| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Эти узкие длинные лодки, излюбленные охотниками на китов, приглянулись мне быстроходностью и сходством с казачьими чайками: они тоже не имеют транца, нос и корма одинаково заострены. Только вельботы гораздо меньше. Размер позволяет поднять изрядное число таких суденышек на палубу корабля и доставить куда угодно. А на воде они шустрые. Попасть из пушки в столь малую и подвижную цель — поди, попробуй! Форма мин и способы прикрепления специально продуманы, чтобы не создавать лишнего сопротивления: гребцов-то всего полдюжины.
— Суши весла! Оружие снарядить.
Лодки сошлись попарно: нос к носу, со смещением вбок. Матросы достают лежащие вдоль борта мачты — но не ставят вертикально, а бросают в воду. Сейчас трудный момент: совместными усилиями надо завести их под киль и попасть в специальные крепления. Минеры аккуратно раскручивают парусину, в которую укутана чужая погибель. Руки чешутся вмешаться, с трудом сдерживаюсь. Нужен большой запас твердости и здравомыслия, чтобы преодолеть иллюзии, связанные с чином. Большому начальнику всегда кажется, что он самый умный и самый умелый. Я не исключение, мне тоже кажется. Однако люди экзерцировались больше месяца, каждый день по нескольку раз, и по быстроте действий с ними никто не сравнится. Даже я, придумавший все это. А генерал, пытающийся руководить минером или пиротехником и тем заставляющий оного волноваться — катастрофически укорачивает свою жизнь.
Один или два фрегата взяты... Да, точно: вон, второй спустил флаг. Вокруг остальных сражение в разгаре. В каждый корабль вцепилось по десятку галер, как собаки в медведя — пушки на такой дистанции недействительны, они бьют над головами атакующих — драка идет ручным оружием. Стрельба и крики сливаются в сплошной гул. Насчет флагмана Голицын не зря беспокоился: осадить его подобно прочим судам не удалось. Пятьдесят шесть пушек — а вертится, как грешник на сковородке. Наши уворачиваются, чтобы не попасть под бортовой залп, зайти с кормы не выходит. Еще немного — он вылавирует на глубокую воду, и поминай как звали.
— Готовы?! Атакуем корабль, попарно. Сначала мы с Зюзиным, другие двое заходят мористее. Если у первой пары все получится — вам на мелких шведов не глядеть, стеречь фрегаты на случай бегства. Пока идет абордажный бой, в кучу не лезть!
Командую гребцам, весла вспенивают темную воду, вельбот устремляется наперерез линейному кораблю. Потяжелее идем, чем прежде: перед форштевнем на пятисаженном шесте два пуда пороха в дубовом корпусе, похожем на рыбу.
Впереди несколько галер преследуют нашего врага. Выписывают замысловатые фигуры в такт его маневрам, палят из бортовых шестифунтовок и погонных гаубиц. Свалиться на абордаж с таким противником — духа не хватает, а то бы давно настигли.
Мы почти вне опасности, надо только проскочить картечные дистанции. Ядром — не попасть, а бортовой залп картечью по вельботам мог бы оказаться роковым. Но зачем стрелять? Откуда знать шведам, что безобидная на вид длинная лодка опасна такому левиафану?
Левиафан — это кит. Whale. А вельбот — whale boat. Сейчас мой гарпун проделает гиганту гигантскую дыру в деревянном брюхе. Теперь и картечью не достанут, слишком близко!
Удар! Словно кот после пинка солдатским сапогом — лечу, кувыркаясь. Балтийские волны смыкаются над головой. С трудом выныриваю, легкие раздирает кашель от попавшей воды. Вдруг чьи-то цепкие руки тащат меня вниз, в пучину. Рванувшись со смертным отчаянием, дотягиваюсь до воздуха и вижу безумную, с выпученными глазами, рожу. Поймав за одежду, выталкиваю матроса вверх и ухожу в глубину. Всплываю за его спиной. Здоровенный мужик беспорядочно лупит по воде ручищами, то и дело скрываясь с головой. Обнаружив, что борт лодки рядом — хватаю одной рукой доску, другой дурака, соединяю и снова ныряю. Иначе не отцепить.
