— Здесь не во вкусе дело, господин майор. Есть столетние рецептуры и традиции пивоварения. Не нарушайте их, соблюдайте все то, что предписано, и на выходе — отличный продукт.

— Да, — крякнул майор. — Все оно так. Да не так, — он вдруг вспомнил о разбавленном жигулевском пиве на одном из привокзальных буфетов довоенной Москвы. — Хорошо. Пойдем дальше, — вновь деловым тоном заговорил пехотинец. — Две недели назад при первой встрече со старшим лейтенантом Клебером вы намекнули ему о том, что имеете компрометирующие документы на нашу союзницу Англию. Что это за документы? Мы хотели бы их получить.

— Вы их получите в пленке, господин майор. Информация следующая. Англия готовится развязать с вами войну. Идет скрытая подготовка. Англия не расформировывает немецкие подразделения, захваченные в плен, а содержит в готовности. Немецкое оружие складируется и в назначенное время будет выдано частям вермахта. Готовится Третья мировая война против Советов. Она намечена на июнь 1945 года. Кодовое название операции...

В это время с шумом открылась входная дверь в ресторан. В зал вломилась военно-полевая жандармерия. Солдаты с винтовками рассыпались вдоль стен. Несколько человек в гражданской одежде важно и бесцеремонно подошли к барной стойке.

— Всем оставаться на местах. Проверка документов, — разнесся зычный голос старшего полицейского.

— О черт, — прервал разговор Ольбрихт, увидев вломившихся полицейских. 'Не утихомирится Шелленберг', — подумал он.

Майор напрягся и привстал.

— Что будем делать, подполковник? — в глазах пехотинца не было страха и отчаяния, только собранность и холодная рассудительность.

Ольбрихт торопливо спрятал фото во внутренний карман, сдержанно ответил:

— Сидите спокойно, не суетитесь. Все будет хорошо. Вы фронтовик. По документам находитесь в отпуске, как полагаю. Мы с вами познакомились в ресторане случайно. Я пригласил вас поужинать. Фрейлин Инга — моя девушка. Говорить буду я. Если надо — подтвердите мои слова. Но лучше молчите. У вас непонятный диалект, хотя вы говорите классически правильным немецким языком. Слишком правильным языком, господин майор. Это может вызвать подозрение. Можно подумать, что вы были изолированы от общения с немцами. Сидели, например, в тюрьме в одиночной камере.

Майор нахмурился, но в разговор не вступил.

— Главное, сидите тихо. Я все улажу. Следующую встречу назначу сам, через водителя.

Без разрешения шумно открылась входная дверь в кабинку. На пороге стоял тучный старший наряда майор военно-полевой жандармерии. Сзади его обступали люди в кожаных плащах. Жандарм, окинув сердитым взглядом троицу, хмуро произнес:

— Проверка! Всем предъявить документы!

— Вы что, меня тоже будете проверять, господин красавчик? — неожиданно безбоязненно первой заговорила Инга и кокетливо улыбнулась начальнику патруля, отвлекая его. — У вас такие мужественные лица, особенно у тех мальчиков, что стоят за вами.

— Если надо, и тебя проверим, местная шлюшка, не мешай нам, — одернул Ингу старший жандарм. — Ваши документы, господа офицеры!

Ольбрихт решил подыграть Инге. Он вскочил с места, сдернул с себя салфетку и, бросив на стол, с вызовом заговорил:

— Майор! Вы врываетесь к нам без разрешения и хамите моей девушке. Что вы себе позволяете? Прошу покинуть эту комнату и не мешать отдыхать фронтовикам. Иначе...

— Иначе что? — на Франца уставились наглые, самодовольные глазки краснолицего военного жандарма.

— Иначе у вас сегодня будут большие неприятности и последнее дежурство перед отправкой на Восточный фронт.

Лицо майора стало пунцовым от злости. Тем не менее он оглянулся на плотного офицера SD, который протиснулся в кабинку. Тот слегка махнул головой. Франц сразу узнал в нем сотрудника 6-го управления Шелленберга гауптштурмфюрера СС Бергеля.

