— А что, в Смоленске никакой казны не захватили? — поинтересовался я.
— Какое там, государь, жолнежам третий месяц не плачено, — удрученно вздохнул Лаптев.
— Ну вы все же поищите, а то у поляков так бывает. Жолнежам платить нечем, а денежка водится.
— Поищем, милостивец, поищем.
— Что с прочими припасами?
— С голоду не помрем, государь, а в Вязьме изрядный запас продовольствия и порох имеется. Не пропадем, а скоро из набега царевич Арслан воротится, все одно чего-нибудь да притащит, басурманин!
— Хорошо, но надобно о нуждах наших думу боярскую и собор известить, ну и о победе, конечно. Я собору обещался Смоленск отбить, а теперь пусть они свои обещания сдержат.
— Известим, государь, как не известить, — довольным голосом прогудел Черкасский, — не каждый день таковая радость случается!
— Погоди радоваться, князь, расскажи лучше, много ли пленных взяли?
— Живых да легко пораненных — близ семи сотен. Все больше литва да ляхи, но есть немного немцев скотских да фряжских[45]. Фряжские пушкари, кстати, совсем без боя сдались и просятся на службу.
— Ну еще бы, как их после такого штурма сразу не поубивали, — хмыкнул я. — Итак, судя по донесениям лазутчиков, гарнизон был примерно в тысячу двести человек ратных. Это получается пятьсот побитых у ляхов?
— Да кто же их считал, кормилец?
— Так посчитайте, а то, может, еще где супостаты прячутся.
— Если и прячутся, так найдем!
— Ну-ну. Теперь следующее: давайте думать, что дальше делать будем.
— Как "что делать"?
— Ну смотрите: поляков мы побили, город взяли. Только ведь сил у Сигизмунда еще много, и война покуда не закончена. А ну как он соберет войско да навалится на нас? Так, может, не станем ждать да сами навалимся?
— Дозволь слово молвить, государь, — вышел вперед Пушкарев.
— Говори, Анисим.
— Прости, царь-батюшка и вы бояре высокородные, если что не так скажу. Оно, конечно, мне не по чину, да не по отечеству вперед вас говорить...
— Не тяни кота за хвост, говори дело!
— Дело так дело, — не стал перечить Пушкарев. — Ты, государь, спрашиваешь, что делать? Так я вот что скажу: не надо ничего делать! Ты, я знаю, молод, горяч и в войне удачлив, только сейчас бы не воевать, а поберечь силы. Их у нас мало, а врагов — много. Вот, к примеру, если, пока мы с ляхами воюем, налетят на нас крымцы, тогда как? Дворяне, особенно у которых поместья в тех местах, непременно ведь разбегутся. Опять же со свеями непонятно что. Оно, конечно, ты с королем Густавом Адольфом родня, а только у государей бывает, что и с родными братьями ратятся, не то что с зятьями. Сейчас-то войско наше ляхов побило да крепость, какую они три года осаждали, первым приступом взяло. Самое время с ними о мире потолковать, потому как ляхи свеев не раз бивали. Оно, может, и не моего ума дело, а только худой мир лучше доброй ссоры.
— Смотри-ка, сколь разумно ты рассудил, — усмехнулся я, — тебе бы не в стрельцах, а в посольских дьяках служить. Что скажете, воеводы?
— Верно стрелецкий полуголова толкует, — решительно заявил Черкасский, — нет у нас сейчас сил воевать. Намедни боярский сын Ножин приехал из Вязьмы, сказывал, будто атаман Баловень прослышал, что ты, государь, в поход ушел — и озорует под Москвой.
— Ты мне этого не говорил, — заметил я в ответ.
— Так к штурму готовились, — пожал плечами князь, — не стал отвлекать.
— Понятно. Что еще ты мне не рассказывал, чтобы не отвлекать?
— Видит бог, государь...
— Ладно-ладно... кто еще что думает?
— Дозволь слово молвить, государь, — обратился молчавший до сих пор князь Мезецкий.
— Говори.
