— Я это уже слышал. Скажи лучше, зачем ты пришёл на этот раз? Явно не для того, чтобы просто действовать мне на нервы.
— Да, да, мне от тебя кое-что нужно.
— Слушаю.
— Влад Де'Сенд. Что за человек и откуда?
— Вот бы узнать.
— Вот и узнай. Он, похоже, способен доставить мне больше проблем, чем я ожидал.
— Так убери его. В первый раз что ли?
— Дитрих, ты всегда рубишь с плеча, а стоило бы хоть иногда присматриваться к тем, кто, казалось бы, хуже занозы в заднице. Людей, способных доставить тебе серьёзные проблемы, лучше всего склонять к сотрудничеству, а не отправлять на кладбище. У меня хороший нюх на людей, и я сразу тебе скажу — этот человек не так уж прост. Разузнай о нём по своим каналам, а я тем временем попробую к нему подступиться.
— Постараюсь, — граф задумчиво потёр подбородок. — Гарантий не дам, но посмотрю, что можно сделать.
— И не жалей денег. Сейчас никакой вклад не будет излишне высоким.
— Не учи меня жить, — огрызнулся Дорштейн. — А напоследок лучше просвети насчёт того, что сейчас творится в угодьях Отто, и что собрался делать ты. Ни я, ни те, кто мне помогает, скажем так, по дружбе, в неведении сидеть не любят.
— Ох, всегда пожалуйста, — приободрился человек в маске. — Затевается у нас вот что...
Дорштейн слушал молча, не комментируя и не задавая вопросов, лишь изредка обращая на говорившего суровый взгляд. Когда тот замолк, граф ещё с минуту стоял неподвижно, размышляя, после чего тяжело осел на табурет.
— Это не слишком ли? — спросил он наконец. — Не уверен, что могу всё это одобрить.
— А в чем проблема? Ты кого-то жалеешь? Не стоит. Тебя там явно не привечают, и скорбеть ни о ком не стоит. Не забывай главного — своё ты получишь и сполна.
— Если кто-то узнает, чьих рук это дело, меня от плахи не спасёт и королевская милость.
Из-под маски раздался пренебрежительный смешок, и граф возмущённо вскинулся:
— Что тут смешного?!
— Ох, прости, не хотел тебя задеть. Но милость короля — последнее, что должно тебя сейчас волновать. А о тех, кто способен раскрыть наш скромный междусобойчик, позабочусь я. Твоё же дело — держать мышеловку захлопнутой.
— Умерь этот повелительный тон. Без моей помощи ты никогда бы не добился ничего подобного. Не с кучкой отребья и душегубов, которых ты зовёшь 'своими' людьми!
— Как ты всё-таки заблуждаешься во мне и 'моих' людях. А что до персональных достижений: без меня ты и помыслить не мог бы о том, чтобы наконец-то разобраться со своим назойливым родственничком и его претензиями на исконные земли Дорштейнов!
— Ах ты!
Дорштейн вскочил с места и в два размашистых шага приблизился к человеку в маске, занеся руку для удара, однако, споткнувшись, встал на месте, как вкопанный. Свет в помещении померк, словно небо за окном вмиг затянуло тучами. Тени, неестественные, живые и агрессивные, смыкались вокруг хозяина и его гостя. Человек в маске неспешно поднялся навстречу Дорштейну и укоризненно покачал головой.
— Даже не думай ко мне прикасаться, Дитрих. Последний раз предупреждаю.
Страх и злоба боролись во взгляде графа, и последняя, пусть нехотя, но всё же отступила. Он отшатнулся назад, и тени услужливо расступились, пропустив его. Человек в маске остался стоять на месте, а мгновение спустя привычный солнечный свет вновь ворвался в комнату, оставив теням места лишь в самых дальних углах, да и не были эти тени теми зловещими хищниками, что наполняли комнату несколько секунд назад.
Граф, сглотнув застрявший в горле липкий комок, отошёл к столу, отпил воды прямо из кувшина и утер губы рукавом.