Жандарм, найдя поддержку, завибрировал сталью:

— Не дерзите, подполковник. Кто вы такой? Предъявите вначале документы, удостоверяющие личность. Я жду!..

— Я вас предупредил, майор, — зло бросил Франц. — Смотрите сюда, — он достал из нагрудного кармана gelber Ausweis и подсунул под нос жандарма.

Тот, увидев 'желтый пропуск' с печатью рейхсканцелярии и личную подпись Адольфа Гитлера, застыл на месте.

Жандарм знал, что такого рода пропуска выписываются персонально по личному распоряжению фюрера. Его носителю даются невероятно большие полномочия. Левый глаз майора задергался. Лоснящаяся физиономия покрылась пятнами. Ладони вспотели.

— Я... я... — проговорил жандарм, вытягиваясь в струну. — Я не знал, кто вы. Извините, господин Ольбрихт, — жандарм, несмотря на испуг, профессиональным взглядом успел ухватить фамилию Франца. Солдаты, увидев невероятную тревогу шефа, панически отступили. Офицер SD, осознав, кто стоит перед ним, откинулся назад, словно его укусила ядовитая змея. Он пролепетал что-то своим подчиненным и, махнув рукой, быстро покинул ресторан.

— Разрешите идти, господин подполковник, — набравшись смелости, произнес военный жандарм. Его глаза бегали и не смотрели на Ольбрихта.

— Не попадайтесь мне больше на глаза, майор, — произнес Франц, делая серьезное лицо, смеясь в душе, радуясь силе удостоверения. — И передайте своим по команде, что этот ресторан — мое излюбленное место отдыха. Если вы или другие ваши службы еще раз подойдете ко мне или к моим друзьям, то будете иметь бледный вид и, возможно, холодные ноги, попав на Восточный фронт. Там очень не достает такого тухлого пушечного мяса. Вы меня поняли, майор?

— Так точно, господин подполковник, — майор щелкнул каблуками.

— А теперь убирайся вон из ресторана, болван, — уже с усмешкой произнес Франц. — Здесь отдыхают фронтовики. Им завтра придется умирать за отечество, а ты своим присутствием портишь им воздух.

— Да-да-да... Есть, — скороговоркой пролепетал жандарм, пятясь прочь из кабинки вслед за командой. Свист и хлопки фронтовиков, восхищенных действиями молодого подполковника, подстегнули его.

Майор Шлинке, он же майор Киселев, он же товарищ Константин, не терял самообладания во время проверки, сидел спокойно. Но, когда жандармы удалились, восхитился Ольбрихтом:

— Здорово вы отшили их, подполковник. Что вы им показали? Полиция в панике бежала от вас.

Франц улыбнулся, ответил:

— Это вроде пропуска к вашему Сталину, подписанного им собственноручно.

— Серьезный документ, — еще раз восхитился русский разведчик. — Вы нам о нем позже расскажете. Предлагаю по этому случаю выпить водки. Не возражаете?..

— Я не пью шнапс. У меня от него болит голова. Но вам, господин майор, я закажу бутылку шнапса. Вы, фрейлин, что будете пить? — Франц легко коснулся руки девушки.

— Я?.. — Инга отстранила руку, недоуменно посмотрела на Ольбрихта. — Я, пожалуй, тоже выпью водки. Нет, лучше закажите шампанского, кажется, сто лет его не пила.

— Вы очень юны, фрейлин, — улыбнулся Франц, — у вас все еще впереди, — немец щелкнул пальцами, приглашая сотрудницу ресторана, проходившую мимо. — Бутылку шнапса и шампанского, да быстрее.

Когда принесли заказ, беседа за столом приобрела оживленный характер. Говорили обо всем, но только не о служебных делах. Затем танцевали. Подвыпивший майор подхватил молоденькую рыжую девушку, стоявшую у барной стойки и переходившую из рук в руки немецких офицеров, как красное профсоюзное знамя, а подполковник Ольбрихт танцевал с Ингой. Из граммофона лилась лирическая песня в исполнении Руди Шурике.

— Спасибо вам, — тихо произнесла девушка, прильнув к плечу Франца.

— За что спасибо?

