Уж не догадывается ли он о чем-нибудь?— испугано покосился на мужика Арбузов.— Ох, бабы, один вред злющий от них. Ежели бы детей не рожали, утопить бы их следовало всех скопом без всякого сожаления.
-Покойник пока пусть тут полежит, а мы пойдем, глянем, — подхватил лопаты и веревку Селифан.— Никитка, прихвати ломину.
-Ты давно на этом острове последний раз бывал? — поинтересовался Емельян.
-Тому два лета. В такую же непогодь случайно прибило. Нехорошее место. Мужики сказывают проклятое. Зря мы сюда боярина привезли. Схоронили бы на селищенской скудельнице и ладно.
-Негоже боярину среди простых смердов лежать, — старался ступать след в след за Селифаном сын оружейника. — А мужики врут все. Стал бы твой предок боярского роду в проклятом, да поганом месте обретаться!
Вышли на сухую, просторную поляну, посреди которой возвышался исполинский дуб. Его крона была так велика, что вблизи застилала собой все небо. Основание дерева представляло собой толи перекрученный от времени ствол, толи, переплетенные, словно гигантские удавы, корни. Между ними зияло черной пустотой широкое отверстие. Природная арка вела куда-то вглубь дубового чрева.
— Знать, в этом дупле мой пращур Иорадион и молился богу, — указал на пещеру лопатой Селифан.— Другого подходящего места на острове нетути.
Емельян походил вокруг необъятного ствола, почесал затылок, затем решительно залез внутрь дерева, осмотрелся.
Дубовая пещера оказалась далеко не тесной, а земля под ногами совершенно сухой. Язвина вела вниз, под корни. Туда Арбузов спускаться не стал. Подпалил кресалом паклю, от нее развел костерок. Лаптем начал прощупывать почву, но ничего интересного не обнаружил. Над самой головой взгляд остановился на вырезанной в дереве надписи: "+ СЕ АГНЕЦЪ БОЖИЙ [ВЗЕМЛАЙ ГРЪХИ ВСЕ] МИРА".
Парень даже присвистнул на радостях. Значится, точно тут старец Иорадион обретался! Снаружи раздалось недовольное ворчание Селифана:
-Где копать— то?
Высунувшись из пещерки, молодой человек окинул взглядом поляну. В пяти саженях от дуба чернел приличных размеров камень, похожий на истукана.
-Возле каменной головы и копайте могилку. Только не шибко глубокую, вода может пойти.
-Знамо дело.
-Я вам помогу, только прежде пещерку осмотрю.
Арбузов вернулся в дубовое чрево и вынул из-за пазухи кинжал. В свете костра, на его ножнах чудесным образом засверкали драгоценные камни. Еще накануне молодой человек решил, что в Москву клинок пока брать не стоит — пущай покуда в укромном месте полежит. Мало ли чего?
Щелкнув черным камнем, открыл ножны. Короткая записка, написанная им ночью, была в целости и сохранности. Да и что с ней сделается? Проверил так, на всякий случай. Засунул кинжал в кожаный мешочек, туго затянул шнурки. Прямо под надписью на дереве, вырыл руками ямку вершков в семь, уложил туда мешочек с клинком, аккуратно присыпал землей, притоптал.
Когда выбрался наружу, небо вновь прохудилось. Селифана от дела дождь не отвлек. Крестьянин копал могилу сосредоточенно, умело. Никитка отваливал илистую почву подальше от ямы, чтобы она не осыпалась внутрь.
Вдруг лопата Налимова наткнулась на что-то твердое.
-Каменьев— то, каменьев! — запричитал Селифан. — Ужо с дюжину вынул. — Он нагнулся, чтобы достать очередную гранитную твердыню, да так и застыл на четвереньках.
-Тута чагой-то железное, — засопел он как ежик в минуту опасности.
Емельян спрыгнул в яму и увидел торчащую из-под земли, окованную позеленевшими медными пластинами и прошитую квадратными заклепками, почерневшую от времени, деревянную доску.
