Белый вальс Смерти

Белый вальс Смерти

Когда на смерть идут,— поют,

а перед этим можно плакать.

(Семён Гудзенко — поэт-фронтовик)

В море соли и так до черта,

Морю не надо слез.

(Андрей Вознесенский — просто великолепный поэт)

Глава 1.

Телега, запряжённая меланхоличной невысокой лошадкой, неясного, по природе запылённости и общей неухоженности, цвета, неторопливо приближалась к пропускному пункту. Двое часовых, шутце и гефрайтер, негромко обсуждали что-то явно не сильно интересное, судя по скучающему выражению из лиц. Хотя нет — они скорее не скучали, а были утомлены. Усиление сняли только два часа назад, а до этого эсэсовский штурмманн приданный, а точнее поставленный следить, их посту, успел достать до печёнок своим снобизмом и неприкрытой наглостью. Полдня пришлось лазить по телегам и обыскивать всех подряд русских, проходящих через пост. Ладно бы ещё женщин, но лапать мужиков! Урод! Причём, хоть бы какой толк был — как этот придурок взъелся, когда Карл взял кусок сала с телеги у русского, чуть ли военным судом не грозился. У этих 'чёрных' совсем голову выстудило? Отто сплюнул на землю и махнул рукой подъехавшему убогому транспортному средству, требуя остановиться — скоро смена, а ничего приличного к ужину нет, без хорошего куска свинины жрать то варево, что готовит новый повар, просто невозможно.

— Halt! Papier! (Стой! Бумаги!)

Бородатый русский тут же засуетился, протягивая документы.

— Я бургомистр Говоров. А это племяш мой, вот здесь я на него сам бумажку выписал. Образованный — жуть! Студент! По-вашему шпрейхает, закачаешься. Переводчик.

Из всего, что болтал русский, Отто понял только то, что мужик числится бургомистром какой-то занюханной деревеньки, что было совсем не важно. Во-первых, он пропускал его уже не в первый раз, а во-вторых, так было написано в документах. А вот молодой парень, сидящий рядом с бургомистром, активно не понравился — не было в его взгляде страха и угодливости, которые немец привык видеть в глазах русских.

— Aufstehen! (Встать!)

Бургомистр сжался, а глаза его забегали из стороны в сторону. Парень же мягко соскочил на землю и встал без движения, уставившись прямо в глаза. Несмотря на отсутствие страха, взгляд его не нёс угрозы, которую хоть изредка, но Отто замечал, в бросаемых на него взглядах некоторых русских, особенно освобождаемых им от излишков продуктов и противного деревенского шнапса. Парень смотрел внимательно, но в тоже время как-то отстранённо, как будто всё происходящее его не касается. Как это у него получалось, понять невозможно.

— Papier! (Бумаги!)

— Так я же говорю, господин унтер-офицер, вон я ему выписал папиру! — снова засуетился мужик, указывая на документы в руках Отто.

— Russische papier! (Русские документы!)

По-возрасту парень вполне подходил под службу в армии, да и причёска какая-то странная у него. Русские же солдаты имели из документов, только зольдбухи. Правда если он какой-нибудь крестьянин, то у него может не быть никаких документов вообще, но тогда его можно просто сдать эсэсовцам для разбирательства. Но парень спокойно сунул руку в карман чистого, но повидавшего жизнь пиджака, и вытащил небольшую книжечку, в которой без труда узнавался русский документ — так называемый паспорт.

— Ich bin Student. Nicht ein Militär. Moskau. Studieren. ( Я студент. Не военный. Москва. Учиться.)

Акцент у этого русского был просто ужасен. Покрутив в руках документ и сличив фотографию, Отто задумался.

— Господин офицер, племяш это мой. Слышал как шпрейхает? Во! — мужик показал оттопыренный большой палец правой руки, одновременно левой протягивая завёрнутый в кусок материала приличный по размеру свёрток. — А это вам, закусить. Швайне. Вкуснющая, пальчики оближите.

Карл быстро принял свёрток и махнул Отто рукой. Мол, чего встал, пропускай. Молодой русский был подозрителен. Как-то знакомо он двигался, хотя это наоборот успокаивало, как будто тот человек с похожей моторикой, был не опасен, а наоборот внушал доверие. Так и не разобравшись в своих чувствах, караульный протянул документ русскому и решил выкинуть всё произошедшие из головы.

— Schnell! (Быстро!)

Молодой легко вспрыгнул на телегу, старый щёлкнул вожжами, негромко прикрикнув на лошадь, и телега медленно покатилось в сторону городских домов.

* * *

— Эх, Костя, за ногу тебя, кому я говорил — сделай морду попроще, пожалостливей.

— Нормально всё прошло Кузьма, ну какая жалостливая морда у московского студента?

— Обычная. Надо было всё ж фингал тебе поставить, тогда совсем хорошо было бы.

— С фингалом согласен, тогда и морда, и страх в глазах был бы к месту, но каждые два часа давать себе лицо бить не хочу.

— И что, правда больше двух часов не держится?

— Проверено, через час уже жёлтый, а потом совсем сходит.

— Ненормальный ты всё ж.

— А кто спорит? Сейчас в комендатуру?

— Ну да, папиру тебе славную выпишем, чтобы не цеплялись, попереводишь мне, а к вечерку к своему связному отправишься. С ночёвкой небось?

— С чего такие мысли?

— Как будто ты так сорвался бы мужика спасать, да всю дорогу как на иголках дёргался.

— Ну да, угадал.

— Не гадал я, так всё видно.

— Лады, замнём для ясности — ушей кругом много.

Полоцк городок невеликий, даже наша не слишком резвая коняга дотащилась до комендатуры за четверть часа. Здесь тоже стоял парный пост, но кроме немцев, рядом ошивался местный безоружный холуй, почему-то в польской форме и конфедератке. Переговоры прошли в том же ключе, правда без взятки, но с демонстрацией знаний языка, что вызвало гримасы немцев и победный взгляд холуя. Я, на его месте, не особенно радовался — язык он знал препагано, и не били его только потому, что указать на неточности его перевода было некому — потому этот умник и нёс всякую околесицу, попадая пальцем в небо в половине случаев. Я естественно влезать не стал, оно мне надо?

Наконец нас пропустили в хозяйственный отдел. Тот находился на первом этаже левого крыла и отдельно не охранялся. При входе же в правое крыло и на лестнице стояло ещё по часовому. Или орднунг, или боятся. Чиновник, принявший нас, был немолод и русский знал прилично. Своеобразное произнесение шипящих, выдавало в нём подданного Царства Польского, получившего образования ещё при царе, но либо многое крепко подзабывшего, либо не считавшего в предыдущие годы, что память о бывшем общем государстве ещё для чего-то нужна. Что интересно с Кузьмой он вёл себя как хозяин, сам будучи обычным рабом. Интересно, догадывается ли он об этом, упиваясь своим положением? Кузьма гнул, что еды у него нет, поставлять нечего, рабочей силы выделить не может... В общем не шёл на уступки ни по одному вопросу, каждый раз требую с поляка документ, что германская армия готова отказаться от попытки получить что либо в следующем году, если сейчас потребует хоть центнер картофеля или одного человека.

— Нет, вы мне бумагу напишите! Мол, забирая сейчас семенной материал, Рейх готов отказаться от будущего урожая, а так же понимает, что голодные люди уйдут в лес и будут грабить и бандитствовать. Пишите, что бандитствоть разрешаете. Этих бандитов в лесу и так развелось...

За спиной скрипнула открывающаяся дверь. Вот же ж, твою же... Считал, понимаешь, вероятность встретить знакомого — получай цельных две знакомых физиономии, Борового и Фефера. Вновь прибывшие тоже сначала слегка подрастерялись. Не растерялся Говоров.

— Вон племяша моего, Костю, с месяц назад так избили — три недели пластом пролежал, думали уж всё. А из-за чего — картоплю отнять пытались, а он полез. И что? Да, ничего. Его отметелили прикладами, а картопли два воза в лес утащили. И лошадей, и телеги — всё с концами.

— Вам, для поимки бандитов, германским командованием оружие выдано.

— Ага, и винтарь тоже унесли.

— Он должен был задержать их и сдать в комендатуру.

— Тю, один с винтарём против двадцати рыл с пулемётами? Ну, господин хороший, ты и сказанул. Если бы он за оружие схватился, просто убили бы.

— На позапрошлой неделе бургомистр Балагуша арестовал трёх бандитов.

— Ага, слыхали, только вот оружия при них не было, обычные беглые из лагеря. И где теперь тот Балагуша? На осине висит!

— Как, кто посмел?

— Вас они забыли спросить, господин хороший — те, кто его подвесили. Фефер, ты на осину хочешь?

— Не, мне и на этом свете не плохо, — Герман с Григорием похоже уже оклемались и решили вступить в полемику, давя на поляка. Верно по тому же вопросу приехали — как немчуру послать и самим крайними не оказаться.

— Костя, ты как, отошёл? — Сделал участливое лицо Боровой.

А это мысль, надо воспользоваться.

— Чуть не отошёл, Гриша, но выкарабкался. Боюсь только с почками беда — ссу кровью. Мне бы бумагу какую, чтобы в больничку, — это уже обращаясь к поляку.

Кузьма мигом понял мой манёвр, хотя раньше мы такой поворот и не обсуждали.

— Да, господин Вуйцик, пострадал человек за Рейх, кто ему поможет?

— А я тут причём?

— Ну, уж нет, ясновельможный пан, если вы не будете помогать тем, кто борется за победу германского оружия, то кто будет? Я ведь в господам немцам пойду — скажу что пан Вуйцик не хочет помогать, а значит что?

— Ладно, ладно. Только медициной я не заведую. Вот, — поляк написал несколько слов на осьмушке серого бумажного листа и сунул Кузьме. — Отнеси в шестой кабинет.

— На, Костя, слышал куда? Иди, а мы тут с паном ещё погутарим.

Ну, похоже, в три рыла они его заплюют.

Шестой кабинет оказался в охраняемом крыле. Пятиминутные переговоры с охранником закончились вызовом разводящего, или кого-то подобного, после чего недовольный унтер-фельдфебель провёл меня в пресловутую палату номер шесть. Сидящий там занитетсфельтфебель только глянул на мою бумажку и выдал другую ксиву — как я понял, обычный пропуск в госпиталь, после чего меня выставили из здания.

Дорогу до госпиталя хоть и знал, но спросить пару раз, язык не отвалится. Часовой, у входа в здание госпиталя, только глянул одним глазом на пропуск и забыл о моём существовании. В коридоре поймал первого же попавшегося санитара, оказавшегося немцем, а так как мне нужно было добраться именно до Ольги, то с этим парнем мне не удалось договориться, после чего тот спихнул меня на медсестру или санитарку.

— Что вам? — немолодая уже женщина имела загнанный вид и нездоровый цвет кожи, волосы, выбивающиеся из-под косынки, также не блистали здоровьем и чистотой.

— Мне бы доктора, лучше русского.

— На что жалуетесь? — женщина устало провела рукой по лбу, стирая бисеринки пота.

— Побили меня сильно, с тех пор болею.

— Господи, что болит-то: руки, ноги, голова?

— Писать мне больно, — сделал смущённый вид. — И кровь.

— Ясно, почки. Из русских врачей у нас только Ольга Геннадиевна, но она на операции. Раньше чем через час не освободится.

Сердце аж подпрыгнуло. Она! Жива!

— А где подождать можно?

— Только на улице, здесь не положено.

По фиг, на улице, так на улице.

Ждать пришлось не час, а значительно больше. Сколько не скажу — часов нет. Наконец знакомая санитарка вышла на крыльцо и махнула мне рукой. Перед дверью осмотровой она ещё раз окинула меня взглядом, затем заглянула в кабинет.

— Ольга Геннадиевна, привела.

— Проси, — от знакомого голоса по спине пробежали мурашки. До этого момента ещё были сомнения, что увижу её живую и здоровую, теперь окончательно рассеялись.

Ольга сидела у окна вытянув далеко вперёд ноги, но как только я вошёл, тут же подобралась, но заметно было что прошедшая операция неслабо вымотала её. Глянув на меня, она с явным трудом встала, подошла к столу и, тяжело опершись, наконец внимательно посмотрела на меня.

— Мочитесь с кровью? — видно сестра ввела её уже в курс дела.

— Есть немного.

— Насколько немного?

— Извините, а докторов мужчин здесь нет?

— Есть, но немцы вами заниматься не будут. Давайте рассказывайте, я сильно устала.

— Ну, чувствую себя как аленький цветочек.

Женщина, удивлённо посмотрела на меня, и вдруг зрачки её мгновенно расширились, будто вместо меня она увидела пресловутое чудовище. Быстро обогнув меня по широкой дуге, она подошла к двери, выглянула и плотно претворила створки.

— Вы от него?

— Как сказать? Вообще-то я это он и есть, то есть я, я и есть. Тьфу, Оля, это я!

— Не говорите ерунды. Кто вы?

— Оль, голос у меня не изменился, а внешность... Ты должна понимать, что когда так быстро зарастают шрамы, то и может ещё что происходить. Странное.

Она задумалась секунд на тридцать.

— Чашу с чем готов принять?

— Чего? Подожди, понял — с цикутой.

— Это правда ты?

— Не понравился?

— Нет что ты! Такой ты даже симпатичней, но как-то непривычно. Кто бы сказал, не поверила. Ты надолго?

— Вообще убедиться, что с тобой всё нормально.

— Да что со мной случиться может.

— После того как у вас здесь что-то взорвалось, ходили слухи об арестах, в том числе и в госпитале.

— А, это. Господи, каких только слухов здесь не ходило. Про тебя знаешь что рассказывают? Ты генерал, тебя и твою дивизию сюда лично товарищ Сталин прислал! А ещё ты немецкий шпион и, как только всех коммунистов и евреев у себя соберёшь, так всех и расстреляешь.

— Грандиозно.

— Верить слухам последнее дело.

— Понял, понял, но всё одно приехал не зря.

— А вот с этим я согласна. Ты когда обратно?

— Уже гонишь?

— Не дури. Так когда?

— Завтра наверно, если ты не предложишь другой культурной программы.

— Я здесь пробуду ещё часа два. Стемнеет через три. Живу на Коминтерна двенадцать. Как стемнеет, ужин будет. Жду.

— Такая программа мне нравится.

— Не смейся, будь осторожен, во время комендантского часа немцы стреляют во всё что движется. Но пройти можно просто. Не ходи по большим улицам, как свернёшь с Советской, сразу иди переулками.

— Названия у вас тут такие... как будто и оккупации нет.

— Говорят, вроде собираются переименовать, таблички давно сняли.

— Так как же я найду? Хотя, время пока есть — сейчас пройдусь по маршруту.

— Подожди, у тебя деньги есть?

— Да, рублей сто.

— Давай тридцать и держи вот эти таблетки. Это уротропин. Извини что так дорого. Сейчас я тебе ещё рецепт напишу. Не для аптеки — просто, какие травы нужны.

— Да не болит у меня ничего.

— Не дура, по твоему цветущему виду и так заметно. Это если спросят: зачем приходил и чего назначили.

— Если ты такая предусмотрительная, то я не буду волноваться.

— Правильно. У тебя должно быть много других поводов для волнения, не хватало ещё из-за меня гипертонию зарабатывать.

* * *

Город. Странный город — высокие здания, широкие улицы, незнакомые автомобили непривычных очертаний, люди... Людей рассмотреть не удаётся — точка, с которой вижу город, находится слишком высоко, но одежда на них ярких цветов и, также непривычных, фасонов. А ещё скорость — что автомобили, что люди движутся заметно быстрее. Нет, ни как при просмотре дореволюционной хроники на современной аппаратуре, просто значительно быстрее, ни как в Москве начала сороковых, но при этом естественно. Красивый город, который спешит жить. Ну что ж — его жизнь, пусть сам решает как её проживать. Вдруг картина меняется — всё становится каким-то резким, чётким и... чёрно-белым. Автомобилей становится больше, ещё больше... В этом стаде железных животных, представленных ранее всего несколькими видами, всё чаще попадаются другие особи — на вид холёные, с ещё более непривычными зализанными силуэтами. А это что? Люди. Огромная толпа людей, заполнившая всю ширину улицы, обтекая припаркованные вдоль тротуаров автомобили, похожая сверху на полчища серых муравьёв, движется вперёд, захватывая город. Над ней... непонятно, наверное, огромное полотнище... Флаг, вот что это. Они несут его над головами, и тот закрывает середину толпы — грандиозный флаг в сотни, а может тысячи квадратных метров. Трёхцветный, хотя самих цветов не различить. Толпа проходит, а автомобилей становится меньше. Нет, не так — их много, но они так и стоят вдоль тротуаров, то ли сами не желая двигаться, то ли люди не могут или не хотят их заставить. Вот их движение стало совсем редким, в основном это те — новые, недавно появившиеся... Снова толпа. Теперь она не несёт флагов — она мчится по улице, а за ней остаются выбитые витрины и чадящие, часто измятые и перевёрнутые туши машин. Чем им машины и витрины помешали? Город замирает. Двигающихся машин почти нет, немногие люди, что показываются на улицах, спешат их как можно скорее покинуть, передвигаясь быстро и скрываясь за обгорелыми скелетами. То тут, то там вспыхивают пожары. Сначала их тушат люди, приезжающие на больших автомобилях, затем прекращают приезжать. День сменяется ночью, ночь днём. Всё меньше уличных фонарей и окон освещают город, пока тот не погружается в полный мрак.

И вот, наконец, в Город опять входят люди. Цвета так и не появились, но они уже не нужны — в мире осталось только два цвета, точнее только два состояния света — его наличие и отсутствие. Ну, и переходные оттенки серого. Один из таких оттенков и занимает сейчас город. Длинные, бесконечные колонны автомобилей и бронированных машин втягиваются на улицы Города. Армия. Своя или чужая? Почему-то казалось что своя. Чужие не входят так спокойно, не получая сопротивления, по крайней мере в живые города, а Город был жив. Наконец Армия заняла Город и встала, не зная, что делать дальше. Армия это инструмент — скальпель или кувалда зависит от обстоятельств и умения того, в чьих руках находится этот инструмент. Но Армия не может быть антибиотиком, и уж никаким образом ей не стать иммунной системой. Иммунная система общества это совесть каждой её клетки, это желание клетки служить пользе организма. Если иммунная система начинает деградировать, а клетки одна за другой превращаются в раковыми, есть шанс задействовать лекарства. Разные. Возможно и в этом Городе они были: милиция, специальные органы государственной безопасности, возможно они даже что-то делали... Но не срослось. Тогда кто-то, кому судьба Города была небезразлична, понял, что время терапии прошло, Город умирает, и он решился на хирургические методы. Армия занимала один район города за другим, вытягивая щупальца бронеколонн, выбрасывающих из своих недр муравьиные стайки бойцов, берущих под контроль какие-то, только им ведомые здания и сооружения. Город замер.

Вдруг, совершенно неожиданно, как будто изображение прыгнуло мне в лицо серой кошкой, перед глазами оказалась странная, явно бронированная, машина, увешанная непонятными приборами и механизмами, больше всего походившими на антенны, но больно уж фантастических, даже сюрреалистических, форм. Около машины находилось и несколько странных, наверно их можно было бы назвать мотоциклами, если бы не многоколёсность и опять же необычный вид, небольших механизмов. Люди же, что сидели на них или находились рядом, могли бы вогнать в ступор любого, готового к контактам с марсианами или любыми другими пришельцами. Было в них что-то от средневековых рыцарей, но только либо мутировавших, либо развившихся до такой степени, что даже у Жюля Верна не хватило бы фантазии придумать такое. Жаль, что изображение было только чёрно-белое, потому вероятно многие нюансы их экипировки ускользало от внимания, но даже заметное, говорило о том, что прогресс в оснащении этих воинов скользнул от знакомого мне невероятно далеко. Широкие фигуры, одетые в броню, а то что было на них вряд ли являлось чем-нибудь другим, не казались уродливыми или неуклюжими. Тяжёлые высокие сапоги и объёмные, увенчанные крагами, перчатки не создавали ощущения, что мешают бойцам, а огромные, на мой взгляд, сферические шлемы с тёмными, практически чёрными, забралами не вызывали ощущения, что внутри них находятся головы слепых кротов, настолько точны и отточены были движения. При всём этом взгляд будто не хотел задерживаться на бойцах, всё время пытаясь соскользнуть в сторону, на привычные уже детали Города.

Задняя широкая дверь машины откинулась в сторону, и из неё легко спрыгнул на асфальт одетый в такую же, может быть чуть более лёгкую, броню человек. Никаких знаков различия на его экипировке не было, если не считать трёх крупных звёзд нанесённые треугольником на правую сторону грудной пластины. Один из стоящих рядом командиров, судя по линии из четырёх маленьких звёздочек на груди это был командир, подскочил в вышедшему, отдал честь и, вероятно, что-то доложил. Вновь прибывший так же отдал честь, а затем, единым слитным движением, снял шлем. Он был уже далеко немолод, но крепок, морщины, избороздившие лицо, указывали на нелёгкую и явно насыщенную событиями жизнь. Коротко стриженые седые волосы, щётка седых усов и до боли знакомый прищур глаз. Жорка!

И снова резкая перемена — время побежало как в калейдоскопе. Взрывы, горящие бронемашины, танки, подавляющие своей красотой и совершенством, выбрасывают в небо фонтаны огня от сдетонировавшего боекомплекта, перевёрнутые и расстрелянные чудные мотоциклы. Частично разрушенные здания, лишённые где одного, а где и нескольких этажей, смотрят провалами выгоревших окон. Время от времени в одном из провалов появляется фигура человека, и тогда оттуда либо ударяет автоматная очередь, либо вылетает подобие ракеты. Низкая и длинная, метров пятнадцати, сочленённая из блоков, бронемашина ведёт огонь из десятка различных стволов по стенам и крышам домов, а маленькие фигурки бойцов вдоль улицы тоже стреляют куда-то, то ли прикрывая гусеницу, то ли сами прикрываясь её огнём. Вдалеке, не менее километра от места боя, на одном из последних этажей высотного, ранее белого, а теперь грязно-серого здания, вспыхивает едва заметная искра, а через секунду один из бойцов падает на асфальт, фонтанируя кровью из прострелянной шеи — явно слабого места доспехов.

Я, вслед за взглядом, устремляюсь к месту, откуда произведён выстрел. Вот уже передо мной внутренности выгоревшей комнаты. У окна на одном колене человек. Невысокая женщина или девушка. На подоконнике странный агрегат с длинным толстым стволом, увенчанным массивным пламегасителем. Мощная оптическая система явно указывает, что это снайперское оружие огромной силы.. Короткое движение ствола и отдача сотрясает лёгкое тело. Ей, наверное, больно, вероятно даже каждый последующий выстрел причиняет ей ещё большую боль, чем предыдущий, но она продолжает стрелять. Её одежда необычна — темная камуфляжная куртка, тёмные высоки сапоги и белые рейтузы, одно колено которых, то на коем она стоит, тоже грязное. Тут она поворачивает голову, и я встречаюсь с взглядом желто-оранжевых глаз. Нет, показалось, ведь изображение чёрно-белое. Вид её страшен. На грязно-белом лице мима выделяются линии чёрных бровей, тёмные губы и провалы чёрных глазниц, в глубине которых сверкают огромные глаза с вертикальными зрачками. Вместо волос на голове что-то похожее на застывший волнами битум или пластик, слабо отблёскивающей на фоне оконного проёма. Мара? На левом ухе непонятная нашлёпка, от которой ко рту тянется нечто напоминающее стебель с расширением на конце, прямо около края рта. Губы открываются и закрываются — она что-то говорит, но я не слышу. Надо услышать, понимаю что надо. Важно. Внезапно я слышу какой-то гул и скрежет, как будто на полную мощность включились динамики огромного приёмника, на котором никак не удаётся поймать волну. Но вот неизвестный слушатель что-то нащупал и теперь пытается настроиться точнее. Треск сменяется музыкой, но что это за музыка — рваный ритм незнакомых по звучанию инструментов бьёт не только по ушам, но надрывом низких частот по всему телу. Губы снова открываются и я, наконец, слышу песню, точнее звучащие речитативом слова:

Словно в глаза смерти,

Смотришь в глаза Смерти...

Звук обрывается. Помещение вдруг оказывается не выжженной комнатой, а довольно большим залом заполненным людьми и массой осветительной и, вероятно, съёмочной аппаратуры, по крайней мере, я так её идентифицировал. Две девушки бросаются к актрисе или певице, продолжающей стоять на колене у макета окна, но та не дожидаясь помощи встаёт, сдирает нашлёпку с уха, сунув её в руки одной из ассистенток, и что-то грубо говорит другой. Так что, получается, они здесь кино снимают? Нет, клип. Я не понял этого слова, но откуда-то из глубины памяти всплыло, что клип, это короткое аудиовизуальное произведение, выполняющее основную цель развлечения зрителей. Ничего себе они развлекаются!

Тут я замечаю, что актриса или певица, оттолкнув одну из девушек, идёт ко мне — не в мою сторону, а именно ко мне. По мере приближения она начинает наливаться цветом: темные губы становятся всё краснее, пока не принимают цвета венозной крови, волосы, или то, что их заменяло, приобретают тёмно-фиолетовый, точнее фиолетово-чёрный оттенок, а глаза с узким зрачком наливаются оранжевым. Не дойдя полшага, так что всё пространство моего зрения занимает лицо с чёрными провалами глазниц на грязно-белом фоне, она улыбается, а улыбается ли, обнажив ровный ряд белоснежных зубов, только слегка нарушенный остриями небольших клыков.

— Потанцуем!?

Я сидел на кровати, со сбившемся до пояса одеялом. Рядом спокойно дышала Ольга. Ну не хрена ж себе, так и инфаркт недолго схлопотать. Постарался встать, не гремя пружинами.

— Ты куда? — раздался сонный голос.

— Подышать. Спи.

Схватил полотенце, что висело на спинке стула, и пошёл в сени — вытереть холодный пот и, на самом деле, отдышаться.

Доведут меня эти сны до желтого дома, как пить дать доведут. Ладно, раньше я видел своё возможное прошлое, откуда сюда и попал, а это что? Будущее? Вот уж вряд ли, будущего нет! Подсознание балует, а что сказать хочет? Да всё что угодно! Есть такой способ — если пытаешься решить какую-либо проблему, но ничего не получается, то отпусти ситуацию: есть большая доля вероятности что проблема решится, вот только как, это никогда не угадаешь. Надо пока отпустить.

Глава 2.

Женщине, открывшей дверь, на первый взгляд можно было дать лет двадцать восемь, но приглядевшись, стоило скинуть минимум пять — фетровый берет и немного мешковатый жакет её значительно старили.

— Здравствуйте, Анна. Вы ведь Анна, я не перепутал?

— Нет. Но мне сейчас некогда. Я в комендатуре работают, а немцы не любят когда опаздывают. Можем поговорить по дороге?

— Не хотелось бы, чтобы нас видели вместе. Вам привет от Самуила Яковлевича.

— Не знаю такого.

— Ну как же, он ещё спрашивал вас, за что РКСМ получил первый орден. Вспомнили?

— Да. Вы кто?

— Да так, леший. В лесу живу, незваным гостям неприятности по жизни устраиваю.

— Я бы хотела с ним лично переговорить.

— Не получится, он сейчас в другом лесу, не имею даже права сказать в каком. Нам от него только ваш контакт передали, да и слова про первый орден, вроде как для опознания.

— И что вы хотите?

— Да ничего особенного. Просто понаблюдайте, как ночью немецкие патрули перемещаются.

— Ночью на улицу выходить нельзя.

— Нас интересует только, как и когда они мимо вашего дома проходят. Несколько человек в разных местах посмотрят, а мы будем знать все их маршруты.

Тут я немного лукавил, не было у меня нескольких человек, чтобы вскрыть всю систему патрулирования, но худо-бедно с чего-то начинать надо.

— Вы в комендатуре чем занимаетесь?

— Учётом сбора сельхозпродукции. Сейчас в основном мясом для мясного цеха в Больших Жарцах.

— И как дела с мясом?

— Плохо, но вчера комендант получил много денег, вроде как несколько миллионов, будут организовывать закупки.

— Марки?

— Нет, что вы, наши рубли, наверно во время последнего наступления захватили.

— Интересно, но не буду вас задерживать. Через некоторое время, точно не могу сказать когда, придёт человек, передаст вам привет от подруги. Кстати, как её зовут?

— Кого?

— Вашу подругу, уехавшую из города.

— Катя.

— Вот и отлично, значит привет от Кати. А сейчас извините, дела.

Пока шёл до гостиницы, где заночевали Кузьма с Германом, пару раз проверился на наличие 'хвоста'. Конечно в оперативных делах я полный лох, но и гестапо сюда вряд ли пришлёт корифеев сыскного дела. Так что, скорее всего всё хорошо.

Говоров запрягал свою флегматичную животинку, Фефер курил в стороне самокрутку

— Позавтракали уже?

— Не, так сухомятки своей с кипяточком похлебали. Цены тут зверские. Поселили по записке из комендатуры, но за еду гроши требуют немереные. Ну их. А сам?

— В норме. И нечего лыбиться. Поехали, что ли.

Дорога домой, она вдвое короче, чем из дома. Обедали в Жирносеках, откуда мы с Фефером уже и отправились дальше.

— Герман, у тебя девушка есть?

— Неа.

— Теперь есть.

— Не понял.

— Запоминай: Анна Вашкевич, живёт на улице Минской, дом шесть. Дня через три-четыре зайдёшь, передашь привет от Кати, так её подругу зовут. Той в городе сейчас нет. Обрадуешь девушку, что у неё теперь такой гарный хлопец завёлся. Да, цветы можешь не приносить, а вот какую корзинку с провизией прихвати.

— А она гарбузом не угостит?

— А это как себя поведёшь. Я тебя спать с ней не заставляю — вам работать вместе, ну а дальше как сложится.

— Делать то чего надо?

— Пока только собирать сведения. Она живёт рядом с аптечным складом, а медикаменты нам дозарезу нужны, работает в комендатуре, вроде как курирует мясной цех в Жарцах.

— Чего делает?

— Заведует поставками мяса. Соображаешь?

— Ага. Здорово. А как на неё вышел?

— Через третьего секретаря горкома комсомола.

— Через Фишмана, так он вроде ещё до немцев усвистал.

— Вот и хорошо, что усвистал, меньше народа — легче дышать. Второе задание для вас: создание городского подполья, ну, или выход на существующее, если оно есть. Но только с чувством, с толком, с расстановкой — семь раз отмерь, потом подуй на воду и только после режь. Ясно?

— Леший, ну не маленький уже.

— Гера, сейчас ты практически сам по себе, а вот когда за твоей спиной будут десятки людей, то твоя ошибка это их смерть.

— Ты потому такой смурной всё время?

— И по этому тоже.

Калиничев встречал меня уже около лесопилки, которая опять простаивала. Видно хорошо наладил разведку, по крайней мере, перемещения командира бдит.

— Так, Василий Львович, что у нас плохого?

— Всё нормально, товарищ командир. Я о чём хотел поговорить, если собираемся пленных освобождать, то надо срочно — немцы увеличили колонны человек до двухсот-трёхсот, но главное усилили охрану. Мы конечно и с десятком фрицев справимся, особенно из грамотной засады, но могут пленных много побить — теперь каждую колонну по два пулемёта сопровождают.

— Думаешь, были уже попытки нападения?

— Вряд ли, скорее побеги.

— Ясно. Завтра операцию сможем провести?

— Да, всё готово.

— Ну, тогда — с богом!

* * *

Скорость колонны не превышала трёх километров в час. Видно, что люди были здорово измотаны — шли уже не первый день, а зная щедрость немцев, не мудрено было догадаться, насколько хреновым было питание пленных.

— Василий, сколько их?

— Наших двести одиннадцать насчитали. Полчаса было на двоих больше — расстреляли, сволочи. Ещё пятеро еле идут. Немцев девятнадцать человек при двух пулемётах, больше половины с автоматами.

— Командуй!

— Есть!

Командовать Калиничев не стал, просто переместился на пару метров левее и тронул за плечо пулемётчика. Тут же длинная, патронов на двадцать, очередь смахнула с замыкающей телеги сразу трёх немцев — возчика и пулемётный расчёт. В голове колонны ударил ещё один пулемёт — наш дегтярь, судя по тому, что ему не ответил немецкий, так же удачно. На всём протяжении колонны захлопали выстрелы.

Неприятность этой засады состояла в том, что огонь нам приходилось вести с обеих сторон, что само по себе уже опасно. А уж то, что каждый промах по врагу, это почти гарантированное поражение кого-либо из пленных, накладывало негативный отпечаток на нервную систему стрелков. Хоть мы и отобрали два десятка лучших, но нервы всё одно не железные — как минимум три-четыре промаха всё же допустили. Избежавшие пули, а может просто не сильно раненые враги, открыли ответный огонь. Преимущественно из положения лёжа. Наши же бойцы, следовавшие в колонне, замешкались — попадали на дорогу около половины, остальные либо встал столбом, либо пытались идти, натыкаясь на стоящих и лежащих товарищей. Но вот наконец до некоторых полностью дошло, что происходит — около трёх десятков пленных бросились в разные стороны. Вернее это, наверное, им показалось, что бросились, а, на мой взгляд, скорее заковыляли, тем самым перекрыв нашим стрелкам направления стрельбы.

По большей части им повезло, так как немцы вели огонь по нам и проигнорировали попытку побега, но, на моих глазах, трое упали почти сразу. Вот тут и произошло следующее событие, завершившее не слишком удачное начало операции — некоторые из пленных решили не бежать или тупо ждать дальнейшего развития событий, а активно вмешаться. Причём таких активных оказалось достаточно, чтобы буквально похоронить оставшихся в живых немцев — на каждого, в конце концов, набралось по пять-шесть человек навалившихся сверху. Конечно, сначала это были единицы, бросившиеся на спины отвернувшихся от них врагов. Кому-то из фрицев даже удалось вывернуться, но больше они сделать ничего не успели — их душили, били, топтали. Кому не досталось живых врагов, пинали трупы.

Как только началась свалка, тут же рванул на дорогу. Вместе со мной туда же побежал Калиничев и ещё несколько бойцов.

— Все направо! В лес! Быстрее!

На нас обратило внимания не больше четверти пленных, и только половина из них послушались приказов.

— Направо! По ходу движения направо! Помогите раненым и тем, кто плохо передвигается! Быстрее!

За, находящемся метрах в двухстах сзади, поворотом, ударил пулемёт, к которому присоединились несколько винтовок. Хорошо если засада остановила одиночный грузовик, но надежды на это мало, отучились фрицы ездить по одному, но будем надеяться что колонна не на десяток машин. Судя по тому, что немцы не отвечают, всё не так плохо. Ну вот, похоже, начали отстреливаться. Сколько сказать сложно — от пяти до десяти стволов. Ничего, наши справятся. Засаде надо только пугануть и отойти.

На дороге остались только самые упёртые, что-то ещё пытающиеся доказать трупам врагов. Одного, влепившего оплеуху партизану, что пытался оттащить того от убитого немца, даже слегка отоварили прикладом, что пошло на пользу. Пулемётчики сработали грамотно — лошади в обеих телегах не пострадали. На телеги сейчас складывали трупы немцев — этих далеко не повезут, разденут и бросят по дороге, точнее в стороне от нашего пути.

Вот заработал пулемёт передовой засады. Всё, уже не важно — в небо взлетела зелёная ракета. Общий отход!

Нет, бардак на этом отнюдь не закончился. В лесу по ходу движения раздавали хлеб и формировали маршевые колонны. Пытались формировать. Получалось не очень. Мат Нефёдова витал среди деревьев ощутимым плотным туманом. Даже не знал, что наш интеллигентный капитан может так ругаться. Ругался он, кстати, не один, но прочее сквернословие ощущалось как скромное приглушенное эхо. За пять минут, движение в глубь леса в которые не прекращалось, не организованный беспорядок постепенно перерождался в организованный. Наконец, образовалось нечто, похожее на четыре колонны, как гусеницы расползающиеся всё дальше друг от друга.

— Капитан, сколько нетранспортабельных?

— Четырнадцать.

— Донесём?

— А куда мы денемся с подводной лодки?

Ещё один любитель моих анекдотов, но раз пытается шутить, значит нервный откат пошёл.

— Хорошо. Дальше по плану, встречаемся в лагере номер три.

В лагерь пришли уже затемно. Скорость хода у голодных и уставших людей совсем почти никакая. Плюс переправа через две, пусть и не большие, речки. Одно хорошо — люди запили сухпай, что им выдали — немного хлеба с ещё меньшим куском мяса, опасались проблем, если сразу дадим много. Здесь всех уже ждала горячая пища, не только каша, но даже куриный бульон, хоть и жидкий. Что такое три десятка кур на две сотни человек?

Совещание проводили уже глубокой ночью.

— Капитан, что у нас с потерями?

— Двое умерли в дороге, пять тяжёлых, остальные легко и средней тяжести — этих одиннадцать. По троим из тяжёлых прогноз неутешительный. Лекарства нужны.

— Знаю. Работаю над этим. Старшина, что с довольствием?

— Без изменений. Еды больше не стало, а вот едоков... Шансы что зиму переживём есть, но надо активизировать добычу продовольствия. С тёплой одеждой ещё хуже, раньше кое-как закрывали потребности на три четвёртых, то теперь, считай, сползли на половину. По медикаментам капитан сказал уже. По оружию, не хватает больше ста стволов, боекомплект, если на всех делить совсем мизер, кошкины слёзки. А коли, как сейчас, пулемётчиков держать на особом положении, то остальным по два десятка патронов останется. До зимы, конечно, ещё дожить надо, беспортошных можно и в землянках держать, оружие им там тоже не особо надо, но кормить всех придётся. А как? Вот и ломаю голову. Операции вроде сегодняшней будем продолжать? Если будем, то зимой просто вымрем, как мамонты.

— Надо, — влез Матвеев. Где спрашивается воинская субординация? — Русские своих не бросают.

Эх, бросают Коля! Но лучше, как ты, верить, что нет

— Кто ещё как считает?

— Понаблюдать надо, — осторожно взял слово Калиничев. — Вряд ли немцы продолжат гнать людей также. Что-нибудь придумают: либо ещё увеличат охрану, либо засады на нас начнут организовывать. Мы ведь и сегодня не на такую охрану надеялись. Максимум на десять-двенадцать человек, оттого и накладка произошла — не хватило по два стрелка на каждого охранника, как рассчитывали. Я с запасом два десятка взял, а у них только пеших тринадцать. Если ещё добавят дозоры на флангах, а скорость у колонны плёвая, не отстанут, то хрен нам даже и так свезёт.

— Вот и займись наблюдением, только издалека. Как бы они уже в ночь охотников не понасажали.

— Сделаю. Боровой мне тут собачку подогнал, немца за версту чует, от чего и жива, почитай, осталась.

— Георгий, на тебе доведение до старост, наших естественно, текущей ситуации.

— Понял. Они тоже поймут, ныть станут, что продовольствия нет.

— Конечно, станут, только ты им объясни, коли в отряде еды не будет, придётся им бойцов под зиму на постой брать. Короче, пусть думают.

— Тогда они не ныть, а выть начнут.

— Пусть ноют, пусть воют, но продовольствие достанут.

— Вроде бы, — осторожно начал Матвеев. — Раньше политика другой была, местных не сердить.

— И сейчас не поменялась. Сердить не надо, а вот напрягать всё ж придётся. Старшина, мы из болота ещё винтовки извлечь сможем?

— Почему бы не смочь, вот только боезапаса к ним, как я и говорил, там нет. Ну не положили прошлый раз.

— Озаботим Георгия, как со старостами будет говорить, пусть поспрошает, может у них какая заначка есть. Поговоришь?

— Так им всё одно гильзы нужны будут, для отчёта перед немцами.

— Ну, может у них ещё где припрятано, после боёв собрали или брошенное что на дороге нашли.

— Тут надо не с ними, а с пацанами базарить. Конфет бы каких или шоколаду.

— Старшина, найдём?

— Немного есть, но это неприкосновенный запас, да и зачем пацанам конфеты? Нет, они конечно всё сожрут, но может чем попроще обойдёмся. Ножами немецкими складными, например.

— Ножи тоже сойдут, — Жорка заулыбался. — А шоколад девчонкам пойдёт. Либо напрямую, либо через ухажеров их. Те, что постарше, чтобы подлизаться к своим кралям, хоть немецкие корпусные склады обнесут.

— Вот это ты мне прекрати, — показал Жорке кулак. — Только бесхозное или сведения. Ты про корпусные склады так, для красного словца или что-то конкретное знаешь?

— Проскакивает, тут кое-что, но пока конкретно говорить рано, проверить надо.

Ну, нехай проверяет.

— Тогда пока всё товарищи, остальное в рабочем порядке.

Совещание хоть и закончилось, но голове моей роздыху, похоже, не намечается. Мария всё время пока мы заседали, крутилась невдалеке, постоянно посматривая в нашу сторону. Прямо Мата Хари белорусского разлива. Ох, не нравятся мне её взгляды.

— Маша, ты чего-то хотела?

Девушка замялась, опустила очи долу, но совладала с собой и подняла глаза, продемонстрировав решительность во взгляде.

— Ты, правда, в Полоцк к крале ездил?

Что-то такое я и предполагал. И что теперь говорить? Перефразируя, лучше горькая, но правда, чем прекрасная, но ложь? Не знаю. И чего-то боюсь.

— Ездил, чтобы встретиться с нашим человеком, боялся что он попал в беду, — глаза Маши чуть ли не вспыхнули, но после продолжения погасли. — Да, это женщина.

— Ты её любишь?

— Не знаю. Может быть, — не хватило духу сказать правду.

Что же за сволочь я такая, думал уже удаляясь — не рубят хвост частями. Трусость в человеке всё-таки сидит глубоко. Вроде и пуль стал меньше бояться, а вот сказать больную правду, уже воли не хватает. А о Маше ли я беспокоюсь? Может наоборот — о себе? Что, подлец, запасной аэродром готовишь? А вот ни хрена. Нет у меня к девушке никаких чувств, кроме жалости и страха причинить боль. О другом даже думать не моги! Повернуться, подойти и сказать правду? И будь что будет.

Пройти успел всего шагов десять, но, обернувшись, Маши уже не увидел. Может к лучшему? А вот это вряд ли.

Вальтер был завален работой если не по уши, то по плечи точно. Сегодня ему помогали аж четверо наших бойцов. Перед немцем стоял полуразобранный пулемёт, очень похожий на ноль восьмую немецкую модель, тот который из лагеря забрали, но без станка, на сошках и с прикладом. Рядом стоял такой же второй, около которого и собрались красноармейцы.

— Здравствуйте, Вальтер. Что за чудо? На восьмой похож. Из вчерашних?

— Здравствуйте, господин командир. Он и есть, модификация пятнадцатого года под ручной. Не видели раньше?

Я, конечно, нет, а вот Зелински такие вроде застал, но вспоминается как-то смутно.

— Почему они у тебя?

— Господин капитан приказал осмотреть и объяснить вот этим камрадам, как с ними обращаться.

Ах, вот для чего здесь эта четвёрка. Самый сообразительный, заметив заминку в нашем разговоре с Вальтером, тут же полез с докладом.

— Товарищ командир, проходим инструктаж по овладению трофейным пулемётом. Командир пулемётного расчёта красноармеец Гордеев.

— Как, языковой барьер не мешает?

— Нет, товарищ командир. Да и пулемёт этот максим-максимом, только здорово легче. А немца мы научились понимать.

— Значит хорошая машинка?

— Хорошая, только магазинов у них по одному. Лента, правда, отличная. Металлическая, не то, что наши холщёвые, отказов должно быть меньше.

— Хорошо, занимайтесь.

За то время, пока я разговаривал с бойцом, Мельер, и когда успевает, уже собрал пулемёт.

— Ещё интересного чего было?

— Да, два ваших пистолета-пулемёта с круглыми дисками под маузеровский пистолетный патрон. Хорошие, лучше наших, но к ним тоже по два диска всего. Их господа офицеры забрали уже. Остальное обычные тридцать восьмые и девяносто восьмые карабины.

— Работы, я смотрю, у тебя хватает.

— Почти уже закончил, осталось восемь ваших винтовок в порядок привести, долго в воде пролежали.

— Скоро тебе такого добра ещё натащат.

— Да, у вас пополнение, я слышал.

— Именно, так что готовь масло, керосин или чего там надо. Работников подкинем. Может даже, сначала раздадим оружие, а уже потом драить заставим, тогда на тебе только надзор.

— Боюсь ваши люди, особенно из новых, не будут меня слушать. А к уходу за оружием, в основном, относятся плохо.

— Так, с этого места поподробнее. Кто плохо относится?

— Большинство. За чистотой оружия не следят, чистят редко и не тщательно.

Так, будет кому-то большая взбучка.

— Я понял, Вальтер. Занимайся своим делом, а пистон я кому надо вставлю. Пистон, это в смысле капсюль.

Нефёдова найти не удалось, усвистал уже в третий лагерь, потому пистон получил старшина. Ловить на улице никого не стали, а взгрели отдыхающую смену. С чистотой оружия и правда был полный бардак. Нет, мхом конечно оно не поросло, но гарантировать штатную работу механизмов, в основном это конечно относилось к автоматическому оружию, Кошка наотрез отказался, и пошёл сыпать нарядами. В лагере отчётливо запахло машинным маслом.

До вечера мы с Матвеевым вздрючили первый и второй лагерь, где народ распустился как бы ни ещё больше.

Калиничев вернулся уже по темноте. Да, похоже, немцев мы перепугали сильно. Автоколонны стали ходить ещё реже, но теперь насчитывали не менее двадцати-тридцати машин, в том числе с ними туда-сюда мотается и бронеавтомобиль, похоже та самая двадцатка, БА-20, что мы как-то встретили. Сопровождает он не каждую колонну, но на дороге появляется периодически. Пленных же вообще не было. Видимо, нашу дилемму фрицы решили самостоятельно. Ну, это мы ещё поглядим.

* * *

— В общем так, — Байстрюк склонился над картой, так чтобы не заслонять мне обзор. — Вот здесь, если по железке на север двигать, не доезжая Замошья, это где сапёров приложили, есть разъезд. Он без названия, просто под номером девятнадцать числится. А около него здоровенный лабаз, раньше там пиломатериалы складировали, что с соседних лесопилок поступали. Теперь немчура вышки поставила, колючкой всё опутала. Вагоны разгружают, автомобили наоборот загружают и на восток гонят. К сожалению больше ничего конкретного.

— Калиничев, что скажешь? — я глянул на задумчивого начальника разведки. — Имеет смысл пощупать?

— Имеет. Отправлю группу. Сержант, у вас выход на местных есть?

— В Замошье, в двадцать втором доме живёт Силантий Ивашкевич. Он свояк бургомистра из Молодёжек, Бориса Сосновского.

— Надёжен?

— Борису он это рассказал с намёком. То, что свояк с нами знается, Силантий подозревает. А вот с каким намёком говорил, тут уж бес его знает. Может для пользы нашей, а может и нет.

— Ещё есть через кого на него выйти?

— Не знаю, да вы, товарищ лейтенант, у Бориса сами и спросите, всё одно ж пойдёте сначала с ним поговорить.

— Спасибо, за совет, — лейтенант криво усмехнулся.

— Да мы же, завсегда, пожалуйста.

— Сержант, — цыкнул я на Жорку. — Отвечайте на вопросы старшего по званию по существу.

— Есть, товарищ командир партизанского отряда 'Полоцкий мститель', — Байстрюк встал навытяжку, уставившись на меня бараньими глазами.

Тьфу ты, клоун. Опять пора песочить. Дисциплина падает со скоростью стрелки осциллографа, стремительный домкрат отдыхает. Сегодня с утра старшина ещё трёх похмельных в яму на губу отправил. Говорит, самогон поступает в отряд во всё больших количествах отвратного качества. Зимой, того и гляди голодать будем, а продукты на самогон переводятся. Да, с деревенскими хрен что поделаешь. Что им лекции читать?

— У вас всё, сержант?

— Так точно.

Калиничев поморщился, но промолчал. А вот от старорежимных 'так точно', 'никак нет' и прочих Жорку хрен отучишь, если уж гауптвахта до войны не исправила, то хоть кол на голове теши.

— У вас, лейтенант?

— Есть непроверенная информация, хотел бы провести разведку.

— Что за информация, — Василий промолчал, выразительно глянув на Байстрюка. Тоже мне, тайны мадридского двора. — Сержант, свободны. Через полчаса подойдите ко мне, разговор будет.

Угу, будет, и неприятный.

— Продолжай, — кивнул лейтенанту, заодно давая знак, что можно перейти к менее формальному общению. Лейтенант мне нравился, чувствовалось, что был хорошим грамотным командиром, и станет ещё лучше, если выживет, конечно.

— Есть сведения, что здесь, — Калиничев ткнул в карту. — Немецкий аэродром.

— Откуда?

— До смешного. Когда вчера на разведку к дороге пошли, Борового встретил. Ну, языками слегка зацепились, а я возьми да скажи: узнать бы ещё откуда немецкие самолёты нас гоняли. А он возьми да ответь: а чего думать — вестимо с аэродрома из-под Владычино. Мол, самое близкое место, раньше там наши базировались, а теперь, небось, немцы.

— Хм, километров тридцать будет, это если по прямой. Не факт, что он там.

— Туда самолёты после бомбёжки уходили, во всяком случае, в ту сторону.

— Ну а нам-то что?

— А зачем здесь аэродром нужен, не нас же гонять? А если они его для перегона самолётов на фронт используют? Ну, там для дозаправки и прочее.

— Ага. А это значит, там может не один 'Шторх' куковать, а есть шанс ещё кого зацепить, — а ещё там может быть прочая авиационная инфраструктура, в том числе и топливо. — Посылай группу.

Глава 3.

— Исходя из вышеперечисленного, мы имеем: на самом аэродроме находятся примерно шестьдесят-семьдесят солдат противника, из которых около двадцати-двадцати пяти несут караульную службу, остальные техники и прочая обслуга. На вооружении охраны в основном карабины, но тут и тут, — Калиничев ткнул в разложенную на столе схему. — оборудованы две пулемётные огневые точки. Ничего особенного — выложенные в три четверти круга мешки наполненные, вероятно, песком. Чуть выше метра. Здесь и здесь — подобного типа сооружения, но большего размера, вокруг малокалиберных зенитных установок. Расчётов при них нет. Одновременно на постах находятся от шести человек днём, до восьми ночью. Утром, после обеда и вечером по периметру проходит парный патруль — проволоку проверяет. Проволочное заграждение простое — колючка на двухметровых столбах, редкая — если одну нитку срезать, то можно спокойно пролезть. Да, они там банок консервных ещё понавешали, пустых. Нечасто, но если неосторожно дернуть проволоку, то могут и забренчать, но от ветра они и так время от времени постукивают. Вот здесь стоит что-то вроде прожектора, бойцы точно не поняли что именно, но по описанию похоже.

— Значит семьдесят, — капитан потёр подбородок. — Немало.

— В связи с тем, что ночью на аэродроме могут быть самолёты, то ещё и экипажи, — я тоже задумался. — Лейтенант сколько их там бывает?

— Самое большое, за три ночи наблюдения — четыре. За день дозаправляется до полутора десятков. Половина транспортники — те как на запад, так и на восток летят. Остальные боевые — те на восток. Ну, ещё маленький самолётик есть, он там всегда стоит.

— Тащ командир, пилоты, по-моему, это фуфло, — Байстрюк как всегда в своём репертуаре. Нефёдову не нравится, что он присутствует на наших совещаниях, но по мне толк от него есть. Иногда предлагает неординарные решения, не все подходят, но от некоторых толк бывает. Он как бы олицетворяет собой этакую молодёжную прослойку, не обременённую высоким образованием, но имеющую приличный житейский опыт. У старшины свой опыт, у капитана и меня свой, даже лейтенант, хоть по возрасту с Жоркой и схож, но на вещи смотрит по другому.

— В смысле? — Нефёдов, как всегда недоволен, что Георгий влез без спросу, но терпит. Привычка.

— Да чего они со своими пестиками могут? Только бегать будут как ошпаренные, какие из них вояки.

— Не думаю. Если в казарме засядут, то могут и дел наделать. Пистолеты в тесных помещениях получше карабинов будут, а вот то, что у них нет опыта наземной войны, это, наверно, правда. Элита.

Не любит капитан элиту, причём любую, что военную, что хозяйственную, да и, вроде бы, партийную недолюбливает.

— Откуда может подойти подкрепление к противнику? — летчики не так важны сейчас, потому перевожу внимание на более актуальные темы.

— К аэродрому можно подъехать по двум дорогам, — лейтенант обращается уже к карте. — Но с трёх направлений, потому как к северной дороге примыкает ещё одна, с северо-запада. Наиболее вероятное направление это юг, здесь в деревне Азино, довольно большой гарнизон стоит, до трёх десятков немцев. С севера Владычино, немцев нет, но есть полицейский опорный пункт — это они его так называют. Полицаев там шестеро, но не думаю, что они задницу оторвут, особенно если поймут, что им её мы можем оторвать. С северо-запада Борки, но там чисто.

— Это, я так понимаю, те кто могут отреагировать в течение часа, а в течение трёх-четырёх?

— Здесь сказать сложнее. За четыре часа, хоть и по ночи, могут и из Полоцка нагрянуть, а уж днём подавно. У них же рация — если сигнал подадут...

— Ладно, пока отложим, — капитан опять пододвинул схему. — Что по постройкам?

— Вот эта, большая, казарма. К ней примыкает пристройка, над ней антенна — здесь, скорее всего, рация. Здесь, с противоположной стороны полосы склад, но в него почти никогда не заходят, может и пустой. А тут, чуть в стороне цистерны, из них самолёты заправляют, точнее сначала в бочки заливают топливо, а потом на грузовике, он здесь же рядом всегда стоит, везут к самолётам. Те ставят сюда, около западной зенитки.

Строений на большой площадке аэродрома было негусто. Хорошо это или плохо? А вот хрен его знает. С одной стороны хорошо — мало будущих очагов сопротивления, с другой — вокруг них много свободного пространства, причём хорошо простреливаемого. Поправил полушубок. Да, ещё неприятность — сегодня снег выпал. Старшина говорит, что он стает — не держится никогда первый снег, но всё равно неприятно. Что ночь, что день, а красоваться на белом, изображая из себя мишени... Есть, правда, уже белый камуфляж, но мало.

— Старшина, что из техники можем выделить для рейда?

Кошка даже не задумался.

— На ходу считай всё, но бензина мало. Три машины и мотоциклы заправим и всё. Думаешь, удастся топливо у немцев взять?

— Если сами не спалим случайно. А гужевой транспорт как?

— Тут от времени зависит. Если дня два дашь, то от двадцати до тридцати телег наберём.

— Капитан, сколько людей можно привлечь для операции?

— Да хоть всех, почти. Только зачем нам там пять сотен бойцов, да и не проведёшь их без проблем. Надо брать первую и вторую роты и всё усиление что есть.

— Пушки взять хочешь?

— Нет, пушки пусть лежат, там где их старшина припрятал. ДШК тоже оставим, патронов к нему считай нет. Миномёты возьму и ампуломёт. Лейтенант, есть там где миномёты расположить?

— Да, специально разведчикам дал указания и под миномёты позиции разведать и под сорокапятки.

— Тогда так, старшина, пятидесятимиллиметровые я забираю все, а под восемьдесят второй пятьдесят, нет, хватит сорока штук. Это всё равно больше чем пятидесяток осталось.

— С артиллерией и зажигалками надо бы поосторожнее, — заволновался Кошка. — Особенно с огнём.

— Не боись, старшина, будет тебе бензин, весь не сожжём.

— Что у нас по подрывным группам? И по зарядам тоже.

В этот раз старшина думал секунд десять

— Групп готовых четыре, с зарядами хуже. Научились делать самодельные взрыватели из гильз, но срабатывают они не всегда, а если срабатывают, то не всегда детонация проходит. Где-то один раз из двух. Решили просто ставить по три взрывателя на заряд. Если принять этот вариант, то десятка три есть. Можно конечно немецкие в дело пустить, но хотелось бы придержать — поездов фашисты с каждым днём всё больше пускают, а на морозе наши самоделки могут и вообще сдохнуть без толку.

— Ясно, тогда три группы отправляем в Псковскую область. Мы там уже раз были, так что местность хоть как, но знакома. Пусть минируют железку на участке Идрица-Пустошка, ну и можно ещё восточнее. Надо от нашего месторасположения немцам глаза отвести. Подрывники уходят прямо сегодня. Одна группа готовится с отрядом на аэродром. Всё?

— Товарищ командир, — вот и Матвеев проклюнулся, а то молчал всё время. — Кроме бензина неплохо бы и рацию захватить.

— Неплохо. А толку?

— Так мы, когда свежих опрашивали, про раненых забыли...

— И?

— Есть там один мужичок, Кондратьев, он оказывается радиолюбитель. Добровольцем пошёл, попал просто в стрелки, а оказался мужик с мозгами. Я ему немецкие рации, что от эсэсовцев достались, показал, так он говорит толку от них чуть. Нужно что помощней и с другим диапазоном частот. Я в этих делах никак, но тот утверждает, что может связь с Большой землёй наладить.

— Здорово бы конечно, но даже если он до Москвы достучится, то кто нам там поверит?

— Вот и он так сказал. Но это если людей нужных не знать.

— А он знает?

— Важных не знает, но московских радиолюбителей говорит знакомых немало. У них там какие-то свои заморочки с паролями и прочими хитростями. В общем если он со своими свяжется, то уже полдела сделано будет. Это с его слов.

Попробовать конечно стоит, но что-то мне говорит, что толку будет чуть.

— А ещё, — снова влез Байстрюк. — Крупнокалиберный пулемёт тоже можно взять — к нему патронов добавилось.

— Откуда, — оживился Кошка. — Почему я не знаю?

— От пацанвы местной. Я же говорил, что если место хорошо прикормить, то клёв будет.

— Сколько?

— Пока сорок три, но обещали ещё поискать, и мины пятидесятки есть — шесть ящиков, а ещё они БТ подбитый нашли, без пулемёта правда, но снарядов, говорят, завались. Только они патефон хотят.

— Что танцы будут устраивать? — старшина хмыкнул.

— Именно, пацаны же, перед девчонками хвосты распускают.

— Хорошо, будет им патефон и пластинок десяток, есть у меня парные. Только ты уж поторгуйся там.

— Чай мы с Привоза. Не боись, папаша, Жора своего не упустит.

— Отставить базар, — я хлопнул по столу. — Если кто давно сортир не копал, могу поспособствовать.

* * *

Часовой у ворот чесал задницу. Вот час смотрю, а он всё стоит и чешет — не постоянно, но периодически. Жорка уже минут через пять начал хихикать и предложил выписать ему пилюлю от чесотки. Естественно свинцовую. Это он так творчески обыгрывает мою шутку о лучшем средстве от перхоти. Что меня в свою очередь удивило, это то, что он не слышал о гильотине. На что этот обормот, совершенно не стесняясь, заявил, что учебник истории шёл в школе на самокрутки первым.

А темнеет сейчас рано, ноябрь почитай уже на носу. Хорошо, снег растаял — прав был, однако, старшина. А вот распутица страшная. Пока прошлой ночью гнали машины, сели в грязь четыре раза. Однажды даже обе машины пришлось вытягивать, но добрались, и вроде даже никто на нас внимания не обратил — из тех, кому не надо.

Патруль прошёл, через полчаса можно на позиции выходить — капитан прислал вестового, что он может хоть сейчас начинать. А вот этого не надо — спешка нужна в других случаях. И опять меня колотит. Нервишки. Нервишки лечить надо, но нет у нас санатория с лечебными грязями и душем Шарко. Обычной грязи завались, дождь — да хоть залейся, но это не помогает, вроде как даже наоборот. Дождичек, кстати, опять накрапывать начинает. Для лёгочного здоровья это не полезно, а вот то, что он ещё немного нас прикроет в наступающей темноте — вот это ему респект и уважуха.

Что за чёрт! Чего это они забегали? Ох, не к добру это. С фигни этой, которая вроде бы прожектор, зачем-то брезент стаскивают. Точно — прожектор. Включили и луч почему-то вверх направили, его, кстати, в каплях дождя хорошо видно. А вот и ж-ж-ж — летит кто-то. Блин, если грохнутся при посадке, тут всю ночь такой муравейник будет! Вот они, две штуки, маленькие, не то, что два транспортника и бомбер, что на стоянках. Похоже истребители. Пошли на круг, а прожектористы луч опустили и сейчас посадочную полосу освещают. Вот сейчас и глянем, грохнутся или как.

Не грохнулись — зашли на посадку сразу один за другим с разницей метров в двести и спокойно сели. Мастера. Вот дождались кого-то из аэродромной обслуги и поехали своим ходом на стоянку. Вылезли и почапали в сторону казармы, только в кабины что-то объёмное забросили, стащив с себя. Наверное парашюты.

А к самолётам уже грузовик с бочками рулит. Вот гадство, теперь не меньше часа провозятся, по крайней мере, с большими столько возились.

Ан нет, немцы тоже спать хотят — меньше чем за полчаса управились. Что-то сказали напоследок часовому, наверное пожелали спокойной ночи, загоготали и тоже отправились к казарме. Автомобиль встал на своё законное место у бочек с топливом. Наконец затихли.

В казарме ещё продолжал гореть свет — небось, лётчики ужинают. В животе, при мыслях о еде, аж забурчало.

— Жорка, пожрать чего оставили?

— Да вот перловка — холодная только, сам же знаешь.

— Давай команду на выдвижение, а я пока успею червячка заморить.

Наедаться перед боем примета нехорошая, но мне сегодня в атаку не идти.

Атаковать решили не дожидаясь утра, утренний сон он конечно сладок и гостей никто не ждёт, но нам ещё когти рвать, а нас много. Старшина добыл только тринадцать телег. Хоть я и не суеверный, почти, особенно когда мне всякая чертовщина не снится, но огорчился. Не из-за самой цифры, а то что она такая маленькая. Пришлось брать с собой несунов. Для порядка обозвали их резервом, но главная, я надеюсь, их задача — утащить всё что под руки попадётся. Резервом командует наш главный хомяк Кошка, ну тут ему и вожжи в руки.

Электростанцию немцы ночью не гоняют потому и освещение тусклое — шесть керосиновых фонарей на весь аэродром. Удастся нашим хоть сколько часовых тихо снять? По идее уже должны начать. Ага, какое-то шебаршение около самолётов. Вот только не я один его заметил.

— Hans, was bei dir passiert? (Ганс, что у тебя происходит?)

Нет ответа! Ба-ба-бам! Ответили! Сразу с трёх сторон! Пока в работу включились три пулемёта и два десятка винтовок — как и должно было быть. А вот дальше начался бардак! Как это — одни стреляют, а другим нельзя? С каждой секундой всё больше желающих присоединиться к веселью открывали огонь. Чёрт побери, в немцев они хрен попадут, а вот бензин сожгут и рацию угробят, как два пальца... Немцы, кстати, не очень то и пострадали — оба пулемёта уже лупят по нам, только в путь. Чёрт, чёрт, чёрт! Если сейчас ещё и из казармы выскочат, то совсем беда.

Бух! Тяжёлая мина удачно легла перед дверью казармы, когда та только открылась, смахнув назад немца, пытавшегося покинуть теплое жильё. Ну куда на холод в одном исподнем?

Бат-ц! А это уже пятидесятка. Хоть легла и с недолётом, но крайне малым и один из вражеских пулемётов замолк! Не зря капитан тащил с собой теодолит, что мы вывезли из Полоцка, пригодился. И телефоны тоже не зря — вторая мина разорвалась прямо посередине мешков, что прятали пулемёт с расчётом.

На второй пулемёт капитан потратил целых пять мин, одновременно всадив ещё две восьмидесятки прямиком в крышу казармы. Ещё пара таких попаданий и мины уже начнут рваться внутри — пока только кровлю разметало, но и сейчас врагам внутри не позавидуешь. Дверь пристрелял один из пулемётов, а из окон попробуй ещё быстро выскочи, да и по ним бьют не слабо. Стреляющих стало заметно меньше — либо командиры порядок навели, либо сами поняли.

Прошло ещё минуты три — миномётчики полностью расчистили препятствия и теперь одна за другой в казарме разорвались три мины. Что примечательно, радиорубку не тронули. Кому бы помолиться, чтобы рация цела осталась?

Внутри разгромленного помещения похоже начался разгораться пожар, но его пытались тушить. По пожарникам постреливали, не давая особенно разойтись. Бах! Бах! Бах! А вот это уже гранаты. Пулемёт тут же заткнулся — пулемётчик видно опасается своих зацепить. Ударило ещё несколько винтовочных выстрелов и всё!

Тишины не было. Из полуразрушенного помещения раздавались крики, а также чей-то, на одной ноте, вой!

— Nicht Schießen! Wir aufgeben! (Не стреляйте! Мы сдаёмся!)

— Выходи! Руки вверх! Ханде хох, говорю!

Это что, всё? Десять минут и принимай пленных? Бах! А вот тебе хрен — граната разорвалась на улице, там где должны были быть наши.

Ну что ж, мы в ответе за тех кого не додушили!

Гранаты рвутся одна за другой. Вот кто-то из бойцов заскакивает в распахнутую дверь и начинает длинными очередями расстреливать кого-то внутри. Надо будет узнать потом кто и влепить пару нарядов, да что пару — все пять! Ещё несколько стволов бьют внутрь через разбитые и вывороченные окна. Короткими! А этим благодарность. Господи, о чём думаю?

Короткая перестрелка со стороны склада. Ну да, там же тоже часовой... был. Надеюсь. Вой из казармы больше не раздаётся. Умер наверно, а скорее добили. Они же мне там сейчас всех перебьют, надо бежать.

Прибежал! Фу, есть вроде пленные — раз, два... Шесть человек, четверо ранены, но легко, скорее поцарапаны. Кто, так просто не разберёшь — все в исподнем.

— Die Offiziere haben? (Офицеры есть?)

— Ja. Ober-Leutnant Franz Haeckel. (Да. Обер лейтенант Франц Геккель.)

Геккель оказался штурманом сто одиннадцатого Хейнкеля. Здесь же среди пленных был бортовой стрелк одного из двух пятьдесят вторых Юнкерсов. С Юнкерсами нам не повезло, они летели с фронта порожняком. Бомбер и оба истребителя наоборот летели на фронт. Повоевать хотели. Пусть обломятся. Сколько вреда они могли принести и сколько унести жизней? Теперь уже нисколько.

Объяснил лейтенанту и стрелку, что их жизнь зависит от того, насколько хорошо они будут помогать нашим бойцам в разграблении их самолётов. Несогласных, что не удивительно, не оказалось. Немцы к порядку привычные — попал в плен, выполняй приказы и не рассуждай.

Три десятка бойцов, под управлением нашего немца Вальтера и при помощи двух бывших военнослужащих Люфтваффе, отправились раздевать летающие машины. А вокруг, как всегда, царил бардак.

Начинающийся пожар уже затушили и разбирали развалины бывшей казармы. Пару раз прозвучали выстрелы. Ещё раз выстрел прервал, начиняющийся на слове 'нихт' крик. От остальных пленных особого толку не было — обычная аэродромная обслуга, пара рядовых, пара сержантов. Отправил их в помощь разбирающим самолёты.

— Георгий, — окликнул, пробегающего мимо, Байстрюка. — Рацию глянул?

— Ага. Вроде цела, по крайней мере, дырок нет. Сейчас мужики её пакуют.

— Осторожно!

— Да понятно.

— Капитан ушёл?

— Да, они сразу снялись и убежали.