— Князь Дмитрий Мамстрюкович и полуголова стрелецкий верно говорят, что врагов у нас много, а сил мало. Только не след давать ляхам передых! Ты царевича Арслана в набег послал. Да только что он со своими татарами один сделает? Надобно на Литву крепче ударить да позорить как следует, чтобы они не о походе на нас думали, а о том, чтобы свои земли защитить. Всем войском, конечно, идти не след, а если казаки да дворяне сходят, то будет и врагу урон, и нам передышка. Тем временем можно и Смоленск укрепить, и на Баловня войско послать.
— Ясно. Ну а ты, кравчий, что скажешь? — обратился я к Вельяминову.
— Как повелишь, государь, так и сделаем, — отозвался Никита, — а только и я за то, чтобы сперва в Смоленске закрепиться, а потом дальше думать. Может, король Жигимонт и не захочет более воевать, особливо если ты с королем Густавом замиришься. А что до Баловня, так Москва, я чаю, не совсем голая осталась. Должен с ним князь Дмитрий Михайлович сладить. Тем паче казаки его хоть и побаиваются, но любят. А вот на южную границу войско послать самое бы время, а то, не ровен час, налетят татары, так беда будет!
— Ну хорошо, — отозвался я, поразмыслив, — на том и порешим. Князь Черкасский будет в Смоленске воеводой с половиной войска. Пусть чинит стены да город в порядок приводит. Князь Мезецкий с казаками пойдет на Литву в набег, там, я чаю, Арслан не все еще разорил. Ну а я со своим полком покуда тут побуду, а там поглядим, может, сразу в Новгород, а может, еще куда.
На следующее утро я решил навестить Храповицкого. Несмотря ни на что, пан Якуб и особенно пани Марыся были глубоко симпатичны мне. В конце концов, война не продлится вечно, и значит, мы не будем вечно врагами. Приказав седлать лошадей, я вышел из архиепископского дворца, ставшего моей резиденцией, и наткнулся на своего постельничего князя Буйносова. Сей доблестный муж был занят тем, что выговаривал что-то старшему из моих рынд Василию Лыкову. Тот в ответ только усмехался, но в чем дело — было решительно непонятно. Увидев меня, оба поклонились и уставились в глаза, изобразив внимание.
— Здорово, болезный, — поприветствовал я Ваську, — как хворь твоя, не прошла ли?
— Какая хворь, государь? — изумился тот.
— А что, не было никакой болезни?
— Господь миловал...
— А если миловал, то где ты в бою был, любезнейший?
— Так там, где ты меня с прочими рындами и поддатнями оставил, у наряда осадного.
— То есть царь твой с врагами бился, а ты, значит, пушки охранял?
— Государь, так откуда мне знать было, что ты на приступ кинешься? — изумился Лыков. — Сроду такого не бывало, чтобы царь впереди войска в бой шел. Ты нас там оставил, а потом пропал неведомо куда, а мы без твоего повеления разве...
— То есть вины ты, курицын сын, за собою никакой не чуешь?
— Да какая же вина? Государь, мы твои холопы и на все твоя воля! Хочешь опалу возложить за то, что мы твой наказ исполняли, так наложи, но какая же вина в том?
— Какой наказ?
— Ну ты же сам сказал, дескать, постойте тут покуда...
На какой-то момент наивность великовозрастного балбеса меня обезоружила. Перед самым штурмом ко мне приходил Вельяминов с докладом, что среди рынд ведутся крамольные разговоры и что заводчик их — князь Лыков. На что я, зная Василия, только посмеялся. Молодец сей был невеликого ума, и голова ему была нужна, похоже, исключительно чтобы есть да носить шапку. Но кто же мог подумать, чтобы настолько!
— Н-да, грехи мои тяжкие, и это цвет московского дворянства... — пробормотал я, проходя мимо. — Как же ты, убогий, догадался-то уйти оттуда? Кстати, Мишка Романов где?
— Да ты же сам, государь, велел ему пленного и бабу его охранять.
— А, черт, забыл совсем... Эй, кто там, — крикнул я конюхам, — где конь мой?!