— Не делай... так... больше, — с трудом выдавил он, совладав с заплетающимся языком.
— Не вынуждай меня, — спокойно ответил человек в маске. — И не дави на меня ни угрозами, ни гневом твоих святых. Придёт время, и ты пересмотришь свои взгляды, а до той поры делай, что я тебе говорю. Мне нужна подноготная Де'Сенда, всё, с потрохами. А ещё мне нужно кое-какое оружие. Через три дня мои ребята заберут его в старом месте. Список я оставил у тебя в кабинете — сжечь не забудь. За сим откланяюсь, ибо дружеского разговора у нас всё равно не состоится. Способ связи прежний. Никаких птиц или гонцов о двух ногах — нюхом чую, что наш оппонент таки вещи перехватит запросто. Мой человек в твоём имении ещё в состоянии работать?
Граф, усевшись на стул, не поворачивая головы, ответил:
— Пока да, но я не знаю, на сколько его ещё хватит. Все эти ваши премудрости мне непонятны.
— Никаких премудростей — он просто умрёт, если окажется слишком далеко от меня. Сам понимаешь, тех, кому волей-неволей приходится раскрывать свои секреты, лучше держать на коротком поводке.
Граф угрюмо усмехнулся, но не ответил ничего. Немного придя в себя, он стал таким же раздражительным и полным скепсиса, как и всегда.
— Знаешь, кто бы мог подумать, что я сцеплюсь с Отто не в суде, и не на дуэли, а вот так, — он покачал головой, хотя в жесте этом было больше удивления, чем раскаяния. — Это же война, самая настоящая. И ставка в ней может оказаться несопоставима жертвам. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, поскольку тонуть мы будем вместе — и никакие тени тебя не вытянут, ты слышишь?
Обернувшись, граф заметил, что его гостя в комнате уже нет, хотя дверь была закрыта, а сам он не слышал скрипа петель и даже дуновения воздуха не ощутил.
Поднявшись, Дорштейн сделал круг по комнате и, словно невзначай, вновь остановился перед образом святого Дориана. Оглянувшись, словно вор, он быстро осенил себя знамением Морехода и, искоса поглядывая на тени в дальнем углу, где только что восседал в кресле его гость. Затем онодошёл к окну и открыл его нараспашку, словно надеялся, что яркий свет и обжигающий полуденный воздух, ворвавшись внутрь, разгонят ту запредельную жуть, которую буквально источал ушедший.
— Проклятая маска, — бормотал Дорштейн, — что он о себе возомнил? Ладно, мы ещё посмотрим, кто кого. Святых, значит, не любишь? Что ж, спасибо за сведения — они мне пригодятся.
Карантин участники злосчастного заседания запомнили надолго. Несколько дней спустя, когда симптомы заболевания ни у кого из них так и не проявились, Павеска, хоть и неохотно, стал понемногу выпускать страдальцев из комнат, где их всё это время держали взаперти. Стражников, сопровождавших задержанных, страшная участь также миновала, как и самих узников, большинство из которых хранили гордое молчание, отказывались от пищи и воды.
Влад провёл эти дни, изучая собранные ловчими документы, а также выкладки профессора Леендерца, запертого в соседней с ним комнате. Мортусы, приставленные к ним, любезно согласились носить из комнаты в комнату их скромную переписку, и хотя Влада раздражал тот факт, что стопки исписанных кривым почерком профессора листов были ещё и опрысканы раствором карболовой кислоты, сведения, которыми делился Леендерц, оказались весьма и весьма интересными.
Вряд ли захваченные ловчими любители человеческих жертвоприношений разносили по городу заразу лично. Ни один из них не был болен, и даже больше — тех из них, кто проживал в заражённых кварталах, болезнь словно обходила стороной. Впрочем, могли быть исключения, но судить пока было рано.
Способ, которым они пользовались для распространения кровяной лихорадки, внешне походил на какое-то дикое ритуальное колдовство — с истязаниями, убийствами и зловещими фигурами, начертанными смесью крови, угля и свинцовой краски. На первый взгляд это выглядело как бессистемная мешанина не связанных друг с другом сигилов, и лишь опытный глаз мог различить среди этого хаоса стройную систему.
