Музей располагался в одноэтажном длинном здании, похожем на реконструированный барак. Ни кассирши, ни смотрительницы, сидящие внутри, по-русски не говорили, поэтому пришлось изъясняться жестами. Экспозиция, как и в Таразе, в основном представленная археологическими находками, была богатой: монеты, бесчисленные кувшины, украшения, но подписаны они были только по-казахски и по-английски. На русском языке почему-то написали только строгие таблички "Руками не трогать!"
Мы вышли из музея и вновь очутились посреди метели.
— Всё, идём куда-нибудь чай пить, — предложил я Наталье и начал искать глазами что-нибудь, похожее на кафе. — Заодно и дорогу на вокзал спросим.
"Шайхана" было написано над одной из дверей, и мы ринулись туда.
Официантка, как и весь остальной персонал заведения, говорила только по-казахски. Если с заказом больших проблем у нас не возникло, то с выяснением пути на вокзал было сложно. Мы поняли из махания руками девушки, что идти нам нужно по той улочке, по которой и шли, но впереди нас ждал какой-то объект.
— Такой... — силилась вымолвить неизвестное ей русское слово официантка, — такой... Не знаю, как сказать. Квадрат!
— Площадь? — попыталась угадать Наталья.
— Жок, — ответила девушка. — Нет. Квадрат...
Мы так и не поняли, какой же "квадрат" мы должны были увидеть по пути, и, выпив горячего чаю, вышли из чайханы.
Не соврал узбек — снега, похоже, здесь действительно не видели очень давно. Мы это поняли, глядя на заполнившую городские улицы малышню. Дети ходили, восторженно задрав кверху головы, и ловили открытыми ртами снежинки — видимо, они действительно впервые в своей недлинной жизни наблюдали, как падает снег. От этого интересного занятия их отвлекали только мы с Натальей — "европейцев" маленькие казахи и узбеки тоже видели в первый раз, поэтому таращились на нас во все глаза. Не знаю, как Натка, а я лично себя чувствовал негром — в той же Алма-Ате я в детстве совершенно так же не мог отвести глаз от гордых сынов Эфиопии и Гвинеи, студентов ВУЗов, разгуливающих по улицам города...
Всё-таки плохая туркестанская погода дала себя знать — мы оба почувствовали признаки начинающейся простуды, поэтому решили заскочить в аптеку, дабы купить какой-нибудь "Ринзы". Аптека нашлась практически сразу, но её ассортимент включал в себя лишь йод, зелёнку, аспирин и анальгин, которые были "с запасом площади" разложены в допотопные шкафы. Натка зачем-то попыталась спросить "Колдрекс" или "Ринзу" у местного "фармацевта", но тётка-аптекарь лишь испуганно замотала головой и замахала руками — то ли она так показывала своё непонимание, то ли пыталась поскорее спровадить заглянувших к ней белолицых "шайтанов".
До поезда оставалось часа три, и мы решили зайти куда-нибудь пообедать. По дороге нам встретилось кафе в отдельно стоящем домике. Внутри были длинные деревянные столы и такие же длинные лавки. В углу сидели и о чём-то болтали серьёзные казахские дядьки, человек пять. Мужички уже пообедали и теперь неспешно пили чай, наливаемый в пиалы из большого железного чайника. Один из компании пришёл сюда с сынишкой, маленьким непоседой лет пяти, которому было скучно сидеть за столом, и поэтому он лазил по всему кафе, иногда подходя к папе и нетерпеливо теребя того за рукав. В зале его больше всего занимал тюль на огромных кафешных окошках — мальчишка постоянно норовил то сдернуть, то отодвинуть занавеску и, когда заходил в своих проказах слишком далеко, отец одёргивал его суровым возгласом:
— Э, бала (47)!
Пацан тут же становился кротким, как ягнёнок, но через какое-то время его вновь начинал интересовать прозрачный кусок ткани на окне, и тогда вновь слышался окрик:
— Ой, бала!
Забавная сценка — я никогда не видел, чтобы собственного ребёнка называли не по имени, а просто "мальчиком"...
