Закуси горе луковицей

— Ребята, как всё-таки болит сердце за неё, — сказала Елена. — Я вижу её милой босоногой девушкой. У неё длинная красивая коса, глубокие синие глаза и чудный голос. Неистощимое терпение этой приветливой хозяйки, кроткой певуньи, часто принимают за слабость, а её добросердечность — чуть ли не за глупость. Но мы-то знаем, что они ошибаются, и знаем, за что её любить...

Все замолчали. Стало слышно хлопотливое жужжание пчёл и лёгкое посвистывание ветерка.

— Володька, на улице ты и у себя сможешь посидеть, — сказал Женя и поднялся. — А я хочу показать тебе наш дом.

— А библиотеку? — лукаво спросил Володя.

— Обязательно. Ведь это предмет моей гордости.

— Я — 'за', — сказал Некрасов.

— Отлично, — Женя подставил спину. — Пойдём-ка со мной, друг ты мой...

— ...Заплечный, — добавил Володя и положил руки ему на плечи.

Глава 28. ПОГРУЖЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРУ

Володя всерьёз занялся самообразованием: штудирует книги о писательском ремесле, журналы 'Литературная учёба', 'Вопросы литературы', систематизирует знания. Задался целью прочесть четыреста лучших книг. По его просьбе Зоя перерыла полки библиотек и книжных отделов всех магазинов в округе. Их друзья и знакомые, узнав о его новой страсти, стали помогать им, разыскивать нужные Некрасову книги. Кроме того, он списался с некоторыми литераторами и сам начал писать.

Толчком к этому, очевидно, послужила переписка Владимира с одним из его знакомых по санаторию, учителем литературы с Кубани. Зовут его Герман Васильевич. Несмотря на его почтенный возраст, он заядлый путешественник и неутомимый краевед, человек весёлый, контактный. Его энергия и оптимизм располагают к общению.

Ещё зимой Владимир написал ему и вместе с письмом отослал свой новый стих, как он сказал, на рецензию. И вскоре получил от своего приятеля ответ. Усадив Зою рядом с собой, Володя прочёл его послание вслух. Вот оно.

'Здоров будь, Владимир!

Слава Кубани! Это клич наших казаков. Я был тронут твоим письмом, плюс к нему прекрасной одою, посвящённой твоей очаровашке — иначе и не скажешь (оказывается, он видел её с Володей). Ежели муж создаёт шедевр жене?! То это да!

Оная ода нам с женой понравилась. Мы её читаем своим друзьям, срываем аплодисменты. Есть ощущение, что тебе останавливаться нельзя, ты уже 'взялся за гуж...' Давай твори, выдумывай! Формируй сборник. Чувствуется твоя тонкая наблюдательность, а это в лирике великая вещь. Дерзай!

Заведи особую тетрадь, куда будешь заносить всё подмеченное твоим зорким глазом, всё услышанное и придуманное тобою: удачные сочетания слов, образы, рифмы. Они-то и будут тебе подспорьем. У меня, например, большая коллекция юмора, и я продолжаю её наращивать.

Кроме всего, жми на классику! Вспомни, чего тебе так и не удалось прочесть? Ищи, читай и перечитывай. Одно дело — читать школьником, другое — уже будучи зрелым мужем, обнаружишь много нового и интересного, чего раньше, не имея эрудиции, не воспринимал. Не гнушайся драматургией. Анализируй всё, что читаешь. Это сильно обогащает лексику.

Зима у нас тёплая, ещё зелень срываем с грядок. Сейчас рассказываю по телевидению историю своей станицы — у нас есть свой минителецентр, работает он успешно и даже процветает. Я веду на нём тридцатиминутную передачу по средам. 'Не надо мне бронзы многопудья!' — писал Маяковский. Мне тоже не надо. Однако приятно, что прохожие не шарахаются от меня, некоторые даже узнают. Да и собаки за своего принимают, приветливо так хвостами повиливают...

