Величайший диктатор

Победа и впрямь была общей. От Мадрида до Владивостока — всюду царило ликование. Россия не стала исключением. Хотя люди старших возрастов реагировали более сдержанно (многие не вполне понимали, о чем идет речь), воспитанная в новом духе молодежь просто обезумела от восторга. Этим, конечно, нельзя было не воспользоваться. В Комитет поступило великое множество заявок от предприятий со всех концов страны. Каждый завод, каждая фабрика желали разместить на своих товарах портрет Делона, изображение "Авангарда", эмблему ОКИ и тому подобные картинки. Благодаря электрической связи мы могли реагировать мгновенно и удовлетворили (с теми или иными поправками) почти всех, кроме разве что гробовщиков. Институт Эстетики заранее разработал особый "космический стиль", который был рекомендован всем желающим заработать на успехах спационавтики. Патентное ведомство перешло на круглосуточную работу — одних только заявок на название "Орбита" было подано больше тысячи.

Каждый спешил использовать новые обстоятельства в своих целях. Комитет Физического Развития, например, выдумал "общедоступную программу подготовки спационавтов", которая, впрочем, направляла молодежь все к тому же беганью, прыганью и отращиванию мускулов. Даже начальник полиции отличился анекдотическим выступлением на тему: "вот вступим в контакт с высокоразвитыми иномирянами, узнают эти иномиряне, что у нас до сих пор уголовная преступность не до конца уничтожена, то-то будет стыдно!".

Капитану Делону устроили триумфальное турне по всем странам САС. Поскольку Россия была вторым по важности жаннеристским государством, сразу из Франции юный герой прибыл к нам. Весь Комитет глаз не сомкнул, занимаясь всесторонним обеспечением визита. От эффектного перелета на боевом истребителе в последний момент решили воздержаться, удовлетворившись обычным пассажирским аэропланом. Всю церемонию — приземление в аэропорту, почетный караул у трапа, обмен приветствиями, торжественный проезд в открытом автомобиле по проспекту Победы, встречу Делона с Губаревым и их совместное отбытие в Главный Дом — можно было наблюдать на экранах прямо в здании Комитета. Установленные повсюду розинговские камеры были нашими "глазами и ушами". Впрочем, сам я вместе с директором Комитета и другими бабочниками ждал французского гостя на площади Республики. Да, мы тоже попали под влияние собственной пропаганды и теперь хотели вживую увидеть первого спационавта. Движимые тем же желанием, толпы народа собрались вдоль всего маршрута. Наша почетная трибуна тоже оказалась снабжена экранами, так что оценить масштабы всеобщей ажитации можно было в прямом эфире. Странное зрелище — целое живое море крохотных человечков у подножия каменных исполинов.

— Нам здесь нечего опасаться? — тревожно поинтересовался стоявший рядом директор Комитета Физического Развития, — Фашисты могут устроить диверсию...

— Не бойтесь, маршрут охраняют тысячи полицейских и жандармов, в форме и в штатском. Плюс к этому французы прислали множество своих агентов, плюс Объединенный Комитет, плюс розинговские камеры, плюс собаки...

— Собаки?

— Да, специальные собаки, чувствующие запах взрывчатки и оружейного масла. Нам нечего бояться, даже и без всех этих особых мер Москва — самый безопасный город в мире.

— Смотрите, едут!

Действительно, на экранах появилась машина с капитаном Делоном, сопровождаемая жандармским эскортом. Юноши и девушки пришли в невероятный восторг. Если бы не оцепление, они бы, наверное, понесли машину своего героя на руках, а так несчастным фанатикам оставалось лишь кричать и размахивать флажками. В ответ спационавт лучезарно улыбался и махал рукой.

— У этого молодого офицера очень располагающая внешность. Да ещё эта синяя форма... — вновь подал голос "физист", — У девушек к нему прямо эротическое чувство. Гмм... Да и у юношей... Интересно, французы специально выбрали такого красавичка?

