Московский физико-технический

За лето, сидя у мамы в Воскресенске, я сшила себе новое полотняное платье и синенький байковый халат, отделанный прошвой. Очень хорошенький получился халатик, на третьем курсе я носила ситцевый халат, а он попался неудачный, быстро слинял и приобрел такой вид, что даже Любочка Волковская, довольно равнодушная к одежде, ко всяким там нарядам, не выдержала моего внешнего вида и сказала мне:

-Скоро ты выбросишь свою портянку?

А Вовка, как увидел меня в нем, сразу вспомнил первый день нашего знакомства и изрек:

-Ну, Зоя в своем амплуа.

Но я не поддалась на провокации и выбросила свой халат только через полгода после этого разговора с Любочкой, не могла же я, не поносив, выбросить халат только потому, что он подло слинял!

А в институт я таскала темное буклированное платье, ходила в нем весь третий курс, изредка переодеваясь в старую юбку или выходной светло-серый костюмчик с перешитой из-за масляных пятен юбкой. Но переделывать юбку всё равно пришлось бы — юбка, пошитая еще в сытые школьные годы, на мне болталась.

И я решила купить себе трикотажное платье или костюм.

Сергеева долго вопила, ну зачем мне именно трикотажное, но я уперлась.

-Надоело всё, я никогда не имела трикотажного платья, и мне хочется.

-Ты ничего не понимаешь в трикотаже. Купишь какую-нибудь дрянь, — выговаривала мне моя занудная практичная подруга, — и где вообще ты собираешься это покупать?

Трикотаж был роскошью, купить его было трудно, нужно было доставать.

-В комиссионке, ну где еще можно что-то купить.

-Еще того лучше, купишь старую вещь, тебя обманут. Нет, -решила Ирка, тяжело вздохнув. — Одну тебя я на такое дело пустить не могу, выбросишь деньги на ветер, так что будем ходить вместе.

И мы начали поход по московским комиссионкам.

Ирина выбирала. Я или сразу браковала, или, если мне нравилось, мерила, но тогда уже браковала Ирка. К концу второго дня нашей беготни по магазинам, когда я уже сильно стала сомневаться, что я хочу какое-то там платье, мне уже думалось, что я ничего не хочу и не захочу в ближайшем будущем, да и Иринин пыл заметно поостыл, к нам, рассматривающим скудный товар, висящий на вешалках в комиссионке где-то на "Сретенке", подошла молодая женщина и тихо сказала:

-У меня есть трикотажный бельгийский голубой костюм. Он Вам будет в самый раз, а мне он мал, юбка узка. Я его два раза всего и надела, пополнела. Он стоил 120 рублей. А я отдам за 90.

Мы пошли с ней в какую-то подворотню мерить бледно-голубой костюм, цвет, как я считала до этого, ну совершенно не мой.

Но Ирина не имела никаких цветовых предубеждений, глянула, он ей понравился и видом и качеством, я надела верхний пиджачок, под уверения хозяйки, что он из химчистки, Ирка меня покрутила, одобрила, и мы дали за него 80 рублей, а потом стали обе шарить по карманам, выискивая еще 10 рублей, наскребли восемь, стали складывать мелочь, ну не хватало нам. А женщине уже надоело ждать, и она, всё время беспокойно озираясь в страхе, что нас засечет милиционер и расстроит нашу сделку, сказала:

-Да ладно, девчонки, спасибо, хватит, — и ушла, а я осталась с костюмом, и эта покупка была одна из наиболее удачных покупок одежды в моей жизни.

Он был теплый, элегантный, светло-голубой, бельгийский, с тоненькой синей отделкой по вороту и карманчикам, и очень мне шел, не сравнить с какой-то бордовой блузкой из тафты, перешитой из старого платья, которой я перебивалась последний год.