Вскочив на подведенного слугами Волчка, я тронул его бока шпорами и двинулся к дому Храповицкого. Следом за мной потянулся эскорт из кирасир во главе с фон Гершовом. Выезжая со двора, я по какому-то наитию обернулся и встретился глазами с Лыковым. Тот сразу склонился в поклоне, но вот выражение его лица мне очень не понравилось. Идиоты так не смотрят.
В знакомом доме меня никто не встретил, пан Якуб был еще слаб, а прекрасная пани Марыся была занята тем, что распекала свою служанку. Увидев меня, пани Храповицкая смутилась и присела в реверансе.
— Ах, ваше королевское высочество, мне не доложили о вашем прибытии, а то бы я встретила вас более подобающе...
— Полно, пани, мы ведь друзья, оставьте эти церемонии до другого раза. А в чем провинилась эта милая девушка?
— О, право, это не стоит вашего внимания.
— Не стоит так не стоит. Однако я в долгу перед вашей славной Эйжбетой и потому смиренно прошу у вас милости для нее.
— В долгу? Ах да, вы, верно, о той ужасной ночи, что случилась, когда мы только прибыли в Смоленск.
— Именно.
— Ну что же, в таком случае вы можете сами проявить к ней милость!
— Не премину, а в чем дело?
— Дело в ваших придворных, которых вы приставили, чтобы якобы охранять нас!
— Да, а в чем, собственно, дело — они плохо справились?
— Боюсь, что слишком хорошо!
Честно сказать, я совершенно не понял, в чем дело, но в этот момент откуда-то, как черти из табакерки, выскочили неразлучные в последнее время Мишка с Федькой. Внимательно посмотрев на них и отметив несколько растрепанный вид своих рынд, я перевел глаза на служанку пани Марыси. Та, похоже, тоже одевалась впопыхах.
— Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? — поинтересовался я.
— Задайте этот вопрос вашим людям, — немедленно ответила мне Храповицкая.
— Кайтесь, грешники! — обратился я к друзьям.
— Не ведаем за собой никакого греха, — решительно заявил Панин, преданно смотря на меня честными глазами.
— А ты, Михаил свет Федорович, тоже не ведаешь?.. — вкрадчивым голосом спросил я стремительно краснеющего Мишку.
Узнать, как скоро расколется юный Романов, мне не удалось. Внимательно следившая за происходящим Эйжбета кинулась передо мной на колени и почти плача, стала просить не наказывать бедного юношу.
Диспозиция стала проясняться, оставалось лишь выяснить последние детали.
— За кого ты просишь, дитя мое? — обратился я к девушке.
— За пана Михала, конечно, — немного удивилась Эйжбета.
Мне ужасно захотелось спросить служанку, почему она не просит за пана Теодора... в смысле, то ли он не участвовал, то ли не понравился. Но чудовищным усилием воли я сдержался. Вместо этого поспешил ее успокоить.
— Я вовсе не собирался его наказывать, — стал уверять я, но, увидев выражение лица пани Марыси, быстро добавил: — По крайней мере, несильно.
Услышав облегченный вздох приятелей, я обернулся к ним и, ласково улыбнувшись, добавил: — Вон отсюда, после поговорим.
Парни тут же испарились, будто их тут и не было, а я, обернувшись к Храповицкой, улыбнулся:
— Право, прекрасная пани напрасно сердится.
— Вам легко говорить! Вы победитель и считаете, что все вокруг принадлежит вам и вашим людям. Наш город только что взят врагами, многие доблестные шляхтичи погибли, прочим предстоит плен, а эта... маленькая дрянь тут же спуталась с вашим жолнежем!
— Вы как будто сожалеете, что бедняжку не изнасиловали?
— Тогда в этом не было бы греха!
— Вам легко говорить, ваша милость, — залилась слезами Эйжбета, — вы знатная пани, и вам покровительствует русский царь. Вас никто не посмеет оскорбить, а я бедная девушка, и меня может обидеть каждый. Эти ужасные казаки и немецкие наемники смотрели на меня так, будто хотели съесть живой, а пан Михал заступился за меня и прогнал их. Я просто хотела его поблагодарить, а потом... я не знаю, как это получилось...