— Разумеется. Их КМР следил за космическим проектом с самого начала. В таких делах случайностей нет. Наш русский спационавт, которого полетят в следующем году, тоже будет не квазимодо.

Народное ликование достигло пика, когда кортеж вьехал на площадь. Президент вышел навстречу герою, они обменялись рукопожатием и вдвоем поднялись на трибуну. Их речи я сушал без особого интереса — монолог для Делона заранее писался нашим Комитетом совместно с французскими коллегами, а Губарев, естественно, ничего нового не придумал и выступил в своем обычном духе. Но толпа восторженно внимала каждому слову. Закончив общение с народом, спационавт и президент сели в машину и отправились в главный дом, а полицейские осторожно принялись выпроваживать толпу с площади. Чтобы рассредоточить собравшихся людей назад по их арандисманам (а заодно продлить им праздник), по всему городу были устроены бесплатные концерты, в кинотеатры пускали без билетов, а кафе и бистро подавали с большими скидками. Не доверяя народному благоразумию, полиция изъяла весь крепкий алкоголь, и это единственное омрачало день торжества.

По другую сторону границы настроения были самые мрачные. Англичанам, не успевавшим со своим "спэйсменом" раньше 1963-го года, оставалось лишь поливать грязью удачливых конкурентов. Радио ВВС заявило, что никакого орбитального полета на самом деле не было, а все кинозаписи и фотографии — грубая подделка, неубедительно состряпанная французским КМР. Невесомость объявили недостаточно невесомой, тени — неправильно падающими и так далее. Забавно было наблюдать столь позорную агонию вражеских пропагандистов. Новгородцы, кроме пересказа ВВС, порадовали собственными открытиями: все космические полеты, конечно, тщета перед лицом Господа и жизнью вечной... Столь слабое и неорганизованное сопротивление противника на моральном фронте лишь упрощало задачу Комитета. Мы собирались с максимальным эффектом использовать капитана Делона не только в пределах САС — ему предстояло покорить мир.

Увы, за фасадом блестящих успехов скрывались тяжелые проблемы. С каждым годом усиливались нездоровые тенденции в экономике, вызванные бездумной и авантюрной политикой "принуждения к прогрессу". Ещё в тридцатые годы, во времена разработки и осуществления Первичного Плана, многие специалисты предупреждали Жаннере: разом созданная промышленность когда-нибудь так же разом и устареет. Называли конкретные сроки: кто-то говорил о двух, кто-то о трех десятилетиях. Диктатор и сам это понимал, но предпочел сперва решить сиюминутные задачи, а уж в будущем как-нибудь вывернуться, обмануть неумолимое время. Будущее наступило, и архитектор бросился спасать свое грандиозное, но непрочное здание.

Как только было завершено послевоенное восстановление, вступила в действие программа "экономической авангардизации" — впервые вместо детально расчитанного по дням и часам плана Жаннере прибег к пожарным мерам. Методы, впрочем, остались прежними — государственное насилие и произвол.

Во-первых, ни одно предприятие не могло больше оформить патент на изобретение или технологию, не дав обязательства его использовать в ближайшем будущем и не представив план такого использования. В противном случае результаты исследований изымались в национальную собственность и передавались тем, кто брался их применить на практике. Зато продемонстрировав "авангардный подход", можно было расчитывать на выгодный кредит.

Во-вторых, работники предприятий фактически поощрялись в заваливании своего руководства всякого рода прожектами вроде создания карманных ординатёров. Если прожект отвергался, автор мог уйти с ним на другое предприятие, игнорируя трудовой контракт. Если же (как это, конечно, случилось с карманными ординатерами) во всей стране не находилось желающих реализовать смелую идею, прожектер мог основать собственное производство, получив солидный долгосрочный кредит от государства. Зачастую деньги сопровождались гарантией правительственного заказа, чтобы "раскрутить маховик". Для всего этого требовалось только лишь заключение научной комиссии о том, что изобретение не противоречит законам физики, грубо говоря — не является "вечным двигателем". Расчитывать на успех мог не только француз, но и предприимчивый иностранец, даже выходец из враждебной страны вроде Тьюринга. При этом, разумеется, новые предприятия размещали не там, где хотелось их основателям, а там, где государство считало "технически оптимальным".