'Померания' невозмутимо скользит прочь. Я не сразу понимаю, что взрыва не было. Так что же, черт возьми, было?! Вокруг плавают весла и щепки. Затопленный вельбот поворачивается под вцепившимися в него матросами. Скалится острыми обломками разбитая корма. Пушечное ядро? Мы же в непростреливаемой зоне!
На борту галеры вспухает дымок, через секунду доносится выстрел, черный мячик прыгает по волнам между нами и шведом. Проклятье!
Свое ядро — вот что это было.
Приотставший Ванька Зюзин вместо атаки гребет к нам, чтобы подобрать уцелевших. Линейный корабль меняет галс. Оказавшиеся под дулами пушек гребные суда разбегаются во все стороны, как плотва от щуки. Дьявол, неужели уйдет?! Где вторая пара? Волны невелики, но когда голова на одном уровне с ними — лодку вдали не увидать.
Ванька осторожно, кормой вперед, чтобы никто не задел снаряженную мину, подает вельбот, матросы протягивают руки — и тут мощный удар грома пронизывает водную толщу, сотрясая плоть до мозга костей.
Меня выдергивают из моря, как морковь из грядки. Втягивают на борт моих гребцов. Всех, кто остался жив. Слабость, охватившая члены после удара, постепенно проходит. Опираясь на чужие плечи, встаю. Вот теперь видно. Видно, как 'Померания' прямо на глазах оседает в воду, все сильнее кренясь на левый борт. Опрокинуться не успевает: так и тонет в косом положении. Верхушки мачт остаются торчать из воды, за них цепляется несколько фигурок, другие плавают возле. Шведский галиот и несколько шхерботов вместо того, чтобы улепетывать на всех парусах, устремляются на помощь тонущим — и вместе с ними становятся добычей наших галер.
Со времен Полтавы приглашение пленных офицеров на праздничный ужин по случаю победы стало правилом хорошего тона. Лейтенант с 'Померании', голштинский немец, после третьей чаши разговорился и начал строить догадки:
— Полагаю, в крюйт-камеру попала бомба. Остается не совсем понятным, почему нас в таком случае не разнесло на мелкие части. Возможно, еще раньше мы получили пробоину ниже ватерлинии, отчего большая часть пороха намокла и не взорвалась. Каким бы прискорбным для королевского флота ни был исход сегодняшнего боя, можно считать, что Фортуна оказала нам величайшее благодеяние.
Другие шведы внимательно слушали. Мы с князем переглянулись, скрывая усмешку. Гипотеза, выдвинутая единственным уцелевшим офицером флагмана, заслуживала всяческой поддержки. Я дружественно улыбнулся недавнему врагу:
— Совершенно с вами согласен, дорогой лейтенант, и хочу высказать искреннее восхищение вашим умом и проницательностью. С такими качествами вы, несомненно, станете адмиралом. Жаль, что наш достойный противник, вице-адмирал Шёблад не может их оценить.
— Его Превосходительство был настолько огорчен неудачей, что не принял никаких мер к спасению, когда корабль начал тонуть. Прими, Господь, его душу. — Лейтенант возвел глаза к небесам. — Надеюсь, король сделает неизбежные выводы из результатов этой баталии и склонится к миру. Чем скорее закончится война, тем раньше я получу свободу.
— Приятно видеть, что наши стремления совпадают. Давайте, господа, выпьем за мир!
За офицерскими столами в этот раз подавали итальянское вино из бочки, что я подарил Голицыну — поэтому к концу ужина мы с ним еще находились в здравом уме. Сбережение тайн следовало обсудить конфиденциально.
— Еще раз поздравляю с успехом, граф! Ты точно уверен, что не стоит наказывать канониров?
— Конечно. Смотри, Михаил Михайлович: они в корабль-то на такой дистанции один раз из трех попадают, а уж в вельбот — под смертной казнью не попадут, если даже нарочно прицелятся.
— А вот не целясь, видишь, попали.
— Это не их вина или заслуга. Хотел я под свежим впечатлением идти морды бить виноватым... Остыл и понял, что до истинного виновника не достать. Да и ладно. Не убил же, в конце концов. Только припугнул. Или предупредил о чем-то. 'Не бойся неприятеля, своих надо бояться' — так, наверно?