Нефёдов со своими людьми после окончания боя должен был пойти на усиление засады, что блокировала дорогу с южного направления, откуда был наиболее вероятен подход помощи противнику. Хотя помогать и некому, но немцы-то об этом не знают.

Пока допрашивал пленных на взлётное поле въехали три машины и тут же разделились — одна направилась к складу, вторая к казарме, а третья стоянке самолётов. Тут же появился и наш гужевой транспорт.

Склад не порадовал, я рассчитывал на большее — такое огромное помещение, а занято меньше чем на четверть, да и то в основном какие-то колёса и металлические конструкции непонятного назначения.

— Есть что ценное? — спросил распоряжавшегося здесь Егоршина.

— Консервы, крупы, патроны, снаряды к пушкам зенитным. Парашюты нашли, с десяток. Запчасти ещё какие-то, решили их немцам не оставлять — хоть в болото свезём сбросим. А так — бедно живут.

— Сержант, тут шоколад и пойло немецкое, — вдруг раздалось из угла.

Похоже бойцы до лётных пайков докопались.

— Ладно, давайте здесь споро. Время — жизни.

На улице перехватил Кошку.

— Что, старшина, небогатые немцы нам достались, похоже быстро всё выгребем.

— Вот уж не знаю, командир. Вон главная проблема, — указал тот на стоянку. — В них же чего только нет. И оружие, и рации, и провода всякие, да и сам металл со стеклом бронированным. Народ даже кресла отвинчивает — уж очень они удобные. Опять же топлива больше тридцати бочек, и это мы ещё с самолётов не сливали. Конечно, всё сливать не будем, что-то и гореть должно, но всё одно много выйдет.

— Хорошо, работайте. Всё сможем унести?

— Всё унести никогда нельзя, — философски заметил старшина. — Но надо стараться. Что не съедим, то понадкусываем.

Людской муравейник прямо кипел — все что-то несли, тащили, волокли. Трое бойцов то ли снимали с радиорубки антенну, то ли отдирали металл с крыши, а может и совмещали. Мимо группа из десятка человек пронесла, с матами, какие-то ящики — почему не погрузили на телегу или машину непонятно, но раз волокли на горбах, значит смысл в этом есть. Наверное.

Прошло, примерно, где-то ещё около получаса, когда на юге ночную тишину разорвали звуки выстрелов и взрывов. Перестрелка длилась минут пять, после чего сошла на нет. Ещё через десять минут явился конный вестовой, как не боится верхами по такой темноте шастать, и доложил, что немцы, потеряв убитыми около десяти человек, отошли. Удачно попали в минную засаду, перестрелка же, скорее всего, результатов не дала, но противник устрашённый дал дёру. У нас нет даже раненых. Вот же я идиот, так и не поинтересовался нашими потерями на аэродроме.

Отпустив вестового, нагрузив предварительно ценными указаниями, которые, в общем-то, нафиг никому не нужны, отправился к месту где горело несколько фонарей, но особого ажиотажа не отмечалось. Как и думал, оказалось нечто вроде полевого перевязочного пункта.

— Геращенко, что у вас?

— Трое раненых. У одного пулевое на вылет в районе ключицы, несложное. Двоих осколками гранаты посекло, одного здорово. Мне бы телегу, нужно лёжа транспортировать.

— Может лучше на машину?

— Машины наверняка с перегрузом пойдут, застревать будут, к тому же тряска сильная, а так мы потихоньку — я рядом пойду.

— Как скажете, вам виднее.

Опять малой кровью обошлись. Повезло, вот только надолго ли? Вообще всё странно — на фронте у немцев чаще всего всё получается, хотя и не везде, от Ленинграда они войска отводят, так его и не взяв, а вот здесь у нас всё получается на загляденье. Не понимаю, а всё что не понимаю — опасно. И планирование у нас на самом примитивном уровне и бардак тот ещё, но мы бьём немцев и достаточно удачно уходим от их ответных ударов.

То есть причины придумать для этого можно. Вот так сходу: здесь почти сплошь тыловики к нормальному бою не приспособленные, хотя мы и с эсэсовцами справлялись, но только тогда, когда те попадали в засаду, а нас было больше. Ну, или столько же. Причина? Причина. Следующее: сейчас мы делаем тоже, что и немцы на фронте — концентрируем силы и бьём там, где нам выгодно. А почему прекратили получать противодействие? Тут, скорее всего, причин несколько: первая, смогли частично уничтожить, частично нейтрализовать те силы немцев, что они могут выделить конкретно на этот участок, вторая, противник, вероятно, считает, что сможет закончить войну в ближайшее время, оттого и концентрирует все силы против Москвы.

В чём-то они правы — закончи войну и все наши потуги никому не нужны, но в тоже время, не могут же они не понимать, что потеря Москвы это не конец войне. Странно и не понятно, а про непонятно я уже говорил. Ладно, не до того сейчас, позже попробую обмозговать.

Уходили тяжело нагруженными, даже мне достался какой-то мешок, точнее я сам его взял. Старшина настойчиво предлагал и обратно на машине отправиться, но смысла в этом особого не было: за оставшееся тёмное время автомобили до базы отряда не дойдут, да мы на это и не надеялись, подготовив для них хорошее укрытие в болотах у Больших Жарцов. Знаток немецкого языка там был, так что автоколонну из четырёх автомобилей спихнул на Тихвинского, а сам почапал с отрядом. Нет, конечно чистого, хоть и слегка грязного, грузчика я изображать не пытался — в охранении от меня толку больше, потому и груз я только половину времени тащил, а второю половину шастал по кустам, натаскивая к этой работе бойца из нового набора. Фамилия у него была Кушенко. Сам невысокий худой и лопоухий, но утверждал, что лес знает. Вроде и правда в лесу не первый раз — в муравейник не залез ни разу и о деревья головой не стучится, но ходить нормально всё одно не умеет, смотреть тоже, но орёл. Так и хотелось двинуть в ухо, когда он в третий раз, невзирая на приказ молчать, полез с вопросами, хорошо хоть шепотом. С кем приходится работать!

Уходили опять четырьмя разными маршрутами. Наша колонна к рассвету сделала километров десять, но ноги все ели таскали. На привал расположились в редком лесочке. Только расставил посты и вернулся к основному отряду — рухнул как подрубленный.

Девушке, на первый взгляд, было лет восемнадцать. Одета она была в белоснежный сарафан, отороченный поверху и понизу крупным красным рисунком. Рукава были украшены подобным же узором, но только рисунок был мельче. Длинная русая коса, переброшенная на грудь, спускалась почти до колен, на голове же красовался венок, сплетённый из крупных белых и красных цветов. Только внимательно взглянув в её глубокие голубые глаза, заодно заметив мелкие морщинки возле них, можно было догадаться, что женщина старше. Вот только на сколько, понять нельзя.

— Что, не узнал? — женщина улыбнулась задорно, но чуть грустно. — А знаешь как девушке обидно, когда её не узнают, особенно после такого краткого, по крайней мере на её взгляд, расставания?

— Извини, но у меня возникли некоторые проблемы с памятью.

— Угу, после такого ещё легко отделался, — она горестно, но чуть наигранно вздохнула. — Ладно, не буду тебя в этот раз мучить. Я Доля. Не пытайся, всё равно сейчас не вспомнишь. Может потом...

— Спасибо, Доля. Что я тут делаю?

— Ты пришёл по моей просьбе. Ну, как пришёл — я позвала, а воспротивиться ты не смог.

— А зачем звала?

— Вот какие же вы мужчины... Может посмотреть захотелось. Что жалко?

— Нет. Ты красивая, мне тоже нравится на тебя смотреть.

— Что? Комплимент? Что это случилось с нашим брутальным мачо? Оказывается, иногда даже с виду неприятные вещи могут идти на пользу. Рассажу Маре, она обхохочется.

Ничего не понимаю, но, похоже, моя собеседница не собирается ничего объяснять. Ну что же, и я напрашиваться не собираюсь. Нет, если бы почувствовал, что она готова хоть что-то рассказать, то попытался, но не чувствую.

— Молодец, правильно не расспрашиваешь. Помнишь. Всё что надо узнаешь — не меньше, но и не больше. Сестрёнка вспомнила о тебе.

— Сестрёнка?

— Ну да, Недоля. Ты всегда был слишком активным мальчиком, Мара говорит, что даже гиперактивным. Вот и обратил снова на себя внимание, а может ей кто и намекнул. Она же всегда была помешана на Равновесии. Не беспокойся, ты ей всё же тоже нравишься, поэтому она не станет нивелировать твою прошлую удачу, но с этого момента станет приглядывать. А внимание Недоли, сам понимаешь...

— То есть халява кончилась?

— Ох уж эти твои выражения... Нет, халява не кончилась, просто за неё теперь платить надо...

Женщина горько засмеялась и пропала.

Опять! Что это, схожу с ума? Пётр Петрович, который Кащенко, мир его праху, наверное, моим случаем заинтересовался бы. Ещё бы, он всё больше с Наполеонами и Петрами Первыми дело имел, а у меня целый выводок богов наклёвывается. Сначала Морана, теперь Доля, да на сестрёнку свою намекает. Ладно, хватит панику разводить. Скорее всего это сработал анализ моих страхов, моего опасения что время отведённое на удачу заканчивается. А то, что на меня обратили внимания, я и так догадываюсь, а после сегодняшнего ещё больше обратят, и ещё больше обозлятся. Правда, не боги, а значительно более неприятные существа. Те, что ходят в чёрных мундирах и кричат 'Хай Гитлер'. Но зато, в отличие от богов, они смертны. Я точно знаю. Сам убивал.

* * *

— Старшина, давайте подведём итоги. Что мы поимели с гуся?

— Так, начну с вооружения. Пистолетов разных — двадцать шесть штук, маузеровские карабины и винтовки — шестьдесят две штуки, пулемёты тринадцатой модели — три штуки, все под ленточное питание, четыре автомата. Это вместе с разгромленной подмогой. Кроме того на аэродроме захвачены две тридцатисемимиллиметровые зенитные пушки, Вальтер назвал их Флак восемнадцать. Кроме того с самолётов сняты десять пулемётов винтовочного калибра, пять крупнокалиберных пулемётов — три по тринадцать миллиметров и два по пятнадцать и одна двадцатимиллиметровая пушка. Большая часть авиационного вооружения требует переделки и изготовления станков или других видов крепления.

— А что с боеприпасами, — продолжал я допытываться, пытаясь осознать, что же мы всё же приобрели.

— К пистолетам и автоматам примерно шестьсот пятьдесят патронов, винтовочных больше восьми тысяч, четыре с половиной тысячи сняли только с самолётов, но там боеприпасы особые, в том числе бронебойные и зажигательные. К тринадцатимиллиметровым пулемётам тысяча двести, к пятнадцатимиллиметровым четыреста — тоже специальные, хотя бывают ли там другие, кто знает. К двадцатимиллиметровой пушке семьдесят пять снарядов, к зениткам двести восемьдесят.

— Неплохо, — улыбнулся Матвеев.

— Угу, а теперь поделите это всё на пятьсот человек, — капитан был отнюдь не в восторге от таких, на первый взгляд больших, цифр. — По двадцать патронов на человека?

— Да, — Жорка дёрнул себя за мочку уха, — Не разжиреешь. А потратили сколько, старшина?

— Считай пять сотен.

— Когда успели?

— Вы всё успеваете — на вас ни жратвы ни патронов не напасёшься. Бой на аэродроме — три сотни патронов долой, засада на немцев — ещё две, да та группа, что полицаев ходила в Борки пугать, два десятка сожгла.

— Кстати, а как Борках всё прошло? — спрашиваю Калиничева.

— Нормально. Говорят, пришли, несколько пуль полицаям в окна засандалили и отошли. Тем, естественно, не до ночных прогулок стало.

— Ясно, что ещё ценного в хозяйстве образовалось?

— Продуктов захватили, но немного, нашей ораве и на неделю не хватит, немного же медикаментов и перевязочных материалов, зато бензина считай четыре тонны, но он авиационный — на авто клапана прогорать будут, но вряд ли машины именно от этого испортятся.

Да, тоже так думаю, не факт что немцы нам вообще скоро позволят с комфортом кататься.

— Ещё две бочки керосина, ну и прочая бытовая мелочь — ложки, плошки, поварешки. Электростанцию забрали, слава, что она на колёсном ходу была. Радиостанцию, с ней сейчас Кондратьев разбирается, сказал, что и рации с самолётов вполне можно к делу пристроить, только у них диапазон пожиже. Что это я, честно, не понял.

— Вот, вспомнил. Мне показалось или бойцы крышу разбирали?

— Не показалось, железо там хорошее было, на землянки пойдёт, а то текут с обычным дёрном. Ещё одёжка кое-какая, в основном форма, хорошо её штопать и отстирывать не надо — вражины не успели надеть, а мы соответственно попортить. Инструмента много, в том числе и шанцевого, даже не знаю куда девать. На обмен бы с крестьянами что пустить, но опаска есть, как бы немчура не прознала — по его виду понятно, что не наш. Бронестекла много взяли, но вроде не особенно оно и бронированное — ну на что-нибудь пойдёт. А вот настоящая броня тоже есть — пару десятков листов сняли, остальное некогда было, но это так, у нас ещё и щитки от 'максимов' без дела лежат. Проводов и труб много надёргали, да и ещё масла немало слили, жаль не постное, а машинное, тоже две бочки вышло.

— Что за трубы?

— Разные, и масляные и пневматика, на что пустить их не знаю, но пригодятся. Вот вроде и всё, не считая личных вещей, но их бойцы больше по карманам распихали. Непорядок конечно, но не отнимать же. Обидятся.

— Найдите тех, кто не хомячил и премируйте. По-серьёзному — пистолеты выдайте, ещё чего, но сами разберетесь.

Откуда взялся у меня в голове сам термин 'хомячить' не помню, но здесь он был неизвестен, хотя, после неоднократного повторения, вполне прижился и вопросов не вызывал.

— Сделаю.

— Если удастся ещё чего выкроить, то и тем, кто на операции не был, подкиньте. Те же мыло, бритвы, зеркала — хоть на несколько человек.

— Посмотрю, но кулаков и так не уважают, все, в общем, делятся чем могут, а, что небритых хватает, то больше от лени.

— Вот зима наступит, посмотрим, а пока пусть в порядке себя содержат. Мы же, в конце концов, не банда. Вы, товарищ капитан, поддержите старшину авторитетом.

— Есть, — Нефедов снова потёр небритый подбородок. Мне проще, я медленно обрастаю, а вот капитану и другим кто постарше, с этим сложнее.

На этом разбор полётов закончился. Вроде пока дел особо неотложных и нет, значит пойду к Вальтеру — надо разобраться, что за оружие нам от Люфтваффе досталось.

Немец опять был с головой в работе — на большом куске брезента лежал здоровущий агрегат, точнее масса его частей, числом шесть. Рядом застыли двое бойцов, вероятно опасаясь лишним движением нарушить мыслительный процесс, а может прервать свой халявный отдых.

— Вальтер, что это за зверь и о чём ты его думаешь?

— А? Извините, господин командир, я не понял вашего странного вопроса.

— Не обращай внимания, — хотел сказать 'забей', но по-немецки это звучало бы ещё более странно, и ввело бы нашего интернационалиста-поневоле, в ещё больший ступор. — В чём проблема?

— А, это? Это не зверь, это машиненгевер сто пятьдесят один, разработки фирмы Маузера. Скорее даже автоматическая пушка калибром пятнадцать миллиметров. Хорошая надёжная и удобная, вот только стояла она на самолёте.

— И переделать нельзя?

— В теории переделать можно всё, вот только стоимость затрат на переделку зачастую превышает все мыслимые пределы.

— У нас не превышает. Нам эта штука нужна. Какие сложности, что надо?

— На самом деле не так и много. Так как сняли мы их, а их две, со сто девятого 'Фридриха', то несколько повезло, она там стреляет через вал винта, поэтому стоит здесь обычный ударник.

— А бывает необычный?

— Да, если бы она стреляла через плоскость винта, стоял бы электровоспламенитель, при этом и патроны были бы другие. Тогда проблем было бы гораздо больше. Тоже справились бы, но... Вот например с тех же истребителей сняли по два пулемёта семнадцатой модели, — Мельер показал на ещё одно чудо-юдо лежащее чуть в стороне. — Они завязаны с синхронизатором и там стоит электроспуск. Это не электровоспламенение, патроны используются обычные, но управление что у пушки, что у пулемётов электромеханическое. Надо спусковые механизмы и механизмы перезарядки делать, точнее удобные для стрелка элементы этих механизмов выводить наружу корпуса. Может я пушками займусь, а пулемёты на потом оставим?

— Ну, четыре пулемёта нам погоду не сделают, или с ними со всеми так?

— Нет, остальные обслуживались бортстрелками, там всё нормально, только что прикладов нет. Сто тридцать первые, их три штуки, это те, что калибром тринадцать миллиметров, нужно точно со станка использовать — уж больно мощны. А вот пятнадцатые и восемьдесят первые, под винтовочный патрон, можно и как ручные, только сошки, да и, как уже говорил, приклады сделать.

— Ясно. Это всё?

— Нет, ещё есть двадцатимиллиметровая пушка, что на бомбардировщике стояла. Вообще-то они делались с барабанным магазином под шестьдесят выстрелов, но на Хейнкеле она в носу стояла, там барабан мешал, так что этот вариант с коробчатым магазином на пятнадцать снарядов, магазинов всего пять, но из неё точно ни с рук, ни с сошек не постреляешь. И ещё — патроны и снаряды в основном все бронебойно-трассирующие.

Да, что-то такое и старшина говорил, надо бы попридержать до появления стоящих целей.

— Хорошо, работай. Как я понял меньше всего проблем с теми пулемётами, что под тринадцать миллиметров? Вот с них и начни.

Однако, есть ещё время посетить Михаэля.

Когда после продолжительной прогулки до второго лагеря, подошёл к нашему пошивочному цеху, увидел, что еврейское семейство работает не покладая рук. Старший Рафалович распекал за что-то молодую женщину, кажется Марию, вставляя в русскую речь полузнакомые, созвучные с немецкими, слова. Наверное на идиш.

— Здравствуйте Михаэль Нахумович, смотрю, невзирая на прохладную погоду, у вас здесь жарко.

— Здравствуйте, товарищ командир, — по тону почувствовал, что он хотел назвать меня либо молодым человеком, либо как-то похоже, но не решился или передумал. — Да, на улице пока ещё терпимо, но со дня на день придётся начинать работать в землянке, а там, знаете ли темно. Будьте так добры, наладить приличное освещение, иначе я снимаю с себя ответственность за качество работы.

— Сделаем, дорогой Михаэль Нахумович. От себя оторвём, но поддержим отечественную промышленность. Лучше скажите как дела с тем заказом, что вам передал Кошка?

— Пока Леонид Михайлович дал мне только один парашют. Я уже прикинул, как его раскроить. Купол у него не слишком большой, да и форма для кроя неудобна, потому гарантировать больше семи, если будем соединять обрезки, то восьми, халатов не могу.

Так, всего мы взяли тридцать восемь парашютов, значит, под три сотни маскхалатов мы сможем получить.

— Как скоро будут готовы?

— Молодой человек, у меня не трест Москвошвей. Сколько вам их нужно?

— У нас ещё тридцать семь парашютов.

— Вы режете меня без ножа, одними своими словами. Месяц.

Ну, месяц это не так уж и плохо, тем более что получать мы их будем ежедневно, а не всей партией одноразово.

— Спасибо Михаэль Нахумович, — похоже, он готовился к ожесточённой торговле по срокам, и очень удивился моей покладистости. — Только у меня будет к вам ещё одна просьба — поговорите со старшиной и с другими опытными бойцами и обсудите с ними вопросы обвеса. Нет, обвешивать и обсчитывать их не надо. Так как от парашютов останется много строп, то надо попробовать сочинить из них нечто вроде сбруи, используя которую бойцы смогут удобно располагать на теле оружие и снаряжение. Проблема ещё и в том, что эта сбруя должна быть удобна как при передвижении на лыжах, так и во время боя. Да чуть не забыл, на оружие тоже нужно смастерить чехлы, да и вещмешки должны не бросаться в глаза на снегу.

— Тогда больше семи халатов с одного парашюта не получится.

— Вы уж постарайтесь, дорогой мой человек, от того как хорошо вы сделаете свою работу, будут зависеть жизни людей.

Что-то дрогнуло в глазах немолодого битого жизнью мужчины, но тут же они снова стали колючими.

— Вот ещё, никто никогда, кроме недоброжелателей, не мог упрекнуть старого Михеля, что он плохо делает своё дело.

— Ещё раз спасибо, извините, спешу.

— Идите уж, не мешайте работать.

Не успел отойти и на пару дюжин шагов, как услышал, что еврей уже распекает кого-то из своих родственников, причём на этот раз с гораздо большим пылом, чем до моего прихода.

Оставшийся день прошёл в большой нервотрёпке. Довёл до старшины требования начальника пошивочного цеха. Прикинув, решили, что в наших условиях единственно приемлемым способом, будет установка самолётного плексигласа прямо в скат землянки. Течь, конечно, будет в дождь, никаких нормальных изолирующих материалов под рукой нет, но и так течёт. Чёрт с ним. Заодно решили таким же образом поправить землянку оружейника — гулять, так гулять.

На парашютный шёлк также нашлось много желающих. Например, фельдшер объяснил, что из него лучше бельё пошить. Будто бы в древние времена, благородных рыцарей и прекрасных дам, очень ценилось нижнее бельё из шёлка, типа полезно для кожи и вши в нём плохо приживаются. Предложил 'айболиту' придумать историю поправдоподобнее — не носили ни рыцари, ни их дамы нижнего белья. Они вообще мылись только раз в жизни — при рождении, некоторые считают что два, но обмывание после смерти не считается, так как к жизни отношения не имеет. Один парашют всё ж пришлось отдать, ибо операционную всё одно отделывать надо, чтобы хоть с потолка мусор не сыпался на открытые раны. Самые мелкие обрезки тоже пообещал, то ли нитки что-то шить, нашему доктору нужны были, то ли в корпию подмешивать, не совсем понял, но позарез. Надо, значит надо.

Спать ложился с некоторой неуверенностью, страхом, но одновременно с надеждой — вдруг сейчас будет сон, которой хоть что-то поможет понять про себя несчастного. Снилось что или нет — не помню, спал как убитый.

Глава 4.

— Товарищ командир, — Калиничев был какой-то взмыленный, но довольный. — Взяли мы 'лесорубов'.

— Где?

— Ну, так в четвёртом лагере.

— В том самом? Всех?

— Ну, они говорят всех, только мы-то знаем, что их не шестеро, а семеро. Вот седьмой, как дружки его не вернулись, так сразу и припустил в город. Думаю, уже к полудню на месте будет.

— Он что, не пёхом?

— Лошадь у старосты отнял, грозился страшными карами, если не даст.

— Когда гостей собираешься ждать?

— Считаю, завтра к обеду и нагрянут.

— Хорошо, действуй.

Четвёртого лагеря как такового, считай, не существовало. Точнее сам лагерь наш инженер всё же построил, а два десятка бойцов, устроившись в нём, изображали активную партизанскую деятельность. То есть бегали в соседнюю Шаверливку за самогоном, по бабам и вообще вели аморальный образ жизни. 'Лесорубы' от ценного источника, а именно от Борового, получили соответствующие сведения и споро отбыли из Залесья за полтора десятка километров, где и нашли то, что так долго искали. А именно приключения на свои, теперь вероятно уже лишние части тела.

— Доложи Нефёдову. Действуйте, как договорились. Я к Феферу и далее.

Операция, затеянная вокруг немецких шпионов, на деле имела два слоя. Первый это, конечно же, заманить в ловушку немцев — нужно ещё более поднять боевой дух красноармейцев, особенно освобождённых недавно. Операция с аэродромом прошла отлично, люди поверили в свои силы, но закрепить пройденное, сам Владимир Ильич велел. Ну, говорил же он: учиться, учиться и учиться. А какая учёба без повторения пройденного.

Естественно, и оружие с боеприпасами, и прочее снаряжение от немцев лишним не будет. Те ведь считают, что бандитов чуть, а значит, вряд ли пошлют много людей, да и нет у них сейчас много — комендантская рота в Полоцке, несколько эсэсовцев, если их обратно в фатерлянд не отозвали, и, может быть, полицаев сколько прихватят. Всю роту из города выводить никто не даст, потому и врагов будет пятьдесят-семьдесят от силы. Зачем больше для разгона и уничтожения двух десятков разбойников?

Вот тут и вступала в силу вторая часть нашего плана — пока немцев в городе мало, можно поделать свои дела и спокойно уехать. Ну, что совсем спокойно это вряд ли, но точно должно быть попроще — не смогут немцы вести столь же насыщенную караульную службу половиной гарнизона, а если что пойдёт не так, организовать приличную облаву. Вот этим и стоит воспользоваться.

Уже через час мы с Глуховым, Боровым и Фефером бодро пылили в сторону города. Вазумеется пылили не мы сами, а лошадь с телегой, да и пылением это назвать сложно — скорее взламывали подмёрзшую грязевую корку. Отобедали у Говорова, где я пересел уже на его телегу. Добираться решили по отдельности, но слишком не отрываться, потому залесский актив отправился вперёд, а мы следом.

Когда заехали в город, уже темнело, хотя до настоящей ночи было здорово далеко. Залесенцы должны были сразу отправиться квартировать к новой подруге Германа. Кузьма в этот раз тоже остановился не в гостинице, сказал, что нашёл место, где и проще и сытнее. Мне то что, лишь бы на пользу. Высадил он меня у госпиталя — документик на посещение оного был у меня при себе, потому прошёл беспрепятственно.

Ольга Геннадьевна была занята на операции, и ждать пришлось больше часа. Вышла она бледная и, вроде даже, чуть пошатываясь, похоже, работы наши ей подкинули на сегодня, а может и на вчера и завтра. Заметив меня, остановилась, но справилась с собой.

— Вы с почками вроде?

— Да, госпожа доктор.

— Подождите минут пятнадцать, вас позовут, мне надо привести себя в порядок. Устала.

Да, видок, и правда, краше в гроб кладут.

Пятнадцать минут тянулись страшно долго. Наконец, знакомая санитарка предложила пройти в процедурную.

— Как самочувствие, есть изменения с прошлого посещения? — Ольга приложила палец к губам, другой рукой указав на левую перегородку.

— Вроде получше стало, но всё одно болит, особенно когда это... в туалете давно не был.

— Ну, это процесс небыстрый, хорошо уже то, что ухудшений нет.

Ещё пару минут она тёрла мне по ушам, давая всевозможные умные советы, как лечить несуществующую болезнь. Наконец за перегородкой скрипнула дверь, и раздались удаляющиеся шаги.

— Уф, наконец, ушёл, — Оля мгновенно сократила расстояние и впилась в мои губы своими. Я даже опешил от такого напора.

— Вот тебе ключ, лампу не зажигай, буду, где-то, через полчаса, — это были первые слова за последние пять минут. — Есть хочу страшно. Что там у тебя в мешке?

— Ну, так оно и есть — поесть.

— Хорошо, вытащи что-нибудь не слишком ценное. Надо пару коробок вынести, но так чтобы часовой ничего не заметил.

— Совсем не ценного там ничего нет, разве что картошки килограмма два.

— Вытаскивай, я её сама принесу. Меня обязательно проверят, если с авоськой выйду, и это хорошо.

— Вдруг додумаются — откуда картофель, если я с полным мешком обратно вышел.

— Ну, во-первых, ты не первый сегодня, кто с подношениями был...

— Мне пора ревновать?

— Как бы это поточнее выразиться: можешь, но только немного. Это даже приятно, пока не доходит до шекспировских страстей.

— Понял, буду, но в меру.

— Да, как-то так.

Освобождая мешок, убрали как раз сало и творог, а картофель оставили, заховав под него две картонные коробки, нетяжёлые, но достаточно объёмные. Маскировали их тщательно, но часовой, глянувший на выходе на меня одним глазом, даже не прореагировал. Может хорошо замаскировали?

Особого ажиотажа в городе не было, даже ни одного патруля по дороге не попалось, может потому, что до начала комендантского часа время ещё было. Ольга пришла практически впритык.

— Не боишься ходить так поздно? — спросил девушку, угнездившуюся в моих руках.

— С этим даже спокойнее чем до войны. Гопники опасаются вылезать в такое время, а солдаты из гарнизона все меня знают — на меня санитарные мероприятия повесили. Не поверишь, у них поголовно вши, в основном, правда, платяные. У вас как с этим?

— Боремся. У нас есть старшина, дюже до этого дела злой. Больше чужих вшей, он ненавидит только самогонку, чужую конечно.

— Ты по какому особому делу приехал или навестить любимую девушку?

— Конечно же навестить. Заодно и разжиться чем-нибудь с аптечного склада.

— Всё с тобой ясно — гопник.

— Ага, мы такие. Что наше — то наше, а что ваше тоже наше.

— Я с вами пойду.

— Вот уж вряд ли.

— Не спорь. Вы всё одно не знаете что брать, а я даже ведаю места где лежит самое ценное. Во-первых, всё вы не унесёте, а значит надо брать только нужное, во-вторых, без меня копаться будете долго, даже если напишу где, что и как называется. А в-третьих, я там была последний раз три дня как, точнее три ночи.

— А вот с этого места поподробнее.

— Четыре дня назад привезли крупную партию раненых. Уже под вечер, а у нас морфин почти кончился, вот меня Вирхов и отправил на склад. Так что если я опять заявлюсь ночью, то охранник не удивится.

— Охранник один?

— Да.

— А сколько у тебя сопровождающих было?

— Два санитара.

— А они сами не могли получить?

— Могли наверно, но Рудольф послал меня.

— Кто этот Рудольф?

Наш начальник госпиталя. Полный тёзка и потомок знаменитого Рудольфа Вирхова.

— Не знаю такого.

— Очень известный врач и учёный девятнадцатого века. Вроде даже политик.

— Ладно, это не так и важно. Расскажи как было дело.

— Ну, Рудольф, после очередной операции, приказал мне переодеться, дал двух санитаров в помощь и отправил на склад. Пешком.

— Сколько было время?

— Около полуночи.

— Так, дальше.

— Пришли, тут ходу минут десять всего, санитар постучал, переговорил с охранником, тот открыл дверь, а я подала ему записку. Он прочитал, впустил нас, мы взяли морфий и принесли в госпиталь. Всё.

— Патруль по дороге попадался?

— Да, когда шли туда.

— Что-то спрашивали, проверяли документы?

— Нет. Я же говорю, они меня знают. Старший посветил на нас фонарём, козырнул, и они пошли дальше.

— Сколько их было?

— Двое.

Утро напрягло тем, что ничего не происходило. Немцы не собирались спешно в поход, не было никакой суеты, в комендатуре царила спокойная деловая обстановка. Это что ж, зря народ изображал кипучую деятельность, таскал самогонку, обстреливал проходящие машины, зря Кондратьев целых три раза выходил на связь из одной точки? Ничего не понимаю.

— Чего делать будем, Костя? — Говоров сидел на телеге, вопросительно глядя на меня. — Не купились, похоже, курвы.

— А у нас есть варианты? Домой поедем?

— Не, домой нельзя. Надо рисковать.

— Вроде и риска особого нет, — Фефер обкусил размочаленную в зубах соломинку. — Судя по тому, что Аня рассказала, да и твой человек, возможность есть.

Ольгу я пока не раскрывал, хотя понимал что это и глупо, тем более, что наверное, все и так догадывались кто мой человек.

— Да, шансы вроде не плохие и в таком раскладе, хотя я рассчитывал на лучшие.

— Человек предполагает, Костя, а бог, он, располагает.

— Угу, где-то слышал, что лучший способ рассмешить бога, это рассказать ему о своих планах.

— Это точно, — хохотнул Кузьма. — Умный человек сказал или ему передали.

* * *

Форма здорово попахивала капустным рассолом, что не удивительно, если вспомнить, что везли её в бочке с той самой квашеной капустой, да и не очень подходила к новому сценарию. Ну, не думал я, что буду представлять из себя санитара. И Герман не думал. Боюсь, для санитаров мы слишком молоды. Как солдаты комендантской роты и могли бы сойти, но остальные мужики ещё меньше подходят, да и форму мы на себя подбирали. Ладно, бог не выдаст — свинья не съест. Что-то тема бога стала часто подниматься. Похоже, подсознание шалит, напоминает, что здорово мы заигрались. И помощи нам остаётся ждать только от сверхъестественных сил.

Шалишь — мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Стоп. Стоим в переулке, ждём ещё две минуты. По ним, и правда, можно часы сверять. Патруль протопал мимо, естественно, ничего не заметив. Ещё минута и нам двигаться можно. Теперь у нас есть два часа. А вот и палисадничек, а за ним заветная дверка. А за дверкой сидит тот самый караульный, которого Оля прошлый раз и навещала.

Стук в дверь — не тихий, но и не громкий, ровно такой, чтобы показать, что пришли свои.

— Кто?

— Санитароберсолдат Геншов, санитарсолдат Кёльпин и фрау Ольга с письмом от обер-арцта Вирхова.

— Опять у вас кончился морфий? Ведь прошлый раз много взяли.

— Раненых тоже много, иваны по своей глупости не хотят сдаваться, а дырявят наших парней.

Караульный, заглянув в глазок и увидев Олю, отварил дверь. Я шагнул в слабо освещённую прихожую или сени, сразу не понять, и прежде чем немец успел рассмотреть меня как следует, ударил его эсэсовским кинжалом в горло. Неудачно. Крикнуть часовой не успел, но рука дрогнула, и разрез получился слишком широким. Из рассечённой шейной артерии мне в лицо ударила струя теплой крови. Вероятно, немец страдал гипертонией, почему-то пришло в голову. Ничего — считай, прошло.

Труп быстро откантовал в сторону. Ольга склонилась над ним, ничуть не смущаясь от вида залитых кровью шеи и груди, и достала из кармана целую связку ключей. Ну да, она этой крови каждый день вёдра видит, да и льёт наверно немало. Мне бы такую устойчивость. Мутит-то как! Сорвал с крючка рядом с дверью какую-то тряпку и быстро вытер лицо. Фефер уже входил в дверь.

— Идут. Сейчас будут.

Мужики, скорым шагом, заранее предупредил не бегать и не суетиться, подошли и заняли позиции. Из оружия были только пистолеты. Свой браунинг отдал Кузьме, сам и вальтером, если что, обойдусь. Вообще-то, любой лишний контакт, не говоря уж об огневом, в наших условиях напрямую ведёт к провалу операции. Так что оружие это так — отбиться и убежать.

Ольга копалась в ящиках, плотно составленных в трёх больших комнатах. Похоже, она не настолько хорошо знала расположение склада, как пыталась меня уверить. И хотя это повод для выговора, но не сейчас же его устраивать — на самом деле без неё мы здесь закопались бы, а при наших возможностях отсюда не утащить и пары процентов. Конечно, Герман предлагал телегу подогнать, но так, чисто ради безумной идеи, в которую и сам не верил.

— Здесь пока морфий и кровоостанавливающие. Как раз одному впору унести.

Это правильно — до дома Ани, где и устроим временный тайник тут рукой подать, мужики и в темноте не заблудятся.

— Герман, передавай первую партию, путь начинают носить.

Начали, мужики опять напомнили мне трудолюбивых муравьёв, таскающих в свой муравейник огромные богатства в виде рассыпанного Аннушкой, в этот раз вместо разлитого масла, кулька с сахарным песком. Сколько оказывается нужно людям, находящимся в отрыве не только от больницы, но даже от обычного аптечного ларька. Тут были и противовоспалительные, и жаропонижающие, и обезболивающие, даже витамины были. А ещё бинты, жгуты, хирургический инструмент... Вообще-то, я с трудом представлял как мы всё это будем вывозить.

— Время.

Фефер молодец, следит за стрелками. В доме оставаться небезопасно. По сведениям, что мы получили от Анны, патрульные не проверяют этот склад, а проходят мимо, но оставаться здесь не стоит.

Впрочем, ещё полгода назад, такая афёра, что мы проворачиваем сейчас, наверное, не прошла бы. Хотя тогда по улицам и не ходили армейские патрули, но наша беготня обязательно заинтересовала бы местных жителей. И хотя сейчас им не до того, всё одно наши носильщики не бегали тупо до дома Ани и обратно, а сбрасывали груз и пробегали дальше, заворачивая в соседний переулок, прокладывая след и там. Хотя это и замедляло нас, но изрядно снижало риск провала, а соответственно существенно увеличивало шансы нашей помощницы избежать беды.

И хотя, всё основное мы уже, вроде как выгребли, но покопаться ещё стоило. Патруль прошёл как всегда вовремя и мимо. Повезло. Нам ещё минут тридцать и будем готовы.

Выехали обратно сразу же после окончания комендантского часа. В это утро в городе было уже не так спокойно, как в предыдущее. Ни с того ни с сего, уже утром, вспыхнул пожар. Что поразительно, произошло это в здании аптечного склада, которое сейчас и тушили доблестные немецкие войска и добровольные помощники из горожан. Не удивительно, что добровольных помощников было раз-два и обчёлся, да и то из тех, чьи дома рядом стояли и могли пострадать при пожаре.

Конечно, немцы разберутся со временем, что произошло. Уж чего-чего, а следов, начиная от располосованного горла охранника до пропажи массы стекла, с содержащимися в нем лекарствами, осталось довольно, но задержать на выезде из города они нас не успели, а дальше... ищи ветра в поле. Мы, конечно, тоже подстраховались, как знали, в километре от города всё выгрузили в ласковые и загребущие руки старшины и его архаровцев. А ещё через пару километров нас догнал мотоцикл с фельджандармами, кои и перетрясли наши телеги до последней соломинки.

Догнали бы раньше, здесь бы и умерли, пара стрелков нас из ближайшего леска, до которого сейчас и было метров двести, страховали, да и сами мы с винтовками, однако. Кузьме и Герману даже наганы положены, так что, скорее всего, отбились бы, но зачем? Теперь мы ещё раз подтвердили свою законопослушность — на нет, как говорится и суда нет.

Калиничев встретил меня ещё на подходе.

— Как сходили, товарищ командир?

— Нормально. Старшины ещё нет?

— Пока нет.

— Ну да, ему же по лесу и с грузом...

— Груз большой?

— Пока не очень, самое громоздкое в городе осталось. Это вы с Фефером сами теперь придумывайте, как сюда остальное вытащить. А вообще, прилично немчуру обнесли, а что осталось, спалили к хренам.

— Немцы не пришли.

— Да уж в курсе. Думаю, скоро придут.

— Сведения или догадки?

— И то и другое. Пополнение они ждут. Сюда какую-то специальную охранную часть перебрасывают. Вроде из Галиции.

— Австрияки?

— Да бес их там разберёт, но если часть охранная, то и ухватки у них другие. Не эсэсовский осназ конечно, но и не полевые части — этих специально против таких как мы натаскивали. Что такое партизанская война немцы всё ж понимают. А мы скоро узнаем, что такое война противопартизанская.

— Херово.

— И я о том.

— Может того — эвакуировать четвёрку?

— И воевать по их правилам и на их условиях? Нет, просто готовимся лучше. Мы должны начать бить их с самого начала. Как себя поставим, так и дальше пойдёт. Слышал пословицу про встречу Нового Года?

— Да.

— Вот нам и надо его встретить как следует.

Ночью пошёл снег. Он уже и ранее выпадал, прикрывая небольшим белым покрывалом лапы елей и лесную землю, но в этот раз он решил захватить лес окончательно, и больше никогда не выпускать из своих светлых объятий. Снег был тяжёлый плотный и сырой. Деревья пытались сопротивляться зимнему нашествию. Сначала они вроде бы как поддавались, их ветви сгибались под мокрой тяжестью, сами они как бы никли под нашествием, но вдруг, то в одном, то в другом месте раздавался приглушённый сочный шлепок — это деревья освобождались от сковывающей их тяжести, сбрасывая с себя очередной снежный пласт. Возможно, они даже считали что вот она, наступившая свобода, но на самом деле это была только краткая отсрочка. Даже выпрямившаяся ветвь освобождалась не полностью — снег оставлял на ней свои, пусть и небольшие следы, в виде прилипших комочков, к которым тут же налипали новые, падавшие с неба оккупанты, пытаясь прижать к земле или сломать упругую опору. Снег побеждал, но он не имел памяти, какую имел лес. Снег только родился и считал себя бессмертным, думал, что он захватил лес навсегда, и ему теперь всё позволено. Лес же давно прекратил считать эти нашествия, он слились для него в сплошную борьбу. Ежегодно он страдал от тяжести на своих ветвях, от холода, что вымораживал до треска его стволы, но никогда не прекращал борьбы, и она, эта внутренняя борьба, всегда приводила к тому, что снег отступал. Сейчас лес был готов внешне смириться с временным поражением, но отдельные деревья находили в себе силы встрепенуться и обрушить холодную тяжесть, что пыталась их сковать и поработить. Надолго ли хватит им сил? Кто знает, но то, что время снега не вечно, было аксиомой для леса, и он копил силы для будущего возрождения.

Глава 5.

— Подрывники вернулись. Все, — Капитан, кутаясь в тонкую шинель, потёр свежевыбритую, с порезом, щёку. — Докладывают о десяти подрывах. Потом пришлось уходить. Хорошо, дело ещё до снега было.

— Старшина, выдай капитану нормальный полушубок, есть же запас.

— Я предлагал, он отказывается. Предупреждал, что как всё разберут, уже не будет.

— Запаса уже нет, — Нефёдов нахмурился. — Обычного. Остался только неприкосновенный, сам же говорил. Шинели-то и те не у всех есть, а полушубки только активному составу положены.

— Ещё командному, — попытался настоять я на своём. — Нужно чтобы вы, точнее мы, думали о деле, а не о том, как согреться. А болезнь для нас вообще преступление, вроде дезертирства. Так что полушубок получить, валенки тоже. Валенок всё же больше, да и Леонид Михайлович договорился о поставках. Полсотни пар уже в конце недели будут. Разведка, что с охранным полком?

— Фефер вчера вернулся из города. Всё плохо. Это не полк, даже не бригада — это дивизия. Правда, на стадии формирования, но всё равно...

— Мать же ж твою, — выругался Байстрюк, разорвав томительное молчание. — А говорили полк, да на всю область, да тонким слоем...

— Сведения точные? — прервал я словоизвержение сержанта.

— Из вашего источника.

Если сведения из госпиталя, то им можно доверять. Не потому что от моей девушки, просто там официальные бумаги приходят, а вот то, что нет точных сведений по личному составу говорит о том, что и всего состава на месте нет. Наверное. А может Ольгу не стали ставить в известность, небось, у дивизии своя санитарная служба присутствует. Пусть не полностью сформированная.

— Это точно бывший двести первый полк?

— Точно, номер у дивизии тот же.

— Ясно. Теперь о хорошем, для тех, кто ещё не в курсе — есть связь с Большой Землёй.

— Оба-на, — отреагировал моим присловьем Матвеев. Кроме него об этом ещё не знал Байстрюк, остальные были в курсе. — И что там, в телеграмме?

— В радиограмме приказ прервать снабжение немецких частей, наступающих на Москву.

— И как мы это сделаем?

— Ну, мы это делаем постоянно, по крайней мере, доклад о подрыве десяти эшелонов пойдёт в Центр, уже сегодня. А вот как нам дальше исполнять этот приказ мы сейчас и обсудим. И запротоколируем.

Дальше предложений было много, но чего-либо нового я не услышал. Ведь, и правда, сейчас у отряда было всего две задачи, собственное выживание и диверсии на коммуникациях врага, но реакция на приказ из Центра должна быть адекватная. Протокол по мероприятиям, долженствующим обеспечить выполнение приказа, вылез аж на две страницы убористым почерком. Здесь я схитрил, а актив, поняв это, подыграл мне, и потому больше трёх четвертей намеченных мероприятий как раз и сводились к выживанию отряда и повышению его боевой мощи. Протокол решили не шифровать, никаких секретных сведений в нём не было, даже приблизительных цифр, только просьбы дать всего и побольше. Основной упор делался на оружие, боеприпасы, средства взрывания и медикаменты.

Перехват данной радиограммы немцам давал немногое, но возможно подвигнет их, наконец, к активным действиям. Каждый день отсрочки не давал нам практически ничего, а немцев усиливал.

То, что не давал ничего, я конечно преувеличиваю — учёба шла, хоть и не очень валко, попробуй проводить занятия по стрелковой подготовке не тратя боеприпасов. Мы проводили — учили выбирать и маскировать позиции, менять их, развивали глазомер бойцов, буквально вдалбливая в них умение определять дистанции для стрельбы, как по полным фигурам целей, так и по их частям. Учили делать упреждения при стрельбе по движущимся целям, особенно нажимая на разницу в скорости передвижения по снежной целине обычной пехоты и лыжников. Своих лыжников тоже натаскивали — нашлось несколько неплохих бегунов, но снег был пока рыхлый и тяжёлый.

Другая учёба тоже шла — готовили подрывников, наблюдателей, учили работать с новым вооружением, в том числе и с двумя уже готовыми тринадцатимиллиметровыми пулемётами. По паре десятков патрон из них пришлось потратить, изучая баллистику нового оружия. Траектория оказалась очень настильная, а бронепробиваемость вполне на высоте. Даже лёгкому танку на средних дальностях вполне должно хватить, причём в любых проекциях, да и средние не должны чувствовать себя в полной безопасности.

Хотя, с танками нам пока не воевать, но такое оружие должно нас неплохо усилить. Ещё одним приятным моментом оказалось то, что в последней партии освобождённых бойцов оказался один из токарей, знакомый с изделием братьев Митиных, и теперь мы уже имели полдюжины глушителей, по три на наган и винтовку. Не зря разбирали трубы с пневматических систем бомбардировщика и транспортников. Было так же сделано немалое количество различных видов мин, в том числе и откуда-то пришедшая мне в голову, мина с готовыми боевыми элементами, которую можно устанавливать, в том числе, и вместо гранатной растяжки. Всё ещё были проблемы с самодельными взрывателями — примерно четверть не срабатывала или не инициировала заряд, но тут пошли по старой схеме дублирования взрывателя. Расточительно конечно, особенно по нашей нелёгкой жизни, но что поделать.

Радиограмма с отчётом и нашими слёзными просьбами о помощи ушла вечером, а уже в следующий обед в лагерь примчался запыхавшийся, красный как рак, боец и группы дальнего наблюдения. Я даже перепугался, как бы он не разделил судьбу первого марафонца.

— Идут, — и рухнул как подкошенный в снег.

— Не давайте ему так лежать, выгуляйте потихоньку, как лошадь после скачки, дабы не запалить и в тепло его.

Лагерь уже немного становился на уши, посыльный первым делом сообщил часовым у подмёрзшей гати, а они уже кому надо, но почему-то не мне. Бардак. И почему ему пришлось столько бежать? Почему, чёрт побери, не организованы эстафеты? Наверно потому что я и не организовал. Но другие-то куда смотрели, они вообще военные или к тёще на грибы пришли? В конце концов, рации же есть, и я точно знаю, что операторы на них готовятся. Когда-нибудь так проснёмся, а немцы в дверь стучат.

План был разработан ещё до моей последней поездки в город, после чего в него постоянно вносились изменения, последние из которых внёс уже снег, причём сам и нас не спрашивая. Начать выдвижение раньше чем через час не получилось. К тому времени данные о противнике потекли, хоть и тонким ручейком. Сперва, слегка оклемавшийся посыльный доложил, что немцы выдвинулись из города на двенадцати грузовых автомобилях и нескольких мотоциклах, так же колонну сопровождал и бронеавтомобиль, что и ввело первоначально разведчиков в заблуждение. Этот бронеавтомобиль использовался немцами для эскортирования транспортных колонн. Но заметив две пушки и полевую кухню в виде прицепов, а так же осознав, что кузова полны фашистов, командир группы и послал одного связного в штаб, а другого в четвёртый лагерь.

Следующие сведения мы получили уже перед выходом — группа, что контролировала ближние подходы к 'четвёрке', вступив в короткую перестрелку с врагом, отошла, согласно приказу. Немцы её не преследовали, а отправились прямиком к ложному лагерю. Тут уже все сомнения в целях врага рассеялись.

В лагере немцев ожидал сюрприз. Печи они должны были застать ещё теплыми, но вот ночевать в наших землянках я бы им не советовал. Последующая информация пошла уже более широким потоком. Противник сначала окружил лагерь, но, не встретив сопротивления при захвате, уже внутри должен был понести потери, надеюсь серьёзные.

Этот взрыв услышали даже мы, хоть и были почти в десяти километрах. Взрывники использовали последние наши стадвадцатидвухмиллиметровые снаряды, соорудив из них и драгоценного детонирующего шнура развитую минную ловушку. Главный инициирующий заряд был установлен в 'командирской' землянке, на которой, дабы фашисты не ошиблись, был прикреплён красный флаг. Остальные шесть снарядов скрывались в кровлях прочих землянок, а ещё несколько зарядов, забутованных обрезками металла и камнем, ждали своей участи в других удобных местах. Снаряды в кровлю заложили не просто так, а с тем прицелом, что при взрыве они смогут поразить как тех, кто находится снаружи, так и тех, кто успеет проникнуть внутрь.

Был, конечно, шанс, что немецкие сапёры разгадают наш план, но вряд ли те сталкивались с таким изощрённым коварством, тем более что лагерь должен был выглядеть, как после панического бегства 'лесных бандитов'. Получилось или нет, узнаем позже. Главной задачей данной ловушки было не убить всех врагов, а задержать противника, чтобы мыши успели захлопнуть кошколовку.

Мы успели. Вероятно немцам, и правда, не хило досталось, потому что я умудрился здорово замёрзнуть, а солнце зайти, когда, рыча слабосильным мотором и пробуксовывая, на просматриваемый участок дороги выбрался бронеавтомобиль. Ну что, 'двадцаточка', вероятно, сегодня закончатся твои мучения. Да, ведь служба врагу, конечно, мучает твоё горячие пятидесятисильное сердце, оно обливается горячим маслом, в тоске, и желает погибнуть, лишь бы не быть рабом врага. Следом за бронекоробкой потянулись двухосные 'Опели'.

Жандармы на мотоциклах катались последние полчаса туда и обратно без остановки, но мы успели сделать свои дела и замаскироваться гораздо раньше, хорошо, что полсотни маскхалатов у нас уже было. Главная опасность, исходящая от мотоциклистов, заключалась в том, что они могут заметить неровно заметённые места на обочинах, но снег не прекращал идти третий день, хотя и поумерил свой пыл. Зря я, наверно, настоял на минировании, но не ожидал, что дозоры будут так плотно инспектировать дорогу, особенно на обратном пути. Возможно, свою роль в немецкой паранойе сыграла и минная ловушка.

Сама схема с минированием осталась с первого плана, когда снегом ещё не пахло, но наши сапёры подошли к делу с фантазией, двигались только ползком, близко к дороге не приближались, а уж замаскировали свой отход и места работы — любо-дорого посмотреть. То есть, совсем не видно. Только сейчас, глядя на шастающих в темноте жандармов, понимаю, насколько мы могли крупно влететь. Всё-таки не исчерпали мы удачу.

Броневик пересёк невидимую черту. Та-та! Первая очередь из крупнокалиберного авиационного пулемёта хлестнула его по скуле. Та-та! При той фантастической скорострельности, которой обладал 'сто тридцать первый', стрелять из него одиночными было практически невозможно. Нет, варианты были, например, можно заряжать патроны через один. Лента у него не рассыпная, так что этот способ мы и использовали при пристрелке, но дергать каждый раз рукоять перезарядки в бою, это не вариант — пусть уж будет по два.

Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! Загрохотала обочина. То, что взрывалось сейчас не было обычными зарядами, скорее это были короткоствольные картечницы снаряженные смесью пороха и стружки из амматола, с набивкой из рубленой арматуры. Та ещё гадость, в количестве шести штук. Ко всему, установлены эти картечницы были не перпендикулярно дороге, а под достаточно острым углом и с некоторым возвышением, от того и ударил железный вихрь по тентам автомобилей очень, на мой взгляд, удачно. Впрочем, сейчас эти тенты рвали уже и пули, выпущенные из винтовочных и пулемётных стволов.

Самодельные одноразовые пушки были опасны не только своей начинкой, но и сами по себе, потому что прямо сейчас мимо меня и просвистел, ну скорее прохрустел, метровый обрезок трубы, из которых их и изготавливали. Только бы своих не задел. Отчаянно обидно будет.

А канонада нарастала. Враг не стал покорно ждать, когда его расстреляют и, несмотря на то, что большинство тентов представляло собой дуршлаги разной степени продырявленности, солдаты, довольно споро и в достаточном количестве, стали покидать машины. Количество было достаточно для того, чтобы достойно нам ответить. Если бы мы сидели в окопах, то, наверно, это было бы не так опасно. В нашем же случае спасало нас только численное превосходство, потому как не прошло и минуты, а противник уже вёл достаточно плотный, но будем надеяться, не слишком прицельный огонь. Одна из проблем заключалась в том, что мы не можем применить миномёты — даже мины-пятидесятки на таком расстоянии опасны для нас самих. А вот ампуломёт можем.

Первая ампула рванула не сильно удачно, угодив в кабину грузовика. Даже этот, в целом неудачный выстрел, вызвал со стороны противника вопль, заглушивший звуки отчаянной стрельбы — всё-таки кому-то попало. Второй был лучше — вспышка на противоположной обочине и вой сгорающего заживо человека, поддержанный другими криками, говорили сами за себя. Сейчас немцы уже поняли, что здесь их ждёт только смерть и первые черные фигурки бросились прочь от дороги.

Так как в месте нашей засады лес был только с левой от дороги стороны, то за спиной у немцев было чистое поле, на котором, несмотря на наступающую темноту, фигуры отступающих были хорошо видны. Но вот стрелять по ним было некому — все старались подавить огнём всё ещё огрызающихся врагов. Вообще-то по плану, группы наших лыжников, что находились впереди и позади попавшей в засаду колонны, должны были броситься через дорогу и попытаться охватить место засады с флангов и тыла. Заранее выводить туда группы было опасно — чёртов снег, а теперь они могли не успеть. Проклятые мотоциклисты могли помешать. Нет, то что бойцы не справятся с мотоциклистами я не верил, но задержать те их могут, по крайней мере, со стороны головы колонны. Группы находились примерно каждая на расстоянии полукилометра от нас, а тыловое охранение должно передвигаться значительно ближе к хвосту колонны, вот авангард вполне мог и на полкилометра оторваться, и больше. В этой же пальбе ни хрена не разберёшь, идёт где ещё бой или нет.

С ужасом представляю расход патронов с нашей стороны. Сам отстрелял из своего 'двадцать восьмого' не больше половины магазина, стараясь бить прицельными 'двойками', винтовки тоже много не сожгут, но вот пулемёты... Хотя, если бы не они, давящие в два десятка стволов очаги сопротивления, не известно как хорошо у нас бы пошло.

Всё больше немцев ударялось в бегство, и кое-кто из бойцов уже перенёс огонь на поле.

— Миномёты, — оглядываясь, командую связному.

Тот закрутил ручку телефона и заорал в трубку. Он не успел докричать, как первый султан взрыва разметал на поле снег. За ним ещё один такой же мелкий, и тут же, более крупный ударил вблизи пары тёмных фигур, опрокинув их на землю. Вероятно, это был последний штрих, и, до этого продолжавшие отстреливаться, солдаты противника бросились бежать сломя голову. Будь у нас больше миномётов, мы, может быть, и смогли отсечь их от спасительного леса, но сейчас это было нереально.

— Ура! — раздался где-то слева от меня одинокий крик, тут же подхваченный несколькими голосами и в течение секунды подхваченный ещё тремя сотнями глоток. — У-р-р-а-а-а-а!

— Ура! — это что я ору? Ну, ору, ну, даже уже бегу вперёд! Меня как будто кто-то подхватил под руки и несёт вслед за убегающими фашистами.

Только бы Нефёдов догадался огонь подальше перенести, мелькает в голове одинокая мысль. Мы промчались мимо расстрелянных автомобилей и валяющихся убитых и раненых врагов, и выметнулись на поле. Те, кто догадался бежать по уже протоптанным, пускай и одним человеком, стёжкам вырвались слегка вперёд.

— Огонь по готовности!

Кто-то из командиров или сержантов догадался, что надо притормозить людей, чтобы те не попали под свои же мины и не подставили спины под свои пули.

— Огонь по готовности! — присоединил и я свой голос.

Взрывы прекратились, чтобы через полминуты вспухнуть метрах в двухстах далее.

— Огонь с колена!

А вот это правильно. Многие бойцы пытались стрелять вслед противнику стоя. Уже практически в темноте, из тяжёлой винтовки, да с дрожащими от адреналина руками, попасть даже в теории невозможно, только если случайно. Зато пулемётчикам, всвязи с тяжестью их оружия, пришлось сразу залечь. Так что с вероятностью в девяносто девять процентов враг, если и нёс потери, кроме миномётного обстрела, то от их огня.

На мой взгляд, в бега ударилось больше полусотни вражеских солдат. До леса добегут не меньше половины, а скорее больше. Эх, не догадался пару десятков лыжников оставить в засаде, почти всех на фланги отправил. Стрелять из автомата вслед бегунам смысла уже нет, фиг попаду. А ведь десяток пар лыж за спиной остались, это тех, кто колонне тропу пробивал.

— Автоматчики, — кричу во всю глотку, пытаясь переорать звуки пальбы. — Назад, искать лыжи.

Несколько человек, так же понявших, что для их оружия дальность уже слишком большая, переминались на месте, не зная что предпринять. Теперь и у них появилась цель. Один, другой, а затем третий продублировали мою команду, но я этого уже не видел — бежал назад.

Лыжи я искал минут пять, пару раз просто не успевал их схватить, как у меня уводили их из-под носа более ушлые. Никакого почтения к командиру. Пока бродил в поисках наткнулся на два бездыханных тела, оба с ранениями в голову, а ещё нескольким санитары, оказывается есть у нас и такие, оказывали помощь. Пулемётно-ружейный и миномётный обстрел уже закончились, когда вдали, куда утекли немцы, опять раздалась пальба. Так как от нашей засады преследование ещё не началось, то с большой вероятностью это 'обходчики'. Может и добьют, но немцев ушло больно много. Если организуются, то вполне смогут отбиться.

Когда вышел на дорогу увидел, как довольно большой отряд, в темноте разобрать сложно, но явно не меньше чем в полсотни человек, уже покрыл больше половины расстояния до леса, где скрылся враг. А вот и лыжники пошли. Тяжело идут, хоть и быстрее, чем просто пешие.

На дороге уже шла зачистка. Раненых опять будут добивать. Не то, чтобы я жалел врага, и не то, чтобы думал, что ко мне или моим бойцам фашисты отнеслись бы по другому, но что-то в этом было неправильное.

А вот и капитан со своими артиллеристами. Проскакали мимо в сторону боя. Санки у них знатные, правда только двое — на одних больший миномёт, на других ящики боеприпасов, да и то не все, часть ящиков и малые миномёты на руках тянут. Вряд ли им вся их артиллерия уже понадобится, но это их дело, тут влезать со своим непрофессиональным мнением не стоит.

Подожжённому грузовику разгореться не дали и уже вовсю закидывали снегом. Из броневичка вытаскивали тела экипажа, оказалось сделать это не так просто, как выбросить трупы из автомобилей, потому там собралось человек пять-шесть. На всей остальной дороге также царила деловая суета — снимали с убитых обмундирование и снаряжение, откидывая обнажённые трупы в сторону. Пара машин так и стояла с работающими движками, частично съехав с дороги. Заметил старшину, но тот был дюже занят. Ладно, у меня тоже есть дело — командир второго взвода первой роты уже строил своих бойцов. С лопатами.

— Ефимчук, выдвигаетесь быстрее.

Их дело организовать мало-мальски удобный съезд с дороги — здесь метрах в трёхстах была довольно приличная просека пробита, но совсем к шоссе она не подходила, потому пару канав в снегу к ней пробить придётся, да и по самой просеке колею прочистить. Особый геморрой будет с бронеавтомобилем, ну да ничего, хоть на руках но вытащим.

Утром чуть не падал от усталости, да и на остальных смотреть было страшно. Вымотались хуже бурлаков. Три сотни человек тянули и толкали восемь автомобилей и нелёгкий стальной гроб по заснеженному лесу, а снега уже было выше колен. Тяжёлое налитое водой серо-бурое, от вылетающей из под колёс грязи, месиво. Но утащили. Кто бы мне ещё сказал зачем? Ладно, там разберёмся. Ещё почти до обеда ходил как зомби и мешал людям работать. Не стал дожидаться пока пошлют, зашёл в землянку, прилёг и вырубился.

В себя пришёл только к вечеру, но всё одно голова была тяжёлая, и что-то в ней гулко шумело. Проснулся от ощущения, что на меня сморят. Точно, сидит, гляделки свои большущие на меня наставила, и молчит.

— Маш, случилось чего?

— Нет, просто я ужин уже третий раз разогреваю.

— Тогда давай, чего ему стынуть.

Каша оказалась недосолена, но мяса на этот раз было богато.

— С общего котла?

— Да.

— А чего мяса так много?

— Леонид Михайлович распорядился двойную боевую норму выдать. Завтрака с обедом всё одно ж не было.

Точно, какие-то сухари мы ночью жевали, а потом я сразу спать завалился. Нефёдов предлагал в бурлаки всех согнать, но тут я настоял, чтобы четверть бойцов оставить в резерве — службу нести.

— Спасибо.

— Вот чай ещё.

— Хорошо, иди.

— Я могу ещё посидеть, у меня сегодня работы больше нет. Вот ещё сахар.

— Что, тоже двойная норма.

— Ага.

— Врёшь, твой небось.

— Это... нет, ну то есть да... но вам надо...

— Обойдусь. Сама съешь, или брату отдай, если раздобреть на наши харчах боишься.

— Тут раздобреешь, как же...

— Всё, иди отдыхать. Да, старшина спит?

— Нет, он всего-то пару часов и вздремнул. Сейчас на складе продуктовом.

— Спасибо ещё раз, беги.

Кошку нашёл на складе, только другом — боепитания. Удивительно, никогда не видел эту землянку не полупустой. В основном здесь только взрывчатка и хранилась, а всё что можно было распределить по личному составу, ему сразу и распределялось. Правда, после налёта на аэродром стали хранить снаряды к зениткам, бронебойные патроны и непеределанное ещё авиационное вооружение. Сейчас землянка была набита довольно плотно. Особенно выделялись миномёты и станковые пулемёты. Много.

— Ну не фига ж себе!

— Ага, — глаза Кошки поблёскивали как у настоящей кошки, а на лице было нарисовано ощущение непередаваемого счастья. — Это я пока только тяжёлое вооружение оставил. Практически всё лёгкую стрелковку уже растащили.

— Капитан знает? — я указал на растопырившиеся в углу миномёты.

— Знает, но он пушки обихаживает.

— Ясно, дорвался артиллерист. Вкратце доведёте чем всё закончилось? Или ещё не закончилось?

— Калиничев три часа как вернулся. Они сначала немцев по лесу гнали. Почти всех положили, но полтора десятка как-то вывернулись и добрались до Зароново. Хутор это такой.

— Знаю, километрах в четырёх от места засады.

— Ну, да, вот немчура там и зацепилась. Наши их только ближе к полудню добили.

— Потери большие?

— Всего у Калиничева шестеро убитых, но раненых много — почти два десятка. Сначала в лесу каша была — фиг разберёшь где кто, а потом и на хуторе, там обороняться удобно. Да ещё спешка, того и гляди к вражинам подмога подойдёт — сам угодишь как кур в ощип.

— А пытались кого из города прислать?

— Вроде нет, мы провода кругом порезали, так что если кто и слышал, то сообщить сложно было. Немцы с шоссе расслышать могли, но пока тихо. У нас четверо убитых и девять раненых. Итого раненых под три десятка, убитых девять. Фашистов побили сто пятьдесят четыре, двоих взяли в плен. Одного сейчас Тихвинский допрашивает.

— Что вообще хорошего взяли?

— Сейчас, у меня тут список, — старшина достал из полевой сумки обычную ученическую тетрадь и подвинул поближе керосиновую лампу. — Сначала по оружию. Начнём с самого крупного, я тут по калибрам табличку составил. Так, сначала миномёты — восемьдесят один миллиметр, две штуки. Мин к ним восемьдесят четыре штуки, но у нас их и так большой запас. Далее идёт семьдесят пять миллиметров — тут у нас две пушки. Капитан назвал их пехотными, восемнадцатой модели — говорит для нас в самый раз. Вообще какие-то они несерьёзные — ствол меньше метра длиной, но нетяжёлые. К ним сто двадцать два снаряда. Ну и последнее, из крупного, три пятидесятимиллиметровых миномёта и двести сорок мин к ним.

— Да, богато. А у нас есть люди, чтобы всё это использовать, с учётом нашей артиллерии?

— Нефёдов обещает за месяц людей поднатаскать.

— Свежо предание... Что дальше?

— Девять миллиметров — тридцать два автомата и двадцать шесть пистолетов. Патронов около четырёх тысяч.

— Толково.

— Теперь пулемёты. Четыре станковых, вон те, — Кошка указал на знакомые уже 'ноль восьмые' с кожухами водяного охлаждения. — Не потасканные, два будто с завода только, все под металлическую ленту, к каждому по восемь лент на двести патронов. Ещё двенадцать ручников — все 'ноль пятнадцатые' под такую же ленту, но к ним по шесть лент на пятьдесят. Ну и винтовки — тридцать два карабина и семьдесят два полноразмерных винтаря. Этих патронов вообще море — кроме носимого боекомплекта у них ещё и несколько ящиков в кузовах лежало. Может часть и пулемётчиков, но тысячам к десяти подбирается, так что всего, вместе с лентами, тысяч двадцать. Это не считая ДТ с 'двадцатки', к нему считай ещё пять сотен.

— Да, стоило немчуру потрепать за такой бакшиш.

— Это не всё. Ещё девять винтовочных гранатомётов и почти двести гранат к ним, ну и обычных гранат три с половиной сотни, в основном 'толкушки', но есть и 'яйца'. Из вооружения это почитай и всё, а вот снаряжения у фашистов тоже хватало. Одних лопат больше трёх десятков, топоры, пилы — они будто обосноваться в нашем лесу собрались. Это не считая того, что на каждом было понавешано — от ранцев до фляжек. Кроме того, что у них с собой полевая кухня была, жаль что её прилично издырявили, но ничего — починим, так у каждого и сухой паёк в ранце.

— Интересно, и что там?

— Да на самом деле ничего особенного. Я тоже сначала разгубастился на шоколад и прочее — фиг. Вот.

Старшина, как фокусник, достал откуда-то пакет из плотной бумаги, и вывалил на стол его содержимое. Приличную часть кучки составляли сухари, также здесь была банка консервов и несколько мешочков поменьше. В одном, самом большом находились какие-то сушёные овощи, в двух более мелких коричневый порошок и белые мелкие кристаллы. Ну, с последним понятно — соль, а коричневое похоже на кофе, но судя по запаху эрзац.

— Ненастоящий, — подтвердил мои догадки Кошка. — Похоже, из желудей.

— Не уверен, возможно цикорий.

— Одна фигня.

— Не скажи, должен пригодиться.

— Да нет, съедим и выпьем, конечно, всё, но я рассчитывал на что-нибудь посущественнее.

— А морда не треснет? — я усмехнулся. — Что в карман, то не из кармана. А так — стандартный Eiserne Portion, в переводе 'железная порция'. Это специальный вид пайка, который можно употреблять только с разрешения командира. Выдаётся сверх нормального довольствия, кстати, в банке должно быть мясо.