В дневном свете нам, наконец, удалось разглядеть вокзал. Построенный в восточном стиле ещё до революции, он был, наверное, вторым занятным объектом в городе после мавзолея Ходжи Ахмеда Яссави — весь в завитушках и с несметным количеством зелёных башенок на крыше. Внутри нас встретили знакомые таксисты.
— Э, кызым ай (48), зачем со мной утром не поехала? — обиженно произнёс один из них.
Водитель-узбек тоже был здесь. Увидев нас, он вскинул руки и подбежал к нам.
— Как вам мавзолей, понравился? — спросил он.
— Фантастика! — искренне выдохнули мы.
— Внутрь заходили, помолились? — продолжил он допрашивать нас.
— Нет, мы испугались заходить, — ответил я.
— Чего испугались? — удивился узбек. — Вас никто там не обидит!
Ладно, не зашли и не зашли...
На вокзале, как и во всём остальном городе, европейских лиц не наблюдалось. Всё казахско-узбекское многолюдье в зале ждало двух поездов: нашего кзыл-ординского и "бичевоза" в областной центр, в Чимкент. Местный поезд, состоявший из пары общих вагонов, подцепленных к дряхлому тепловозу, подошёл первым. Толпа ринулась штурмовать средство передвижения, и мы тоже вышли на перрон. Там увидели первых за день "европейцев". Причём сразу двоих — интеллигентного старичка в костюме и толстую тётку в джинсах...
Тётка-"европейка" совершенно случайно ехала в одном с нами купе и оказалась американкой. То есть русских и американцев в Туркестане можно было встретить примерно с равной, не очень большой, вероятностью. Вторым нашим соседом стал низенький и улыбчивый дедуля-казах из Кентау, города-спутника Туркестана, знаменитого на весь Советский Союз своим полиметаллическим комбинатом.
Не знаю, с чего вдруг, но я разговорился с соседкой — естественно, на очень ломаном английском, потому что других языков она не знала. Из разговора выяснилось, что тётка, будучи незамужней жительницей Техаса, приехала в Туркестан преподавать английский язык и мировую историю в местном Казахско-Турецком университете.
Я спросил её, за кого она голосовала на только что прошедших выборах американского президента, и она ответила: "Конечно, за Буша, я ведь из Техаса". Когда я сказал ей, что он "stupid", то есть "тупица", она лишь пожала плечами — мол, это не мешает людям быть хорошими президентами. Если вспоминать Рейгана, то, пожалуй, она права.
Американка решила сменить тему и рассказала нам, как она счастлива очутиться в "такой приветливой стране, освободившейся от коммунистической тирании". "Землячка" Буша жила в Казахстане уже два года и пока не собиралась назад в Штаты. Тут уже пришёл мой черёд "лечить". Я сообщил ей, что "освобождение от коммунистической тирании" сопровождалось массовым обнищанием местного населения и выездом миллионов людей, ставших "иностранцами" в своих родных местностях. Она мне возразила — дескать, зато расцвела "national culture". Вот это она зря сказала! Я тут же привлёк в качестве "свидетеля защиты" нашего соседа по купе, казаха, и спросил его, как он относится к распаду СССР. Я точно знал, что ответит старик-инженер из когда-то "русскоязычного" города Кентау, фактически "умершего" в начале девяностых после отъезда в Россию всего персонала комбината.
— Ой, конечно, плохо очень, что Советский Союз развалился! — воскликнул казах. — Сильно хуже жить стало, когда русские уехали!
Я попытался аккуратно перевести на английский всё, что "he said" (49), и стал наблюдать за реакцией американки. Никакого "отклика" не последовало — свидетельства и факты, не укладывающиеся в "картину мира" моей собеседницы, по-видимому, просто не воспринимались её головным мозгом. В купе повисла неловкая пауза, и мы все посмотрели на проследовавшую мимо нас в очередной раз девчушку с двумя эмалированными чайниками в руках. Пару соседних купе занимало большое казахское семейство, и самую "молодую" постоянно делегировали за кипятком для чая. В Южном Казахстане, вообще, очень часто на вокзалах можно заметить людей, у которых к сумкам привязаны металлические чайники — никак без "национального напитка" не могут!