Старые фабрики и заводы тоже могли расчитывать на изливаемые казной блага — для этого достаточно было затеять модернизацию производства. Дирекция со спокойной душой подавала в Индустриальную Комиссию заявку на переоснащение, получала неизменное согласие и становилась в очередь на кредит. Когда приходил срок, оборудование разом заменяли на всем предприятии, а рабочие тем временем проходили переобучение за государственный счет. Для станкостроительных заводов наступил золотой век, но громадные траты на "экономическую авангардизацию" опустошали государственную казну. А ведь кроме промышленной модернизации, требовались средства на воспитание бесчисленных "детей Республики", на армию, на космическую программу, на бесконечное строительство... Верный своей политике бесконечного раздувания спроса, Жаннере не хотел поднимать налоги. Вместо этого деньги выжимались из союзников.

Напрямую это делалось через выплаты по старым кредитам, косвенно — через прибыли насильственно установленных монополий. Так, например, все почтовые и телефонные службы жаннеристских государств входили в Объединенную Компанию Связи, формально принадлежащую САС, а фактически — французам. Зеленые бумажки телефонных счетов были орудием грабежа: из каждого оплаченного по ним франка восемьдесят сантимов уходило в Париж. Слабым утешением служило лишь отличное качество связи и пристойные тарифы. Но этих старых способов вытягивания денег оказалось уже недостаточно для покрытия увеличивающихся расходов, и Жаннере придумал нечто новое: в качестве очередного шага на пути к превращению САС в полноценное единое государство (что было запланировано на 2100 год) Франция передала в союзное подчинение свой ядерный арсенал, океанский флот, дальнюю авиацию, морскую и воздушную пехоту, Иностранный Легион, "вольные отряды" и заморские базы. Вместе эти силы теперь назывались "Стратегическим Корпусом САС" и должны были защищать интересы союза по всему земному шару. Ловкий трюк обошелся Парижу в несколько тысяч франков (новые нашивки на форму и перекрашеные бортовые эмблемы) и позволил сэкономить миллиарды — ведь общую союзную армию и финансировать полагалось сообща... Для Губарева это стало тяжелым ударом — не сам факт очередного грабежа, а осознание того, что российские деньги пойдут на содержание плавучих железных громадин.

Впрочем, надо признать, что экономическая авангардизация, при всем безумии, порой приносила свои плоды. Один из этих плодов стал мощным орудием в руках Комитета — речь, конечно, идет о магнитоскопе. Первое такое устройство было размером со шкаф и ценой с роскошный автомобиль. Фирма CRR продавала их студиям розинговского вещания — каждый аппарат оформлялся через отдельный заказ и доставлялся грузовиком). В один прекрасный день троица младших инженеров, промотавших в ночном баре месячное жалование, решила поправить финансы с помощью какого-нибудь прожекта. Идея родилась быстро: компактный и недорогой домашний магнитоскоп для вечернего досуга простых граждан. За несколько вечеров три друга нарисовали изящную, но очень уж приблизительную схему, и отправились с ней к начальнику. Через неделю эту схему уже пытались довести до ума все инженеры CRR и четыре законтрактованых научных центра, КМР требовал не жалеть сил для скорейшего освоения высокоактуального устройства, а геодезисты вымеряли место под строительство нового цеха.

Первую партию новых аппаратов презентовали сенаторам на День взятия Бастилии. Те, люди пожилые, странные игрушки не оценили и передарили внукам, так что скоро магнитоскоп стал самой модной и желанной вещью для золотой молодежи, а это, в свою очередь, послужило лучшей рекламой для молодежи обычной. Впрочем, и в традиционной рекламе недостатка не было. Магнитомания быстро перекинулась на все страны САС, благо розинговские приемники там делались под единый союзный стандарт. CRR в первый же год учетверила прибыли, а счастливчики-инженеры заработали благодаря своей безумной идее полтора миллиона франков на троих, крепко поссорившись при дележе.