— Да, оно. Проверили. Жратва у них отдельно, в том грузовике что с кухней, тоже была, но не так чтобы и много.

— Ну, так они, небось, перед обратной дорогой отужинать успели.

Тихвинский должен был проводить допрос во втором лагере — пленных в основной мы на всякий случай не водили. Хоть и глаза им завязывали и по-другому стереглись, но мало как дело обернётся. Идти туда по ночному лесу смысла не видел никакого — до утра потерпит, но всё оказалось несколько проще. Наш юрист дожидался меня у землянки, попрыгивая на месте, вероятно чтобы согреться, но возможно от нетерпения и желания поделиться новообретёнными знаниями.

— Товарищ командир, разрешите обратиться.

— Обращайся, только внутрь пройдём — не май, не лето.

— Ну, чего узнал? — я уселся на холодную скамью. Надо бы дровишек принести, протопить хотя бы немного. — По твоему довольному виду сужу, что новости неплохие.

— Да, немцы в показаниях сходятся.

Ишь, 'в показаниях'. Интересно, какую он им статью шьёт? Спрашивать не стал, вдруг обидится — так сказать, профессиональная деформация.

— Ну, и чего показывают?

— Это, и правда, часть двести первой охранной дивизии. Вторая рота третьего батальона, плюс усиление.

Рассказывал он долго, но если коротко, то мы рано испугались. Во-первых, сам двести первый полк, на основе которого дивизия формировалась, особого опыта не имел. Во-вторых, дивизия была далека от полного формирования и, соответственно, возможностей боевого применения. В-третьих, она только называлась дивизией, а в реале не дотягивала и до бригады. Основой дивизии так и остался полк трехбатальонного состава, батальоны в свою очередь состояли из трёх пехотных, одной пулемётной роты, роты пехотных орудий и противотанковой роты. Так и не понял, зачем им противотанковая рота, но на её вооружении стояли двенадцать тридцатисемимиллиметровых орудий. В роте пехотных орудий было шесть семидесятипятимиллиметровок. Вооружение одного из взводов этой роты нам и досталось в виде двух пушек. Пулемётная рота кроме двенадцати станковых пулемётов имела ещё шесть восьмидесятимиллиметровых миномётов. Один из взводов этой роты тоже был на усилении, его пулемёты и миномёты мы и прихватили. Обычная пехотная рота имела двенадцать ручных пулемётов и три миномёта калибра пятьдесят миллиметров.

Вооружение по большей части было устаревшим, потому нам и достались винтовки образца девяносто восьмого года и пулемёты с водяным охлаждением. Ерунда, нам не в падлу, а дарёному коню вообще никуда не смотрят. Тем более что автоматы нормальные, нашим ППД конечно уступают, миномёты и артиллерия тоже вполне на уровне.

Кроме этого единственного полка ещё имелся артиллерийский дивизион, состоящий из двенадцати орудий калибра сто пять миллиметров. Полк и дивизион считались некими частями быстрого реагирования, но в связи с тем, что полк раздёргали на отдельные роты, что-то я сомневаюсь. В Полоцке как раз и должна была находиться эта рота с усилением — теперь уже не находится.

Кроме вышеперечисленных частей в дивизии была масса других подразделений, вроде группы Тайной полевой полиции, отдельные охранный батальон, полицейский батальон, батальон полевой жандармерии и три батальона охраны тыла. Все эти части не имели тяжёлого вооружения, даже миномётов и станковых пулемётов. Да и батальонами они скорее назывались. Кроме того существовала ещё масса мелких небоевых подразделений типа полевых комендатур, санитарной роты и подразделения полевой почты. Как я и сказал, по своим возможностям данная дивизия значительно уступала нормальной бригаде, да ещё находясь на стадии формирования.

Несмотря на это, времени у нас осталось вряд ли много, скорее даже мало. Надо активизировать действия, пока противник раскачается и перебросит к городу по-настоящему крупные силы. Немцы уже скоро месяц как обещают взять Москву 'на следующей неделе', вероятно, все силы у них брошены именно на решение этой задачи. Думается мне, что обломаются. Конечно, приходится бойцам напоминать о восемьсот двенадцатом, и что захват Москвы ничего врагу не даст, а если это и произойдёт, то всё одно станет началом конца для гитлеровцев, но очень не хотелось бы видеть подобного развития ситуации. Всё же тогда Москва не являлась единственной и даже главной столицей империи, а сейчас, когда Ленинград чудом удерживается, подобное поражение может стать катастрофичным. И наоборот, если фашистам не удастся взять оба города, это может сдвинуть чашу весов в нашу сторону.

Именно поэтому каждая автомашина, не доставившая свой груз на фронт, а тем более железнодорожный состав, выбросивший своё содержимое под откос, могут стать той самой соломинкой, сломавшей спину верблюду. Тем более, что руки у нас практически развязаны — хотя бы несколько дней мы сможем творить, если не то что захотим, то уж то, на что сил хватит, точно. А силы у нас есть.

Глава 6.

— Итак, товарищи, подведём итоги прошедших четырёх дней. Капитан, вам слово.

— За прошедшие дни проведено две крупных, в нашем понимании конечно, операции, по разгрому немецких автоколонн, а так же более десятка взрывов на железной дороге. Сейчас в Полоцке, по данным разведки, скопилось до двенадцати составов с вооружением и материальными средствами, в самом городе введено чрезвычайное положение. Все наличные части занимают оборону. На данный момент там находятся несколько сотен военнослужащих противника, и, как бы ни хотелось нанести удар по городу, мы не имеем возможности вести затяжной бой. А без этого не обойтись.

Эх, не сбылась мечта идиота. Жаль. А так было бы здорово, захватить город пострелять немцев, утащить что можно, а что нельзя — то понадкусывать, то есть сжечь, конечно. Но, не судьба. А класть людей в уличных боях с невнятной перспективой мы позволить себе не можем.

— Так же проведёно разоружение так называемых местных сил самообороны. Эксцессов не было — оружие сдавали хоть и не с радостью, но попыток сопротивления не отмечено. Конфисковано около сотни винтовок и несколько тысяч патронов. Точные сведения у товарища старшины Кошки. Вместе с изъятием оружия конфисковали и некоторое количество скота и продовольствия. Здесь эксцессы были, но до серьёзных ранений не дошло.

Это точно, эксцессы были ещё те. Правильно мы поступили, отняв сначала у полицаев оружие, но и без него Потапову морду лица разбили знатно, когда он уводил. Ладно бы корова была единственная, да ещё самими хозяевами выращенная. Нет, эта ранее была колхозной, а позже, в наглую, присвоенной. И случай такой был не единственный — обошлись ответным битьём морд.

— Общий итог прошедших дней. Уничтожено и захвачено двадцать две автомашины. Подорваны восемь составов, в том числе и один бронепоезд. Убиты шестьдесят семь солдат противника. Наши потери — четверо убитых и семь раненых. У меня всё.

— Спасибо, товарищ капитан. Товарищ старшина.

— На данный момент все бойцы отряда, четыреста восемьдесят семь человек полностью вооружены и имеют полуторный боекомплект патронов, то есть не менее семидесяти пяти патронов на винтовку. С пулемётами хуже, с учётом того, что используется только половина, нет возможности готовить пулемётчиков, имеем по двести патронов на ствол. Автоматчики из расчёта ста патронов на ствол. Нормальной тёплой одеждой обеспечено более трёх четвертей личного состава, после того, как перешьём захваченное обмундирование противника, то закроем и эту проблему.

Да, с тёплой одеждой плохо. Всё что местные могли отдать — отдали. Немецкие шинели, которые были захвачены в большом количестве как во время засады на охранную роту, так и позже, в том числе и в двух разгромленных автоколоннах, были не очень. Для нашей осени они ещё могли подойти, но вот зиму в такой пережить, можно только врагу пожелать. Что я ему и желаю. Михаэль, когда узнал, что ему ещё и перешивкой шинелей заниматься, буквально схватился за голову и ругался плохими словами. Причём не на русском или идиш, всё же идиш сходен с немецким, а таких ругательств я там не помню, но не молитва это была точно. Кстати, ещё одна проблема — нитки. С белыми, для маскхалатов несколько проще — распускали длинные обрезки парашютной ткани, а вот цветные... Решили подкладки распускать или белыми шить, как проще выйдет. Часть шинельного сукна, хотя сукном это можно назвать с натяжкой — тот же эрзац, надумали пустить на жилеты и штаны. Да даже и на портянки. Ничего, никуда не денемся, перезимуем.

— Хуже дело обстоит с гранатами и пищей. Гранаты ладно, хоть по одной на основной боевой состав есть. А вот пищи, даже если будем растягивать, не более чем на три месяца, так что к февралю зубы на полку. Мясо кончится ещё до Нового Года.

В связи с тем, что автомобильное сообщение мы прервали, здесь нам в ближайшее время никаких особых ништяков не обломится, да и не пользуются немцы уже почти автотранспортом. Те колонны, что мы разгромили, были единственные проходящие по дорогам в тот день. Две дороги — две колонны. Слишком длинное плечо снабжения, поэтому немцы восстановили движение по железной дороге, а значит следующая перевалочная база у них где-нибудь в районе Вязьмы, а то и ещё дальше. Да и направление наше скорее вспомогательное — основное снабжение фронта группы армий Центр идёт через Минск и Киев.

— Все запасы я свёл в специальную ведомость, можно отдельно ознакомиться.

— Спасибо, товарищ старшина. Теперь, думаю, стоит заслушать 'медицину'. Вы, товарищ военфельдшер.

— Да, — Геращенко привстал, но вспомнив, что все докладывают сидя, да в землянке особенно не распрямишься, опять сел. — Сейчас у нас имеются сорок два раненых бойца и командира, в основном младших. Двадцать восемь ходячих и четырнадцать лежачих, по двоим прогноз неутешительный — один с ранением в голову не приходит в сознание, там повреждения мозга, второго, вероятно, будем готовить к ампутации. Причём ногу придётся ампутировать до паха, и всё равно не факт, что гангрену удастся остановить — очень сложное ранение бедра. Медикаменты, по некоторым позициям, уже на исходе, бинты стираем.

Вот с медикаментами, и правда, опять плохо — никак не удаётся вывезти то, что припрятали в городе. Пока военное положение не снимут, слишком опасно. Что противно, вроде в каждом случае несём и не такие уж большие потери, но вон уже больше четырёх десятков раненых. Считай почти одна десятая личного состава, да и погибших и умерших от ран немало.

— Не всё хорошо с санитарным состоянием. Надо увеличивать количество бань, раз поступил приказ не разводить огня днём. И одежду чаще стирать и прожаривать, иначе вши нас погубят быстрее пуль. Если настанут сильные морозы можно и вымораживать, но лучше уж пусть не настают. Ещё и клопы на нашу голову откуда-то взялись, хоть тараканов нет и то...

— Насколько ещё хватит лекарств?

— Однозначно ответить нельзя, всё зависит от динамики выздоровления и от поступления новых больных. Если по выздоравливающим хоть что-то можно прогнозировать, то о количестве и степени повреждений у новых раненых, можно только фантазировать, а фантазии, извините, к делу не пришьёшь.

— На месяц хватит?

— С такими темпами поступления — нет.

— При таких темпах поступления у нас здоровых за месяц не останется.

— А, ну да, это я не подумал...

С этим всё ясно — главное пожаловаться и пусть обеспечивают. В общем и целом нормальная политика профессионала — вы мне предоставляете ресурсы, я делаю дело.

— Ладно, позже конкретнее переговорим. Калиничев.

— Да вроде за меня уже всё сказали, — лейтенант кашлянул в полусжатую ладонь. Он, кстати, не один покашливает, у меня тоже в горле першит. Этот вопрос надо так же с Геращенко позже перетереть. — Немцы засели в городе и нескольких крупных посёлках и носа оттуда не кажут. В Полоцк, вероятно, прибывают подкрепления, но ни их количества, ни качества, мы не представляем. Их может быть и три сотни, и пять, и пять тысяч. Известно только что составы, что стоят в городе и на подходе, имеют, в том числе, вооружение и технику на платформах. Тяжёлую технику, те же танки, если немцы и смогут задействовать, то не в лесу — снега почти метр навалило, но в качестве подвижных огневых точек они нам могут здорово крови попортить.

Это точно, танки не обязательно в лес гнать, проще нас на них выгонять, но ни тремя сотнями, ни пятью они нас не выгонят. Тогда почему составы стоят в городе и перед ним, а не идут назад, чтобы пройти по другим маршрутам? Или их там тоже бьют, не одни же мы такие, или просто другие маршруты и так перегружены. В любом случае хорошо их тут зажали. Под Идрицу бы опять людей послать, но по такому снегу им туда идти не меньше недели, да и развернуться они там вряд ли смогут. Там вам не тут, где немцы боятся преследовать подрывников, мигом по следу нагонят и побьют. Могут даже и на подходе взять, если следы заранее найдут и вычислят направление движения. Нет, если и посылать, то крупную группу, имеющую возможность отбиться, но крупная группа нам и тут нужна. Надеюсь, и там найдётся, кому врагу юшку пустить.

— Консервный цех, как вы требовали, товарищ командир, разузнать, работает, но скотину уже всю забили. Новую не поставляют. Продукцию не отправляют, похоже складируют на месте.

— Много скопили?

— Таких сведений не удалось добыть, но не меньше чем с пятидесяти голов крупного скота — коров и бычков, плюс какое-то количество свиней.

— Численность немцев известна?

— Да, ровно двадцать два человека.

— Вот это и будет наша следующая цель. Теперь о связи с Большой землёй. После того, как мы сообщили об уничтожении карателей и блокаде шоссейных и железной дороги, обещали прислать представителя штаба партизанского движения. Оказывается и такой есть.

— К нам едет ревизор? — Блеснул остроумием Байстрюк.

— Вероятнее всего. Проблема в том, что рация работает открытым текстом, а потому мы не можем даже назначить место встречи. Нам приказано держать посты во всех прилегающих деревнях, что мы сделать, соответственно, не можем, то есть можем, но это излишний риск для нас. И наоборот — если не будем держать посты, то большой риск для проверяющего.

— Да, куда ни кинь всюду клин, — Матвеев досадливо почесал переносицу. — А может, пусть по ориентирам выбрасывают. Разожжем ночью костры. Они же вероятно ночью полетят?

— Так немцы тоже могут читать наши радиограммы, — досадливо вмешался Кошка. — Они тоже разожгут костры, и наши прямо в руки им прыгнут. А не может Кондратьев каким-либо своим хитрым кодом передать?

Ага, не один я такой наивный.

— Говорил я с ним, нет у него никакого хитрого кода, так всякие словечки, которые все радиолюбители мира знают, для удобства связи используемые. Ещё какие предложения есть?

— Так пусть они сначала на город ориентируются, а потом от него на северо-восток идут и костры ищут, — продолжил настаивать Матвеев. — Здесь кроме нас их разводить некому. Вряд ли фашисты сюда специально людей пошлют.

— Думал уже о таком варианте — немцы и в Больших Жарцах, и в Юровичах, и ещё кое-где сидят. Разложат эти костры и будут ждать, — ну что ещё предложишь? Вдруг чего умного.

— Да, могут, — сержант опять задумался. — Но совсем без ориентиров тоже нельзя.

— Это да, — кивнул. — Отправим радиограмму, но предупредим, чтобы бдительности не теряли.

— Может тогда почистим деревни от фашистов, — решительно продолжил Матвеев.

Вариант, конечно, интересный. Боеприпасов хватит, но вопрос: какие потери понесём? В Юровичах противника ещё больше, чем в Жарцах, и это не из засады нападать. Вон в Зароново всего пара домов да несколько сараев, немцы с ограниченным запасом боеприпасов всё одно умело отбивались — считай половина наших раненых оттуда. Если только пушки подогнать, да раскатать их на хрен. А мирные жители пострадают. Нет у нас ещё нормального опыта по штурму готового к обороне противника, да ещё, считай, в опорном пункте.

— Боюсь, времени у нас будет только на одну операцию. Жарцы задача первоочерёдная, а иначе можем до весны не протянуть. Какие предложения по проведению боевых действий?

Предложений было масса, вот только прорабатывать их ещё и прорабатывать. Выходить надо было к обеду — как раз посланные к заныканным, и сейчас в основном разбираемым на части грузовикам, что достались нам от карателей и одной из разгромленных колонн, бойцы вытянут их ближе к дороге. Всего полностью готовых машин там шесть, на них и решили ехать. Естественно не до самого села, автомобили в паре километров ещё придётся спрятать. Калиничев успел подготовить неплохую схему населённого пункта с отмеченными местами расположения групп противника, вплоть до человека. На ночь немцы посты с обоих въездов в село снимали, да и днём они теперь не стояли там открыто, и все заныкивались на территории консервного цеха.

— Стерегутся они сильно, судя по наблюдениям, спят одновременно не более половины, остальные службу несут. Патруль, не парный, а аж из четырёх человек, ходит каждые тридцать минут. Смены постов раз в два часа, постов всего три, но по два человека. Короче, к отпору они готовы, — наш начальник разведки указал на схеме и места расположения постов, и маршрут патрулирования. — Незаметно проникнуть в расположение врага невозможно. Лучший вариант атаковать противника одновременно со всех сторон, быстро уничтожить посты, а дальше действовать по обстановке. Хорошо, что фашисты, по своей привычке, уничтожили в селе собак, есть шанс подобраться незаметно.

Судя по схеме, шанс этот мизерный.

— Церковь действует? — этот вопрос задал капитан.

— Да.

— Тогда есть предложение послать на колокольню пулемётный расчёт. С неё можно спокойно простреливать всю территорию занятую противником, возможно кроме северо-западного угла. Сколько этажей в здании, — Нефёдов указал на схеме на строение находящееся чуть в стороне от цеха.

— Два, оно и правда перекроет директрису стрельбы, при этом как раз выход и не будет простреливаться, а именно здесь их казарма.

Ну, это мы и так уяснили.

— Зато запрём.

— Может сработать, — я решил внести свой алтын. — Только время атаки придётся переносить на утро, иначе толку от этого пулемёта не будет — не разглядеть в темноте с такого расстояния ничего, как бы свои под его огонь не попали. Но при свете тоже не вариант, здесь как минимум метров пятьдесят свободного пространства до ближайшего строения, а с двух сторон вообще чистое поле.

Ещё полчаса обдумывания, и верчения по столу схемы, привели к тому, что решили нападать всё же под утро, но затемно, предварительно выдвинув пулемётный расчёт на возвышающуюся позицию. Если что пойдёт не так, то он сможет поддержать огнём, хоть и чуть позже. А то и подсветить удастся.

— Товарищ командир, — остановил меня наш начальник разведки, когда совещание уже закончилось и пришло время сборов. — Дело такое, разведать Жарцы нам Ванька здорово помог. Я ему сразу сказал, если будет действовать осторожно и на рожон не лезть, то с меня награда, а бойцы тут винтовочку интересную притащили, у полицаев отнятую. Мальцу как раз будет, тульская мелкокалиберная пятизарядка.

— 'Восьмёрка' что ли? Она вроде однозарядная.

— Нет, это 'девятка'.

— Никогда не видел, у нас в тире 'восьмёрки' были.

— Эту больше для охотников выпускали, тех, что по мелкому пушному зверю. Вот и тут одна оказалась.

— Ей хочешь наградить?

— Да.

— Хорошо, давай после операции, вместе со всеми отличившимися. Перед строем.

— Спасибо, я так и хотел.

— Да не за что.

Сотня человек, для того чтобы перебить два десятка врагов, вроде и много, особенно при десяти пулемётах, а как начнёшь считать, да по местам их расставлять, как бы и ни мало оказывается. Засады на дорогах выставить надо? Тут как сказать — немцы сейчас по дорогам не ездят, но вдруг, а значит два десятка человек и два пулемёта долой. Один пулемёт на колокольню, да ещё пару человек к пулемётчику. Одно отделение в резерв. Вот и получается уже стандартное отношение три к одному, без которого умные стратеги наступать, вроде как не дозволяют.

В связи с тем, что личный состав рот пришлось перемешать, дабы не делить их на опытные, естественно в партизанской деятельности, и не очень, боевая слаженность несколько хромает. Хотя, если говорить честно, она и ранее не была на недосягаемой высоте. Потому стоит ввести ещё один понижающий коэффициент. Вот только неясно какой. Всё равно перевес сил у нас значительный, если начнём без особых ляпов, то всё должно пройти хорошо.

Несмотря на толстый полушубок, находиться почти полночи на снегу, да ещё и ограничив подвижность, совсем не сахар. Ночью подморозило. Это минус, но зато снег перестал пропитывать водой одежду, при долгом лежании на нём.

До рассвета меньше часа, пора начинать. Сначала думали дать задействовать крик какой-нибудь птицы. Ага, кукушки. Зимой. Вот немчура обалдела бы. Потом решили обойтись собачим лаем. Ну, мало ли, что собак постреляли, может в лесу какая спряталась. Отсюда уже логически вышли на волчий вой — был у нас один бурят, у которого дюже жутко получалось. Патруль прошёл минут десять как и сейчас должен отдыхать, а значит быстро не среагирует, пора.

— Гармаев, давай!

— У-у-у-у-а-а-а-у-у-у!

Аж мороз по коже, хоть и знаю что это не настоящий волк! Генетическая память тела, наверное!

Первые выстрелы я не должен был расслышать, так как бой начали наши винтовки с глушителями. Сами глушители получились не очень, но спец по ним сразу предупредил, что полностью винтовочный выстрел заглушить нельзя — больно заряд у патрона большой. Потому пришлось порох из гильз отсыпать, и уже такими патронами пристреливать винтовки заново. По этой же причине автоматическое оружие не могло работать, потому и приспособили глушаки на обычные маузеры, причём на длинноствольные, ибо баллистика у пули стала хреноватая, прямо как у той мелкашки. Насколько удачно сработали первые стрелки, не знаю, но вот уже застучали и обычные винтовки — либо добивали раненых, либо валили вторых номеров в караулах.

То, что немцы ставили парные караулы, было не основной нашей проблемой, но первой из них. Сейчас к забору должны броситься те бойцы, что подобрались наиболее близко — их дело запечатать немцев в казарме и не дать разбежаться по двору, занимая оборону. Теперь и нам пора.

Много людей вводить в село было опасно — три человека на колокольню, шесть стрелков, что заняли места на чердаках, да ещё трое бойцов, что контролировали жителей домов, на чердаки которых забрались наши снайперы. Даже это было чересчур нагло, потому и неслись мы сейчас из леса на всех парах. Хоть и на лыжах, а двести метров по рыхлому снегу — немало. Когда подбегали, внутри забора раздались взрывы гранат, густо разбавляемые автоматными очередями — похоже, фашисты пытаются вырваться из казармы, ставшей мышеловкой.

Надо поспешать, где-то здесь должны быть прислонены к забору лестницы, которые наш авангард припёр, да и сами мы несколько штук тянем. А, вот она! Увидел только потому, что по ней уже кто-то карабкается. Блин, как в кино про штурм средневековых крепостей. Следующим я не оказался, меня вообще оттеснили куда-то в сторону. Ну, никакого уважения к начальству. Вдруг слева от меня кто-то пробежал, скорее проковылял, глубоко проваливаясь в снег. Вот и наши инженерные средства добрались. Быстро помог пристроить лестницу к забору, шаг на первую ступеньку — она уходит под моим весом вниз. Вторая нога — ступень ещё оседает, но гораздо меньше. Побежали.

Когда переваливался через верх, мимо уха свистнуло. Сердце забилось, хотя вроде куда быстрее — сейчас пульс, наверное, зашкаливал за двести. Рухнул на утоптанный двор — теперь бы разобраться куда бежать, в кого стрелять. Вспышка метрах в двадцати, выстрела, именно этого, конечно, не слышу, но что-то отчётливо бьет в доску забора буквально в нескольких сантиметрах. Чем ему так моя голова приглянулась? Падаю, дёргаю из-за спины на грудь автомат и перекатываюсь. Вот — теперь можно и ответить! Короткая очередь на три патрона, ещё перекат, и опять очередь. Если не убил, то напугал точно, потому как не стреляет. Может перезаряжается? Тогда ещё одну короткую, на всякий случай, а то случаи бывают разные.

— Гранатами огонь! — кто-то, вроде даже Потапов, пинает меня по заднице.

Ладно, простительно — в этой темноте и маскхалатах хрен разберёшь кто есть ху. Интересно, о чём это я сейчас? Причём здесь ху, или это я не договорил? Чёрт, отставить Фрейда с Юнгом! Окно казармы освещено пламенем из ствола огрызающегося пулемёта.

Бу-бух! Пулемёт выносит прямо вместе с пулемётчиком — наверно целую связку закинули. Расточительно конечно, но у них там тоже гранаты должны быть — лучше мы их себе заберём, чем они их нам сюда побросают. Да и связки у нас не из гранат, а усиленны аматолом.

Ещё два мощных взрыва сотрясают казарму. Сейчас там точно мало никому не показалось.

— Отставить гранаты!

Десяток секунд, чтобы не нарваться на уже брошенную связку, и несколько белых фигур с разбега впрыгивают в окна, ещё на лету открывая огонь из автоматов. Помещение буквально нашпиговывается пулями. Запрыгнувшие бойцы смещаются в стороны, а у оконных проёмов пристраиваются ещё стрелки, готовые открыть огонь на любой шорох. Пошедшие первыми сейчас должны перезаряжаться. Сколько стоило вдолбить бойцам, что не надо отстреливать весь магазин до железки, и пытаться убрать в подсумок расстрелянный, тоже не надо. Осталось пять патронов? Да и хрен с ними — дай магазину упасть на землю, потом подберёшь, всаживай в приёмную горловину новый и будь готов к открытию огня. Лучше быть живым с ножом, чем трупом с пулемётом.

Вторая партия пошла. Эх, надо было штурмовикам придумать крепления фонарей на оружие. Фонарей у нас много, да и батареи пока есть. Ну да ладно, сейчас должны и пистолетами обойтись — для них второй руки не надо. Защёлкали одиночные. Всё-таки делать контроль я им в головы вбил. Видишь, враг лежит — стрельни. Ну и что, что не шевелится, когда шевельнётся, может оказаться поздно.

Бах! Винтовочный! Пропустили всё же кого-то. Опять защёлкали пистолетные. Распахивается дверь, в неё так никто и не вошёл — всё-таки чему-то научились, и один в белом тащит другого.

— Санитар!

Чёрт, всё же нарвались. Теперь вроде тихо. Похоже, всё.

Снова заполошная стрельба, но только из пистолетов. И опять затихло. Лучше бы сам с ними пошёл! Ведь мог бы настоять, и хрен кто слово поперёк сказал бы. Но нельзя! Эти мальчики уже не мальчики. И моё-то нынешнее тело не сильно старше их, но воспринимаю всё равно как пацанов. Кроме старшины, капитана, ну, и ещё десятка-двух. Чтобы выжить, им надо учиться.

Да, бой это уже не учёба, но думается мне: то, что мы сейчас боем называем, через год за обучение сойдёт. Каждый следующий год войны бывает много сложнее предыдущего, и выжить становится всё труднее. Только так, сдавая кровавые экзамены, можно подниматься всё выше и, если не увеличивать, то хотя бы держать свой шанс на выживание, стабильным. Главное не сбиться на пафосное — тяжело в ученье, легко в бою. В бою всё одно тяжелее, но ученье может хотя бы подготовить тебя.

Не стреляют. Уже почти минуту. Вроде, и правда, конец.

Трупы и оружие стаскивали на середину двора. Пока не насчитал двадцать два покойника, не успокоился. А тут ещё стрельба в селе. Кому это там погеройствовать захотелось? Вероятнее всего шум из-за группы наших бойцов, которые пошли разоружать местных полицаев. Хотя в округе разоружили многих, естественно Больших Жарцов это не коснулось, а вот теперь какая-то неприятность. Стоит разобраться.

— Байстрюк, со мной.

— Есть!

Несмотря на шум, который мы устроили, на улицу никто не лез — местные сидели тихо. А вот и новое место увеселения. Несколько бойцов стояли, прижавшись к стене дома, а один выглядывал из-за угла, что-то высматривая в соседней хате или около.

— Кто старший?

— Младший сержант Смирнов, товарищ командир, — ага, помню, опытный боец.

— Докладывайте.

— Мы пошли самооборонщиков разоружать, а тут этот стрелять стал.

— Потери?

— Нет. Он вроде вообще в воздух палил.

— Дом окружили?

— Да, двоих в обход послал.

Воздух уже посерел, рассвет вот-вот.

— Кто такой там?

— Гринюк вроде как, начальник над местными самооборонщиками.

— Чего говорит?

— Ругается, катиться велит.

— Ясно, оставь одного человека и давай дальше. Сколько их тут всего — самооборонщиков?

— Так девять ещё, кроме этого. Мы ж его прихватить хотели, чтобы он своим команду дал оружие сложить. А он видишь — в бутылку полез. Я его предупредил, что хату запалю, а он грозится, что только пугал, но может и взаправду убить.

— Ладно, давайте по другим. Адреса есть?

— У меня схемка. Епишин, остаешься с товарищем командиром, — тот боец, что выглядывал из-за угла, обернулся и кивнул, а затем опять стал наблюдать. — Остальные за мной.

— Смирнов, пошли связного к капитану, пусть тебе ещё людей дадут — вас всего четверо остаётся.

— Есть, я лучше к ротному пошлю.

Правильно конечно, Веденеев, командир первой роты, тоже должен быть около цеха, видел я его.

Когда мы остались втроём, подошёл к Епишину.

— Что там?

— Не видно не хрена, но вряд ли убёг. Там Григорянц с Прокловым у него на задах сидят.

— Хорошо, отойди-ка пока, — изба стояла тёмная, без единого огонька внутри, ну это и понятно, но одно окно вроде как распахнуто. — Эй, Гринюк, слышишь меня?

— Даже вижу, могу пулю между глаз вогнать.

— Тогда точно сгоришь, вместе с домом и домочадцами. Ты чего стрелять стал?

— Жить хочется.

— Ну, стреляя в моих людей, ты жизнь точно не продлишь, а вот сократить можешь запросто. Так как ты не в кого не попал, то можешь сдать оружие и жить дальше.

— Сейчас. Как только оружие отдам, так зараз и шлёпнешь, я вас коммуняк знаю.

— Может и знаешь, но раз землю до сих пор топчешь, то явно не дурак. На тебе что жизни людские?

— Не, я не душегуб.

— Тогда сдавай оружие. Если на тебе крови нет, то слово даю, что не тронем.

— А ты кто такой?

— Леший. Слышал?

— Ну, слыхивал. А не врёшь?

— А смысл?

— Это ты в Залесье Богдана повесил?

— Если это тот хорёк, что людей под пули подвёл, чтобы перед врагами выслужиться, то я.

Надо же, а ведь я не имени ни фамилии его не спросил. Похоже на сработавшую психологическую защиту — вроде, не знаешь как зовут, и убивать легче.

— Ну, тогда заходи, погутарим.

— Леший, нельзя, — Жорка аж за рукав ухватил.

— Не страшно, раз договариваться решил стрелять не станет. Могу доказать, — отвернулся от Байстрюка и крикнул. — Я с товарищем зайду, он меня одного опасается отпускать.

— Да и заходите, чего мёрзнуть то.

— Видал? Пошли.

И пошли. Немного мандраж всё же бил, вдруг, и правда, пальнёт, но обошлось.

Изба была большая — внушительный пятистенок с огромными, метров под сорок квадратных, сенями, из которых ещё пара дверей вели куда-то на двор. Не удивлюсь если тоже крытый. Хозяин оказался здоровым мужиком под два метра ростом. В плечах если не косая сажень, то близко. Винтовка в его руках казалась тростинкой. Короче, русский богатырь на службе у Змея Горыныча.

Из сеней прошли в просторную комнату, не знаю как называется, но не горница. В горнице вроде не должно быть такой большой печи, от которой приятно тянуло теплом.

— Ну, садитесь гости дорогие. Самогон будете? Извините, казённой давно уже нет, но этот я для себя гнал. На берёзовом угле настоян, да молоком чищен. По мне так лучше казённой, да и покрепче будет.

— К тебе как лучше обращаться?

— Зови Степаном.

— А по отчеству?

— Обойдусь, не такой и старый.

По сравнению с нами, явно постарше будет. Годов не как нам с Жоркой вместе взятым, но лет сорок ему будет, наверно.

— Хозяин барин, — махнул Байстрюку в сторону стола, да и сам уселся.

Гринюк отставил винтовку в сторону, но так, чтобы можно достать, особо не тянувшись, и тоже уселся. Когда садился, рубаха, что висела навыпуск, прижалась к телу, и стало заметно, что за пояс что-то заткнуто. На наган не похоже — скорее пистолет.

Выпили, закусили квашенной капустой и чем-то, что я посчитал мочёной репой. Почему? Не знаю, никогда не пробовал репу, по крайней мере, не помню такого случая, а уж мочёную и подавно, но вот так в голове сложилось.

— Где домочадцы?

— В подполье сидят. Там, небось, всё село сейчас. В подполье.

— В общем так, Степан, оружие придётся сдать.

— Это с какого такого хрена?

— А с такого, что в других деревнях уже сдали. Слышал?

— Краем уха.

— Вот теперь и сюда добрались.

— Германцам каюк?

— Ага, — Жорка зло усмехнулся. — И прихлебателям их тоже будет, коли не одумаются.

— Сержант, отставить.

Вот сегодня мне игра в хорошего и плохого следователя совсем не нужна, мне сейчас нужно показать наличие единоначалия.

— Да, немцев в селе больше нет.

— Вернутся, — Гринюк разлил ещё по стопке, но пить не спешил.

— Вероятно.

— Цех сожжёте?

— Нет. Зачем? Станут скотину дальше увозить. Оно нам надо?

— Второй раз они на это не попадутся.

— Как говорил один сказочный герой, кстати, людоед по совместительству, пожуём — увидим.

— Даже так. А не слишком? Германец на сказочное чудовище как-то больше смахивает

— А мы поднапряжёмся. Ну, так что надумал?

— Куда так гонишь?

— Время — жизни. Твои, кстати, не решат последовать примеру, пострелять там или ещё чего?

— Кто ж их знает, но думаю, сдадутся. Слухи, что в других деревнях прошло всё более-менее тихо, дошли. Ну, акромя мордобоя, — хозяин хитро покосился на надувшегося Жорку.

Как же быстро у них здесь слухи распространяются.

— Мордобой, это можно. Но только сегодня, для симметрии, не моему бойцу харю начистят.

— На меня намекаешь? — Степан почесал здоровый, чуть ли не с мою голову, кулачище.

— Ага. А ты что думал, нам тебя целовать надо? Уж по чавке ты всяко заслужил. Ведь заслужил, а?

— Ну, не без этого, может и заслужил, — нехотя выдавил здоровяк.

— Не бойся, бить будем аккуратно, но сильно. Нет худа без добра, синяк немцам предъявишь — мол, застали врасплох и глумились, краснопузые.

— Это конечно, да. Но меня, знаешь ли, в селе ещё пока никто не уложил ни разу, да и из соседних деревень тоже. Неохота, понимаешь, уважение терять. Давай-ка, ещё выпьем, да отправишь ты своего бойца погулять, а мы пока обсудим дела сложившиеся.

Жорка снова вскинулся, готовый встать на мою защиту, но я успокоительно положил ему руку на плечо.

— Давай, — снова выпили. — Сержант, пойди проверь секреты, что вокруг дома, людей успокой, но напомни и о бдительности.

— Так вот, — продолжил Гринюк, когда мы остались одни. — Авторитет мне терять нельзя, тебе же и невыгодно.

— Интересно, вот с этого места поподробнее.

— Германец считает, что надолго пришёл. Но так многие думали. Через год или через десять, но он всё одно уйдёт, а огребать за чужие грехи я не хочу.

— За свои не боишься?

— За свои отвечу.

— Думаешь, что если скажешь немцам, что отбился от партизан, то почёт тебе будет и уважуха, особенно на фоне перебитого гарнизона и разоружённых подчиненных? Не, не сработает, не поверят.

— Поверят. Знаю как сделать. Об этом уже разговор был, а потому еще с твоими постреляем и разойдёмся.

— Что за разговор?

— Да с одним чином из администрации мы об заклад побились, что я скорее умру, чем сдамся.

— А не захочет ли тот чин тебя скорее сдать, чем заклад отдавать?

— А мы не на деньги бились, а на должность. Если я выиграю, он меня начальником волостной полиции поставит.

— А мне с этого резон?

— Чем не резон иметь своего начальника полиции?

— Ну, если вопрос так стоит... Но смотри, на такой должности замараться очень просто, а вот отмыться.

— То есть, пусть лучше сволочь какая станет?

— Хорошо, что смогу, когда тебя судить будут, сделаю. Но учти, я выше головы тоже не смогу прыгнуть.

Не могу же сказать, что права у меня здесь тоже птичьи, и не факт, что на одной скамье не окажемся. В конце концов, риск дело благородное. Если же буду иметь информацию чуть ли не из первых рук, а волостной начальник полиции, это почитай деревень тридцать в подчинении, то можно здорово жизнь облегчить. Будем рисковать.

— Кроме того, винтовочку я могу выкупить.

— И пистолет.

— И пистолет, — хмыкнул Степан. — Махнём на танк?

— Не глядя. Что за танк? Битый?

— Нет, целёхонький. Только бензина и пулемёта нет. Я не брал, бензин, небось, сам кончился, а пулемёт, наверняка, экипаж утащил. Там ещё что-то с мотора свёрнуто — старшой мой в технике разбирается, говорит карбюратор. Пушка и малёк снарядов на месте. Ну, как на месте, замок и снаряды в сторонке закопаны. Но видать бойцы спешили сильно, неаккуратно спрятали.

— А карбюратор?

— Этой штуки, вроде, там нет.

— Жаль, но найдём. Эх, если бы чутка пораньше, до снега.

— Ну, извини. Раньше вы сами не приходили.

За десять минут обговорили способы связи. Дёрнули ещё по одной — за успех нашего безнадёжного мероприятия, и я пошёл.

Смирнов вернулся ещё через четверть часа.

— Как?

— Всё хорошо, товарищ командир. Как сказали остальным, что старшего ихнего грохнули за отказ сотрудничать, мигом лапки позадирали. Двое, правда, сбежать пытались, но на оцепление нарвались.

— Откуда оцепление?

— Так это... Калиничев организовал.

Молодец лейтенант, и когда успел только.

— А с этим чего? — младший сержант махнул в сторону осаждённой избы.

— Поговорили мы с ним. Упёртый. Но жизнь свою он выкупил.

— Это как?

— Да вот, сдал нам одну хорошую штуку.

— И что теперь?

— Уходим?

— Вот так и оставим его?

— Ну, нет, конечно. Постреляем, окна побьём. В общем так, людей из засады убирай, оставишь пару бойцов... Хотя, останешься сам, с Епишиным. Десяток патронов по избе выпустите, да низко не цельте — там люди в погребе, и уходите. И не болтать. Ясно?

— Да.

— Вот и выполняйте.

Уже совсем светло, солнце встало над деревьями, но пока ещё его лучи, отражённые от снега, не слепили глаза. Машины также уже пришли, и сейчас, образовавшиеся живые змейки людей загружали их кузова ящиками и мешками.

— Как дела, старшина?

— Живём! И ещё какое-то время жить будем. Да нет, долго будем жить и счастливо. Тьфу, чтобы не сглазить.

— Много?

— Бумаги я немецкие я собрал, там, возможно, удастся точно выяснить, но и так всё пересчитаем, а на взгляд тонн пять должно быть. Банки маленькие, как в немецких пайках.

— В мешках что?

— Да тоже. Я сразу прикинул, что не всё у них в ящиках будет, вот мешков несколько и захватил. Они только для переноски.

То-то в кузовах какой-то странный звук, будто что крупное пересыпается.

— Что с оборудованием?

— Как и договорились, мелочь всякую утащим, но не ломаем.

— Сколько времени ещё понадобится?

— За полчаса управимся.

За полчаса не управились — последняя машина ушла минут через пятьдесят. Всего в машины, поверх ящиков и банок россыпью, удалось поместить не более половины бойцов. Остальные, благо лыж хватило на всех, отправились пешком.

Сложнее всех идти первым пятерым — на них и разведка, и одновременно нелёгкая работа по пробитию лыжни. Этим занимались две группы, меняясь примерно через километр. Ещё по три пары изображали боковые охранения, прикрывая, соответственно, правый и левый фланг. Этим тоже не позавидуешь, но хороших лыжников раз-два и обчёлся. Многие лыжи видели не только на картинках, но уж больно мал был их опыт. Даже тех, кто мало-мальски мог пройти по накатанной лыжне, было меньше половины состава, а тех, кто увлекался лыжным спортом хотя бы как любитель, вообще насчитали меньше полусотни.

В лагерь вернулись только к обеду, а учитывая ужин всухомятку, бессонную ночь и отсутствие завтрака, голодные, как стадо нильских крокодилов. Старшина, правда, не подвёл — брюхо набили горячей кашей, богато сдобренной мясом.

— Жора, а скажи-ка мне, как наш танкист непонятного звания поживает?

— Клещёв, что ли? Нормально поживает. Он в хозвзводе у старшины, механиком. Ну и водилой, когда надо.

— А тащи-ка его сюда.

— Ща сделаем.

Уже через пять мнут оба стояли передо мной.

— Товарищ командир, красноармеец Клещёв прибыл.

— Сержант, свободны. А ты присаживайся.

Сидеть на холодной скамейке под штабным навесом было уже зябковато, но идти в тёмную землянку и жечь дефицитный керосин не хотелось.

— Смотри сюда, — развернул карту, а рядом положил схему, что набросал Гринюк. — Вот в этой точке должен быть танк. Наш, марку не знаю, но лёгкий точно. По не слишком достоверным сведениям не подбитый, только без карбюратора, топлива, снарядов и орудийного замка. Замок и снаряды закопаны недалеко, вот на этой схеме указано где — крестом, как на пиратской карте. Где карбюратор хрен его знает. Теперь задание — привести танк в боевое состояние и доставить в лагерь. Сделаешь — получишь обратно свои кубики. Только так и никак иначе, никаких объяснений, в случае невыполнения приказа, не приму. Ясно?

— Да. Спасибо за доверие. Если будет хоть малейшая возможность, не упущу.

— Хорошо. Возьми пару разведчиков... На лыжах ходишь?

— Да.

— ...и оцени состояние машины. Всё что потребуется, достань как хочешь, но старшина получит приказ во всём помогать. Иди. И следующий раз приходи уже за командирскими знаками различия.

Теперь — святое. Чистка оружия. Стрелял хоть и не много, но на холоде, да с подзастывшей смазкой, можно получить нежданную осечку, в смысле клин. И вот ещё проблема — где к моему автомату патронов под три линии достать? Родных, маузеровских, осталось чуть больше чем на один магазин, примерно столько же было ещё и советских, те что использовались в ТТ и ППД. Они, слава богу, подходили. Но всего два магазина — только на совсем короткий бой. Надо бы Кошку навестить, посоветоваться, заодно и про трофеи разузнаю точно.

Старшина хозяйствовал на продуктовом складе. Как раз сейчас ругался с каким-то пожилым мужиком, одетым в немецкую шинель, со споротыми знаками отличия и трёхлинейкой на плече. Мужик был смутно знаком, кажется хозяйственник из третьего лагеря, последнего пополнения. Заметив меня, Михалыч, закруглил ор.

— Всё, забирай чего дают, и нечего мне права тут качать. Завтра жди с проверкой, я разберусь, куда у тебя продукты уходят.

— Разберётся он, — пробурчал мужик под нос, подхватил верёвку, привязанную к саням, махнул второму мужику, помоложе, и они потащили сани, как заправские лошади.

— Не надорвутся?

— Не должны, там немного. Они и больше утащат, если дать.

— Трофеи подсчитали?

— Да. Консервов почти двадцать семь тысяч банок, по двести граммов каждая. Без малого пять с половиной тонн. Кое-какой инструмент — ножи, топоры, котлы варочные. Пулемёт, три автомата, три десятка винтовок, это с учётом полицейских. Патронов под две тысячи.

— Вот на счёт автомата я и хотел поговорить. Патронов у меня осталось на два магазина всего, а это, как понимаешь, не дело. Надо либо патронов ещё достать, либо ствол сменить.

— А может и то и другое?

— Это как?

— Ну, ты сам говорил, что твой не сильно удобный, тридцать восьмые или сороковые 'немцы' лягаются здорово, калибр великоват. Могу свой ППД отдать, чай машинка получше немецких железок будет.

— А сам?

— Да, возьму какой под парабеллумовский патрон, вон хотя бы из последних трофеев.

Этот автомат Кошка мне сразу предлагал, как только его захватили у охранников колонны с пленными. Один капитан забрал, а второй Кошка взял для меня, да так себе и оставил, когда я отказался.

Неприятно то, что надо бы его пристрелять, а это опять трата дефицитных боеприпасов.

— Патронов там сколько осталось?

— Да, как и было — два магазина. Считай сто сорок.

Вот чего у дегтяря не отнять, так это диск на семьдесят с лишним патронов. При этом, даже в снаряженном состоянии весит он не намного больше моего шмайсера. Короче, надо брать, пока дают.

Вместе с автоматом достался и хитрый жилет с карманом посреди груди, в котором лежал запасной диск.

— Это на всякий случай, — сказал Кошка, протягивая своеобразную разгрузку. — Если что, может и пулю задержать.

— А чего сам не носил? — не помнил я такой штуки на старшине.

— Так, Михаэль его передал только вчера, когда мы уже уехали. Для меня и для Нефёдова сделал.

— Ползать не слишком удобно будет.

— Здесь ещё два таких же отделения по бокам сделаны, можно переложить. Ну, и ещё всяких кармашков уйма. Разберёшься.

— Хорошо, спасибо. Шмайсер сдавать не буду, всё одно припаса под него нет. Пусть у меня в землянке полежит.

На какое-то время вопрос решён, но с патронами под наше оружие надо что-то думать. Вот!

— Ночью костры жгли?

— Да. Пусто.

— А летал кто? Может, слышали?

— Говорят, тихо было. Да и мы ничего не слыхали. Ничего, будут каждую ночь жечь. Да, кстати, сегодня твоя очередь в бане париться, не забудь.

— Блин, опять посреди ночи вставать.

— Чистота, требует жертв. Парни тебе очередь сразу после побудки выделили. Цени отношение.

— Ага, боитесь просто. Подлизываетесь.

— Парням только не говори, а то будешь мыться перед зорькой, когда другие самый сладкий сон видят.

Помывка перед рассветом та ещё беда, и не только потому, что самый сон тогда. Баню топили за ночь два раза — сразу после заката и перед рассветом. Попасть в это время в очередь, значит получить тот ещё ворох впечатлений. Это и вода, как следует не успевшая нагреться, а значит, ни попариться, ни помыться, ни бельё простирнуть, и дым, попадающий в землянку от непрогоревших дров. Короче, то ещё удовольствие. Те, кто попадали по очереди в эти периоды, на следующий раз жребий не тянули, а получали лучшее время — сразу после протопки. Как я ни старался не пользоваться своим положением — ничего не получалось, и ведь главное, ругаться не пойдёшь, остаётся только смириться.

Землянка, оборудованная под баню площадь имела небольшую, да большую нормально и не прогреешь, а ещё и воду надо хоть какую, но не холодную, потому мылись по четверо. И на всё про всё давалось сорок пять минут. За меньшее время уложиться было сложно, тем более со стиркой и прокаливанием белья.

Выйдя, чистый и благоухающий берёзовым веником, наткнулся на Потапова.

— Был! Летал самолёт!

— Парашютист?

— Не видели. Самолёт на запад севернее прошёл, а затем назад, но уже южнее.

— Когда?

— Да часа полтора, как улетел.

— Ищи радиста. Где у него сейчас точка выхода на связь? Дуйте туда, пусть запросит — наш ли был самолёт.

— Есть!

— Людей с собой возьми. Не меньше отделения.

Так, наш или не наш? Если наш, то почему так странно прошёл? Хотя ночь. Полоцк-то он не пропустит, а вот наши костры просто так не разглядишь. Но если город он нашёл, то оттуда ему надо просто по азимуту пройти, а он южнее проскочил. А на сколько? Если гул слышали, наверное, недалеко. Но тогда он вполне мог на обратном пути пройти над Юровичами, а там немцы. Блин! Всё, не психовать — и кроме Юровичей масса опасностей. Ночной прыжок над лесом сам по себе не сахар. Нервные клетки, по утверждениям профессора Павлова, не восстанавливаются. Или это не по его утверждениям. Да и хрен с ними со всеми.

Целый день провёл как на иголках. Кроме дежурных разъездов, если так можно назвать лыжников, отправили по соседним деревням всех, кому хватило лыж, и кто умел на них стоять. К вечеру Кондратьев доложил, что принял радиограмму — люди отправлены, совершили прыжок в районе сигнальных огней.

Ну и где они? К этому времени почти все разведчики вернулись. Доклады неутешительны — никто ничего не видел, незнакомцев не заметил. В деревнях местные тоже ни сном, ни духом. Хуже было другое — на дорогах появились немцы. И не просто немцы, а немцы на танках и бронеавтомобилях. Как же не вовремя? Хотя когда немцы бывают вовремя? Нет, бывают, конечно, но не на танках. На хрен эти танки.

— Калиничев, — дослушал доклад нашего начальника разведки. — С завтрашнего дня ещё усилить бдительность. Близко к дорогам не соваться. Уходы из лагерей и возвращение в них, только по утверждённым маршрутам. И пусть следы побольше путают.

— Уже дал команду.

Ну да, конечно. Это его прямая обязанность, а я так — психую.

— Есть мысли, что противопоставить новой тактике фрицев?

— Леший, успокойся, — ну раз перешёл на 'ты', сейчас лечить будет. А мне надо? — По-моему ты сильно перенервничал последнее время. Тебе надо отдохнуть. Может водки выпить. Бабу бы тебе ещё, но тут все на голодном пайке.

Хорошо, что хоть не намекнул, что есть одна готовая утешить и успокоить, а то сразу бы в глаз получил.

— Читал я как-то, что есть такая штука — стресс. Вот у тебя сейчас стресс. И голова у тебя отключается, ты сейчас на инстинктах. Ну, подумай, какая такая новая тактика у немцев? То, что они танки на дорогу выгнали с броневиками? Так это не новая тактика — это реакция на нас. Новая тактика у них только появится, а мы уже не раз обговаривали возможности их реакции. И наши реакции на их реакции обговаривали. Но вариантов огромное количество — посмотрим, что они предпримут, и уже будем конкретно додумывать. Давай я Байстрюка позову, вы с ним хряпните хорошенько, ну не пить же одному, и ляжешь спать. А вот утром, со свежей головой и будешь соображать.

Ишь, как заговорил, прямо Бехтерев и Кащенко в одном флаконе, а прикидывался обычным красным командиром. В тылу врага. Ох, что-то меня несёт! Не уж-то, правда, надломился. И жарко, хоть на улице и подмораживает. А ещё меня тянет идти куда-то. Куда? В гости к Кузьме? Зачем? Ни черта не понимаю.

Прислушался к своим ощущениям. Кто-то внутри меня рвётся сейчас же всё бросить и идти. Нет, не к Кузьме. Туда, где я появился. Там должно произойти что-то важное! Что? Откроется портал, через который я смогу вернуться? Куда? Да не всё ли равно куда, главное вернуться. А проверяющий из Центра? Мне надо его найти! А на дорогах немцы, нас ищут или нашего связного. С ними тоже надо что-то делать. Нельзя людей оставлять вот так!

— Найди Жорку. Только это... я самогонку не буду. У старшины коньяк ещё должен быть. Имею право.

Глава 7.

Чёрные глаза рассматривали меня практически в упор. Боюсь, они даже проникали много глубже, так что в мозгу что-то шуршало и переливалось. А может это из-за коньяка? Выпил я о-го-го сколько. Попытался отодвинуться от этого сверлящего взгляда, но не тут-то было — оказалось, что я лежу, а затылок упирается во что-то мягкое. Судя по душистому травяному запаху, на траве я и лежу. Странно, снег же недавно выпал. Не мог я столько проспать.

Глаза прикрылись веками с огромными густыми иссиня-черными ресницами. Мгновение, и тяжесть в голове пропала, а я вижу сначала удаляющееся лицо, а затем и всю фигуру ребёнка. Да, глаза, оказывается, принадлежали девочке лет двенадцати, может чуть старше. Одета она была странно: в какую-то то ли куртку, то ли пиджачок темно-зелёного цвета, поверх бирюзовой рубашки с открытым воротом. Ниже шли светло-синие шаровары, другого слова для этого элемента декора подобрать не смог, заправленные в невысокие, до середины икры, зелёные сапожки. Голову, в обрамлении недлинных, выше плеч чёрных волос, венчала небольшая зелёная же шапочка, украшенная пером.

— Надо меньше пить, — голос девчонки был пронзительно звонкий, но тоже время с небольшой хрипотцой. Как такое может совмещаться — не понимаю.

— Готов согласиться в обмен на кружку рассола.

— Ха, как всегда в карман за словом не лезешь. Держи.

Это была не кружка, а высокий стеклянный бокал. Как он оказался у неё в руке непонятно, но даже задумываться не стал. А вот сама рука была примечательна. Отнюдь не нежная детская кисть. Кожа была суховата для ребёнка, к тому же отчётливо выделялись синие линии сосудов. Неровно остриженные или даже обломанные ногти, при этом не имели траурно-грязных полосок, так характерных в таких случаях. И вообще, эта кисть внушала уважение своей силой, скрытой под призрачной хрупкостью.

Содержимое бокала оказалось отнюдь не рассолом, оно было чуть сладковатым и отлично прочищающим мозги.

— Что это?

— В своей прежней ипостаси тривиальный берёзовой сок, но я чуть поколдовала, — девочка заразительно рассмеялась. — Это ж надо придумать — рассол после французского коньяка. С тобой не соскучишься.

— Ты кто?

— Бэ-э-э, — девчонка состроила рожицу. — Сам догадайся, пень стоеросовый. И чего сестрица в тебе нашла — ты хоть и смешной, но глупый.

— А сестру как звать?

— Ишь, шустрый — может тебе три подсказки дать, как в фольклоре заведено?

— Не стоит. Ты Недоля. Только я тебя по-другому представлял.

— Вот ещё, буду я под твои представления подделываться.

— Связной с Большой земли — твоя работа?

— С чего бы это? Я за тебя ещё не бралась. А то, просто намёк — хватит на сестринском благорасположении выезжать. Халява, как ты говоришь, кончилась. Теперь сам.

— Но врагам моим ты помогать не будешь?

— Много чести. Что тебе, что им. Сами разбирайтесь. Теперь кто кого перемогнёт — умом, силой, терпением, выносливостью.

— Понял.

— Зря ты не ушёл.

— Зря, не зря — я здесь нужен. Чувствую.

— А не чувствуешь что и там ты тоже нужен? Может тебя там ждут. Родные, друзья ждут и надеются, что ты придёшь, поможешь, спасёшь. Не чужих как здесь, а своих.

— Мне кажется, что здесь тоже уже нет чужих.

— Ну, смотри, твой выбор. И... я за тобой приглядываю. Пока. Будь здоров, не кашляй.

Опять! И ведь так и не поймёшь, что это было — что-то реальное или реакция мозга на стресс и алкоголь. Что интересно, голова не болит. Вообще ничего не болит, и чувствую себя отдохнувшим. Вот только понять бы — то, что вчера было, это реакция организма на усталость или, правда, зов? Было это имитацией попытки к бегству перегруженного мозга или я на самом деле мог уйти? Вот чего рассуждать — сейчас я ничего не чувствую, а значит, если даже чего-то и было, то теперь этого уже нет. Надо жить дальше. Здесь и сейчас.

Жорка был здесь, распластался на соседней лежанке и тяжело дышал и постанывал. Вот он, похоже, и правда, болеет. Растолкал. У, глаза какие мутные.

— Снилось чего?

— Ага. С немцами друг за другом бегали.

— И как?

— Не знаю, ты разбудил. Лучше бы самогонку пили, как же от этой клоповой настойки башка трещит.

— Да Георгий, не приспособлен ты для благородных напитков.

— А ты, смотрю, как огурчик.

— Так я же лечился, а ты просто коньяк пьянствовал.

— Вот и делай людям хорошее.

Сегодня на улице было солнечно, и даже, кажется, будто бы пригревало, но это только кажется. Снег уже покрылся ещё нетолстым и нетвёрдым настом и даже поскрипывал под ногами. В лагере было пустовато и относительно тихо. Первой, кто бросился в глаза, была Мария, нёсшая в сторону кухни два ведра набитых чистым снегом.

— Ой, товарищ командир, вы как? А то Леонид Михайлович сказал, что вы занедужили.

Глянул на зеленоватого и морщащегося, то ли от солнца, то ли от громкого Машиного голоса, Байстрюка.

— Нет, Маш, что-то он напутал. Ординарец мой слегка прихворнул, но ему, вроде уже лучше, — и, обращаясь к Жорке, участливо поинтересовался. — Тебе ведь лучше?

— Угу, — Георгий ещё и попытался согласно мотнуть головой, но от того больше скривился.

— Съел наверно что-то несвежее.

— Вот уж нет, — Маша воинственно вскинула подбородок. — У нас на кухне тухлятина не водится.

Затем внимательно присмотрелась к ординарцу, перевела такой же изучающий взгляд на меня, и снова обратно.

— Скорее не съел, а выпил.

— Ну, и такое может быть, — решил я увести разговор с опасной темы. — А Михалыч-то сейчас где?

— На продуктовом был.

— А, ну мы тогда пошли. Лекарство взять нужно. Для ординарца.

— Ну, идите — лечитесь.

— Жор, — спросил я спутника, когда отошли подальше. — А не плохая бы жена была?

— Мегера, пока маленькая, как вырастет сущий дракон будет.

Да, пока здоровье Георгий не поправит, будет смотреть на мир букой.

— Как здоровье, командир? — встретил меня дежурной фразой Кошка. Ох, чувствую, услышу я её сегодня несчётное количество раз.

— Нормально, а вот этого болезного надо подлечить.

— Да, стоит, — старшина смерил болезного взглядом, и тут же прервал его движение в сторону двери землянки. — Здесь постой, тут и воздух посвежей, да и ценного ничего не заблюёшь.

Услышав последнюю фразу, Байстрюк икнул и зажал рот рукой.

— Во-во, и я об этом.

Вышел он, буквально, через десяток секунд, протягивая Жорке гранёный стакан, наполненный чуть более чем на треть мутноватой жидкостью. Болезный схватил сию чашу благодати и опрокинул в себя её содержимое, так и застыв на несколько секунд.

— Верни тару. Это тебе не кружка, разобьёшь ещё.

Как можно разбить такой крепкий стакан, когда кругом снег, я не понял, но Жорка быстро выполнил команду. Знал, что с хозяйственным старшиной шутки плохи.

— Может тебе тоже?

— Нет, я в порядке. Лучше скажи, что я проспал.

— Все ревизора ищут. Ну, кто не в карауле и не на учёбе. Клещёв вернулся, сейчас спит, но просил разбудить сразу, как у тебя время появится свободное.

— Он в третьей?

— Да.

— Сам разбужу. А ты, — это уже Байстрюку. — Иди ещё полежи минуток тридцать, как раз лекарство подействует, затем меня найдёшь.

Георгий благодарно взглянул на меня и потрусил в сторону штаба, а я пошёл к третьей землянке, благо недалеко.

— Клещов, просыпайся.

— А? Ой... Товарищ командир... Разрешите доложить?

— Давай сразу к делу. Что с танком? И, вообще, что за танк?

— Двадцать шестой, такой же, как у меня был, почти один в один — выпуска сорокового года с девяностопятисильным движком. Карбюратор и правда снят, но у нас есть такой, с подбитого ещё в начале осени взяли. И прицел. Не зря я тогда прицел снимал, думал к обычной сорокапятке пехотной подойдёт, ан вон к чему оказался.

— То есть работать будет?

— Будет, куда он денется, да и я тоже. Хорошо, что авиационного бензина у немцев взяли. Здесь движок такой, что ему только первый сорт подавай. Нет, он может и на обычном, но мощность здорово падает, а эта модификация последняя, считай десять с половиной тонн. Куда ему с двигателем, что для шеститонного танка делался. Эх, был бы движок хотя бы сил на сто двадцать, можно было бы его ещё добронировать. Да, как мои парни на них горели. Ну что такое полтора сантиметра брони?

Так, танкист сел на своего любимого конька.

— Понятно. Значит, у тебя всё есть, что надо?

— Есть. Но вот как его вытащить? Нужно специальные лыжи ему делать и лошадей с десяток.

— А что, сам разве не пойдёт.

— По дороге запросто, да даже и по полю на первой передаче. А по лесу никак. Если бы раньше на недельку, вытянули бы на дорогу и притопили. А сейчас это смерти подобно, мы пока шли, я аж три танка немецких видел, причём один — 'тройка'. Да нас и 'двойки' запросто жгли своими двадцатимиллиметровками, а тридцать семь, вообще, дырявит, откуда видит.

— Так чего, толку от него немного?

— Как это немного? Это же танк. Да ту колонну, которую мы недавно накрыли я бы один, то есть с экипажем конечно... Мы бы её раскатали в пух и прах. Без противотанковых средств меня хрен возьмёшь. Это на фронте у немца всего полно, чем меня бить, а тут...

— Ты же сам говоришь, танки по дорогам ездят.

— И долго они ездить будут? Ну, поездят недельку, да опять на фронт отправятся. А мы здесь им как вдарим.

— Где-то и противотанковый дивизион здесь должен быть, он двести первой по штату положен.

— Всё одно мало это. В Витебске, небось, будет стоять. Даже если и раскидают его, то всё одно на каждую деревню не хватит.

— А чем ещё тебя могут достать? В танке, естественно.

— Да вообще-то много чем. Фугасом, например, гранатной связкой, если очень не повезёт, то и одиночной гранатой могут гусеницу сорвать. Противотанковых у фашистов вроде нет. Специальные гранаты для винтовочного гранатомёта есть, но я у старшины специально спрашивал — нам такие не попадались, а значит, тыловикам их не дают, все на фронт отправляют. И связок готовых у немцев не было. Конечно, связку недолго сделать, но раз нет готовых, то и не ждут они танка.

— Теперь они знают, что у нас бронеавтомобиль есть, могут и подготовиться.

— Это да, но танк всё одно сила.

— Кто же спорит. Хорошо, занимайся дальше. А по поводу использования нашей силы нужно подумать.

Силы-то у нас, что ни говори, немаленькие. Почти четыреста пятьдесят бойцов, четыре пушки, пусть две и без прицелов, две зенитки, бронеавтомобиль, скоро, можно надеяться, танк будет. Миномётов столько, что аж миномётчиков не хватает. С пулемётами та же история — половина в резерве. Нельзя сказать, что люди подготовлены слабо, но доучивать приходится. Но ведь учим! Разведка у нас людей жрёт — что ни день, четвёртая часть где-то ходит, что-то разнюхивает, но всё одно кругом туман войны. Скорее бы Кондратьев радистов натаскал — у нас же пока чего узнаешь, да добежишь, глядь, а сведения устарели.

Пока мы с Клещовым лясы точили, ординарец мой успел оклематься — на розового пупса ещё не похож, но уже не зелёный лягух.

— Сержант, найдите расписание занятий, — попытался официальным тоном настроить Байстрюка на рабочий лад.

Пока он в землянке шарит, посижу под навесом. Быстро обернулся. Так, первый лагерь — тактика лесного боя, там Потапов сам разберётся. Второй — тактика лесного боя, Тихвинский. Странно, я думал его в разведку отправят. Хотя с немцами ему не разговаривать, пусть учит. Третий... Они чего издеваются? Везде тактика и именно в лесу. Нет, понятно, что воевать нам именно в лесу, а полигона для городского боя у нас нет, зато лесного — завались. О, штурмовики — штурм здания. Лесопилка. Как я и думал.

— Сержант, идём к лесопилке.

Хорошо, что люди у нас кругом военные — всего раз десять пришлось повторить, что все планы занятий и прочее, надо составлять на бумаге. Раньше они их тоже составляли, но почему-то решили, что в партизанском отряде это уже не обязательно. Да, может и не обязательно, но каждый такой отказ от обязательств потихоньку подтачивает дисциплину. Так что хрен вам — будем максимально придерживаться правил. Говорят, что уставы написаны кровью, не стоит в миллионный раз, своей кровью, пытаться опровергнуть это утверждение.

— Может перекусим, а? Завтрак пропустили, к обеду опять не попадём, — похоже Жорка совсем оклемался, раз о еде думать может.

— На лесопилке что-нибудь перехватим, чай не оставят парни голодными.

Но, как говорится, хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах. Когда подходили к посту, что ранее стерёг нашу переправу, теперь подмёрзшую и занесённую снегом, на накатанной уже по просеке колее показался спешащий лыжник.

— Товарищ командир, — вестовой, хватая воздух через каждое слово, принялся докладывать, даже толком не остановившись. — Несколько часов назад, уже под утро, у Шматенков была перестрелка. Кто-то пытался через Полоту переправиться, а немцы видимо застукали.

— Куда переправлялись?

— На нашу сторону. Прошли мимо Сукневщины и убежали в лес. Немцы за ними не пошли, танк им через реку не переправить, вот и не полезли, но лес обложили. Там и танки и бронеавтомобили.

Да, лесок там небольшой, да ещё между двумя дорогами зажат. Если это наши парашютисты, то фигово им придётся. У нас же сейчас и лыж нет — всё разведка забрала. Ну, до Абрамежек можно и на машинах. Через ручей, за которым уже лес, мост есть, но автомобили не пройдут — придётся пешком. Это километров шесть-восемь, по снегу часа три-четыре. Хорошо, дойдём, а дальше что? Прорываться через дорогу и идти в лес искать? Самим себя в ловушку загонять?

— Так, Георгий, быстро в первый лагерь. Возьмёшь человек тридцать... Нет, пятьдесят. Пусть берут с собой немецкий тринадцатимиллиметровый пулемёт, пятидесятый миномёт и лыжи какие есть. Также всё для боя на отходе. Сбор у лесопилки. Ты, — это я уже связному. — Со мной.

План выкристаллизовывался в голове постепенно, как в переобогащённом растворе — неспешно, но неукоснительно, по закону физики. Или химии? Нет, всё-таки физики. Если найти парашютистов, будем надеяться что это они, а если не они, то тоже неплохо, быстрее немцев сложно, то надо усложнить задачу и фрицам. А ещё лучше переключить врага на иную задачу. А задачей этой будет преследование напавших на них партизан. Хотя, почему преследование? Если немцев будет не много, то бегство от партизан. Так значительно лучше. А чтобы они побежали врезать им надо здорово. Проблема в том, что опять не хватает времени.

— Старшина, — заскочил я к Кошке, отправив связного собирать людей. — Что у нас здесь есть из противотанковых средств и артиллерии?

— Пушки есть четыре штуки.

— Не в этот раз.

— Три миномёта, два пятидесятых и восьмидесятый.

— Берём.

— Один пятнадцатимиллиметровый пулемёт Вальтер закончил, сейчас второй на станину ставит.

— Значит, один тоже берём.

— ДШК ещё.

— Расчёты здесь?

— Почти все.

— Тогда ДШК ставим в засаду, так чтобы не одна тварь в Залесье не сунулась, а то отрежут нас от базы. Ещё человек пять в прикрытие. Остальное грузим в машины. Трёхосных три штуки найдём?

— Найдём. А куда ехать?

— Только до Абрамежек.