— Wow! So much tea (50)! — воскликнула американка.
— Что она сказала? — переспросил дедуля.
— Говорит, что чая много пьют, — перевела Наталья.
Старик усмехнулся и сказал:
— Ты ей, дочка, такую историю расскажи. Один казах пришёл в ресторан, заказал себе двадцать девять пиал чая. Выпил всё, собрался уходить, а официантка его спрашивает: "Почему вы двадцать девять заказали, а не тридцать?". А он ей, знаешь, что ответил? "Что я, лошадь что ли?"
Мы с Натальей как смогли перевели анекдот на английский, заменив "пиалу" на "чашку".
— I'm not a horse (51)! — закончил я анекдот, и тётка рассмеялась во весь голос...
(41) Суфизм — мистическое направление ислама, Ахмед Яссави как раз был суфием.
(42) Наурыз, он же Новруз — праздник весны и нового года, отмечаемый тюркскими и иранскими народами во время весеннего равноденствия, 21 или 22 марта. Вообще, с астрономической точки зрения логики в таком праздновании больше, чем в 1 января.
(43) Он как раз в Южно-Казахстанской области находится.
(44) Об этих посёлках я писал в главе 2.
(45) Он, говорят, так и остался слегка недостроенным.
(46) Внутри, собственно, всё главное, с точки зрения мусульман, и находится.
(47) "Бала" по-казахски значит "мальчик".
(48) Я потом узнавал у казахов, что означает это обращение. "Кызым" по-казахски значит "доченька" (ласково), "ай" — "луна", всё вместе — очень восторженное обозначение "красавицы".
(49) Он сказал.
(50) Так много чая!
(51) Я не лошадь!
Часть 5. Казахстана много не бывает!
Американка ехала в Алма-Ату на встречу с каким-то "христианским братством" таких же, как она "волонтёров", и с утра привязалась ко мне — мол, скажи, как до автовокзала доехать. В бывшей столице, вообще-то, автовокзалов, как и вокзалов железнодорожных, два. Основной, междугородный, находится в юго-западной части города недалеко от того места, где живут мои родственники — оттуда легче выехать в сторону киргизской столицы Бишкека и того же Чимкента, не увеличивая трафик и без того перегруженных улиц Алма-Аты. А вот второй автовокзал, "Саяхат" (52), считающийся пригородным (оттуда в основном разъезжаются на север области и потому тоже не слишком нагружают центр города), расположен недалеко от вокзала Алма-Ата II, куда прибывал наш поезд и где нас должен был встречать дядя Юра. Американке был нужен именно "Саяхат".
Мне стало немного жалко толстую иностранку, не владеющую никакими языками, кроме английского — в общем-то, она была всего лишь безобидным, наивным и даже где-то нелепым существом в огромных джинсах, поэтому я пообещал ей "подбить" дядьку на то, чтобы подбросить её до "Саяхата"...
А в Алма-Ату между тем пришла зима, южная зима. После нескольких пасмурных дней, наконец-то, выпал снег — белый, пушистый и липкий, установилась ясная погода, и город начал буквально светиться. Даже небольшой температурный "минус" был "в строчку" — грязи под ногами совсем не было!..
Дядя Юра был не в восторге от предстоящей перевозки иностранки, но уговорам моим поддался. Мы подъехали к автовокзалу, и американка начала спрашивать, а где здесь, мол, находится остановка такого-то автобуса. Оказалось, что "Саяхат" ей был нужен как начальный пункт для перемещения куда-то дальше. Дядька мой тихонько выругался и обратился к Наталье:
— Ты её спроси, куда ей надо. Отвезём сейчас, а то не доберётся сама, облапошат где-нибудь по дороге!