Отстранил рукой Селифана, поддел доску лопатой. Это оказалась не просто деревяшка, а крышка шести-семи дюймового теремка. Парень осторожно выкопал сундучок, поставил его на край будущей могилы. На вид он был явно старинной работы. Крышку запирал не замок, а обычный металлический штырь. Если бы не сухая, илистая почва островной поляны, он, вероятно, давно бы уже сгнил.
Сгорая от нетерпения, Арбузов камнем выбил железку из ушек сундучка. Крышка его открылась, и все увидели внутри блестящий сверток. Выбравшись из ямы, Емельян отнес сверток чуть в сторону, развернул его на траве.
Изумлению Налимовых и Арбузова не было предела. Перед ними лежал широкий золотой пояс, украшенный тоже золотыми цепями и драгоценными камнями.
Довольно долго никто не мог вымолвить ни слова. Первым пришел в себя Никитка. Он даже не замычал как обычно, а зарычал диким зверем, бросился к поясу. Подхватив золотую поясницу, он попытался попробовать на зуб один из синих камней. Селифан, бросив теребить бороду, отвесил сыну привычный подзатыльник. Никитка, недовольный расправой, начал размахивать руками, но получил еще одну оплеуху.
Внимательно осмотрев находку, Емельян заметил на тыльной стороне пояса, возле застежек, две выбитые на золоте крупноголовые змеи. Возле одной из них — трезубец.
-Провалиться мне сквозь землю, прямо в пасть Люцифера, если это не знак Рюриковичей! — схватил он за плечо Селифана. — Ты хоть чуешь, что откопал?
-Чресленицу златую, — широко заулыбался свободный землепашец.
-Верно. Только она не просто золотая. Ей цены нет. Ведомо тебе кто такие Рюриковичи?
-Из Ильинских гостей что ль?
Арбузов понял — объяснять, что— либо Селифану сейчас бесполезно. Тот потер брови грязными руками, спросил:
-Видать, про это сокровище в моей грамоте сказано?
-Нет. Там про похмелье отписано.
-Похмелье? — изумился Налимов. — А чего про него писать— то? Делай узвар из ивовой коры в купе с лягушачьими лапами, вот тебе и похмелье.
— О пояснице в бересте написано. А я-то ломал голову, все думал, что же сие значит: "ЧРЪСЛЕНИЦОУ ДИМИТРИЯ АСПИДА ПОЖРАЛА. ПОКЛОНИСЯ ИСТОУКАНУ". Вот тебе истукан, аспида — Гадючий остров. Все просто.
Молодой человек принялся вновь разглядывать змеек на золотом поясе. Неожиданно из-за туч выглянуло солнце и один из самых больших красных каменьев на пояснице, ослепительно загорелся.
-У— у — о! — застонал Никитка, отбежал к дубу, присел, закрыл голову руками.
-Что с ним? — удивился сын оружейника.
-А кто его поймет, — Налимов подошел к мальчику, погладил по голове. — После пожара чудится ему незнамо что.
-Пояс в деревню брать не следует! — твердо заявил Емельян.
-Енто от чего?
-Евдокия не утерпит, разнесет по всей округе. Сокровище тебе принадлежит, спору нет. Чресленницу, видно, старец Иорадион припрятал. Однако, коли узнают о поясе мнихи, али какое уездное начальство, непременно его у тебя отнимут.
К Емельяну подбежал Никитка, схватил его за руки и усиленно закивал головой, давая понять, что бывший чашник совершенно прав.
-Я поеду в Москву и обо всем поведаю в Преображенском приказе. Об измене Ильинских чернецов, о змеюке Пузыреве с холопами, смерти Ерофея Захаровича и твоей чудесной находке со знаком Рюриковичей. Из приказа пришлют сюда государевых людишек, они разберутся. Пущай пока вещица на острове отлежится.
Селифан почесал бороду, прикинул своим хитрым мужицким умишком и так и сяк, согласился.
С берега принесли тело боярина Скоробоева. Надели на него золотой пояс, закутали в саван и с миром похоронили, воткнув в могилку простенький, сосновый крест.
Передохнули, отправились в обратный путь. Всю дорогу Емельян мучился — как смотреть в глаза Евдокии. Но баба при встрече не повела и бровью.
С отъездом в Москву Арбузов откладывать не стал. К вечеру распогодилось. Тучи ушли за горелый лес, а через Медведицу перекинулась сочная радуга. Молодой человек решил ехать с восходом солнца.