Купить в станице сегодня можно всё, кроме здоровья. От обилия бульварной литературы голова кругом — десяток развалов. Станица не угасает. Наши виноделы создали церковное вино 'Благодать', поставили линию разлива. Ну, это Кубань. На дегустации в Москве вино получило приз. Увидишь 'Благодать', загони последнюю сотенную, но купи бутылочку — прелесть. Создала такое чудо моя ученица.

Ну, прощаюсь. Снег падает и тает — Кубань всё же.

Герман'.

— Хорошее письмо, — сказал Володя. — Зоенька, что думаешь по поводу его оценок, пожеланий? Не лукавит?

— Думаю, нет, — ответила она. — Там же видно, когда он шутит.

— Это хорошо. Ведь я что-то вроде этого и ожидал от него. Ты знаешь, в последнее время меня стало беспокоить, что я живу, едва-едва напрягая мозги. И вот недавно появилось какое-то томление, смутное желание поднагрузить их. Не поверишь, тут же, как-то сами по себе, стали возникать некие замыслы, рифмы. И всё чаще приходит мысль: а ведь и я могу кое-что написать, и надеюсь, неглупое.

— Я знаю. Ты напишешь, обязательно напишешь.

И Некрасов стал писать, но уже не от случая к случаю, как было до этого, а почти ежедневно. Это были стихи и рассказы. И половина из них о любви. Теперь, чем бы он ни занимался, за ухом у него всегда зажат простой карандашик (плотницкая привычка), а из нагрудного кармана торчит блокнот. Кроме того, Володя продолжает читать всякого рода литературоведческие книги и хрестоматии. Мало того, он их конспектирует.

Однажды Зоя поинтересовалась у него, зачем ему это. Он ответил:

— Чтобы изредка перечитывать то, что меня особенно заинтересовало. А что из этого выйдет, пока и сам не знаю. Но я, понимаешь, вдруг обнаружил, что мне нравится учиться и не чему-нибудь, а ремеслу хорошо писать.

— Я рада за тебя. Но не проще ли сделать пометки и перечитывать прямо из книг.

— Может, и проще. Но, конспектируя, я укладываю всё по-своему и в конспект, и в память. И не исключено, что я ещё не раз перетрясу этот материал. Любые знания требуют систематизации и переосмысления.

— Ну, дерзай! — как призывает тебя к свершениям твой друг.

Как-то раз Володя попросил Зою взять для него в библиотеке 'Войну и мир' и потом дней десять почти не расставался с ней. Дочитал и говорит:

— Зоенька, видно, мне нужно было дожить до возраста Христа, чтобы суметь по-настоящему оценить всю мощь таланта Толстого. Потрясающее впечатление. Эта книга побуждает и к размышлениям, и к действиям весьма активным.

— Я читала её. И всё же... чем, по-твоему, она оригинальна? — спросила Зоя.

— Видишь ли, — ответил он, — литераторов иногда называют художниками слова. Так вот, читая произведение мастера, начинаешь не только видеть всё, о чём он пишет, но и вдруг ощущать себя среди его героев. Толстой — великий мастер. И я испытал тот самый эффект присутствия.

— Ты на самом деле почувствовал гений Толстого? — спросила Зоя.

— Представь себе, да. И, мне кажется, я понял природу творчества.

— Любопытно. И как же, по-твоему, это всё происходит?

— Ну, примерно так. Вначале появляется желание создать некий сюжет. Уверяю, это не прихоть, а неотступная потребность и способ избавиться от части накопленных мыслей, образов, впечатлений. Хороший мастер в своём воображении, подобно Творцу, создаёт маленькую планетку, живущую по своим законам. Населяет её людьми, зверями, птицами. Наполняет бытом, мыслями, чувствами. Он обязан заглянуть в каждый уголок этого загадочного мира и всё устроить в нём по своему усмотрению. И тут многое, конечно, зависит от фантазии автора, его желания и любопытства.

— Мне это нравится, — сказала Зоя. — Однако слишком отвлечённо... и ни слова о том, каких усилий стоит автору создать роман или повесть.