— Должны пройти, а ДШК тогда перед перекрёстком поставим — там позиция хорошая.

Уже через час принимал десант у лесопилки. Штурмовиков тоже забрал. Плохо, что лыж было только четыре пары — слабенький заслон получится, если придётся отходить. Зато подвижный, что в наших условия важнее. В Абрамежках возможно удастся ещё парой-другой разжиться.

Дорога, как и ожидалась, оказалась не слишком легка. Хорошо, что наши кулибины приспособили нечто вроде жёсткой сцепки, с помощью которой удалось объединить в одно целое все три грузовика. Теперь первый пробивал дорогу, а два других подталкивали его в спину. До конечного места назначения добрались меньше чем за час. Это удачно — рассчитывал на худший результат.

Лыж удалось добрать только две пары, и вскоре ещё двое бойцов отправились по пробитой первой четвёркой лыжне. Вероятнее всего догонят ещё до того, как первые доберутся до цели.

Основной отряд двигался не так споро, но всё же быстрее, чем мне думалось. Сначала вообще втопили, но уже через полчаса вышли на темп, примерно, три километра в час. Двигаться без флангового охранения было бы большой ошибкой, потому две пары, максимально разгруженные, шли по бокам метрах в пятидесяти от колонны. Менять их приходилось часто, но всё же реже, чем головной дозор, хоть тот шёл и по лыжне, правда, плохо выраженной — уж больно мало было лыжников.

Наибольшую проблему составляла наша артиллерия. Тринадцатые пулемёты, которые я тоже решил отнести к артиллерийскому вооружению, хоть это может быть и неправильно, несли по два человека — тяжеловаты были чушки. С миномётами и пятнадцатым приходилось сложнее: миномёты и боеприпасы к ним тащили на специально изготовленных санках, раза четыре больше детских, с широкими полозьями, установленными на ширине, соответствующей обычной лыжне. Это слегка улучшало ход, но делало сани не слишком устойчивыми.

С пятнадцатимиллиметровым пулемётом было одновременно и сложнее и проще — для него изготовили специальный деревянный станок на полозьях. На концах полозьев были просверлены дыры, через которые тот крепился к земле, с помощью металлических штырей. Отдача у этого монстра была такова, что он разбалтывал даже такое крепление, но результаты были всё же лучше, чем от стрельбы из его младших братцев с сошек. Вот по бронепробиваемости сказать сложно, если она и была выше, то ненамного — жаль было тратить боеприпасы для подобных исследований.

Также нелегко приходилось и обычным пулемётчикам, а их у нас было десять расчётов на семь десятков человек. В связи с тем, что мы не решились вооружить пулемётчиков только одним видом оружия, тем приходилось носить ещё и пистолеты, а так же и по гранате, на всякий случай. От того переносимый ими вес был всё же выше, чем у автоматчиков и вооружённых винтовками бойцов, килограмм на пять. Второму номеру тоже, кроме своего вооружения приходилось нести значительное количество боеприпасов.

Прикинув, что пистолет для пулемётчика это, практически, оружие последнего шанса, подумал, а не попробовать ли их вооружить обрезами из охотничьих ружей, да и штурмовикам эти штуки будут полезны. И тем и другим, может так оказаться, целиться будет некогда, а сноп картечи из короткого ствола, имеющего приличное рассеивание, подчас может быть более действенен, чем пистолетная пуля. Ружей, при последней конфискации набрали немало, не меньше трёх десятков, а то и все четыре. Больше всего, наверное, под это дело подошли бы двустволки шестнадцатого калибра — у двенадцатого отдача будет дьявольская, при стрельбе с руки, но и их и одностволки можно будет для дела приспособить.

На дорогу затратили даже меньше трёх часов, но умаялись здорово. Надо бы отдых дать, минут пятнадцать, а то и все полчаса, иначе со сбитым дыханием и дрожащими руками при стрельбе толку не будет. Ещё на подходе нас встретила пара лыжников.

— Товарищ командир, красноармеец Андреев, разрешите доложить.

— Да, и покороче вступление, не на параде.

— Есть, — лыжник пристроился рядом с ковыляющим мной. — Немцы патрулируют дорогу. Каждые двенадцать минут, мы засекли, проезжает танк, грузовик и бронеавтомобиль. Это на север, на юг в обратном порядке, сначала бронеавтомобиль, последним танк, грузовик всегда в центре. Интервал движения больше ста метров, не хотят кучковаться заразы. В грузовике пехота, но сколько сказать сложно — брезент.

— Что за танк?

— Маленький, два пулемёта в башне.

Судя по описанию либо немецкая 'единичка', либо трофей какой — польский, чешский, французский.

— А бронеавтомобиль?

— На нашу 'двадцатку' похож, с одним пулемётом, но не он.

Дошли. Немцы, и правда, устроили механизированное патрулирование дороги, шастая туда и обратно. Танк оказался, как и думал, 'единичкой', а вот бронеавтомобиль опознать не удалось, но, в общем и целом, он смахивал на недавно захваченный нами двойной трофей. Может быть какая-нибудь модификация?

— Каковы будут предложения? Начнём с младшего по званию, — посмотрел на Ермолова, которого прихватил из лагеря 'прогуляться'. Младший сержант засиделся, организовывая караульную службу, и постоянно просился 'в поле', а точнее, в наших условиях, в лес.

— На ходу взять их будет трудно, больно растянулись, даже с нашим количеством пулемётов сложно организовать приличную плотность огня. Надо бы тормознуть.

— Сержант? — смотрю на Байстрюка.

— Они же для чего патрулируют? Чтобы тех из леса не пропустить, точнее как те проскочат, тут же им на хвоста сесть и догнать. Вот и надо им устроить след через дорогу. Туда-обратно пара-тройка человек проскочит — вот тебе и след.

— Надо и на той стороне пулемёт оставить, — младший лейтенант Тарасов был молчаливым и нелюдимым. Службу в первой роте тащил исправно, но я с ним почти не общался, только через Нефёдова.

— Тогда делаем так — как только фрицы проедут Байстрюк берёт два пулемётных расчёта и пересекает дорогу. У дороги двигайтесь задом наперёд. След за собой заметите... Хотя нет, возьми ещё человека, который сначала с вами перейдёт, а потом пойдёт обратно, заметая след. Тогда будет видно, что прошли на восток. Но метёт пусть не очень — немцы должны заметить.

— Тут всё одно, как ни старайся, полностью не замаскируешь, — усмехнулся Жорка.

— Позицию выбери так, чтобы и под наш огонь не попасть, и по нам не шарахнуть.

Георгий чуть ли не укоризненно посмотрел на меня, но промолчал, вероятно, не желая ронять мой командирский авторитет. А у меня просто мандраж предбоевой опять начинается.

Ещё одна проблема состояла в том, что маскхалатов у нас тоже не было, а значит, занять позиции близко к дороге мы не могли. Нагребли небольшие сугробчики метрах в тридцати-сорока, да там и затаились. Далековато конечно — деревья будут мешать стрельбе, но это нивелируется за счёт количества стрелков. Миномётам работы пока нет, но их оставили на небольшой поляне метрах в двухстах, не забыв проложить телефонную линию.

Больше всего мороки было с установкой нашего самого крупного пулемёта, хорошо земля ещё не промёрзла, и костыли вбили легко, прилично осадив при этом станок, но огонь вести было можно. С этим надо что-то придумывать, может потребовать сделать регулировку по высоте, хотя бы не плавающую, а жёсткую, но три-четыре плоскости. Это, конечно может демаскировать установку. Задача.

Вот уже и едут. Танк прошёл мимо, но когда к следу подъехал грузовик, то остановился, подчиняясь взмаху флажком, что проделал старший машины, выскочив на дорогу. После того, как подтянулся броневик, танк тоже начал сдавать назад, крутя башней чуть ли не на триста шестьдесят градусов.

Пехота высыпала из грузовика, залегла, ощетинившись стволами, а броневик вдруг врезал по нам очередью патронов на десять. Я уже испугался, что кранты нашей засаде, но продолжения не последовало. Башня броневика, между тем, повернулась и ещё одна очередь ударила по лесу на другой стороне дороги. Провоцирует гад. Вот тут я и порадовался, что народ у нас военный и обстрелянный — один ответный выстрел, и не знаю чем бы всё кончилось. То, что при таком перевесе сил, проиграли бы мы вряд ли, это к бабке не ходи, но вот каков бы был счёт? А так, выдержали.

Танк подъёхал и остановился, наведя стволы на нас, ну, скорее в нашу сторону. Броневик так и остался сторожить противоположную. Между тем пехотинцы живо повскакивали на ноги. Двое немцев обследовали след и, видимо, остались довольны. Остальные вытаскивали из кузова лыжи и споро надевали. Считать немцев времени особо не было, но всего их было не меньше двух десятков, может чуть больше.

Вот, наконец, первый из фрицев двинулся по следу, остальные готовы были последовать за ним, немного скучившись.

— Огонь.

Пулемётчик, лежавший рядом, полоснул по столпившемуся врагу длинной, патронов на двадцать, очередью. Я не стрелял. Не так уж и много будет от меня толку, как от стрелка, а вот понаблюдать за ходом боя, после чего оценить наши сильные и слабые стороны, стоит. Именно поэтому решил залечь не в центре нашей позиции, а на фланге.

Стреляли уже все, пытаясь в самые первые секунды решить исход боя. Расход боеприпасов должен быть ужасающий, но куда деваться, не жизнями же платить. В рукопашную оно по патронам было бы конечно выгоднее, но это не наш метод. Немцы вон тоже рукопашную не жалуют, даже в уставы ввели норму, что рукопашная это крайний случай.

Справа грохнул особенно сильный выстрел и тут же от башни броневика полетели искры. Танк успел огрызнуться в нашу сторону, но тут же его пулемёты замолкли, а сам он резко прыгнул вперёд, сбивая прицел нашим бронебойщикам. Кроме одного тринадцатимиллиметрового, второй же бил по броневику, и пятнадцатимиллиметрового пулемётов, по танку должны были вести огонь и пара бойцов из винтовок, снаряжённых бронебойными боеприпасами, что достались нам с аэродрома. Столько же винтовок обстреливали и бронеавтомобиль. Что у танчика, что у автомобиля, броня была просто смешная, пробиваемая на расстоянии в пятьдесят метров даже этим оружием. Потому, танк всё же уехал недалеко — удирая, он подставлял стрелкам корму, а значит находящийся в ней двигатель, должен был быстро собрать богатый урожай бронебойных пуль.

Броник сдвинуться с места вообще не успел — даже отсюда я увидел, как водительская дверца украсилась крупным отверстием, рядом с которым тут же что-то сверкнуло. Второе попадание, вероятно, было от винтовочной пули, но определить привело ли оно к пробитию брони, я с такого расстояния уже не мог. Расстрел грузовика и освободившейся из него пехоты тем временем продолжался. Не все немцы подошли к нашей обочине и были скошены первым залпом. Часть, человек пять, успели залечь, а кто-то даже откатился под защиту колёс автомобиля. Именно сейчас и ожили два пулемёта, что были отправлены нами на ту сторону дороги.

Весь огневой шквал занял времени меньше минуты. Наступила тишина, прерываемая одиночными выстрелами либо особо азартных, либо зорких, заметивших какое-то движение и спешивших его прекратить. Наиболее опасны сейчас были пулемёты бронеавтомобиля и танка — что творится внутри их корпусов не понятно, вдруг кто выжил и рубанёт очередью. Но Тарасов свою работу знал, и вот уже несколько пар бойцов, вооружённых автоматическим оружием двинулись вперёд, нацелив стволы на дорогу и прикрывая друг друга.

Ударила пара коротких очередей. Контроль. Затем к бронированным коробкам подошло по одному бойцу, другие продолжали держать оружие наготове, и стали стучать по броне, требуя выходить, иначе обещали угостить гранатой. В бронеавтомобиле никто не отозвался, а вот из танка послышался визгливый голос, после чего наступила тишина. Боец тоже что-то проорал, вероятно опять грозя и требуя вылезать. В ответ опять визг. Наверное, убитый командир танка, он же стрелок, блокировал водителю возможность выбраться, вот он и истерит. Надо выручать комрада.

Пока уговаривал повизгивающего от ужаса немца вылезти, Тарасов организовал охранение поля боя, особо уделяя внимание дороге, и сбор трофеев.

— Леший, — Жорка уже был тут как тут. — Может я сбегаю в лесок, наших пошукаю.

— Пароль помнишь?

— Естественно.

— Организуй две группы, человек по пять, с одной сам можешь пойти.

Как такового пароля у нас не было, служили им фамилия и имя с отчеством нашего радиста. Фамилия — пароль, имя и отчество — отзыв, всё остальное немцы могли прослушать, а вот как прозывается наш радист они не знали, так как он работал под старым своим позывным, и только под ним.

Наконец люк танка раскрылся, и из него вылез, залитый с ног до головы кровью, немец. Когда того спеленали, я заглянул внутрь. Да, такого я даже не ожидал — крупнокалиберные пули измолотили стрелка почти в труху. Меня чуть не вывернуло. Как выжил водитель не пойму, но чего он натерпелся, возясь среди кусков кровоточащего мяса, даже представить невозможно.

Не больше я готов завидовать и тем, кто будет копаться во всём этом, доставая трофеи, а там одних патронов должно быть четыре с половиной тысячи, правда, в дурацких двадцатипятипатронных барабанах. Зато барабанов этих, по правилам, почти две сотни.

А пока бойцы, под управлением младшего лейтенанта, крепили оборону. Уже показались из леса миномётчики, расчёты тяжёлых пулемётов пристраивали свои агрегаты так, чтобы блокировать дорогу. Если у немцев остальная бронетехника того же класса, то сможем даже и атаку отбить, вот только делать этого не будем — постреляем малёк и в кусты. А Байстрюка с отрядом опять деблокируем, если что, тем более что дело к ночи.

Подошёл к бойцам, что пристраивали тринадцатимиллиметровый пулемёт на новую позицию. Значит, мне не показалось, что стрельба велась одиночными — лента, свисающая из лентоприёмника, зияла пустыми звеньями через одно.

— А что это у вас лента так странно заряжена?

— Это чтобы выстрелы по одному шли. Выстрелил, передёрнул затвор, опять выстрелил, — охотно пояснил мне один из красноармейцев.

— А прошлый раз вроде по два стреляли.

— Ага, вон Василий, он прошлый раз и стрелял, до сих пор еле рукой двигает — синячище во всё плечо. Даже подушка не помогла, — боец показал на странный чехол, надетый на самодельный приклад. — Шесть слоев войлока, под пяткой приклада — всё одно пинается что твой жеребец.

— А те как же? — указываю на расчёт более крупного нашего пулемёта, устраивающий позицию на противоположной стороне дороги.

— А им чего? У них станок львиную долю отдачи забирает. У них и приклад только чтобы целиться, можно было рукоятки как у 'максима' присобачить, ничуть не хуже было бы.

Да, была такая мысль, но решили делать с прикладом. Ещё и ось стальную в станок вделали — с прицелом на лето и колёсную перевозку. Второй станок, под оставшийся пулемёт обещали сделать лучше, учтя опыт, а там, глядишь, и первый переделают.

Атаковать нас никто не спешил. Бойцы основательно перетрясли трупы и изрешеченный грузовик, вытащили из танка пулемёты и кучу барабанов с патронами и теперь отмывали их в снегу. Сложнее оказалось с бронеавтомобилем — он был закрыт изнутри, а живых там, чтобы открыть дверки или люк, не оказалось. Притащили позаимствованную у расчёта пятнадцатого пулемёта кувалду и стучали минут двадцать, но одну из дверей всё же вскрыли. Оба немца были мертвы, что в общем сомнения ни разу и не вызывало.

— Броник-то, польский, — доложил подошедший Ермолов. — А пулемёт у него 'Гочкис' станковый под немецкий патрон и ленту вместо кассеты.

— Знакомая штука?

— Да, в тридцать девятом нам такие попадались, в польской армии их немало было. Лент 'соток' при нём двенадцать штук. Плохо, что станка под него нет, да и сам по себе пулемёт так... Фигня одним словом. Лучше МГ-13 из танка до ума довести, но и те с коротким стволом, под них пулемётчиков специально готовить надо. От тех же МГ, что две штуки у пехоты взяли, толку больше.

Пулемётов у нас и так переизбыток, а вот то, что патронов досталось много, это хорошо. Гранаты опять же... Винтовки опять с длинным стволом, нам больше карабины подошли бы. А вот два десятка лыж, это в жилу.

Уже начало темнеть, когда появился Байстрюк с гостями. Гостей было четверо. Одеты в хорошие полушубки. У троих на груди висели автоматы с дисковыми магазинами, но кожух ствола, да и ложа отличались от моего. Странно то, что у одного из автоматчиков за спиной была ещё и винтовка. Четвёртый также был вооружён токаревской самозарядкой. У каждого на поясе ещё и пистолетная кобура. За спиной у всех были объёмные вещмешки. Один из автоматчиков, вероятно, был ранен в руку, так как она висела на перевязи, да и рукав был разорван и вымазан бурым. Отсутствие маскхалатов не удивляло, вся одежда новоприбывших была какого-то грязно-серого цвета, что достаточно приемлемо должно было скрывать их в заснеженном лесу.

Процессию встретил метрах в двадцати от дороги. Георгий махнул в мою сторону головой, видно уже разжевал нашу диспозицию ещё по дороге. Самый старший, мужчина лет тридцати, сделал два шага вперёд и, приложив руку к шапке, доложил.

— Товарищ командир партизанского отряда 'Полоцкий мститель', старший группы старшина Зиновьев, представляюсь по случаю прибытия.

Это он чего, так тонко мне намекнул, что подчиняться мне не собирается, а только представляется? Ну-ну.

— Здравствуйте, старшина, — протягиваю руку для рукопожатия, даже не пытаясь обозначить ответное воинское приветствие. Гражданский я, чего с меня взять? — Хорошо, что удачно добрались, хотя я думал, что старшим будет кто-то с командирским званием.

— Был младший лейтенант НКВД Кривлин, но он погиб. Вот его документ.

Старшина протянул белый лоскут величиной с ладонь. На куске шёлка был нанесён чёрной тушью текст, утверждавший, что податель сего является представителем управления по формированию партизанских частей при НКО СССР и стояла печать.

Интересный документ, непонятно зачем он такой вообще нужен — его же нарисовать, что два пальца об асфальт. Ладно, потом разберёмся.

С ревизором история оказалась печальная. Выбросили группу в районе Беловодки, это больше двадцати километров от нас, и то если по прямой считать. Как там штурман с пилотом считали и смотрели непонятно, но никаких костров на земле парашютисты не нашли, хотя когда выпрыгивали из самолёта какие-то огоньки видели, и вроде даже в виде ромба, как и было договорено. Собрались только к утру — слава ВКП(б) все с целыми конечностями. Грузовой парашют с припасами искали ещё полдня, но тоже нашли. Когда поняли, куда их забросило, опросив местного жителя попавшегося на дороге, решили идти в нашу сторону. Понятно — куда ещё-то.

Район высадки покинули бегом, опасаясь, как бы местный не сообщил куда следует. До Полоты всё у них шло нормально, а вот дальше не заладилось. Переправляться решили ночью, оно и правильно, нашли лодку у Шматёнков. Им бы пару верхушек деревцев небольших срезать, да, гребя ими, и переправиться, а они в деревню за вёслами подались. Ну, а там как на грех немцы. До реки они добежали и даже отплыть успели, но скорость у лодки не ахти, да и сама она мишень немаленькая.

Короче, радист, Хейфец, схлопотал сквозное ранение в руку, хорошо что в правую, нерабочую, левшой он оказался. А вот младший лейтенант поймал сразу две пули, вероятно, не только свою, но и чью-то чужую, причём оба ранения были очень плохие — грудь и живот. Даже после этого он продолжал отстреливаться с кормы лодки, пока чуть не рухнул в воду. Прожил он недолго — часа два, в сознание так и не приходя.

Одной из главных проблем такого стечения обстоятельств было то, что пароли для связи знал только он. У радиста были и шифры и частоты связи, но паролей он не знал, а потому доказать Центру, что работает не под контролем не мог.

Вот же ж, чёрт его побери! Как выпутываться из данной ситуации, даже не представляю. Вот если прикинуть, как думает наш энкавэдешник заражённый служебной паранойей? Нарисовывается какой-то мутный отряд во вражеском тылу, шлющий победные реляции, что громит врага в хвост и в гриву — может такое быть? Это как посмотреть — если в центр такие радиограммы идут потоком, то ничего странного, но думается мне, что если не одни мы такие, то уж точно, подобных нам, не густо. Почему? Хотя бы потому, что иметь мощные радиостанции и радистов могут либо такие везунчики как мы, либо специально оставленные подпольные группы, либо, на крайний случай, заброшенные с Большой земли. Второй и третий вариант, считай, отпадает — об этих людях в центре должны знать, а вот такие тёмные лошадки как мы, теоретически существовать могут, но уж очень это похоже на игру со стороны противника. Цель такой игры, правда, не ясна. Не для того же она ведётся, чтобы получить пару тюков снаряжения от Красной Армии.

Хорошо, решили проверить — послали группу с ревизором. Жаль, конечно, людей, если что, но такая информация, а тем более намечающиеся возможности, дорогого стоят. Ушла группа, ладно. Выходит через некоторое время на связь и докладывает, что отряд найден — большой и сильный, но вот неувязка — старший группы погиб, и пароли никому сообщить не успел. Ну и что нормальный параноик подумает? Ага, я тоже так считаю!

Я даже догадываюсь какое задание нам даст Центр, сделав вид что проглотил полученную туфту. Нет, брать Берлин нас, скорее всего, не пошлют, и Варшаву тоже, а вот Полоцк, вполне могут. Восстановите-ка вы, братцы, советскую власть в одном отдельно взятом городе, а лучше районе. Да, попадалово!

Похоже, старшина тоже это всё прекрасно понимал, а потому смотрел на меня с плохо скрываемой жалостью. Себя бы пожалел! Хотя, себя он вероятно уже отжалел, как и своих людей. Взмахом руки предложил старшине отойти в сторону.

— Как оцениваете сложившееся положение?

— Как сложное и неоднозначное, — осторожно ответил парашютист.

— А я так считаю, что полная выпуклая часть спины.

Собеседник сначала стормознул, но быстро сообразил, а может был глубоким знатоком человеческой анатомии.

— Да, задница!

— Вот и подумайте, как нам из неё выбираться, так как у меня никаких мыслей нет, тем более я не знаю какие инструкции получили вы и ваши люди. Не знаю, и выпытывать не собираюсь. А вот вы думайте, так как задница это наша общая — вместе попали, вместе и выбираться должны.

Ну, вот не верю я, что нет никакой альтернативы паролям младлея, а может верить не хочу. Не дураки эту группу посылали. Я бы на месте командования каждого снабдил бы набором паролей. Да, скорее всего они имели бы меньшую значимость, чем полученные старшим, но работать при определённых условиях должны. Может, я и выдаю желаемое за действительное, но надежда умирает последней — после веры и любви.

— Лейтенант, сворачиваемся.

Тарасов отдал команды сержантам, которые, в свою очередь, занялись организацией эвакуации. Теперь мы должны были уходить не одной колонной, а группами, по мере их готовности. Основная масса уйдёт изрядно нагруженной, так как с техники сняли всё, что можно было уволочь, включая колёса. Налегке, относительно конечно, шли только авангард, фланговые охранения и арьергард.

Зиновьев осмотрел распотрошенную и подготовленную к уничтожению, методом сжигания, технику, гору трупов и явно впечатлился.

— Здорово вы их. Сколько?

— Двадцать пять и один пленный.

— А ваши потери?

— В этот раз пронесло.

— Что, даже раненых нет?

— Не успели.

— Сильно.

— Работа у нас такая.

— И так всегда?

— Нет, конечно. И у нас потери бывают, но если засада организована правильно, то обходимся в соотношении где-то один к пяти, это с учётом раненых. По невосполнимым меньше чем один к десяти, но только одними засадами не обойтись. Недавно пришлось брать штурмом немецкий взвод в казарме — пять человек, включая умершего раненого, да ещё шесть лечатся.

— А зачем рисковали?

— Кушать очень хочется. Аж полутысяче человек. А у немцев было что предложить. Да, менять жизни на еду глупо, но не в наших условиях.

— Зря вы так — пять бойцов в обмен на взвод противника...

— Хреновый это расклад старшина. Вот пооботрёшься у нас — поймёшь. По мне, и один наш на всех этих уродов, сколько бы их не было, много, но война меня не спрашивает.

Старшина посмотрел на меня задумчиво, да и остальные его люди, слышавшие наш разговор, имели вид слегка ошарашенный. Раненый боец что-то негромко, так что я не расслышал, спросил у Георгия. Тот так же негромко ему ответил, посмотрел на удивлённо молчащего радиста, и продолжил говорить. Влезать не стал, пусть получают информацию из разных источников — и им, и нам полезнее.

Гостей мы тоже нагрузили. Не сильно, так как и своего груза у них хватало, да и вымотаны они были поболее нашего. Назад шли хоть и по уже пробитой тропе, но медленно — и устали, и вес тащили другой. Темнота легла, когда прошли только половину расстояния. Темп ещё больше упал. В лагерь вернулись уже далеко за полночь. Водителям же пришлось пробивать дорогу до перекрёстка с трассой. Не факт что немцы смогут проверить, откуда пришли грузовики, но бережёного и бог бережёт — пусть голову ломают, откуда это мы прикатили.

Вообще, с началом зимы следы путать стало значительно труднее. Не единственный, но самый действенный вариант — не давать противнику свободно передвигаться и делать своё дело. Другой — напутать, как заяц, так много следов, чтобы в этих петлях преследователь запутался и сломал себе голову, разбираясь, кто шёл, куда и зачем. На данный момент мы использовали комбинацию из двух этих способов, если не считать того варианта когда сами навели фашистов на ложную базу.

Интересно, я бы скорее сказал жизненно важно, что же предпримут немцы? Естественно они не ограничатся каким-то одним способом или методом. Даже навскидку могу предложить несколько вариантов, как нас можно прищучить, но потому, что знаю наши слабые стороны. Но ведь я не знаю и сильных немецких. В тоже время, а не слишком ли мы возомнили о себе? Может немцам, наши дёрганья, совершенно не интересны? Ну, пусть не совершенно, пусть просто малоинтересны. А я тут продумываю меры противодействия операции, которую никто и не думает проводить.

В голове тут же откуда-то появились стихотворные строки: 'мы бы всех их победили, только нас не замечают'. Да нет, ерунда, замечают — вон даже какие страшные танки против нас на дорогу выгнали. Может ещё загасить им пару таких патрулей, чтобы жизнь мёдом не казалась? А что, очень даже выгодно получилось, вот только удастся ли следующий раз так их поймать? Думать надо, думать — да сейчас наш главный аргумент это засады, но долго ли мы так провоюем. Да сколько ни получится — всё наше. Пока есть возможность надо бить. Всё одно немцы что-то придумают, а значит надо их провоцировать, чтобы реагировали не сильно умничая. Тогда возможно и потери будут меньше, чем, если дать им подготовиться и массово применить новую тактику — пусть раскрываются постепенно, а мы тоже станем пробовать меры противодействия.

Глава 8.

Этот день начался для меня рано. С хорошо протопленной бани, горячей воды и прочих мойдодырских удовольствий. Калиничев поддал пара от души и присоединился к нам с Нефёдовым, растянувшимся на полках. Десять минут можно понежиться и расслабиться ни о чём не думая.

— Чего будем с ревизорской группой делать? — тьфу на тебя капитан, не дал расслабон поймать.

— А что можно делать? Предлагай.

— Да я сам не в разумении. Мне с проверяющими общаться не приходилось, с ними всё больше командир части или начштаба разбирались.

— Приказывать они нам не могут, — влез лейтенант. — А вот мы им вполне.

— Они-то не могут, сами, а вот передать распоряжение какого-нибудь комдива — вполне. Есть у меня мысль, и я её думаю.

— А поделиться, — заинтересовался Нефёдов.

— А, пожалуйста. Я уже довёл их старшине, что воюем мы здесь по особому, и не готовы рисковать жизнью даже одного бойца, если гарантированно не возьмём несколько немецких.

— И?

— Вот и ваша задача внушить ему, что приказы, ведущие к уничтожению отряда, будут просто напросто проигнорированы.

— Это как? — Калиничев аж привстал.

— А так, — звания у меня нет, а я командир, да и отряд у нас не воинское формирование, а некая организация, скреплённая комсомольским духом.

— И что, сработает? — не поверил лейтенант.

— А почему нет. Отдельно тебе приказ прислать могут — например, пойди и убейся об стену. Пойдёшь и убьёшься. А я не пойду.

— Тогда приказ придёт мне, — вздохнул капитан. — Принять командование отрядом.

— Думал я уже, ночью почти глаз не сомкнул. Это один из вариантов. Второй, по вероятности не менее неприятен, это если мне звание присвоят. Как минимум не ниже твоего.

— И так могут.

— Но почему вы думаете, что приказы будут плохие? — возмутился лейтенант.

— А, — капитан только махнул рукой.

— Попробую объяснить, — взял из кадушки запаренный веник и врезал Калиничеву промеж лопаток. — Информации о положении за линий фронта у них с гулькин хрен, тактику партизанской войны они знают по гражданской, и может ещё по стихам Дениса Давыдова. Положение под Москвой охрененно тяжёлое — подразделения по численности вроде нашего, небось, сгорают за считанные минуты боя. Людей бросают как в топку, чтобы задержать противника хоть чуть-чуть. Вот и нас так же бросят не задумываясь.

— Если это поможет выстоять...

— Может и поможет, а может и нет. Мы можем или сейчас убить сотню фрицев и задержать пару эшелонов, и лечь всем, или продолжать действовать так же как и раньше.

— Эка ты хватил — сотня фрицев и пара эшелонов. Да мы уже их в несколько раз больше набили, а дорога вообще стоит, почитай неделю.

— Вот и вбей старшине и прочим гостям в голову, что мы одним своим присутствием здесь, нависая над линиями снабжения, делаем больше чем лихими атаками. И чем дольше мы будем здесь мельтешить, кусая врага за пятки, тем толку будет больше.

— Да, — капитан тоже достал веник и начал охаживать себя по груди и животу. — Если мы сможем доказать, что в сложившейся ситуации наша тактика самая выигрышная, то возможно они развяжут нам руки. Но совсем от руководства они не устранятся.

— Это да, потому нам надо сделать так, чтобы руководство это было больше стратегическим, типа 'Товарищ, бей немцев', а ещё нам нужно снабжение. Поэтому неплохо бы продвинуть руководству здравую мысль — чем лучше снабжение, тем больше от нас толку.

— Неплохо бы ввести их в курс дела, — вставил млеющий под веником Калиничев. — Показать захваченные трофеи, особенно документы, оружие и форму немецкого осназа. Эти ребята, похоже из нашего, так пусть проникнутся. Радиста подключить к обучению. И всё это под маркой того, что изучив местность, мы можем проводить подобные операции. Пожаловаться, что на незнакомой местности у нас так не выходит.

— Хорошо. Тоже вариант. Только надо осторожно, не пережать. Стараемся давать факты, выводы сами пусть делают.

На очередном совещании, пригласив заодно Зиновьева, устроили разбор прошедшей операции. До старшины и Байстрюка тактику обработки гостей я довёл, но предупредил что давить не стоит. Вообще стараться не касаться сложных вопросов самим — только отвечать на вопросы, если будут подняты.

После совещания устроили построение личного состава. Пока только того, что находился на главной базе. С учётом ушедших в разведку и караула, в строю стояло человек сорок. Причём на правом фланге были и Маша с Ванькой.

— Дорогие товарищи, — вступительную речь пришлось говорить мне, хотя я и старался скинуть эту привилегию на Нефёдова, но мне указали на политическую близорукость и ошибочность при манкировании своими обязанностями. — Сегодня мы собрались вместе по нескольким поводам, и все они хорошие. Начну с того, что нам не только удалось наладить связь с Большой землёй, но также мы рады приветствовать в наших рядах товарищей, представляющих наше советское командование. Сейчас, когда мы имеем возможность без помех осуществлять общение с Центром, перед нами открываются новые перспективы и новые возможности в борьбе с фашистскими оккупантами. Теперь мы сможем свободно передавать информацию, получаемую как нашей разведкой, так и собранную местными активистами, а эти сведения помогут высшему командованию более точно планировать военные операции. Мы уже блокировали движение врага по двум шоссейным и одной железной дороге, а также можем наносить удары ещё по одной железной дороге. Только вчера оттуда вернулась одна из групп, сообщив о подрыве двух эшелонов противника.

Зиновьев, стоявший вместе со своими людьми в строю, впитывал информацию как губка. Всё что я говорил он и так знал, но накапать очередной раз на мозги стоит. К тому же я подавал сложившуюся ситуацию таким образом, что в случае срыва переговоров, вся вина падала на него и его командование. Ну а как мне было ещё поступать?

— Опираясь на помощь местных жителей, мы смогли создать мощную базу. Пусть мы и не полностью обеспечены пока одеждой, продовольствием, медикаментами, снаряжением и вооружением, но получая помощь как от окружающих нас людей, которых мы обязаны защитить от произвола фашистов, а так же с Большой земли, мы готовы бить врага так, чтобы единственной для него возможностью выжить было уйти с нашей земли. Потому что другой выход — это только лечь в эту землю. Сейчас мы готовы бить врага там, где только его увидим, а значит, так мы и будем делать. Даже этот снег, что лёг на нашу землю, будет гореть под его ногами. Ура, товарищи!

— Ура-а-а-а!

— А сейчас слово предоставляется нашему гостю, со вчерашнего дня нашему боевому товарищу, старшине Зиновьеву.

Старшину я, конечно, предупредил, что ему придётся выступить, но думаю, он не ожидал такого поворота, когда придётся давать обещания. Вероятно, думал отделаться общими словами, а потому вёл себя достаточно скованно.

— Товарищи, передаю вам пламенный привет от командования Рабоче-крестьянской Красной армии, которое следит за всем, что происходит на временно оккупированной территории Союза Советских Социалистических Республик. Сейчас при Народном Комиссариате Обороны СССР создано специальное управление по формированию партизанских частей. Наша группа была послана к вам, для координации совместных действий. К сожалению, командир нашей группы погиб, но мы приложим все силы для выполнения задания и будем вместе бить фашистских гадов.

Ну, неплохо так выступил. Хвостом вильнул, конечно, на погибшего командира, но судя по всему, считает, что сотрудничество возможно.

— Спасибо товарищ старшина. Теперь приступим к особо приятной части. Награждению отличившихся товарищей. Иван Жатов, выйти из строя.

И тишина.

— Боец, Иван Жатов, выйти из строя!

Кто бы сомневался, что Ванька пойдёт с правой ноги, да ещё и перепутает руки так, что вместе с правой ногой будет махать правой же рукой. Бойцы заулыбались, но никто не засмеялся.

— Боец Иван Жатов, за героизм, проявленный проявленный во время разведки, и за доставку командованию ценных сведений, оказавших помощь в уничтожении врага, награждается винтовкой ТОЗ-9.

Я принял винтовку из рук Кошки и вручил ей Ивану. Он почти выхватил её у меня и прижал к груди. Глаза загорелись, на руках его не было варежек, то ли ещё тепло, то ли их у него вообще нет, и пальцы, вцепившиеся в оружие, побелели прямо на глазах. Этот уже не отдаст, только с жизнью. А варежки надо раздобыть, как бы не поморозил пацан руки.

— Боец Иван Жатов, встать в строй!

Дальнейшее награждение отличившихся доверил Нефёдову с Кошкой. В основном это было оружие, но попадались и другие нужные в хозяйстве и жизни вещи, такие как часы, электрофонари, бритвы. Маше вручили отрез шерстяной ткани, правда защитного цвета, но шерсть была хорошая, для высшего командного состава, да ещё с обязательством, что наш портной выполнит её заказ вне очереди.

После построения совещание продолжилось, но теперь обсуждались не успехи и удачно выполненные задачи, а дальнейшие действия отряда. Моё предложение подловить в засады немецкие бронепатрули прошло на ура. У Калиничева уже было присмотрено несколько мест, действуя из которых, вполне можно было рассчитывать на успех, тем более что вторая огневая установка с пятнадцатимиллиметровым пулемётом вступила в действия и сегодня вечером должна была пройти испытания. Сейчас оружейники уже занимались двадцатимиллиметровой пушкой.

Спешили ещё и из-за того, что немцы, по сведениям разведки, разобрались со столпотворением, что произошло на железной дороге под городом, и оттянули составы на север. Вероятно, чтобы пустить их через Идрицу. Один из эшелонов всё же наши подрывники подловили, почти там же где мы взорвали свой состав, уходя после потрошения склада сапёров. Задержало это немцев не сильно — теперь они гнали перед паровозом платформы с рельсами и шпалами, для быстрого восстановления пути. Подорвались как раз платформы, но Кошка заявил, что уже знает способ, как делать самопальные детонаторы с замедлителем. Конечно, это не гарантировало подрыва паровоза, что является оптимальным при такого рода диверсиях — точно до десятых долей секунды рассчитать срабатывание, сделанного на коленке замедлителя, невозможно, но шансы увеличивались значительно.

В Полоцк же подтянулись какие-то части. Форма вроде немецкая, но часть солдат выглядят как-то странно, да и сама форма, что называется, не первой свежести. Вероятно немцев сейчас в городе не меньше четырёхсот-пятисот человек. Практически у нас с ними паритет, но вооружены и обеспечены они, конечно, лучше. Почему они с такими силами просто сидят в городе непонятно, неужели мы их так сильно напугали? Местные в город и из города проходят свободно, проверкам подвергаются только те, кто въезжает, причём без личного досмотра — проверяют только сани да телеги. Самое время вывезти медикаменты.

Диверсионный отряд на псковскую железку решили отправить дня через три — и оставшиеся две группы вот-вот должны подойти, да и людей нужно побольше. Та группа, что только вернулась и доложила о двух удачных подрывах, долго преследовалась немцами — еле ушли. Причём немцев было десятка полтора всего. Сержант, командир группы, очень жалел, что у них не было прикрытия — иначе преследователи сами превратились бы в дичь.

Группы прикрытия — это хорошая мысль. Если получится, убьём сразу несколько зайцев, это не считая немцев. А если серьёзно, то при уничтожении даже одного отряда преследователей, мы заставим немцев действовать более осторожно, а значит замедленно, а также потребуется увеличить численность отрядов, что соответственно сократить их число. Это даст большую свободу манёвра, так как сеть станет крупноячеистой, а следовательно нашим, по-прежнему мелким, группам, будет через неё проще проскакивать, что туда, что обратно.

Тут, правда, опять затык — нехватка лыж. Их у нас вроде и много, но почему-то, как и всего прочего, кстати, не хватает. Тут опять получил задание Кошка, но оказалось что проблема уже решается, причём с двух сторон: во-первых идёт сбор лыж по деревням, при этом без всякого насилия собрали уже три десятка пар, а во-вторых новые лыжи ещё и изготавливаются. Правильно, конечно — деревьев кругом завались, плотников тоже хватает. Это только такой городской житель как я, думает, что лыжи можно только в магазине купить. Ну, или украсть, но это если не чтить уголовный кодекс.

В конце слово взял наш пришлый старшина, и попросил предоставить ему возможность выйти на связь — донесение он уже составил, осталось только зашифровать и отправить. Что в донесении спрашивать не стал. Зачем? Если не захочет говорить правду — покажет какую-нибудь успокаивающую муть, а зашифрует и пошлёт всё одно что ему надо. Разрешение он получил, а также проводника, что отведёт до нужной точки и приведёт обратно.

— Кстати, старшина, а что у вас за автоматы? Я таких модификаций дегтяря не встречал, — махнул головой на свой. — Новая модель?

— Нет, это Шпагина. Того же, что с Дегтярёвым ДШК делал.

— Лучше?

— Да как сказать, вряд ли. Говорят сильно дешевле — много штампованных деталей и менее квалифицированные рабочие требуются. Магазин тот же что и у ППД, характеристики тоже примерно те же.

Ясно, оружие военного времени. Если сейчас не хуже моего, то со временем, небось, проблемы вылезать начнут. Нет, я пока с дегтярём похожу.

— Понятно. Спасибо. Вы его потом нашему оружейнику покажите. Хорошо?

— Товарищ командир, а правда, что у вас оружейник немец? Настоящий.

— А что, они ненастоящие бывают?

— Наши, например, поволжские. Какие они немцы? Только фамилии.

— Этот настоящий, трофейный.

— И вы ему доверяете?

— Смотря в чём. В разведку, особливо одного, я его не пущу. А дело своё он знает и делает хорошо, да и около него не дураки работают — глупость сделать не дадут.

— А, ну тогда понятно.

Ближе к обеду, а когда же ещё, к нам прибыл гость дорогой. Кузьма Евстратович пожаловал, собственной персоной.

— Здорово, Леший.

— И тебе, Кузьма, не хворать. Как Колька, как деревня?

— Твоими молитвами.

— Я же атеист.

— Значит твоими заботами. Я по делу.

Кто бы сомневался.

— После того как твои архаровцы оружие у нас выгребли, тихо было. А вчера, под вечер, цидуля из города пришла, чтобы, значит, завтра к полудню прибыть в комендатуру. Со всем личным составом местной полиции. Не в курсе, что за дела?

— Нет. Сейчас в Залесье к Феферу человека пошлю.

Мозговой штурм, что мы устроили с Говоровым, ничего особенного нам не дал. Было всего два варианта — либо, немцы решили наказать всех за утерю оружия, либо заново вооружить. Рассматривать версию с поощрением не стали.

Через два часа примчались Фефер с Боровым. Им, оказывается, тоже письмо счастья прислали, буквально перед прибытием моего посыльного. Гринюка бы ещё спросить, но времени нет. Посидели ещё, посоветовались и решили, что надо ехать. Причём мне тоже, я же числюсь в полиции, да и винтовка на меня тоже записана. Можно, конечно, заявить, что убили проклятые бандиты голубя сизокрылого, но тогда мне в город дороги не будет. А мне надо, и не по той причине о которой многие подумали, Ольгу я могу, в конце концов, и в отряд перетащить. Нужно мне потому, что есть там один вороватый немецкий кладовщик, и лучше меня курву эту никто не прищучит. Значит, терять возможность попасть в город мне никак нельзя. Нет, ну правда, не расстреляют же они всех полицаев в районе. Кто к ним тогда потом пойдёт? А десяток плетей, если не повезёт, я выдержу, тем более, что зарастает на мне как на собаке.

Быстро ввёл Нефёдова в курс дела, и махнули мы с Евстратовичем в Жерносеки. Дело к ночи, а нам выспаться ещё надо, да к немцам на правёж.

— Товарищ командир, — Колька изводил меня уже, пожалуй, целый час. — Возьмите в отряд. Вам же разведчики нужны. Мне ведь ваши рассказывали про Ваньку. Ему можно, а мне нельзя, да?

Однако хорошо, что он не знает про сегодняшнее награждение, иначе вообще все уши заездил.

— Я тебе в который раз должен говорить — только с разрешения отца. И нечего на меня волком смотреть. И на батю нечего. Успеешь ещё навоеваться. Иди спать, мне вставать завтра рано, а ты мне спать не даёшь.

— Сурово ты с ним, — Кузьма загнал сына на печку и присоединился ко мне почаёвничать. Хотя какой это чай — морковь сушёная, только цвет и даёт. — Он меня скоро доведёт, я за ремень возьмусь.

С печки раздалось обиженное сипение.

— Может, всё-таки, не поедешь? Если немцы всю округу собирают, то, как бы кто не опознал, да не донёс.

— Не так уж и много народа меня в лицо знает.

— Много, не много, но достаточно.

— Хорошо, есть у меня одна мысль. Я ведь как бы больной, вот и буду косить. Зеркало есть? Потренироваться надо.

На тренировку ушло полчаса, через которые на меня из зеркала глядела опухшая пожелтевшая физиономия с тёмными синяками под глазами.

— Ну, как тебе?

— Свят, свят! Это как ты делаешь?

— А фиг его знает. Так же как и раны лечатся сами. Вот только к утру это сойдёт, так что зеркало мы с собой возьмём, лады?

— Да не жалко.

Город изменился не сильно. Снег, лежавший в лесах и на полях белым покрывалом, здесь, в большей своей части, был серым и каким-то обиженным, что ли. На дорогах он вообще превратился в бурую массу, сдобренную навозом и различным мусором. Похоже, улицы убирать никто не собирается, орднунг буксует. А может немцы так обеспокоены своим положением, что им не до того? А не слишком ли много я о себе возомнил?

Морду, чтобы выглядела менее симпатично, поправил уже у самого города — на несколько часов хватит, особенно если не забывать корректировать внешность, время от времени.

На площади, перед комендатурой было людно, а народ продолжал прибывать. Примерно к часу пополудни собралось человек триста, а то и больше. В саму комендатуру нас не пустили, а буквально почти загнали в кинотеатр, что находился неподалёку. Почему загнали? Просто. Когда тонкая струйка саней, что подвозили новоприбывающих местных стражей закона, прекратилась, вдруг на всех четырёх выездах с площади материализовались мотоциклы с пулемётами, направленными в нашу сторону. Оттуда же, а так же из здания комендатуры, появились солдаты, быстро рассредоточившиеся по периметру площади. Практически каждый третий был вооружён разномастным автоматическим оружием. В основном тридцать восьмыми и сороковыми МП, но были и 'светки', и ППД, и ещё что-то, подчас совершенно незнакомое.

На крыльцо комендатуры вышел какой-то тип, в форме вермахта и с погонами гауптмана. Рядом стоял знакомый поляк, в этот раз исполнявший роль переводчика. Близко я не полез, а немец говорил тихо, потому и слышал только перевод.

— Гауптман Кранке, назначен руководить очисткой лесов от бандитов. Неисполнение его приказов, как, впрочем, и указаний других офицеров и прочих должностных лиц, будет наказываться смертью, путём вешания за шею. Сейчас все должны пройти в здание кинотеатра, где вам доведут новые приказы, которые должны беспрекословно выполняться.

Наведённое на толпу оружие лучше любых слов стимулировало к беспрекословному выполнению. По дороге, вдруг обнаружил, что рядом идёт Гринюк.

— Как считаешь, чего задумали?

Узнал всё-таки. Может, другие не такие внимательные, да и мысли у всех сейчас не о том.

— Ну, надеюсь, децимацию проводить не будут, — я понизил голос и добавил хрипоты.

— Плохо выглядишь. Что за децимация?

— Обычай такой в древнем Риме был, при ранней республике — если какой отряд бежал с поля боя, то выбирали каждого десятого и казнили. Часто руками их же сослуживцев. Например, палками забивали.

— Да ну, где Рим, а где мы?

— Вообще-то они себя наследниками считают. Римская империя германского народа.

— Они чего, чокнутые?

— Почему нет? Хотя Москву когда-то тоже третьим Римом называли. Приветствие их фашистское видел?

— Да.

— Тоже оттуда.

— Думаешь, правда, могут? Того...

— Хер их, уродов, знает, что они могут. Но ждать следует любой гадости. Видишь, как жёстко в оборот взяли, — указал подбородком на конвоиров, что выстроились вдоль дороги, цепко следя за притихшей толпой.

Мест в кинотеатре всем не хватило. Сидячих. Но впрессовали всех. На сцене оказались давешние гауптман, поляк и два пулемётных расчёта. Пулемёты были на высоких треногах и заправлены длинными лентами. По крайней мере, концы лент скрывались в объёмных коробках. Перед сценой выстроились, так чтобы не мешать пулеметчикам, ещё полтора десятка, вооружённых автоматами, солдат. Я снова забился поглубже в толпу, дабы не мозолить глаза.

— Вы все поступили на службу Рейху и великому фюреру, — начал переводить поляк, периодически прерываясь и прислушиваясь к негромкой речи офицера. — Но многие из вас трусы, отдавшие оружие, предоставленное вам доблестной германской армией, бандитам. За это вы все должны быть повешены, но господин гауптман уговорил господина фон Никиша, коменданта Полоцка, дать вам ещё один шанс. Не думайте, что это сойдёт вам с рук. Все кто отдал своё оружие бандитам, обязаны будут выплатить по триста рейхсмарок, или по три тысячи рублей.

В зале поднялся шум.

— Кто откажется платить, будет подвешен за шею!

Шум стал ещё больше.

— А жалованье? — кто-то выкрикнул из зала. — По двадцать марок в месяц обещали.

— Точно, — крикнул кто-то ещё. — Раз у вас такие цены за старые трёхлинейки, то платите больше жалованье.

Следующие крики было уже не разобрать, так как они слились в один вой. Немцы, что автоматчики, что расчёты пулемётов напряглись, и были в любой момент готовы открыть огонь. Офицер выкрикнул команду, и один из солдат, приподняв ствол автомата, дал короткую очередь в потолок. Сверху посыпалась труха и щепки. Как минимум половина галдящей толпы бросилась на пол, остальные либо присели, либо пригнулись в испуге. Немец с минуту что-то втолковывал поляку, после чего в тишине опять раздался голос с польским акцентом.

— Ни о каком повышении жалования не может идти речи, так как полицеанты ещё и не платят налоги. Деньги вы всё равно должны отдать, если кто-то не получал жалованья, при этом имея правильно и своевременно оформленные бумаги, у того будут сделаны вычеты в качестве компенсации. Господин гауптман разрешает внести вместо трёхсот марок одну корову или быка, или трёх свиней, или пять овец.

В зале опять начался шум, правда, много меньше, чем раньше, но видно, что присутствующие были против такой оценки.

— Если в следующий раз кто-то опять отдаст своё оружие, то будет повешен. Сейчас вы будете выходить по десять человек из здания и выполнять то, что вам скажут. Кто откажется, будет расстрелян.

Открылась дверь на улицу и несколько немецких солдат начали выдёргивать людей из толпы, отправляя толчками наружу. Когда первый десяток оказался на улице, туда же прошёл гауптман. Прошла пара минут, может чуть больше, и на улице грянул залп. Шум в зале резко усилился.

— Спокойно, — закричал переводчик. — Если вы будете исполнять правильно приказы, то останетесь живы.

Дверь снова открылась, и в зале стало меньше ещё на десяток человек. В толпе пошло шебуршение, и я не заметил как оказался на краю свободного пространства перед дверью. Первым желанием было рвануться назад и забиться поглубже, но усилием воли переломил себя, загнав панику вглубь. Хрен вам — лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Залп. Теперь и моя очередь.

В моём десятке оказались Говоров и Фефер. Странно, Германа я до этого не замечал. После полутёмного помещения глаза не сразу адоптировались, но через несколько секунд я разглядел справа, метрах в тридцати, два десятка сбившихся в кучу людей. Прямо перед нами находился стол, на котором лежали в навал винтовки, а слева, метрах в десяти, кирпичная стена, частично закрытая мешками. Мешки образовывали вторую стену, размером примерно два на два метра.

— Взять оружие, — эти слова сказал немец с унтер-офицерскими нашивками. Сказал по-русски достаточно чисто, но со странно знакомым акцентом. — Если кто-то промахнётся, я замечу, тогда будете стрелять ещё раз. Промахнётесь второй раз — расстреляют всех.

Куда промахнёмся? Что вообще за чертовщина?

К мешкам подошли три человека, точнее два солдата тащили слегка упирающегося штатского, с завязанными глазами. Прислонили его к мешкам и отбежали в сторону. Только тут я заметил, что человек стоит в красном снегу.

— Стройся! Быстро!

Вот теперь я всё понял — кровью решили повязать.

— Передёрнуть затвор! Целься!

Промахиваться нельзя, да и бесполезно это, всё одно мужику конец, а так и себе приговор подпишешь.

— Пли!

Ударило по ушам, человека откинуло на мешки, и он тут же рухнул. Про такое говорят — как подрубленный.

— Сложить оружие. Ты и ты, — немец показал на двоих из нас. Слава богу не на меня, не знаю как бы я выдержал. — Убрать тело. Остальные идите туда.

Унтер указал на столпившихся полицаев и мы пошли. Теперь нас стало уже три десятка. В основном, все стояли молча, у двоих я заметил мокрые полоски под глазами. Один молодой парень скрючился в три погибели под ногами и что-то мычал. Вытолкнули следующую партию невольных палачей. Залп!

Так продолжалось больше часа. Толпа всё увеличивалась. Почему они сразу не сказали? Боялись бунта? Слабо верится. А может они так ломали волю нам? Вряд ли кто, до того как был вытолкнут на улицу, догадывался что его ждёт. Скорее ждали смерти, а тут, всего-навсего, надо убить другого. Не удивлюсь если многие, уже распрощавшись с жизнью, испытывают облегчение. Ничего, сволочи, я и это вам запомню. Я не злопамятный — я просто злой и на память не жалуюсь.

Наконец всё кончилось. Никто не промахнулся, даже удивительно. Десять метров это конечно не расстояние, но по теории вероятности хоть один промах, да должен быть. Видно все мы здорово хотим жить. Все по разным причинам, но одинаково сильно. Ничего, я-то знаю для чего живу, по крайней мере, пока длится эта война. Вот приду в Берлин, забью Адольфу, ну или какой другой гадине, если эту раньше прибьют, штык в глотку, а потом буду думать, как дальше жить.

Теперь было тихо, даже стоя далеко от гауптмана я слышал его голос. Красивый такой, бархатный — ему бы певцом быть. Но я все силы приложу, чтобы теперь ты недолго землю топтал. Мы штурмбанфюрера достали, а какого-то капитана...

— Сейчас вы получите оружие, — заливался поляк. — Ещё раз предупреждаю, что утеря этого оружия для вас смертный приговор. Господин гауптман разрешает не платить тем, кто сможет отобрать обратно у бандитов своё прежнее вооружение. Также не платит тот, кто привезёт труп бандита или лучше живого. Если бандитов будет больше одного, то за каждого получите пятьдесят рейхсмарок или пятьсот рублей. Те, кто живёт близко, должен уехать сегодня. Те же, кто живёт далеко, могут уехать завтра утром, но оружие они получат только перед отъездом.

Боятся, сволочи.

— Теперь можете быть свободны, но помните, что появление на улице во время комендантского часа — смерть.

Обратно к своим саням возвращались молча. Глухов, Боровой и Фефер подошли через минуту. Кузьма отправил своих двух подчинённых, что ехали с нами во вторых санях, занять очередь на получение оружия.

— Ну, что делать будем? — Боровой задымил самокруткой, угостив остальных курящих. Мы с Германом отказались.

— С вами сколько человек?

— Двое. Надёжные.

— Тогда Кузьму отправим сегодня, а сами завтра поедем. Заберём что следует.

— Тебе бы с Евстатычем податься, а то подозрительно.

— Болею я. По морде что ли не видно, мне в больничку надоть. А завтра меня добросите, Кузьма отметит, что оружие я завтра получу. Всё честь по чести.

— А чё, дело молодое.

— Заткнись, а? Тошно.

— Как же мы людям в глаза смотреть будем? — Герка стиснул в руках шапку. — Своих же убивали.

— Так и будем, — Боровой сплюнул в грязь. — С болью, но она пройдёт, а вот ненависть должна остаться. Её время не лечит, только кровью. Тут надо думать, что с остальными — с теми, кто за жалование пошёл. Они, и правда, могут подумать что им теперь пути отрезаны.

— Да, — Говоров глубоко затянулся и чуть не закашлялся. — Мужики что постарше сдюжат, а вот молодёжь и поломаться может. Один, видишь, чуть шапку пополам не разорвал.

Фефер, зло посмотрел на Говорова и натянул шапку на голову.

— Ничего я не поломаюсь, только я в отряд уйду, буду немцев бить.

— Да? Это в какой? — разобрала меня злость. — Не знаю я отряда, в который тебя возьмут.

— Но как же, товарищ...

— Тихо!

— Леший, ты чего? — перешёл на шёпот Герман. — А если они меня опять заставят, да я следующий раз просто в них выстрелю.

— Всё, закончили истерику. Есть задание. Осторожно, но только очень осторожно, надо выяснить, что в городе происходит. Заметили, что часть немцев одета как-то странно. Будто у них форма не новая, как бы не второго срока ношения. Ещё унтер этот, акцент мне у него не понравился. Не польский это акцент, не белорусский, не украинский...

— Может финн? — предположил Глухов.

— Может, тогда это плохо. Эти, лесовики знатные, и из-за войны нас здорово ненавидят. Но у финнов своя форма должна быть, а тут немецкая.

Говоров решил сегодня тоже не ехать — было ему к кому на ночь заскочить, да и на базаре кое-чего продать надо, как и Феферу со товарищи. Тем более надо место в санях освободить. Я тоже прихватил котомку и отправился здоровье поправлять. В госпиталь пропустили без проблем, видно морда лица показалась охраннику соответствующей месту посещения. Из-за неё же и Ольгу чуть инфаркт не хватил, когда та увидела меня в коридоре.

— Проходите больной.

Как только дверь закрылась, Оля бросилась ко мне — бледная, глаза в пол лица и губы трясутся.

— Тихо, тихо, всё нормально — это маскировка. Очень уж много сейчас народа в городе, кто меня опознать может, и не факт что никто донести не попытается.

— Врёшь, я врач — вижу.

— Ты мою старую морду видела? Ту, что в порезах была. Похожа на настоящую? Вот и здесь тоже. Каждые несколько часов подправлять приходится, — посмотрел в зеркало, что висело на стене. — Ну вот — опять половина опухоли сползла. Дай пять минут.

Особо усердствовать не стал, здесь, и в самом деле, у персонала глаз намётан — могут сильно удивиться, чего это у больного вид стал значительно хуже, чем до начала лечения. Видя метаморфозы, что прямо на глазах приключаются с моей внешностью, Оля успокоилась, хотя и поглядывала на меня с затаённым страхом.

В этот мой заход добычей оказались всего шесть ампул с морфием и две пачки первитина в таблетках. Этот наркотик, в отличие от морфия, мы пока не применяли, хотя было его у нас и немало уже. Бойцы, как и я впрочем, плохо себе представляли, как надо правильно обращаться с наркотическими веществами. Одно дело сделать обезболивающий укол раненому, а другое пичкать здоровых людей. Правда, и нагрузок таких, чтобы подстёгивать организм у нас пока не было. Ольга тоже не могла особо помочь — она знала, что во фронтовых частях первитин употребляется, и часто в больших количествах, и вроде без особых проблем. Но шеф госпиталя очень неоднозначно относился к наркотикам, что передалось и ей. Немец утверждал, что небольшие нервные расстройства, наблюдаемые у солдат, и почти всегда прекращающиеся, если тех помещали в спокойную обстановку и прекращали давать препарат, только первая ласточка. Неизвестно что будет дальше, но то, что дальше будет лучше — вряд ли. Он предрекал опасности вплоть до расстройства психики, потому что, хоть человеческий организм вещь крепкая, но в то же время хрупкая.

— Что это за стрельба была? — доктор успокоилась и теперь демонстрировала извечное женское любопытство.

— Хреновая была стрельба. Последнее время в городе арестов не было?

— Были, Евграфова взяли, он профсоюзами заведовал в железнодорожных мастерских. Раньше, а сейчас там работает. Ещё Ливитиных, всех троих.

— Евреи?

— Вроде нет. Хотя...

— Короче, сегодня расстреляли больше трёх десятков человек. Пять женщин.

Ольга охнула, тут же прикрыв рот рукой.

— За что?

— Не знаю. Может за что-то, а может просто так. Чтобы полицаев и бургомистров кровью повязать, дабы те партизан и возвращения наших боялись больше чем немцев.

— Как же они согласились? Стрелять-то.

— А никто не спрашивал — либо ты стреляешь, либо тебя.

— Ты тоже?..

— Да.

— Милый... Может тебе спирта... Если тебе можно?

— Можно, и даже нужно. Не разбавляй.

Мензурка, граммов на семьдесят, ухнула без какого либо сопротивления организма. Ни вкуса не почувствовал, ничего. Чего-то часто я прикладываться начал.

— Ещё есть дело — много немцев в городе. Кто такие, знаешь?

— Ну, комендантская рота, это понятно. Батальон, но вроде не полный, охранной дивизии и какие-то латыши. Батальон 'Арайс', и знаешь, командира их тоже зовут Виктор Арайс, он вроде до присоединения в латвийской криминальной полиции служил. Во всяком случае, он сам так говорит.

— Ты с ним разговаривала?

— Да. Он приходил в госпиталь. Батальон не целый, их должно быть чуть меньше сотни.

— Что ещё говорил?

— Хвалился, что очищали Латвию от евреев и приспешников коммунистов.

— Как очищали?

— В лагеря отправляли.

— Что-то, после сегодняшнего, слабо верится.

— Ты думаешь...

— Не знаю. Ещё что-нибудь?

— Вроде всё.

Глава 9.

До конца её дежурства оставалась пара часов, так что, снабдив ключами от дома, Ольга выпроводила меня. К её приходу, как сумел, нажарил картошки с салом и репчатым луком.

— Ух ты, какой запах, — Оля заскочила в дом, стягивая на ходу пальто и сбрасывая валенки, обутые в калоши. — Прямо мечта гастроэнтеролога. Не может быть, варенье! А у меня чай есть, настоящий! А это что, масло? И творог? Я стану толстая и некрасивая, вот! Сейчас, только освобожусь от этого амбре.

Показала язык и побежала переодеваться. От неё, и правда, пахло лекарствами и ещё чем-то более неприятным, то ли карболкой, то ли ещё какой химией.

— Ой, ты даже бойлер нагрел! — раздалось из глубины дома. — Молодец!

— Погоди, там вода, небось, еле тёплая — я его только недавно растопил.

— Это лучше чем холодная!

У хозяйки нашёлся даже суп, он стоял на холодной террасе. Кастрюля была погружена в наполненный снегом тазик, а крышка прижата здоровым камнем.

— От кого еду прячешь?

— Крысы. Никакого сладу с ними нет. Кошку что ли завести.

— Кошки вроде крыс не ловят, только мышей.

— Пусть для запаха, хотя некоторые и могут, но узнать это можно, если только взрослую брать. А вот коты, те точно не ловят.

— Ну да, у них других, более важных, дел хватает.

— Ага, все вы готовы за счёт слабого пола выехать.

— Да ты, никак, феминистка?

— Каким-каким словом меня сейчас обозвал?

В общем, ужин прошёл в тёплой атмосфере взаимного уважения.

Когда лежали в постели, уже отдышавшиеся после бурного проявления чувств, Оля, положив голову мне на грудь, тихо спросила.

— Кость, когда это всё закончится?

— Не знаю. Честное слово.

— А как думаешь?

— Судя по тому, что происходит под Москвой, немцы выдохлись. По крайней мере, зимой они наступать не смогут. А вот наши, — замолчал, обдумывая, что сказать дальше. Ну не стратег я, тем более при таком критическом недостатке информации. — Если наши смогут зимой организовать несколько котлов, таких же что нам устроили, то весной немцы покатятся обратно, а может и зимой. Хотя шансов повторить первую Отечественную и немного.

— Ты веришь, что мы победим?

— Абсолютно.

Эх, мне бы на самом деле ту уверенность, с которой говорю.

— В крайнем случае, в сорок третьем должно всё закончиться.

Утром бриться не стал, отредактировал снова физиономию и отправился к старому доброму знакомому. Смотри-ка, ничего в этом мире не меняется, окромя, естественно погоды. Дворик в этот раз был покрыт изрядно вытоптанным снегом, а на той же скамейке сидели и курили, похоже, те же два бездельника. В этот раз они, разумеется, вскакивать и отдавать честь не стали. Пара минут ушла на то, чтобы втолковать служивым, что я хочу предложить господину интенданту очень хорошие доски, брусья и дрова. Больше всего им, по-моему, понравилось упоминание дров, после которого они решили, что я могу пройти. Сопровождать меня пошёл один из солдат.

— Вайгель, что случилось? — послышался из-за двери, за которой скрылся солдат, оставив меня на лестнице, знакомый голос.

— Господин интендантуррат, тут русский. Предлагает дрова и прочие пиломатериалы. Впустить?

— Пусть войдёт.

Кабинет Огюста тоже не претерпел особых изменений. Пока солдат спускался по лестнице, я, путая немецкие и русские слова, нёс пургу про хорошие доски. Офицер морщился, пытаясь разобрать мой бред.

— Да, и ещё, — перешёл на нормальный немецкий. — Вам привет от цугфюрера Пауля Фриша.

Думал, интенданта удар хватит — он аж позеленел, а лицо покрылось потом. Нехреновый такой гормональный всплеск — долго, небось, напряжение копилось, а сейчас произошёл прорыв. Как бы кони не двинул.

— Но... Он же... Погиб...

— Когда?

— Попал в бандитскую засаду...

— А, это когда мы Блюме грохнули? И чего, тело нашли? Опознали?

— Нашли... Опознали с трудом... Сильно обгорел...

— Какое несчастье! Значит, мы всё хорошо сделали. А Пауль жив, не волнуйтесь. Ну, точнее не сам Пауль, а тот, кто к вам приходил под его личностью. Он уже давно в Москве, а может и ещё где. Работает! А вот документы, что вы выписали на груз, точнее на два груза, они здесь — недалеко, и могут быть в любой момент предоставлены куда следует. Документы вы хорошо составили — всё до самого последнего килограмма учтено. Как вы думаете, это концлагерь или виселица? Да, забыл сказать, груз далеко не ушёл — ни в Варшаву, ни Краков, он тут недалеко — в партизанском отряде. Все партизаны, от командиров, до самого последнего рядового бойца, крайне признательны вам за помощь. Как бы они без неё врага били? Так что, наверное, всё-таки виселица!

Если бы передо мной сидел не враг, то я, вполне вероятно, его даже пожалел. Вид у интенданта был — краше в гроб кладут.

— Да, хочу сразу предупредить — не пытайтесь подавать рапорт о переводе или делать что-либо подобное. Мы, может быть, вас и потеряем из виду, но вот те, кого вам стоит опасаться гораздо больше, найдут моментально. Вы меня поняли?

Мезьер закивал.

— Вот и хорошо. Времени на обдумывания вашего нового состояния я вам давать не буду, потому как у меня его и самого мало. Теперь поговорим о положении в городе. Не вздумайте юлить, эти сведения будут проверены из других источников — у нас их немало. Какова численность гарнизона и других частей, дислоцированных в Полоцке?

— Точную численность сказать не могу, кто-то приезжает, кто-то наоборот...

— Но снабжение вещевым и продовольственным довольствием осуществляется через вас, а значит обычным математическим расчётом, поделив, например, количество отпускаемого ежедневно чая, на вес одной порции, получаем количество личного состава.

— Да, это я и пытаюсь объяснить — отпуск продуктов идёт не совсем точно. Сегодня было отпущено, в общей сложности, на пятьсот шестьдесят человек, но по факту их может быть на двадцать-тридцать больше или меньше.

— Не похоже на немецкую педантичность.

— Почему же, просто частей и подразделений в городе несколько, и они подают документы для уточняющего расчёта раз в декаду. На конец прошлой декады могу назвать точную цифру — было четыреста шестьдесят два человека. Но уже три дня как прибыл латышский батальон, и пополнения для третьего батальона охраны тыла двести первой дивизии, а также взвод фельджандармерии из её же состава. В тоже время убыли почти все, кто застрял здесь с эшелонами.

— Ясно. Пишите всё, что знаете о положении в городе, районе, слухи, которые ходят среди офицеров. Отдельно набросайте мне документик по состоянию складов — что лежит, чего из этого лишнее. Да не бойтесь — всё не заберём. У нас есть возможность сбросить часть на местный чёрный рынок, ещё и с прибылью останетесь. У нас, кстати, имеется некоторое количество рейхсмарок, которые мы не прочь потратить.

