Белый вальс Смерти

— Пустое. Рации в Запрудье нет, а телефонные провода мы срезали, не дураки. Мы вообще там провода много накромсали, сгодится сапёрам. А к заводу мы ещё наведаемся, там нива не паханная.

— Думаешь, будет так же легко.

— Так конечно уже не будет, но судя по всему, немцы все силы сконцентрировали в нашей округе, а в других местах всё на местную полицию скинули. Да, полицаи там гораздо наглее, чем наши — видно силу за собой чуют. Надо бы несколько рейдовых групп по дальним окрестностям запустить, только серьёзных, может даже с миномётами. Поспрошать у местных кто особо безобразит, да и в расход их. Заодно и внимание отвлечём.

Со стороны замёрзшего брода раздались тревожные выкрики. Мы с Калиничевым сразу бросились туда. Встретили четверых явно измученных бойцов, видно было по тому, как они с трудом шли на лыжах, таща двое носилок.

— Кто старший? — тут же выкрикнул Василий.

— Младший сержант Кулик! — ответили с носилок.

— Что произошло?

— В засаду попали. Метлин мёртв, меня и Тарасова ранило. Как Каповищи проходили заметили немцев, обстреляли, одного как минимум зацепили, а через полчаса сами под Пиховщиной под пулемёт попали. Еле ушли.

— Метлин точно мёртв?

— Да, его тоже вытащили, уже труп. Потом спрятали, сил уже не было ещё и его переть. Тарасов сначала сам шёл, но потом и его нести пришлось, а меня сразу в ногу.

— Хорошо, быстро в санбат. Только всё нормально прошло, — это он уже мне. — И тут на тебе.

Подбежавшие красноармейцы уже перехватили раненых и уносили вглубь лагеря.

— Жизнь она, Василий, как зебра — полоса белая, полоса чёрная.

— Знаю, говорил ты уже, и про жопу в конце тоже.

— Ну, до этой части тела нам пока далеко, но стоит быть готовыми. Так и не нашёл в их системе патрулирования никакой схемы?

— Нет, всё дорогу из головы не выходит. Если бы это были немцы, то что-нибудь нащупали, а так они, похоже, не глупее нас. Ты сразу предупредил, чтобы у нас никакой схемы не было, они, наверно, тоже это поняли, как пару раз мы их на маршрутах зацепили — и как отрезало.

— Надо их на выдвижении из города брать.

— Опасно. Они быстро растекаются, а на окраине сами можем под удар попасть.

— Ладно, есть у меня одна мысль, но она мне не нравится самому.

— Слишком опасно?

— Не для нас.

Тихвинский сделал морду кирпичом и сунул документы часовому, тот глянул одним глазом и вернул их обратно. Я тронул машину мягко, слава богу, что груза не много и закреплён он хорошо — ну что такое восемь пятидесятикилограммовых авиабомб для 'Блица', семечки.

Второй сложный этап, инфильтрацию в город, прошли без проблем, как и первый — подогнать машину к городу с запада. Для этого пришлось прилично километров по округе накрутить. По ненаезженным дорогам и просёлкам. Из-за этого везли с собой полтора десятка бойцов, которые и толкали машину, когда она умудрялась завязнуть, а умудрялась часто. Людей высадили всего в паре километров от пригородов, когда дорога приняла хоть немного похожий на себя вид. Там же Крамской настроил и механизмы подрыва — целых три разных видов, один даже химический, в который надо залить полбутылки кислоты прямо перед употреблением. Так что теперь мы с Тихвинским ехали на огромной бомбе, которая теоретически сама по себе взорваться не может, а вот про практическую сторону данного процесса гарантий никто дать не готов.

До казарм гарнизона, расположенных в школе доехали без проблем. Тихвинский выскочил из машины и за полминуты, тыкая бумагами и взрыкивая, убедил часового, что машине место как раз в школьном дворе. Махнув мне рукой, давая разрешение на въезд, сам развернулся и быстрой походкой двинулся прочь.