Девушка всхлипнула напоследок и, дождавшись кивка хозяйки, убежала, сделав на прощанье книксен.
— Прошу простить меня, ваше королевское высочество, — извинилась пани Марыся, — я совсем забыла о правилах гостеприимства.
— Не извиняйтесь; вы позволите предложить вам руку?
— Почту за честь, ваше королевское...
— Все поляки упорно титулуют меня герцогским титулом. Вы полагаете, мне не удержаться на царском троне?
— По правде говоря, я уверена, что, если в ваши руки что-то попадет, вы ни за что это не выпустите. Но поймите меня правильно, мой муж, несмотря на все свое к вам уважение, полагает вас узурпатором.
— Уважение?
— О, если мой Якуб и уважает кого-то, то это вы, герцог. Вы его кумир!
— Не может быть!
— Еще как может, только он даже сам себе никогда в этом не признается. Кстати, как вы накажете своего человека?
— Прежестоко!
— Вы прикажете ему жениться на Эйжбете?
— Ну не такой уж я тиран! Я полагал ограничиться посажением на кол. Женитьба — все же немного чересчур!
— Вы все шутите: как тогда, когда советовали мне выйти замуж за этого "пана Михала", если Якуб не выздоровеет.
— Святая пятница, так вы приревновали Эйжбету!
— Боже, и этого человека считают великим полководцем!..
Так непринужденно болтая, мы достигли покоев раненого Храповицкого. Войдя в довольно просторную и светлую комнату, мы застали пана Якуба читающим молитвенник.
— Ты не спишь, — кинулась к мужу пани Марыся, — у нас гости.
— О, ваше королевское высочество... прошу простить, что я не могу встать, чтобы поприветствовать вас должным образом... — заговорил тот прерывистым голосом, увидев меня.
— Как вы себя чувствуете... друг мой?
— Мне уже лучше...
— Отец Мартин говорит, что Якубу не следовало проделывать раненому такой трудный путь, — мягко прервала его жена.
— Отец Мартин?
— Да, он из ордена бенедиктинцев, они имели здесь госпиталь.
— Да, помню.
— Отец Мартин — добрый человек, но он не понимает, что неизвестность была бы для меня куда большим испытанием, нежели дорога... — тихо говорил пан Якуб, глядя на Марысю. — Где ты была, встречала нашего гостя?
— Да, его величество был столь добр, что навестил нас.
— Как ты сказала, дорогая?
— Полно, Якуб, ты же сам знаешь, что королевичу Владиславу теперь никогда не стать московским царем. Так зачем из ложной преданности, которой ни ты, ни я не чувствуем, обижать человека, которому мы стольким обязаны?
Едва рассвело, Михальский поднял свою хоругвь и повел ее на север от Смоленска. Зачем, никто не знал, а спрашивать у сотника — дураков не было. Не знал о цели путешествия и Федька, мерно качавшийся в седле рядом с Корнилием и погруженный в свои мысли. Первый в его жизни поход выдался удачным. И в бою настоящем не оплошал, и чести добавилось, и добычей разжился. Дядька Ефим, поглядевший на справных коней с большими вьюками, посоветовал даже завести для такого дела воз. И даже предложил, по старой дружбе, отвезти все в Федькину деревеньку, потому как их полк вскорости должны были отправить назад, а Федору, состоящему при царе, когда еще придется домой наведаться. Лемешев и прежде относился к Панину как к сыну, а уж когда сам царь пообещал, что по возвращении из похода выступит сватом к Ефросинье, и вовсе воспылал к Федору родственными чувствами. Сам парень, правда, был уверен, что жениться ему пока рановато, но тут ведь не поспоришь. Тем паче что государь бывал к верным слугам щедр, вон какой терем Михальскому отгрохал, да еще и обещал, что его молодая супруга станет придворной боярыней, как приедет царица Катерина. За Богом молитва, а за царем служба не пропадает!..