— Но если вас с этими документами поймают...

— Молитесь, чтобы не поймали, потому что если со мной что-либо случится, то мои товарищи подумают, что это вы меня выдали. Дальнейшие их действия стоит предсказывать?

Либо Мезьер вконец сломался, либо хороший актёр, потому как будто из него какой-то внутренний стержень вынули. Он одновременно обмяк и, будто постарел — теперь передо мной сидел не подтянутый, хоть и немолодой, немецкий офицер, а усталый пожилой мужчина с потухшим глазами. Ну, на то и война, она и молодых ломает. И не только тех, кто на фронте, но и в тылу никого не жалеет.

Писанина заняла у интенданта с полчаса. Я сидел напротив, что не мешало читать написанное прямо на месте. Потом ещё перечитаю, а пока мозг пусть обрабатывает информацию в фоновом режиме. Много интересного, оказывается, знают тыловики, а уж сколькими полезными вещами владеют...

Выходя со двора, даже шапку снял и поясной поклон отвесил служивым, до того был доволен удачным заходом. По хорошему, конечно, не стоило лишний раз на себя внимания обращать, но такую сцену я уже в городе пару раз видел. Чудно, однако.

При подходе к комендатуре, где меня должны были ждать остальные, дважды проверили документы. Причём оба раза это были обычные комендантские патрули. Латышей, по всей вероятности это были они, я тоже видел несколько раз, но те стояли в переулках или глубине дворов. Усиленное несение службы не отменено, наверно не все полицаи и бургомистры вчера уехали, а может подпольщиков опасаются, рванул же кто-то бомбу. Как бы ещё на местное подполье выйти?

Около комендатуры было относительно пусто, трое полицаев получали оружие прямо из грузовика, и громко ругались с кем-то. Наверно, мои с рынка ещё не вернулись. Ну что, пойду на рынок. Опять попал под проверку документов и снова дважды, правда, тоже около комендатуры. Интересно, немцам именно её приказано охранять или они пыль начальству в глаза пускают?

Рынок был... оживлённый, наверно так будет сказать лучше всего. Вероятнее всего оживление царило из-за наплыва продавцов. Продавцами же были всё те же полицаи и бургомистры, про которых я думал, что они ещё вчера уехали. Ан нет, крестьянская жилка оказалась сильнее. Мол, раз новая власть всё одно в город вызывает, то надо прихватить что-нибудь на продажу — чего зря лошадь с санями порожняком гонять. А вчера, небось, было не до торговли, наверняка самогонку пьнствовали, но это не повод, чтобы не расторговаться. Такой большой наплыв продавцов вызвал и рост покупательного спроса. Если продавцы, в основном, были здоровыми мужиками, ну а какие ещё в органах правопорядка могут быть, то покупками занимался женский контингент. Нет, мужчины одетые по-городскому тоже были, но как-то эпизодически.

Своих нашёл быстро, прямо около въезда.

— Привет, Кузьма.

— Здорово, Костик. Плохо выглядишь.

— Ничего, докторша сказала пройдёт, если раньше не подстрелят, — я рассмеялся. Говорили мы громко, так чтобы окружающая публика слышала. — Как торговля?

— А... Беда, а не торговля. Понавезли, понимаешь ли. Одной бабе три мужика мешок бульбы пытаются всучить. Ну и как ей не кобениться, да цену не постараться скинуть. Придётся перекупщикам отдавать.

— Кому?

— Кому-кому, иродам, вон тем, — Кузьма указал кнутовищем на трёх мужиков.

Один был одет в приличное зимнее пальто и каракулевую папаху, двое других попроще: первый в потрепанном коротком пальтишке и треухе, тоже не первой свежести, второй в телогрейке и то ли странной фуражке, то ли кепке с лайковым козырьком. Мужик в треухе недобро покосился на нас и, сунув руку в карман, ощерился пеньками гнилых зубов.

— Урки, что ли?

— Двое, похоже, а вот этот, в папахе, странной масти. Не пойму кто.

— Поговорить надо, от ушей подальше.

— Фёдор, посторожи, — Говоров с трудом, наверное ноги затекли, слез с саней. — Ну, пошли погутарим.

Отошли подальше, под злым внимательным взглядом гнилозубого.

— Как думаешь, могут они быть с гестапо связаны?

— Так кто ж их знает.

— А пробить можно?

— Чё? Морды им набить? Я бы не стал, у этого, в треухе, нож в кармане. А то и револьвер, хотя вряд ли.

— Да нет, узнать про них у кого есть?

— Попробовать, конечно, можно. Только гарантию тебе никто не даст — госстраха сейчас здесь нет.

Ага, впрочем, как и госужаса, ну, если не считать той четвёрки, что мне с парашютами скинули.

— Как быстро?

— Часа два-три по минимуму.

— Сделай. Вообще-то нужны люди связанные с чёрным рынком, но не с гестапо.

— Так бы сразу и сказал. Узнаю, но с этими лучше бы не связываться — не нравятся они мне. А ты чего, интенданта за жабры взял?

Вот жук, я же ему ничего не говорил. Как догадался?

— Ну, где-то, как-то...

— Молодец. Хорошо, пойду. Ты бы по базару не шлялся.

— На санях посижу, может поторгую.

— Ага, ты наторгуешь, городской. Пусть Федька занимается, так посиди, или вздремни под сеном да дерюгой — ночью, небось, не выспался.

— У самого вид не слишком свежий.

— А я и не отказываюсь, — Кузьма хмыкнул, хлопнул меня по плечу и заторопился в центр города.

Вернувшись обратно, залез в сани поглубже. Места было немного — больше половины занимали мешки с продуктами и вязанки дров. Дрова пользовались в городе спросом. Если не удастся продать, Ольге сгружу, да и картошка с зерном ей не лишними будут. Попытавшись поудобнее угнездиться, наткнулся под соломой на картонные коробки. Ого, уже успели фармацевтику раскидать и заныкать, молодцы — везти в одних санях конечно безопаснее, но уж больно много её, как бы внимания не обратили, от чего это крестьяне обратно с товаром возвращаются.

— А чего встали так неудачно, прямо у въезда?

— Ты чё? — удивился Фёдор. — Борь, скажи — самое хорошее место. Специально до рассвета встали.

Борис, второй полицай, ехавший с нами, угрюмо махнул головой. Был он, в отличие от Фёдора, неразговорчив. В этот раз Феде поговорить не удалось, так как рядом нарисовался владелец треуха.

— Эй, фраер, ты чего с паханом своим, насчёт нас тёр? — даже с расстояния больше метра донеслось зловоние от его дыхания.

— Ты, дядя, берега попутал? И какой я тебе фраер? — постучал по белой повязке на рукаве. — По твоей классификации, я 'мусор'. Видишь чего написано?

— Да ты хоть собачку там себе нарисуй, всё одно до легавой суки тебе, как до Одессы раком.

Причём тут собака? Ах да, вспомнил — когда-то, в прошлой жизни, Костя слышал, что ещё в бытность существования Московского Уголовного Сыска, его работники носили нашивки императорского охотничьего общества, с изображением собаки. С точки зрения конспирации неумное решение, почему они просто в форме не ходили? Странно.

— А не слишком ли ты сам борзый? Может тебя в комендатуру сдать, скажу, видел тебя в лесу с партизанами. По запаху определил.

Урка оскалился и потянул из кармана руку, но на него уже смотрел ствол ТТ. Фёдор с Борисом сунули руки в карманы полушубков, но свои наганы доставать не спешили. Хоть и считалось, что мы разоружены, но короткоствол у всех был, правда, советский — с ним отбазариться было проще, чем если бы поймали с немецкими пистолетами.

— Куда ты, дядя, со своим пером против шпалера?

— Убери волыну, — второй урка образовался рядом, демонстративно держа руки на виду. Следом, неспешной походкой, приближался третий, в папахе.

— Зубан, чё за разборки?

— Клещ, этот фраер грозится нас немцам сдать, как партизан.

— Захотел полсотни марок на халяву срубить? — Клещ смотрел на меня заинтересованно, одновременно умудряясь контролировать моих напарников. — Не, твои не пляшут, а вот что ты волыной в городе размахиваешь, германцу может не понравиться. Оружие вам должны только перед отъездам выдать. Нарушаешь.

— Я этот шпалер у них не получал, мой он.

— Значится, не всё у вас партизаны поотбирали?

— Осталось кое-чего.

— Клещ, Зубан, что тут происходит?

Наконец до нас добрался прилично одетый.

— Фунт, этот на нас зыркал, — Зубан всё еще держал руку в кармане и был здорово напряжен. — Потом с Прапором базарил. Они на нас глядели, когда говорили, а потом Прапор быстро утёк.

— Прапор мужик правильный, подляны кидать не будет, — Клещ сплюнул на снег. — Я с ним чалился.

— Зубан, не мацай косарь, и ты волыну спрячь, — Фунт говорил спокойно, даже вальяжно. Судя по погонялу, был он из валютчиков. — Сами себе сейчас проблемы нарисуем.

Зубан заворчал, но руку из кармана вытащил, я тоже убрал пистолет под рогожку и даже щёлкнул курком. Откуда уркам знать, что он у меня на предохранителе до этого стоял, а сейчас как раз наоборот.

— Вот и хорошо. Кузьма Евстратович когда вернётся?

— Обещал часика через два-три.

— Нам с ним поговорить надо. О делах. Передадите?

— Всенепременнейше.

Ушли. Интересная история. Кузьму урки знают. Ну а что такого, то, что он сидел, я в курсе. Похоже, если не в авторитете, потому как Клещ его правильным мужиком назвал, то, по крайней мере, уважение имеет. Хотя, можно было догадаться, не к попу же местному он пошёл о чёрном рынке договариваться, но то, что этих урок знает, не сказал. Сон мне перебили, вроде как адреналинчик после вербовки интенданта сошёл, так нет, эти ухари добавили. Пойду по рынку, что ли, прошвырнусь.

Хоть народу было и много, но особой бойкостью торговля не отличалась, всё больше торговались, ощупывали, обнюхивали, хвалили свой и хаяли чужой товар.

— Ты чего, старая, моль же твой платок поела. Четыре кило дам, не больше.

— Где моль, где моль. Нюхай, чуешь нафталином пахнет. Платок настоящий, оренбургский.

— Какой ещё оренбургский? Пух грубый, даже на ангору не тянет.

— А ты в пухе, что ли, разбираешься? Да я тебе козу и доить не доверила бы.

Подобные диалоги звучали чуть ли не на каждом шагу. На московских рынках Костя был, да и на рынке в Коломне не раз, но не помнит такого остервенения и злости, какие слышались сейчас в голосах людей. Торговали же здесь многим, причём, как и в подслушанном разговоре, чаще не на деньги, а предпочитали бартер. Конечно, в подавляющем большинстве, ассортимент был представлен продуктами: картофелем, зерном, мукой, разными овощами, реже фруктами, те чаще всего были представлены в виде варений, но немного — сказывался дефицит сахара. Солений было больше, но в цене они кусались — соль тоже была в дефиците. Было достаточно много молока и творога, масла меньше. Мясо же, несмотря на позднюю осень, присутствовало в исчезающее малом количестве, по ценам, превышающим даже стоимость масла. Было немало яиц, но цена тоже кусалась. Ещё один вид товара, поставляемый деревней, упоминал — дрова, ассортимент был широкий, а цены не очень велики. Так же присутствовали такие товары как небелёное полотно, вязаные вещи, просто шерстяная нить и валенки разных фасонов. Изделий из кожи и шкур, что полушубков, что шапок, было мало.

В ответ на это горожане предлагали готовую одежду и обувь, практически всю ношеную, нитки, иголки, всяческую бижутерию, в том числе и украшения из драгоценных металлов, патефоны, пластинки, даже музыкальные инструменты, посуду, немного электрических приборов, книги и разную мелочёвку. В одном месте стоял комод и несколько стульев, но пока горожане, похоже, были не готовы распрощаться с предметами обстановки.

— Ей, парень, — меня дёрнул за руку невысокий, обладающий россыпью золотых зубов, мужчина, чуть старше меня возрастом. — Девку хочешь? Хорошая девка, ядрёная, и может по всякому — обученная.

Захотелось дать в морду или вообще пристрелить. Шкет, видно это понял, и моментально пропал, ввинтившись в толпу. Сволочи, совсем охренели. Гулять расхотелось, тем более ничего нужного я не увидел. Вернулся к саням и, забравшись под дерюгу, ночь и правда была беспокойная, уснул.

— Просыпайся, — толкнул в бок Говоров. — Не вылазь пока, у тебя рожа почти нормальная стала, не свети ей. Ребята говорят, ты с ворами чуть резьбу по кости не устроил, только смотрящий и разрулил.

— Не всё так страшно, как со стороны казалось, — скрыв лицо и поглядывая в зеркало, пока наводил марафет. — Похоже, проверяли на вшивость — увидели, что я с тобой, вот и решили Мельпомену потешить.

— Думаешь, спектакль разыграли?

— Ага, концерт по заявкам.

— А на хрена?

— Дело у них к тебе есть, вот и щупали, кто у тебя вокруг — на кого опереться сможешь. Если что. Будешь с ними говорить?

— Раз просят — надо уважить.

— Сейчас, с мордой закончу, и пойдём. Глухова с Боровым возьми. Фефера не берём — хлипковат пока.

— Не стоит такой толпой переться — слабость покажем. Ты себя уже проявил, Федька с Борькой тоже, вроде, не подкачали. А Степана с Григорием им стоит засветить, тут ты прав, тем более они срисовать должны, что те тоже со своими людьми.

— Цены, кстати, тут аховые, с довоенными не сравнить. Это что, из-за этих перекупщиков?

— Да нет, ты же сам Боровому объяснял, что немцы рубль обесценят, но использовать как местные деньги не откажутся.

— А ты откуда знаешь?

— Обсуждали мы этот вопрос с ним. Немцы выставили цены на нужные им продукты, ну те, что они скупают помимо налога, в своих марках, а выплачивают рублями один к десяти. Вот такое соотношение на рынке сразу и сложилось, а цены раза в три скакнули. Это в среднем, а так — где в два, а где и в четыре или больше. На мясо раз в пять. Крестьяне, пока корм есть, скотину не режут, ждут, когда ещё цена вырастет.

— Дождутся конфискации.

— Похоже, к тому идёт — немцы затребовали документы по скоту в личных хозяйствах. Так просто делать этого не будут.

— Подал?

— А куда я денусь. Только скота у нас мало-мало, от того видишь и цены такие.

— Не заметят, что у тебя мало, а у других много?

— Так и у других мало, чай не дураки кругом сидят, помнят как колхозы вводили.

— Да, ещё — представляешь, тут ко мне сутенёр подвалил!

— Ага, частное предпринимательство в интимной сфере тоже процветает. Помимо двух бардаков.

— Тут ещё и два публичных дома?

— Ну, так — один для немцев, другой для всех остальных.

— Дядька Кузьма, — влез в разговор Федька с горящими глазами. — А дорого берут? И почему у немцев свой, там девки лучше?

— Ну-ка прекратил мне, тебе чего деревенских мало?

— То наши, а то городские...

— У всех у них всё одинаковое, а здесь, из нового, только хворь какую на конец себе намотаешь. Хорошо если просто гусарский насморк, да и тот по нынешнему времени лечить — без порток останешься, а если уж сифак зацепишь... Хочешь без носа ходить, да гнить заживо?

— Типун тебе на язык дядька Кузьма. Так почему у немцев-то девки свои.

— Да хрен их знает, но там именно немки.

— Не брешешь? — глаза у Фёдора опять разгорелись, видимо желание заполучить немку, превышало опасение загнуться от сифилиса.

— Федюня, успокойся. С местными шалавами риск, и правда, велик какую гадость прихватить, а немки тебе не светят.

— Почему это?

— Потому, что за связь с унтерменшем гражданину Рейха, положен концентрационный лагерь. Это касается обоих полов.

— Да ну, а тот которого ты... Ну, когда он Любку...

— Цыц, — Говоров показал парню кулак. — Я кому сказал забыть? Всю деревню под виселицу подведёшь.

— Концлагерь, это если узнают, да ход делу дадут. Причём посадят не за насилие, вот как раз на насилие им плевать.

— Чудны дела твои, — Федька почесал голову под шапкой. — Это они сифака боятся что ли?

— Да нет, дурья твоя башка, они боятся свою арийскую кровь смешать с неполноценными расами.

— А мы значит неполноценные?

— А ты ещё не понял?

— Да сами они уроды!

Ну, вот и поговорили. Будем считать это за проведённую политинформацию. Говоров только хмыкал, слушая наш разговор.

— Лады, пойду побазарю с местным смотрящим.

— Кузьма, если что у нас есть выход на немцев, которые могут предложить дефицит, какой пока не знаем. Скажем в ответ на наши поставки древесины, ну и ещё кое-чего. Фигня всякая этих немцев не интересует, а нужны им рейхсмарки, золото, камушки, может быть платина, на худой конец и серебро сойдёт. Рубли, впрочем, как и франки с прочими гульденами, короче деньги тех стран что под немцем, не интересны, если это конечно не золотые или серебряные монеты. Подойдут американские доллары и английские фунты. Да, франки тоже, но если швейцарские.

— Понял, а не слишком ли жирно кое-кому будет?

— Стричь под ноль нельзя, поэтому кое-кто должен иметь свой профит, тогда и воровать будет с охоткой.

— Лады, что смогу.

Через пару минут после его ухода, подрулил Герман.

— Здорово.

— И тебе не хворать. Как дела, как торговля, что в личной жизни?

— Торговля так себе, — Герка оглянулся, проверив не слышит ли кто лишний. — Дела нормально — что в прошлый раз приобрели, но вывезти не смогли, загрузили. И в личной жизни всё хорошо — подруга моя знакомого старого встретила. Поговорить бы вам.

— С подругой?

— Со знакомым.

Ишь, конспиратор какой стал.

— Пойдём-ка, Гера, ноги разомнём, а то сидеть без движения зябко.

Отошли в сторону от толпы. Пару раз присел, взмахнул широко руками — если со стороны кто посмотрит, решит, что кровь застоявшуюся человек разгоняет. Сегодня с утра подморозило уже вполне прилично, ниже десяти по Цельсию точно, а то и все пятнадцать.

— Ну, что за знакомый?

— Бывший капитан-пограничник, сейчас служит в комендатуре.

— И что?

— Вроде бы, взрыв в ресторане его рук дело.

— Откуда сведения?

— С его слов.

— И всё? Знаешь сколько я могу тебе рассказать? Тебе тогда нужна будет кепка с тремя козырьками.

— Зачем.

— Один, глаза от солнца защищать, а два других, чтобы лапша на ушах не скапливалась.

— Вот, надо с ним встретиться, поговорить.

— Ох, не нравится мне это. Немцы командиров Красной армии не жалуют, а пограничников тем более, они же вроде как под комиссариатом. С чего бы они такого человека на службу взяли?

— Так может, они и не знают кто он.

— Думаешь совсем тупые?

— Но ведь это шанс.

— Подожди, подумаю.

Проще всего, конечно, проверить самому — пускать на такое другого, как-то не по человечески. Но эту сентиментальность и игру в благородство надо давить. Я командир, а значит, всё одно буду посылать людей на опасные дела, или вообще на смерть. Потому, тут надо с умом. Если это провокация гестапо, то Аня попадает под удар, даже в случае самого факта встречи. Но это если этот пограничник пробует наладить связь только через неё. Даже если это пока и так, то стоит обождать, возможно он попробует через других. Тогда если с ним встретиться не на его условиях, а, например, зайти к нему домой и не упоминать, от кого, то есть шанс Аню не засветить. Будет ли он тогда говорить откровенно? Если немецкий агент, то пойдёт на контакт, а если подпольщик, то, скорее всего, пошлёт. Вот если пошлёт, а связной уйдёт без проблем, тогда можно попробовать навести контакты.

— Как они говорили, о чём, что Анна ему пообещала?

— Встретились на улице, зашли к Ане...

— Прямо сразу с улицы? Почему?

— Он ей дядька двоюродный, по матери.

— Дальше.

— Чаю попили. Он и сказал, что состоит в подпольной группе сопротивления.

— Именно так и сказал? Такими словами?

— Не знаю, так она мне сказала.

Надо бы с Анной самому поговорить. Эх, сейчас нельзя — если провокация, то за домом следить могут. Не то чтобы я так уж опасался, но если начнут шляться кто ни попадя, вельми подозрительно будет.

— Продолжай.

— Предложил присоединиться.

— Слова красивые говорил?

— Какие?

— Ну, типа: все как один, на борьбу с врагом, не пожалеем жизни и прочее.

— Не знаю, я не спрашивал.

Плохо, что не спрашивал, хотя что мне это дало бы — и подпольщик мог пытаться увлечь молодую девушку броскими лозунгами, всё же народ тут мало циничный.

— Она дала согласие?

— Да.

Плохо.

— О медикаментах ему рассказала?

— Нет.

Это хорошо. Но почему?

— Она ему не доверяет?

— Доверяет, но сказала, что это не её тайна, а значит, она не может самостоятельно ей распоряжаться.

Умница. Даже при плохом варианте, возможно, не всё ещё потеряно. То, что этот погранец родственник девушки, тоже хорошо, ведь какой надо быть сволочью, чтобы родную кровь под петлю подвести. Может всё ещё устаканится. Да и сделать мы уже практически ничего не можем — вряд ли Аня согласится взять слово обратно, а значит она по любому под ударом. С ней вместе и Герка попадает, что плохо, но отсюда можно кое-что хорошее получить.

— Герман, тебе задание. С Аней прямо сейчас сможешь поговорить?

— Да.

— Отличненько. Поступаем следующим образом — она агитирует тебя вступить в подполье, и ты нехотя соглашаешься. Так она должна своему дядюшке рассказать. Доверять тебе можно, но ты не хочешь участвовать в активных действиях, потому как боишься. Не хмурься, так надо. Поговоришь с дядей, прощупаешь его. Я надеюсь, ты не поведёшься на горячие речи? Нет, если они будут, то сделать вид надо, но вестись — ни в коем случае.

Эх, мало, мало цинизма в молодом поколении, выросшем при советской власти.

— Понял что от тебя надо?

— Да, я должен проверить, не является ли это происками немцев, а если является — то с меня взятки гладки. Состоял, но не участвовал.

Молодец, сообразил.

— Не радуйся особо, захотят повесить — повесят. Хотя, двум смертям не бывать, а одной не миновать. А теперь давай, беги.

— А Аня согласится?

— А вот это уже твоя работа, сделать так чтобы согласилась. Скажи, что выполняешь задание командования, да и её из отряда никто не отпускал, потому она тоже выполняет задание.

— А разве мы в отряде?

— Ну, ты спросил — если не спишь в лесу и с винтовкой не бегаешь, это не значит, что ты свободен, как голубь сизокрылый. Её это тоже касается.

Ой, какой довольный, чуть рот в улыбке не порвал. Блин, детский сад — штаны на лямках. Как они могут вести себя как дети, а умирать как солдаты? Ведь эти пацаны и девчонки должны были строить коммунизм, создавать прекрасные семьи, растить счастливых детей... За одно только то, что их планы разрушены, а мечты отодвинуты на неопределённое будущее стоит закопать весь Рейх с его проклятыми жителями, а чем уплатить за отнятые жизни, даже представить себе не могу.

Говоров ещё не вернулся, видно разговор оказался не из простых. За него и мужиков я не опасался, таких на мякине не проведёшь и так просто не возьмёшь. Время коротал беседой с Фёдором, который постоянно пытался перевести разговор на немецких продажных девок. Когда мне это надоело, поинтересовался не девственник ли он, после чего отдыхал в тишине. Борис только посмеивался, косясь на обиженного товарища.

А вот и наш переговорщик, по виду не скажешь, доволен или нет.

— Не замёрз? — Говоров остался стоять, намекая, что и мне надо слезать.

Ну вот, опять греться. Сегодня уже столько раз изображал дефиле за ворота рынка, что на меня скоро коситься будут.

— Пошли, попрыгаем.

— Поговорили, — Кузьма закурил, как только отошли подальше. — Как ты и предполагал, хотели наладить через себя торговлю продуктами, по их словам многие с ними уже работают. На предложение немецкого дефицита, отозвались положительно, но цены надо утрясать. Цены по продуктам... ну, скажем, приемлемые, повыше тех, что предлагают сейчас за скупку на месте. Но, есть у них одно предложение, на которое я им ничего не ответил.

— Оружие?

— Как догадался?

— Перья они носят не из страха, что заметут, думаю эти мало чего боятся, а с того что серьёзнее ничего нет.

— Говорят, есть, но мало.

— Чего хотят?

— Пистолеты. На предложение обрезов, а их я всё же предложил, поморщились. И автоматы.

— Губа не дура, автоматов я и сам прикупил бы, да вот только беда — где такого продавца найти.

— Вот они и ищут. Деньги обещают хорошие. Рыжьём.

— А это мысль. Может им немцы и продадут?

— Не поверят.

— Неужто нет на свете немца, который за хороший кусман золота автомат не продаст?

— Как-то это всё... стрёмно.

— Вот что значит с урками побазарил: рыжьё, стрёмно... Всё одно закинь удочку, что за хорошую цену немчура может и стволы организовать, но цена должна быть очень хорошей. То есть вообще запредельной! Вот тогда поверят и будут торговаться, а дальше посмотрим.

— А с пистолетами? Говорят, раз у нас так много, то может поделимся?

— Нет, у нас мало.

— Я тоже самое сказал.

— За оружие они нам хорошей цены не дадут, а немцам дадут, никуда не денутся.

— Могут у других купить.

— Чего же не купили? На дворе война, оружия кругом полно, но им нужно специфическое, которое спрятать удобно, и самозарядное, а лучше автоматическое. А где его взять? Пистолеты и револьверы в Красной армии только у комсостава, автоматов мало, зато много автоматических и самозарядных винтовок, но бандитам они по понятным причинам не подходят. Из них даже обреза толкового не сделаешь из-за специфического способа работы автоматики — там не пистолетный патрон, со свободного затвора не постреляешь. Так что считай всё, что найдут, им не годится. Думаю, дегтярёвские пулемёты и максимы им тоже не в жилу. С немецким оружием и проще и сложнее — пистолетов у них больше, а про автоматы вообще не говорю, но на поле боя их не подберёшь, враг своё оружие не разбрасывает, его только с боем брать. Что-то у урок, конечно, есть, но видно не так много, как хотелось бы, а все другие варианты, или большинство из них, уже опробованы.

— Да, возможно, ты и прав.

— Чего думаешь с продуктами и дровами делать?

— Фунту отдавать смысла нет. Своей хочешь подогнать?

— Была такая мысль, терраса у неё не закрывается, думаю не утащат.

— И мне есть куда скинуть.

— Фефер будет какое-то время занят. Пока развезём, он и освободится.

Глава 10.

Доставка гостинцев заняла чуть больше часа, и то, потому что от дома Ольги, до улицы Труда, где проживала зазноба Кузьмы, пилить было прилично. Дама сердца Говорова оказалась приятной на внешность брюнеткой лет тридцати пяти, ухоженная и хорошо одетая. Звала попить чаю, но время было уже за полдень, поэтому мы ограничились сухим пайком, состоящим из горячих ещё и обалденно вкусных пирожков с капустой и яйцом.

Герман, когда вернулись, уже был на месте. Ничего говорить не стал, только утвердительно кивнул, в ответ на немой вопрос. Ну вот, вроде, и здесь всё идёт неплохо. Залесьенские своё добро перекупщикам сдавать не стали, а под их злыми взглядами устроили тотальную распродажу. Кстати, интересное выражение — надо запомнить. Теперь все вместе двинули к комендатуре — вооружаться, где получили по винтовке и три десятка патронов. Попробовали покачать права, с целью увеличения боекомплекта, но были посланы. Пришлось идти, в смысле ехать, иначе до ночи рисковали до дома не добраться.

Проверки на выезде не было, что крайне порадовало. Лошадки за ночь отдохнули, да и за день застоялись, потому шли резво. У города дорога была накатана, так что первый пяток километров сделали чуть больше чем за полчаса. Чем дальше, тем дорога становилась хуже, так что темп упал. Танки и бронеавтомобили, что ездили тут последнее время, набили себе колею, но для саней она была неподходящая, и скорее мешала, чем помогала, тем более что опять пошёл снег. Уже почти подъезжали к памятному мосту под Захарничами, тому, с уничтожения которого, и началась, по сути, история отряда, когда заметили странность. Впереди дорогу перекрывало что-то большое и чёрное, да и сама дорога потеряла свою белизну.

Лошадь заволновалась, и тут же пахнуло в лицо запахом горелого железа, бензина и ещё чего-то крайне неприятного. Пришлось Кузьме хорошенько хлестнуть кобылу, чтобы та пошла дальше, остальные сани, что следовали за нами, тоже сбились с ритма. Послышалось хрипение лошадей и мат возниц. Проехав ещё немного, понял, что это: наполовину перекрыв дорогу, полуразвернувшись, путь нам запирала обгоревшая туша танка. Сама машина была небольшой, но стоя в середине огромной чёрной проплешины и смердя смертью и гарью, она могла и напугать неискушённого путника. По виду это была, скорее всего, немецкая 'двойка', но отсутствующий в башне пушечный ствол и общая обгорелость, не давали возможности заявить это со стопроцентной уверенностью. Сильный запах, а также то, что редкий снег, ложась на броню и чёрную проплешину обгорелой земли вокруг, тут же таял, говорили о том, огонь затих совсем недавно. К тому же вокруг танка и на его броне лежали кучи сажи и почти полностью прогоревшие остатки древесных углей — видно прежде чем поджечь машину обильно забросали дровами. Скорее крупными ветками, чем брёвнами, иначе те ещё бы тлели, а снег вокруг не таял бы. Блин, какая ерунда в голову лезет.

Объехать эту баррикаду было несложно, хотя пришлось выпрыгивать из саней и помогать лошадке тянуть транспортное средство по раскисшей земле. Как только обогнули препятствие, заметили в канаве три трупа уже изрядно припорошённых снегом — судя по всему, экипаж танка. Метрах в семидесяти далее обнаружился ещё один обгорелый остов. Бронеавтомобиль не мешал проезду, потому как наполовину съехал в канаву. Судя по горбатому профилю, это была двести двадцать первая модель. Рядом валялось ещё два трупа. Вооружение, что естественно тоже отсутствовало. С броником понятно, но как мои архаровцы, а сомнения что это их работа не было, умудрились с танка пушку снять? Народ оживился — они ещё горелую немецкую бронетехнику не видели. Я, правда, тоже только второй раз. Так в приподнятом настроении, быстро перебросав коробки с медикаментами, расстались с Говоровым и его людьми и двинули в Залесье. Только-только успевали к закату.

Уже расставаясь с Фефером, понял, что меня беспокоило еще с момента его рассказа о капитане-пограничнике.

— Гера, а фамилия у этого капитана какая?

— Лиховей. Он, оказывается, к началу войны уже на гражданке был, заведовал образованием в Витебске.

— Вот мне что не нравится — со взрыва уже, считай, месяц как прошёл. Аня твоя в комендатуре работает, он тоже, и что они так и не встретились ни разу? Странно это.

— Так он недавно в Полоцк приехал, я же говорю — он из Витебска.

— А если недавно приехал, как же он взрыв-то устроил? Дистанционно?

— Не знаю. Правда, что-то не то.

— Потому поостерегись, попробуй разузнать, но тихонечко-тихонечко, на кошачьих лапах — как бы за засланного казачка не посчитали. Хоть, ты и на самом деле засланный, получается.

Медикаменты разгрузили прямо на лесопилке. Скоро это место опять станет оживлённым, что радует. Так как мужикам лес не только пилить надо, но и валить, то следов будет масса, и не надо сильно маскироваться — всё же наша основная транспортная артерия проходит именно через данную просеку. Глухов с Боровым задание поняли и уже завтра обещали начать работы — всё одно с наступлением зимы делать особо нечего. Не успел распрощаться с мужиками, как уже подкатили на лыжах два десятка бойцов, забрали ценный груз, а ценнее этой фармацевтики для нас, считай, ничего сейчас и нет, и мы вместе двинулись в расположение. Лыжи были не слишком удобны и привычны — по сравнению с теми, что остались в Москве, тяжелы и скользили не очень, даже по пробитой и, можно сказать, накатанной лыжне.

В лагерь опять, уже стало входить в привычку, прибыли в темноте. Несмотря на это, уже через четверть часа Маша притащила обильный ужин, состоявший из горячего, хоть и жидкого. горохового супа, большой порции варёной картошки с редкими вкраплениями мясных волокон, большого куска серо-чёрного хлеба из муки грубого помола, и о чудо, почти настоящего компота из сухофруктов. С учётом того, что обед состоял из полудюжины мелких пирожков, это был просто Лукуллов пир. Как всегда поесть в тишине и спокойствии не дали. Первым примчался Жорка и выпроводил из землянки Машу, с умиленным видом наблюдавшую за мной. Выгнать её было как-то неудобно, поэтому в чём-то я был Байстрюку благодарен, но если судить по тому злому взгляду, которым девушка наградила сержанта, это ему ещё аукнется. Через минуту ввалились Калиничев с Нефёдовым, а уже после зашёл и Кошка. Поздоровались и уселись напротив. Блин, ну прямо четыре Маши. Молчите? И я помолчу. Закончил с картошкой, пододвинул компот и всё же не выдержал.

— Ладно, кто подбил танк?

— А какой из? — хитро ощерился Жорка.

— Ты из себя Нахумовича-то не строй.

— Он это, он, — вступился за сержанта Калиничев. — Точнее его группа.

Дверь отворилась, и, наконец-то, появился Матвеев.

— А вот и второй герой явился, — продолжил начальник разведки.

— Ну, товарищ лейтенант, вот — всё испортили.

Жорка изобразил огорчённую морду лица.

— Я так понял, завалили вы два патруля?

— Да, тот, что вы видели, группа Байстрюка, а другой Матвеева. Второй у Коповищ поймали, там место хорошее — низинка простреливаемая насквозь, — прояснил Калиничев. — Танк там был чешский, тридцать пятый и немецкий двести двадцать первый бронеавтомобиль.

Значит, броник я определил правильно.

— А как, вы пушку умудрились снять, или он без пушки был?

— Как без пушки? — Возмутился Георгий. — Всё у него было на месте, как у взрослого. Я как елду эту увидел, говорю — надо брать, в хозяйстве сгодится. Мы же их враз подстрелили, даже мяукнуть не успели. 'Двойке' сначала башню накрыли, чтобы не огрызался, а потом по движку вдарили. А броник вообще фанера. Эх, Матвеев свой, вообще, живьём взял, но ему проще — у него место козырное было.

— В смысле — живьём?

— Мы, товарищ командир, — вклинился Матвеев. — Водителя и пулемётчика сразу положили, вот бронеавтомобиль и достался почти без повреждений. С танком не получилось. Жаль.

Вот дают.

— Ну и хрен с ним, — Опять влез Байстрюк. — Броник тоже хорошо. Но Кольке проще, там низинка, лейтенант говорил, и позиция удобная. Если бы и мне такую позицию, я бы и танк взял.

Ну, конечно. В этот момент улыбнулся не только я.

— И зря смеётесь, следующий раз будет вам танк. Так вот, как танк встал, водила выскочил и давай из пестика по нам пулять, идиот. Пришлось на него пулю тратить — прямо между глаз засандалил. Остальные двое сразу наповал, в бронике тоже. Опять, кстати, как ты говоришь, с помощью лома и какой-то матери, дверку ковырять пришлось. Но там ладно, быстро обшманали. Пулемёт сняли — тридцать четвёртый, с магазинами на семьдесят пять патронов, хороший агрегат. А как танк шмонать начали — гляжу, пушка маленькая, чуть больше, чем с бомбера сняли, но длинная. Я и говорю — мужики берём. Только инструмента у нас нет. Послали пару бойцов за инструментом, а сами пока в засаду сели, вдруг кто ещё заявится. И знаешь, через час мотоцикл со стороны города прискакал. Думаю, ща ещё добыча будет. Ан, хрен. Немец как увидел танк поперёк дороги — развернулся и ходу. Дурак я, надо было со стороны города пикет с пулемётом выставить, но кто же знал, что у немца заячья душа. Короче убёг, не попали.

Остальной актив слушал невнимательно, похоже, историю уже слышали, а то и не один раз.

— Мужики с инструментом уже к ночи пришли. Стали откручивать пушку. Открутили. В башню её, значит, сдали, а вертикально, чтобы в люк её протащить, эта зараза не встаёт — упирается сволочь. И хоть эта, падла, гипотенуза, короче двух катетов, но длиннее, скотина, чем один. Мы её и так и эдак — не идёт! Чего делать? Остаётся только пилить. Хорошо, мужики ножовку по металлу взяли. Ну, выпихнули ствол обратно, померили естественно всё, чтобы два раза не делать, но и лишнего не отчекрыжить, и давай пилить. А она зараза крепкая, да ещё мороз на дворе. Первое полотно сломали, второе затупили, когда только половину прошли. А полотен всего три. Ну, думаю — жопа. Если людей ещё за полотнами посылать, они только к утру вернутся — темень на дворе, а ночью не побегаешь. Решили ствол хоть немного нагреть. Развели костёрчик прямо на броне, разогрели. Говорю мужикам — вы поосторожнее, сломаем полотно, хоть бросай. Так они меня прогнали, чтобы над душой не стоял. Но с тёплым стволом дело лучше пошло, ходче. Короче допилили уже убитым полотном, точнее обломками первого, прямо с рук. Пушку вытащили, прошла тютелька в тютельку. Запалили два костра больших, и домой.

— Что Вальтер, на этот подарок сказал?

— Стрелять будет, — усмехнулся Кошка. — Но от ствола, почитай, половина осталась. Сказал, лучше бы его полностью отпилили, был бы шанс малый кусок вытащить или высверлить, а большой поставить.

— Кто же знал, — вздохнул Байстрюк. — Хотел как лучше. А вдруг нельзя было бы поменять, тогда вообще на выброс. Нет, всё правильно сделал.

— Правильно-правильно, — успокоил я Жорку. — Капитан, всех отличившихся отметить в приказе, по возможности наградить. Боекомплект-то к пушке большой?

— Сто восемьдесят снарядов, в кассетах по десять штук. Только бронебойные, — за учёт у нас старшина ответственен, вот и отчитывается.

Это понятно. Фугасное действие двадцатимиллиметрового снаряда, если такой сделать, наверное, будет просто смешным. В воздухе ещё есть смысл, а вот на земле, вряд ли.

— Рация цела ещё оказалась, а вот на Шкоде её грохнули. Хейфец посмотрел, говорит, немецкая. Может, что на запчасти пойдёт, но я сомневаюсь — труха там.

— Хейфец ходил с группой?

— Нет, чего ему с раненой рукой там делать? Здесь уже глянул.

— Фу, от сердца отлегло. Радист пусть здесь сидит.

— Это понятно.

— Было что ещё ценное? На бронеавтомобилях вроде противотанковые ружья ещё есть, если склероз не изменяет.

— Не было.

Ну да, сняли, небось, зачем их по лесу в тылу таскать. Жаль.

— Зато с 'чеха' два пулемёта взяли и патронов две тысячи, снарядов восемь десятков. Четыре автомата, в каждой броне по одному было, это кроме десяти пистолетов. Кое-что из частей: с двигателей — карбюраторы там, шланги, ремни. Сгодятся на что-нибудь.

— В отряде что нового?

— Особо ничего, — капитан потёр подборок, видно, что вопрос его напряг.

— А не особо?

— Старшина новый вопросы задаёт, похоже, под тебя копает. Задаёт не только мне.

Остальные закивали.

— Хрен с ним, пусть задаёт.

— Не скажи, многие так думали, пока поздно не становилось. И не надо говорить, что бояться тебе нечего. С ними всегда есть чего бояться.

— Капитан, не парься, если будет задание накопать, то всё одно накопают. Тут вопрос интерпретации — если выгодно и преступления не заметят, или, наоборот, за чих посадят. Только время сейчас не то — мы им нужны.

— Мы все — да, но могут без отдельных личностей и обойтись.

— Что-то предложить хочешь, или так — предостерегаешь?

— Скорее последнее.

— Считаешь, что когда решали на связь выходить, я такой вариант не рассматривал? Рассматривал, но связь и помощь отряду с Большой земли нужны, если не как воздух, то, как патроны и медикаменты. Нам ещё повезло, что добрались до нас только волкодавы.

— А уверен, что среди них настоящего чекиста нет?

— Есть подозрения?

— Вроде нет, похоже на чистый осназ, но если специалист хороший, то хрен мы его раскроем.

— Тогда не будем умножать сущности сверх меры. Ещё чего срочное есть?

— Вроде нет, а что в городе было?

Эх, как ни хочется придавить на массу, но придётся потерпеть. Рассказ занял чуть больше получаса — решил особенно не рассусоливать. История с расстрелом заставила лица мужиков закаменеть, но последние, более радостные новости, растопили холодок к концу повествования.

— Как тебе латыши показались? — задал вопрос Калиничев. Этот сразу вычленил главную опасность.

— Самоуверенные, наглые, злые. Будем надеяться, что вояки из них не очень — скорее каратели.

— Как вояк их недооценивать не стоит, — задумчиво сказал Кошка. — В революцию латышские стрелки показали себя надёжными бойцами, да и дисциплина...

— Нечего гадать, всё одно информации мизер. Схлестнёмся — разберёмся.

Старшина укоризненно посмотрел, но промолчал. Сам понимаю, чистый бонапартизм — главное ввязаться в драку, а там посмотрим. Но ведь информации, и правда, нет. Хватит — выпроводил народ, и завалился спать. И уснул? Хрен там — как отрезало. Лежал, ворочался, думал. Прикидывал варианты с Зиновьевым, подпольем, латышами, с полицаями и бургомистрами, в конце концов. С ними работу строить тоже, теперь, по-другому. Как бы их так умаслить, чтобы нивелировать организованный немцами негатив — оружие же им не вернёшь, фрицы сразу сговор заподозрят. То есть подозревают они его и сейчас, но тогда получат железные доказательства.

Промаялся часа два, пока не пришёл Георгий. Пробирался тихо, чтобы не разбудить уставшего командира.

— Да не крадись ты, от тебя так шуму ещё больше. Насчёт чего такое долгое заседание?

— О том, о сём. Решили, что не надо о казни чекистам рассказывать. Так лучше будет.

— Всё одно выплывет рано или поздно.

— Пусть лучше поздно.

— Всё, ложись спать.

С разговором о дальнейшем подвешенном положении отряда решил не затягивать, потому выцепил Зиновьева сразу после завтрака. Отошли к самому болоту, старшина понял, что разговор будет серьёзный и решил отдать инициативу мне, а потому стоял молча, просто глядя мне в лицо.

— Павел Андреевич, я правильно запомнил?

— Да. Можно просто Павел.

— Так вот, Павел, пора игру эту заканчивать. Вас сюда прислали инспекцию провести, времени прошло уже достаточно. Что скажете?

— Дело в том, что мы только охрана. Кривлин погиб, а инспектировать это была его обязанность.

— Но вы выходили на связь, получили задание, да и перед выброской вас инструктировали. И не говори мне, что там вам напомнили, что надо по сторонам смотреть, да немцев убивать, если вдруг близко подойдут. Думаю, одной из задач было найти компромат на командование отряда. С военными всё просто — можно пришить самовольное оставление позиций или вообще дезертирство. Со мной сложнее, я не военный, присягу не приносил. Лучший вариант — сговор с врагом, но таких сведений вы пока не нашли. Или нашли?

— Пока нет.

— Чтобы облегчить вам жизнь, сам дам компромат. Я вчера вернулся из Полоцка, так вот там участвовал в расстреле. Все полицаи и бургомистры, что лишились оружия, участвовали, а так как я изображал полицейского, то тоже пришлось.

— Как?

— Так! Вывели, дали винтовку в руки — либо ты, либо тебя.

— Гады!

— Не спорю. Думаю этого достаточно, чтобы пришить мне какую-нибудь статью уголовного кодекса. Теперь на меня есть точка давления. Считаем, что я испугался и готов сотрудничать на любых условиях.

— Сомневаюсь.

— Сомнения оставь при себе, твоё дело доложить. Теперь о приятном. Оно аж в двух экземплярах. Первый: похоже, мы вышли на связь с местным подпольем. Это не точно и надо проверять — может фашистская провокация. Второй: удачно прошла вербовка немецкого офицера. Не боевого, интенданта, но думаю это и к лучшему — что может знать боевой офицер, сидящий в тылу? Какой-нибудь контрразведчик или разведчик был бы предпочтительнее, но такой, боюсь, меня сам скорее переиграет. Этих новостей достаточно, чтобы ситуация вышла из тупика?

Старшина внимательно смотрел на меня что-то решая, наконец, выражение его глаз изменилось, перестало казаться, что меня рассматривают через прицел.

— Не знаю, но сегодня в девятнадцать по местному нам нужно выходить на связь.

— Бери своих людей, проводников и выдвигайтесь. Когда пойдёте?

— Думаю, не позже часа. Шести часов вполне хватит. К утру будем назад.

— Ни пуха.

— К чёрту!

Фу, кажись, процесс пошёл. Как там повернётся, бабка надвое сказала, но отреагировать Центр должен.

— Да, ещё. Первая порция сведений у меня с собой. Вот, — я протянул старшине тонкую стопку бумаги. — С немецким как?

— У меня больше разговорный, но Хейфец разберётся.

— Тогда не задерживаю. До выхода, надеюсь, успеете это разгрести.

Не так уж там и много ценного, на мой взгляд, но я в разведке не Копенгаген. Может, что и наскребут. Им ещё перевести, составить донесение да зашифровать. Ничего, пусть работают.

Стоит ещё и к нашему оружейному немцу зайти.

Работа в мастерской кипела, даже электростанцию запустили, ну да топлива, спасибо люфтваффе, пока хватает. В этот раз здесь уже крутилось полдюжины человек. Вальтер что-то обрабатывал на токарном станке, остальные тоже не сидели без дела. Наконец станок замолчал, и тут же выключили электростанцию. Молодцы, экономные.

— Ну, как дела?

— Из срочного остались только двадцатимиллиметровые пушки — с самолёта и танка, — от немца пахло маслом и горячим металлом.

— Танковую сильно покорёжили?

— Нет, ствол только зачем-то отпилили.

— Так он из башни не вылезал.

— Ну, так и сняли бы башню.

— Как.

— Просто. Мы такие за полчаса снимали. Даже без крана, с системой блоков.

— Ну, у ребят ни крана, ни блоков под рукой не оказалось.

— Так и не нужно. Мы ремонтировали, потому всё правильно делали. А здесь надо было крепления башни на погоне ослабить и просто сковырнуть её. Там веса меньше тонны — несколько человек, используя тонкие древесные стволы как рычаги, могли спокойно скинуть. И полотна ножовочные целы остались бы, их не так и много.

Вот так вот — век живи, век учись, а помрёшь понятно кем.

— И что, теперь от пушки никакого толку?

— Почему? Она даже в таком виде не хуже той, что с самолёта. Скорость снаряда упадёт метров до пятисот, но лёгкие бронецели на коротких расстояниях поражать будет.

Ладно, и то хлеб.

Далее по плану у нас прощание с третьей ротой, не всей, конечно, но с подавляющим количеством личного состава. Лыжня хорошая, даже после снегопада добежали с Байстрюком меньше, чем за четверть часа, благо, Калиничев с Нефёдовым её обновили. Где-то тут по дороге как минимум один секрет должен ныкаться. Не заметил. Не думаю, что спят, просто хорошо спрятались.

Прибыли уже, когда колонна тронулась с места, но пока растягивалась, как резиновый жгут, один из концов, которого ещё зажат на месте, а второй уже начал движение. Серёгин, командир первой роты, попытался отдать рапорт, но был остановлен взмахом руки, Нефёдов всё одно в курсе, раз дал разрешение на выдвижение.

— Занимайтесь своим делом, товарищ старший лейтенант.

Подъехал капитан, лихо обдав нас с Георгием снежной крошкой.

— Какой разряд?

— Первый.

— Завидую, сам только на третий сдал, не моё это. Вот в футбол погонять... Без происшествий?

— Да. Восемьдесят семь человек. Семьдесят два на железку, пятнадцать следы путать.

Бойцы шли тяжело: оружие, боеприпасы, взрывчатка, продукты, палатки, которых, кстати, было совсем мало, а так же топоры, доски для переправ через плохо замёрзшие речки, и даже дрова на первую ночёвку — всё несли с собой. На каждого красноармейца приходилось от тридцати до сорока килограммов груза, это если не считать одежды, а собрали для них всё самое тёплое — провести минимум две недели в зимнем лесу, это не шутки. После выпавшего снега слегка потеплело, но на дворе скоро декабрь — приморозить может в любой момент.

Две оставшиеся группы подрывников, которых я не дождался, уехав в город, вернулись почти без происшествий — их тоже немцы погоняли, но достать так и не смогли. Сейчас, скорее всего, фашисты готовы к встрече, но не знают, что сами могут превратиться в дичь. Трём группам подрывников придали по отряду из двадцати человек, вооружённых большим количеством автоматического оружия — почитай половину автоматов отдали, три снайперки и пятнадцать пулемётов.

Вспомогательный отряд ещё из пятнадцати человек, должен будет скрывать следы прохождения основного, а заодно бедокурить в стороне, оттягивая внимание на себя. Самый опасный участок дороги, не считая конечного, где и будут производиться диверсии, это переход через шоссе, у которого нам с Машей и её братцем, пришлось пропускать немецкий полк. Вот здесь вспомогательный отряд и должен победокурить, делая вид, что шоссе и является главной целью, прошедших здесь партизан. Ну, невозможно в зимнем лесу такую тропу скрыть. А вот если от этой тропы будут отходить разные ответвления, сама она будет петлять, а в умников, решивших выяснить, куда эта лыжня ведёт, будут стрелять плохие злые бандиты, то шансов скрыть основную цель прибавится.

Глава 11.

Вечер начался с беды.

— Командир, — Жорка вбежал в землянку, даже не стряхнув снег с валенок. — Епишин вернулся, один, раненый.

— Где он?

— Геращенко перевязывает.

У медицинской землянки оказались уже через минуту. У входа толпилось с десяток человек.

— Так, чего стоим, кого ждём? Заняться нечем? Сейчас найду.

Вот, предложение, обращённое к красноармейцу, по нахождению для него занятия, мигом активизирует его способности по мимикрии в окружающую среду. В землянке горело целых четыре керосиновых лампы, фельдшер с помощником как раз снимали с раненого гимнастерку, а тот через зубы крыл их матом.

— Поднимай руки, — прикрикнул Геращенко. — А то сейчас просто срежем, сам зашивать будешь.

— Больно же, мать твою...

— Знаю! Но ты же герой! Ты сколько с этой раной километров прошёл?

— Пятнадцать... Наверно...

— Я же говорю — герой.

— Я левой не толкался... Только правой...

— Правильно, и голова на месте. Если бы попытался левой, то одежда к ране не присохла бы, тогда бы не дошёл — кровью истёк.

— Выйдите, — наконец заметил нас фельдшер. — Десять минут.

Это правильно, если боец пятнадцать километров раненый на лыжах прошёл, то за десять минут точно не умрёт. Через минуту к нам присоединились Матвеев, Кошка, Калиничев и Нефёдов. Интересно, а нас разгонять кто будет?

— Лейтенант, Епишин куда ходил?

— Он в группе Долгова, а Долгов к железке отправился. Полоту должны были у Гирсино перейти, заодно лёд проверить, а дальше к разъезду Шалашки.

— До реки сколько, километров десять?

— Скорее двенадцать. Десять, если по прямой.

— А до железки тогда пятнадцать?

— Да. А что?

— Боец говорит, что пятнадцать километров шёл раненый.

— Думаешь, прямо у дороги прищучили?

— Не знаю. Через пять минут прояснится. Товарищи, давайте мы тоже не будем создавать тут толчею. Остаёмся я и лейтенант, остальные занимаются своими делами.

Через пять минут мы с Калиничевым сидели на нарах рядом с раненым. Нам оставили только одну лампу, но света хватало. Сейчас в землянке кроме, Геращенко, его ассистента и нас троих, лежало ещё одиннадцать человек. Дышать было трудно, стоял запах лекарств, свежей крови, гноя и немытых тел — некоторые уже были здесь вторую неделю, и баню за это время, естественно, не посещали. Прямо сейчас фельдшер с помощником пытались обтирать кого-то тёплой водой в углу. Вероятно, появление Епишина отвлекло их от перевязки.

— Говорить можешь?

— Да, — кивнул боец.

— Тогда рассказывай.

— Послал нас, вон товарищ лейтенант, железку проверить. За старшего Михаил был, то есть младший сержант Долгов, ещё Серёга Вятких, Степан Лавров и Витька Лоза. До Полоты прошли без приключений, решили лёд пробовать — обвязали Витьку верёвкой, как самого тяжёлого, и вперёд пустили. За ним уже Серёга со вторым концом, он наоборот маленький, но если что поможет выбраться. Лёд трещит, но держит — может просто так и провалился бы, но лыжника пропускает. Переправились только, слышим поезд идёт, на запад. Ну, Миха говорит: совсем фашист оборзел, видно мало под откос летал, надо пойти посмотреть, да узнать с чего бурость такая. Ещё говорит: помните, как товарищ лейтенант велел — в лесу интервал десять метров, на открытом месте тридцать. Это меня и спасло. Водички не дадите, в горле сушит.

Отхлебнув пару глотков, Епишин продолжил.

— Как к разъезду подходить стали, сержант развернулся, и пошёл на восток. Я ещё подумал; зачем это, надо кого одного к разъезду послать, да тихонько поспрошать. Сначала, мы как бы к разъезду приближались, но мимо него проехали и стали удаляться. Тут по нам и врезали. Пулемёт точно был, вот какой не скажу, и несколько винтовок. Для пулемёта расстояние плёвое — триста метров. Всех сразу не положили, только из-за того, что интервал мы, как товарищ лейтенант приказал, держали. Я последним был, так ещё и приотстал. Первой очередью сержанта и Стёпу достали. Витька через секунду упал, но так, будто сам залёг. Дегтярь его сразу заработал. Мы с Серёгой тоже в снег, только стрелять мне смысла нет — у меня же автомат, с него на таком расстоянии и в дом не попадёшь. У Серёги карабин немецкий, что с карателей сняли, автоматический. Патрон хоть такой же как и у меня, но ствол длинный. Он стреляет, а мне кричит: 'Мотай отсюда, наших предупреди!' Ну, я вскочил и ходу. До оврага там метров сто оказалось. Я даже не знал, что там овраг — бегу и думаю: а на фига, всё одно подстрелят. Вдруг по руке как кнутом — шарах, жду, сейчас ещё будет, но точнее — в спину. А тут раз — вниз скатился. Да как упаду на раненую руку...

Боец снова ухватил здоровой рукой кружку и стал жадно пить. Лоб покрылся испариной, а сам заметно побледнел.

— Товарищи командиры, — это подошёл Геращенко и потрогал раненому лоб. — Ему бы отдохнуть. Как он вообще добрался, не понимаю, но сейчас у него отходняк пойдёт, да и температура поднимается. Реакция организма на нервическое истощение.

— Да я уже всё, товарищ доктор! Вскочил, значит, и дальше ходу. Только выстрелов уже больше нет. Тишина. Когда реку переходил, по мне выстрелили опять несколько раз, но издалека — ни свиста пуль не слышал, да и чтобы снег рядом взрыло, как это бывает, не заметил. Но я опять припустил. Вот дошёл. И это... Если бы винтовка была или пулемёт, то не ушёл бы, воевал. Но с автоматом... Да, испугался, но ушёл чтобы предупредить, а не из трусости. Вы мне верите?

Что ответить? То, что произошло, знаем с его только слов.

— Отдыхай, — поднялся и толкнул в плечо лейтенанта. — Твоё дело теперь вылечиться, встать в строй и продолжить служить.

Вышли из землянки и одновременно глубоко вдохнули чистый воздух.

— Думаешь, правду сказал? — Калиничев достал из полевой сумки пачку немецких сигарет и закурил.

— То, что сбежал не из трусости? Кто ж его знает. А в остальном ему врать смысла, вроде, нет. Судя по всему, попали в засаду, и что-то мне говорит, что без латышей тут не обошлось.

— Да, нетрудно было догадаться, что если поезда пошли, то и разведка наша не за горами. Вот только как они место так точно определили.

— Не так сложно, если посадить засаду через километр, ну или через три.

— Так людей не напасешься. Только, похоже, они сделали проще — оседлали разъезд. Это одно из немногих мест, где можно получить информацию о железке. Причём, наиболее полную: график движения, количество и тип вагонов, и прочее. Где это проще узнать, как не у железнодорожников?

— Согласен. Ладно, пошли в штаб, там нас с нетерпением ждут.

Очередное внеочередное совещание опять закончилось за полночь. В связи с изменившимися обстоятельствами решено было, соответственно, изменить и способы ведения разведки. Закончилась халява, когда можно было рассекать по окрестностям среди бела дня. Теперь передвижение по открытой местности, особенно вблизи объектов, представляющих для немцев стратегический интерес, только в тёмное время суток. За этими же объектами наладить наблюдение, провести первичный сбор информации, и на её основе, хотя бы примерно, уяснить новую тактику немцев.

Но железку решил рвануть следующей же ночью: необходимо показать врагу, что несмотря на его новую тактику, мы всё равно делаем своё дело. Кроме всего прочего, это заставит фашистов стянуть в район железной дороги основную массу войск, естественно кроме тех, что должны охранять город. Железная дорога, это всё-таки не точечный объект, на протяжении десятков километров невозможно создать, не то что прочную оборону, а даже достаточно плотную завесу. По крайней мере, теми силами, что есть у противника.

— Я вот что подумал, — старшина крутил в руках сигарету, не решаясь закурить. Накурили и так, хоть лом стоймя ставь, несмотря на то, что проветривали не один раз уже. — Мы всё время действуем восточнее Полоцка. Понятно, что западнее работать много сложнее — только чтобы выйти в тот район, нужно пересечь несколько дорог, в том числе и железную, а так же реки. С реками стало, вроде, попроще, а вот с дорогами, из-за снежной целины, сложнее. Но если всё-таки удастся туда просочиться, то там нас совсем не ждут.

— Ну, насчёт совсем, — задумчиво проговорил Матвеев. — Это слишком смело. Но то, что не очень, это вполне возможно. Проблема в том, что у нас там нет своих людей, дорог не знаем, значит, доверять придётся только картам. Плюс, около города плотность населённых пунктов выше, а если учесть, что это населённые пункты из которых мы фашистов не выгоняли...

Ишь, как шпарит, скоро можно филиал Генерального Штаба открывать.

— Всего лишь придётся обходить дальше, — Кошка всё же отложил сигарету в сторону. — Крюк в полсотни километров, по такой погоде, это конечно лишних пару суток, но думаю оно того стоит.

Вообще-то дельное предложение. Раньше нам не надо было действовать с такими трудностями, так как рвануть железку проще там где ближе. Результат всё одно тот же, но в современных условиях, такой финт заставит немцев растянуть имеющиеся силы на вдвое больший участок дороги.

— Такой же рейд, в какой сегодня третью роту послали? — решил прояснить мысль старшины.

— Нет, не стоит, — ответил вместо него Нефёдов. — Лучше отправить просто подрывные группы.

— И их опять будут гонять как под Идрицей, только в этот раз может не обойтись.

— А мы здесь пошумим. От нас ждут, что мы либо затихаримся, либо тут рогом упрёмся. И то и другое немцам на руку. Вот и не будем их разубеждать. Если затихаримся, они станут ждать подлянки и в других местах. А вот если в округе бучу поднимем, тем более что часть третьей роты, так же невдалеке побуянит, то фашистам, хочешь не хочешь, а придётся сюда все силы стягивать.

— Так. Вариант хороший. Принимаем его за основной, а дорабатываем уже завтра. Голова не соображает совсем, да ещё и накурили здесь. Как я теперь спать буду? Все свободны, хоть полчаса проветрю перед сном.

Проветрить это, конечно, хорошо, только выстудится землянка совсем. Считай, зря топили — только ведь прогрелась. В связи с тем, что днём огонь разводить запрещалось, все дела связанные с огнём, производились исключительно ночью. В том числе готовка, выпечка хлеба, баня и прочее. Подчас в лагере, бодрствующих ночью, было больше чем днём. Вот и сейчас по расположению шлялась масса народу.

— Товарищ командир. Костя, — услышал сбоку девичий голос. — Может чайку горячего? Шанежки только спекла.

Опять она...

— Из чего чай-то?

— Так травки разные. Полезные.

— Ладно, неси. На троих.

К тому времени как Жорка приволок пару охапок дров, да накормил печь, которая опять задымила, через, не раз уже обмазанные глиной щели, полуночный чай стоял на столе.

— Что же у вас так печь-то дымит, — Маша, наконец, перестала суетиться. — Перекладывать надо.

— Поздно уже перекладывать, — вздохнул Байстрюк. — Зима на дворе. Этот дым командир переносит, а вот табачного не любит.

— Не боитесь угореть?

— Она так только пару минут дымит, как дрова закинешь. Тяги, видно, не хватает, а дальше нормально.

— Ну, тогда я пошла? Посуду утром заберу.

— Куда? А кто нам компанию составит? Нас видишь двое, а накрыто на троих.

Девушка засмущалась, а может сделала вид, и уселась на край скамьи. В разговоре я участия почти не принимал, зато Жорка распустил хвост как павлин, хвалил чай и шанежки. Те, и правда, были вкусны, но похоже моему ординарцу всё равно было что хвалить, лишь бы сделать комплимент поварихе. Маша принимала похвалы с удовольствием, только время от времени поглядывала в мою сторону, а во взгляде читалась странная смесь страха и смущения.

Наконец угощение было подметено, а организм, умилостивленный подношением, всячески сигнализировал, что пора на покой.

— Так, Георгий, помоги девушке отнести посуду, а я, уж извините, как главный начальник, буду отдыхать. Потому как завтра, очень похоже, свистопляска будет та ещё.

Когда вернулся Жорка, уже не слышал — спал как убитый.

Свистопляска, и правда, началась задолго до рассвета, тем более, что светает накануне зимы поздно. Первое, из-за чего меня выдернули из относительно тёплой постели, было возвращение группы Потапова из-под Полоцка. Ушли они ещё до моего отъезда туда же, нашли хорошую позицию и сидели три дня и три ночи, наблюдая за железной дорогой. Могли и ещё просидеть, продукты оставались, но полученная информация требовала срочного доклада.

— Здравствуй, Григорий. Что у тебя?

— Немцы опять пустили поезда. С утра проходит бронепоезд, тот, что раз уже под откос сбросили, только теперь у него впереди три платформы с рельсами и шпалами, и теплушка, а сзади два пассажирских вагона прицеплены. Когда с утра проходит в вагонах, вроде много людей, а обратно возвращается через пару часов — как бы пустые. Но точно сказать не могу, близко к полотну мы не лезли. Точнее так в первый день было, а теперь он ходит трижды — утром и вечером люди есть, а днём, похоже, вагоны пустые.

— Капитан, что думаешь?

— Похоже, они этот поезд для доставки секретов используют, кроме того, что пути проверяют — капитан потёр заросшую щёку. Не дали мужику с утра побриться, сегодня, наверно, уже и не удастся. — Не очень умно с их стороны.

— Предлагаешь рвануть?

— Стоит подумать.

— Сколько грузовых поездов в день проходит? — это уже Потапову.

— Вчера двенадцать на восток и десять на запад. Примерно вагонов по сорок каждый.

Считай, двенадцать пар. Ничего себе разъездились.

— А раньше?

— Два дня назад по два, позавчера семь и шесть.

— Сегодня они так и два десятка протащат, — Нефёдов встал и начал мерить моё невеликое жильё шагами. — А завтра?

— Теоретическая пропускная способность этой дороги порядка сорока восьми пар. Но это теоретическая — практическая может колебаться до четверти в любую сторону.

Что-то из того, что преподавали в институте, помнил. Хотя специальность у меня была 'мосты и тоннели', но и организацию путей сообщения нам читали. Вот формулы, куда надо подставлять количество стрелочных переводов, водокачек и прочего, из головы вылетели, но, в целом, это стандартная двухпутка. Так что особые формулы здесь и не нужны.

Оптимально, выводить из строя как раз те самые переводы и водокачки. От этого толку больше, чем от взрывов полотна, только в нашем случае это мало работает — водой и углём паровозы запасаются в городе и им их хватает надолго. До следующего пункта питания нам просто не дотянуться, да и он, естественно, под мощной охраной. Взрывать стрелки на разъездах? Так, там они для отвода на запасной путь только и нужны. Тупо уберут обломки и положат рельсы для сквозного движения.

Идеально рвануть большой мост. Но вблизи ничего подобного нет. Дорога идёт вдоль Полоты, хоть и сильно виляющей, но полноводных притоков не имеющей. Совсем небольшой мостик есть перед Шалашками, но судя по всему, его уничтожение может вылиться в целую войсковую операцию. Что-то не хочется лезть в такую, особенно имея по фронту бронепоезд, а в тылу плохо замёрзшую реку. Подлёдные заплывы как вид спорта, ещё со времён Александра Ярославовича, закреплён за немцами, как чисто национальный, кто мы такие, чтобы монополию нарушать.

Рвануть бронепоезд интересно, но как это осуществить физически? Один раз уже подрывали — он вон опять ездит. Потому, если мы его опять с рельсов скинем, войска в задних вагонах не пострадают. Добить ружейно-пулемётным огнём, имея в ответ пулемётный огонь бронепоезда, тоже не вариант. Заложить пару центнеров взрывчатки в насыпь и подорвать конкретно те самые вагоны? Такой вариант можно рассмотреть, но скорее всего это будет не так просто сделать, как задумать.

— Хорошо, Григорий. Отдыхайте. Может, успеете ещё горячей воды в бане перехватить, намёрзлись, небось.

— Ничего, главное обморожений никто не получил. Перед снегом морозец вдарил от души. Думали, так просто не отделаемся.

Только отпустил Потапова, нарисовался Зиновьев.

— Здравствуйте, старшина. Как сходили?

— Здравствуйте, товарищ командир. Сходили нормально, без происшествий.

— Порадуете чем?

— Сегодня ответный сеанс, в восемнадцать по Москве. Расшифровка, в зависимости от объёма, до получаса, так что где-то в двадцать по местному всё станет понятно. Мы все дали вашим действиям высокую оценку и поручились. Так что теперь мы связаны, как говорится: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

— Спасибо, Павел. А что были другие варианты?

— Могли получить команду выйти на местное подполье и организовывать самостоятельный отряд.

— Интересно. Значит, у вас есть выход на местных? Надеюсь, теперь поделитесь?

— Если команда будет, почему не поделиться.

Хотелось спросить про Лиховея, но вряд ли получу ответ. Придётся ещё полдня подождать. Фефер раньше, чем через два-три дня в город не поедет. Надо, кстати, выяснить — мужики распиловкой леса уже занялись?

— Хорошо, старшина. В двадцать ноль-ноль жду.

Зиновьев ушёл. Байстрюк убежал, но вернулся через пару минут с докладом, что Глухов со товарищи уже вчера оживил лесопилку, и работа, вроде как, кипит. По крайней мере, вечером локомобиль пыхтел, да и на ночь пара пацанов осталась пар поддерживать, значит, работать собирались с самого утра.

Ближе к обеду фрицы снова нас напрягли.

— Леший, самолёт!

Когда Жорка научится ноги отряхивать?

— Что за самолёт?

— Пока не видели, только звук слышно.

— Костры не жжём?

— Нет.

— Любопытные на чистое место не лезут, на сию диковинку посмотреть?

