Проснулся я от каких-то ужасающих звуков. Производил их Йар. Он корчился, скулил, хватался за горло, захлебывался. Потом отполз на четвереньках в кусты. Его рвало, как собаку.

— Ты что, заболел? — всполошился я.

Йара колотила крупная дрожь, лицо приобрело цвет пепла.

— Воды... Воды дай!

Я полил ему из котелка. Йар забрызгал всю рубаху, с остервенением оттирая грудь, шею, хотя они и не были запачканы. Он и после периодически проводил по этому месту нервным движеньем, словно стряхивая невидимую паутину.

— Не могу больше... — бормотал бедолага, трясясь и всхлипывая. — Он упырь, упырь.. Кровью его кормит...

— Кто упырь?

— Красный человек. Он колдун. У него на груди рисунок выжжен колдовской. Он как врага убьет, так брюхо ему вспорет, зачерпнет из него прям все это... кишки там... — он содрогнулся от нового спазма, — и по себе... размазывает...

— Ну, мало ли чеканутых? — попытался отшутиться я. — Иные вон просят, чтоб девчонка на них посикала, и им с этого самый...

Я осекся, наткнувшись на его взгляд.

— Не, — прошептал Йар совсем тихо. — Ведь он жрет это все... Кровищу... Прям всасывает... и сухо остается, как не было.

— Кто жрет? — мне стало не по себе.

— Рисунок. Кормится так, сталбыть.

— Господи...

В тот день мы больше не заговаривали об этом. Только раз Йар с тяжким вздохом пожаловался в пространство: "Хоть бы мне ведьма отравы какой дала, чтоб забыться... Да лучше б навовсе сдохнуть. Моченьки нету... Везде ОН...".

Лишь сейчас я начал осознавать, каким беспросветным кошмаром должна казаться жизнь этого паренька. Кругом — ненависть. Мороки эти гадкие... А я еще смел роптать на свою несчастливую долю! Расчувствовавшись, я и сам не заметил, как съехал на мысли о доме. И покатилось...

Интересно, как скоро там поймут, что я слинял, и подымут переполох?.. Батя, надо полагать, и не почешется. Первой спохватится тетка Анно. Пошлет кого-нибудь из мастеровых искать меня по кабакам, по пивнушкам, на Веселую... А скорее просто придет на погост и сразу догадается...

А сейчас там все чин-чинарем. Гости проспались, похмелились, разъехались. В доме вонь и бардак, и опять большая уборка. Батя с мачехой, как обычно, поругаются, потом помирятся. Все уляжется. Мачеха сообразит, что не стоит искушать судьбу: вдруг благоверному взбредет забрать свои щедроты назад. Благоверный же вспомнит, что кормящую мать расстраивать не след: молоко скиснет. Он полюбуется на наследничка и вернется в кабинет, на крытый ковром сундучино. В сундучине лежат под замком связки рийских монет и памятные иноземные безделицы, и снятся на нем сны про лихие молодые годы, когда батя еще не был так богат, зато был рисковый отчаянный ухарь, самый любимый и самый удачливый из пятерых сыновей покойного деда Суа-Нэй... На утро он вызовет управляющего. Тот скажет, что наши лавки на Портовом пока лучше не открывать, что трое работников уволились, а кто-то из поставщиков разорвал контракт. Батя побранится, хотя и без сердца: он ждал худшего. Позже, за трапезой он вдруг мимодумно вспомнит, с кого начались все напасти. Он глянет поверх кубка полусухого на незанятое место за столом и кликнет кухарку... Тетка Анно охнет и будет долго комкать передник, пока "сам" не прикрикнет. А потом скажет: нету, убёг. Ищи-свищи теперь балбеса своего.

Причитать по мне особо некому. Разве тетка Анно всплакнет да поставит свечку святому Эрий-Лу, покровителю странников. Для друзей я давно уж потерян. Ябеда побесится, да и смирится — и поделом ей. Улле и вспоминать про меня теперь побрезгует... Сестры скоро забудут. Ну, меньшая, Ииту расстроится: я обещал половить с ней осенью прыгунят...