— Ладно. Ты права. Что стоило Творцу создать мир и что побудило его сделать это, знает только он. А вот о труде автора можно и поразмышлять. Создание им произведения, на мой взгляд, напоминает работу тутового шелкопряда. Да-да. И не улыбайся, это ещё тот работяга! Ведь он выпускает шёлковую нить длиной до тысячи метров. И прежде чем взяться за это деликатное дело, самое важное в его жизни, он готовится к нему. И готовится серьёзно. Словно примеряя новые образы, он четырежды сбрасывает свою шкурку, и после каждой линьки продолжает накапливать силу (в нашем случае — творческую). И вот, наконец, он готов. Начинается таинство. Сначала шелковичный червячок разбрасывает по древесным прутикам своеобразную сеть, где и располагается как в гамаке (будто набрасывает план). А затем, выпуская шёлковую нить, начинает завивать кокон. Это его произведение. Ниточка событий тесными кольцами укладывается червячком вокруг своего тела. И так сотни и тысячи витков. Здесь прошлое встречается с будущим, а будущее пересекается с настоящим (всё точно, как в сюжете). Повествование должно быть ровным, а стиль изящным. Прядильщик этой волшебной нити, растрачивая себя, уходит внутрь кокона. Пространство, в котором развивается произведение, отделено от реальности тонкой шёлковой стенкой. Червячок в пятый раз сменяет кожу и выходит из шкурки уже не гусеницей, а куколкой, которая, если ей ничто не помешает, обязательно превратится в бабочку. Вот примерно такие же метаморфозы претерпевает и писатель. Он тоже непрерывно меняется.

— Я это замечаю, Володя. Так на что тебя вдохновил Толстой? — спросила Зоя.

— Хочется поработать с материалами о второй мировой войне. Уж больно много прилипал у нашей победы! Это раздражает. Боюсь, умрут ветераны, и правда о ней быльём порастёт. А наши капитулянты завезут учебники какого-нибудь иностранного прощелыги, и станут пичкать наших детей правдоподобной ложью. Этого допустить нельзя.

— Володя, но о последней войне уже немало написано хороших книг. Например: 'Блокада', 'Война', 'Живые и мёртвые'...

— Ты права, милая. Эти книги замечательные. Но пока никому не удалось, как Толстому, уложить все основные события войны и жизни противоборствующих стран в рамки одного художественного произведения.

— Может, это просто невозможно? — спросила Зоя.

Володя неожиданно расхохотался.

— Зоенька, мне показалось, что ты усомнилась в моем психическом здоровье. Пока всё нормально, не волнуйся. А задача эта и в самом деле наитруднейшая. И я осознаю, что она мне не по плечу. Тем более что эта война гораздо насыщенней событиями, чем поход Наполеона на Москву. Здесь совсем иной масштаб. Несколько театров военных действий, множество крупнейших операций, десятки миллионов участников, целые армады техники, годы войны... Чтобы переосмыслить весь этот материал, увязать его с судьбами героев, нужен недюжинный талант и долгие годы кропотливой работы. А я ещё только ликбез прохожу. И всё же мемуары я начну собирать.

— Уж не для Артёмки ли? — сузила глаза Зоя.

— А что, всё может быть, — усмехнулся Владимир. — К серьёзной цели следует готовиться смолоду. Глядишь, и увлечётся.

— Интересно будет понаблюдать за вами, — мечтательно улыбнулась Зоя.

В середине ноября с Кубани пришло очередное письмо. Зоя была занята хозяйством, и Владимир с большим сожалением отложил в сторону холодный влажный конверт. 'Оно должно быть интересным, я подожду тебя'.

Когда Зоя, основательно озябнув, вернулась в дом, Володя пригласил её за стол. Из литрового термоса налил ей стакан горячего чая. Тут же на колени к ней взобралась радостная Алёнка. Её волнистые волосики щекотали подбородок. Зоя ласково прижала её голову к своей щеке — сердце наполнилось щемящей нежностью.

— Ну, давай уж, читай, — сказала Зоя. — Вижу, истомился.

Некрасов не спеша вскрыл конверт, поудобней уселся и начал читать.

'Владимир, здравствуй!

С ответом тебе я ужасно опоздал. Он был написан, но внуки — любители копаться в бумагах деда — где-то загубили твой адрес. Ты сам это познаешь, когда их заимеешь, а у меня их пятеро.