Ирка стала получать денежки на своей базе, полставки лаборанта, тоже приоделась, сшила симпатичное зимнее пальто с черным каракулем, купила австрийские замшевые сапоги на натуральной цигейке, затем, оглядевшись, решила улучшить быт, отремонтировать комнатку, купила обои, подобрала под тон красивые голубоватые шторы и наняла двух мужиков, которые за небольшую плату взялись побелить ей потолки и оклеить стены. Ремонтники, как водится, были большие любители выпить, и это как бы негласно входило в оплату. Вот как-то обедали они у Ирки и послали ее за водкой, не хватило им. Ирка пошла в ближайший магазин на углу, что-то там купила в гастрономии и, отстояв большую очередь в винном отделе, уже подходя к прилавку, вдруг обнаружила, что ей не хватает на чекушку пяти копеек.

Кто помнит продавщиц винных отделов тех лет, тот прекрасно понимает, что просить продать бутылку и пообещать принести позже целых пять копеек было абсолютно безнадежно, продавщица только отлаяла бы на весь магазин последними словами пропитым сиплым голосом, охрипшим в словесных баталиях со страждущими алкоголиками, просить женщин додать на водку тоже бесполезно — никто не даст, еще и обругают — оставалось только одно: просить о помощи любителей выпить мужского пола. Жаждущий должен понять жаждущего.

Ирина отошла от прилавка и, повернувшись лицом к очереди, состоящей, в основном, из сомнительного вида мужиков с редким вкраплением женщин, сказала честно:

-Граждане! Не хватает пяти копеек на чекушку. Выручите, пожалуйста.

Народ возле прилавка оживился — не каждый день молодая девушка просит подать на шкалик.

Из толпы вылезла большая красная морда, подошла к Ирке и насмешливо спросила:

-А Вам крупной купюрой или мелочью?

И морда стала медленно отсчитывать в протянутую ладошку Сергеевой, пять копеек по копеечке, сопровождая отсчет веселым хихиканьем, которому вторила вся очередь.

Ирка, тоже подхихикивая, мужественно выдержала всю процедуру и купила чекушку своим ремонтникам.

В конце концов, комнатка у нее получилась очень хорошенькая, голубоватая, и шторы в цвет.

Как-то раз мы рано утром ехали в электричке — была электричка в семь часов на Савеловской, которая шла прямо до Серпухова, мы ее и ловили, а от Серпухова 40 минут в битком набитом автобусе. Едем, дремлем, Потом Пашка Корчагин, тоже из нашей группы, достает папиросную коробку, а в ней смонтирован маленький самодельный приемник, портативные приемники стоило дорого, и студенты сами паяли себе такие игрушки.

-Надо сесть поближе к окну, — говорит он и подвигается.

-Что, экранирует? — интересуюсь я, с любопытством разглядывая его коробок с антенной.

-Да, — тянет Пашка, — хорошо всё же общаться со своими, другой я бы сейчас полчаса объяснял, почему надо сесть к окну.

-Ну, да, и у нас, физтешек, есть свои небольшие преимущества, -смеюсь я.

Вернувшись из Пущино, я стою у окна в конце коридора, смотрю всё на ту же железную дорогу, на те же кусты и курю в компании с Люсей Протазановой. Люсю Протазанову я запомнила еще с первого курса, она была своего рода достопримечательностью нашего курса. Тогда, на первом, еще по осени мы бегали по утрам в лес на зарядку — Волковская и я, иногда с нами бегала Люся Протазанова. Этот березовый лесок за железной дорогой, в котором мы паслись, так и назывался, физтеховская роща. Люся бегала с мальчиком, Леней Трахтенбергом и очень старательно делала упражнения утренней зарядки, которые при ее женственной комплекции и плавных движениях выглядели эротично, настоящая аэробика, тогда еще неизвестная. Люся была дочерью то ли первого, то ли второго секретаря Тюменской области и, хотя глупой она не была, но, безусловно, институт она окончила благодаря высокому положению папы. Правда, я не уверена, что она это сознавала.

Люсины высказывания о жизни быстро превращались в маленькие местные анекдоты, которые мы, посмеиваясь, передавали друг другу.

Протозанова совсем плохо понимала разницу между своим уровнем жизни и нашим, обыкновенную разницу между богатством и бедностью.

Первую свою сентенцию Люся выдала еще в конце первого курса Гале Чуй, с которой жила в одной комнате.

