Зверь лютый. Книга 37. Дедовщина

Её лицо, обращённое ко мне, полное ожидания приближающейся страсти, с полуприкрытыми глазами и полуоткрытыми губами, недовольно сморщилось, но я уже забрал плётку. Рукоятка интересная. Не уставная.

* * *

Мы следуем казачьему снаряжению конца 19 в. Два сыромятных ремня шириною 22 мм разрезаны на узкие полоски. Сплетают между собою, получая плетёнку 11 мм в диаметре. Рукоятка березовая, 11 мм толщиною, 44 см длиною. На другом конце рукоятки, на 66 мм от конца, сквозь отверстие в дереве продевается сыромятный ремешок, 5-6 мм ширины, 35-36 см длины, концы коего связывают и образуют петлю для надевания на руку всадника.

На марше нагайка связывается в петлю 0.7 м диаметром и надевается на правое плечо.

* * *

Здесь нет деревянной рукоятки, два ремня оплетают какой-то... тоже кожаный кусок. Рукоять гнётся и скрипит. Сама чуть толще и втрое короче. Откуда она такое взяла? Кто-то решил таким подарком добиться благосклонности? Учитывая приближённость ко мне вестовых, им подарки так и сыпятся. А петлю (темляк) принцесса где-то... утратила. Потому и намотала нагайку на пояс под кафтан, боясь потерять.

— Руки за голову, ноги на ширину плеч.

— Ва... Ну ты и...

Ух как она разозлилась! Она тут вся в томлении и предожидании. А тут физра пошла. Очи молнии метали. Потерпи, красавица, то ли ещё будет.

Обмотал её по ягодицам плетёнкой, рукоятка спереди, подзатянул. Разница в росте, в конструкции. Но если вот так приподнять... глазомер у меня...

— Тебя, принцесса по жизни много раз... яли. Иногда по любви, как у нас с тобой было, не шипи, чаще по принуждению. Каково бабой быть в этом... занятии — ты хорошо знаешь. А вот каково мужику...

Злость, раздражение совершенно слетели с её лица. Сплошное изумление. Она даже не представляла... какую ещё хрень придумает её хозяин и повелитель "Зверь Лютый".

— Вот боярин болтается. Полчаса назад он рыкнул, ты и смелость свою, и службу — всё забыла. Кинулась к стеночке, зажалась в уголочке. Перепугалась до смерти. А теперь ты его, такого сильного, важного, бородатого — сама трахнешь. (Как, всё-таки, правильно? — Отъяешь? Отъяшнешь? Ояёшнешь? Переять — другой смысл) Без спросу, без ласки. Как тебя саму семь лет подряд.

Я подтащил её ближе к наказуемому.

— А вот и лампадка. С маслицем. Хорошее, оливковое. Не разбавляют. Ягодички дяде чуток... и тонкой струечкой... и рукояточку... по всей длине... мы ж с тобой не мучители какие... зачем же страдания приумножать... сверх необходимого... А теперь возьми его за плечи. Или ты за что другое предпочитаешь? Прижмись. Сильнее. Всем телом. Чувствуешь, какой он горячий? В храме свежо, а ты его плёточкой разогрела-взбодрила. Твой-то законный тебя как? Взбадривал? Теперь... Оп-па!

Хлопок по попке при правильном направляющем вызвал поступательное движение. Пациент дико вскрикнул, замычал, задёргался. И обвис, дрожа.

— Был дядя боярином. Мужем добрым. Каким он был — таким остался. "Орёл степной". И ещё утратил девственность. Невинность-то он давно потерял.

Она потрясённо смотрела на меня. А перед ней, в её руках, мелкой дрожью трясся киллер-неудачник. Трижды неудачник: что вздумал меня убить, что пошёл на это дело. И что остался живым.

— А теперь потихоньку назад. Чтобы не выскочило. Мы ж не мучители какие... чтобы заново рвать...

Её заклинило. Она не могла шевельнутся. Хотя бы чуть двинуть тазобедренным. Что ж, Ваня, не гордый, Ваня всегда поможет.