Для Комитета магнитоскоп стал новым оружием в борьбе за умы и сердца — оружием, которого не было у противников. Мы оказались в положении армии, вдруг получившей в свое распоряжение только что изобретенный танк или аэроплан. Оставалось лишь грамотно его использовать. CRR выпустила на мировой рынок магнитоскопы, переделанные под американские, британские и итальянские стандарты. Скоро новое развлечение приобрело популярность и за пределами САС. Теперь от приемника Розинга появился прок даже в регионах, где вовсе отсутствовало вещание — там, правда, такая техника была доступна лишь богачам. Мы могли воздействовать на весь мир. Дело в том, что обычный серийный магнитоскоп был лишь проигрывателем, для записи требовался аппарат другой модели, не продававшийся частным лицам и не поставлявшийся за пределы САС. Таким образом, иностранцы могли выбирать лишь между лентами, отобранными для них Комитетом. Это был прорыв — до сих в большинстве зарубежных стран фильмы из САС не могли проникнуть в прокат. Теперь же мы не только получили доступ к их экранам, но и стали своего рода монополистами. Начался новый этап идеологической битвы.

Разумеется, мы не собирались действовать напрямую. Комитет всегда избегал откровенно пропагандистских фильмов, где картонные персонажи непрерывно бубнят "социал-авангардизм", "научный подход", "идеи Жаннере", "Новое Общество"... Очевидно, что такое кино по доброй воле никто смотреть не будет, и уже тем более не станет покупать ради него дорогой аппарат. Поэтому для зарубежных рынков были отобраны ленты, интересные обычным людям и притом внешне безобидные в политическом плане — комедии, приключения, фантастика и, не в последнюю очередь, любовные истории. Жаннеристское государство и общество были в этих фильмах лишь фоном. Таким образом мы достигали сразу нескольких целей.

Во-первых, происходила нейтрализация вражеской пропаганды. Как раньше иностранцы представляли себе французов и прочих жителей САС? Ордой фанатиков, живых автоматов, целиком находящихся во власти безумной идеи, марширующих с военного завода на пропагандистское собрание. Или, наоборот, несчастных забитых рабов, страдающих в нищете и бесправии под гнетом тирании, преследуемых тайной полицией... Такой образ создавали иностранные газеты, книжные издательства, радиостанции, киностудии и розинговские каналы. Магнитоскоп разрушил эту картину: вместо инопланетных чудищ люди увидели таких же людей, занятых не подготовкой к уничтожению мира, а вполне обычными делами, людей со своими радостями и заботами, такими же, как у любого другого жителя Земли.

Во-вторых, тот самый жаннеристский фон, не раздражая зрителя и не слишком бросаясь в глаза, все же играл свою роль. Преимущества социал-авангардизма демонстрировались как бы между делом, естественно и ненавязчиво. Просто, например, в определенный момент герой фильма ложился в больницу, готовился к поступлению в университет или просто решал прогуляться поздним вечером по городским окраинам — ситуации вполне банальные, понятные и близкие обычному человеку. Таким образом, зритель узнавал, что в странах САС существует всеобщее медицинское страхование, двадцатипятилетние государственные кредиты для студентов и безукоризненный порядок на улице в любоее время суток. А узнав, невольно сравнивал с положением в своей стране. Надо кстати сказать, что не только наши общественные отношения, но и самые обычные материальные предметы зачастую становились для иностранцев откровением. Например, когда в американском фильме нужно было показать парижский автобус, для этого брали самую древнюю и уродливую развалину, причем американской же конструкции. Парадоксальный факт: зритель, посмотревший такой фильм, мог каждый день ездить на работу в отличном новеньком автобусе французского производства, пребывая в полной уверенности, что французские автобусы — дребезжащие гробы на колесах. Экран сильнее реальности, и победить его может лишь другой экран.