Встретились они через неделю в скверике у колледжа. Девушка весело смеялась над его рассказом, как его не оштрафовали. Они долго гуляли, а потом она потащила его в свою конурку на четвертом этаже на Бэкбон-стрит, и они тут же юркнули под одеяло. Расстались они вечером там же, на Брикстон-роуд. Пэт устремился к автобусу, занял свое место у окна. На этот раз он купил себе билет на нетронутые отцовские деньги. И ему даже в голову не пришло спросить у девочки, как ей удалось выпутаться из финансового тупика без его помощи и откуда у нее столько дорогой пудры и помады? Если бы в голове у Пэта было поменьше ветра и побольше серого вещества, он бы задумался. Мистер Трипкин не стал его расстраивать. Он не хотел говорить юнцу о том, что не только юная Молли. но и все ее подружки нашли способ очень скоро утешиться в своих горестях. У Молли появился новый знакомый, тот самый лысоватый джентльмен со щегольскими усиками. Всякая перспектива ухода за беспомощными старичками, мытья полов, стирки уже не угрожала безоблачному существованию юных каллипиг.
Но как ни велик столичный город Лондон, и как он ни изобилует щедрыми джентльменами со щегольскими усиками, без труда, как говорится, не выловишь форели из пруда. Надо только знать, где она в изобилии водится и на что она клюет. Кто мог помочь девочкам, кто мог наставить их на первые самостоятельные шаги в жизни? Кто, как ни миссис Молл с ее знанием сцены, которая в свою очередь, по меткому выражению великого Шекспира, и есть сама жизнь? Редактор хорошо помнил одну из фотографий в рамке на стене холла гостиницы. Да и имя старой хозяйки напомнило ему молодость — Джеральдина. Джеральдина, но под какой фамилией она тогда выступала? Впрочем, неважно... Нет-нет, она и не думала посылать девочек на заработок в Сохо, она в жизни бы не решилась попустительствовать столь вульгарному разврату. К тому же ее постоялицы еще не достигли совершеннолетия, если не считать милашечки Долли, которую она искренне любила и пестовала. О, как они ненавидели милашечку! Так о чем мы? О Сохо? Никакого Сохо! Приличные джентльмены никогда бы не стали ловить форель в столь мутной водице. А вот тихий скверик возле колледжа Троицы или дальние подступы к какому-нибудь иному строгому учебному заведению — это другое дело. Вам, сэр, не доводилось, прогуливаясь в одном из тихих старинных уголков, каковых немало в Лондоне? Один из таких уголков запечатлен на снимке покойного фотографа. (Жаль, что у редактора не осталось ни одной из этих фотографий, — фотограф их умыкнул у него из-под носа.) А вам не выпадало случая пройтись рядом со школой? Вы обратили внимание на то, что эти старшие школьницы — уже вполне оформившиеся юные леди? Не правда ли, они очаровательны? Но вот одна из них сидит одиноко на камешке, — на снимке не разберешь, которая. Почему она не гуляет вместе с подругами? О боже, она ведь плачет! Вам не хотелось бы подойти поближе, чтобы ее утешить? Она не обращает на вас внимания, она склонила головку, обнимает руками колени, из-под вышитого воротничка серебрится ее грациозная шейка. О чем эта юная леди так безутешно рыдает?
Лучшей ученицей старой актрисы, как мы знаем, была малютка Долли. Но и остальные девочки, в том числе и Молли, радовали старушку своими успехами. Успехи превзошли все ожидания, жаль только, что Пэт Дженкинс не мог порадоваться им вместе с ней. Еще бы, он ездил в автобусе и метро, а она разъезжала теперь только в черном такси. Этот же экипаж подвозил иногда сердобольных господ к массивному рустованному парапету дома номер 8.
Шофер этой черной машины не отличался красотой, мало того, внешность его была просто отталкивающей. Манеры его тоже оставляли желать лучшего, он порой мог дать волю рукам, но особого страха он не внушал. И не мог внушить! Так обитательницы гарема грозного Гаруна Аль Рашида совсем не страшились Большого Абдуллы, старшего евнуха. Хоть он мог и выпороть, но только для поддержания образцового порядка и в соответствии с инструкциями.
