| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
...Майору Портанскому Виктору Николаевичу
Командир четвёртого минно-торпедного.
...Майору Почиковскому Борису Антоновичу
Сашкин комполка!
...Капитану Синякову Георгию Николаевичу
Опять из четвёртого... Много торпедоносцев.
...Майору Супруну Степану Павловичу
Кажется, лётчик-испытатель.
...Флагману первого ранга Юмашеву Ивану Степановичу
Комфлота.
...Капитану Якушенко Павлу Ивановичу'.
Павло! Ты смотри, как мы тогда в купе-то подобрались! Кто бы подумал, а...
Так уж вышло, что из всех новоиспечённых Героев Советского Союза только лейтенант Полищук лежал во Владивостокском военно-морском госпитале. И часа не прошло, как слух о том, что в одной из палат лежит настоящий Герой, разнёсся по этажам. Тут же началось паломничество. И очень скоро Николай на себе ощутил, что бремя славы, хотя и называется сладким, не зря зовется бременем.
До этого молоденькие симпатичные медсестры видели в нем всего лишь худого, стриженого и, чего скрывать, довольно невзрачного, легкораненого среднего командира, то бишь, лейтенанта. Одним словом, делая ему перевязку, могли разговаривать о чём-то своём, как будто наматывали бинт на манекен.
Теперь же они сбегались стайками к палате, подсматривали по очереди через щелку в дверях, громко шушукались и хихикали. Что они там говорили, Николай, ясное дело, не знал. Но догадывался. У него горели щёки и пылали уши, и он ничего не мог с этим поделать.
Выручил Николая военный комиссар госпиталя старший политрук Нефедов, которого за глаза все звали 'это самое'. Как только он показался в коридоре, сестричек как ветром сдуло. Афанасий Спиридонович держал девчонок в ежовых рукавицах, и они боялись его даже больше чем главврача.
— Ну, где, тут у нас Герой, это самое? — пробасил он, входя в палату.
И все легкораненые хором, не сговариваясь, сдали Николая, ткнув в него пальцами.
— Товарищ лейтенант, что же вы скромничаете! Это же дело большой политической важности, это самое! — старший политрук так укоризненно покачал головой, что Николаю стало стыдно, что он такой несознательный. — Высокое звание Героя это не только награда, товарищ лейтенант, это огромная ответственность, это самое! Вы у нас ходячий, да? Мне начальник отделения сказала, что вы себя чувствуете хорошо, это самое. И у меня к вам большая просьба и партийное поручение, товарищ лейтенант. Вы ведь у нас комсомолец, это самое?
— Комсомолец.
— Вот и отлично! У меня к вам комсомольское поручение, это самое! Я вас попрошу после обеда выступить перед медицинским персоналом и ранеными. И рассказать о вашем героическом подвиге, это самое.
— Да я не знаю, что рассказывать. Я ведь ничего такого особенного не делал, — попытался отвертеться Николай, но старый политработник этого ему не позволил.
— Товарищ лейтенант, — военком снова укоризненно, почти по-отечески, покачал головой. Как это у него получалось неизвестно, но опять он Николая пристыдил. — Что же вы думаете, командование не знает, кого надо удостоить звания Героя, а кого не надо, это самое! Нет, уж, вы постарайтесь, припомните всё поподробнее. Время до обеда ещё есть, это самое, — и встал, давая этим понять, что скромность Героя, это самое, он уважает, но никакие возражения, это самое, не примет.
Большую часть времени до обеда вместо того, чтобы последовать доброму совету старшего политрука, Николай посвятил разработке различных планов похищения собственного обмундирования и личных документов в целях немедленного бегства из госпиталя. Планы были изобретательными, но слишком фантастичными и поэтому остались нереализованными.
После обеда под чутким руководством военкома столовая быстро превратилась в актовый зал. Столы были сдвинуты к стене, стулья расставлены рядами, а стол президиума накрыт красной тканью. На столе, как и положено, на любом собрании красовался графин с водой и несколько стаканов. Кто-то из медсестёр расстарался и рядом с графином в двух литровой банке стоял большой букет полевых цветов.
Столовая быстро наполнялась людьми. То ли комиссар так качественно провёл разъяснительную работу, то ли сыграло свою роль простое человеческое любопытство, но народу набилось гораздо больше, чем на обычную политбеседу о международном положении. Люди стояли у стен, и сидели на столах. Понимая важность происходящего и, в виде исключения, заведующая столовой закрыла глаза на это безобразие.
В центре кумачового стола, само собой, посадили Николая, которому было уже совсем плохо. Так плохо, что впору было принимать какое-нибудь успокоительное. Ещё немного и, возможно, он сбежал бы из госпиталя и без документов, и без обмундирования. Во всяком случае, Николай уже жалел, что этого не сделал, пока ещё было можно. Потому что сейчас у него такой возможности уже не было. Умудрённый жизнью военком сам сел справа, а слева от Николая посадил главврача, старую, суровую еврейку.