— Вы превосходно справились с военным патрулем. За это спасибо.

— Не скромничайте. Вы были не менее храброй. Первой вступили в разговор с жандармами и определили поведение с ними. Но мне приятно, что я был полезен. Эти болваны больше здесь не появятся. Будьте спокойны.

Инга не продолжила разговор, она наслаждалась танцем. Лишь в конце мелодии она отстранилась от плеча офицера, посмотрела ему в глаза, спросила:

— Скажите, Франц, вы любили друг друга?

Франц вздрогнул, он понял вопрос.

— Не только любил, но и люблю. Ведь Вера жива. Но почему вы спросили в прошедшем времени? С Верой что-то произошло? — Франц остановился, больно сжимая руку Инги.

— С Верой все хорошо. Отпустите руку! Мне больно. Продолжим танец.

— Извините, — Франц вновь повел Ингу в танце. Пройдя круг, заговорил. Голос дрожал от волнения: — Это самое яркое и незабываемое событие в моей жизни. Я никогда не испытывал таких сильных чувств. Я был счастлив те три дня. Не могу поверить, что Вера и Златовласка остались живы. У меня появился новый стимул к жизни. Я готов...

— Спокойнее, Франц. О ваших отношениях с Верой поговорим в другой раз. Я задала этот вопрос чисто из женского любопытства. Извините меня. Нас волнует другой вопрос, — Инга прильнула к Францу, прошептала: — Вы не передали нам пленку.

— Пленку? Ах да, пленку. Я не брал ее. Подвергать вас и себя риску не имею права.

— Согласна. Тогда где и когда?

— Завтра я еду в командировку в один из концентрационных лагерей. Предлагаю вам поехать со мной.

— Нет! — не раздумывая, наотрез отказалась Инга. — Это самое плохое, что может предложить офицер девушке. Это очень страшно, — глаза разведчицы сузились, лицо заострилось, побледнело. Она с неприязнью добавила: — Танец закончен, господин подполковник. Пойдемте к столу, — но тут же спохватилась: — Извините за мою несдержанность. У меня разболелась голова. Майор Иоганн Шлинке с удовольствием поедет с вами. Он составит вам компанию.

— Майор Шлинке?.. — задумался офицер. — Да, майор Шлинке поедет. Ему по службе положено все знать и все видеть. Пойдемте, Инга, к столу. Вообще пора уходить. Уже поздно...

Ночью Инга долго крутилась в холодной постели и не могла уснуть. Нахлынувшие воспоминания о матери, о ее случайной гибели во время облавы, когда немцы пришли в Ригу, о старшем брате, пропавшем без вести, не давали покоя. Об этом ей рассказали в управлении НКВД, куда она была вызвана на собеседование в начале войны, она в то время окончила первый курс университета. Неожиданный разговор с подполковником Ольбрихтом о лагере смерти всколыхнул память, разбередил душевные раны...

А в это время майор Иоганн Шлинке, изрядно подвыпивший, развлекался в своем номере с официанткой Эльзой. Девушка долго не сопротивлялась. Она была кротка и неумела. Но по настоянию офицера — она чтила законы рейха — старалась удовлетворить его любые фантазии. Майор, вожделенно ухватившись за ее молодые крепкие груди, при каждом сближении кряхтел и приговаривал:

— Вот тебе, немецкая кобылка... вот тебе... вот тебе...

Девушка, закусив губу, чтобы не стонать — ей было не столько приятно, сколько неудобно и больно — офицер поставил ее в коленно-локтевую позу, — старательными движениями помогала ему получать удовольствие. Так делала ее мать в постели во время близости со случайно познакомившимися фронтовиками, когда те заходили к ним домой. Эльза тайком, затаив дыхание, чтобы ее не услышали, иногда наблюдала за сценой соития через неплотно закрытую дверь и хорошо впитала незатейливые приемы секса.

Когда Шлинке застонал и отвалился от нее, она полежала немного рядом, тяжело дыша, затем перевернулась на живот и, уткнувшись в грудь пехотинца, бархатистым голосом спросила:

— Мы еще будем?