— Чай не дурные, да и насмотрелись, пока на аэродроме дербанили, да петуха красного им подпускали.

— Ну и нехай летает. Калиничев далеко?

— Занятия с разведчиками проводит.

— Давай его сюда.

Лейтенант заскочил минут через пять.

— Василий, вот ты когда до войны домой приходил, ты ноги вытирал?

— Да.

— А хрен ли ты сюда снег носишь? Ладно, садись. Что ты там разведке своей втираешь?

— По сути, правила техники безопасности. Ну и заодно это, как его — мозговой штурм, чего с засадами немецкими делать. Думается, одной железной дорогой они не ограничатся. Скоро на такую засаду можно будет в любом месте напороться.

— Надумали чего?

— Понемногу. Опять разведка нужна. Перво-наперво, необходимо разведать их пути передвижения и выдвижения на позиции, а для этого необходимо понять чего они хотят.

— А что, так непонятно?

— А вот и непонятно. Они хотят уничтожить нас, как боевую единицу или обезопасить свои коммуникации? Если второе, то обойдутся засадами на наиболее вероятных маршрутах нашего выдвижения на объекты диверсий. При этом могут обойтись как ближним охранением, так и выдвинуть засады на средние дистанции, порядка пяти-десяти километров. Если первое, то им надо разведать уже наши основные коммуникации, локализовать базу отряда, парализовать выдвижение групп, а уже потом перейти к окружению и уничтожению.

Нет, филиал Генштаба мы организовывать не станем — мы тот, в Москве, своим филиалом назначим.

— И к какому варианту склоняешься?

— Скорее всё же к первому. Для второго необходима часть не меньше полка, ну или вся двести первая дивизия. Потому как, мелкие группы, если те даже попробуют оседлать основные тропы, а зимой и в лесу такое почти нереально, ходи где хочешь — благо даже болота замёрзли, мы просто сметём. Сможем бить их поодиночке, выставляя хоть взвод, хоть роту, против отделения. Да и то, как они начали, говорит о том, что, по крайней мере, сейчас немцы собираются решать более простую задачу. Естественно с их точки зрения, более простую.

— Думаешь, нас проще уничтожить, чем не давать пакостить?

— При наличии сил — проще. Только у них либо сил нет, либо они нас здорово боятся.

— А самолёт для чего?

— Ну, всё же найти лагерь тоже задача важная, да и может они хотят отдельные группы с воздуха поискать, лыжни пробитые. А то и местным показать, кто в доме хозяин.

— С помощью танковых патрулей, они уже показали.

— Не скажи, сколько народа знает, что мы их три штуки завалили? Две-три сотни? Слухи через тысячу прошли, да половина, небось, не поверила. А самолёт вот он — летает.

Роль адвоката дьявола, похоже, мне удалась. Лейтенант ещё не понял, что я его распаляю, подбрасывая в его мыслительный процесс дровишки, для продолжения затеянного им мозгового штурма.

— Может, стоит потренироваться из зенитки пострелять? Мишень, вон, болтается.

— Скорее всего, будет бесполезно — зенитчиков у нас нет, только позицию раскроем. Тащить пушку по снегу за несколько километров смысла нет, а вот послать пару бойцов завтра, костры развести — может сработать.

Я уже тоже подумал, потому за Василием и послал, но, видимо, такого рода решения мои заместители способны принимать самостоятельно. Это радует — глядишь, через пару-тройку месяцев смогу наслаждаться почётным ничегонеделанием, пока подчинённые службу тащат. Эх, мечты!

— Бойцов послать стоит, пусть помельтешат на том месте, откуда Хейфец последний раз на связь выходил. Ну, не совсем на том, но близко.

— Сделаем.

Самолёт покрутился ещё с час, а затем пропал — то ли в другое место улетел, то ли рабочий день у лётчика строго нормирован. Да, по хрену. Надеюсь, завтра он где надо увидит что нужно, а где не надо что ненужно не увидит.

Зиновьев к восьми был как штык — такой же прямой и блестящий, наверное, от счастья.

— Товарищ командир. Шифровка получена — вот текст.

Текст меня если не убил, то в нокдаун загнал однозначно. То, что мои полномочия по командованию отрядом подтверждены, это конечно спасибо. За звание тоже спасибо. Младший лейтенант это круто, если бы только не приставочка в конце. Нет, я понимаю, что младший лейтенант ГУГБ НКВД это круче чем просто младший лейтенант. Но, что-то душновато как-то стало... И вот это вот... Звёздочки мелкие перед глазами... Говорят, что от хорошего самочувствия такого не бывает, а чаще, наоборот, от плохого.

— Старшина, нельзя же вот так с маху-то. Пациента надо сначала подготовить к процедуре. Ладно, рассказывай.

— Что?

— Что это значит рассказывай. Во что я вляпался?

— Ну, не то, чтобы вляпались, товарищ младший лейтенант госбезопасности, скорее так — попали.

— Не томи.

— Не знаю, насколько имею право... Хорошо, но будем считать, что всё, здесь сказанное, это мои домыслы, и, вообще, я ничего не говорил. Согласен?

— А куда мне деваться? — старшина продолжал выжидательно смотреть. — Ну, да-да!

— Начать, наверно, придётся издалека. Опустим, что органы безопасности, что государственной, что личные сильных мира сего, всегда были с военными на ножах. При царе офицеры считали зазорным, например, пожать руку жандарму. Я же начну с революции, точнее с гражданской войны. При формировании Красной армии, чрезвычайно остро встал вопрос с командными кадрами. Ну, не готовили из пролетариев офицеров. Пришлось пойти на набор так называемых, военных специалистов, среди которых были те, кто разделял цели пролетарской революции, но их, скажем так, было не большинство. Были те, кто пошёл из-за того что хотел есть сам и желал не допустить голодной смерти родных, но так же существовало определённое количество врагов, пошедших на сотрудничество, с целью нанести вред. Одной из целей, по сути главной, работы Чрезвычайной Комиссии в войсках, было противодействие данным элементам. Естественно, враги часто склоняли к сотрудничеству разные несознательные элементы, которые так же попадали под чистку. Соответственно были случаи, когда выбранные меры противодействия, были, не совсем адекватны содеянному. Вы меня понимаете?

— Понимаю. Лес рубят — щепки летят.

— Примерно так. С окончанием войны борьба эта утихла, но не прекратилась совсем. А затем поднял голову троцкизм. Работать стало гораздо труднее, так как враг теперь скрывался среди того же класса, что являлся движущей силой пролетарской революции, тем более что он мог быть заслуженным бойцом, сейчас затаившимся и готовым нанести удар в спину. Опять остро встал вопрос о выживании Советского государства. Перед органами внутренних дел вопрос был поставлен Партией жёстко, вот они и приняли жёсткие меры. Некоторые излишне жёсткие, за что часть работников внутренних дел также позже поплатились.

Это ты, старшина, излишне обтекаемо заявил. Чистки конца тридцатых это нечто. Что происходило на самом деле, вероятно, смогут ответить только учёные-историки неблизкого будущего.

— Частично, многие перекосы были исправлены, но отношение к комиссариату в армии стало сильно негативным. Со временем данная ситуация конечно исправится, ведь мы делаем общее дело — вместе строим коммунистическое общество. С началом войны на армию легла огромная ответственность, фактически теперь от неё зависит судьба Родины. В тоже время многие командиры, хотя на их подготовку страна тратила немалые ресурсы, оказались не готовы к войне, а часть просто трусы и паникёры. Дело бывших генерала армии Павлова и генерал-майора Климовских это показало во всей непредвзятости. Хотя они были расстреляны за трусость и потерю власти, сначала им ставился в вину антисоветский заговор, но Партия указала на ошибочность такой трактовки, что всё равно трусов и паникёров не спасло.

О Павлове Константин слышал, но не слишком много интересовался советскими военачальниками. Если таких людей начали пускать в расход, да не по политической линии, то это что-то да значит. Хотя может быть и ничего. Но уж очень здорово старшина шпарит, выдавая свои 'домыслы'. Всё, теперь я точно верю, что передо мной обычный громила-осназовец.

— Насчёт неготовности армии, это конечно так, но судьба Польши и Франции, говорит, что столкнулись мы с чрезвычайно опасным противником.

— И что? Если бы немцы по нам ударили по первым, но перед глазами военных были примеры этих самых Польши и Франции. И что они сделали? Как подготовились к такой войне? Весь народ, под руководством Партии, последний десяток лет отдавал все свои силы на создание оружия, вложив которое в руки армии, можно жить без опаски за своё будущее. И что народ и Партия получили? Может, скажешь, что наше оружие хуже немецкого? Может его меньше? А может, решишься доказать, что если немцам дать наше оружие, а нам их, то мы бы сейчас были под Берлином, а не они под Москвой!

Вот тут он уел. В целом немецкое и советское оружие было на уровне. Клещёв на свой танк, конечно, жаловался, но рассказывал, что есть у нас такие машины, что немецкие 'тройки' и 'четвёрки' достойны им только гусеницы полировать. Самолёты, вроде тоже не очень различаются в классе, артиллерия и подавно — в отличие от лётчиков, артиллеристы у нас были. Один Нефёдов чего стоит, который мог долго рассуждать о разных артсистемах, хотя миномёты немецкие хвалил, но что-то и ругал, как например наши недавние короткоствольные приобретения. Со стрелковым оружием тоже был как бы паритет, винтовки и пулемёты у противника на редкость хороши, автоматических винтовок просто нет, значит, и сравнивать нечего, и в этом немцы сильно проигрывали. Автоматы же врага под пистолетный патрон, критики никакой не выдерживали, хотя их и было много, но рядом с ППД или ППШ это были сущие уродцы — неудобные, имеющие плохую кучность и отвратительную надёжность. Пистолетов тоже было больше, но это всё за что их можно было похвалить. Короче, не в оружии немцы были сильны, а в организации.

— При всём при этом, позиции армии сильны, как никогда, и будут продолжать быть сильными, по крайней мере, до окончания войны, то есть пока мы не победим. Несмотря на то, что у армии и так много ресурсов, она надеется получить контроль и над партизанскими отрядами. При этом у армейцев нет ни возможностей, ни сил для организации партизанского движения. Они пытаются держать связь с попавшими окружение частями, направлять их деятельность, например как с частями находящимися в районе Дорогобужа. Что-то у них даже получается, но работу с кадрами, оставленными для подпольной борьбы Партией и комиссариатом внутренних дел, решили им не доверять. Направляемые сиюминутными интересами, военные могут либо подставить их под удар, отдавая невыполнимые или убийственные, для тех, приказы, либо просто не смогут организовать их деятельность. Всё же они больше привыкли работать с готовыми инструментами, а не создавать новые.

Ага, кажется всё становится понятным. По сути, наш отряд это воинская часть, практически полностью состоящая из военнослужащих, хоть и попавших ранее в плен или окружение. Значит, по логике и руководить ей должны военные. Но тут есть нюанс — командир отряда гражданский, более того, отряд по документам — комсомольский. Отсюда вывод, что он должен попасть либо под командование военных, либо под руководство партийных органов. И тут раз — госбезопасность говорит, что командир отряда, на самом деле их сотрудник. Как там было в шифровке: присвоить очередное звание? Понятно, не удивлюсь, если числюсь в списках не первый год и предыдущее звание уже имел. Хитро. Та же политинформация, что довёл до меня старшина, это неофициальное официальное евангелие от НКВД — типа, на самом деле всё несколько не так, но озвучиваться должно именно таким образом. Не страшно, один-два раза можно и послушать, не делая недоверчивую морду.

— То есть, — решил осторожно прояснить ситуацию. — Отряд, теперь, поступает под управление НКВД, и основной его задачей будет развитие и усиление партизанского движения на вверенной территории?

— Тут я не могу ничего сказать — решает такие вопросы руководство, и чаще всего очень высокое, но развитию и усилению отряда будет придаваться большое значение. Это неоспоримо. Вам уже сегодня надо составлять списки того в чём есть нужда. Лучше разбить их на несколько частей — сиюминутные потребности, необходимое в ближайшее время, ну и то, что нужно для дальнейшего развития. Особо губу не раскатывайте, в стране положение трудное, но и излишней скромностью страдать не советую, слишком самостоятельных и независимых могут и отодвинуть подальше.

Судя по всему, шифрограмма, полученная мной, это не всё, что было передано, что, в общем-то, не удивительно. Ладно, будем играть. Вот таких ещё игр мне не хватало для полного душевного спокойствия. Ещё и с капитаном будут разборки. Я-то всё думал, почему он так упорно держится на вторых ролях, отдавая практически гражданскому мальчишке ведущую роль. Неужели чуял подобное развитие ситуации? Вряд ли, иначе он просто монстр! Не верю, что можно так всё просчитать. Хотя он в этом не первый год крутится — Большую Чистку пережил, а она по армии прокатилась похлеще чем по гражданке. Нет, гражданских попало, конечно, больше, но в процентном отношении, военных должно быть вымели чаще. Правда, всё больше крупных шишек зацепили, но и прочему командному составу должно было достаться на орехи.

Старшина давно ушёл, а я всё продолжал сидеть и думать над свалившейся на меня проблемой, точнее лавиной проблем. Потому как это шифрограмма, это только первый холодный ком, попавший за шиворот.

Скрипнула дверь. Ординарец мой пожаловал, на момент прояснения текущей ситуации.

— Так, Георгий, через час собирай актив. Зиновьева тоже не забудь. Буду вас радовать!

Угу, от радости просто уссытесь.

— Вот такие вот пироги, — сказал я, когда все ознакомились с шифровкой.

— Поздравляем, товарищ младший лейтенант госбезопасности, — Нефёдов говорил ровно, но чувствовалось, что новость эта оказалась для него не меньшей неожиданностью, чем для меня.

— Ну, спасибо, хотя тебя званием я ещё не догнал.

— Такими темпами недолго осталось, — Жорка был чем-то дюже доволен.

— Хочешь, и о тебе похлопочу? Будешь прозываться сержантом, но носить кубики.

— Чур, меня!.. То есть нет, мне и так хорошо.

Мне тоже было неплохо, но особенно не спросили, когда подарки решили дарить.

— Тогда так, эта информация для внутреннего употребления. Для всего отряда я продолжаю оставаться командиром Лешим. Без всяких званий. Зиновьева вводим в актив — нам скрывать нечего, но при нём сначала думаем, а потом говорим. Для особо непонятливых сержантов с бурным южным темпераментом объясняю — базар фильтровать надо. Ясно?

— Да понял я, чё такого?

— Одного этого твоего: 'Чур, меня', хватит, чтобы на карандаш попасть, — спокойно заметил Кошка, и уже обращаясь ко мне, спросил. — На особиста его двигаешь?

— Да, похоже, должен справиться. Чуйка у меня, что скоро по этой части работы сильно прибавится.

— Ну, так может и не надо его в актив? — Матвеев задал вопрос как-то слишком равнодушно. — Ермолова ему подчинить, да и свои люди у него есть. Работы им и без того хватит.

Чего опасается Николай, догадываюсь. Много свободно говорим, моими же словами — не фильтруем базар, особенно во время пресловутых мозговых штурмов. От таких моментов неплохо бы энкавэдешника, и правда, в стороне держать. Видно придётся слегка изменить регламент — тактику вывести отдельно, если получится. В тоже время в остальные моменты, умение следить за своей речью, должно способствовать как дисциплине, так и тренировать мозги, да и учить правильно формировать процесс изложения мыслей. Короче, краткость и ясность, как наивысший приоритет культуры речи.

— Нет, — не дал мне ответить капитан. — Не говоря уж о том, что он представитель Центра, тебе нужен особист, роющий в первую очередь под руководство отряда, а всем остальным занимающийся только потом? Да и нам полезно языками поменьше трепать. В крайнем случае, что-то, что не должно коснуться лишних ушей, можно и наедине обсудить. Работы старшине и так хватит, рассиживаться с нами ему и так особо некогда будет. Не забываем, что все мы либо из плена, либо окруженцы, не пошедшие на соединение со своими. Нервов он нам ещё помотает.

— Вот с мотанием нервов, думаю, придётся его обломать, — об этом и сам много думал и решил, что излишняя паранойя на пользу не пойдёт. Вот только как довести это до Зиновьева, пока не придумал. В конце концов, он просто сам выдохнется, если начнёт трясти почти пять сотен человек. В то же время, довести до сведения красноармейцев, что партизанская вольница заканчивается, тоже не лишним будет. — Вопрос этот оставляем мне, а пока попробуем прикинуть, что нам нужно срочно — то есть ещё позавчера.

Как ни странно, но оказалось, что острая необходимость если и существует, то совсем не в области выживания. Первым пунктом оказались компасы. Если карты хоть как-то копировали, создавая нечто похожее на кроки, то этих приборов ориентации было только три. Вторым оказались бинокли, и только затем взрывчатка и средства взрывания. Уже дальше пошли снайперские винтовки, патроны к ДШК, гранаты и медикаменты. Зато последних был список аж на два листа убористым подчерком нашего ветеринара. Почему-то Кошка таскал его с собой, видно чуял что-то. Приборы бесшумной стрельбы пока решили не ставить в запрос — сделали их уже с запасом, да и увеличить этот запас проблем не было, процесс изготовления оказался не настолько сложен, чтобы не справиться самим. Решили отправить требования на слесарный и токарный инструмент, но позиции стоило уточнить. Пока записали только пресловутые ножовочные полотна — сам Байстрюк про них и напомнил. Здесь же запросили прицелы к нашей ослепшей артиллерии, замки к пушкам и запчасти для ремонта ещё двух танков.

Уже в следующий список пошли требования на различные боеприпасы, среди которых первыми были патроны к советским автоматам, сами автоматы, не нравились бойцам немецкие трофеи, уж больно были неудобны и капризны. Оказалось, что в мороз пошли отказы, и если бы, несмотря на дефицит боеприпасов, не продолжались занятия, в том числе и стрельбы, могли о такой напасти и не узнать. Старшина, правда, приготовил, какую-то особую зимнюю смазку, за что бойцы его здорово невзлюбили — пришлось перечищать всё оружие, в том числе и находящееся на хранении. С последним ещё не справились до сих пор.

— Третья рота с нормальной смазкой ушла? — забеспокоился я.

— Конечно, — Кошка чуть ли не оскорбился.

Всё больше и больше мелочей проскакивает мимо меня. Хотя клинящее оружие — далеко не мелочь. Это что тогда получается, я один хожу с оружием, которое может отказать в любой момент? Оказалось, нет, мой ординарец, непонятно когда, уже успел поменять смазку в моём автомате, да и в шмайсере тоже. За что и получил заслуженный втык — за своим оружием каждый должен следить сам. Зато потом некого, кроме себя, будет винить.

Запросили несколько разговорников Биязи, с которыми некоторые командиры уже были знакомы, так и более серьёзные пособия по немецкому языку, оставив окончательный выбор за специалистами с Большой земли. Отлично зная язык, даже не подумал об этом. Оказалось, что Тихвинский, а так же ещё с десяток человек, знающих язык хоть как-то, ведут занятия с личным составом. Меня и капитана, тоже имеющего представление о немецком, не припахали из-за нашей занятости.

В третий список внесли то, что могло помочь бойцам справиться с холодом. Это было очень важно для тех, кто будет сидеть в засадах и для наблюдателей, которые могут сутками находиться на точках. Обнаглели до того, что затребовали одежду полярников или пилотов-высотников, высококалорийное питание и алкоголь. Самогона у нас пока хватало, да и достать было не особой проблемой, но надо было что-то попросить такого, что с лёгкостью зарежут. Начальство обязательно должно отказать в чем-нибудь, таков порядок, зато тогда проще выпросить остальное. Что носят наши лётчики, особенно стратегической авиации, мы не знали, но несколько интересных шмоток, доставшихся после разгрома аэродрома, внушали оптимизм. В этот же список вошли немецкие боеприпасы, как для обычного пехотного оружия, так и для наших авиационных трофеев. Сбивают же немецкие самолёты за линией фронта, может, что и нам обломится.

Так как следующий сеанс связи намечался только послезавтра, решили с окончательным вариантом запросов подождать — может ещё чего умного в голову придёт.

Глава 12.

Ночь опять оказалась дюже морозной. Лёд уже даже не трещал, когда переходили через замёрзшие реки. На Полоте слегка потрескивал, да и то, только под нагруженными бойцами и двумя сорокапятками. За последние два дня наши разведчики потеряли трёх человек ранеными, но нащупали основные немецкие посты около железной дороги. В эту ночь они должны были усиленно мельтешить около мостика, что у Шалашков. Если удастся, даже поставить простенький заряд в четыреста граммов. Даже если немцы его и обнаружат, не беда.

На сегодняшнюю операцию вывели практически весь отряд — больше трёхсот человек. В основном все, кроме полусотни, залёгших сейчас рядом бойцов, обеспечивали отход после акции. Даже танк и оба бронеавтомобиля задействовали, но это на крайний случай и на последнем участке. Туда же вытащили и зенитки. Последнюю неделю немецкой бронетехники заметно в округе не было, но чем чёрт не шутит. Сунутся, получат сюрприз. Жалко было тратить снаряды на пристрелку, но куда деваться. Что особенно неприятно: немецкие пушки клинили. Одна дала перекос единожды, а другая дважды. И хотя справиться с этим было не сложно, и уже через несколько секунд зенитка снова могла вести огонь, но тенденция неприятная.

Следующие, находящиеся ближе к реке засады, уже были вооружены нашими самодельными установками из пушек и крупнокалиберных пулемётов. В целом план операции был хорош — ни я, ни капитан и прочие командиры, всё же имеющие военное образование, никаких особых ляпов не видели. И всё-таки он был сильно сложен и затратен.

С самого начала нападения на бронепоезд не планировалось — хотели только подорвать хвостовые вагоны, заложив много взрывчатки, так чтобы противник понёс большие потери от взрывов. Хоть бронепоезд и относился к классу лёгких, но две семидесятишестимиллиметровые пушки, при поддержки десятка пулемётов, покрошат нас в окрошку. Но тут старшина заявил, что есть возможность положить на бок весь поезд, но при этом скорость его должна быть не меньше пятидесяти километров в час, а высота насыпи хотя бы метр.

Место такое нашли быстро, а вот расчёт потребного количества взрывчатки приводил в полное уныние — уходило всё. Попытка сэкономить хоть несколько килограммов могла привести к тому, что остальные траты будут совершенно напрасны, потому как не удастся провести концентрацию взрывчатых веществ в районе концевых вагонов. И если броневагоны не лягут, или хотя бы, не накренятся так, что угол наклона не позволит ввести в действие артиллерию, то даже уйти будет проблематично. Не помогут и самодельные дымовые шашки. Если план сработает, и мы выведем бронепоезд из строя, то, даже устранив эту опасность, чем будем потом рвать составы?

Тут уже вмешался второй старшина. Ну, раз дал гарантию, что не позже чем через неделю взрывчатка будет, тогда да. Приняли в разработку расширенный план. Вот из-за него и пришлось поднимать весь отряд, а ведь сначала думали обойтись двумя десятками человек. Как ни считали — взрывчатки всё одно не хватало. Проблема была в том, что для того чтобы уронить весь состав, и при этом сразу хорошо ударить по хвостовым вагонам, из которых может быстро выскочить десант и занять оборону, нужно точно знать скорость поезда. Обычно он ходил не быстрее тридцати километров в час, но нам такой скорости было мало — может не лечь, а только сойти с рельсов.

Значит, надо заставить немцев двигаться быстрее. А как? Пришли к варианту, что надо напасть на один из дальних постов, тогда фашисты, скорее всего, добавят скорости, но вот на сколько? Пришлось пойти на минирование дополнительных пятидесяти метров пути, увеличив расстояние между зарядами, и молясь чтобы это не помешало, а так же отобрав у Нефёдова пять десятков миномётных мин. Это был ещё тот подвиг. Капитан стоял насмерть, пока Зиновьев снова не пообещал ему восполнить потери.

Срочность охоты на бронепоезд сводилась к тому, что немцы, а скорее всего латыши, надёжно оседлав дорогу, начали выбрасывать щупальца патрулей уже вдоль автодорог. Пара перестрелок была тому свидетельством, и хотя пока мы потерь не понесли, но это не за горами. Латышей пока сдерживало отсутствие надёжных опорных пунктов восточнее Полоцка. Пока они вынуждены были возвращаться в город, наши бойцы могли сменяться, греясь в домах ближайших деревень. Но это до поры до времени. Вчера рейдовая группа латышей ночевала в Больших Жарцах, а поутру ушла. Вот где сейчас полтора десятка врагов при двух пулемётах и трёх снайперских винтовках? Откуда знаю такие подробности? А то не понятно — от начальника волостной полиции Степана Гринюка. Вот только куда пойдут, он выяснить не смог, даже после хорошей дозы первача. Стерегутся гады.

Когда, под утро, подошли к облюбованной позиции Кошка со своими людьми уже закончил минирование и убирал следы пребывания около железной дороги. И вот теперь лежим уже скоро три часа. Холод пробирает хорошо. Встать бы сейчас да пробежаться с километр, кровь разогнать, а то пальцы ног что-то плохо ощущаются. Прислушиваюсь, пытаясь разобрать звуки боя, что должны уже доноситься слева, но ничего не слышно. В общем, так и должно быть — здесь километров пять, а из средств усиления у парней только миномёт-пятидесятка, да и то, для того, чтобы немцы алярм подняли, что по ним артиллерия работает. А вот, наконец, и дым с запада. Похоже, хорошо идёт, ходко.

Это, и правда, был бронепоезд, хотя больше и некому — до его прохода обычные составы не пускали. Скорость состава, на мой взгляд, изрядно превышала ожидаемые полсотни километров. Выругавшийся Кошка, подтвердил мои опасения.

— Не получится?

Заранее было договорено, что если задумка не удастся, уходим без боя. Но очень уж будет обидно, и как бы бойцы не посчитали, что стоит рискнуть. Дисциплина, конечно вещь, хорошая, но злоба глаза застит, могут и стрелять начать, да и в атаку сдуру ломануться. В основном, все, конечно, люди уравновешенные, но это по одному, а вот все вместе... Не даром говорят, что в группе, а тем более в толпе, человек может совершать такие поступки, о которых до того и помыслить не мог.

— Должно получиться. На нас скорость играет, вот только задние вагоны под хороший удар с минами не попадут.

Старшина замер, молча шевеля губами, то ли молясь, то ли ведя обратный отсчёт. Рука без рукавицы, лежащая на рукоятке подрывной машинки, напряглась и побелела. Рядом с ним замер помощник, держа оголённый провод около клеммы аккумулятора. Для перестраховки старшина бросил сразу две подрывных линии, благо провода у нас хватало. Цепь зарядов была соединена детонирующим шнуром. Кроме того электровзрыватели, подсоединённые к подрывной линии, стояли в нескольких местах по всей длине поезда, поэтому даже неоднократный обрыв шнура или несрабатывание части взрывателей, не скажется на окончательном результате. А вот вторая линия зарядов, которая должна была поразить сошедшие с пути или опрокинувшиеся пассажирские вагоны, и срабатывающая с минутным, примерно, замедлением, могла ударить вхолостую. Ну, или, по крайней мере, не в полную силу.

— Давай, — Кошка крикнул и вдавил рычаг. Его помощник тут же опустил провод, я даже заметил искру в месте контакта.

Под колёсами поезда мгновенно вспучились большие белые клубы — снег подняло ударной волной от распределённых по одному рельсу зарядов. Тяжёлый бронированный состав продолжал двигаться, хотя и заметно замедляя ход, одновременно кренясь на левую сторону. Инерция бронепоезда была такова, что он, с выбитой из-под колёс опорой, продолжал двигаться, отказываясь остановиться или упасть. Из-под вагонов уже летели комья мёрзлого грунта, куски повреждённых взрывами рельсов и обломки дерева, а подчас и целые шпалы. Наконец, пролетев так метров тридцать пять — сорок, первый вагон рухнул на бок, разметав по полю платформы, что были прицеплены спереди. Те, в свою очередь, кувыркаясь разбрасывали сложенные на них рельсы, шпалы и мешки с песком. Следующий вагон врезался в первый, и бортом попытался влезть на своего собрата. Инерции уже не хватило, тем более, что от удара первый опять прополз пару метров, и он замер, только слегка приподнявшись. Следующим был бронированный паровоз. Его массы хватило, чтобы сдвинуть кучу-малу ещё на полметра. Четвёртый и пятый вагоны просто рухнули на левый бок, а вот два пассажирских, имея меньшую массу, тоже заваливаясь на бок, всё же попытались запрыгнуть на последний вагон бронепоезда. Первому почти удалось, тем более, что его пихал в зад второй. Он стал налезать на броневагон, долез до половины, но вдруг соскользнул и рухнул, в нашу сторону, закрывая собой хвост бронепоезда. Последний пассажирский тоже упал на бок, но как-то вяло, без огонька.

Зрелище было просто феерично, потому все наблюдающие за катастрофой хранили молчание. Вдруг вдоль искорёженной насыпи вспухла ещё череда взрывов, только слегка задев хвост состава. Это были заряды, заложенные с замедлителем. Как и пророчествовал старшина, толку от них оказалось не слишком много.

Слева и справа от меня начали вскакивать люди. Куда это они? А, ну да, в данный момент оказывать нам сопротивление некому. Возможно, через несколько минут ехавшие в поезде и очухаются, но пока есть возможность следует сократить расстояние без предварительного обстрела. Конечно, двигаться будем по открытому полю, но раз пока не стреляют, то надо поспешить.

До насыпи было метров двести, и мы пробежали их достаточно споро. Сначала переохлаждённые и застоявшиеся, точнее залежавшиеся, члены, не давали двигаться быстро, но скоро разогревшись, мы притопили и были у вагонов не позже чем через пару минут. Поспели, как раз к тому моменту, когда первый фриц полез наружу. В вагонах творилось чёрти что — крики, стоны, ругань, вой... Вылезающий немец, увидев нас замер, а затем попытался сползти обратно. Выстрел откуда-то справа, и тот рухнул в снег.

И чего теперь с этими гансами делать? Броневагоны хотели, если не удастся вскрыть, просто поджечь, а если удастся, то сначала вытащить всё наиболее ценное, а запалить уже после, что намного предпочтительнее. С десантом же намеривались устроить бой, естественно кровопролитный, и, разумеется, для противника. Но вот противник нам так подгадил — воевать не собирается.

— Веденеев, — окликнул лейтенанта, который, так же как и я стоял и не знал, что теперь делать. — Усиль секреты на флангах. Поставь людей около входов в броневагоны, пусть пока никого не выпускают. А я сейчас с этими страдальцами побалакаю.

Подходить к вагонам было боязно, вдруг как шарахнут прямо через крышу — она и пистолетную пулю не удержит, не говоря уж о винтовочной. Пришлось блеснуть знанием немецкого языка.

— Эй, там, выходить без оружия. Раненых вытаскивайте сами. Если кто решит остаться, тех просто сожжём.

В вагонах возобновились крики, а стоны и вопли не прекращались и до того. Примерно через минуту из окна, теперь скорее люка, высунулся приклад винтовки с примотанным куском белой ткани.

— Комрады, не стреляйте. Мы сдаёмся.

Вдруг во втором вагоне раздался пистолетный выстрел, ещё один, затем автоматная очередь. Большинство стволов красноармейцев развернулось в сторону выстрелов.

— Эй, там, — из вагона кричали по-русски с заметным акцентом. — Какие гарантии?

— Гарантирую, что те, кто не сдадутся, поджарятся.

— А которые сдадутся?

— Те ещё поживут.

— Долго?

— Как получится. Тебе очень хочется понюхать, как твоя палёная шкура воняет?

— Зато кое-кого из вас, красных, на тот свет заберу.

— И много собираешься забрать, не видя куда стреляешь? А вот нам видеть не обязательно, сначала вагон свинцом нашпигуем, затем подпалим.

Могут, конечно, гранату бросить, да не одну. До бойцов добросят вряд ли, из лежащего-то на боку вагона, да через окна, а вот мне, не ровён час, достанется.

— У нас и гранаты есть.

Угу, умный.

— Как хочешь, — смещаюсь за броневагон. — Рота, приготовиться...

— Погоди, сдаёмся мы.

— Выползайте, но без шуток, — и повторил то же по-немецки.

Полезли они не быстро — катастрофа, устроенная нами, оказалась тяжёлым испытанием для хрупких человеческих организмов. Пока Веденеев следил за эвакуацией десанта, сам пошёл вести переговоры с командой бронепоезда. Из чётырёх вагонов только три были полностью бронированы, четвёртый имел только половину крыши. Во второй половине вагона её не было — там смонтировали зенитную огневую точку, состоящую из трёх пулемётов с максимовскими казённиками, на крайнем видно было клеймо тульского оружейного завода, но со стволами воздушного охлаждения. Здесь же недалеко лежали два немца. Один повизгивал, свернувшись в клубок, второй не подавал признаков жизни. Что интересно, ленты у пулемётов были не холщовые, а металлические. Они свисали из лентоприёмников, а так же валялись вокруг в огромном количестве, вперемешку с зелёными деревянными, то ли коробками, то ли ящиками.

Переговоры с запершимися внутри вагонов немцами, были более продолжительными и менее конструктивными. В один из вагонов через амбразуру пришлось даже влить пару литров бензина и поджечь, прежде чем нам было продемонстрировано гостеприимство. Всё это заняло больше получаса, после чего на вытоптанном поле, возле насыпи кое-как выстроились четырнадцать солдат и офицеров врага. Ещё чуть больше двух десятков лежали в стороне. Даже в группе, что держалась на ногах, не меньше половины имели тяжёлые травмы, в том числе и переломы. С лежачими, соответственно, ещё хуже. И это из восьми десятков, в общей сложности, что составляли десант и команду поезда.

Со стороны реки как раз приближался наш транспорт — девять саней, запряжённых лошадками, практически вся наша тягловая сила на данный момент, если не считать ещё двух, что отдали артиллеристам под сорокапятки. Н-да, куда мы теперь будем грузить всё то добро, что нам досталось? Тут одних трёхдюймовых снарядов под пять сотен, считай. Два десятка пулемётов, под полсотни тысяч патронов, да и прочего добра, до чёрта, в том числе личное оружие пленных и погибших. Нет, не утащим.

— Старшина, как всё грузить будем?

— Сам голову ломаю. Может этих привлечь? — Кошка махнул в сторону пленных. — Хотя и с ними тоже труба, половина еле стоят.

— Этих, разумеется, привлечём, — Пришлось переходить снова на немецкий. — Кто может нести груз, оставаться на месте, остальным отойти к раненым.

Кажется, те поняли, чем грозит такое разделение. Совсем молодой парень, баюкающий, прижатую к телу, левую руку, скорчил физиономия, что стало понятно — заплачет, и шагнул вперёд.

— Хальт! — боец, стоявший в охранении, вскинул автомат.

— Товарищи, — ещё один латыш. — Не убивайте.

Бухнулся на колени и пополз в нашу со старшиной сторону. — У меня мамка одна осталась, сестренки две...

Бах! Выстрел уронил его вперёд, размозжив затылок.

— Сволочь ты, комиссар, надо было тебя убить.

Этот голос я узнал.

— Видишь, как получилось. Нас убить сложно, мы не еврейские бабы, дети и старики. Тех-то сколько перебил?

— Достаточно.

— Пришло время отвечать. Груз нести сможешь или время твоё полностью уже вышло?

— Смогу.

— Значит сдохнешь завтра. Старшина, пора.

Кроме патронов и снарядов в бронепоезде нашлось множество интересных вещей, жаль не все эти интересные вещи пережили катастрофу. Обе рации были в труху, что не скажешь о телефонных аппаратах, эти выжили все. Нашли массу инструмента, был даже станок, но отвернуть его от пола можно было, хоть крепления здорово перекосило, а вот возможности утащить уже не было. Пришлось прописать ему пару ударов кувалдой. Полезным приобретением было несколько бочек топлива для внутренней электростанции, так же не обойдённой вниманием кувалды. Его мы увозить не собирались, оно будет здесь гореть. Сняли все уцелевшие оптические приборы, их оказалось немало, в том числе и орудийные прицелы. Замки с пушек тоже сняли, авось пригодятся. Подарком были полсотни килограммов взрывчатки и взрыватели.

Так как снарядов было всё равно много, то часть пустили на подготовку подрыва второй колеи. Хотя минировали только один рельс, но та колея, по которой шёл поезд, была приведена в негодность на длине не меньше двухсот метров — вторую нитку рельсов, вместе со шпалами просто разметало по округе.

Потрошение состава заняло больше часа, но попыток сорвать нам мероприятие, даже не намечалось, по крайней мере, мы не заметили. Взрыв прозвучал, когда отошли метров на триста. Кроме взлетевшего на воздух полотна железной дороги, не были обойдены вниманием останки бронепоезда. Над каждым из четырёх броневагонов взметнулся столб огня — хоть двери и позакрывали, но ударная волна от огненных фугасов, в качестве которых приспособили бочки с топливом, ненавязчиво распахнула их снова. Паровоз же окутался облаком пара. Хотя с момента крушения прошло почти два часа, топка продолжала греть воду, и теперь выбравшийся на свободу кипяток жадно пожирал снег.

Нагрузились под завязку, налегке шли только дозоры. Ближе к реке в колонну влились и артиллеристы во главе с Нефёдовым. Перераспределить нагрузку за счёт них удалось только частично — весь боекомплект они везли обратно неизрасходованным.

— Это что, всё? — капитан указал глазами на девятерых, еле бредущих под тяжестью груза, пленных.

— Половина, считай, сразу побилась, ну или добили на месте. Ещё три десятка идти не могли, тоже к Кондратию отправили. Штыками, чтобы патроны зря не тратить.

— Туда им и дорога. Кто бы мог подумать, что такое можно проделать без единого выстрела.

— Ну, положим, раз стрельнули, — вспомнил про убитого латыша.

— А, не привязывайся к словам. Ведь считали, что бой будет. Пушки тащили, миномёты, а тут, ручку старшина повернул — минус сто человек и бронепоезд.

— А ты считал, что самый интеллектуальный род войск это твоя артиллерия? Знаю, считал.

— А так оно и есть. У нас же всё по расчётам, а подрывники всё больше по интуиции действуют, это же видно.

— Не скажи, думаю, у них столько в голову вложено, что на основе опыта они принимают решения вроде как на интуиции, но на самом деле мозг всё просчитывает, но выдаёт результат, не акцентируя внимание на промежуточных расчётах. Это как с моторикой, если тебе нужно, например, быстро перенести огонь по фронту, ты же не будешь раздумывать на какой угол надо повернуть ствол, чтобы на расстоянии километра прицел сдвинулся на сто метров, а просто крутанёшь маховик горизонтальной наводки. А то и автоматически вертикальную поправишь, если там холмик какой или наоборот впадина.

— Так, но это с рефлексами нарабатывается.

— С рефлексами это к Павлову. На самом деле, все рефлексы это всё равно работа мозга, а мозг это такая штука, что даже передовая советская наука провозится, раскрывая его тайны, не одно десятилетие.

Реку перешли между Гирсино и посёлком Герой Труда. Хотя мороз ещё больше окреп, но и груза у нас прибавилось — под тяжело нагруженными санями лёд начал опасно прогибаться и трещать. Пришлось частично разгружать розвальни и перетаскивать добычу вручную. Пересекая дорогу, Захарничи оставили западнее. Здесь к нам присоединилось ещё три десятка человек, блокировавших до этого шоссе. Идти стало полегче. Жирносеки так же оставили по левую руку, хотя было большое желание заглянуть к Говорову и разжиться транспортом — хоть нас и стало больше, а следовательно поклажа каждого уменьшилась, усталость давала о себе знать.

Нарвались мы уже недалеко от дома, когда пересекали последнее шоссе. Только прошли Уляды и встретили Потапова, доложившего, что всё тихо — за полдня не прошла ни одна машина, одни местные мужики шастают по своим делам. Две засады, по два десятка человек, блокировали дорогу с востока и запада, за поворотами, и должны были присоединиться к нам, как только пересёчём трассу. Едва третья лошадка ступила на полотно дороги, как с запада ударила пулемётная очередь на два десятка патронов, после чего пулемёт продолжил бить короткими очередями. К его говору присоединились несколько винтовок. Затем винтовок стало больше, и заговорил второй пулемёт.

— Веденеев, разберись, что там происходит! Потапова возьми, он знает где его люди! Капитан, готовь миномёты. Орудия быстро перегони на ту сторону и найди позицию для них.

Перестрелка разгоралась, как вдруг к ней присоединилось, знакомое тявканье чего-то скорострельного и крупнокалиберного, по сравнению, конечно, с обычным стрелковым оружием. Очереди были по три-четыре выстрела — мы, со своих самодельных станков, такими стрелять не стали бы. Похоже, это не разведгруппа, на что втайне надеялся, а что-то более неприятное.

— Старшина, сани гони в лагерь. Бойцов разгружай от скарба, пусть чуть дальше, вместе с пушками оборону занимают. За пленными проследи — могут драпануть.

Капитан уже вовсю разворачивал миномётную батарею на небольшой полянке. Подготовился он хорошо — у него было два восьмидесятимиллиметровых и два пятидесятимиллиметровых миномётов, с приличным запасом мин. Кроме того, в сторону выстрелов уже бежал связист, разматывая за собой телефонный кабель. Хорошо натренировал. Здесь же, оставляя батарею в тылу, занимали оборону ещё полтора десятка партизан, аж при четырёх пулемётах. За дорогой кто-то тоже оборудовал позицию. Зимний лес, не слишком удобное место для рытья окопов, но бойцы усиленно долбили уже успевший промёрзнуть грунт.

В перестрелке уже участвовали несколько пулемётов и скорострельная пушка. Сколько остального оружия, понять было невозможно — треск стоял на весь лес. А вот и пошли хлопки взрывов. Так как наши миномёты молчали, то это или немцы подключили артиллерию или дело дошло до гранат.

Глянул на Нефёдова, что напряжённо сжимал в руках трубку телефонного аппарата. Видно, поняв невысказанный вопрос, он указал на меньший из миномётов и показал два пальца. Ясно. Тут же раздался зуммер, и капитан поднёс трубку к уху, выслушал, отдал команду. Через десять секунд послышался хлопок покидающей ствол мины, затем второй, и сразу два более громких хлопка. Вероятно, Нефёдов решил не держать в секрете свою огневую мощь, а сразу обрушить её на врага.

А вот и Потапов обратно возвращается.

— Григорий, что там?

— Немцы, не меньше роты. Впереди мотоциклы шли, пришлось их перед поворотом обстрелять, иначе выскочили бы на обоз. Шесть грузовиков с пехотой и танк 'двойка'.

Вот, оказывается, кто там из автоматической пушки наяривает, старый знакомый.

— Танк удалось обездвижить. Вы бы на этой стороне дороги не задерживались. Кажется, они собираются фланги охватить. Хочу с востока оставить пару человек, остальных сюда.

— Хорошо, действуй.

— Смирнов, — окликнул младшего сержанта, руководившего земляными работами. — Хватит здесь ковырять. Оставь пару человек, остальных отводи налево, надо фланг прикрыть. Пошли бойца к Фролову, вон он на той стороне окапывается, пусть правый закроют. Ракеты у капитана возьми, если что дашь сигнал, он поможет огоньком.

Блин, уже кого-то тащат, видно крепко зацепило. Пушка замолкла, уже понадеялся, что бронебойщики добили танк, но она опять заработала. Гадство! Зато заметно стихла перестрелка, похоже, наши мины делали своё дело. Миномёты то истошно молотили, то замолкали на минуту, когда наводчики меняли прицел после очередной команды капитана, и опять начинали посылать мины одну за другой.

Вот уже мимо промчался Потапов со своими людьми. Тут же послышалась перестрелка справа, куда ушёл Фролов, а через минуту слева. Ракет не было, значит, парни пока справляются. Со стороны дороги, где шёл главный бой, уже самостоятельно, пришли ещё трое, и теперь занимались своими ранами. Им помогала пара бойцов оставленных Смирновым. Казалось, бой длится уже час, но посмотрев на часы, понял, что не прошло и пятнадцати минут.

Вдруг, заметил рядом Епишева. Откуда взялся?

— Товарищ командир, меня товарищ старшина с докладом прислал.

— Короче!

— Обоз ушёл, позицию заняли, можете отходить.

— Понял. Давай вперёд, найдёшь Веденеева или Потапова. Пусть готовят отход. Сначала сюда пусть пришлют людей для эвакуации раненых. Вперёд. Сигнал отхода две зелёные ракеты.

Так, теперь Нефёдов.

— Капитан, сколько ещё боезапаса?

— Пятёрок штук тридцать, восьмёрок десяток.

— Давай на ту сторону дороги. Как дам две зелёных ракеты, вмажь на всю катушку, прикроешь отход.

Не забыть о флангах, на которых перестрелка так же стала редкой.

— Вы, — это уже паре, помогавшей раненым. — Ты на левый фланг, а ты к Фролову на правый. Отход по сигналу — две зелёных ракеты. Ясно?

— Да!

— Да!

— Выполнять!

Всё, пока командовать закончил, значит по ящику с минами в руки и бегом. За те десять минут, пока перетаскивали миномёты, интенсивность стрельбы снова выросла. Почувствовали, гады, слабину. Ещё через пару минут, ушедших на пристрелку, капитан дал отмашку, и я выпустил ракеты. Батарея снова ожила, выпуская остатки боезапаса. Вскоре крупный калибр умолк, и бойцы потащили миномёты в лес. Вместе с ними уже уносили и уводили раненых, вот и основная группа отходящих пересекла дорогу.

— Леший, — рукав полушубка Веденеева был распорот, но крови видно не было, а вот ковыляющий за ним Потапов, видно, схватил пулю или осколок. — Все ушли?

— Смирнов левый фланг держит, его не видел. Фролов на правом, но ему проще, дорогу пересекать не надо, сейчас, наверно где-то у нас в тылу.

— Тогда оставлю отделение, пусть Смирнова ждут. С патронами плохо.

Да, расход патронов за последние полчаса должен быть колоссальным. Смирнов со своими людьми показались минуты через три. Одного тащили на руках, остальные отходили грамотно — не менее двух автоматических стволов одновременно держали тыл, постреливая короткими экономными очередями. Наконец и они пересекли дорогу. За ними почти тут же сунулись трое или четверо немцев, но нарвавшись на огонь засады, и оставив лежать одну тёмную фигуру на снегу, откатились назад.

Вспыхнула перестрелка сзади и правее. Надеюсь, это Фролов держит фланг, но задерживаться всё одно не стоит — как бы не отрезали. Уже отбежав метров на тридцать, прекратил сгибаться, выпрямился, и тут что-то врезалось в дерево, мимо которого пробегал. Сверху тут же посыпался снег. Оглянулся, в древесном стволе на уровне лица, дыра обрамлённая щепками. Повезло, сантиметров пятнадцать левее и алес капут — тут никакая регенерация не поможет, если так дерево разворотило, то башке досталось бы не меньше.

Перестрелка на правом фланге нарастала. Через две сотни метров встретил Веденеева.

— Фролов? — посмотрел в сторону перестрелки.

— Да. Уже послал помощь и отделение зайти немцам во фланг. — Не стоило оставаться с заслоном.

Да сам знаю — не моя это работа, но вот как-то увлёкся. Отвечать ничего не стал. Ещё через сотню метров вышли на широкую просеку, пересекли и попали на позиции, подготовленные старшиной. Тот тоже оказался здесь. Так как сам только что получил выволочку, приставать с вопросами не стал, но потом напомню, кто должен следить за обозом.

— Где капитан?

— К пушкам пошёл, мы их там, подальше, поставили, чтобы просеку могли простреливать. Миномётчиков я отправил на базу.

— Сколько сейчас бойцов?

— Около шестидесяти, но должен ещё правый фланг подтянуться. Сколько там человек не знаю.

— Если всё нормально, то около тридцати, — прикинул численность группы Фролова, добавил отделение, пошедшее на фланг и на подмогу. — Потапов где?

— Перевязывают.

Место, где обиходили раненых нашёл быстро. Всего их было девять человек, причём трое тяжёлых.

— Григорий, немцев точно рота?

— Точно не скажу. Если ещё подкрепление не подошло, то вряд ли больше. В машину человек двадцать пять-тридцать влезет, ну, если потесниться, тридцать пять. Машин шесть, но они же ещё и миномёты с боезапасом притащили, вот я и прикинул, что рота.

— Потери какие могли понести?

— Два десятка видел.

Значит если учесть ещё и раненых, то их сотни полторы должно остаться, может чуть меньше. Да, надо будет отходить, потому как, если они танк починят, может совсем кисло выйти. К этому времени перестрелка на фланге, затихла, но раздалось несколько одиночных выстрелов с фронта. Похоже, фрицы нас догнали.

Наконец заработал пулемёт, судя по отдалённости, не наш. В ответ хлёстко ударил пушечный выстрел и пулемёт умолк. За первым выстрелом последовал второй. Всего было четыре залпа, после чего наступила тишина. Немцам явно не понравилось наличие у нас артиллерии. Так в тишине прошло минут пять, после чего в том месте, откуда стреляли пушки, послышались разрывы. Тут я уже сам понял, что это продолжили свою работу немецкие пятидесятки. Я не я буду, если Нефёдова и его артиллеристов уже и след простыл, но пусть постреляют, чай боезапас у них не резиновый.

Пользуясь передышкой наши бойцы старались побыстрей набить патронами опустошённые магазины, диски и ленты. Пока осматривал позиции, заметил несколько 'максимов' без станков. Интересно, как бойцы собираются из них стрелять? Спросил у старшины. Тот ответил, что всё одно бросать пришлось бы, так как их вытащили из саней, а на место, что они занимали, сложили патроны из переносимой людьми поклажи. Кстати эти пулемёты так же снарядили металлическими лентами.

— Не знал, что для наших пулемётов делают такие ленты, — Поделился со старшиной. — Ещё когда увидел в зенитном пулемёте, удивился. Оказывается те, что по бортам стояли тоже с металлическими.

— Эти другие. Зенитные это, так называемые, 'пэве' — пулемёты воздушные. В двадцатых ещё переделали 'максимы', для установки на самолёты. Для них и ленты сделали рассыпные, звенья вместе с гильзами на землю при стрельбе сыплются. Для пехоты такие ленты не удобны — и дорого, и набить по второму разу проблема. А то, что здесь, это обычная немецкая лента, только патроны задом наперёд вставлены.

— Зачем?

— А бес их знает, наверно по-другому не работает. Немцы те ещё затейники.

— Да, а обоз куда пошёл?

— На север.

Прямо как в анекдоте про слонов.

— А точнее?

— Просто должны отойти километра на три и занять оборону. Шёл бы снег — отправил в один из лагерей, но если погоню не стряхнём, нельзя. Вот и дал команду — закрепиться и ждать. Если не получится немчуру отвадить — так и погоним дальше, пока хвосты не обрубим. Потом вернёмся.

— Может лучше рассеяться?

— Прикидывал. Если они тоже решат за всеми разом гнаться, то толк может и выйти, а если так и пойдут по одному следу?

— Это смотря по которому. Если по самому жирному, то придут к последним пустым саням или к дороге наезженной.

Что-то давненько тишина стоит, даже миномёты замолчали. А вот и Фролов, хромает.

— Михаил, что с ногой?

— Да натрудил, пока бегал.

— Какого хрена ты вообще в такой поход попёрся, если рана не зажила?

— Нормально было, пока просто хожу. Набегался просто.

— Докладывай, потом передай командование и к раненым. Без пререканий! Им тоже помощь нужна.

— Немцев отогнали. Держим фланг. Когда уходил было тихо, вроде не накапливаются. У нас двое раненых, один убит. У немцев трое так и осталось лежать, и вроде раненых утаскивали.

— Так, госпиталь на тебе — уводи людей. Старшина, оборону держать не будем. До обоза отходим, минируем след. Кто из сапёров есть?

— Пара Крамского и я.

— Тогда соберите гранаты и минируйте. Больше вид делайте — ну, ты знаешь как противника задержать.

— Понял.

Дальше было размеренное блуждание по лесу. Пару раз Нефёдов обстреливал немцев из своих сорокапяток, пока не растворился где-то среди болот. Старшина, то догонял нас, то снова отставал, и тогда за спиной слышались взрывы и стрельба пулемёта Давыдова, чьё отделение прикрывало сапёров. Сначала немцы пытались обойти нас то справа, то слева, или срезать путь, когда мы закидывали очередную петлю, но постоянно нарывались на наши засадные группы, и похоже скоро им это надоело. Миномётчики какое-то время пытались бросать в нас мины, но скоро разочаровались или у них просто боезапас кончился. Удивительно, но самолёт так и не появился, а ведь я всё ждал этого гада.

К ночи, непонятно каким образом, капитан снова нашёл нас.

— Всё, Леший, мины только к восьмидесятимиллиметровому миномёту остались. Здесь бы, конечно, пятидесяточка больше подошла — её таскать легче.

После не такого уж и интенсивного миномётного обстрела, в один ствол много не настреляешь, немцы не выдержали и повернули назад. Преследовать их не стали — умаялись за день, да и нарваться на те же сюрпризы, что совсем недавно мы сами раздавали, не хотелось. А что сюрпризы будут, не сомневался. Да уж, денёк оказался богатым на ощущения

Глава 13.

Солнце уже давно скатывалось на запад, когда пришедший в себя народ начал собираться в моей землянке. Хотя и проспал почти шесть часов, чувствовал себя, как будто пропустили через мясорубку. Какие ощущения были у остальных, не обладающих моими способностями по восстановлению, даже не берусь представлять. Считай, за сорок часов, почти без сна, намотали километров шестьдесят, и не по гладкой дороге, а по заснеженному лесу с оврагами и болотами, да с боем. Нормально выглядели только Зиновьев с Калиничевым, да и те не слишком и свежими. А вот Жорка выглядел скорее обиженным, а нефиг было горло студить, не оставался бы 'на хозяйстве', а то гляди — без него повоевали.

— Василий, давай с тебя начнём.

— Латышей мы выследили здесь, — лейтенант указал место на карте. — Но взять не смогли, уж больно скользкие. Одного мы у них подстрелили, но и те в долгу не остались. Так что счёт равный: один-один.

— Они в город ушли, или опять здесь бродят?

— С утра в Жарцах сидели. Телефонные провода мы порезали, а рации у них нет. Брать в селе их не рискнули — людей мало, да и гражданскими прикрываются. Засели в двух избах в центре. Думаю, попробуют ночью выскользнуть.

— Сможешь помешать?

— Вряд ли. Чтобы всё село обложить рота нужна — новолуние к тому же. Захотят, уйдут, но утром след возьмём, если снег, конечно, не пойдёт.

— Леонид Михайлович, давайте теперь вы — что у нас по прошедшей операции.

— Двенадцать раненых, четверо тяжёлых, пятеро убиты. На ближайшее время вопрос по советским винтовочным боеприпасам снят — взяли почти семьдесят тысяч патронов, так же прочих около пятнадцати тысяч. Две сотни гранат. Три десятка пулемётов разных марок, четыре десятка автоматов, четыре снайперские винтовки, тридцать пистолетов. Это примерно, не до штуки, потому как часть бойцы во время боя разобрали. Некоторое количество медикаментов и перевязочных материалов. Есть пятьдесят восемь семидесятишестимиллиметровых снаряда. Так как подобной артиллерии у нас нет, можно попробовать разобрать — из фугасов извлечь взрывчатку, хотя её в них и немного, шрапнели можно использовать вместо растяжек. Взрывчатки осталось двадцать килограммов, да и то потому, что в поезде взяли. Во время боя израсходовали около десяти тысяч патронов, более ста гранат, в основном на минирование. Пятидесятимиллиметровых мин к миномётам больше нет.

— Спасибо, вы потом вместе со старшиной Зиновьевым поправьте заявку на Большую землю. Мне кажется, раз мы теперь не сильно стеснены в патронах, неплохо было бы получить диски для пулемётов ДП и ДТ, так как из-за их малого количества, мы можем использовать только часть этих пулемётов.

— Неплохо бы ещё магазинов к 'светкам' добавить, — вмешался Матвеев. — Обоймами дозаряжать медленно.

— Хорошо. Это уже частности. Виктор Алексеевич, я не совсем понял по миномётным минам — у нас же пятидесяток больше двухсот штук было. А теперь сразу кончились?

— Не совсем, — Нефёдов опять тёр свой небритый подбородок. Быстро он всё-таки обрастает. — Два миномёта с сотней мин отдали Серёгину в рейд. У него кроме тринадцатимиллиметрового пулемёта, и винтовочных гранатомётов, почитай больше ничего серьёзного и нет.

— Хорошо, значит, имеем шанс получить часть мин назад, если конечно третьей роте таскать их туда-обратно не в лом будет.

Немудрёная шутка немного разрядила тяжёлую атмосферу.

— Командир, — хрипло начал Жорка. — Сегодня немец опять летал, так Кондратьев с Тихвинским его подслушали.

Вот странно — вчера он нужен был, так не летал, а сейчас гляди — разлетался.

— Чего услышали?

— Да не нашёл он ничего.

— Калиничев, а твои костры жгут?

— Жгут.

— Значит, хреново жгут.

— А если сильней, так не поверят, что по правде.

Тоже правильно, однако.

— Ладно, может завтра заметит. А что нам расскажет наша контрразведка?

— Ведём работу, — Зиновьев вытащил из положенной на стол планшетки несколько листов бумаги. — Получил списки личного состава у товарища Кошки. Уже появились вопросы. Вот список тех, кого не стоит ближайшее время выпускать из расположения.

Список оказался внушительным, фамилий на тридцать. Как и ожидал, нашёл Клещёва.

— Как долго может идти проверка?

— Результаты будут через месяц, но каковы будут эти результаты... Вероятно, часть проверить будет просто невозможно. Например, если предыдущие места жительства находятся в зоне оккупации, а части, где они ранее служили, уничтожены или расформированы.

— И что тогда будем делать? — это уже поинтересовался Нефёдов.

— Смотреть будем по обстановке. Кроме того встретился с товарищами из Залесья. По этому вопросу я хотел бы лично поговорить с командиром отряда. Вообще, работы впереди очень много.

— А что со связью с Большой землёй?

— Я представлю вам шифровки после совещания.

Не хочешь говорить при всех, не надо.

— Ещё есть какие-то вопросы, требующие общего внимания? Нет? Тогда всех, кроме товарища Зиновьева прошу заняться своими обязанностями.

— Товарищ младший лейтенант госбезопасности, хочу напомнить, я уже заявлял, что никогда не занимался дознанием ранее, — начал старшина, когда дверь закрылась.

— А я раньше никогда не командовал партизанским отрядом. И что?

— Я не владею методиками. Если мне и удастся распознать ложь, то только очень очевидную. Подготовленного агента раскрыть, таким образом, не удастся.

— Павел, не думаю, что сейчас в отряде есть специально внедрённые агенты, кроме тебя и твоих людей. Агенту противника здесь просто неоткуда взяться. Но возможно скоро в отряде начнут появляться новые люди. Только в тех деревнях и сёлах, что мы относительно контролируем, более восьмидесяти человек бывших военнослужащих Красной армии, и это лишь те, о которых мы знаем. Некоторые из них вполне могут попытаться попасть в отряд. Сейчас не пытаются, потому что ждут окончания войны, но когда поймут, что всё это надолго... Когда до них дойдёт что Красная армия вернётся и придётся отвечать на неприятные вопросы, вот тогда они будут пытаться влиться в отряд. Может быть не в наш, может даже захотят организовать свой, но и тогда с ними придётся сотрудничать.

— Не поздно ли будет — возвращаться?

— Думаю, войны на всех хватит, и мало кто сможет от неё спрятаться. До немцев тоже скоро дойдёт. А вот как они тогда начнут действовать? Будут пытаться вести политику умиротворения — возможно так и будем здесь бегать в одиночку, начнут затягивать гайки, а то и устроят террор — получат тоже в ответ. Партизанская борьба у нашего народа в крови. И в том и в другом случае надо ждать внедрения агентов. Сложнее даже другое — могут заставить, лаской или таской, работать на себя тех, кому мы уже доверяем.

— Вот я и хотел поговорить насчёт Фефера.

— Происхождение не нравится?

— Не только. Темнит он что-то.

— В чём темнит?

— Стал его о Полоцке спрашивать, ну знакомства там, и прочее, а он крутит, явно что-то скрывает.

— Правильно скрывает. Задание у него — выйти на городское подполье. И вроде как есть намётки, но как-то всё криво там и неубедительно. Раз собираешься проверять людей, забрось-ка запросец на некоего бывшего пограничного капитана по фамилии Лиховей, имя и отчества, извини, не знаю. До войны работал где-то в системе образования в Витебске.

— Выход на подполье через него?

— Да.

— А что смущает?

— Утверждает, что взрыв в Полоцке его рук дело. Взрыв был давно, а сам он в городе, скорее всего недавно, если не был нелегальном положении конечно.

— Хорошо, сделаю. Но за Фефером, этим тоже надо последить.

— Надо — следи, только лучше лишний раз его не нервировать, задание у него не из лёгких. Что с шифровками?

— Вот две.

Так, посмотрим, чем нас порадуют. Передать данные всех военнослужащих, а так же гражданских лиц числящихся в отряде. Этим Зиновьев уже занимается. Ого, провести аттестацию на подтверждение званий красноармейцев и командиров. Интересно, как это делается? Хорошо, Нефёдова озабочу — он должен разбираться. Активизировать деятельность по уничтожению немецко-фашистских оккупантов и предателей. Будем считать активизировали. Активизировать борьбу на коммуникациях противника. Тут и да, и нет, но отпишемся что да, но если не подкинут взрывчатки...

Вторая шифровка. Вот, наконец, что-то конкретное: подготовить площадку для приёма грузов. Бла-бла-бла — костры, сигналы и прочее. Главное чтобы опять на два десятка километров не промахнулись.

— Старшина, отправь заявку на доставку грузов с посадкой. У нас тяжелораненые, они выживают, хорошо, если каждый второй, да и реабилитации нормальной здесь для них нет. Нужна эвакуация, на пустом же месте людей теряем.

— Вы же видели прошлую шифровку, там это было указано. Раз командование не может, я-то что?

— Напиши, что неплохо бы их вывезти, как дополнительные источники информации об отряде.

— Ну, не знаю.

— Пиши, может сработает. Вдруг, какой начальник захочет отчитаться, что были проведены дополнительные мероприятия по агентурной работе.

— Попробую.

До прибытия самолёта ещё три дня, но это в первом приближении, а так всё будет зависеть от погоды. Точка та же что и при приёме группы Зиновьева. Будем ждать подарков. А пока стоит к Вальтеру сходить — вчера, когда разоружали немцев, точнее латышей, заметил у них несколько интересных стволов.

Вот, как мог забыть.

— С пленными кто-нибудь работает?

— Да. Мои Либава и Гравин латышей допрашивают, а Тихвинский немцев.

Тихвинский, прямо Фигаро какой-то — везде успевает.

— Они где, в лагере третьей роты?

— Да.

— Если нужен буду, зовите. Спасибо, больше не задерживаю.

Старшина козырнул и был таков. Мне тоже сиднем сидеть смысла нет. Выйдя из землянки, увидел Байстрюка. Хотел окликнуть, но вдруг заметил, что разговаривает он не с кем-то из бойцов, а с Машей. Вот, чего я, один до мастерской не дойду? Вполне, зато, если повезёт, одной проблемой и точкой давления на усталый мозг, станет меньше.

Наш немец без дела не сидел, что, в общем-то, было для него характерно. Сегодня на подхвате у него было шесть человек, занятых, в основном, тушами 'максимов', снятых с бронепоезда. Один как раз ставили на самодельный деревянный станок, напоминающий те, что делали для крупнокалиберных пулемётов, но хлипче. Сам Вальтер занимался с зенитным строенным пулемётом. Его сняли только с половиной станка — верхней частью, потому как нижняя была наглухо то ли приклёпана, то ли приварена к бронеполу.

— Здравствуй, Вальтер. Как агрегат?

— Здравствуйте, товарищ командир, — последнее время немец перестал называть всех господами и переключился на 'камрадов'. — Надёжный, хоть и устаревший. Зато износ минимальный — из него почти и не стреляли.

— А бортовые как?

— Тоже нормальные, вот только отсутствие станков, сильно снижает их полезность.

— Станки и щиты мы вроде ещё со склада увезли, вместе с тобой.

— Да, щитов много, а те два колёсных станка и треногу уже раньше в дело определили.

— Насколько имеет смысл сейчас этими заниматься?

— Этого я не знаю. Плотники ругаются — требуют, чтобы их от работы не отвлекали. Они всё ещё лыжами занимаются. Мы, может быть, пока металлические детали подготовим, а после уже сборку станков произведём.

— Хорошо. Я чего зашёл — автоматы вчера странные заметил. Их тебе передали или как?

— Да, два 'Суоми', два французских 'МАС' тридцать восемь, и пять чешских 'Брно' триста восемьдесят третьих. Будете смотреть?

Прямо как в магазине.

— Буду.

Хоть на улице и было морозно, но лезть в тёмную землянку не имело смысла, потому Мельер вытащил три автомата, разложив их на верстаке под навесом. Первым бросился в глаза автомат, как брат, хоть и не близнец, похожий на мой ППД, причём рядом лежал почти такой же дисковый магазин.

— Это финский 'Суоми', — начал лекцию Вальтер. — Патрон стандартный Люгер, что и в наших автоматах. Свободный затвор. Оригинальная вакуумная система торможения затвора, считается, что это даёт преимущество в точности. Ничего по этому поводу сказать не могу. Достаточно тяжёл, на уровне наших тридцать восьмых и сороковых, и примерно на килограмм тяжелее вашего пистолета-пулемёта. В целом неплохое изделие, а главное не под дефицитный патрон, как вот этот 'француз'.

Лектор взял в руки следующий экспонат. Этот агрегат казался каким-то несуразным. Если бы не приклад, то он своим тонким стволом скорее напомнил бы комиссарский маузер, только увеличенный раза в полтора.

— Очень лёгкий, опять же, почти на килограмм легче вашего. Огонь только автоматический. Эффективность огня, из-за слабого патрона метров пятьдесят, максимум сто.

— Что за патрон?

— Французский трёхлинейный, но значительно слабее маузеровского, применяемого в ваших пистолетах-пулемётах.

— Патронов к нему много?

— Не знаю, мне дали шесть штук для проверки. Вы же знаете, — грустно улыбнулся немец. — Патроны мне не доверяют. Мне вообще мало доверяют.

— Ой, вот только не надо ныть. Меньше соблазнов — крепче спишь. Третий — что за чудо с сошками?

— Это как раз 'Брно'. Делают, как я и говорил, чехи. Всё тот же свободный затвор, кстати, как и у 'француза', но его можно утяжелять. Вероятно, для экономии патронов, так как при этом уменьшается скорострельность. Никогда не слышал, чтобы это кто-то делал. Расположение магазина боковое, как и на двадцать восьмом 'Шмайсере', что был у вас до того. Они вообще похожи, даже кожухом ствола. Есть сошки, для использования как лёгкого пулемёта. Не знаю, какова его эффективность в этой роли, так как использование стандартного люгеровского патрона, для пулемёта странно. Тяжёлый. Больше ничего особенного сказать не могу.

— Вот ещё чего хотел узнать — зачем ваши патроны в лентах переворачивают?

Немец, похоже, не сразу понял о чём я, но оглянувшись на бойцов, возящихся с пулемётом, смекнул.

— Разная система извлечения патронов из ленты. У нас гильзы с проточкой, а у вас с фланцем. Система захвата другая, но если ленту перевернуть, то и ваши патроны ваш пулемёт из нашей ленты нормально извлекает. Вряд ли это специально так сделали, просто так получилось.