— Конечно, -сказала Люся, вернувшись с прогулки с Лёней, способным мальчиком, в последствии краснодипломником, а еще позднее доктором наук, -конечно, из нас не получится ученых. Но зато мы будем хорошими женами великих мужей.

Я, когда мне передали это высказывание, долго смеялась, свалившись в постель и вытирая слезы с глаз. — Ну, где даже на малое количество физтешек напастись великих мужей?

Вторую фразу я помню, она выдала, куря со мной в коридоре перед Госом, — Всё это пепел, — сказала Люся про учебу, стряхивая сигарету.

Комизм заключался в том, что эту банальность она выговорила так театрально, так трагически, что я сразу развеселилась, растрезвонила по всей женской общаге, и по любому поводу в нашей компании, а заодно и в других стала произноситься эта фраза:

— Всё это пепел, — говорили девчонки, не сдав задания, поссорившись с парнем или не получив зачет.

— Всё это пепел, — звучало в ответ на жалобы на усталость, лень или просто придирки преподавателя.

Сейчас Люсенька делится со мной своим планами на будущее, она выходит замуж за своего шефа на базе.

-Представляешь, — сказала она мне, девочке, жизнь которой проходила то в коммуналках, то на частной квартире, — представляешь, какой ужас, у моего будущего мужа розовая "Волга", а я всегда думала, что выйду замуж за человека, у которого будет белая "Волга".

Тяжело вздохнув, Люся затушила сигарету

Можно было это вынести и не растрезвонить по всей общаге?

Я, конечно, не только тут же передала ее слова девчонкам в комнате, но и всё обыграла в лицах, трагически закатывая глаза наверх при словах:

— Какой ужас! Розовая "Волга"!

Такая уж была моя натура, а ты думай, с кем и о чем говоришь. Но именно на это Люсенька способна не была.

Долгопрудный, вечер, Ленка пришла рано, тоже с нами дома. Нам всем четверым вдруг захотелось блинов. Мы часто пекли маленькие блинчики-оладьи из блинной муки, но вдруг захотели настоящих. Раздразнила нас Левчук, как всегда навезла из дому всякой домашней снеди, вкуснятинки бабушкиного приготовления, а когда она закончилась, нам захотелось еще.

Лена часто навещала родных в Воронеже, а мы всегда с нетерпением ждали ее возвращения. Поезд прибывал рано утром, и мы еще валялись в постелях, когда Ленка ногой стучала в дверь, руки у нее были заняты сумками с едой. Блины, пирожки, варенья домашние, чего только там не было, напеченное любовными руками Лениной мамы и бабушки. Мы садились за стол и предавались разврату — пили чай с вишневым вареньем и лимоном — это мы-то, у которых иногда чай был без сахара.

Вот слопали мы все пирожки и блины и заскучали, всё-то нам было мало.

— Я приблизительно знаю, как печь блины, — неуверенно сказала Лена, -давайте попробуем. Мы купили муку, яйца и молоко, вбили яйца, налили молока, а потом насыпали муку и стали всё перемешивать, масса получилась жидкая и вся в комках, мы стали комки перемешивать, и через полчаса труда, не давшего результата, Лена сказала:

-Это делается как-то не так, состав такой, но технология другая. Не помню, чтобы бабушка столько мучилась.

Мы еще час разбивали эти комки, а потом всё-таки напекли блинов, и комки в них не очень чувствовались.

Спустя лет шесть готовить блины меня научила свекровь, когда моему второму ребенку, сыну, было года три, и он обожал блины.

На нашем курсе ввели новую напасть — обязательный второй язык по выбору, и я выбрала французский, а Мила и Наталья — немецкий. Кто же не учил английский в школе, занимались английским 4 года, и потом год учили тот язык, который был у них в школе.

Вечер, завтра занятия по инязу. К нам пришла Светка Светозарова, и девчонки втроем Наташка, Милка и Светка учат немецкие числительные. А мы с Ленкой вынужденно слушаем их.