Довольный разомлевший офицер произнес какие-то гортанные утвердительные звуки, но, вспомнив, что завтра в девять утра, а вернее, уже сегодня, за ним заедет подполковник Ольбрихт и они отправятся в Тюрингию осматривать лагерь смерти Бухенвальд, он с сожалением ответил:

— На сегодня хватит. Беги, детка, домой. Небось, мамка тебя заждалась. Я еще покурю — и спать, — майор шлепнул с удовольствием девушку по выпуклой попке и задорно произнес: — Ох, хороша кобылка. Хороша.

Эльза засмеялась, ей была приятна похвала мужественного офицера-фронтовика. Она легко соскочила с широкой измятой постели, потянулась ввысь, повертелась перед его глазами, без стыда выставив напоказ свое стройное, изумительно белое тело, мол, смотри, господин офицер и запоминай.

— А завтра к вам можно зайти? — весело спросила она, перестав вертеться.

— Завтра? — переспросил майор, заглядевшись на ее изгибы и выпуклости, на ее рыжие волосы, сверкающие радостные глаза. — Нет, завтра нельзя. Но дня через три я тебя буду ждать...

Эльзу удовлетворил ответ офицера. Она не спеша оделась, заколола собранные густые огненно-рыжие волосы и с нескрываемой теплотой посмотрела на лежавшего Шлинке, который ждал ее ухода.

— Ну, я побежала? — как бы прося разрешения, произнесла она и опустила длинные, но бесцветные ресницы. Она ждала, что приглянувшийся ей офицер-фронтовик подойдет и поцелует на прощание. Но этого не произошло.

Майор только формально поинтересовался:

— Дойдешь, не страшно?

— Не страшно. Я живу рядом, на соседней улице.

— Тогда беги, — майор сразу отвернулся от девушки, чтобы та не увидела при свете ночника его скривившуюся вдруг физиономию, его моментально похолодевшие глаза. Киселев вспомнил, глядя на молоденькую немку, свою семью, сгоревшую во время бомбежки в 41-м году, так и не доехавшую из Брянска до Москвы. Острая боль резанула сердце. — Уходи! — грубый окрик догнал официантку на пороге квартиры. — Я не хочу тебя видеть! Эльза вздрогнула, сжалась в испуге и, не оборачиваясь, с навернувшимися от обиды слезами, захлопнув дверь, выбежала вниз.

— Один — ноль, — с ожесточением резанул Киселев. Он в порыве нахлынувшей, словно водопад, ненависти к фашистам схватил с тумбочки охотничий нож и с силой швырнул вдогонку убегавшей Эльзе. Клинок завибрировал, войдя на четверть в дверное полотно...

Разведчик посмотрел на часы — было почти два часа ночи. Ему остро захотелось принять контрастный очистительный душ, смыть с себя душевную грязь, накопившуюся за время трехдневного пребывания в нацистском Берлине. Боль от воспоминаний стихала, но одновременно пошли отрезвляющие мысли: 'Что я делаю? Что я делаю? Непростительно расслабился. Защита Франца расслабила. Выпил лишнего, привел к себе официантку. Ею воспользовался и затем выгнал, как проститутку, срывая на ней зло. Ай, дурак! Какой срыв! Других готовил, а сам повел себя как бездарь, фанфарон. А проколы в ресторане? Мальчишка!' — Киселев поднялся, набросил на себя халат и, чуть прихрамывая, проследовал в душевую комнату. По дороге с трудом вытянул из доски нож. Одновременно раздался слабый стук, доносившийся из прихожей комнаты. Кто-то стучал в дверь.

'Кто? Полиция? Эльза? Зачем?' — сердце забилось в тревоге. Офицер устремился к столу, где лежала портупея. Руки мгновенно и профессионально достали из кобуры 'Вальтер', послали патрон в патронник.

— Кто? Что вам нужно? — ответил он твердым голосом, выйдя в коридор. Стук повторился, но уже с условным обозначением. — Свои, — облегченно вздохнул Киселев и открыл дверь. На пороге стоял Медведь. Он был встревожен.

— Я вас не вызывал, господин Клебер, — тихо, но с нескрываемым раздражением на немецком языке произнес Киселев. — Что случилось?