Ну, вряд ли, не вряд ли — кто его знает. Нефёдов мне сам рассказывал, что у нас ротные миномёты специально сделаны с большим калибром, чтобы вражескими минами могли стрелять, а враг нашими нет. Когда я его спросил, почему пятидесятки так не сделали, плечами пожал. Тогда предположил, что по его логике наши трёхдюймовые пушки тоже так специально сделаны, чтобы могли немецкими семидесятипятимиллиметровыми снарядами стрелять, а наоборот нет. Тут он сначала рассмеялся, начал объяснять, почему это невозможно, но на середине объяснения сам задумался. Потом уже заявил, что может и случайно так получилось, но удобно. По этой же логике получалось, что немцы создали свой миномёт калибром восемьдесят один и ещё чуть-чуть миллиметр, для того, чтобы использовать мины британского трёхдюймового миномёта Стокса. На самом деле скорее скопировали французский восьмидесятиоднамиллиметровый миномёт, поступивший на вооружение на семь лет раньше. Короче, с этими легендами голову сломишь.

Оказалось таких баек гуляет много — народ сравнивал диаметр папиросных гильз с калибрами стрелкового оружия, тем более что и там и там есть название 'гильза', и некоторые утверждали, что папиросные фабрики специально делались так, чтобы могли выпускать патроны. Некоторые умудрялись даже, измерив всё, что попадалось под руку, подогнать под эти мифы вплоть до стаканов, бутылок и детских сосок. Много бывает всяких разных интересных совпадений.

Побеседовав с Вальтером, ещё минут десять, ушёл, загруженный проблемами нашего производственного цеха. По словам Мельера у нас не хватало всего, правда девять десятых из этого 'всего' удавалось заменить тем, чего хватало, хотя и не без геморроя. В течение следующего часа выслушал, что 'всего' не хватает у фельдшера и поваров. Но хоть накормили.

Затем, встав на лыжи, уже в сопровождении Георгия, посетил пошивочное предприятие. Ничего нового — оказалось у них этого 'всего' не хватает ещё больше. Слава богу, кое-что из этого, я видел на рынке в Полоцке. Затребовал список и тут же получил, правда, уже в процессе получения список изрядно подрос. Вот, например, зачем в швейном деле гусиный жир? Понимаю сало, хотя нет — евреи вроде его не едят. Ладно, удастся найти — будет им жир.

Встретил Цаплина, порадовался, что вот ему-то зимой, наверное, ничего не надо. Размечтался. Оказалось, что наши землянки во всех лагерях делались по временной схеме, и если сейчас, пока не навалило много снега, и грунт не промёрз насквозь, чего-то такого не сделать, то весной нас затопит. А для этого нужны люди и материалы. Инструмент, слава аллаху есть. Почему раньше не докладывал? Ах, докладывал, рапорт писал? Разберёмся!

В лагере третьей роты было пустынно. После ухода в рейд, остался только караул, который кроме лагеря охранял и полтора десятка пленных. Одного из них сейчас и выволакивали из землянки. Вид у того был непрезентабельный — с разбитого лица на снег падали ярко красные капли, из окровавленного рта слышалось мычание, вследствие чего на губах вздувались кровавые пузыри.

— Вы чего тут за опричнину развели? — спросил, не здороваясь, двух парашютистов находившихся в землянке. Один, вроде как Гравин, как раз держал правую руку в деревянной шайке заполненной снегом. — А вот это можно как самострел записать — самостоятельное нанесение себе травмы, затрудняющей дальнейшее несение службы. Что за организация процесса? Где дыба, кнут, батога? Кстати, как правильно: батога или батоги?

Эти мордовороты даже не засмущались, только пострадавший вытянул руку из снега и, неодобрительно посмотрев на сбитые костяшки, вздохнул.

— Чего молчим, вам, кажется, командир вопрос задал?

— Извините, товарищ младший лейтенант госбезопасности, проводили допрос изменника Родины.

— А чего он ещё ходит? Забили бы на хрен насмерть.

— Да чего его насмерть бить, — вмешался второй. — Пару плюх получил и раскололся до самой жопы. Мразь. Вот вы знаете, кто это такие?

— Батальон 'Арайс', или я ошибаюсь?

— Ну да, они, — Либава удивлённо глянул на меня. — А занимаются знаете чем?

— Каратели, уничтожение евреев, коммунистов, сочувствующих.

— И после этого с ними политесы разводить? Этот просто сопляк. Федор не об него руку разбил. Есть тут один — Юрис Стейнс, вот это крепкий орешек, вражина каких поискать. Про него двое других много чего рассказали, а тот не колется, говорит, фамилия не позволяет.

Фамилия? А ну да Стейнс, это же от немецкого 'камень'.

— И что интересного рассказали?

— Они такого наговорили, мы сначала даже поверить не могли. Хватали людей и убивали без всякого разбирательства и суда. Достаточно доноса, что это евреи или сочувствующие советской власти. Первые дни, говорят, собирали в кучу прямо в поле. Кормить их никто не кормил. Через несколько дней, когда люди за проволоку уже не лезли, просто приказали всех убить. Детей и раненых после расстрела штыками добивали. Потом уже и не стали много собирать — привозили, заставляли копать яму, и тут же у ямы кончали. Затем за следующими ехали. Это не люди, звери какие-то. Причём если у Стейнса забрали отца и ещё кого-то из родственников, они в основном в старой полиции работали, то у других двоих никого не трогали. Они просто пошли людей убивать. Как это вообще можно понять?

Да, похоже, сорвались осназовцы. И правда, как они их вообще не забили после услышанного?

— Так, оставить лирику. Что удалось узнать о том сколько их здесь, чем должны заниматься и прочие конкретные вещи?

— Это первая рота батальона, — начал докладывать Либава. — В роте девяносто шесть человек, ещё около десятка это командование батальона, включая самого Арайса, и хозяйственники. До конца года должна прибыть вторая рота. Им, такому количеству, дома теперь заниматься нечем. Сюда ехали, думали тоже самое будет — убийства, изнасилования, грабёж имущества, а их на охоту бросили. На нас. Пока они по мордасам ещё не получали, хорошенько, но до вчерашнего дня один труп и пару раненых уже имели. В вагоне поезда их было два десятка, так что остальные теперь, наверно, прочувствуют, куда, гады, попали.

И ещё попробуем их группу, что в Жарцах сидит, если не уничтожить, чего хотелось бы, то хорошо потрепать. Там уже минус один, надеюсь, будет больше.

— Узнали, почему так пёстро вооружены?

— Да, их вооружали эсэсовцы, говорят, что те вооружены так же.

— Да, мы с эсэсовцами уже встречались, у них, и правда, сплошная экзотика. Ещё что-нибудь говорят?

— Двое болтают о чём спросишь, только толку мало. Вон сколько исписал, — парашютист показал ученическую тетрадь заполненную почти полностью. — Всё больше описание их подвигов, но это скорее трибуналу интересно. Читать будете?

— Нет, старшине своему отдайте, — ответил и быстро вышел на воздух, дух в землянке был тяжёлый — пахло не только кровью, но и ещё смесью блевотины, мочи и прочих неэстетичных выделений организма.

В землянке, где процессом руководил Тихвинский, всё было обставлено культурней. Неприятных запахов не было, допрос, на первый взгляд, шёл корректно. Дождался пока наш юрист снял показания с немецкого стрелка и того вывели.

— Привет, Евгений.

— Здравствуйте.

— Есть чего интересного для нас?

— Не особо. Немцы у нас двух типов. Первый, это экипаж бронепоезда, среди них и единственный офицер — лейтенант. Эти ничего нужного сказать не могут — так, кое-какие сведения по железнодорожной станции Полоцка, да о дорогах вокруг. Многое мы и сами знаем. Второй, охранники и засадники, что против нас действовали. От этих толку чуть больше: рассказали о постах, засадах, режиме несения службы, но тоже ничего неординарного. Я тут кое-что записал, в том числе фамилии и звания командиров, может пригодится.

— Хорошо. Да, ты вроде летуна подслушал. Может он что-нибудь ценное сболтнул.

— Нет, кроме того что завтра опять прилетит, ему это надоело, и в этом свинячьем лесу ни дерьма не видать.

— Ладно, может завтра чего и высмотрит — Калиничев обещал.

Зал был какой-то странный. Белый-белый, но в тоже время, не светлый, а непонятно мрачный. Вокруг всё дышало какой-то опасностью, что ли. Нет, скорее предчувствием опасности, или даже не так. Вот — это было преддверие опасности, не чувство, что может что-то неприятное случится, а знание, что это неприятное и опасное Нечто уже за порогом и обязательно придёт. Вдоль стен стояли белые ели. Опять же не покрытые снегом, инеем или грязновато-белой ватой, их олицетворяющей — они были белыми целиком: хвоя, ветви, стволы... И белыми они были не только снаружи, но и изнутри. Откуда я это знаю? Ниоткуда, просто уверен, что если сломать ветку, спилить ствол или разгрызть хвоинку, то внутри они окажутся такими же ослепительно-белыми, как и снаружи.

Пол был зеркальным, но не скользким. Он будто подёрнулся изморозью, которая пробившись снизу, застыла тончайшим прозрачнейшим слоем, будто навек заморозившим эту зеркальность. А ещё вокруг было холодно. Отстранённо холодно. Сам я этого холода не чувствовал, выдыхаемый воздух не застывал моментально как в сказках, хотел даже плюнуть, чтобы проверить — не замёрзнет ли на лету, да постеснялся, но шестым чувством ощущал, что кругом стоит ужасная стужа. Задрав голову, увидел северное сияние — никогда не видел такого раньше, но судя по картинкам, это было именно оно. Вообще-то на картинах и фотографиях полярное сияние видно как бы сбоку, а это висело прямо надо мной. Оно состояло не из полотнищ, как я раньше считал, а было сплошное, только яркие сполохи прокатывались в будто бы промороженном и заледенелом воздухе.

Решил осмотреть себя. Хм, оригинальненько. Чёрные смокинг, брюки, туфли, бабочка... Задрал брючину, затем скосил глаза, оттянув борт пиджака — чёрные носки ещё ладно, но антрацитовая в искру рубашка, это по-моему перебор, прямо ворон какой-то. Ага, вьющийся.

Дзынь-нь-нь! Ого, только сейчас понял, что вокруг стояла оглушительная тишина, теперь нарушенная звуком разорванной струны. Звук шёл сзади. Обернувшись, увидел белоснежную арку в матово-зеркальной стене. А из арки всё отчетливее раздавался

шелест и щелчки с тихим позвякиванием, будто кто-то равномерно, но неглубоко вбивал в лёд тонкий шип ледоруба.

Её фигура оказалась в арке как-то неожиданно: вот только что было пусто, только нарастающий приближающийся звук, тихий, но оглушающий одновременно — и вот она уже входит в зал. Оделась она явно в противофазу мне, то есть во всё белое. Снежно-блестящее длинное, без лишних элементов, облегающее, только немного расклешённое ниже колен платье, обрамлённое понизу широким шелестящим воланом, прикрывающим открытые хрустальные туфли на высоченном тонком серебряном каблуке. Вот чем она так цокала! Короткие рукава почти не дают увидеть кожу рук, так — только совсем тонкую полоску, потому что остальное скрывают длинные атласные перчатки. Не хватает только длинного мундштука со слабо дымящейся сигаретой, но она не курит, да и терпеть не может, когда при ней это делают другие — я знаю! Странно, при её профессии, всё, что сокращает срок жизни человека, должно было бы приветствоваться, но такой у неё лёгкий бзик. В придачу к массе более тяжёлых.

Явным контрастом выделяется чёрное каре волос с косой чёлкой. Сегодня волосы выглядят нормально, хотя лака она, наверное, извела немало. А вот косметики самый минимум, даже помада какого-то телесно-розоватого оттенка. Пока она идёт, а я решил не двигаться — хоть это слегка некультурно, на мой взгляд, но сломает всю выстроенную ею мизансцену. Да, в этот раз она выглядит почти как человек, даже эта походка хищницы, которая став чуть более свободной, начнёт выглядеть вульгарно, очеловечивает её. Если бы не жёлтый взгляд рассечённых вертикальным зрачком глаз — просто светская львица на собственном приёме. Ещё портит этот образ отсутствие ювелирных украшений. Странно, второй раз подряд вижу её без ювелирки, а ведь она это дело если не обожает, то, по крайней мере, не обходит вниманием.

Сейчас она опять, как и в прошлый раз, застывает в полушаге.

— Здравствуй!

Не отвечая, она кладёт руки на мои плечи, огромные каблуки компенсирую нашу разницу в росте, и совсем слегка касается губами моей щеки. Вот тут стужа, наконец, пробирает до самой глубины внутренностей, даже сердце пропускает удар. Вот оно — чувство близости смерти.

— А можно, без твоих шуточек, Мара?

Она заразительно смеется. Наверно, так умеют смеяться только молодые девушки или даже девочки-подростки, не встречавшиеся пока с болью жизни.

— Зачем звала?

Она опять по-детски надувает губы, но взгляд уже холодный.

— А если соскучилась? Может мне внимания не хватает.

— Знаешь, привлекать твоё внимание, это как-то...

— Знаю. Не любите вы меня, не цените, не уважаете... Только боитесь. Это я не о тебе...

Она замолчала, вглядываясь мне в глаза.

— Ладно, проехали. Ты не ответил на моё прошлое предложение, а я так давно не танцевала. Я танцевать хочу, бука!

— Ты же знаешь как я танцую, а ты опять будешь пытаться вести.

— Это отказ?

— Ни в коей мере! Что я себе враг?

— То-то же! Полонез, танго, твист?

— Не умею.

— Знаю. Тогда как всегда? Белый танец — дамы приглашают кавалеров!

Зал наполнился вступительными тактами вальса. Какого? В музыке я всё же профан и Шуберта от Шумана не отличу. Мара положила руку мне на плечо, я приобнял её за талию... Первое, ещё слегка скованное движение ног, и вот уже двигаюсь в нужном темпе. Вальс это единственный танец, который, с горем пополам, я освоил на 'троечку'.

— Почему Хель, ты же его не любишь? — я киваю на промороженные ели.

— Ещё меньше я люблю шеол. Только люди, живущие в Синайской пустыне, могут представить себе преисподнюю, как раскаленную сковордку. Жуткий холод норманнов, конечно, тоже мне не сильно близок, это не родная Навь, но сегодня Хель как-то лучше передаёт сложившиеся обстоятельства.

Очередной оборот, вдруг замечаю, что что-то изменилось. Под белыми, промороженными насквозь, елями мелькнуло что-то темное. Ещё один оборот и я встречаюсь глазами с человеком. Он одет в серую шинель, почти на самые глаза надвинута характерная немецкая каска, кожа лица пепельно-серая, но глаза живые, только подёрнутые плёнкой, но в глубине их видна мука. Вот ещё один, сжимающий в окоченевших руках 'маузер' с расколотым прикладом. Следующим был офицер в фуражке с зажатым в ладони тридцать восьмым 'вальтером'. А вот это не так — боец был одет в белый маскхалат, а в руках у него была 'светка'.

— Это неправильно, — я сбился с темпа и чуть не наступил Маране на ногу. — Ему здесь не место!

— Знаю, его место в Светлой Нави, как и любому защищающему свою Родину, но старые грехи сюда потянули.

— Неужели настолько страшные, что защитник родного очага может попасть в Хель?

— Он отрёкся от Рода!

Да, это грех страшный — лучше убить, чем отречься.

— Может раньше он и был слаб, но сейчас искупил, неужели Род за него не просил даже? Не простил?

— Они простили, но это не значит, что простила я. Пусть осознает.

— Потом отпустишь?

— Будет сильным — отпущу, сломается — останется здесь. Даже этим, — она кивнула в сторону офицера. — Далеко не всем здесь место, но отвечать придётся. Да, кстати, у тебя есть полтора десятка их — тебе не нужны, отдай.

— Ты же знаешь, я не практикую жертвоприношения.

— У тебя на них свои виды?

— Нет никаких видов.

— И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?

— Нет, наверно они умрут, но жертвоприношением это не будет.

— Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.

— Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.

— На войне неверующих не бывает.

До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер готовясь к очередной волне стужи, что скуёт тело, но губы поцеловавшие щёку были просто холодные. Она усмехнулась, ещё раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.

Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, всё плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров — снег забился в глаза.

Дзынь-нь-нь!

Глава 14.

Через три дня воздушная бандероль не прибыла, сколько не жгли мы костры, и не молили небо, прислушиваясь и надеясь услышать звук моторов. А на следующий день пошёл снег и сыпал ещё три дня. К концу этого снегопада вернулись все группы, отправленные на задания. Да, латыши из Жарцов всё же ушли, правда, оставив ещё шесть трупов, два из которых были явно не нашего приготовления — очень походило на то, что раненых добили свои же.

Подрывники, что ходили на запад отчитались о двух подорванных составах, после чего их как зайцев стали гонять по лесам и полям. Больше по лесам, конечно, но ничего — убежали, даже ни одного раненого.

Третьей роте так не повезло — шестеро погибших и полтора десятка раненых. При этом Серёгин божился, что сами положили не меньше роты, позже, правда, согласился на два взвода, но на этом уже стоял насмерть. В конце концов, ему надо было как-то оправдать перед Нефёдовым половину боезапаса миномётных мин, которые на базу не вернулись. Ещё не меньше двух десятков требовали записать на себя те бойцы, что оседлали северное шоссе, это кроме шести уничтоженных автомашин. После одного удачного налёта на автоколонну, им больше похвастаться было нечем, потому как тоже дальше только в прятки играли.

Что характерно, и те и другие, представили доказательства в виде трофейного оружия и личных документов, и хотя не в полном объёме заявленного, потому как если убегаешь, то сложно обшманать преследующего тебя врага. Командование, то есть я, вспомнив о том, как то ли Суворов, то ли Румянцев, после сообщения адъютанта, что на поле боя насчитали тридцать тысяч убитых турок, заявил: 'Пиши пятьдесят — чего их бусурман жалеть', тоже пошло навстречу пожеланиям. Так что три взвода немцев попали в списки покойников, вслед за ещё четырьмя пущенными под откос эшелонами. К сожалению только два из них шли на восток, но рвать надо обе нитки, дабы не облегчать гитлеровцам жизнь.

Наша железка, теперь мы привыкли её называть 'нашей', опять стояла. Только фашисты восстановили полотно, после катастрофы бронепоезда, как тут же навернулся порожняк, которым немцы пытались проверить готовность пути. Жаль конечно, что порожняк, но наше дело парализовать движение, что у нас вполне получалось.

Прошедший снег одновременно и облегчил нашу жизнь, засыпав старые следы, на которые могли ориентироваться каратели, так и усложнил её — новые лыжни пробивать тот ещё труд, хотя казалось бы, чего там. Зато теперь, нащупав пути по зимнему лесу, бойцы прокладывали лыжни уже не абы как, а таким образом, что они периодически сливались в охраняемые пулемётными засадами узлы, после чего опять вольготно разбегались. На эти засады мы возводили некоторые надежды, хотя дежурство там, было одно из нелюбимых у бойцов — холодно, к тому же не покуришь и не поболтаешь. Один плюс — кормили засадников хорошо, не хуже разведки.

Накрывалось и моё путешествие в Полоцк — нашими трудами движения по автомобильным дорогам почти не было, если не считать редких розвальней местных жителей. Потому, пока дорогу хоть как-то не накатают, гнать гружёный лесом обоз, желание у Борового отсутствовало — не хотел зря скотину мучить. Не помогло даже уговаривание Фефера, тому очень хотелось отправиться в город. Происходило ли это желание из-за полученного задания или имело больше амурное свойство выяснять не стал — какая в конце концов разница.

Наконец снова получили шифровку, требующую приготовиться к прибытию груза. Ну, хоть в этот раз повезёт?

Была уже почти полночь, дрова в прогорающие костры забросили по третьему разу, когда удалось расслышать, где-то на самом краешке слухового порога, нехарактерный для ночного зимнего леса гул. Остальные, собравшиеся на поляне, не реагировали. Подозреваю, что слух у меня получше, тем более что считай неделю его не нагружали звуки выстрелов. Прошло не менее полуминуты, как Георгий вдруг встрепенулся.

— Командир, слышишь?

— Да. Теперь бы он опять чего не напутал. Эй там, у костров, подбросьте веток потоньше, да готовьтесь бензинчика плеснуть.

Костры были выложены сильно вытянутым с запада на восток ромбом, да ещё с пятым ровно посередине. Такой вариант решили применить после неудачной прошлой высадки, всё-таки треугольник выстраивают три костра почти всегда, реже он бывает равносторонним, но и такое расположение не чудо.

Самолёт прошёл чуть левее, хотя понятие 'чуть' тут явно относительное — по звуку определить нелегко, но расстояние явно стоило считать в километрах, вот только воздушный наблюдатель из меня никакой. После чего звук пропал. Наши ряды покрыло полотно уныния, но не прошло и десяти минут, как знакомый гул послышался снова, и в этот раз самолёт, похоже, шёл прямо на нас. Пролетел он прямо над головой и начал удаляться, но вдруг звук слегка сменился, и, вроде бы, расстояние прекратило увеличиваться.

— Фу-у-у, — выдохнул Кошка. — Кажись, на круг пошёл.

Так оно и было. Забрав чуть севернее, самолёт снизился и уменьшил скорость. В этот раз он прошёл низко, хотя увидеть его всё одно не удалось, после чего удалился на восток.

Искать в зимнем ночном лесу сброшенный на парашютах груз, то ещё скажу удовольствие. Из шести обещанных тюков за ночь разыскали три. Слава ВКП(б), оставшиеся три так же были найдены утром, причём один буквально в двухстах метрах от поляны, вольготно висел себе на дереве.

В лагерь возвращались тяжело гружёными — тюки пришлось петрушить на месте. В двух была взрывчатка — тол в шашках по двести и четыреста грамм. Ещё в двух медикаменты — на такое мы даже не рассчитывали, хотя основное место и занимали перевязочные средства, но и лекарств хватало. В оставшихся двух были гранаты, в основном 'тридцать третьи', но и два десятка 'фенек' положили, четыре ленты по пятьдесят патронов к ДШК, аккумуляторы к рации, различные средства взрывания, шесть ППШ с запасными дисками, четыре ящика патронов к ним, три десятка дисков к ДП и полсотни магазинов к СВТ. Отдельно лежали тщательно упакованные прицелы к сорокапяткам, снайперские прицелы, полевые бинокли и аж целых тридцать компасов, вместе с толстой связкой карт.

— С почином нас, товарищи, — радость от такого предновогоднего подарка распирала всех присутствующих. — Думаю, теперь дело пойдёт.

Пришли уже после обеда, но нас не обделили — накормили по норме разведки. Разведка сегодня тоже отличилась: Епишин, по наводке Гринюка, заманил группу латышей, в составе шести человек в засаду, ту самую — узловую. Одного даже взяли живым и кое-чего успели поспрашивать, но две пули в живот, это не лечится. Хотя и лечить его никто не стал бы.

Хорошее настроение царило до самого вечера, пока под ночь очередная группа не вернулась, притащив один труп и двоих раненых. Этих ребят подстерегли в районе Белого озера и сразу открыли огонь. Не стали пытаться, как группу Епишина, выследить, вероятно понимая, что идущие на запад бойцы, возвращаться будут не скоро и не той дорогой. А может просто пытались нанести нам урон, не мудрствуя. Ничего хорошего, из подобного обмена ударами, вынести нам не удастся — фашисты могут спокойно менять нескольких своих прихвостней на одного нашего бойца, и при этом будут в выигрыше.

Ежевечерние совещания стали у нас уже нормой. Сегодня главной темой была выработка противолатышской тактики. Устроенный мозговой штурм был для Зиновьева в новинку, но и он постепенно втянулся, предложив несколько интересных решений. И хотя тактику засад признали разумной, но шесть десятков человек сидящих на морозе вблизи лагеря это одно, а вот расширение такой сети съедало весь личный состав, даже при двукратном удалении постов — площадь, а значит и наличие лазеек увеличивалось не вдвое, а многократно.

— Калиничев, кровь из носу выясни пути их выдвижения из города и опорные узлы на местности. Караулить их надо близко к местам отдыха, там их пути выдвижения как на ладони будут. Правда, они тоже могут засады посадить, но, надеюсь, мы их хоть немного, но проредим. Когда к ним вторая рота подойдёт, если ещё не подошла, совсем кисло будет.

— А может всё таки рвануть их прямо в городе? — нашему осназовцу очень хотелось нашуметь по-крупному. — Взрывчатка теперь есть, да для такого дела ещё пришлют. Такое донесение накатаю, что нам приказ спустят и любые ресурсы, только бы этих гадов чухонских грохнуть.

— Вот только этого не надо, — поморщился Матвеев. — Нам ещё невыполнимых приказов на шею не хватало.

— Это ещё почему невыполнимых? Вполне даже выполнимых.

— Смотри. Во-первых: мы не знаем их места расквартирования. Хорошо, узнаем — кое-какая агентура в городе есть, — старший сержант покосился в мою сторону. — Может даже сможем протащить взрывчатку и заминировать, что, в общем, сложно сделать в отношении охраняемого, и охраняемого хорошо — всё-таки сами себя сторожат, объекта. К тому же один взрыв в городе уже был, и немцы, уж наверняка, меры приняли. Ладно, считай, сделали. Но тут появляется во-вторых: сколько этих латышей там будет? Они же все здесь, вокруг бегают. Единственный вариант — подгадать, когда вторая рота приедет, этим минимум день-два на расквартировку дадут. Но это, как говорит командир, фантастика и полный анриал — не факт что вторую роту разместят вместе с первой, да и беготня там будет такая, что незаметно хрен подлезешь.

— Примем вариант к рассмотрению, — взял слово сам. — Если, и правда, анриал, то бросим дезу гансам. Пусть копают в другом направлении.

— Тогда травануть их, — не унимался Зиновьев.

— Можно у Геращенко, конечно, поинтересоваться, — это уже Кошка решил обломать кровожадного старшину. — Но не думаю, что у нас есть сильнодействующие яды отсроченного действия, да ещё без вкуса и запаха. Да и как их травить — большую коробку конфет им прислать?

В конце концов решили, что кроме обычной работы на местности, надо активизировать и деятельность в городе и активно искать слабые точки 'Арайса'. Сейчас это был наш главный противник, но не факт что это продлится долго — мы начинали терять инициативу. В наших условиях это начало конца. Крупных лесных массивов здесь нет — если начнут зажимать придётся уходить. Крупные леса есть севернее, восточнее и южнее, но уйдя туда, мы потеряем базу. Было бы нас человек тридцать, то особых сложностей не вижу, но четыре с половиной сотни... Да и не верю, что получим разрешение на отход, мы теперь считай люди подневольные, и пока делаем как нужно хозяевам, нас особо пришпоривать не будут, а вот если начнём налево смотреть...

Сани шли тяжело — снег на дороге за прошлые дни хоть и прибили, но нормально накатать тракт этой зимой вряд ли выйдет, уж мы постараемся. Да, уже зима. Немцы под Москвой выдыхаются. Наши отбросили их от Каширы и Тулы. Похоже, пружина сдавлена до конца и уже пытается распрямляться в обратном направлении. Внешнее давление ещё пока не даёт этого сделать, но если наши войска приложат ещё усилия, а они, уверен, приложат, то отдача может быть сильной — так что хлестать из всех дыр будет.

Розвальни опять тряхнуло на очередном промёрзшем сугробе, они опасно накренились, из-за наваленных сверх всякой меры досок, нас потянуло в сторону обочины. Ещё чуть-чуть и завалимся. Пришлось спрыгивать и упираться, уже, наверное, раз десятый за время пути. Всего в нашем северном караване двенадцать саней. Десять везут брус и доски, остальные всяческие обрезки, горбыль и прочие дрова. Кроме того среди груза заныкано ещё кое-что интересное. Надеюсь, немцы не найдут, потому как умирать нам рановато.

Вот и город. Бумажка от Мезьера сработала как надо — пропустили без шмона, даже без взятки. Мы же не просто так катаемся, а по большой государственной необходимости — снабжаем, можно сказать, Рейх, чтоб он сдох, ценным стратегическим материалом. Вот кому, интересно, сейчас здесь брус и доски нужны? Фрицам сейчас шмотьё тёплое нужно, вот чего они от нас хрен дождутся. Решили, козлы, войну до морозов закончить? Получите и распишитесь. Что, шелупонь европейская, подпрыгиваешь и ручонками себя по бокам хлещешь, холодно? То ли ещё будет. И древесину эту, что мы везём, вы всю в печах сожжёте, и больше от неё толку, надеюсь, никакого не будет. А если куда и пристроите, то лес этот осенний, сырой, сгниёт за милую душу.

Обоз загнать во двор целиком не получилось, да оказалось что и не надо. Мезьеру нужны были только дрова, которые он и получил, а пиломатериалы договорились сгрузить на другой склад уже завтра. Нам тоже кое-что надо перепрятать, а ночь для того самое лучшее время.

— Что с 'железным' пропуском на выезд? — сходу в лоб огорошил интенданта, показывая пачку марок. — Нужно, чтобы ни одна ваша немецкая собака нос не совала, не говорю уже о латышских.

— Это не так просто.

— Было бы просто, уже весь город вывез давно.

— Я приготовил специальное письмо, с ним надо пойти к сельскому бургомистру района. Он выпишет пропуск, а я его завизирую в комендатуре.

— Меня к нему пустят?

— Конечно. Покажете письмо, скажете, что от меня к господину Лиховею, он всё сделает.

— К кому? — я аж оторопел.

— Возможно, я неправильно назвал фамилию, они у вас сложные, но кажется, да — Лиховей.

Охренеть, не встать.

— Не помню такого.

— Он неделю как назначен. С нами он почти не пересекается по служебным делам, но вы, русские, должны от него разрешение иметь.

— А белорусы?

— Ну да, я и говорю.

Вот чухонец европеодообразный, ни знания местных реалий, ни юмора не на грош.

— Хорошо, что есть ценного, за что стоило бы деньги платить?

Немец сунул мне приличный список. Так, полюбопытствуем. Это не то, это тоже, это совсем хрень какая-то...

— Ты чего мне пихаешь? Я тебе чего прошлый раз говорил? Медикаменты где?

— У меня их не бывает...

— А на кой чёрт мне эти лопаты, топоры, котлы и велосипеды? Где тёплая одежда? Или скажешь что это тоже не к тебе?

— Да, этим занимаюсь я, но у нас и так мало... Мы и на четверть не покрываем требования Вермахта...

— Значит, не будешь покрывать на одну восьмую. Я ведь знаю, что полученную овчину вы перерабатываете тут же в городе и шьёте одежду.

— Только начали...

— Вот поэтому мне нужно двести тулупов. Не понял? Двести меховых шинелей.

Интендант даже не побелел, а скорее позеленел.

— Но... Вы... Там всего пошили чуть больше ста... Всё уже учтено и подготовлено к отправке!

— Знаешь, насколько мне это по... ты не поймёшь. Короче, с тебя сто тулупов.

— Вы не в своём уме!!! Я же объясняю — всё учтено, упаковано, выписаны документы...

— Пожар устроишь, мне тебя учить что ли? Кто у нас интендант?

На Мезьера было больно смотреть.

— Ладно, сколько сейчас сможешь?

— Двадцать... двадцать пять.

— Хорошо, остальное потом. Что ещё есть, шапки, валенки, тёплое бельё, может что-то вязаное?

— Шапок нет, есть валенки, но немного, белья тоже нет — всё сразу на фронт идёт, даже гарнизону ничего не дают.

— Что есть из калорийных продуктов, напитков — чай, кофе, шоколад? Только не эрзацы.

— Нет ничего. Ну, то есть совсем немного. Есть спирт, вот его много.

Самогон у нас у самих есть.

— Откуда много спирта?

— Так завод в, как его, вот, — немец ткнул в висевшую на стене карту. — В Запрудье.

Странно, вроде недалеко, правда, за речкой и железкой, что неудобно, но во вполне досягаемой зоне. Почему не знаю?

— Что, крупный завод?

— Нет. Всего двенадцать тонн спирта с него получили.

— Угу. Напишешь, что про него знаешь. Теперь давай конкретнее по списку — это всё что у тебя есть или что-то припрятал?

— Всё, зачем мне что-то прятать?

— Откуда я знаю зачем? И ещё я не понимаю, зачем мне за это платить?

— Но вот же. Смотрите: сахар, соль, маргарин, мука, кроме того есть ещё пайки.

— Видел я эти пайки. Одно дерьмо там, кроме консервированного фарша, да и он дерьмо — там мяса и наполовину нет, одни эрзацы.

— В Рейхе тяжёлое положения, немецкий народ и так отдаёт армии лучшее.

Лучше бы ваш немецкий народ сдох сразу за своей армией. Говорить этого не стал, но, похоже, немец и так догадывался о моих мыслях.

— Ладно, давай продукты и керосин, бензин тоже пойдёт, только бочки должны быть из-под керосина.

— Переливать?

— Они, небось, только маркировкой и отличаются? Тогда просто перерисуй значки, но осторожно и аккуратно. К завтрашнему дню успеешь? Отлично, завтра и загрузимся.

— А что насчёт денег?

— Скажешь сколько, только не наглей. Я тебе доверяю.

Ага, так доверяю, что словами не выразить. Он это тоже понимает и, надеюсь, сильно хаметь не будет.

Теперь куда — в госпиталь, на рынок или к нашему хитрому Лиховею, который то ли предатель, то ли подпольщик, то ли и то, и другое вместе взятое? Лучше, наверно, бургомистра навестить.

Доступ к телу нового сельского главы получил без проблем. Секретутка в очках, только увидев письмо от интенданта, сразу предложила пройти. Вот и он — больной зуб. Мужику на вид лет сорок пять, может чуть больше. Редкая с большими залысинами шевелюра, на крупной голове, и внимательный взгляд через пенсне.

— Здравствуйте, господин бургомистр. Мы тут для господина Мезьера древесину заготавливаем, пиломатериалы, значит, и прочее. Он мне тут документик выписал, но нужно и от вас автограф с печатью, ну и прочее прилагающееся.

— Откуда дровишки?

Хотел ответить, что из лесу, вестимо, но решил пока не нарываться.

— Из Залесья, пилорама у нас там.

— Лес-то, небось, сырой?

— Нет, нормальный лес. Сыроват, конечно — его же, либо сушить, либо в конце зимы валить, а сейчас вон, только начало. Но раз новая власть требует...

— А вы и рады стараться — вам всё одно какая власть, лишь бы напакостить.

— Зря обижаете, господин хороший, та власть — советская, много чего плохого людям сделала, а от этой мы пока зла не видели.

— А тебя-то чем обидели? Ты, я гляжу, не крестьянин — городской, небось, ещё и студент.

— А вот рожу мою жёлтую видите — бандиты, что партизанами себя кличут, всё нутро мне отбили. А немцы меня в госпитале лечат, недорого.

— Хорошо, давай свои бумаги.

Читал он долго — понятно, что немецкий знает, но видать не очень хорошо.

— А почему написано, что разрешён вывоз из города грузов с армейской маркировкой?

— Так господин Мезьер с нами расплачивается вещами со складов, те которые немцам самим не нужны или, там, испорченные какие.

— А почему не деньгами?

— Кому эти бумажки сейчас нужны. Пока, глядишь, ходят, а как Москву возьмут, другие деньги выпустят, а советские могут и отказаться менять. Придётся как керенками — печи топить, да сортиры обклеивать. Оно нам надо?

— Хитрые вы жуки, а кто из вас хитрее — вы или Мезьер, ещё поди разбери. Ладно, получите бумагу — завтра заходи, страдалец, всё будет.

— Спасибо, господин бургомистр, за нами не заржавеет. Мы отношение понимаем — когда к нам хорошо, то и мы в ответ со всей любовью. Сальца завтра занесу. Времена сейчас небогатые, так что не обессудьте — не много.

— Неси, болезный, неси. Что в карман — то не из кармана.

Хитрый мужик, не очень он, похоже, в кривляния мои поверил. Да и намекнул довольно толсто, что лажу мы фрицам, под видом пиломатериалов, гоним. Интересно, какое продолжение завтра будет? А когда я про Залесье сказал, он напрягся, значит, Аня про Фефера ему уже сказала. Конечно, может у него и ещё что с Залесьем завязано, но шанс невелик. Теперь до базара стоит прошвырнуться.

Сегодня на рынке было пустовато, в связи с чем в роли смотрящего хватало одного Клеща. Купив, кулёк семечек, немного поболтался среди продавцов и редких покупателей, а затем, поймав взгляд уркагана, кивнул в сторону выхода. Уголовник догнал меня в переулке.

— Чего надо, 'мусор'?

— Со старшим побазарить.

— На тему?

— Огнестрел.

— Какой, сколько?

— Это со старшим.

— Хорошо. Видишь третий дом справа? Постучишь, скажешь, ляльку повалять хочешь. Ляльку сам выберешь — там их несколько, только валять её подожди. Где-нибудь через полчасика пахан подвалит, как с ним поговоришь, так и оторвёшься — Клещ хохотнул. — Если чего путного скажешь, то и платить не придётся — будет тебе от нас подарок.

Дверь приоткрылась практически сразу после первого удара — баба, что выглянула в щель, вероятно, давно заметила мой интерес, и приготовилась заранее.

— Я от Клеща.

— И чё?

— Сказал, что девку можно получить.

— Заходи.

В плохо освещённой и грязноватой комнате на продавленном диване и скрипучих стульях сидели шесть представительниц древнейшей профессии. Н-да, зрелище не то чтобы отвратительное, две были явно ничего, а тусклый свет скрадывал непрезентабельность облика остальных, но неприглядное. Одеты данные дамы полусвета, несмотря на свежесть, если не сказать холод, в помещении, были весьма скудно, что, впрочем, особого шарма им не придавало.

— Ну, чего встал — глаза разбежались? — баба мерзко заржала, а пять жриц любви поддержали её, подхихикивая. Только одна, девушка лет двадцати, не приняла участия в веселье, всё также продолжая отрешённо глядеть перед собой. Вначале я хотел вообще отказаться от выбора, но что-то меня будто подтолкнуло.

— Вон ту.

— Зря, — баба поморщилась. — Доска доской, активна, как старый матрас. Не угодит, а мне Клещ предъяву выставит. Если на молоденьких так тянет, вон Клавку возьми — она не сильно старше, зато фору любой даст. Две кровати уже поломала.

Девицы, кроме одной, уже ржали в голос, особенно старалась сватаемая мне Катька.

— Нет, ту хочу.

— И хрен с тобой — хозяин барин, только Клещу не жалуйся, что не предупредила. Жулька, забирай клиента.

Девушка встали и пошла в тёмный коридор, не обращая на меня внимания, даже не удостоверившись, иду ли я за ней. Хотя по скрипу плохо подогнанных досок пола, понятно, что необходимость визуального контакта невысока. Лестница, что обнаружилась в конце коридора, оказалась ещё более скрипучей. Наконец мы добрались до небольшой клетушки, метров пять квадратных, в основном занятой большой кроватью, застеленной несвежим, даже на вид, бельём.

— Как хотите — со светом или без?

Света, и правда, в комнатушке было чуть. Промолчал, проверил на крепость стоящий здесь же стул и сел.

— Раздеваться? — девушка потянулась руками к шее, явно намереваясь снять скудную одежду, состоящую из какой-то невзрачно-серой тряпки без рукавов, и мешковатой юбки чуть ниже колен.

— Сядь.

Та послушно села на кровать, как-то моментально обмякнув.

— Чего это тебя бабища собачьей кличкой кличет?

— Имячко мне такое родители подсуропили.

— Жулька?

— Джульетта.

Да уж, хорошо что не Лолита. Но для провинциального бардака самое оно.

— Не врёшь?

— Могла бы свидетельство показать, если бы эти не отняли.

— Чудны дела твои. А родители где?

— Нету.

— Умерли?

— Может и умерли.

— Лет-то тебе сколько?

— Шестнадцать.

Охренеть, при хоть и скудном, но лучшем чем внизу свете, я бы ей дал уже не двадцать, а скорее лет двадцать пять, несмотря на худобу, а может и благодаря ей.

— И как сюда умудрилась попасть?

— Детдом закрыли, как жить не знаю, а тут 'добрые люди', чтоб они сдохли. Вот — помогли.

— В детдом как попала?

— Родителей в тридцать восьмом арестовали.

— А родственники?

— У отца никого не было, он сам из приютских, а тётка по матери сказала, что им самим жрать нечего. Они с матерью друг друга не любили.

— Здесь били?

— Нет, сказали или здесь 'работаю' или в Германию поеду.

— Решила что здесь лучше?

— Не знаю, может и не лучше, но хоть дома.

Дальше сидели молча. Девушка, видя моё безразличие, форсировать события не намеревалась. Через полчаса явился Фунт.

— Пошла вон! — подождав, когда быстрые шаги стихнут, Фунт обратился уже ко мне. — О чём хотел говорить?

— Рядом никого? — указал взглядом на стены клетушки, хотя последние полчаса не слышал оттуда ни звука.

— Чисто.

— Есть огнестрел. Не наш и не немецкий.

— Это как?

— Три чешских пистолета, два французских, и бельгийский. И два французских автомата с приличным количеством патронов. По патронам важно, потому как стволы под два разные вида патронов — ни наши, ни немецкие не подходят.

— Сколько патронов?

— Французы все под один патрон — этих сто шестьдесят, остальное под другой — тех только пятьдесят восемь.

— А ещё достать?

— А хрен его знает — может удастся, а может облом, но если получится, то по любому дорого.

— Отчего?

— Поставщик больно много хочет.

— И сколько он хочет?

— Килограмм. Золота.

— Ты где такие цены видел?! Да в эсэсэрии наган можно было за полтинник взять!

— Вот и возьми, чего тогда людей напрягать.

Цену, что естественно ставил с запасом, чтобы было откуда падать. Думал, опустит меня граммов до двухсот-двухсот пятидесяти, но либо недооценил свои способности, либо стволы бандитам позарез нужны были. Моё предложение о возможном отказе от автоматов Фунт отмёл сходу, потому торговались за всю партию. Предложение отказаться от части патронов тоже не прошло. В конце концов, сошлись на четырёхстах граммах. Второй акт скандала начался, когда я потребовал учитывать чистый вес золота, но прошёл он достаточно вяло, похоже, урка понял, что за мной, и правда, стоят серьёзные люди желающие хорошо заработать. Вот и славненько.

До вечера, то бишь комендантского часа, время было — договорились встретиться здесь же через час. С собой решил взять Борового с Глуховым, чисто для подстраховки — в бардак заходить не будут, но на всякий разный на шухере постоят.

Разложив в той же комнате, на брошенной поверх постельного белья дерюге, стволы, сам занялся приёмкой золота, пока приведённый Фунтом человечек проверял оружие. 'Жёлтый дьявол' в основном был представлен в виде дешёвой ювелирки, среди которой встречались изделия с вывороченными уже камнями. Весы представили в ассортименте, и хотя на глаз определить пробу золота и не мог, но похоже обдурить меня не пытались. Кроме украшений, вероятно у урок этого лома не хватило, присутствовали и шесть 'сеятелей', царских червонцев не было, но и эти, в общем-то, полная весовая копия.

— Что за стволы такие чудные, мил человек, браунинг девятьсот десятый узнал, а остальное? — обратился ко мне не представленный знаток оружия. Видно не сильно большой знаток. Война, однако — кадровый голод. Пришлось вспомнить лекцию Вальтера, да и пересказать своими словами.

— Это, чешский, модель тридцать восьмого года. Под тот же патрон что и браунинг, девять миллиметров 'короткий'. Патрон слабее, чем немецкий штатный девятимиллиметровый, поэтому в войска не пошёл, хотя чехи его для своей армии делали, взамен двадцать четвёртой модели. Не успели — всё немцам досталось, а те их уже во всякие вспомогательные службы пихают, ну а оттуда они понятно и расползаются. У французов, что у пистолетов тридцать пятой модели, что у этих уродцев автоматических, патрон свой, но уже трёхлинейный. То, что они слабыми считаются это полная ерунда — вам же не полевые сражения вести, а на короткой дистанции слабая отдача и повышенная надёжность важнее.

— И откуда ты это всё знаешь? — человечек продолжал сверлить меня взглядом.

— Немец знакомый просветил, — как на духу ответил чистую правду, что тот видно почувствовал, повернул голову к Фунту и кивнул. — А что по патронам, ещё сможешь достать таких редкостей?

— Смогу, — и сейчас убеждения в моём голосе хватало. Ещё бы ему не хватать, патрончики-то я специально придержал. — Но, как и предупреждал — дорого.

— Это уже не моя забота, это пусть с тобой пахан разбирается.

Спец собрал стволы в потёртый фибровый чемодан и ретировался.

— Ну что, Фунт, стволы ты получил, насчёт патронов я тоже договорился — теперь мне бонус положен.

— Что, лялька приглянулась, решил всё-таки завалить, а денег жалко? Бедный? Вроде не плохой куш взял. Ну да ладно, я сегодня добрый.

— Догадливый ты человек, Фунт. Точно, хочу я девку, только насовсем.

— Тю, так не пойдёт, хочешь — покупай. О цене, думаю, договоримся — хочется мне червонцы назад вернуть.

— Ты человек умный, сам подумай — ну на фига она тебе? Мадам ваша сказала, что толку от неё чуть, да ты и сам ей в глаза глянь — она того и гляди либо руки на себя наложит, либо клиенту морду расцарапает, а то и вам кому нож сунет. Вам оно надо?

— А ты что жалостливый? И кого больше пожалел, нас или её?

— Её конечно. Да и вас заодно — патронов можно и тридцать штук достать и сотню, тут уж как сложится, а иногда, знаешь ли, и одного патрона может не хватить.

Бандит задумался, похоже, мой шантаж ему не сильно понравился. Как бы я на свою пятую точку не получил проблем из-за непонятной мутной девчонки, которой я по любому счёту ничего не должен. Кроме одного — чисто человеческого счёта. Откуда-то выплыла фраза: делай добро и бросай его в воду.

Вообще-то, я считаю, что любые обязанности человек берёт на себя сам. По сути, никто никому ничего не должен, до тех пор, пока сам себя не сделает должником. Именно поэтому мужик идёт на смерть 'за Родину', а женщина ухаживает годами за парализованным отцом, забыв про карьеру и личную жизнь. И даже после этого человек не может от других чего либо требовать, уповая, что он здоровье за Родину угробил и теперь она ему должна. Потому что пресловутая Родина это не нивы и леса, а люди здесь живущие, а они сами берут на себя обязательства перед другими. Но уж если взял — сдохни, но выполни. Иначе никак!

— Хорошо, — видимо Фунт прикинул расклад к носу и решил на обострение не идти. — Но патронов должно быть не меньше ста.

— Там уж как получится, но я своему карману не враг.

Спустились вниз. Фунт подошёл к мадам, сказал ей несколько слов и, не прощаясь, вышел. Баба зло посмотрела на меня.

— Жулька, собирайся! С этим пойдёшь! Совсем собирайся — с вещами и на выход!

Девушка, так же тупо, не выражая эмоций, встала и ушла наверх. Остальные проститутки оживлённо зашептались, то и дело поглядывая в мою сторону. Взгляды были разные, от заинтересованных до презрительных. Вот уж мне точно ни какой разницы, что они обо мне думают.

Наконец покидающая дружный рабочий коллектив сотрудница спустилась вниз. Да, дела! Кроме прежнего наряда на ней была какая-то вытянутая кофта, причём, по-моему, даже не шерстяная, и стоптанные башмаки.

— И как она так по морозу пойдёт?

— А мне не по херу? — взъелась баба. — В чём пришла, в том пусть и валит!

— Эй, у тебя совесть есть?

— Нету, мне её вместе с целкой в клочья порвали!

Проститутки заржали в голос.

— Так, быстро ей нормальную одежду соорудила!

— Пошёл на хер, фраер! Вали отсюда вместе со своей прошмандовкой, Клещу скажу, он тебя на фарш пустит, на матросские ленточки. Думаешь если пахану денег забашлял за эту воблу дешёвую, то теперь можешь мне указывать?

— Ты в бога веришь?

— Ты знаешь где я видала твоего бога?..

— Просто хотел предложить помолиться напоследок...

Щелчок снимаемого с предохранителя курка ТТ оглушительно прозвучал в наступившей тишине. Похоже, бабища поняла по глазам, что это не блеф и сейчас её будут убивать. Реакция оказалась непредсказуемой — я ждал страха, может истерики или лужи вонючей мочи на полу... Ничего такого, просто с лица исчезло выражение стервозности, и теперь на меня смотрела немолодая усталая женщина с глухой тоской в глазах.

— Юлька, иди в мою комнату — там в шкафу пальто на ватине, платок и валенки чёрные. В серых утонешь. Ещё можешь кофту зелёную взять и хватит с тебя, — и уже мне. — Убери шпалер. Устала я о вас ото всех, козлов.

Она как то моментально обрюзгла, и больше не обращая на меня внимания, подволакивая левую ногу, двинулась в сторону дивана, моментально опустевшего. Поведение девушек также тотчас изменилось — они засуетились вокруг, уложили женщину на диван, одна тут же побежала за водой и какими-то каплями, другая непонятно откуда извлекла подушку и пристраивала её под голову лежащей. А я как дурак стоял с пистолетом в руке, хорошо ещё догадался руку опустить, а то вообще было бы — нелепее не придумаешь.

Юля, решил называть её так, потому что Джульетта, на мой взгляд, слишком уж пафосно, уже стояла одетой. Ну... можно сказать сойдёт. Что пальто, что валенки, были явно больше нужного на несколько размеров — интересно, как бы она выглядела в упомянутых серых валенках, если и в этих она напоминала 'мужичка с ноготок'.

— Пошли, что ли, — убрал пистолет и направился к двери.

Решил тоже не прощаться, и так чувствовал себя не своей тарелке. Следом волочила ноги Юля. Девчонку передал Степану, коротко обрисовав ситуацию. До дома, где остановились Глухов с Боровым, а также ещё тройка наших полицаев дошли быстро — было не очень и далеко. Золото отдал под охрану, предупредив, чтобы к самогону не прикасались, и организовали караульную службу, сам, прихватив мешок с продуктами, помчался 'лечиться'. Нет, не очень-то я верил, что уголовники решатся отбить золотишко обратно, но чем чёрт не шутит, когда бог спит. Чтобы успеть в госпиталь, времени осталось впритык, но успел.

Фрау доктор в этот раз была не занята, но поговорить нам особо не дали — всё время кто-то шастал туда-сюда, что-то спрашивали, хлопали дверями и мешали всякими прочими способами. Потому получил ключ и был отправлен заниматься хозяйством — прямо какоё-то феминизм напополам с матриархатом, как только появляюсь у любимой девушки, так сразу сваливают всю домашнюю работу на мои, согласен не узкие, но предназначенные явно не для того, плечи. Безобразие полное!

— У-м-м, опять вкусняшки, — Ольга повисла на моей шее, раскрасневшаяся с мороза, но целовать не спешила — быстро пережёвывала что-то стибренное со стола. Судя по слабому едкому 'аромату', это был кусок сала.

— А я специально сало два дня не ел.

— Почему? — она даже перестала жевать.

— Чтобы не смущать чесночными запахами любимую женщину. Вдруг ей такого вонючего целовать не захочется.

— Как ты любишь говорить, — она смешно наморщила нос и попробовала спародировать низкий мужской голос с хрипотцой. — Не дождёшься. На, жуй, чтобы всё по честному было. Кстати, для потенции полезно.

Пару минут усиленно работали челюстями. Вместе, потому как Ольга схватила и себе кусок.

— Что, с потенцией проблемы? — спросил, дожевав первым.

— Неа, но потенции много никогда не бывает. Доел, — она принюхалась и нарочито снова поморщилась. — Пойдёт, теперь целуй.

На пять минут, а может и больше, мы выпали из этого слоя реальности.

— Всё хватит, а то твоя разошедшаяся, и уже очень чувствительная потенция, не даст нам поужинать. Так что зажми её и потерпи часок.

— До чего же вы, врачи, циничные люди, особенно в вопросах межличностного общения полов.

— Ага, мы такие. Тебе ещё повезло, что ты с хирургом дело имеешь, а представь что я была бы гинекологом.

— Жуть!

— Именно, везунчик. Бойлер тёплый? Тогда я мыться, можешь прийти потереть спинку.

Глава 15.

— Это всё. — Мезьер подписал ведомость, половина пунктов в которой кардинально отличались от того, что на самом деле было погружено в сани, но выглядела бумага внушительно. Особенно подкреплённая соответствующими подписями и печатями на разрешении, полученном из управы.

Оплатой немец был доволен, хотя и пытался не показывать вида, ещё бы — кроме золота, всего, ему досталась и треть нашей казны, номинированной в рейхсмарках. Торговаться я особенно и не пытался, Огюст и так был несколько удручён тем наездом, что я устроил на него вчера. Вероятно, всю ночь оплакивал не только незавидную судьбу большевистского шпиона, вынужденного работать на ненавистных жидов, но и подсчитывал будущие убытки. Мне кажется, второе для него было много тягостнее.

— Э-э-э,.. Константин, как я понимаю вы ещё располагаете неким количеством наличности?

Всё-таки что-то припрятал, старый жук.

— Имеете что-либо ещё предложить?

— Ко мне, случайно, попала партия стимуляторов, возможно, вас это заинтересует.

— Первитин?

— Нет, ... , но это ничуть не хуже.

Угу, и наверное ничуть не лучше. Вчера я снова поинтересовался у Ольги, как можно, сравнительно безопасно, использовать эти возбуждающие средства. Какую-то подозрительную методику, а также дозы потребления, она раздобыла, но ещё раз настояла, быть очень осторожным.

— Сколько?

— Двенадцать тысяч таблеток.

Не хрена себе этот дилер затарился.

— И почём?

— Вообще-то, нормальная цена — шестьсот марок, но вам я готов отдать за четыреста.

— А за триста готов? Нет, я не настаиваю, и отнимать эту дрянь у тебя не собираюсь. Можешь сам, в развес, попробовать продавать. Глядишь, и больше шести сотен заработаешь.

Очень похоже, что эта отрава жгла интенданту руки, и он не прочь от неё избавиться. Да и цена в шесть сотен, вероятно, была вполне реальной.

— Понимаете, не то что я что-то потеряю, если отдам вам это за триста марок, но уж точно ничего не заработаю.

Ну, да. Дело даже не в том, что однажды не заработает, а в принципе — один раз останешься без гешефта, второй раз уже проще такое вытерпеть, а на третий придётся из своего кармана докладывать. А это позор и разорение.

— Хорошо, пойду вам навстречу Огюст — триста тридцать. Десять процентов на посреднической сделке это нормально, но я не настаиваю.

Мезьер чуть было не вздохнул от облегчения. Всё правильно я просчитал — тридцать марок это конечно так, плюнуть и растереть, во время войн проценты считаются не десятками, а сотнями и тысячами, но главное он знает, что не потерял хватку, а, значит, ещё побарахтается. Пусть барахтается, главное чтобы нам на пользу было, да и я слабины не дал — такому только дай намёк, сразу попытается вывернуться, да ещё за твой же счёт.

Уж полдень близится, а Германа всё нет. Он сегодня с Лиховеем обедает — в ресторане. Кто-то кого-то будет вербовать! А может просто так водки нажрутся — тут уж как повезёт. Надеюсь Аня за ними проследит — встреча эта залегендирована как смотрины, типа младшая родственница представляет дядюшке своего кавалера. Не понравилась мне идея с рестораном, но Аня объяснила, что дядя теперь персона публичная, и встреча с ним 'втихую' более подозрительна, чем пьянка в ресторации с битьём посуды и морд халдеев. Скрепя сердце согласился, но вот что-то на душе кошки скребут.

Ну, наконец-то, вот она сладкая парочка. От Фефера попахивало, но сочетание запахов было странное. Да и не шатался он только потому, что подпирала его настоящая русская женщина. Та что коня, на скаку, да в горящую избу.

— Слышь, морда фолксдойчная, когда это ты успел с самогонки на коньяк перейти?

— Хорошие люди угостили, — не понял, он правда настолько датый или придуривается. — Настоящий кэ... вэ... кэ, вот!

— Ага, поверх самогона, а тот поверх водки? Ань, ты куда смотрела?

— А я тут причём? Два мужика ханку жрут, а я виновата? Они у меня оба получат, и тот и другой... Как протрезвеют. А то, ишь, придумали: 'Молчи, женщина!'

Герку я, положим, сейчас увезу, а вот Лиховею, похоже, достанется. За двоих! А там, глядишь, перегорит — мне Фефер живой нужен, а раз ещё не убила, то есть все шансы, что пронесёт. Не в физиологическом смысле этого слова.

Город покинули без происшествий, но разве обойдут неприятности стороной того, кто их безустанно ищет? Вот и нас не обошли: не проехав и пяти километров, нарвались на патруль. Пожалел о старых добрых временах, когда единственно на кого можно было нарваться, это жандармерия. С теми всё просто — документы на месте, езжай дальше, нет — руки в гору. С прибалтами всё сложнее — этим главное размер взятки, а каков он с нескольких полных телег, забитых явно не результатами крестьянского труда, даже представить сложно. Причём сложно не только нам, но и остановившим нас латышам. Предлагать взятку сходу нельзя — кто первый обозначит свой интерес, тот и проиграл, даже слабину давать и то опасно, а значит нас ожидала долгая торговля.

— Чего непонятно, документы на месте, печати и подписи на них. Чего тебе ещё, рожа чухонская, надо?

На конфликт пёр сознательно, потому как добром, было видно с самого начала, не разойдёмся. Латышей было мало — к нам вышло трое, но больше меня беспокоили не они, а шевеление в кустах метрах в пятидесяти, где явно был заныкан пулемёт, естественно с пулемётчиками. С этой позиции нас всех запросто положат, даже не вспотев. Не удивлюсь, если где и снайпер затихорился. Есть шанс добросить гранату до пулемётной позиции, но упокоить их на сто процентов маловероятно.

Что удивительно, русские пословицы вероятно рождаются не с бухты-барахты, а вполне целенаправленно, на основе конкретных фактов. Вот и сейчас: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Латыш с немецкими знаками сержантского отличия упёрся как бывший таможенник, требуя разгрузить сани, чтобы далее сверять точное количество груза со списочным. Даже если бы с грузом было всё нормально, то и тогда настоящие белорусские мужики хрен на это пошли бы, потому как работать не любит никто, а уж делать работу за которую не заплатят... Потому, не отказываясь напрямую, предложил заняться этим самим новоявленным проверяющим, причём затребовал ещё и шестьсот рублей залога, по полтиннику с каждого транспортного средства, если вдруг 'таможня' после проверки бросит всё как есть, решив не загружать товар обратно. Короче, образовался позиционный тупик: мы не даём взятки, латыши не дают нам проехать. Посылать за немцами, как третейским судьёй, не выгодно ни нам, ни им.

И тут проснулся Герман. Потыкался к Боровому, дыша на него свежим перегаром, от чего даже такого крепкого и привычного мужика слегка перекосило, прояснил для себя обстановку, что-то покумекал своим залитым алкоголем мозгом, и отправился на разборку. Перехватить его сразу не успели, а уже потом, когда он вошёл в клинч с латышом, упирая тому в лоб ствол нагана, было уже поздно. Кстати, я не ошибся, подозревая, что снайпер есть, сейчас я его и засёк — слишком уж он разволновался, беря Германа на мушку. Сейчас вообще все сагрились на Фефере — и снайпер, если это всё-таки был он: с сотни метров не очень и разглядишь, и пулемётчик, и пара автоматчиков сопровождавших сержанта. А Герка на смеси немецкого и русского, там где немецкой экспрессии не хватало, крыл латыша и всех его родственников, убивших в девятнадцатом его бедного папеньку-барона, и оставивших его сиротинушкой, а маменьку безутешной вдовой.

Немецкая речь, русский мат, водочно-коньячный перегар и ствол нагана подействовали в общей своей массе явно положительно — сержант поплыл. Когда же Фефер вывалил на латыша информацию, что к рождеству он женится на племяннице бургомистра, что гауптман Коль, адъютант самого коменданта города господина фон Никиша, обещал посетить данное мероприятие, и того и гляди привести с собой шефа... В общем, когда мы наконец отодрали Герку, от находившегося в прострации латыша, тот только ругнулся на своём, и убрёл, сопровождаемый охранниками, в сторону пулемёта. Ну что — не повезло с гоп-стопом. Раз на раз не приходится.

Дальше всё было проще, ехать было скучно, потому решил расспросить молодожёна, где он научился таким профессиональным наездам на должностных лиц при исполнении. Не повезло: растолкать алкоголика так и не получилось, спал как убитый без задних ног и улыбался. Наверное представлял как фон Никиш, собственной персоной поздравляет его со знаменательным событием. Счастливец.

— Ну что, Леонид Михайлович, удачно мы скатались?

— Не плохо, — Кошка был явно доволен. — Теперь у нас вполне есть шанс пережить зиму.

— А что, раньше не было?

— Почему не было, был, но меньше. Главное, что есть чего местным на обмен пустить можно. Той же соли и керосина у нас теперь избыток. К новому году крестьяне всё одно резать скотину начнут, до весны не дотянут, кормов не хватит, вот тогда и мы кое-чего сменять сможем. Больше через Борового действовать придётся, он слух пустит, что с немчурой удачно расторговался, а мы, типа, у него половину отняли. За крышу так сказать.

— Михалыч, а у тебя точно родственников в Усть-Колымске нет, больно уж жаргон знакомый — где-то я недавно подобное слышал.

— А я даже про город такой не знаю, и не понимаю о чём ты Командир.

— Ну-ну, замнём для ясности.

Мы дружно рассмеялись.

— Что с реками, старшина, совсем встали?

— Да, разведка говорит, что хоть на танках катайся.

— Может тогда пора?

— Да, стоит попробовать — опять гансы дорожку раскатали. Им вчера снова один эшелон подорвали, так почитай через два часа опять движение открыли.

— Вот и ладушки. Сколько времени нам понадобится для сбора транспорта? К завтрашнему вечеру успеем?

— Лучше к послезавтрашнему. Завтра ещё один попробуем под откос пустить, пусть привыкают к соразмеренности, а послезавтрашнюю закладку просто рванём без состава, немцы быстро восстановят и попробуют в это образовавшееся окно побольше составов пропустить — тут мы и выскочим.

— Хорошо, назначаем операцию 'Доброхот' на послезавтра.

— Название, Командир, стрёмное какое-то.

— А это чтобы никто не догадался. Названия операций не должно даже рядом лежать с местом и целью оной. Например 'Багратион' — что, о чём, зачем хрен разберёшь.

Транспорт, реквизированный с ближайших сёл вначале концентрировался в лесу возле Церковища, а затем ближе к полудню перебросили к Сукневщине. Естественно о реквизиях не было сказано не слова, мужикам пообещали даже поделиться добром, запустив слух, что обнаружен секретный склад Красной армии и его надо срочно вывезти. Кое-чего обещали выделить и мужикам за помощь. Оттого и собирали транспорт достаточно далеко от железки. Всего набралось больше шести десятков саней. Оставив радиста и десяток человек охраны, сами начали выдвигаться к дороге. Когда подойдём, как раз уже и темнеть начнёт.

Всё складывалось как и предположил старшина — после утреннего подрыва обеих ниток пути, немцы быстро, в течение двух часов, восстановили сообщение и ускоренно гнали составы на запад и на восток. В этот раз сил у нас хватало, поэтому кроме оправдавшей себя в прошлый раз установки засад на дорогах, мы смогли выделить и достаточно большие группы, которые блокируют немецкие блокпосты на станциях и разъездах, а так же нарушат проводную связь. К сожалению, с радиосвязью мы поделать ничего не сможем. Надеюсь, немцы не отважатся на крупную операцию по перехвату — прошлый раз даже днём у них ничего не вышло, а уж ночью...

Сегодня подрыв эшелона намечался уже восточнее разъезда Полота. Конечно, тут уже до Юровичей рукой подать, но два взвода местного гарнизона для нас не такая уж большая беда, тем более что их, на всякий случай, ждут. Да и не бросят они в бой оба взвода. Со стороны города помощь по железке также перебросить будет проблематично, там две группы подрывников со своим усилением — не одной так другой удастся вывести пути из строя.

Мы ещё только пересекали реку, когда услышали подходящий со стороны города поезд, а затем грохот сопровождавший катастрофу. У Крамского был полный карт-бланш по началу операции, то есть он должен был рвать то, что ему понравится, в удобное для него время, но поближе к вечеру. Один из важнейших моментов — не прозевать последний эшелон, потому как переносить такую операцию на сутки, держа людей на позициях, это, практически, всё угробить.

— Кондратьев, давай команду к началу.

Радист кивнул, и тут же на берегу начал разворачивать рацию, двое бойцов помогали ему, разматывая недлинную антенну, сами же работая подпорками для неё. Ну, сейчас всё завертится: сюда рванут наши шесть десятков саней, а ещё с двух точек, также оборудованных рациями, а это к сожалению всё, что у нас на сегодня есть, взлетят ракеты и побегут связные. После чего в десятке мест немцы будут атакованы, и у них не появятся в головах глупые мысли высунуть нос и помешать нашей новой экспроприации.

Впереди, защёлкали винтовочные выстрелы, после чего были тут же заглушены стрекотом пулемётов. У охраны поездов пулемётов не замечалось, да и скорострельность явно не немецкая, как и положено по плану работали два ДП. Когда я с третьей ротой добежал, было уже всё закончено: около валявшегося под откосом парящего паровоза стояли четыре фигуры, в мышиного цвета шинелях, с поднятыми руками. Выстрелы были слышны только со стороны разъезда, но это явно надолго, по крайней мере пока мы не покинем место аварии.

Кроме паровоза слетели и частично опрокинулись четыре платформы загруженные рельсами и какими-то металлическими брусками. Почти неповреждёнными оказались почти три десятка вагонов платформ и даже две цистерны. Бойцы под командованием младшего сержанта Смирнов, что были приданы группе Крамского уже вскрывали вагоны.

Подошёл к ближнему сошедшему с рельс, но не опрокинувшемуся вагону, из которого кто-то вовсю выкидывал огромные, больше моего роста, прямоугольные блоки сена.

— Эй, кто там?

— Красноармеец Епишин, товарищ командир.

— Чего у тебя?

— Сено.

— И чего ты его выбрасываешь, есть будешь?

— Смирнов приказал, вдруг там за ним ещё чего есть.

— Ну, тогда ищи, ищущий да обрящет.

В следующем вагоне также было сено, а вот за ним вагон был набит мешками, но заинтересовало меня не это — из соседнего вагона были слышны человеческие голоса и лошадиное ржание.

— А у вас тут что за конеферма?

— Так лошади, тащ командир, — из вагона выглянул сам Смирнов. — Здоровущие, першероны наверно, я таких раз видел у артиллеристов на учениях. В соседнем тоже, всего двенадцать, а дальше на платформах повозки.

На платформах, и правда, были повозки с большими металлическими колёсами. На трёх платформах всего было двенадцать штук. И куда мы здесь по снегу на колёсах?

— Так, Смирнов, — обратился к мнущемуся рядом младшему сержанту. — Срочно ищешь инструмент, кого из плотников, или у кого топор из рук не выпадает. Тебе час времени, но полозья мне к этим коляскам приделай.

— Да как же...

— Просто выломай доски из вагонов и прикрепи к колёсам, но чтобы крепко.

— Есть!

— Выполняй. Бери в помощь кого хочешь. Будут ерепениться — это мой личный приказ.

Дальше шёл чрезвычайно нужный на данный момент фрицам груз — пять вагонов гробов. Жаль, что именно они до фронта не дойдут, ну да ничего — так в землицу побросают.