Точка, где я должен был оставить машину, была определена заранее. Точнее не точка, а некий район около стены, где под прямым углом сходились две школьные постройки. К этому углу машину задом и подогнал, даже если кто и захочет заглянуть внутрь, то это не так легко будет сделать. Быстро приподнял сиденье, где раньше восседал старший машины, дёрнул две чеки и опростал бутылку кислоты в нужную ёмкость. А вот теперь надо делать ноги — Крамской божился, что пятнадцать минут у меня будет, но и полчаса может пройти запросто, наши кустарные взрыватели не обладали точностью хронометров.

— Куда мой обергефрайтер убежал? — спросил часового, делая вид, что никуда не спешу.

— К интендантурату Мезьеру пошёл, чего-то ему там завизировать надо. Сказал, что тебе тоже к нему идти.

— А я погреться думал. Жаль. А куда идти-то?

— Сейчас по улице налево, а через два квартала ещё раз налево. Там найдёшь. Чего привезли-то?

— Военная тайна, — я грустно хлюпнул красным распухшим носом и вытер слезящиеся глаза. — На самом деле какие-то матрасы и доски.

— А, — обрадовался часовой. — Пополнение намечается, это хорошо. Надоело уже через день на ремень.

— Чего так, людей не хватает?

— Ага, у нас тут бандиты совсем озверели в своём лесу. Наших три четверти каждый день эти леса прочёсывают. И что ни день, то либо убитого, либо раненого притаскивают, а когда и не одного. Зато партизан этих уже с тысячу перебили.

— Ух ты, молодцы! У вас тут гляжу, хуже чем на фронте.

— На фронте сейчас тоже не сахар, но и мы тут не отсиживаемся.

— Ладно, пойду я, — говорю, поправляя прикрывающий шею, подбородок и рот шарф. — Обергефрайтер злой сегодня.

— Я заметил. А ты чего такой больной и за рулём?

— Некому. У нас две трети роты под Москву забрали. Зато мне машину из нового пополнения дали.

— Да, я заметил, что краска свежая. Номера и тактические знаки тоже.

У, гад глазастый.

— Сам только вчера рисовал. У вас сегодня праздник будет?

— Конечно, Новый год грех не отметить. Надеюсь последний военный.

— Точно, желаю, чтобы как можно больше ваших в следующем году совсем не воевало.

Да, идеально было бы рвануть их именно ночью, но опасность разоблачения нашей закладки сильно возрастала. Ничего, их и сейчас в казармах полно, вон в окна выглядывают. Всё-таки удачно, что между Рождеством и Новым годом немцы решили снизить активность, подкормиться и отогреться. Нет, они и сейчас по лесам нашим шарятся, но стало их много меньше.

Свернул я налево, но к Мезьеру конечно не пошёл — в одном из переулков меня ждали розвальни с сеном, в котором уже сховался Евгений.

— Помчали, Степан, — скомандовал я Глухову, когда устроился рядом с Тихвинским и выплюнул комок смолы, долженствующий изображать флюс.

Вообще в этот раз я прибег к мимикрии основательно, кроме своих способностей привлекая и подручные средства. Естественно, без них мог бы и обойтись, но не стоило так сильно отсвечивать. Флюс из смолы, кстати, предложил Зиновьев. Не такая уж и гениальное предложение, но стоило пойти на поводу у старшины, пусть считает себя талантливым придумщиком.

С момента взвода взрывателей прошло уже двадцать две минуты. Мы, что взрывная команда, что мужики из Залесья сидели вокруг самовара и пытались пить чай. Точнее мы с Тихвинским, уже переодетые, пытались, а остальные нормально себе пили и заедали натуральными баранками. Дело в том, что из соображений секретности, прибывший вчера 'дровяной обоз' был не в курсе нашей сегодняшней операции, но всё равно мужики поглядывали на нас с интересом — понимали, что телодвижения наши неспроста.