Тётке нужен был КазГУ, легендарный местный университет, который находится совсем в другом конце города, и мы отправились туда. Когда наша попутчица, наконец, вышла из машины, сказав дежурное "Thank you", я начал извиняться перед дядей Юрой, но он оборвал меня:
— Да, ладно, Андрей, не извиняйся. Не люблю я их, американцев, вот и всё! Просто не хочется, чтобы она про нас плохо думала!
Как это, чёрт возьми, по-русски! И я, и мой дядька взяли на себя проблемы случайно встреченной иностранки только из соображений "чтобы о нас плохо не подумали"! Вообще-то, за вчерашние слова про "освобождение от коммунистической тирании" ей можно было и в ухо съездить, а я вместо этого сидел сейчас и извинялся перед своим родным дядей за то, что заставил его везти эту корову на край города...
Почти всю субботу мы провели с роднёй, наконец-то, вдоволь наговорившись про то, кто как живёт. Будние дни наши радушные хозяева проводили на работе с утра до позднего вечера, да и мы были странными гостями — всё норовили куда-нибудь ускользнуть — то по городу гулять, то в Туркестан.
— Да, кстати, Андрюша, — вспомнил вдруг дядя Юра. — Нам с тётей Ирой в понедельник нужно в Талды-Курган. Поедете с нами?
Я, в принципе, имел в виду "Талдык" (так его в народе называют), когда планировал наше путешествие, но у меня эта поездка стояла под вопросом — делать в том городке особо было нечего. Однако перспектива провести целый день с дядей Юрой и тётей Ирой, да ещё и в дороге, показалась заманчивой. В конце концов, "слишком много Казахстана" быть не может! Талды-Курган тоже нужно посмотреть, поэтому я принял приглашение:
— Конечно, поедем!..
Вечером мы сходили в "лермонтовский" театр. Толоконников в спектакле задействован не был, но постановка оказалась и так довольно неплохой. Упор здесь сделали не на главную мужскую роль, как в фильме с Янковским (тоже, кстати, казахстанцем), и даже не на главную женскую роль, как в постановке с Чуриковой, на которую мы ходили в Новосибирске, а на общий юмор всех перипетий. Вот только постоянные трели мобильников и неспешные беседы отдельных зрителей в зале очень сильно "напрягали". А ещё, блин, столица!..
* * *
Насыщенным оказалось воскресенье. С утра мы отправились в Музей искусств имени Кастеева (53), в котором собрана довольно приличная коллекция. Какие-то картины привезли сюда в эвакуацию, да так и оставили, какие-то (из запасников Русского музея и Третьяковской галереи) — подарили уже после войны, но факт остаётся фактом — в Алма-Ате тоже можно посмотреть Репина, Саврасова и Айвазовского.
Кроме русской "классики" наше внимание привлекли картины местных художников. Меня, например, просто уморил небольшой клочок бумаги, где на яростно жёлтом фоне была проведена одна тонкая горизонтальная чёрточка. "Песчаная буря в Кызыл-Кумах (54)", — называлось полотно. Мы тоже в детстве любили рисовать чёрный квадратик, называя эту "картину" "Как четыре негра ночью уголь воруют". А еще нас поразила выставка натюрмортов, где главным объектом являлся коньяк одного из местных производителей. Нормальная такая PR-акция!
Отвлекаясь от темы, казахстанский алкоголь — это, вообще-то, чуть ли не главная причина шока, из которого не могут выйти все, кто побывал в степной республике. Бывшая всесоюзная "житница" после обретения независимости столкнулась с мощнейшим кризисом перепроизводства, и, спасая сельское хозяйство, власти то ли отменили, то ли снизили до смешных значений акцизы на спиртное. Казахстанцев буквально утопили в дешевой, но очень достойной по качеству водке. Десять-пятнадцать российских рублей за бутылку ординарной, сто — за хрустальный графин, какой не грех и директору подарить. В районе Алма-Аты относительно развитой отраслью является виноградарство, поэтому местные вина и коньяки не были диковинкой даже в советские годы, но в годы независимости распитие бутылки коньяка по будням стало признаком не элитарного, а чуть ли не бытового пьянства...