— Что, товарищ командир, думаете как немцам в целости и сохранности передать?

О, Серёгин нарисовался, не сотрёшь.

— Угадали, товарищ старший лейтенант. У умных людей, говорят, мысли сходятся.

— Там дальше, интересней. Целый вагон вот такой херни, — лейтенант бросил на снег нечто, похожее на огромный соломенный валенок, невысокий, но широкий и длинный. — Это что?

— Фиг его знает. Похоже на снегоступ, только вот сомневаюсь, что такая конструкция долго проживёт.

— Он крепкий, хрен разломишь, попробуйте.

Поднимать этот валенок я не стал, просто наступил на него лыжей. Смотри-ка, правда не ломается чудное изобретение сумрачного тевтонского гения.

Фиг с ним. За вагонами с соломенными валенками шли четыре платформы с двухосными опелевскими грузовиками. Вот этих будет жалко жечь — совершенно новенькие, только с завода. На платформах уже копошились люди, рядом стоял Кошка и командовал.

— Снимаем всё ценное: карбюраторы, ремни, лампочки из фар, хотя... отрывайте фары целиком. Ищите инструмент, ремкомплекты, если времени хватит колёса разбортируйте...

Похоже, здесь без меня обойдутся. Из следующего вагона выгружали коробки. Размер коробок был практически стандартный, но вот материал отличался. В основном они были картонные, но попадались и фанерные и даже обтянутые тканью угловатые мешки. Уже темнело, но присмотревшись заметил на коробках рукописные надписи: цифры и немецкие имена с фамилиями. Блин, это же посылки. До Рождества католического, да и лютеранского почитай меньше трёх недель осталось. Это мы удачно зашли.

— Эй, там внутри, коробок таких много?

— Да с треть вагона, — отозвались изнутри.

— А остальное?

— Мешки с письмами ещё, и вот это, — передо мной бухнулся вспоротый полотняный мешок.

Посмотрим, что у нас тут. Штаны, нет скорее кальсоны. Что-то тонковаты они для зимы. Для европейской может и сойдёт за тёплое бельё, но для нашей никак, хотя нам сгодится.

Очередной вагон обрадовал огромной кучей железа и ящиков. Железо, в основном, было представлено траками гусениц и разноразмерными массивными металлическими колёсами. Память Зеленски подсказала, что это детали танковой ходовой части. Десяток красноармейцев, наплевав на железяки, тягали из вагона явно тяжёлые на взгляд ящики, и ставили прямо на снег не вскрывая.

Следующие два вагона никто не разгружал. Около открытых дверей стояло по несколько бойцов и явно филонило.

— Что здесь? — спросил у Потапова, обескуражено заглядывающего внутрь.

— Бомбы. Здоровущие.

— Заглянул. Точно бомбы, и точно здоровущие. Точнее стабилизаторы двух нижних в ряду бомб впечатляли своими размерами. Как бы эти дурры были не по тонне весом, а то и больше. Бомбы были упакованы в странную деревянную конструкцию, почему-то ассоциирующуюся со скелетом, наверное потому, что деревянные брусья создавали нечто вроде редкого, но крепкого каркаса вокруг туши бомбы. Второй ряд бомб был значительно более мелким — эти были весом вряд ли более четверти тонны, да и брусья каркаса были в разы тоньше. Третий ряд, по сравнению с первым, казался совсем жидким, эти дурры весили не более сотни килограмм.

— Во втором тоже?

— Не, там мелочь.

И правда, мелочь — килограмм по пятьдесят, на взгляд, зато много.

А вот и наш транспорт подкатывает. Сани растянулись длинной полосой, первые уже можно под погрузку ставить, а последних и не видно в подступающей темноте.

— Командир, чего грузить будем, в каком порядке, да чего мужикам скажем?

Да, мужикам тут поживы особой нет, обидеться могут, они-то рассчитывали со склада чего ценного поиметь, а тут поезд с бомбами да гробами. Всё одно надо идти разговаривать.

— В мешках, что в вагоне рядом с сеном что?

— Овёс.

— Уже неплохо. А посылок много?

— Вот этого добра много, где-то под тысячу штук.

Штука штук это сильно.

Рядом с остановившимися санями заметил старшего лейтенанта.

— Серёгин, давай первую десятку под погрузку к последнему вагону перед цистернами, оттуда грузи самые мелкие бомбы.

Мужики от такой новости заволновались.

— Спокойно, товарищи, бомбы в транспортной упаковке, без взрывателей, ими сейчас хоть сваи заколачивай, всё по одному месту.

— Командир, — подошёл смутно знакомый мужик, вроде как из Гавриленков. — Парни твои говорили, что склад едем вывозить, и вроде как не забесплатно. А тут поезд и бомбы. Как-то нехорошо получается.

— А ты дядя думал, на складе пирожные будут да сапоги хромовые? Значит гляди: из того что вам в хозяйстве сгодиться может, здесь есть вагон овса, двенадцать лошадей с хорошими телегами, да исподнее немецкое, тонкое, но гладкое.

— Товарищ командир, лопаты ещё нашли, ломы да кирки — в вагоне с танковым железом, восемь ящиков.

— Ну вот, слышали старшину, ещё добра вам отыскал.

— И всё? — мужик хитро на меня посмотрел.

— Бомбы хочешь?

— Не, бонбы нам без надобности. Евсей, пойди на лошадок и телеги глянь.

— Гляну, Митяй, — один из мужиков отделился от всё разрастающейся толпы наших погонщиков и двинулся к вагонам.

— А ещё, Митяй, интересный груз нам достался. Скоро немцы Рождество справляют, и шлют родственники своим козлам — доблестным немецким солдатам, на праздник подарки всякие. Вот эти подарки мы у них и прихватили. Не знаю, будете ли вы, мужики, справлять Рождество, но подарки вам положены, поэтому каждый получит по коробке.

— Большие коробки-то? — спросил кто-то из толпы.

— Вот примерно такие, — показал руками размеры.

— А внутри чё?

— А вот это чё кому достанется.

— Посмотреть надо, а вдруг там херня какая.

— Нет, мужики, копаться никто в коробках не будет. Это, так сказать, приз на удачу.

— А вдруг ерунду какую дашь?

— Выбирать будете сами — какая глянется, такую и возьмёте.

— Вот это добре, — народ оживился, вероятно погонщики верили в свою удачу. — Если сами, то хорошо.

— Мало будет, по одной, — снова вмешался Митяй. — Себе сколько возьмёшь?

— Себе я вообще ничего не беру, у нас в отряде как в колхозе.

— Ага, знаем мы как председатели колхозов живут.

— Значит у нас колхоз не правильный, хочешь у бойцов спроси, так что дадут мне только то, что посчитают нужным. И кстати, больше у нас получает тот, кто больше жизнью рискует, кто из разведки не вылезает, рискуя на карателей каждую минуту нарваться, да поезда немецкие рвёт.

— Митяй, — это вернулся Евсей. — Кони и телеги у германца добрые, но коли кто их увидит, то дорога прямая на осину — уж больно добрые и заметные. Да и не подержишь этих бугаёв на сене, им зерно подавай, они тебя сами скорее сожрут, чем их прокормишь.

— Видишь, председатель, придётся тебе тогда нам по две коробки выделить.

— Ну две так две. Старшина, грузи что есть для нас ценного. Мужикам по две коробки, и больше им ничего не надо.

— С чего это не надо? А инструмент, овёс да и бельё?

— Э нет. Либо всё тобой перечисленное и приз, в котором может быть что-то ценное или не хрена. Или два приза с непредсказуемым результатом.

Мужики заволновались и заспорили.

— Пока будете ругаться, несколько мешков с овсом распотрошите, да лошадям своим в торбы насыпьте, всё одно всё не увезём. И давайте под погрузку, товарищ старшина покажет кому куда. Потом доспорите.

По сути, схема была простая — сначала грузим тяжёлое и малогабаритное, а потом уже добавляем объём. Потому сначала решили грузить бомбы и снаряды, которые оказались в вагоне с танковыми запчастями. Снаряды, с большой вероятностью, тоже были предназначены для танков, потому как представлены были тремя калибрами, двадцать, тридцать семь и семьдесят пять миллиметров. Естественно больше всего обрадовали двадцатые и семьдесят пятые, под которые у нас были стволы. Если двадцаток было очень, на мой взгляд, много, больше двух тысяч, то семьдесят пятых набралось только двадцать ящиков, или восемьдесят штук. Больше всего было тридцатисемимиллиметровых — почти три тысячи, но нам они были не в жилу совершенно. Уговорил их не уничтожать Крамской.

— Леший, жалко же. Для начала, порох из гильз есть на что пустить, хотя бы на те же ловушки и самодельные картечницы. А из снарядов неплохие гранаты выйдут, даже с самопальными взрывателями одна из двух будет срабатывать, а если с Большой земли помогут, всё ж таки взрыватели привезти это не то, что гранаты, то вообще любо-дорого выйдет.

Так что снаряды решили забирать все. Кроме снарядов были и четыре ящика винтовочных, ну, в этом случае скорее пулемётных, патронов. В общем, налёт получился не такой уж и обломный, как показалось на первый взгляд.

— Командир, — Кошка выглядел слегка озабоченным. — Как бы с мужиками неприятность не вышла, достанется кому-нибудь фигня полная, а это вполне возможно, дело может и до обид дойти. А как потом это скажется?

— Леонид Михайлович, конечно кому-то достанется, как ты выражаешься, полная фигня, но кому-то и что-то стоящее попадётся — часы, бритва, зажигалка, что там ещё может в подарках к Рождеству оказаться? И тот, кому достанется хорошая вещь, разболтает об этом. Если бы я или ты раздали коробки, то тогда нас бы и обвинили, но раз сами будут выбирать, то виноватым окажется тот, кому повезло. И остальные захотят следующий раз опять поехать — вдруг в этот раз повезёт. Где-то примерно так.

Старшина задумался, а я стоял и смотрел на две концевых цистерны. Вот же ж проклятие: сначала платишь огромные деньги, чтобы купить бочку бензина, а через несколько дней приходится сжигать в сотни раз больше. Где справедливость?

— Есть у нас во что бензин слить?

— Нет. Несколько канистр в машинах, но они и так полные. Есть две небольших бочки, по пятьдесят литров, в вагоне со снарядами, но одна с жидким маслом, другая с густым. Самим надо, даже если густое выскребем, то бочку нормально не отмыть и бензин испортится всё одно.

— Вёдра-то хоть есть?

— Есть несколько.

— Ну, так пусть начинают вагоны поливать. Бомб сколько сможем забрать?

— Сейчас точно не скажу, с учётом остального груза, примерно полсотни пятидесятикилограммовок. Ещё пару-тройку десятков можно на руках упереть. Это конечно если часть овса не бросим, но мужики тогда недовольны останутся — им вроде как половину груза обещали за работу.

— Надо оставшиеся бомбы тогда вдоль пути растащить, да заряды под них подвести.

— Много детонаторов уйдёт.

— Тогда сложить по пять-десять штук, и не забыть паровоз.

— Уже распорядился, Крамской делает. Лошадей этих великанских нам всё одно, думаю, не прокормить. Придётся под нож пустить, жалко — хорошие лошади. Не першероны конечно, скорее отбраковка какая-то, но всё ж сильные звери. А вообще, хорошо, что они нам попались — утащат не меньше трети, то есть вполовину от того, что без них сумели бы. Эх!

— Об этом ещё успеем подумать, сейчас бы свои ноги унести без происшествий.

Пока суть да дело, решил посмотреть, что за металлические бруски были на передних платформах. Из четырёх рухнувших платформ две были загружены рельсами, а вот на двух других увидел то, о чём однажды рассказывали на лекции в институте — металлические шпалы. Вещь редкая, делали их в промышленных масштабах только немцы. У остальных стран либо было в достатке древесины как на своей территории — например у СССР и САСШ или как у Бретани в колониях, либо не требовалось такого количества дорог, в чем пример те же Бельгия и Голландия. Либо не имелось столько угля и железа, чтобы тратить их на шпалы.

Кроме минуса, коим являлась цена таких шпал, имелся и плюс — служили они, по расчётам, вчетверо дольше деревянных. Почему по расчётам? Да по тому, что если деревянные шпалы, по определению, менялись, или должны были меняться, раз в четверть века, то ни одна из металлических шпал ещё не прожила целый век — больно молоды они были для такого опыта. Впрочем, преподаватель металлические шпалы не хвалил, как и появившиеся опытные железобетонные шпалы — по его словам, терялась пресловутая мягкость хода. Упомянутые железобетонные шпалы, являлись неким промежуточным звеном между деревянными и металлическими, и, опять же по расчётам, должны были служить пятьдесят лет. Эти были совсем свежие — прямо на шпалах был указан год изготовления, тридцать восьмой.

— Товарищ командир, — снова объявился Серёгин. — Никак не пойму что это, по виду на шпалы похоже, но кто шпалы из металла делает?

— Они и есть, а делают, если не догадался, немцы. У них, в Германии таких много.

— Но зачем их сюда тащить? Леса-то кругом вон сколько.

— А это есть тайна покрытая мраком.

На самом деле появилась неприятная мысль, делиться которой ни с кем не спешил. Ещё одной удобной особенностью таких шпал была та, что с их помощью можно легко монтировать и разбирать пути. Из-за этого они полюбились военными, особенно обслуживающими крупнокалиберную артиллерию на железнодорожном ходу. Потому появление этих шпал, неприятно напоминало о том, что фашисты уж больно близко подобрались к Москве.

— Так, Серёгин, засуньте-ка вы в эти кучи по паре бомб, да и в вагон с танковым железом тоже. По уму, в реке бы это всё утопить, но времени у нас нет, пусть хотя бы по полю да лесу разметает.

— Сделаем, товарищ командир.

Так, чего ещё забыл? Пойти глянуть, что ли как там с живым трофеем и новым подвижным составом? Пока сюда шёл, обогнул это скопление людей, лошадей, повозок и мата по большой дуге, а теперь вроде можно и глянуть.

Лошади оказались, и правда, почти великанскими — минимум раза в полтора больше крестьянских коников и кобылок. Да ещё явно злыми — одну пара бойцов пыталась впрячь в повозку, но больше уворачивались от зубов.

— Ща! — крикнул кто-то из бойцов, подскакивая к оскаленной морде. — Получи паскуда фашистская!

Хлёсткий удар заставил коня замотать мордой. Очухавшись, тот злобно заржал, но получив ещё один тумак, заткнулся.

— Ты чего животину мучишь? — обратился кто-то к драчуну.

— Ничего, я знаю как с такими обращаться. У нас на конюшне был жеребец, Колчаком кликали, так тот без затрещины хрен пошевелится. А сколько народа перекусал. Кастрировать хотели, но председатель не давал, уж больно жеребята от него справные были, хоть тоже злюки те ещё.

Конь на самом деле угомонился и дал себя впрячь.

— Смирнов, — заметил сержанта. — Как успехи?

— Три штуки уже переделали. Процесс уразумели, теперь быстрее пойдёт. Ещё полчаса, ну, максимум минут сорок.

— Не отвалится ничего по дороге?

— Не должно. Но даже если — враз починим.

— Старшину видел?

— Нет.

Сам найду. И нашёл, пойдя на шум. Около большого штабеля с посылками столпилось десятка три наших мобилизованных ездовых.

— Нет, вот ту, нижнюю давай.

— На хера я буду всё разбирать, чтобы достать для тебя нижнюю?

— Знаю я вас хитрюг, вы всё лучшее подальше попрятали, а на вид что поплоше положили.

Мужики загомонили, явно соглашаясь с крикуном. Видимо, тоже были ушлые.

— Ты мозгой своей пошевели, как я знать могу что внутри, если я их не открывал?

— А мне почём это знать, можа ты их по весу разобрал. Те, что потяжельше вниз сунул.

— Тьфу ты! Тогда стой и следи за своей коробкой — последним будешь.

— И послежу! Токма не последним, а крайним. Понимать надо.

— Кто сверху будет брать?

Желающих не нашлось. Похоже, мужики посчитали старшину не глупее себя, но в обман решили не даваться. Ну и пусть развлекаются — лотерея она вещь такая.

— Ну, а чего тогда столпились. Тяжести уже загрузили? Вот, кто загрузил — подъезжайте, будем верхние коробки грузить, чтобы вам удобнее было до нижних добраться.

Вдоль состава уже бегали люди с вёдрами. Как только пробегали мимо, так сразу в нос шибало запахом бензина. И судя по этому запаху, бензин был авиационный — знакомый такой ещё по аэродрому запах. А вот четверо красноармейцев протащили мимо бомбу, и не пятидесятку, а более крупную. Странно, такие были в предпоследнем вагоне на верхнем ярусе вроде. Зачем они её оттуда сняли, так, без крана или тали, и задавить кого-нибудь может. Надо глянуть.

Распоряжался разгрузкой бомб Потапов. Судя по всему, разгружали только последний вагон, около которого сейчас стояло трое саней.

— Потапов, откуда крупные бомбы взял?

— Так в глубине вагона, Командир, по низу 'сотки' лежат.

— А чего ты их не грузишь?

— Так команда была 'пятидесятки' грузить.

— Сотки тоже грузи, в них взрывчатки должно быть больше.

— Так они и сами тяжелей.

— Я имею ввиду — больше чем в двух 'пятидесятках'.

— А, понял. Сделаю.

А вот сам задумался. Может, правда, лучше мелкие забрать. Откуда я вообще взял, что стокилограммовая бомба содержит больше взрывчатки, чем две пятидесятикилограммовые? Ладно, менять тут же приказ на обратный совсем не годится. Даже если привезём десяток 'соток', всё одно в дело пойдут. Основную-то массу Потапов мелочью загрузил, даже если взрывчатки там меньше, то выплавлять её проще — не нужен такой большой казан.

Через час с небольшим, уже совсем стемнело, последние самодельные сани, запряжённые здоровенным жеребцом, покидали разворошённый состав. Лыжники, нагруженные в основном полупустыми мешками с овсом, часть зерна высыпали прямо на снег, куда позже было выплеснуто ведро отличного авиационного бензина, ушли раньше. Здесь оставались только сапёры, готовые по команде запалить огнепроводные шнуры, что свисали из дверей заминированных вагонов, или торчали из-под сложенных авиабомб. Вагоны и платформы, не подлежащие минированию, уже горели, будучи обильно политы топливом.

Первыми начали взрываться бомбы, что лежали прямо на путях на протяжении пары сотен метров правее и левее горящего эшелона. Люди и кони добавили прыти, а затем почти одновременно прогрохотали несколько взрывов, и тут же были заглушены адским грохотом — сдетонировал полный бомб вагон. Взрыв был такой силы, что пылающие цистерны отбросило на несколько десятков метров, они были уже не настолько тяжелы как пару часов назад, так как огромное количество бензина вылилось и буквально впиталось в насыпь. Последний взрыв буквально сдул пламя, что, в прямом смысле слова, вырывалось из земли. Но нефтепродукты настолько опасны и по своей природе склонны к горению, что через пару минут пожар снова разгорелся.

Не знаю, насколько понравится немцам фейерверк, но явно меньше они будут довольны тем фактом, что тотальному восстановлению подлежит не менее полукилометра пути. Думаю, работы здесь уж точно не на один день.

Глава 16.

До Нового года три дня. Фашисты, судя по всему, здорово огребают под Москвой. Вчера приняли очередной груз. В этот раз восемь тюков, правда, один из них это типография и бумага. Ну, как сказать типография, просто куча расфасованных по мешкам свинцовых литер, краска, да чертежи наборного верстака. Верстак уже ваяют: есть у нас оказывается боец, работавший ранее в типографии. Набором он, конечно, не занимался, но как выглядит процесс в первом приближении знает. Теперь Ливанов, можно даже сказать Пётр Иванович, двадцати двух лет отроду, наш начальник типографии и главный редактор газеты 'За Победу', коя и является официальным печатным рупором отряда 'Полоцкий мститель'.

Вчера пришло сообщение из Полоцка, что фашисты устроили большую облаву. Волнуюсь за Ольгу и Анну. Боюсь, что в том, что состоялась эта облава толика и моей вины — решение послать ультиматум коменданту Полоцка было явно не умным, но не смог настоять на своём.

От взятых в плен охранников толку было немного, что нельзя сказать о помощнике машиниста, отделавшемся при аварии сломанной рукой, в отличие от самого машиниста, которому не повезло сломать шею. Помощника звали Анжей, уже по имени понятно, что был он поляком. Сведения, полученные от него, по системе железнодорожного сообщения Рейха были высоко оценены Центром — даже благодарность объявили, прислав также целую кучу дополнительных вопросов.

Добыча взрывчатки из авиабомб большой проблемой не оказалась, кроме того что прогреть такой объём стали и тротила, доведя тот до жидкого состояния, требовало огромного количества дров. А так как единственный котёл, в который удавалось засунуть бомбу, всё одно не закрывался, бомба мешала, то вода при варке частично испарялась, и приходилось периодически докидывать снег, что тоже не сокращало сроки. Потому за ночь 'разливали' не больше двух бомб. Тащить мелкие авиабомбы, как я и думал, оказалось не лучшим решением. Масса взрывчатого вещества в них составляла меньше половины. Сотки оказались поинтереснее, там взрывчатки было около двух третей, но варить их было сущей мукой, а выливать после взрывчатку вообще представляло целую техническую проблему. Один из бойцов умудрился серьёзно ошпариться плеснувшим тротилом, так что пришлось нагородить целую систему блоков.

Порадовали немецкие посылки. Несмотря на утверждение Мезьера, о тяжёлом положении с продуктами в Рейхе, родственники баловали своих служивых неслабо. Основными вложениями были продукты. Чего здесь только не было, начиная от домашних колбас и сала, бойцы ранее считали, что это чисто русско-украинский продукт, заканчивая всевозможными видами консервов. По этикеткам можно было изучать не только европейскую географию, но и практически всего мира. Мясные консервы были представлены наиболее широко: от Аргентины, до Австралии. С Аргентиной ещё как-то можно смириться, но Австралия вроде как под британцами? Или я что-то не понимаю в мировой экономике. Были даже банки с нашей маркировкой — пришлось же им попутешествовать, прежде чем попасть к своим. Хотя не факт что это двойные трофеи, вполне возможно, что эти продукты поставлялись в Германию ещё до начала войны.

Рыбные консервы были в основном скандинавскими, хотя попадались французские, испанские и португальские. Но чаще эти страны были отмечены спиртным, причём Испания и Португалия в основном винами, хотя попадалась и граппа, а французы представили для немецкой армии крепких спиртных напитков около трети, остальное вина. Куба отметилась сахаром и сигарами. Возможно, кубинский табак был и в разнообразных сигаретах, в том числе и с изображением одногорбого верблюда, но то тайна покрытая мраком.

Отдельно стоит отметить и сласти, от твёрдого как камень, наверно специально, чтобы не испортилось, домашнего печенья, до разного рода фабричных изделий упакованных в целлофан. Обладая памятью двух немцев, многие вещи, ставящие в тупик старшину и его помощников, занимавшихся сортировкой, я опознавал, но некоторые и меня заставляли задумываться и искать подсказке в маркировке. Датское сгущенное молоко, как и консервированную патоку, так же решил отнести к сластям. Было так же много сыра, но этот был в основном либо французский, либо немецкий, впрочем, утверждать не могу, он чаще всего был без маркировки. Отдельно стоит отметить несколько банок консервированных крабов с надписью 'Снатка', видно тоже довоенная поставка.

Следующими, по объёму вложения, были тёплые вещи. Тут особого разнообразия не было — наполовину фабричное, наполовину домашняя вязка. В основном успехом пользовались носки, варежки и вязаные подшлемники, хотя некоторые вещи и были несколько оригинальны. Цветные полосатые гетры это ещё ерунда, а вот толстые вязаные трусы — это что-то. Что примечательно в этих трусах были завёрнуты несколько фотографий в стиле ню, причём подписанных некой Мартой для Фридриха, чтобы он заботился о себе и вернулся домой обязательно целым, со всеми необходимыми частями тела. Вот такая вот забота о некоторых необходимых органах.

Дальше шли подарки, которые стоило бы назвать памятными и необходимыми в быту. А именно бритвы, часы, портсигары, пара даже серебряные, зажигалки и прочее. Более чем в десятке посылок лежали кассеты с фотоплёнкой, а в двух даже сами фотоаппараты: 'Leica' и 'Contax'. Было много средств гигиены: мыло, зубной порошок, коробки с тальком. Увидев круглые синие коробочки с надписью 'Nivea' чуть не впал в ступор. Я точно видел такие раньше, причём видел именно сам, а не Константин и не немцы, чей памятью пользуюсь. Кроме этих коробок с кремом, были и другие, но не вызывавшие такого интереса.

Нефёдов, сказав, что у него дома была такая же 'Leica', предложил сделать фотографии бойцов отряда, да и вообще, не против быть штатным фотокорреспондентом. Хотя плёнки было теперь много, проблема была в другом — проявлять плёнки и печатать фотографии было нечем и не на чем. Думаю, имея средства, данную проблему можно решить в городе. А средства у нас есть. Кроме вещей и писем в посылках нередко находились и деньги — чаще всего немного десять-двадцать марок и далеко не в каждой посылке, но набрали больше пяти тысяч. Блин, что я за дурак, зачем письма велел сжечь? Подумал, что сведений из них не получить и решил не связываться. Там же наверно тоже можно было найти какое-то количество купюр. Не додумался, тормознул, но сейчас жалеть поздно.

Кстати, кроме всего прочего в посылках часто попадались газеты и журналы, причём, журналы часто с цветными вкладками, а пара так вообще были полностью цветными. На этих вкладках чаще всего изображались немецкие красотки, начиная с Марлен Дитрих и заканчивая малознакомыми модельками, хотя иногда были и мужчины, но эти всегда одеты. Вторым по значимости был сюжет с попирающим что-либо арийцем. Попирал он много чего, начиная от звезды Давида, кончая башнями Кремля или Нью-Йоркскими небоскрёбами. Последней была реклама, в том числе и так запомнившегося мне крема. Не понимаю, зачем использовать такой дорогой способ печати для банального показа вещей и продуктов. Конечно, часто проскакивали и другие картинки — например торпедные катера атакующие корабль под британским флагом или красиво наступающие по нескошенным полям танки, но это уже чисто для разбавления сюжета. А вот чёрно-белых картинок такого плана было много. Короче, господин Геббельс не зря ест свой хлеб.

Проглядев эти, позволю себе сказать, почти произведения искусства, дал команду увеличить тираж листовок. В общем, ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству. Хотя листовки у нас теперь и есть, но вот с их распространением уже намечаются проблемы — за предыдущие дни потеряли трёх человек убитыми и пять лежат в нашем медсанбате с ранениями. Немцы, а скорее всего латыши, потеряли не меньше, так, по крайней мере, мне докладывают, но такой размен совершенно не радует. За последние полмесяца катастрофически упало качество разведки, теперь мы уже больше сведений получаем через посыльных из местных жителей или вообще мальчишек, чем от наших разведгрупп, вступающих в перестрелки не менее трёх-пяти раз в день. Самолёт тоже задолбал — постоянно крутится где-то рядом.

Очень похоже, что для немцев наше примерное месторасположение уже не является тайной вовсе, а не нападают, потому что боятся. По нашим неполным сведениям сил у них сейчас нет вовсе — гонят что возможно на фронт, пытаясь заткнуть бреши пробиваемые нашими войсками в их порядках. Каждый день Совинформбюро сообщает об успехах наших войск не только под Москвой, но и под Ленинградом, того и гляди со дня на день снимут блокаду с города Ленина, а от Москвы противника отбросили на десятки километров. Позавчера сообщили, что отбили Наро-Фоминск, вчера ещё четыре города. Так к весне немцы, глядишь, и к нам откатятся, а мы уж их здесь встретим.

По хорошему надо бы всё одно новую базу строить, но зимой да ещё при общей эйфории, что отсиживаться нам здесь осталось недолго, объяснить людям, что надо готовить запасные варианты отсидки, трудно. Не хочет никто делать лишнюю, а по зиме и очень трудную работу. Приказать, конечно, можно, но большинство не поймёт. Актив-то понимает, тем более видя как немцы сгоняют людей к железной дороге и заставляют копать траншеи и котлованы под блиндажи и огневые точки. Дорогу в предыдущие дни пощипали славно — за те десять дней, что прошли после спешного восстановления дороги, гитлеровцы вытаскивали из-под откоса ещё четыре состава, это если не считать двух, что рухнули на участке, что идёт на север от Полоцка. Вот у немцев таких раздумий: строить или не строить, нет. Нагнали народу и пусть те мёрзлую землю ковыряют. А главное сделать мы особенно ничего не можем, как их разгонишь, если фашисты пообещали каждого десятого расстрелять, коли в срок не управятся.

Зря мы в эту расстрельную эпопею ввязались. Сразу после нашего гоп-стопа с эшелоном, гитлеровцы опять начали хватать людей в городе и вдоль железной дороги, пообещав расстрелять их, если бандиты, то есть мы, не прекратим подрывы. Мы сдуру решили пугануть коменданта, что сами можем расстрелять пленных, а их у нас уже больше полутора десятков набралось. Ага, нашли с кем мериться. На следующий день немцы начали показательные расстрелы, ну а нам куда деваться... Короче, третьего дня пустили в расход последних двоих — думали у фашистов хватит мозгов не нагнетать, даже предложили обменять пленных на заложников, но это уже был шаг отчаяния с нашей стороны. Что этим гадам стоило устроить обмен, а потом ещё людей нахватать? Не стали, так и продолжили расстрелы посреди города, ну и мы выводили по паре человек на дорогу и там их кончали.

Теперь у нас больше пленных нет, кроме Вальтера, тот как узнал про то, что творится, тогда ещё не всех пленных в расход пустили, есть не мог, сидел в землянке и трясся. Думал, его тоже грохнем, но мы к нему уже как-то даже и привыкли. А коменданту мы второе письмо переправили, что теперь пленных будем брать только для допросов, после чего сразу уничтожать. Это сразу после его заявления, об уничтожении не только, взявших в руки оружие, но даже подозреваемых в сочувствии бандитам. Похоже, теперь у нас намечается полный беспредел и наплевание на любые законы, что мирного времени, что военного. Но не мы начали.

Зиновьев вошёл без стука, но сразу спросил разрешение обратиться. Не нравились мне последнее время его взгляды, какие-то уж чересчур внимательные, и уж больно себе на уме.

— Товарищ младший лейтенант госбезопасности, — ишь как официально, точно какую гадость задумал. — А откуда вы так хорошо немецкий язык знаете?

Ага, давно я этого вопроса ждал, надеялся, правда, что не дождусь, потому как нормальной отмазки так и не придумал. Что же, придётся отмазываться по дурацки.

— Тогда уж присаживайтесь старшина, раз пошёл такой разговор. Только давайте сначала определимся — что вас интересует больше: причина моего знания немецкого языка, или личность сидящего перед вами человека? — О, как сразу подобрался. — Проблема в том, что ответа нормального у меня на ваш вопрос и нет.

И я слегка пожал плечами, ожидая реакции собеседника.

— Вашу, как вы сами выразились, личность, мы проверили, и ещё будем проверять — внешне старшина спокоен, хотя я ощущаю его как сжатую пружину — но сейчас меня интересует лишь заданный вопрос. Постарайтесь ответить именно на него.

— И как мне это сделать? Ведь вам или вашему начальству наверняка уже известно, что и в школе, и в институте я французский учил. Точнее старался, но ни Татьяна Ильинична, это наша школьная учительница, ни Анастас Ефимович, что пытался вбить в меня эту науку позже, так в целом и не преуспели. Мать даже репетиров пыталась нанимать, но быстро поняла, ещё в школе, что дело это безнадёжное, только деньги на ветер выбрасывать. Ну не давался мне сей предмет! И что — зная всё это, вы поверите, будто я за те полтора месяца, что в одиночку по лесам бегал, сумел немецкий выучить? На котором до войны кроме 'Рот фронт', ни единого слова произнести не мог. Вот и получается, товарищ старшина госбезопасности, что единственным нормальным, материалистическим объяснением этого казуса будет одно: перед вами сидит матёрый враг, для которого этот язык родной.

Молчит старшина, лишь взглядом сверлит: мол, колись мил человек, до самого донышка колись. Всё правильно, он сюда не болтать пришёл — мою болтовню слушать. Авось и вылезет даже не фактик какой — так, намёк на него, шероховатость мелкая. И разговор этот, чувствую, далеко не последний. Будут ещё беседы задушевные, и темы для них найдутся — не на одном же немецком языке свет клином сошёлся. Много у командира здешнего отряда странностей, хоть и не все видны невооружённым глазом. Но глаз-то у моего визави не просто вооружён — глаз-алмаз, что 'увидит даже прыщик на теле у слона' (вот чёрт, опять поговорки какие-то дурацкие в голову лезут). Но до тех пор, пока явная польза от моих действий многократно превышает гипотетический вред, что способен измыслить самый подозрительный ум, разговоры эти так разговорами и останутся. Главное, чтобы у старшины не сложилось впечатления, будто я пытаюсь его обмануть или убедить в чём-то. А поэтому, врать и не надо, а говорить лишь правду — о том, что спрашивают. А о чём не спрашивают — помалкивать. Вот где вы видели особиста, который заподозрит объект разработки в способности 'поглощать' чужие души? Правильно, нигде. Для этого ему надо родиться лет на триста раньше и служить в Святой инквизиции.

Вот и продолжу исповедь в таком ключе: 'Что могу знать не скрываю, в чём могу быть уверен — не сомневаюсь, ну а что ни в какие ворота лезет ... Вот вам, товарищ старшина, факты и ешьте их с кашей, а я в стороне глазами похлопаю, потому как сомневаюсь'. Эх, как бы не переиграть!

— Приходилось ли вам слышать истории о том, как люди после травмы, повлекшей потерю сознания, внезапно обретали знания языков, на которых раньше не говорили? Судя по вашей гримасе — слышали, но не верили. Ведь так?

— Так, товарищ младший лейтенант. А вы? — вернул подачу старшина.

— Мне тоже приходилось... Как-то я прочитал, уж не помню даже где, в раннем детстве ещё, вроде как в журнале 'Вокруг света', старом, ещё с ятями и фитами, историю... Хотя может и не там, я в детстве много читал, это уже когда высшее образование пошёл получать не до того стало — зубрёжка. Так вот, прочитал я заметку о том что какой-то, вроде бы моряк, получил травму, то ли реем каким, то ли гиком, по голове его треснуло. Моряк был вроде португалец, а может испанец, не суть важно, но, очнувшись, он заговорил по-французски, хотя до того знал с десяток фраз. Гипотез у учёных было много — одни говорили, что он мог слышать французскую речь, но не обращать внимания, а мозг всё запоминал, а потом бах — и мозаика сложилась. Другие считали, что это память предков сработала — был кто-то из его предков французом, и вот таким образом потомок знания получил. Что-то ещё вроде придумывали, но, вы правы — поверить в это было сложно даже подростку. И, тем не менее, был у меня такой случай — Тут я сделал небольшую паузу, хлебнув воды — Я, когда в окружение попал, сначала просто по лесам бегал, как многие. И, похоже, начал потихоньку сходить с ума от собственного бессилия: ни патронов нет, ни осознания ситуации — немцы в десяти шагах о чём-то болтают, а я не понимаю, что они в следующий момент делать собираются. А они, порой, такое творили... В общем, начала мной овладевать навязчивая мыслишка: 'Ну его, этот французский, а вот немецкий язык мне теперь край как нужен. Как угодно: хоть бога с чёртом проси, хоть башкой из дуба выколачивай знание этого проклятого языка'. По крайней мере, никаких других мыслей из того периода сейчас вспомнить не могу, как в тумане был. Всё вдоль дорог шатался и в обрывки немецкой речи вслушивался, пытаясь понять хоть что-нибудь. Но без всякого толка, до поры, до времени. И вот, однажды, я тогда как раз к Жерносекам подходил, голодный был, усталый, не выспавшийся, пёр прямо по дороге, да ещё и винтовку нес, уже не исправную. Тут немцы и выскочили сзади, я даже звук мотора мотоцикла не расслышал, да что там — даже не помню как они в меня стреляли. Очухался, башка раскалывается, всё кружится, мордой в луже крови валяюсь. Повезло, что пуля вскользь прошла, только оглушила.

— Это оттуда у Вас этот шрам на голове?

— Ну да. Встал я и сдуру попёрся дальше. А немцы в деревне. Тут такая на меня злость напала — первому я просто шею сломал. До этого даже сил идти почти не было, соплёй можно было перешибить, плюс потеря крови, но такого бугая завалил. Перед смертью, он-то думал, что перед моей, ещё обругал меня свиньёй и говнюком, а я понял, но внимания тогда не обратил. И потом, когда ещё двоих убил, понял что они кричали, но тоже ноль внимания на это. Торкнуло меня уже тогда, когда документы их рассматривал, прекрасно понимая, что написано. Тут-то до меня и дошло — сбылась мечта идиота. Правда, на этом я не остановился и иногда, когда свободный вечер выдастся, беру любой текст подлиннее на немецком языке и читаю почти до потери сознания. А для устных упражнений у меня теперь постоянный учитель есть и, что особо ценно, добровольный — Вальтер всегда рад возможности погутарить на родной мове. Так что, теперь я в недлинной беседе с любым немцем за своего сойти могу... Вот, собственно, и всё. — Добавил я немного помолчав — Не знаю: удовлетворит ли вас такой ответ, но другого у меня всё равно нет.

По сути своей отмазка была гнилая. И главное этого вопроса я ждал, он не мог не всплыть, но придумать что-либо удобоваримое так и не смог. Да и чего здесь придумаешь? Так и пришлось закинуть нечто среднее между мистикой и загадками человеческого мозга.

— Я думаю, это не единственный ваш вопрос старшина, давайте пытайте дальше.

А дальше Зиновьев вытянул на свет целый вопросник и началось. Судя по задаваемым мне заданиям, чекисты на родине проделали большую работу, опросив, похоже, не один десяток людей. Тут были и просьбы описать школьный класс, до его ремонта в тридцать третьем году, и назвать место работы Дарьи Феоктистовы, нашей соседки по коммуналке, которая из-за своего склочного характера, больше чем на два-три месяца на любой работе не задерживалась.

Короче, если бы я был не я, то ни за что не смог бы выпытать у себя настоящего такие подробности о своей жизни, а значит и дать правильные ответы. Интересно, какие выводы сделают аналитики НКГБ, или как они по-другому называются, из всего этого? Чувак, судя по опросу, настоящий, просвеченный чуть ли не с младенчества, а способности, пусть даже к языкам, а я не удивлюсь если и ещё чего накопали, не соответствуют заданной модели. Станут резать курицу или яйцами удовлетворятся? Будем надеяться на бескровный вариант и дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Фу-х, ушёл кат проклятый. Мокрый сижу, как будто вагон с донбасским угольком разгрузил, а не языком молол. А ведь когда уходил ещё и улыбнулся, глядя на тёмные пятна, что разошлись широко от моих подмышек. Да и фиг с ним, если он под меня так копает, то, надеюсь, настоящего врага не проворонит.

— Тащ командир, — заглянул сразу же Байстрюк. — Фефер заявился, говорит, срочно поговорить надо.

— Надо — поговорим. Пошли в баню, что-то мне помыться срочно захотелось.

— Так не топили ещё, до заката часа два, фашист может ещё прилететь.

— Ну, хоть пяток литров воды не самой холодной там найдётся — разит, чувствую, от меня как от борова.

— Воды точно там нет — все котлы уже снегом забили, но я с кухни принесу, у Машульки выпрошу.

— Ну, хоть так.

Жорка убежал за водой, а мы с Германом отправились к банным землянкам, на данный момент их было уже три — этого нашему штабному островку хватало с лихвой. Идти было рукой подать, но Герман успел рассказать, что в подполье его приняли, а теперь требовал санкции на то, чтобы доложить Лиховею, кем он на самом деле является.

— А он всё ещё не знает?

— Аня говорит, что, наверняка, догадывается.

— Выспрашивал у неё?

— Угу, но она ничего не сказала...

— Но в глазах было такое желание рассказать, что тот и сам понял, что дело нечисто, так?

— Похоже, так и есть.

— Ну что с вами поделаешь — контакт разрешаю. Но учти — ты точно ничего не знаешь, ни сколько партизан, но много, ни где расположились. Контакт с тобой мы держим через связных. Тебе же так безопаснее буде. Хотя если попадёшься...

— Не попадусь.

— Вот это правильно — не попадайся.

А на весь вечер меня Кошка запряг. Вот какого хрена я должен подарки распределять? Я дед Мороз? Не снегурочка точно. Я вообще считал, что надо премировать отличившихся, а остальным раздать что останется, да кому сгодится, но старшина настоял, чтобы каждому достался персональный подарок — потом народ сам обменяется кому нужнее, но внимание к личному составу проявить необходимо. Это я уже и сам начал понимать, после того, как скомкано провели празднество седьмого ноября. А ведь здесь это главный праздник в году — Новый год только недавно начали справлять официально, но серьёзным праздником он так и не стал, чисто чтобы Рождество принизить.

Утро началось с ажиотажа. Хотя назвать ту кромешную темень, что стояла на улице утром язык не поворачивался. Всё одно пришлось вставать. Сразу за порогом землянки столкнулся с Калиничевым.

— Как прошло?

— На зашибись! Они там вообще нюх потеряли и мышей не ловят. Сходу сразу две тонны взяли. Послали Ваньку в Запрудье, он там с местными пацанами покалякал. Часа не прошло — гляжу, уже назад чешет. Говорит — прямо сейчас уже повезут. Смотрим, правда едут, на пять саней три полицая в охране. Ну, мы в немецкой форме, да с латышским акцентом прямо выходим на дорогу...

— Кстати, не забудь потом меня научить ходить с латышским акцентом.

Василий расхохотался.

— Ну, в общем, мы у них винтари поотбирали, дали по шеям и прогнали. По документам везли они две тонны, причём четыре лошади и сани с ними не крестьянские, а спиртзаводу принадлежат. Естественно мы их тоже экспроприировали, ну а мужиков, что за водителей кобыл были, заставили по бочке перегрузить, на каждых санях как раз их по четыре было, да и тоже с миром отпустили.

— Не надо так рисковать, стоило что полицаев, что мужиков придержать.

— Пустое. Рации в Запрудье нет, а телефонные провода мы срезали, не дураки. Мы вообще там провода много накромсали, сгодится сапёрам. А к заводу мы ещё наведаемся, там нива не паханная.

— Думаешь, будет так же легко.

— Так конечно уже не будет, но судя по всему, немцы все силы сконцентрировали в нашей округе, а в других местах всё на местную полицию скинули. Да, полицаи там гораздо наглее, чем наши — видно силу за собой чуют. Надо бы несколько рейдовых групп по дальним окрестностям запустить, только серьёзных, может даже с миномётами. Поспрошать у местных кто особо безобразит, да и в расход их. Заодно и внимание отвлечём.

Со стороны замёрзшего брода раздались тревожные выкрики. Мы с Калиничевым сразу бросились туда. Встретили четверых явно измученных бойцов, видно было по тому, как они с трудом шли на лыжах, таща двое носилок.

— Кто старший? — тут же выкрикнул Василий.

— Младший сержант Кулик! — ответили с носилок.

— Что произошло?

— В засаду попали. Метлин мёртв, меня и Тарасова ранило. Как Каповищи проходили заметили немцев, обстреляли, одного как минимум зацепили, а через полчаса сами под Пиховщиной под пулемёт попали. Еле ушли.

— Метлин точно мёртв?

— Да, его тоже вытащили, уже труп. Потом спрятали, сил уже не было ещё и его переть. Тарасов сначала сам шёл, но потом и его нести пришлось, а меня сразу в ногу.

— Хорошо, быстро в санбат. Только всё нормально прошло, — это он уже мне. — И тут на тебе.

Подбежавшие красноармейцы уже перехватили раненых и уносили вглубь лагеря.

— Жизнь она, Василий, как зебра — полоса белая, полоса чёрная.

— Знаю, говорил ты уже, и про жопу в конце тоже.

— Ну, до этой части тела нам пока далеко, но стоит быть готовыми. Так и не нашёл в их системе патрулирования никакой схемы?

— Нет, всё дорогу из головы не выходит. Если бы это были немцы, то что-нибудь нащупали, а так они, похоже, не глупее нас. Ты сразу предупредил, чтобы у нас никакой схемы не было, они, наверно, тоже это поняли, как пару раз мы их на маршрутах зацепили — и как отрезало.

— Надо их на выдвижении из города брать.

— Опасно. Они быстро растекаются, а на окраине сами можем под удар попасть.

— Ладно, есть у меня одна мысль, но она мне не нравится самому.

— Слишком опасно?

— Не для нас.

Тихвинский сделал морду кирпичом и сунул документы часовому, тот глянул одним глазом и вернул их обратно. Я тронул машину мягко, слава богу, что груза не много и закреплён он хорошо — ну что такое восемь пятидесятикилограммовых авиабомб для 'Блица', семечки.

Второй сложный этап, инфильтрацию в город, прошли без проблем, как и первый — подогнать машину к городу с запада. Для этого пришлось прилично километров по округе накрутить. По ненаезженным дорогам и просёлкам. Из-за этого везли с собой полтора десятка бойцов, которые и толкали машину, когда она умудрялась завязнуть, а умудрялась часто. Людей высадили всего в паре километров от пригородов, когда дорога приняла хоть немного похожий на себя вид. Там же Крамской настроил и механизмы подрыва — целых три разных видов, один даже химический, в который надо залить полбутылки кислоты прямо перед употреблением. Так что теперь мы с Тихвинским ехали на огромной бомбе, которая теоретически сама по себе взорваться не может, а вот про практическую сторону данного процесса гарантий никто дать не готов.

До казарм гарнизона, расположенных в школе доехали без проблем. Тихвинский выскочил из машины и за полминуты, тыкая бумагами и взрыкивая, убедил часового, что машине место как раз в школьном дворе. Махнув мне рукой, давая разрешение на въезд, сам развернулся и быстрой походкой двинулся прочь.

Точка, где я должен был оставить машину, была определена заранее. Точнее не точка, а некий район около стены, где под прямым углом сходились две школьные постройки. К этому углу машину задом и подогнал, даже если кто и захочет заглянуть внутрь, то это не так легко будет сделать. Быстро приподнял сиденье, где раньше восседал старший машины, дёрнул две чеки и опростал бутылку кислоты в нужную ёмкость. А вот теперь надо делать ноги — Крамской божился, что пятнадцать минут у меня будет, но и полчаса может пройти запросто, наши кустарные взрыватели не обладали точностью хронометров.

— Куда мой обергефрайтер убежал? — спросил часового, делая вид, что никуда не спешу.

— К интендантурату Мезьеру пошёл, чего-то ему там завизировать надо. Сказал, что тебе тоже к нему идти.

— А я погреться думал. Жаль. А куда идти-то?

— Сейчас по улице налево, а через два квартала ещё раз налево. Там найдёшь. Чего привезли-то?

— Военная тайна, — я грустно хлюпнул красным распухшим носом и вытер слезящиеся глаза. — На самом деле какие-то матрасы и доски.

— А, — обрадовался часовой. — Пополнение намечается, это хорошо. Надоело уже через день на ремень.

— Чего так, людей не хватает?

— Ага, у нас тут бандиты совсем озверели в своём лесу. Наших три четверти каждый день эти леса прочёсывают. И что ни день, то либо убитого, либо раненого притаскивают, а когда и не одного. Зато партизан этих уже с тысячу перебили.

— Ух ты, молодцы! У вас тут гляжу, хуже чем на фронте.

— На фронте сейчас тоже не сахар, но и мы тут не отсиживаемся.

— Ладно, пойду я, — говорю, поправляя прикрывающий шею, подбородок и рот шарф. — Обергефрайтер злой сегодня.

— Я заметил. А ты чего такой больной и за рулём?

— Некому. У нас две трети роты под Москву забрали. Зато мне машину из нового пополнения дали.

— Да, я заметил, что краска свежая. Номера и тактические знаки тоже.

У, гад глазастый.

— Сам только вчера рисовал. У вас сегодня праздник будет?

— Конечно, Новый год грех не отметить. Надеюсь последний военный.

— Точно, желаю, чтобы как можно больше ваших в следующем году совсем не воевало.

Да, идеально было бы рвануть их именно ночью, но опасность разоблачения нашей закладки сильно возрастала. Ничего, их и сейчас в казармах полно, вон в окна выглядывают. Всё-таки удачно, что между Рождеством и Новым годом немцы решили снизить активность, подкормиться и отогреться. Нет, они и сейчас по лесам нашим шарятся, но стало их много меньше.

Свернул я налево, но к Мезьеру конечно не пошёл — в одном из переулков меня ждали розвальни с сеном, в котором уже сховался Евгений.

— Помчали, Степан, — скомандовал я Глухову, когда устроился рядом с Тихвинским и выплюнул комок смолы, долженствующий изображать флюс.

Вообще в этот раз я прибег к мимикрии основательно, кроме своих способностей привлекая и подручные средства. Естественно, без них мог бы и обойтись, но не стоило так сильно отсвечивать. Флюс из смолы, кстати, предложил Зиновьев. Не такая уж и гениальное предложение, но стоило пойти на поводу у старшины, пусть считает себя талантливым придумщиком.

С момента взвода взрывателей прошло уже двадцать две минуты. Мы, что взрывная команда, что мужики из Залесья сидели вокруг самовара и пытались пить чай. Точнее мы с Тихвинским, уже переодетые, пытались, а остальные нормально себе пили и заедали натуральными баранками. Дело в том, что из соображений секретности, прибывший вчера 'дровяной обоз' был не в курсе нашей сегодняшней операции, но всё равно мужики поглядывали на нас с интересом — понимали, что телодвижения наши неспроста.

И тут шарахнуло! До школы было не меньше полукилометра, но удар был силён, особенно полами по ногам, причём этот удар пришёлся чуть раньше, чем грохот от взрыва. Что-то зазвенело и посыпалось на пол. С резким щелчком треснуло стекло в оконной раме. Степан поглядел в нашу с Евгением сторону уважительно и слегка ошарашено.

— Ну, вы, блин, даёте!

Отвечать ничего не стал. Чего я на самом деле могу сказать? Жаль, не удастся сегодня вечером к Ольге проскочить, вряд ли после нашей диверсии ей поспать придётся — хирургу работы на всю ночь должно хватить. И, остался ли жив часовой? По сути, не должен, до него там меньше тридцати метров было, даже если сменился, то тоже вряд ли — машина возле караулки немецкой как раз и стояла. Меня он фиг признает, я опять имел вид желтомордого задохлика с синяками под глазами, а вот Женю нужно снова перегримировывать. Но для этого у нас всё было, по крайней мере пара свежих фингалов ему не помешает.

— Степан, тебе придётся с Евгением немного подраться. Смогёте?

— В лучшем виде отделаю.

— Но-но, у меня второй разряд по боксу, так что отделаю тебя как раз я.

— Забьёмся?

Ну, прямо как дети.

— Так, бить будете по очереди. Аккуратно, но сильно. Понятно.

Народ поскучнел — ну да, выпить, закусить, подраться, что ещё надо, чтобы снять стресс.

— Что с листовками? — спросил у Фефера.

— Передал. Сказали: спасибо, но мало.

Триста листовок для города это конечно капля в море, остальное ушло на просвещение окрестностей.

— Про бумагу спросил?

— Клятвенно обещали что будет. Сам Павел Ильич обещал кровь из носа.

— Кто?

— Да Лиховей.

— Кстати, как прошла встреча?

— Нормально, как вы и обещали, даже не удивился.

— О беседе с командованием не просил?

— Нет, даже не упоминал. Завтра должны были ещё раз встретиться, но боюсь после этого, — Герман мотнул головой в сторону окна. — Не получится. А чего рванули-то?

— Угу, вероятно многие сегодня и завтра будут сильно заняты. А сегодня из дома лучше не выходить. А рванули казармы.

— Сильно!

Как бы подтверждая мои слова, за окном раздался выстрел, затем ещё два и короткая автоматная очередь. Нет, дома лучше.

Стрельба на улице, хоть и редкая велась до ночи, ночью же только усилилась — похоже немцы здорово перенервничали и палили по каждой тени.

Количество немецких патрулей в городе не возросло, но теперь они передвигались не меньше чем по пять человек. Похоже, сегодня в лес никого не погнали или наша диверсия не удалась — слишком уж много немцев на улицах. Документы, пока дошёл до госпиталя, проверили трижды. У входа так же стоял усиленный пост из трёх солдат. Снега перед входом почти не было — какая-то смёрзшаяся темно-бурая масса. Промурыжили меня на входе минут двадцать, но в здание госпиталя всё ж таки пустили. Первое ощущение это запах! Такого насыщенного запаха карболки, крови и гниющей плоти раньше здесь не было. Амбре было много сильнее чем в наших санитарных землянках.

Просидев ещё два с половиной часа, наконец, увидел Ольгу, точнее её полупрозрачную бледную тень. Да уж, измотали сивку крутые горки. Даже радости в глазах, при виде меня не появилось, одна глухая усталость. Это что охлаждение чувств или, правда, до того умаялась?

Поговорить нормально не удалось. Оля сунула мне в руку какую-то коробку и шепнула что через пару часов, если ещё чего не случится, будет дома. Коробка была увесистой, кроме таблеток там оказались и ключи. За два часа сумел, ничего не спалив, ну если только излишне пережарил, приготовить сносный обед.

Хозяйка не вошла, а чуть ли не вползла в дверь.

— Я спать...

Э нет, так не пойдёт.

— Ты когда ела в последний раз?

— Не помню. Вчера...

— Тогда ещё полчаса без сна переживёшь.

Пришлось сначала умыть девушку ледяной водой, а затем кормить едва ли не с ложечки. Всё же я чувствовал за собой вину — работы хирургам госпиталя мы подбросили порядком. По словам очевидицы, что клевала носом передо над тарелкой, после взрыва в госпиталь доставили тридцать два человека. Но это было просто последней каплей, до этого в течении месяца нарастающим потоком везли раненых. В основном из-под Москвы. В последние дни этот поток особенно усилился, и что самое неприятное для хирургов, массово пошла гангрена. До того тоже попадались запущенные ранения, но сейчас, вероятно, на фронте истощились запасы медикаментов и перевязочных материалов, кроме того большое количество обморожений, вносило свою лепту. Вот почему у них вонь такая стоит.

— Каждая ампутация, это не просто кошмарная работа, где кровь, гной и вонь, — произнося эти слова девушка продолжала монотонно жевать, похоже это никак не действовало на её аппетит, да и аппетита того было чуть-чуть. — Это ещё слёзы и крики. Здоровые мужики ревут как дети, отказываясь от ампутаций. Им объясняют, что иначе они просто умрут, но сначала сгниют заживо, но те ничего уже не понимают. Я помню, как такие же немцы ещё осенью шутили и пытались заигрывать, сейчас их как будто подменили: худые, обмороженные, глаза затравленные. Костя, по-моему в них что-то ломается, не во всех, но во многих попавших к нам.

Ну да, ещё месяц назад это были победители, пусть даже кому-то из них и не везло, но теперь из несущих смерть и боль они превратились в эти смерть и боль принимающих. Тяжело — из сверхчеловека в измученного болью и страхом калеку.

— В городе тоже всё плохо... — глаза у Ольги уже закрылись и теперь она отхлёбывала теплый напиток из морковного чая скорее на ощупь. — Медикаментов нет, а среди гражданских тиф, скарлатина, пневмонии, грипп, даже несколько случаев холеры. В таких условиях почти всё это смертельно. Вы у себя там внимательно...

Её голова окончательно упала на грудь и девушка засопела. Раздевать не стал, просто перенёс на кровать и укрыл получше. Похоже, она так проспит сутки. Если дадут, конечно.

Проснулась Оля к вечеру, точнее встала по нужде. Тут я уже усадил её ещё раз за стол, за которым она уже кое-как проснулась.

— Никто не приходил?

— Стучались пару раз. Ты не слышала, а я не вылезал. Тебя насколько отпустили?

— До утра. Ты извини, но я сейчас поем и опять спать — неизвестно когда следующий раз домой попаду.

— Да ничего, я терпеливый. Если что я знаю недалеко один бордель. Так себе конечно, но при длительной голодовке...

— Ого, — в голосе девушки прорезался язвительный интерес, хорошо — значит оживает. — Это с каких это пор ты стал подобными заведениями интересоваться.

— Точно пору не скажу, но интерес давний, наверное, а вот само заведение с месяц как обнаружил. Не понравилось, пришлось одну особу из местного личного состава даже силой забрать. Вам, кстати, медсёстры не требуются в госпитале?

— Ты разговор на медсестёр не переводи.

— А я не перевожу, я его для того и завёл. Надо одну девушку на работу устроить, а то по моей милости она теперь безработная, хотя точно могу сказать, что работа та ей не нравилась. А к вам в госпиталь, небось, без протекции никак?

— Медсестрой вряд ли, санитаркой можно попробовать. А теперь рассказывай, что за история.

По мере рассказа, едко-гневный взгляд слушательницы всё более теплел, пока в уголке одного из глаз не показалась слезинка.

— Ладно, пристрою я твою Джульетту, Ромео, но гляди — если что я на ампутациях руку набила. Колонку топил?

— Да, но может уже не очень горячая.

— Тогда я мыться, и если в процессе не сильно устану, то, может, и не сразу усну. Лови момент.

— Ага, всё таки опасаешься, что в бордель ночевать уйду? Или поняла насколько я лучше, чем грелка.

— Не льсти себе, человек-грелка, это всё мягкое женское сердце, которое тебе удалось разжалобить своей сказкой.

Глава 17.

Хотя само празднование Нового года и, соответственно, награждение подарками или одаривание наградами, произошло без моего участия, но шум в лагере до сих пор стоял как в улье во время роения. Уже не один человек успел похвастаться передо мной обновками и заодно поблагодарить. Больше всего впечатление на меня произвёл Вальтер. Он сидел у входа в свою оружейную мастерскую и сжимал в одной руке банку консервов, видно было плохо, но, кажется, это было датское сгущенное молоко, а во второй губную гармошку.

— Чего сидим, работы нет?

Мельер вскочил, приняв стойку смирно.

— Нет, товарищ командир. Срочной нет.

Ишь, раньше всё пытался господином называть. Исправляется.

— С чего вид такой задумчивый — прямо Кант с Гегелем в одном флаконе?

— А вы знаете, что я родом из Кенигсберга? И Иммануил Кант является моим родственником, очень дальним правда. Вот к Гегелю точно никакого отношения не имею. А задумался... Вы верите в предзнаменования?

— Трудно сказать, в приметы, наверное, скорее да, а вот в предзнаменования вряд ли.

— А я начинаю верить. Нас с сестрой воспитывала тётка. Кирса помнит мать, а отца уже не помнит. Я мать не помню, а отца вообще не видел — он погиб перед самым концом войны, мне тогда двух лет не было, а сестре только исполнилось пять. Но я уже помню послевоенные годы, особенно то, что всегда хотелось есть. Мама умерла в девятнадцатом. Кирса, говорит, что она вообще не ела — всё отдавала нам. Тогда даже горсть овса была сокровищем. А я помню день, когда впервые досыта наелся. В тот день самым вкусным, невообразимым по великолепию блюдом, было сгущенное молоко. Тётя Сиглинд уже не помнит, как эта банка ей досталась, а может не хочет говорить. Тётя была младше мамы на пять лет. Она так и не вышла замуж, но у меня есть кузина. С её рождением мы прекратили голодать. Кто её отец я не знаю, да и не стремлюсь узнать, это не моё дело, но Ханну я люблю как родную. Даже не из-за того что её рождение спасло нашу жизнь. Она великолепная девушка, такая же красавица как её мать и очень добрая.

Вальтер помолчал, о чём-то задумавшись или вспоминая.

— Точно такую же гармошку она подарила мне на пятнадцатилетие. У нас с Кирсой никогда не было карманных денег, понятно, пока мы не нашли работу, а у Ханны они откуда-то появлялись. Иногда она их даже тратила, понемногу, но в основном собирала — пфенниг к пфеннигу и три раза в год делала подарки на день рождения. Мне, матери и Кирсе. Мы с сестрой тоже дарили ей подарки, но купить ничего не могли, а потому мастерили своими руками. Она так радовалась. Так вот, та гармоника была первым подарком на который она скопила денег, и это был подарок для меня. Когда ей исполнилось девять лет она вдруг начала приносить домой различные сласти. Понемногу, первый раз она принесла малюсенький сладкий пирожок с патокой и разделила его на четыре части — всем досталось по совсем крохотному кусочку. Мы с сестрой спрашивали, откуда она взяла деньги, но та упорно молчала, как и тётя Сиглинд. Так продолжалось с месяц, пару раз в неделю Ханна приносила что-то вкусное и делила на четыре равные части, а потом как отрезало. Через три месяца она сделала мне подарок на день рождения.

Да, наверное, так бывает, но совпадение странное. Как Кошка сумел так подгадать с подарками для Вальтера — губная гармоника и сгущёнка не самые частые вещи, что нам попадались среди трофеев. Достанься Мельеру бритва и крем, я бы не удивился. Может старшина что-то вызнал про нашего немца? Надо будет спросить.

— Надеюсь сейчас с твоими родственницами всё нормально. Переживают, конечно, что от тебя нет вестей, но похоронное извещение командование вряд ли направило. А знаешь что, напиши несколько строк, ну, типа — жив, здоров, нахожусь в плену... Хотя нет, про плен не пиши... Скажи, что выполняешь важное задание и до конца войны от тебя вестей не будет.

— А можно?

— Можно, но учти, я сначала прочту.

— Конечно.

— Тогда иди, сочиняй, пока работы срочной нет. Учти, письмо может попасть не в те руки, и твои любимые родственницы тогда пострадают. Так что больше тумана, меньше конкретики. Короче, ты понял. Если не сможешь, то лучше пусть они остаются в неведении.

— Я знаю как написать.

— Тогда дерзай.

Сзади кто-то прокашлялся, не в смысле простужен, а хочет отвлечь меня от занимательной беседы на тему доброго и отзывчивого немецкого народа. Ну, точно, Кошка стоит и так, выжидательно, на меня поглядывает. Машу Вальтеру рукой и делаю пару шагов навстречу старшине.

— Жаловался? — улыбается Кошка.

— Да, нет. А на что?

— Что не расстреляли.

— Не понял.

— Мы же, как расстрелы начали, так Вальтер с лица спал, даже аппетита лишился, видно ждал, что и его в расход пустят. А когда Нефёдов приказал его в строй поставить, перед награждением, так вообще, чуть ли не под руки держали.

— Ну и чего издевались над ним, не могли сказать, что никто его расстреливать не собирается?

— Да, говорили, — старшина махнул рукой. — Только без толку. На самом деле награждать его не собирались, но пришлось, дабы в чувство привести. Ты бы видел его глаза, когда из строя вызвали, а уж когда он осознал зачем...

— Ну, Леонид Михайлович, вы к тому же с этими подарками ещё и в струю попали. Хотя, думаю, он нашёл бы как любой штукенции особый смысл придать. Тяжёлый отходняк, однако. Ты бы его работой какой-никакой загрузил, а то так можно и с глузду съехать.

— Сделаю. Я вот что хотел? Нефёдов с Калиничевым двойной состав сегодня ночью в дозор запускают, да на несколько дней, вроде как. Тогда людям нужно усиленный паёк выдать, так неплохо бы под это приказ получить. У меня такие затраты по смете, понимаешь ли, не проходят.

— Так... А с чего такая движуха?

— Немцы, вроде как, все загородные патрули свернули и в город согнали, вот и хотят командиры поляну под себя забрать.

— Ну, это правильно, конечно. Они где?

— Где-то в ротных лагерях. И вроде как собираются опять мясной цех потрепать. Малец от Гринюка прибежал — похоже немцам в Жарцах приказ пришёл сворачиваться. Они всю скотину, что ещё не переработали, забивают и готовятся грузить тушами, да и сами собираются тикать. Первый взвод второй роты уже на перехват ушёл. Может и успеют.

Только на следующее утра узнал, что не успели, и не успели буквально чуть-чуть, что, как известно, не считается. Даже хвост автоколонны из четырёх грузовиков увидели, но не побежишь же за ними бегом? Правда, колонну эту у Полоцка обстреляли другие наши бойцы, но также без особого успеха.

— Что ещё у нас плохого, товарищ лейтенант?

— Вроде ничего, — Калиничев удивлённо глянул на меня. — Потерь за три предыдущих дня не было. Сейчас наши люди блокировали бывшие позиции противника и пути подхода к ним, как товарищ капитан и приказал. Оттеснить нас немцы смогут, только сконцентрировав крупные силы на направлениях выдвижения, что сейчас им сделать сложно. Считаю, что в данный момент они способны выставить один, максимум два, мощных ударных кулака, но во втором случае им придётся совсем оголить город. Поступили сведения, что кто-то, скорее всего ваши уголовники, совершил нападения на городские склады.

— Ну, положим, они такие же мои, как и твои.

— Извините, вырвалось.

— Да, ладно...

— При этом, мы не сможем долго держать такое количество людей в отдалении от базы: мороз, очень длинные переходы, что для смен, что для снабжения продуктами.

— Они у тебя что, в полях да лесах сидят?

— Нет, конечно — в деревнях. Пока половина греется и отдыхает, другая, всё одно, службу несёт — не дай бог прошляпим фрицев. Но даже в таком режиме, максимум через неделю, боеготовность изрядно снизится. Устают люди: холод, постоянное напряжение...

Это он прав, хоть у нас и некоторое затишье, но постоянный стресс, ни здоровью, ни боеготовности плюсов не прибавляет.

— Проблем с местными жителями нет?

— При мне не было.

— А у местных из-за нас проблем не будет?

— Тут точно ничего не скажешь, как немцам шлея под хвост попадёт.

— Подготовьте им, на всякий случай расписки о конфискации продуктов.

— А стоит?

— Забирать ничего, конечно, не стоит, если, разумеется, сами не предложат, а расписки выдать. Пусть считаются пострадавшими. Только осторожно, как бы немцы не прознали, а то подведём людей под цугундер. Да, не знаешь, Степан Юльку в город уже отвёз?

— Не в курсе. Узнаю.

— Не дёргайся, занимайся своим делом. Что с движением на железной дороге?

— Как второго января состав уронили, так он с тех пор и лежит. Движение прервано полностью. Дорога на север тоже не используется — мы там несколько рельсов поглубже в лес утащили. Не быстрей конечно чем взрывать, но экономнее. Шпалы тоже унесли.

— А что в составе, что-нибудь ценное есть?

— Не похоже, какие-то бетонные конструкции на платформах.

— Жаль, этого нам не надо. Что с шоссе?

— По ближнему движения нет, северное и то, что за Полотой и железкой, периодически навещаем, но там только крупные колонны с охраной. Обстреливаем, минируем, не даём расслабляться. Появилась, точнее вернулась, старая идея под Замошье сходить, пока немцы в городе блокированы.

— Это ты про пресловутые корпусные склады Байстрюка?

— Про них, родимых.

— Разведку посылал?

— Только сегодня вернулись.

— И что там?

— Тишь и гладь.

— Совсем движения нет?

— За два дня... ну, почти — ноль?

— И чего тогда туда переться?

— Так охрану не сняли!

— Много? Охраны?

— Немцев с десяток и полицаев пять или шесть. Полицаи на воротах стоят, снаружи, а немцы внутри службу тащат.

— Вооружение?

— Один пулемёт точно есть: или 'максим' или 'ноль-восьмой' немец. Автоматов не заметили, только винтовки.

— Есть план?

— Есть. Старый, с уточнениями.

— Излагай.