Большинство элементов, из которых состояли фигуры, носили характер вспомогательный, а то и вовсе служили для отвода глаз. Тем не менее, среди них неизменно присутствовал 'Мор', хотя и в несколько нестандартном исполнении, что подметил, после некоторых изысканий, Леендерц, поднаторевший в расшифровке подобных изображений. Тем не менее незнакомых изображений тоже было немало, и читал их профессор с превеликим трудом, обложившись горой привезённой с собой литературы и сетуя на то, что нет никакой возможности воспользоваться знаменитой баронской библиотекой.
В целом, по его словам выходило, что каждый отдельный ритуал, от самого мелкого и незначительного, какой мало отличался от использования Владом 'Ока', до принесения в жертву полудюжины человек, имел под собою цель вызвать вспышку лихорадки — у одиночной цели, группы или даже целой улицы, а то и квартала.
'Что характерно, — писал Леендерц, — после первичной вспышки заболевания зараза какое-то время будет распространяться самостоятельно, однако по мере удаления от эпицентра интенсивность её проявления будет спадать в геометрической прогрессии. Статистика показывает, что если заражён целый дом, то в соседних домах болезни окажутся подвержены около трети жителей, а ближе к границам улицы или квартала эта доля упадёт примерной до десятой части. Случаи в соседних кварталах будут единичны. Складывается впечатление, что болезнь, оставаясь смертельно опасной и неизлечимой, каким-то образом теряет способность передаваться от одного человека к другому. К сожалению, мы не сможем проверить это в лабораторных условиях, так как использование сигилов с неизвестной природой и механизмом действия может привести к самым непредсказуемым последствиям.
Так или иначе, если мои выкладки верны, то нашим оппонентам, если у них стоит задача поддерживать интенсивность эпидемии, требуется регулярное отправление подобных ритуалов, иначе, погубив тех, кто уже имел несчастье заболеть, кровяная лихорадка утихнет сама собой. Именно эту систему нам требуется выявить и уничтожить. Предлагаю начать с детального и жёсткого допроса задержанных на предмет выявления сообщников, координаторов и, самое главное, лиц, стоящих за всеми этими событиями. Чем раньше мы выявим тех, кто обучил простых горожан тайному ремеслу, тем легче нам будет одолеть эту угрозу впоследствии'.
Ловчие, которых выпустили из карантина вместе с остальными, незамедлительно принялись за работу. Задачи перед ними стояли прежние, и лишь Павеска внёс в их работу некоторые коррективы, заставив носить перчатки и защитные маски, без которых его мортусы в заражённые кварталы никого не пускали. В помощь им предоставили роту солдат Сорокового, поскольку после случая на Малой Кузнечной многие жители стали встречать мортусов с плохо скрываемой враждебностью, запираясь в домах или даже перегораживая телегами и всяческим скарбом улицы. Вид солдат городского полка их если не успокаивал, то хотя бы остужал наиболее горячие головы.
Конфликты, несмотря на это, вспыхивали каждый день, и шеф Кобб начал подбивать Де'Сенда и фон Вальца на то, чтобы объявить в городе военное положение, что позволило бы просто и без затей вешать каждого, кто проявит подобное неповиновение. В итоге, запершись в переоборудованной под рабочий кабинет комнате Влада, они с бароном потратили битый час, пытаясь донести до рьяного служителя закона, что подобные меры приведут к тому, что тревожные настроения горожан перерастут в панику и бунт, для подавления которого не хватит ни городского полка, ни мортусов, ни егерей — никого.
— У нас в распоряжении всего четыре тысячи человек, и это потолок моих весьма вольных расчётов, — рассуждал Влад. — Учитывая то, что солдаты, мортусы и прочие добровольцы тоже умирают каждый день, а комплектность Сорокового полка могла изначально быть неполной, то около пятисот-шестисот человек из этой цифры можно вычесть смело. В городе живёт более ста тысяч. Каким образом вы собираетесь их усмирять, когда начнутся беспорядки? А они начнутся непременно, особенно если учесть, каким образом на наши действия реагирует городская знать.