Дядя Киту испросит для меня удачи у Бродяжки, Арар-Расуу. В нечетное число выйдет он на ближайший перекресток, где, пугая народ, спляшет и споет разбойничью песню. На четыре стороны кинет он по палке, вслед им — по корке, да плеснет вина из дырявой плошки из-под левой руки. Дядя Киту — верный друг, хотя, конечно, и пьяница, и не слишком-то тверд в вере...

А батя... А что — батя? Может, вздохнет с облегчением. Может, кинется искать с матюками: столько денег вбухал, а оно теперича не окупится!

Одно копье, так и так — не найдет. Ни-ког-да.

день третий

Уллерваэнера-Ёррелвере

Дядя, кажется, обиделся, но иначе я не могла. Почему-то важно было вернуть бумаги самой. Самой войти в этот дом, посмотреть в глаза людям, перед которыми виновата... Не я одна. Но это ничего не меняет.

— Отца нет, он в порту, — сказала хозяйская дочь.

Высокая, сильная девушка, с тяжеловатым подбородком и твердым взором. Это та, Эру, догадалась я.

— К нам случайно попали вот эти бумаги, — я сделала вид, что незнакома с содержанием. — Они были в одной из моих книг...

Слава Богу, она не спросила, почему не принесли сразу же. А я просто не могла. Мне потребовалось время, чтобы совладать с охватившим меня безумием...

Она быстро читала, хмурясь, кусая губу. Бормотала:

— Дурак... дурак... м-м...

Следом я протянула вольную. Было страшно неловко беспокоить этим в такой момент, но я, если честно, опасалась за девчонку. Еще попадется под горячую руку...

Госпожа Ируун только фыркнула.

— Полагаю, вы намерены забрать эту девицу к себе в дом?

— Боюсь, ей больше некуда идти, — я поклонилась. — С вашего позволения, я хотела бы забрать ее как можно скорее. Вы уж простите, я все понимаю, но... Будьте так добры, испросите у вашего батюшки...

— Ерунда, — она нетерпеливо отмахнулась. — Идемте. Заберете немедля — под мою ответственность.

— Ох, мне так неудобно... А ваш отец не рассердится?

Она посмотрела на меня злыми глазами, процедила сквозь зубы:

— Мой отец сейчас... склонен к необдуманным поступкам. Даже свадьбы не отменил... У нас праздник, понимаете? Пир. Через два дня... Так вот, с него вполне станется порвать эту вашу бумагу в клочки. А я не хочу, чтобы он взял еще один грех на душу. Идемте!

Она зашла в кухню, крикнула:

— Тетушка! Собирай таову девку, за ней пришли. Что? Да собирай, говорю, быстро, пока наши не вернулись! Бегом!

Выдохнула. Встала подле меня, скрестив руки на груди.

И — словно что-то подтолкнуло. Хоть я и зарекалась, клялась себе не лезть больше в чужую жизнь...

— Бегите отсюда, — прошептала я. — Ваш отец дурно влияет на людей. Вы такая... волевая, цельная... Вы как женщины моей родины. Вам бы быть хозяйкой, главой семьи — а здесь вы словно в капкане... Неужели нет человека, друга, который ценил бы вас, уважал за ваш сильный характер — а не пытался его задавить?..

Она как-то странно попятилась, выронила бумаги... Но тут показались Анно с Ёттаре, и госпожа Ируун мигом снова собралась. Вручила девочке вольную, объяснила по-тирийски, деловым тоном:

— Вот бумага, освобождающая тебя. Теперь ты вольноотпущенница. Можешь проживать в любом месте города, в пределах Черты. Через три года, при безупречном поведении, ты сможешь подать прошение на то, чтобы вернуться к себе на родину, или же — стать подданной его милости князя Чашинского. Сейчас же господа Мароа дают тебе место служанки в своем доме. Ты поняла?

Ёттаре немо таращилась на нее.

— Забирайте ее, — бросила госпожа Ируун и скорым шагом направилась к дому.

Ёттаре стояла столбом. Анно, утирая слезы, совала ей узелок, бормотала:

— Господи Всемилостивый... Спасибо, Господи... а то я боялась, не ровен час...