И тут шарахнуло! До школы было не меньше полукилометра, но удар был силён, особенно полами по ногам, причём этот удар пришёлся чуть раньше, чем грохот от взрыва. Что-то зазвенело и посыпалось на пол. С резким щелчком треснуло стекло в оконной раме. Степан поглядел в нашу с Евгением сторону уважительно и слегка ошарашено.

— Ну, вы, блин, даёте!

Отвечать ничего не стал. Чего я на самом деле могу сказать? Жаль, не удастся сегодня вечером к Ольге проскочить, вряд ли после нашей диверсии ей поспать придётся — хирургу работы на всю ночь должно хватить. И, остался ли жив часовой? По сути, не должен, до него там меньше тридцати метров было, даже если сменился, то тоже вряд ли — машина возле караулки немецкой как раз и стояла. Меня он фиг признает, я опять имел вид желтомордого задохлика с синяками под глазами, а вот Женю нужно снова перегримировывать. Но для этого у нас всё было, по крайней мере пара свежих фингалов ему не помешает.

— Степан, тебе придётся с Евгением немного подраться. Смогёте?

— В лучшем виде отделаю.

— Но-но, у меня второй разряд по боксу, так что отделаю тебя как раз я.

— Забьёмся?

Ну, прямо как дети.

— Так, бить будете по очереди. Аккуратно, но сильно. Понятно.

Народ поскучнел — ну да, выпить, закусить, подраться, что ещё надо, чтобы снять стресс.

— Что с листовками? — спросил у Фефера.

— Передал. Сказали: спасибо, но мало.

Триста листовок для города это конечно капля в море, остальное ушло на просвещение окрестностей.

— Про бумагу спросил?

— Клятвенно обещали что будет. Сам Павел Ильич обещал кровь из носа.

— Кто?

— Да Лиховей.

— Кстати, как прошла встреча?

— Нормально, как вы и обещали, даже не удивился.

— О беседе с командованием не просил?

— Нет, даже не упоминал. Завтра должны были ещё раз встретиться, но боюсь после этого, — Герман мотнул головой в сторону окна. — Не получится. А чего рванули-то?

— Угу, вероятно многие сегодня и завтра будут сильно заняты. А сегодня из дома лучше не выходить. А рванули казармы.

— Сильно!

Как бы подтверждая мои слова, за окном раздался выстрел, затем ещё два и короткая автоматная очередь. Нет, дома лучше.

Стрельба на улице, хоть и редкая велась до ночи, ночью же только усилилась — похоже немцы здорово перенервничали и палили по каждой тени.

Количество немецких патрулей в городе не возросло, но теперь они передвигались не меньше чем по пять человек. Похоже, сегодня в лес никого не погнали или наша диверсия не удалась — слишком уж много немцев на улицах. Документы, пока дошёл до госпиталя, проверили трижды. У входа так же стоял усиленный пост из трёх солдат. Снега перед входом почти не было — какая-то смёрзшаяся темно-бурая масса. Промурыжили меня на входе минут двадцать, но в здание госпиталя всё ж таки пустили. Первое ощущение это запах! Такого насыщенного запаха карболки, крови и гниющей плоти раньше здесь не было. Амбре было много сильнее чем в наших санитарных землянках.

Просидев ещё два с половиной часа, наконец, увидел Ольгу, точнее её полупрозрачную бледную тень. Да уж, измотали сивку крутые горки. Даже радости в глазах, при виде меня не появилось, одна глухая усталость. Это что охлаждение чувств или, правда, до того умаялась?

Поговорить нормально не удалось. Оля сунула мне в руку какую-то коробку и шепнула что через пару часов, если ещё чего не случится, будет дома. Коробка была увесистой, кроме таблеток там оказались и ключи. За два часа сумел, ничего не спалив, ну если только излишне пережарил, приготовить сносный обед.

Хозяйка не вошла, а чуть ли не вползла в дверь.

— Я спать...

Э нет, так не пойдёт.

— Ты когда ела в последний раз?

— Не помню. Вчера...

— Тогда ещё полчаса без сна переживёшь.