— А потом сюда с пятью свежими полками явится мой родственничек и всех 'спасёт', — добавил Барон. — Тогда мы, даже если и уцелеем, останемся в родном городе не у дел. Так что никакого военного положения, шеф. Действуйте жёстко, но не перегибайте палку.
Кобб, хоть и выглядел крайне недовольным, с такими аргументами не мог не согласиться.
— Думаете, мы его переубедили? — поинтересовался барон Отто, когда начальник стражи оставил их с Владом одних. — Он тот ещё упрямец.
— Без нашего единодушного согласия он всё равно не сможет объявить военное положение, — пожал плечами Влад, устало опускаясь в глубокое кожаное кресло. — С другой стороны, он, конечно же, не согласен, и первая мысль, что придёт ему в голову, будет о том, что нужно набрать ещё людей. И это даже хорошо. У нас достаточно сил, чтобы поддерживать порядок и претворять в жизнь планы Павески и Леендерца, однако, случись что-нибудь непредвиденное, мы не сможем набрать из резерва и пары сотен человек.
Барон подозрительно нахмурился.
— Что вы имеете в виду?
— У нас серьёзные противники, Отто,— вздохнул Влад, указывая на конверт, лежавший на его столе. — Это письмо из Марбурга. Прочитайте, и вам станет немного понятней то, о чём я говорю.
Пока барон перечитывал послание Ют, Влад откинулся на спинку кресла и сидел так, закрыв глаза и расслабившись. Голова гудела, словно потревоженный улей, а где-то в районе затылка пульсировала назойливая, мучительная боль. Вот бы травница была здесь, подумалось ему, уж точно нашла бы среди своих пузырьков такой, содержимое которого эту боль как рукой сняло бы.
— Это бред... это дурной сон, — пробормотал барон, откладывая письмо в сторону.
— С добрым утром, — устало ответил Влад. — Можете ущипнуть себя, если не верите.
— Но постойте, постойте... — Отто фон Вальц перевёл дыхание и снова окинул взглядом текст. — Тут, конечно, мало имён...
— Она упоминает, что Блюгер готовил подробный отчёт. Полагаю, все подробности мы узнаем оттуда.
— Да, да, но... Если в этом деле оказались замешаны такие люди...
— И это только в Марбурге, — невесело усмехнулся Влад. — Представьте, что может открыться здесь, в крупнейшем городе округа. И если все эти люди...
— Заговорщики! — выпалил барон.
— Именно. Так вот, если все эти люди решатся выступить против нас, то биться на два фронта мы не сможем. Поэтому на счету каждый человек, и я надеюсь, что шеф Кобб направит свой энтузиазм в верное русло. У вас наверняка есть свои люди в его окружении, пусть они подкинут ему пару-тройку дельных мыслишек.
— Да, да, вы правы, Влад, — тяжело вздохнул барон. — Я постараюсь что-нибудь предпринять. Но что же дальше? Как нам быть? Если эти опасения не беспочвенны, то все наши последующие действия будут встречать всё большее и большее сопротивление. И кто знает, что наши враги могут предпринять помимо вывода на улицы негодующих толп.
— Учитывая, простите за каламбур, потустороннюю сторону проблемы, это будет не самой серьёзной нашей заботой, — мрачно добавил Влад. — А разгребать, как обычно, придётся всё и сразу. Не жалеете, что связались со всем этим, Отто? Вы ведь могли бы уступить Дорштейну и не сидеть здесь, как в клетке.
— И как у вас язык повернулся такое говорить? — укоризненно ответил барон. — Я не привык уступать таким, как Дитрих. Он — жадный до власти амбициозный наглец, и если не поставить его на место, то он приберёт к рукам не только алмазные копи Марбурга, но и весь Бернхольд.