Я взяла девочку за холодную, как лед, руку.

— Ты хочешь жить у нас, со мной и моим отцом? Ты могла бы помогать мне на псарне, твоя помощь очень бы пригодилась. Ты согласна?.. Да что с тобой?

— А, психует, — проворчала Анно. — Подпоил-таки ее стервец, да и... Да, пустое все. Уж объясняла ж ей, что телесное — оно не важно, надо святую веру принять, да Очищенье пройти, и душа-то через то только чище станет... Эх... Да очнись же, дурища! Идите уж скорей, а то сам придет, орать почнет... Ох, госпожа Псарь, да воздастся вам за доброту вашу, дай вам Бог...

Я забрала узелок и бумагу и повела Ёттаре прочь.

— Мне очень жаль, — сказала я, не зная чем ее утешить. — Но со временем все забудется, станет легче...

— Да чтоб он сдох! — Ёттаре топнула ногой. — Чтоб ему башку снесли там, на войне!

— Не надо так, это грех. Все прошло. Постарайся забыть.

— Черта с два, — прорычала она. — Ладно б хоть рожу ему разодрала... А мне это даже нравилось! Смеялась, как дурная... Это все наэва герская кровь во мне... — она яростно дернула себя за чуть рыжеватые волосы, словно в подтверждение. — У, ненавижу!

— Не казнись. Тебя просто опоили, — возразила я.

— А! Да ничего вы не понимаете!

"Да, — подумала я. — Я ничего не понимаю. Что двигало моим бывшим учеником? Как в одном человеке могут уживаться поэтичность, романтизм, широта души — и такая вот мерзость? И куда и зачем его теперь понесло?.."

джарад Ние Меари

Работать невозможно совершенно. Во-первых, пасмурно, и у меня опять упало давление. Во-вторых, в нашем районе наблюдается повышенная сейсмическая активность (нас тут частенько потряхивает), а от этого мне делается хуже — впрочем, от чего не делается?..

В-третьих, Упрямица не в себе. Считается, что она морально готовится к встрече с Наади, на деле же только зло в себе растравляет. И это вполне объяснимо, но очень некстати. Упрямица имеет претензии. В частности, и к себе, поскольку Наади нашла и привела она, сама его курировала и первая же, кстати, поддержала его затею.

Наади не скрывал своих намерений. Он не зря зачастил в долину. Там, внизу, были варвары и женщины варваров. Белые, толстые, любвеобильные и все сплошь полноценные. Я говорил ему: "Всё равно долго ты личину держать не сможешь. А едва огневолосые увидят твою черную физиономию..." Он смеялся: "Ничего, что-нибудь придумаем". Правильно смеялся. Он все же был не дурак и мой ученик...

В старой Школе это считалось моветоном: подлавливать свою удачу. "Разум Предвещающего чужд тревог и желаний и лишь наблюдает бесстрастно". Какая чушь, о Мироздание!.. Будто судьба — это божественный дар, а не веер вероятностей, из которых, если умеешь, можно и выбирать. Можно и нужно, иначе знание наше бесполезно, мертво — так внушал я своим ученикам.

И Наади Без-Прозвища это отлично усвоил. Он не ждал, сложа руки, а терпеливо подстерегал свой шанс — высчитывал, вылущивал из сотен альтернатив. Нужно лишь найти нужную ниточку и быть готовым ее ухватить. Остальное сложится само.

И вот, одно неудачное слово — и мелкая соседская свара заканчивается скандалом, поджогом, погорельцы вынуждены переезжать. Снова стечение обстоятельств — и реализуется та альтернатива, в которой они задерживаются в пути, попадают в сильную грозу, дорогу развозит, приходится возвращаться и ехать по обводной. Тут вдобавок слетает колесо. Вынужденная остановка в совершенно чужом, глухом месте, как раз в наших предгорьях... "Невезение", "случай". Но мы, Предвестники, знаем, что даже случайности закономерны, и умеем предвосхищать развитие событий.