Когда Нефедов решил, что народу собралось достаточно, он постучал по графину черенком специально припасенной для этой цели столовой ложки и встал. В столовой сразу стало тихо. Военком тепло оглядел присутствующих и сказал:
— Вот, дорогие товарищи! Сегодняшний Указ в 'Правде' о награждении моряков-тихоокеанцев, вы все уже читали, это самое. И оказывается, один из новых Героев Советского Союза находится на излечении в нашем госпитале, — и он указал на сидящего рядом Николая. — Поэтому мы все здесь и собрались, чтобы с ним встретиться, это самое. Я попрошу тишины. Николай Матвеевич во время совершения своего героического подвига был ранен и контужен, так что давайте об этом не забывать, это самое. Вопросы задавать поднятием рук и вставанием. Хлопать тоже потише, потому что у нас здесь не театр, а госпиталь, это самое.
Николай с тоской смотрел в синее небо за распахнутыми окнами. Там насвистывали свои незамысловатые трели птицы, и шелестели листвой тополя... Он перевёл взгляд в зал, увидел множество глаз обращенных на него и услышал окончание речи военкома.
— Давайте, попросим нашего дорогого Героя рассказать нам о своем подвиге, это самое, — сказал старший политрук, и похлопал в ладоши. Зал, помня его предупреждение, поддержал аплодисменты достаточно сдержанно.
Делать нечего, Николай встал и вышел из-за стола. Не то, чтобы он боялся выступать. Выступал он на комсомольских собраниях и не раз. Дело было не в этом. Просто как-то неудобно ему было... Словно похваляешься. Хвастовство, одним словом. Но, деваться было некуда.
'Расскажу, как дело было, и всё' — решил Николай и сразу успокоился.
— Зовут меня Полищук Николай, — начал он. — Биография самая обыкновенная. Родился в Оренбурге в восемнадцатом. Окончил десятилетку, потом школу морских летчиков. Вот. Когда началось наступление, летал на патрулирование, сделал десять боевых вылетов. Участвовал в воздушном бою, когда самурайская эскадра прорывалась. А когда был этот налёт, сбил два бомбардировщика. Первый в пике, а второй на горке, — и Николай непроизвольно начал показывать ладонями, как всё происходило. — Ну, и когда выскочил наверх, тут меня и подловили самураи. Хорошо, что ещё скорость была. Поэтому смог развернуться. Только одна очередь попала. Вот. А потом у меня оружие отказало. Ну, я и ударил консолью бомбардировщик по крылу. Чтобы не дошёл он, значит, с бомбами до города. Жаль, конечно, самолёт. Но, делать-то было нечего, — словно оправдывался Николай. — Приказ был не пропустить никого к городу. Ну, я его и рубанул... — он посмотрел на военкома, ища поддержки. — Ну, и ударился. А потом ещё парашют поздно раскрылся. И об землю я здорово приложился. Вот. С вами отлеживаюсь тут теперь, — сказал Николай, и улыбнулся.
И вся аудитория громко захлопала, позабыв про все комиссарские наказы. Этот безхитростный рассказ и такая простая улыбка человека, прошедшего рядом со смертью, совершившего настоящий подвиг, и совершенно искренне так не считающего, покорила всех.
Комиссар смотрел на этого худенького, невысокого паренька, который годился ему в сыновья, и думал: 'Вот такими же и мы были когда-то в восемнадцатом'. И вздохнул. А теперь их время пришло буржуев бить и Родину защищать, вот этих самых мальчишек. И они это сделать сумеют!
А ещё через день, в первый осенний день тридцать девятого года, наконец, началась война и в Европе. Третий рейх атаковал Польшу. И это было очень вовремя!
Потому что в течение трёх недель после начала Маньчжурской стратегической наступательной операции вся территория Северо-Восточного Китая была освобождена от японских захватчиков и их прихвостней. К первому сентября войска Приморского фронта вышли на рубеж реки Ялуцзян и приступили к освобождению Кореи. А войска Забайкальского и Дальневосточного фронтов, перегруппировавшись, нанесли удары в направлении на Циндао, Сюйчжоу, Нанкин и Ухань.
Временное правительство Маньчжуро-Китайской Народной Республики было образовано уже в первый день наступления на первых же метрах освобождённой территории. К моменту окончания операции при помощи советских политработников оно сумело организовать свои рабочие органы на местах, и приступило к налаживанию мирной жизни. Как и временное правительство Корейской Народной Республики, также образованное в первый же день операции.
Радостно встречаемые китайским народом, советские части и соединения вошли в районы, освобождённые восьмой и новой четвёртой народно-освободительными армиями Китая и партизанскими отрядами. А на правом фланге наступающих находился Пограничный особый район, контролируемый Коммунистической партией Китая. И совместными ударами советско-монгольских войск и китайских товарищей междуречье рек Хуанхэ и Янцзы было полностью освобождено.
Но если в Маньчжурии и Корее народ был един, то здесь ситуация была менее ясная. Тем не менее, советские военные коменданты одинаково радушно относились и представителям Гоминьдана и к коммунистам. Хотя, по понятным причинам (классовая солидарность!) в основном оказывали поддержку партизанам. И благодаря советской помощи на этой территории образовалось и быстро набрало силу Временное правительство Восточно-Китайской народной республики.