Знаком ли был Пэт Дженкинс с таксистом? Еще бы, они встречались не раз за стойкой бара "Огузок". Таксист угощал его пивком, катал его бесплатно в своем экипаже. Один раз он даже предложил заехать в свою конуру, отдохнуть, выпить, поболтать. Почему же Пэт тогда не согласился? Да потому что, что Молли была категорически против. Она взяла с него клятву, что он, Пэт, будет держаться подальше от рябого верзилы. Причины она не объяснила, но говорила вполне серьезно, даже с испугом в глазах.
Если бы не появление кондора и не бегство племянника тогда, на Новой Камбервелл, редактор сумел бы выжать из Пэта все. Многое ему хотелось для себя прояснить, чтобы пролить свет правды в потемки коридоров и лабиринтов старого дома. Как часто гостил племянник у своей подружки, встречал ли он других посетителей этого дома? Он не успел ничего разузнать о фотографе, о Долли Пирейра. Оставалась за кадром загадочная фигура дочери миссис Молл, той самой, которая забрала старуху к себе. Он уже хотел расспросить о ней, когда рука мальчишки потянулась за оброненной фотографией на полу. Редактор никогда не забудет эти расширенные от ужаса глаза Пэта. Что тогда шевельнулось в этой патлатой голове? Бежать с горя? Неужели он ни о чем не догадывался?
Всю эту историю вкратце и в надлежащей форме предстояло редактору изложить на бумаге. Задача была вовсе не такой простой. Как было избежать упоминания имени Пэта Дженкинса, главного свидетеля, как скрыть от полиции наличие у него, редактора, вещественных доказательств. Почему он хранит у себя снимки "Новой Хогартовской серии"? Как предотвратить неизбежное, ведь комиссар тут же пустит по следу стаю гончих только с одним намерением отбить его, редакторский хлеб?
И все из-за этого паршивца! Теперь его ищет полиция. Когда она его найдет, то непременно допросит. В каком свете предстанет он, Эндрю Трипкин, бывший полицейский чиновник, скрывший от закона столь важную информацию? Ведь он видел юнца последним, был посвящен в его тайну и скрыл этот факт. Нет, он просто обязан написать этот отчет. А вот отправить с сегодняшней почтой или подождать, все зависело от обстоятельств. Редактор долго раздумывал, какое число ему поставить под рапортом и как сформулировать первую фразу. Работы сегодня было не в проворот. На полу его ждала разбросанная кипа непросмотренных газет, а на столе — папка с неразобранной корреспонденцией. Теперь он сидел перед чистым листом бумаги и не мог из себя выдавить ни слова. Он снова зачеркнул слова "Уважаемый сэр!" и приписал "Дружище!". На кого ему еще надеяться, кроме как на старину Бредли?
2
— Сэр, к вам мисс Перейра. Она приходила позавчера, вы ее приглашали тогда прийти в десять.
— Пригласите ее немедленно! Хотя нет, через минуту, попридержите ее минуту, а потом запускайте!
Миссис Шатл недоуменно пожала плечами и вышла, покачивая длинной юбкой. Редактор вскочил со стула, погасил поздний электрический свет, задернул наполовину штору и приставил единственный гостевой стул между столом и окном. Гостья должна сидеть близко и при хорошем матовом освещении, чтобы он мог видеть ее лицо, руки, колени. Сейчас бы очень пригодились очки!
Долли нерешительно появилась на пороге. На ней было скромное ситцевое платье, косынка и черные очки. Но самое главное — туфли на очень высоких каблуках.
— Вы просили меня прийти, вот я и пришла.
— Да-да, просил. Прошу вас, проходите, садитесь вот сюда, на этот стул. Хотите кофе, чаю?
— Нет-нет, сэр, не надо, спасибо.
— Я искренне сожалею, поверьте мне, искренне сожалею. Я поднялся вчера к вам, стучал в дверь, позволил себе даже заглянуть. Вы почивали, и я не решился вас побеспокоить...