И вот злополучное колесо еще не слетело, а Наади уже срывается на ночь глядя в дождь... (он действительно собирался ехать, но — двумя днями позже, и тогда мог бы и не пересечься). Он спускается в долину, входит на постоялый двор, куда недавно прибыли погорельцы. И именно на него натыкается во дворе их слепая дочь.

Вот он, тот уникальный, один к тысяче, шанс! Бедная девушка, обуза своей темной варварской семьи. Для нее это тоже — шанс. Кому здесь нужна слепая жена?..

Я молчу. Я умею видеть чуть дальше, но вижу и то, что вмешиваться уже поздно. А Упрямица даже рада: "Конечно! Забери ее. Пусть красноволосая даст нам ребенка, и мы сбросим в него хотя бы кого-нибудь. А себе она родит еще, им это ничего не стоит..." Нет, Упрямица не идиотка, просто она-то так бы и поступила...

А Наади больше не спрашивал у нас ни совета, ни помощи. Поднабравшись сил, он снова спустился в долину. Под вечер — в сумерках всегда легче наводить морок. Он все просчитал сам: лошадей, повозки, музыкантов. Настоящая повозка была только одна. Подарки тоже пришлось покупать, они ведь должны остаться и после того. Как он объяснил свой выбор и подобную поспешность, не знаю. Впрочем, семейство погорельцев было так радо отделаться от дочери-инвалида, что особо не придиралось.

Наади женился на слепой и увез ее в уединенную хижину в предгорьях, подальше от зрячего мира. Слепая никогда не увидит, что вышла за чернокожего соттрианина. Родня описала ей жениха во всей красе: рыжие волосы, белое лицо. А Наади заплетет себе косички, наденет местную одежду и на ощупь будет вполне безупречен.

То был год бегущего Скрипуна, начало весны. Восемь лет назад.

Сперва Наади еще помогал нам иногда с провизией, но появлялся все реже. Он сильно опростился. Держал небольшое хозяйство, охотился, собирал в горах травы. Среди местных слыл чудаком, но к нему обращались иногда за помощью, как к лекарю и травнику. Он был всем доволен. Рассказывал, как ему повезло, что та женщина ослепла уже почти взрослой, ведь родись она сразу со своим пороком, родители-варвары отнесли бы ее в ближайший лес и там бросили.

Упрямица все повторяла: "Пусть только принесет ребенка". Она до последнего верила, что Наади и впрямь сдержит слово и отдаст родное дитя под наши нужды... Слепая родила одного ребенка, потом другого. Наади отмалчивался и тянул время, пока не стало поздно. Но и тогда Упрямица еще ждала. Ждала, что он вернется, что хотя бы извинится... Я сразу знал, что напрасно. Наади кое-что понял для себя и решил выйти из игры.

Я воздержался от упреков, дабы не сжигать мостов окончательно, но Упрямицу унять не смог. Они разругались в дым, и Наади оборвал контакт. Он здорово психанул тогда. И это к лучшему. Значит, "чует за собой должок", как выражаются местные. Невеликий повод для радости, но хоть что-то. Ты потерял всех своих учеников, джарад. Ты остался ни с чем. Но надо все же закончить дело, ради которого ты, несмотря ни на что, еще влачишь свое жалкое существование...

Я не стал мудрить и просто послал Наади приказ явиться, сдобрив его изрядным зарядом страха.

день четвертый

Тау Бесогон

На завтрак снова были поданы сопливки (или слюнявки?), запеченные в листьях по-особому, причем даже без соли. Это оказалось последней каплей. Так вдруг зверски захотелось уюта — хоть вой. В конце концов, два конных перехода — приличное расстояние для беглецов. В лицо нас никто не знает. Вполне можно показаться в ближайшем поселении.

На большак вышли к полудню, в самую жарпень, и притопали прямиком в торговое село Две Дороги. Следует заметить, что, во-первых, Две Дороги по идее должно было находиться далеко в стороне, а значит мы дали хорошего маху и надо круто забирать в сторону гор, не то придем в Тирию. Во-вторых, с тех пор как я бывал тут пацаном, село превратилось почти что в город, заимев рынок, площадку для игрищ и трактир. Туда мы и понаведались в указанной последовательности.