Мне нравилось гладить её тело. За эти две недели она разительно изменилась. Уже вовсе не "холодец заказывали?". Упёрлась лбом в полосатую спину поротого боярина, плотно зажмурилась, но вывернутые вверх плечи бедняги не отпускала. Вцепилась намертво. Только чуть охала под моей ладонью. На плечах, спине, ягодицах, бёдрах... и между... и глубже...

— А-ах!

— Ну вот, то хотела, напрашивалась, глазки закатывала. А как дело до дела — сама-то и не готова.

Она практически сидела на моей ладони, то чуть приподнимаемая, то чуть опускаемая. С моим пальчиком внутри.

— Чувствуешь? А теперь чуток назад. Умница. А теперь толчком вперёд. Молодец. Этак мы с тобой и путь даосов освоим, девять раз по девять раз в девяти кругах. Не части. Чувствуй. Сосредоточься. В себе. Всё остальное в мире — неважно. Лишь мановение перста господина твоего. На-а-зад. Вперёд. Резче. Не смазывай: каждое движение должно заканчиваться точной фиксацией.

Постепенно мы приноровились. Управление становилось все менее энергоёмким. Плотно прижавшись щекой к спине поротого боярина, закрыв глаза, резко выдыхая носом, принцесса всё чётче исполняла упражнение для тазобедренного.

И тут я спросил:

— А ты своего законного... вот так... не хотела бы?

Глаза распахнулись. Посмотрели на меня. Потом, оторвав щёчку от бело-красной подушки, оглядела поротую спину. И вдруг, злобно скривившись, со всего маху... за... зашпандорила. Или правильнее — заелдырила? На всю доступную длину инструмента.

Спокойно, коллеги! Я помню, что у уставной нагайки рост тела — 2 метра. И понимаю ваши, проистекающие от этого, предположения. Но здесь речь только о рукояти.

Обратное движение... едва успел ограничить амплитуду её перемещений. Грудью кинулся! Ну, и остальным... притормозил. Сосредоточенно глядя в точку между лопатками жертвы, ритмично скалясь, принцесса чётко, рубленными движениями принялась воспроизводить... работу кузнечного пресса.

Не, это не мудрость даосизма. Тут местицизм. От "месть".

Мда... даже в моей, довольно зачерствевшей душе возникло лёгкое сочувствие к её мужу. К будущему (в РИ) королю Казимиру II Справедливому. Ох, чувствую, не доживёт. До демонстрации своей "справедливости". Чтобы под этим словом не подразумевали.

Её грудь в левой давала объективные данные по её пульсу. А её задок в правой давал такие... субъективные, что мой "объект" вибрировал как симметричный вибратор у Герца. Привяжу медный провод и буду излучать, как Герц, девятиметровую волну.

Не буду. Не интересно. Знаю другой способ.

Отцепил у неё на спине хвостик плётки, плетево раскрутилось и свалилось к её ногам. Она, кажется, не воспринимала окружающий мир, вся ушла в себя, продолжала дёргаться в прежнем ритме.

Пришлось дёрнуть её за ошейник.

— Туда. Бегом!

И мы побежали.

Ох уж эти "парадные храмы". Тридцать метров. Бегом, нагишом, в сапогах, с девушкой...

Глава 759

* * *

В отличие от иконостасов Московского времени, нынешние не имеют вида стены, доходящей до потолка. Состоят из квадратных, решетчатых или сплошных щитов, утвержденных между низенькими столбиками. Бывает низкая кирпичная стенка, покрытая живописью, в отверстиях которой к каменным или деревянным столбикам привешивают царские, северные и южные врата.

В Константинопольской Софии алтарная преграда — стенка по грудь человека среднего роста. Можно на нее облокотиться, что и делает царь, когда к нему подходят чины для целования любви. Доски стенки обложены серебряными листами. Поддерживается 12 колоннами, которые, подразделяя ее на равные части, высятся над нею, вверху покрыты великолепным антаблементом. Колонны, как и стенки преграды, обложены серебром. На антаблементе — доски с изображениями святых апостолов и пресв. Богородицы, на среднем диске — Спаситель, окруженный ангелам и архангелами. Над срединою преграды — крест. Между колоннами — двери, ведущие с солеи в алтарь: в средине большие (средние) св. врата, а направо и налево от них малые (боковые) св. врата... три двери сделаны "в каждой стороне по одной". Т.е. алтарная преграда — не по прямой линии.