-Аин, цвай, драй, фиер, фюнф, секс, — хором в три голоса они читают по учебнику.

-Не секс, а зекс, — поправляет их Лена, стряхивая пепел с сигареты. Иногда, устав после работы, Ленка позволяла себе выкурить сигарету в комнате.

Начинают с начала:

-Аин, цвай, — доходят до шести, Светкин голос перекрывает всех, — секс, — выпевает она.

-Зекс, дура, — сердится Елена, выкидывая сигарету в форточку.

Светозарова так увлечена, что не реагирует и не обижается.

И снова они читают:

-Аин, цвай, драй...секс, -выкрикивает Света.

Левчук подскакивает на кровати, как будто ей за шиворот брызнули кипяток:

-Не секс, а зекс, ты, сексуальная маньячка, — уже кричит Лена.

Мне надоело ждать, когда они угомонятся, и я начинаю тоже вслух учить спряжение французских глаголов:

Же пё, ту пё, — я стараюсь изо всех сил изобразить носовой звук, даже зажимаю пальцами нос.

-Ну, всё, этого я уже не переживу, иди пердеть в аппендикс, — выпроваживает меня Лена, которая приехала с базы и мечтает отдохнуть. Я хихикаю и удаляюсь, всё равно эти немки не дадут мне возможности учиться.

Утром, собираясь в институт, мы либо ходили завтракать в столовую, либо ели дома, девчонки обычно обходились кефиром с булочкой, а я — чаем с булочкой, или молоком с булочкой. Кефир я упорно не пила. Не нравился он мне.

В обеденный перерыв топали в столовую или в буфет в новом корпусе — там давали вкусные сосиски, винегрет, бутерброды с колбасой, всё довольно съедобно. А вот вечером...

Осень, идет дождь, холодно, грязно, противно. Валяемся, каждая в своей постели, голодные, ничего не припасли, а лопать хочется.

Ленка еще в институте, и мы втроем.

-Надо идти в столовую, покушать чего-нибудь, — тянет неопределенно Милада.

-Ну, кто первая вскочит? — подначивает себя и нас Наташка.

Никто не шевелится.

Проходит минут пять. Тишина.

-Фу, какие противные, толстые, ленивые, -это уже я, тут же отделяю себя от общества, потому что они лежат, а я уже решительно села на кровати.

-Что она вопит? Встает? — Милка, которой меня не видно из-за шкафа, интересуется у Наташки.

-Еще нет, но уже села.

Я скидываю одеяло и ищу босыми ногами тапочки.

-Ноги спустила, уже стоит, — Наташка вслух описывает ситуацию Милке.

Я энергично надеваю чулки, рейтузы, задумываюсь — мне лень снимать халат, потом его надевать, когда вернусь, и я надеваю юбку и свитер прямо на халат.

-Счастливая, — завистливо вздыхает Наташка, — накрутила на себя бог знает что, и всё стройная.

-Ну, не надейтесь, не надейтесь, что я вас обслужу. Ни за что, -я вслух отвечаю на их невысказанные мысли, — идем вместе. А то я разденусь и опять лягу.

-Ну, ты метеор, — говорит Наташка словами из анекдота и поворачивается к стенке.

-Наталья, — раздается Милкин голос из-за шкафа, — прошлый раз я с Зойкой ходила, а теперь твоя очередь идти.

-Когда это было? Не помню такого.

-Было, было, Мила со мной ужинала, и тебе принесли.

-Да-а? Не может быть, — Наташка удивленно поднимает рыженькие бровки.

-Макияж не смыла, значит идем, — и я стаскиваю с Натальи одеяло.

Перед таким напором Зуйкова пасует и начинает лениво одеваться.

-Скорей, -тороплю ее я, -закроется столовая, уже полдевятого.

Минут через 10 мы, наконец, выходим.

Иногда я, устав их поднимать, ухожу одна, недовольная.

-Купи поесть, -плачуще кричат девчонки, -имей совесть, всё равно идешь.

-А справедливость? Я что, служанка? И как вы живете, когда я в Пущино?

-Ой, как хорошо живем, — тихо насмешничает Наташка.