Пришлось сначала умыть девушку ледяной водой, а затем кормить едва ли не с ложечки. Всё же я чувствовал за собой вину — работы хирургам госпиталя мы подбросили порядком. По словам очевидицы, что клевала носом передо над тарелкой, после взрыва в госпиталь доставили тридцать два человека. Но это было просто последней каплей, до этого в течении месяца нарастающим потоком везли раненых. В основном из-под Москвы. В последние дни этот поток особенно усилился, и что самое неприятное для хирургов, массово пошла гангрена. До того тоже попадались запущенные ранения, но сейчас, вероятно, на фронте истощились запасы медикаментов и перевязочных материалов, кроме того большое количество обморожений, вносило свою лепту. Вот почему у них вонь такая стоит.

— Каждая ампутация, это не просто кошмарная работа, где кровь, гной и вонь, — произнося эти слова девушка продолжала монотонно жевать, похоже это никак не действовало на её аппетит, да и аппетита того было чуть-чуть. — Это ещё слёзы и крики. Здоровые мужики ревут как дети, отказываясь от ампутаций. Им объясняют, что иначе они просто умрут, но сначала сгниют заживо, но те ничего уже не понимают. Я помню, как такие же немцы ещё осенью шутили и пытались заигрывать, сейчас их как будто подменили: худые, обмороженные, глаза затравленные. Костя, по-моему в них что-то ломается, не во всех, но во многих попавших к нам.

Ну да, ещё месяц назад это были победители, пусть даже кому-то из них и не везло, но теперь из несущих смерть и боль они превратились в эти смерть и боль принимающих. Тяжело — из сверхчеловека в измученного болью и страхом калеку.

— В городе тоже всё плохо... — глаза у Ольги уже закрылись и теперь она отхлёбывала теплый напиток из морковного чая скорее на ощупь. — Медикаментов нет, а среди гражданских тиф, скарлатина, пневмонии, грипп, даже несколько случаев холеры. В таких условиях почти всё это смертельно. Вы у себя там внимательно...

Её голова окончательно упала на грудь и девушка засопела. Раздевать не стал, просто перенёс на кровать и укрыл получше. Похоже, она так проспит сутки. Если дадут, конечно.

Проснулась Оля к вечеру, точнее встала по нужде. Тут я уже усадил её ещё раз за стол, за которым она уже кое-как проснулась.

— Никто не приходил?

— Стучались пару раз. Ты не слышала, а я не вылезал. Тебя насколько отпустили?

— До утра. Ты извини, но я сейчас поем и опять спать — неизвестно когда следующий раз домой попаду.

— Да ничего, я терпеливый. Если что я знаю недалеко один бордель. Так себе конечно, но при длительной голодовке...

— Ого, — в голосе девушки прорезался язвительный интерес, хорошо — значит оживает. — Это с каких это пор ты стал подобными заведениями интересоваться.

— Точно пору не скажу, но интерес давний, наверное, а вот само заведение с месяц как обнаружил. Не понравилось, пришлось одну особу из местного личного состава даже силой забрать. Вам, кстати, медсёстры не требуются в госпитале?

— Ты разговор на медсестёр не переводи.

— А я не перевожу, я его для того и завёл. Надо одну девушку на работу устроить, а то по моей милости она теперь безработная, хотя точно могу сказать, что работа та ей не нравилась. А к вам в госпиталь, небось, без протекции никак?

— Медсестрой вряд ли, санитаркой можно попробовать. А теперь рассказывай, что за история.

По мере рассказа, едко-гневный взгляд слушательницы всё более теплел, пока в уголке одного из глаз не показалась слезинка.

— Ладно, пристрою я твою Джульетту, Ромео, но гляди — если что я на ампутациях руку набила. Колонку топил?

— Да, но может уже не очень горячая.

— Тогда я мыться, и если в процессе не сильно устану, то, может, и не сразу усну. Лови момент.

— Ага, всё таки опасаешься, что в бордель ночевать уйду? Или поняла насколько я лучше, чем грелка.

— Не льсти себе, человек-грелка, это всё мягкое женское сердце, которое тебе удалось разжалобить своей сказкой.