— Я была больна, немного больна.
— Но надеюсь, вам лучше. Как вы себя чувствуете?
— Лучше.
— Ну, вот и чудесно. Хотя, должен признаться, вы несколько бледны. Присаживайтесь, вот стул.
— Мне сказали в полиции, что тело мистера Блоссома кремировано. Урну с прахом мне не выдали, я не являюсь прямой родственницей... Мне сказали, что урну передали сюда.
— О да, дорогая леди! Увы, мы были совсем не в курсе, что у вас с Лоренсом какие-то отношения... Извините, если я...
— Нет-нет, сэр, все в порядке.
— Какое несчастье! Такой способный юноша! Мы всей редакцией проводили урну в последний путь. Нет предела нашей скорби. Да упокоит душу его милосердный бог!
— Вы мне написали, что у вас есть какие-то снимки Лорри!
— Выслушайте меня внимательно, дорогая мисс Перейра, кстати, как вас зовут?
— Долорес, Долли.
— Вы ведь позволите мне, старику, так вас называть? Выслушайте меня внимательно, Долли, и постарайтесь быть спокойной.
— Я спокойна, сэр!
— Ну и прекрасно. Я с вашего позволения, все-таки спрошу чаю. Миссис Шатл, две чашки чаю с пончиками, пожалуйста.
Долли сидела на стуле, выпрямившись и поджав колени. Она старалась не смотреть в сторону редактора. Предметом ее внимания была грязная кирпичная стена типографии во дворе напротив или мертвая муха, погребенная навеки между двойными рамами окна. Пальцы ее нервно теребили маленькую потертую сумочку на коленях.
Редактор сладко улыбался, склонив несколько голову набок. Он никогда не пил чаю во время работы, а уж тем более, терпеть не мог пончиков. Ему нужна была эта классическая пауза. Сейчас принесут чай. Сейчас, по всем правилам допроса, он огорошит допрашиваемого своей осведомленностью. И тот расколется, устроит буйную сцену, может быть, даже станет ползать на коленях, а листы под рукой следователя начнут заполняться торопливым почерком. Рука миссис Шатл оставила на столе редактора маленький поднос, сама же она вышла за дверь с гордым видом.
— Долли, девочка, — начал редактор вкрадчиво, — я ведь прекрасно знаю, что бедный Лорри вас не грабил. Всю эту историю сочинил ваш знакомый шофер такси. Каким образом он принудил вас участвовать в этом постыдном спектакле, я ума не приложу. Скорее всего, он вас запугал, ибо представить себе, что вас прельстила сумма в каких-то несчастных 600 фунтов, я не могу, поверьте. К вашему сведению, на войне подобного рода поступки расценивались как обычное мародерство. Вы были невольной соучастницей этого. Долли, вы меня слышите? Вы не могли бы снять ваши очки?
Долли никак не реагировала на этот монолог, продолжая сидеть в той же позе.
— Я догадываюсь, почему вы их не снимаете. Ваши глаза полны раскаяния. Жаль, должно быть, у вас чудные глаза, а вы скрываете такое сокровище. Где-то у меня была газета... Ага, вот она! Это снимок бедного Лорри. Эта дама на снимке — Мария Каллас, вы видите — те же очки! Но вам они идут гораздо больше, — у Лорри был прирожденный вкус. Ведь это он вам подарил очки, не правда ли?
Долли снова не отреагировала. Ее пальцы нервно теребили сумочку.
— Долли, девочка, успокойтесь, — редактор протянул руку к ее колену. Она испуганно отпрянула в сторону. — Поверьте мне, я не собираюсь вас больше терзать. Меня вся эта история никоим образом не касается. Полиция уже закрыла дело. Вы знаете, когда я прочел заметку в газете о той версии, которую вы и шофер изложили сержанту Коппу, душа моя исполнилась негодованием. Кому, как не мне следовало бы немедленно опровергнуть эту ложь. Ведь крупную сумму денег Лорри получил за неделю до этого из моих собственных рук. Может быть, он что-то потратил, расплатился с долгами, может быть, купил эти очки вам в подарок. Но оставалось у него еще немало. Одним словом, ваше заявление, что у парня не было за душой ни гроша — заведомая неправда. Я-то знаю, что полез он к вам на балкон не с целью порыться в вашем комоде. У парня на плече была фотокамера, в последний момент она упала, но не на тротуар, а на его балкон. Ее выручила кадка с фикусом. Камера уцелела, а бедный ее хозяин, увы... Что с вами, боже мой! Выпейте глоток чаю, он совсем уже остыл...