Спать улеглись рано. Каждого будоражили свои мысли от прожитого дня, и от них следовало отдохнуть.
Еще не успели пропеть первые петухи, как окошко на втором этаже, с противоположного края от горницы Арбузова, отворилось, и из него выскользнул Никитка. Бесшумно, словно кот, спустился вниз, стрелой полетел к реке. Отвязал лодку, скрылся в темноте.
В Первопрестольную Емельян Арбузов въехал, когда звонили к вечерне. Собирался свернуть на Солянку, к отцу, но передумал, направил коня сразу в Зарядье, в Преображенский приказ.
Серьезное дело откладывать ни к чему, решил он. Это только обленившаяся кукуевская немчура без конца твердит: морген, морген, нур нихт хойте, завтра, завтра, только не сегодня, забывая добавлять: заген зо ди фауле лейте, так говорят только ленивые люди. А русскому человеку всегда нужно поспешать, потому, как неведомо, чем обернется для него завтрашний день — милостью судьбы или виселицей.
Несмотря на поздний час, в приказной избе было многолюдно. Дьяки, подьячие, секретари и простые писцы суетились, толкались, громко переругивались.
В углу, за заляпанным чернилами столом, восседал широкотелый, с густо смазанными маслом каштановыми волосами, рябой делопроизводитель. В отличие от других, он вел себя степенно — ни с кем ничего не выяснял и не делал лишних движений. Сосредоточенно, спокойно составлял какую-то бумагу. Сразу было видно, что в приказе начальник он. Емельян припомнил этого широколицего, с приметной, несмотря на густые усы, заячьей губой, дьяка. Перед самым отъездом он заходил в Преображенский с Ерофеем Захаровичем и Скоробоев долго с ним спорил о размере подорожной.
Растолкав локтями снующий туда-сюда народ, молодой человек пробрался к рябому начальнику. По пути попытался вспомнить его фамилию— вроде бы Рыжий или Ржавый...Так и не вспомнил. Упершись кулаками в стол, закашлялся:
-Хочу слово и дело говорить.
Дьяк поднял на Емельяна мутно-зеленые, словно налитые рассолом глаза. Прищурился.
-Кто таков будешь? — осведомился он на удивление писклявым, почти детским голосом.
Ну, точно, этот дьяк боярину Скоробоеву зимой бумаги отписывал,— обрадовался мысленно парень.— Такой голосок ни с чьим другим не спутаешь.
-Емелька Арбузов, сын Никифора, оружейного мастера,— представился он.
Дьяк широко раскрыл рот, будто ему не стало хватать воздуха.
— Неужто? — рябой положил на стол перо, обнажил на редкость здоровые зубы. — А мы тебя и не ждали. Думали, ежели остался жив опосля камнепада, то в Литву, али в Польшу убег.
-Незачем мне к литовцам бегать, — нахмурился молодой человек. — Я— то жив, а боярин Ерофей Захарович Скоробоев богу душу отдал, через измену Софьиных лазутчиков. На острове пришлось похоронить.
-Обожди, — прервал Емельяна рябой дьяк. Он порылся в засаленных книгах, достал самую толстую, положил перед собой. Долго листал, слюнявя во рту грязные пальцы. — Вот. Десятник Василий Клюев, наемный стражник Артемид Безногий, а также добровольные ополченцы Косогоров, Инеин, Тяглов и Блуцкий присягают на писании и свидетельствуют, что Арбузов Емельян, сын Никифоров, посланный в тферьской уезд по государеву делу чашником боярина Ерофея Скоробоева, учинил злой умысел и беззаконное своеволие. Через что погубил вышеупомянутого боярина Скоробоева, а иже с ним сотника Ивана Пузырева, сына Петрова, начальника боярской стражи, настоятеля Ильинской обители архимандрита Лаврентия и его людишек, чернецов таких то...
У Емельяна задрожали ноги и, чтобы не выдать своего волнения, он покрепче ухватился за скользкий от жира стол.
-Это злой наговор. Я боярина Скоробоева как раз от этой своры изменников и уберег. Они все лазутчики царевнены. Сами хотели тайну отшельника Иорадиона узнать, до заряйки добраться.