"Все три, то есть главный алтарь и оба придела, возвышены пятью мраморными ступенями над помостом церкви, две кафедры стоят впереди их для чтения Евангелия и для проповеди".

* * *

Полоцкая София пытается воспроизвести Киевскую. Которая — Константинопольскую.

Суть: иконостас — низенький, роспись купола и потолка видны из алтарного пространства. Там ещё и зрительный зал организован: полукругом идёт скамья как в амфитеатре — синтрон.

— Туда.

— Не-не-не! Женщинам в алтарь нельзя!

Может, на эту скамью? Движения будут синхронные... в смысле: синтронные. Посадить её сверху... Мне-то хорошо, а она что увидит? Кроме моей лысины.

* * *

"Нашли такую позу в сексе,

что виден телек им двоим".

На синтроне... фиг найдёшь.

* * *

— Ты не женщина. Ты — рабыня. Овца в хозяйском стаде. Возляг.

Как интересно в русском языке. На алтарь можно "возложить". Агнца, например. А возлечь — нет. "Возложился на алтарь науки"... Правильнее — лажанулся?

— Ноги задери.

— З-зачем?

— На алтарь в сапогах... неуместно. Выше.

Стащил с неё сапоги, кинул под скамью. В смысле: под синтрон. После возьмёт.

— А... а ты?

— А я... Видишь бога? Между своими пятками? Раздвинь шире.

— А-ай!

— Во-от. Смотри, не отвлекайся. Когда ещё такое. Над тобой двое: Господь Вседержитель и господин-повелитель. И оба тебя... чувствуешь? В себе? Господа и господина? Наполняют. Тебя. Радостью. Душа и тело твои... поют и славословят.

Она потрясённо рассматривала моё улыбающееся лицо над ней вблизи и лик божий, тоже улыбающийся, под куполом храма. Визуальные образы смешивались. И переплетались с тактильными ощущениями.

"Въехать в рай на чужом горбу" — русское народное.

А выехать? А снова? А опять? А если этот "рай" горячий, влажный и ждущий, а "чужой горб" не просто так, а Самого?

Собственный авторитет как производная от авторитета Его? Так в этих стенах уже бывало: "и не осмелились противиться словам блаженной Евфросинии... принимали слова ее, как бы слова Самого Христа".

Слова... не сейчас. Нынче и движений... "как бы Самого".

Не ново, я подобное... характерное русское выражение для начала... чего-нибудь: "Ну, с Богом".

Картинка групповщинки, с моей плешинкой вблизи и бородой благостного огромного Саваофа вдали... создаёт впечатление просветлённости, богоугодности и праведности... деяния.

* * *

"Исповедуясь в храме не используйте термин "групповой секс", говорите "свальный грех" — из инструкции для грешников.

У нас тут на троих с Всевышним... что?

* * *

Ура! Наконец-то! Заработало!

Дело в том, что две недели, которые мы провели вместе, она старательно имитировала. Но семь лет супружества, когда ей запрещали всё, привели к некоторой амнезии. Она очень смутно помнила: что такое "женское счастье". При всём многообразии форм выражения этого явления. Со мной осмелела настолько, что рискнула делать вид, что ей приятно. Дабы угодить хозяину. Но получалось... недостоверно.

Великолепные росписи потолков Полоцкой Софии, богатая отделка храма, изукрашенность "святая святых", атмосфера возвышенной красоты и я, со своими злокознеными садо-вымыслами и кое-какой не худой физ.формой, смогли, наконец, вывести её из самозакручивающегося кошмара. "Хочу, но не могу". И, чем дальше, тем сильнее "хочу". И сильнее "не могу".

"Женский оргазм — штука тонкая и капризная, это вам не член с его боевым и транспортировочным положениями".

"Утончил" и "капризнул". И случилось тут "чудо чудное" и "диво дивное".

А где ещё и случаться чудесам, как не в храме божьем? Атмосфера подействовала. Аура, знаете ли. Не зря Евфросиния двенадцать лет в том закутке сидела.