Долли мелко дрожала, но позы своей не меняла.
— У меня... правда... пропали деньги...
— Долли! Долли! Бог с вами! — редактор замолк и горестно отвернулся, затем достал из кармана чистый платок и подал ей. Она качнула головой.
— Я очень жесток к вам, моя девочка, простите меня! Но я должен был вам все это выложить, я не мог от вас ничего скрывать. Наберитесь мужества и выслушайте меня до конца. У Лорри в Лондоне не было никого, он был совершенно один на всем свете. Он рос единственным ребенком в семье и остался круглым сиротой. Оплакивать его горестный конец было некому, а уж тем более, некому было защитить его добрую репутацию. Я один мог бы вступиться и разорвать тенета лжи. Я этого не сделал. И не потому, что бедняге от этого не станет лучше, а господь всем воздаст поделом. Вы догадываетесь, что меня остановило? Только вы, Долли. Вам бы не поздоровилось, вы совершили уголовное преступление. И, скорее всего, не по своей воле. Бог вас рассудит. Ведь я правильно поступил? Ну, скажите же что-нибудь!
Долли кивнула сначала утвердительно, а потом отрицательно. Редактор не обратил внимания на ее движения. Его проникновенная речь понизилась почти до шепота.
— А теперь нам надо поставить последнюю точку во всей этой истории. Я хочу видеть эту пленку, ту самую, которая находилась внутри камеры. Я должен ее всю внимательно осмотреть. Это для меня очень важно. Скажите, она у вас? Она у вас в этой сумочке, я знаю. Дайте, дайте мне ее!
— Нет, не-е-т... — промычала Долли, отодвигая стул к стене, где висели три барашка.
— Ну что вы! Ведь это же просто пленка! Почему вы не хотите мне ее показать? Все, что вам принадлежит, все, что касается вас лично, останется у вас. Меня интересует только один снимок, последний. Это его предсмертный кадр. Он его сделал по моему заданию, и этот снимок принадлежит мне. Только мне, вы слышите!
— Там ничего нет... для вас...
— Но я должен в этом убедиться. Мне нужно просмотреть всю пленку. Одним только глазом. Долли!
— Не-е-т, я не да-а-м! — ее било в ознобе, зуб на зуб не попадал. Пальцы, сжимающие сумочку на груди, побелели.
Редактор понял, что больше ему не следует так усердствовать. Он откинулся на спинку кресла, сложил пальцы и склонил набок голову. С полминуты он морщил нос и шевелил усами. Девочке было совсем плохо.
— Хорошо, оставим пока это. Я прошу вас взять себя в руки. Я вам еще не все сказал. Мне известно многое, но прежде чем я вам это открою, мне хотелось бы задать вам пару вопросов. Вы в состоянии отвечать?
— Д-да...
— Когда впервые вы встретились с Лоренсом Блоссомом?
— В апреле, в конце апреля.
— Вы сразу с ним... э... сошлись?
— Нет, недели через две.
— Вам известно, чем он занимался эти две недели?
— Он что-то фотографировал.
— Что именно?
Долли промолчала.
— Вы слышали такую фамилию — Хогарт?
— Нет.
— А теперь слушайте меня внимательно. Как раз в это время перед тем, как с вами ближе познакомиться, Лоренс принес показать мне свою работу. Это была серия документальных снимков. Он их сделал прямо с балкона своей квартиры на пятом этаже. Это были весьма любопытные снимки, парень мечтал создать серию. За основу он взял стиль некоего французского фотографа, фамилия которого вылетела у меня из головы.