— Не поминай Его всуе, лучше поблагодари. Шведы в горячке боя не поняли, чем их атаковали. Грешат на артиллерию, и фон Менгден тоже на свой счет корабль записать норовит!
— Пусть. Хорошо бы даже наградить непричастных, для подтверждения сей версии. А правду знать будем мы да государь — и хватит. Кондрату Екимову, который у минеров главный, я строжайше наказал следить, чтобы люди не болтали. Считая всю мелюзгу, больше сотни судов толклись в проливе — кому какое дело, что две лодки к 'Померании' подошли? Тем более, вторая мина не сработала.
— Почему, разобрался?
— Завтра посмотрю, на свежую голову. Осечка, всего скорее, или порох намок. Как ни стараюсь — безупречной надежности пока нет.
— И так неплохо получилось. Подобным манером можно целый флот в гавани утопить — ночью или в тумане. Но только один раз, потом беречься будут.
— Думал я об этом. Из тех кораблей, что нас за проливом сторожат, две трети — английские, их гавань — Портсмут. Далековато выйдет. А в открытом море... Как применить мины в эскадренном бою? Оружия, годного на любую оказию, не бывает. У всякого своя сила и своя слабость.
Напрочь отбив у неприятеля охоту соваться в шхеры, мы не пошатнули его господство на глубокой воде. Каждый владел своей частью моря. Сей искусственный эквилибриум сохранялся только благодаря королю Георгу. Без чужой помощи шведы не защитили бы даже Стокгольм: грозный когда-то флот пришел, по недостатку денег, в бедственное положение. Только десяток линейных кораблей способен был выйти в море, такое же количество требовало дорогостоящей тимберовки, еще нескольким — уже ничто не могло помочь. Наши шпионы сообщали из Карлскруны, что матросы плохи и голодают; иные кормятся подаянием, а денежного и хлебного жалованья не получали полгода.
Читая подобные донесения, как было не помянуть добрым словом британское политическое устройство? Сколько ни исходили желчью королевские советники, ратуя за войну с Россией — парламент субсидий не давал. На посылку эскадры в Балтийское море — и то со скрипом. Адмирал Норрис больше не предпринимал наступательных действий, словно его воинское честолюбие насытилось сожжением бани на русском берегу. Лето тем временем клонилось к концу, и все обстоятельства указывали, что в нынешнюю кампанию новых пакостей с неприятельской стороны можно не опасаться. Голицын испросил у государя позволение вернуться в Санкт-Петербург для ремонта поврежденных в бою галер. Повреждения и впрямь были знатные, хотя сдается мне: если бы не стратегический тупик, князь Михаил нашел бы способ исправить их на месте.
Угроза вражеского наступления на суше становилась все более призрачной. Воевать чужими руками возможно, но если вы желаете еще и на чужой счет... Союзные монархи только из вежливости не покажут фигуру, в которую самопроизвольно сложатся их пальцы. Везде, от Парижа до Константинополя, посланцев Георга постигло разочарование: драться с русскими охотников не находилось. Морское противостояние мы могли бы выдерживать сколь угодно долго, избегая прямых столкновений с Royal Navy и постепенно наращивая линейный флот. Забавно, что изрядная часть доходов на его строение получалась от торговли с Англией, а снаряжение враждебной эскадры, в свою очередь, зависело от поставок русской пеньки, смолы и леса.
Отдохнуть после похода не вышло: за время моей отлучки из Петербурга скопилось великое множество нерешенных дел. Большей частью — непростых, требующих вникать и думать. Даже торжественный ввод в Неву пленных фрегатов происходил без меня. Только устранишь препоны в заводской работе — зовут разбирать завалы в коллегии. Едва успеешь отправить в Архангелогородскую губернию команду для новопостроенного корабля — Ефим Никонов напоминает, что собирались вместе испытывать водолазный колокол у Котлин-острова. Вынырнешь со дна морского — приносят ландмилицкие депеши, и пытаешься по справедливости рассудить людей, до которых две тысячи верст... В общем, ко дню Покрова Богородицы, не раньше, удалось ввести сей поток в спокойное русло. Однако вести, полученные из Лондона, спокойствие нарушили. Более того — заставили воспользоваться правом прямого доклада государю.