— Господи... господине... хорошо-то как... плакать хочется...

— Да, славно. Поплачь. Сапоги твои — вон. Я пойду оденусь. Догоняй.

Я ещё подтягивал штаны, когда вдруг стукнула дверь и сбоку из притвора, из незаметного со стороны прохода, вдруг раздались быстрые шаги. В зал почти вбежал Дионисий с парой священников и старичком-ключарём, подслеповато перебиравшем связку здоровенных церковных ключей.

Ну, конечно. На каждую... найдётся что-нибудь... с винтом. Или вот: с ключом.

Большой храм. Несколько входов. Да ещё так забавно построен: в нормальных церквях алтарь у восточной стены. Здесь — у северной. Ребята и прохлопали: дверь-то заперта да изнутри не заложена.

— Что здесь происходит?!

Дионисий в ярости смотрел на меня.

Тут что-то хлюпнуло и стукнуло. У терпилы из задницы вывалилась плётка, стукнула рукояткой по полу. Следом раздался ряд неторопливых газо-жидкостных звуков.

Вновь прибывшие потрясённо переводили глаза с подвешенного бедняги на два трупа на полу в лужище крови. И на меня.

Я тут типа бодибилдер. С обнажённым торсом, расстегнутыми штанами и рубахой в руках.

— Твои огрехи исправляю, Дионисий, — сообщил я, натягивая рубаху и заправляя её в штаны, — Злодеи. Трое. Прятались. Вон, в том притворе, где сама преподобная трудами праведными занималась. Кинулись на меня с ножами. Надругались и осквернили, понимаешь, святой закуток злонравием своим. Как же ты паству окормляешь, ежели им и храм божий — засада воровская? Чему ты учишь, святитель? Любви и миру или татьбе да душегубству?

Дионисий аж захлебнулся от моей наглости.

А чё? Или я неправ?

Шевеление в алтаре привлекло внимание. Что-то промелькнуло над низенькой стенкой иконостаса. А также звонко упало, загремело, покатилось и испугано ойкнуло.

— Ты! — возопил Дионисий, обличающе выставив палец в сторону алтаря, — блевотина сатанинская! Выдь сюда!

Призывать блевотину... в храме... как и иные натуралистические проявления высших потусторонних... в приличном обществе...

Раздался негромкий ах, шорох, царские врата скрипнули. В проёме появилась фигура "блевотины по призыву". Снизу — мои форменные воинские сапоги, сверху — голова с ёжиком стриженных волос и огромными от пережитого глазами. Посередине — какая-то золочёная простыня. Покрывало алтарное спёрла?

Форма одежды... не уставная. Но — потрясает. Всех наблюдателей.

Наконец, Дионисий пережил потрясение и оборотил взгляд свой на меня.

Взгляд был гневен. Маска спокойствия и благочестия, обычная для епископа, вросшая в его физиономию, разваливалась с едва ли не слышимым треском. Давно не тренированные мимические мышцы буквально перекашивали обычно благостный фейс иерарха.

— Ты! исчадие ада! отрыжка нечистого! Залил храм кровью! Превратил в застенок пытошный! Да ещё в алтаре... в святая святых! С отроками своими! Похоть тешешь! Развратничаешь! Мужеложец!

— Стоп. А ну-ка вышли все.

— Нет! Не убоимся слуги нечистого!

— Отпусти людей, Дионисий. Или мне придётся их убить.

Просидевший всё это время в темноте среди заделанных заподлицо с полом надгробий у восточной стены, Сухан поднялся и пошёл к нашей группе, на ходу доставая топоры.

Попы, кажется, были готовы принять смерть лютую за веру праведную, но старичок-ключарь развернулся и резво засеменил к выходу. А и правда: мало ли он тут епископов перевидал? Всех отпели.

Попы потопали за ним, а Дионисий, гордо вскинув бороду и крепко ухватив наперсный крест, приготовился принять бой. С блевотиной. Или с отрыжкой? Или ещё с каким видом выделений?

— Видят, но не разумеют. Про тебя сказано. Во многих грехах обвинил. Увидел дела мои, но смысла не уразумел. Для опровержения достаточно одного примера.