Совет народных комиссаров немедленно признал все вновь возникшие на освобожденной территории государства, а Верховный Совет СССР сразу же ратифицировал заключённые с ними договора о дружбе и сотрудничестве.
А также протоколы о взаимной безопасности, такие же, какой в свое время был заключён с Монгольской Народной Республикой. Чтобы все, кого это касается, осознали серьёзность намерений советской стороны!
Правительство Японии неоднократно пыталось договориться с советским правительством о временном прекращении огня и обсуждении взаимных претензий, но Совет народных комиссаров на эти провокационные попытки не поддавался, ожидая от японской стороны полной капитуляции.
Лига наций среагировала достаточно быстро, но до исключения СССР из её рядов дело пока не дошло. Североамериканские Соединенные Штаты восприняли советско-монгольское наступление болезненно, но решили подождать с выводами и посмотреть, что будет дальше. Англия и Франция выразили неподдельное возмущение безчеловечными бомбардировками мирного населения Японских островов, а также жестокой агрессией большевиков в отношении независимого государства Маньчжоу-Го и борющегося Китая. Но этим дело и ограничилось.
Потому что первого сентября им всем стало не до того.
Пока Европа вкупе с Америкой раскачивалась и совещалась, советское правительство дало позитивный ответ на торговые и политические предложения Третьего Рейха и подписало с германским государством пакт о ненападении. Со всеми необходимыми протоколами. А, кроме того, было заключено взаимовыгодное торговое соглашение. И первого сентября германские войска перешли польскую границу.
А через пару недель, чтобы защитить украинское и белорусское население Польши от ужасов войны, польскую границу перешла Красная Армия.
Несколько дней спустя, без боев пройдя пол страны, бойцы и командиры РККА встретились со своими товарищами по оружию, офицерами и солдатами Вермахта, разгромившими деморализованные войска панской Польши, и провели совместный парад в Бресте-над-Бугом, который в соответствии с секретным протоколом отошел к Советскому Союзу...
9. А вдали осталась девка краса...
Чита, сентябрь — октябрь 1939 г.
...В середине сентября в Читу пришло бабье лето. Днем было тепло и даже жарко, хотя по ночам заметно холодало. Аллеи городских парков осыпало листвой. И тополя, и клёны, и лиственницы осень позолотила очень щедро...
Лейтенант Пономарев очнулся через несколько дней после многочасовой операции.
Он опять лежал в Читинском окружном военном госпитале. Только теперь в палате для тяжёлых. Лежал и тупо смотрел в потолок. Жить ему не хотелось. Но никто об этом не знал, не то его сразу бы отнесли в морг, наверное.
'И это было бы хорошо' — вяло подумал Владимир.
Он был ранен в начале сентября. В дни тяжёлых воздушных боев над Циндао. Очередь борт-стрелка самурайского тяжёлого бомбардировщика насквозь прошила ему грудь. Владимир нажал слабеющей рукой на гашетку, и тоже не промахнулся. Вражеский пулемёт замолк, и у него появилась возможность поквитаться с врагом напоследок. Он и поквитался. Бомбардировщик загорелся и упал. А Владимир развернулся блинчиком, и поплёлся на аэродром в излучине Хуанхэ, с которого поднялся в небо поутру.
Он продержался до самого места, и сумел посадить повреждённый самолёт. Уже мутнеющим взглядом Владимир разглядел взлётную полосу посреди рисовых полей, и выпустил закрылки. И, слава Богу, что на шасси сил у него уже не осталось. Пропеллер потом можно и кувалдой поправить, а, вот, если кувыркнешься на пробеге, и тебя сверху накроёт, девяносто девять и девять, что каюк.
Когда его 'ласточка' плавно коснулась мокрой травы, он отключился...
Если бы военврач третьего ранга Рева не гордилась бы так своей операцией, не приходила бы смотреть, как идут дела у этого больного, может быть, Владимир и не глядел бы сейчас в этот потолок, а лежал бы уже в другом, более грустном месте.
Но военврач знала, что всё было сделано правильно и пациент был просто обязан выжить! Она не приняла бы ничего иного! И только поэтому Владимир потихоньку приходил в себя. Хотя, это и было ему все равно. Но военврач третьего ранга не сдавалась! Потому что ей было не всё равно.
И ещё кое-кому было не всё равно, выживет лейтенант Пономарев или умрёт от ран. Одной, отдельно взятой, медсестре.
Когда Анька в середине лета написала ей, что Володька Пономарев лежит в Читинском окружном военном госпитале, Татьяна пошла к главврачу и сказала, что увольняется. Ничего объяснять она не стала. И слушать тоже. Забрала документы, села в поезд и через пару недель снова надела белый халат медсестры. Уже в Чите.
Его она, само собой, не застала. Не успела. Выздоровел и убыл в часть. И, слава Богу! Выздоровел! А она, всё равно, стала ближе к нему на пять тысяч вёрст!
Когда, под Новый год, приехали Алексей с Николаем, а Владимир не вышел на перрон, ей было очень больно. Но она справилась. И даже не показала виду!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
