу.
Первое время музыкальные композиции, фильмы, картины даже могут показаться оригинальными и интересными. За счет непривычности — они не такие, как в Дейтросе. Пока ты не услышишь тысячный раз — одно и то же: чуть-чуть другая мелодия, другой ритм, но суть и смысл — те же самые. Пока не посмотришь десятый фильм — отличающийся от первого лишь именами героев, незначительным отличием в чертах лица и цветом их одежды. И возможно, местом и временем действия. Где бы действие не случилось: в прошлом, будущем; в любом месте Дарайи, в других мирах, все равно герои одни и те же — у них одинаковые лица, выражение глаз, они одинаково думают и говорят одними и теми же словами. Типажи.
И серость, серость, беспросветная слабость любого образа... Такое впечатление, что они нарочно отбирают только самые убогие творения. Но все еще хуже — в Дарайе ничего другого и не бывает.
Это мелочь. Этого не замечаешь. Какую роль играет искусство в жизни среднего человека? Почти нулевую. Развлекательную. Без него можно обойтись. Но постепенно впечатления накапливаются.
И ты вспоминаешь Дейтрос, где каждая книга — открытие, каждый рассказ — откровение, фильм — открывает новую грань мира; каждый музыкальный отрывок, даже легкий и развлекательный, тревожит и будит душу. Где так мало глянцевой красивости, но на каждом шагу — красота.