С работы уволился, а то прибавку к пенсии не начисляли. Вот уже месяц живу один. Жена (твоя поклонница) гостит у дочери. Денег не оставила. Торгуй, говорит. Я и кручусь, как поросёнок на вертеле. Продаю всё, вплоть до моста через Кубань (но не берут пока — не по карману). Уборку урожая закончил на девяносто процентов. Осталось убрать капусту и виноград. Капуста ещё терпит. А виноград срезаю понемногу. Давлю его, делаю вино и пробую: должен признаться, спрос опережает изготовление.

Погода ужасная. Уже месяц дует с востока, сильно дует. При плюс семи мёрзнешь, как суслик. Зима (по приметам) будет суровая, зипун готовить надо, а я ещё в плащике мечусь по станице.

Распорядок дня у меня почти не меняется. Утром, совершая героическое усилие, поднимаю себя с постели. Затем бег трусцой за хлебом. У нас торговых точек уйма (капитализм), около меня целых три. Растут они, как поганки, а покупателей всё меньше и меньше. После этого я долго думаю, чем сегодня прокормиться. Затем один-два часа стряпаю (у жены здорово это получается), и с мечтами о кулинарных изысках ем то, что сумел приготовить, заодно пробую вино (Кубань, месье). Далее решаю два-три сканворда (умственная зарядка). Затем выкидываю в форточку кота, блудню и вора Обломова, и отправляюсь на прогулку.

Совершаю рейд по лавкам, любуюсь красивыми женщинами, заскакиваю в школы, беседую со знакомыми, закупаю и проглатываю газеты и кое-что из литературы. Возвращаюсь домой. Работаю с рукописью по истории станицы. Читаю. Режу виноград, давлю его. Решаю два-три сканворда. Пробую вино. Смотрю новости по телевизору. И жду приезда жены.

А по выходным ещё и торгую. Такова жизнь.

Владимир, хорошо, что ты пробуешь себя в прозе. Удачный дебют. Кажется, ты нашёл свою нишу в жизни. Дар у тебя есть, и приличный, но материального благополучия не жди. Однако флаг не спускай! Время принесёт 'имя', а может быть, и славу. Есть талант — твори. Грех им пренебрегать.

Заканчиваю сию эпистолу. Не обижайся на старика. Привет твоей красавице и чадам.

Твой Герман'.

Зоины посещения библиотеки, поиски тех или иных книг не остались без внимания односельчан. Вскоре новость о том, что Владимир занялся литературой, стала известна всем заинтересованным лицам. И к Некрасовым стали заходить люди: кто просто поговорить о литературе, а кто и со своими рукописями за советом. Зое было странно узнать, что в их посёлке тоже есть сочинители. Приносили они, как правило, очерки или заметки для газеты. Но случались и более любопытные встречи.

Как-то в первый выходной после Крещения около двух пополудни к Некрасовым в окно постучали. Зоя выглянула на улицу. Там стоял незнакомый ей плохо одетый мужчина. Он вымученно улыбнулся и поманил её рукой. 'Заболел, наверно', — решила она. Набросила пуховый платок и вышла во двор. День был морозный. У калитки, притопывая кирзовыми сапогами, ожидал худощавый, на взгляд лет около шестидесяти, весь заиндевелый дядька. Серое потёртое пальто с искусственным воротником, облезлая кроличья шапка, толстые стёганые брюки свидетельствовали о бедности гостя.

— Здравствуй, хозяйка, — чуть ли не промычал он непослушными от холода губами.

— Здравствуйте, — ответила Зоя. — Извините, что-то вас не припомню. Что случилось?

— Я с хутора, — жестом он указал в направлении 'Цветного', — Лосев моя фамилия. Мне бы с Митрофановичем поговорить, посоветоваться.

Он сунул руку за пазуху и вытащил оттуда толстую коричневую тетрадь, свёрнутую в трубку.

— Вот, — показал он её, и снова спрятал.

— Вы на чём-то приехали?

— Да пешком я. Так можно с хозяином повидаться?

— Да, конечно, — поспешно сказала она. — Проходите в дом.