— Боюсь ошибиться, Ваше Величество, но похоже — скоро войне конец! Единственный вопрос: когда это станет понятно шведам?
— Из твоих бы уст, да Богу в уши... Что там у англичан случилось?
— То же, что у французов: надутый пузырь лопнул! Слава Всевышнему, я успел свои акции сбросить!
— Что ты плетешь, какой пузырь?!
— Огромный, с целое королевство! Знаменитая Компания Южных морей. Тысячи богатых и знатных людей проснулись босяками. Разъяренные толпы требуют суда над министрами. Удастся ли королю избежать нареканий от подданных, пока непонятно. Титулярно именно он — глава компании, и главнейшие активы ее — казенные долговые обязательства.
— Думаешь, могут скинуть ганноверца?
— Думаю, у него хватит хитрости сложить вину на министров. Но любая попытка дать субсидию иностранной державе... В такой обстановке это точно вызовет бунт. А на свои деньги шведы воевать не могут, за отсутствием оных. Английская помощь — их последняя надежда, коя теперь отнимется, и даже посылка норрисовой эскадры на будущий год не без сомнения есть.
Петр, не глядя, протянул руку назад: денщик подал зажженную трубку. Клубы табачного дыма неторопливо поплыли из высочайших уст. Времени, чтобы обдумать новость, потребовалось — на пару затяжек. Царский взор из задумчивого сделался суровым и в упор вонзился в меня:
— Чтобы любезный брат Фридрих склонился к миру — ему мало знать, что против меня ничего не может: он должен убедиться, что я все могу. Ежели сумеем в ближайшую кампанию чувствительные удары шведам нанести — тогда и лондонские неурядицы в строку.
Царь снова затянулся трубочкой, тень улыбки смягчила лицо.
— При Гренгамском острове вы с князем Михаилом знатно вице-адмирала Шёблада употчевали. Вдвойне хорошо, что отделившуюся эскадру в виду англичан истребили! К весне у нас корабельный флот в такой силе будет, что неприятели разъединиться не дерзнут — так и будут все вместе Стокгольм оберегать. Галеры же без противудействия окажутся. Коли даст Господь, и впрямь будет можно сие долголетнее дело к благополучному окончанию привесть.
НА ПОРОГЕ СЧАСТЬЯ
— Тпр-р-у-у, милай!
Поворачиваю рычаг регулятора, пар перестает поступать в цилиндры, и машина останавливается. Мы с государем сидим на облучке диковинной повозки без лошадей. Длинные царские ноги цепляют землю, приходится их держать на весу в неудобной позе. Мое упущение, опять не продумал!
— А ну давай еще раз вокруг фонтана!
— Одну минуту, Ваше Величество! Пар не набрался пока.
Добавив дров в железную топку, я бодро покачал меха, раздувая огонь, и замер в ожидании, поглядывая на предохранительный клапан.
Молодые деревца Летнего сада едва трепещут пожелтелой листвой: сегодня один из тех солнечных октябрьских дней, коими немилостивая природа балует иногда Санкт-Петербург, в компенсацию за отвратительный климат во всю остальную часть года. На лужайку вынесли стулья с высокими резными спинками, с шелковыми подушками на плетеных сиденьях. Наслаждаясь последним теплом, расселась августейшая фамилия: государыня Екатерина Алексеевна — с рукоделием на коленях, дочери — с книжками. Что-нибудь нравоучительное, наверно. Старшая царевна темненькая, худая и высокая, в отца. Глядит серьезно, немного застенчиво, как обычно бывает в возрасте превращения из девочки в девушку. Младшая — прелестный русоволосый ребенок, любимый и балованный: уже теперь видно, что этот ангел, как вырастет, начнет из мужчин веревки вить. В сторонке, у фонтана, стоят Яков Вилимович Брюс и Алексей Нартов, царский токарь. Этим огненная машина — не новость, оба с самого начала помогали нам с Лейпольдом.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