Не дослушав до конца объяснения Арбузова, дьяк хлопнул книгой по столу, дыхнул прямо в лицо перегаром:
-Где теперя боярин Скоробоев, сын Захаров?
Растерявшийся Емельян часто заморгал.
-В могиле, где ж ему быть? На Гадючьем острове. Преставился он пятого дня.
Приказной дьяк тяжело вздохнул.
-Вот видишь, а ты речешь несуразное. Погодь.
Дьяк вышел из избы и вскоре вернулся с двумя дюжими молодцами. Указал им на Емельяна.
-Без меня допрос не учинять. Сам вскорости буду.
Стражники подхватили Арбузова под руки, выволокли во двор. Сзади, за приказной избой, стоял небольшой серокаменный домик. К нему и повели ничего не понимающего Емельяна.
Вошли не с белого крыльца, а с торца, там, где шумел большой яблоневый сад, оказались в подвале. Сын оружейника сразу понял, что это допросная: с потолка свисали крюки, в жаровне грелись гигантские клещи, на столах и рядом валялись тугие кнуты самых замысловатых плетений, кривые ножи, иглы. Возле жаровни, рядом с клещами — деревянная воронка с узким длинным горлом. Это чтобы удобнее было заливать во чрево несговорчивых злодеев кипяток или серную кислоту.
Пыточная оказалась пуста. Стражники толкнули парня в спину, и он распластался на пахнущем псиной, и протухшей кровью каменном полу.
Что-то сверкнуло в мозгу Емельяна, и он отчетливо понял, что, ежели прямо теперь чего-нибудь не предпримет, живым отсюда никогда не выйдет. Или сейчас или никогда.
Один из молодцев загремел цепями, готовясь примерить их к ногам Арбузова. Другой костолом принялся раздувать мехами жаровню.
Сын оружейника вскочил с пола, рысью кинулся к жаровне, выхватил из нее уже почти белые щипцы, ткнул ими в лицо суетившемуся возле огня бугаю. Сам того не желая, попал раздвинутыми клещами прямо в оба глаза. Стражник закричал так, что на улице перестали выть собаки.
Второй молодец припал спиной к столу под болтающемся крюком , и не оборачиваясь, попытался нащупать на нем тройной кнут. Однако тот лежал в сажени от него.
-Не надобнось, — еле слышно взмолился стражник.
-Надобнось, — заскрипел зубами Арбузов. — Ничего не поделаешь, друже, я тоже жить желаю.
С этими словами он огрел по голове пыточного мужика тяжеленными дымящимися клещами. Стражник свалился как подкошенный, а Емельян выскочил на свежий воздух и скрылся меж благоухающих неспелым ароматом яблонь.
Экскурсия в монастырь.
Не успели Федор с Валькой заикнуться на автобусной остановке, что ищут какой-нибудь приличный пансионат, доброжелательные звенигородцы в момент взяли их в живое кольцо. Одни утверждали, что следует непременно ехать в санаторий "Звенигород". Всего-то километров десять по дороге к городу, а там направо. И кормят хорошо и природа прекрасная. Другие махали на советчиков руками, указывали в совершенно противоположную сторону, расписывая прелести дома отдыха "Лазурный".
-Спасибо, спасибо, — успокаивал народ лесник — филолог. — Только санатории нам, вероятно, будут не по карману. Что-нибудь попроще, недалеко от монастыря, здесь имеется?
Горожане и простые сельские ратаи как-то враз стихли, даже приуныли.
Тучная тетка, со следами начинающейся Базедовой болезни, закурила папиросу, выпустила пару ровных, вращающихся колец.
-Тогда вам в пансионат "Дружный". Дешевле некуда. И монастырь рядом.
-Да что вы, женщина! — накинулся на нее дачник с удочками. — Где же там монастырь?
-Как где? — крепко затянулась тетка Беломором.— Если по прямой, километра три будет. Парни молодые, — она подмигнула Федору, — а для бешеных собак сто верст не крюк. Только автобусы в "Дружный" теперь не ходят, "тачку" ловите.
Автолюбитель на белой ржавой "пятерке" запросил сто тысяч.
