От таких мыслей даже в голове прояснилось.
"Эдамор Карей смотрит на меня и меняет мои свойства, — Теньке казалось, он думает вечность, но на деле все происходило в доли секунды. — Я тоже могу менять свои свойства... только я себя не вижу. А как смотреть вглубь себя? Интересненькая задача, учитывая, что сейчас помру... Нет, я просто не могу помереть, пока не разгадаю, как он это делает!"
С такими мыслями Тенька позабыл обо всем на свете. И о своем страхе, и о том, что за ним сейчас обда с отечеством, даже о собственной смерти. Сейчас важно было только отыскать, нащупать в себе крохотные измененные частицы и поменять их снова, уже на свой лад. То есть, для начала вернуть им прежние свойства, а уже потом можно экспериментировать. Только, наверное, не на себе, а на тех лошадях, иначе Клима его все-таки прибьет за неоправданный, по ее мнению, риск. Или Лерка. Или Гера. Что они понимают в современной науке!
Колдовать вслепую было очень сложно, непривычно. Тенька не мог видеть собственное нутро, а первый закон колдовства — смотреть на предмет, свойства которого изменяешь. Но вспомнились давние занятия с отцом: еще тогда маленький Тенька, не умея косить глазами, пытался всячески филонить, лишь притворяясь, что видит световую модель пространства. Первого закона колдовства он тогда не знал, поэтому иногда даже что-то удавалось. Вот как и сейчас...
Шум в голове пропал.
Тенька поднялся на ноги, еще ватными пальцами отряхивая с коленей налипшие снежные комья, и наткнулся на потрясенный взгляд противника. Эдамор Карей стоял все там же, машинально придерживая сползающие штаны, и глядел так, словно увидел, по меньшей мере, крокозябру, рассуждающую о тонкостях поэзии.
— Атакуй! — рявкнула Клима откуда-то издалека.
Оцепенение спало, причем с обоих. Эдамор Карей выставил ладони вперед, и Тенька почувствовал, как опять сдавливает черепную коробку, словно голову зажали в тисках. Он попытался оттолкнуть от себя эти невидимые тиски и почувствовал, что это возможно, только очень трудно, как будто противник толкает их со своей стороны.
Эдамор Карей чуть наклонился вперед, ладони подрагивали, блестящее от пота лицо побурело. Тенька повторил его движение, краем сознания отмечая, что сейчас расстояние между их вытянутыми ладонями не больше пары шагов, и проще кулаком ударить, чем двигать это тяжеленное и неведомое. Проще — но невозможно. Остановишься, и тебя сомнет.
Поднялся шквальный ветер, снег вздыбился, разрастаясь в воронку. Задрожала под снегом влажная черная земля, загудел древний капищенский валун, и даже небо зазвенело, точно вот-вот лопнет и посыплется вниз хрустящим крошевом.
Теньке уже раз шесть казалось, что он больше не может и сейчас упадет, а ноги продолжали стоять, спина болела, но не гнулась, перед глазами были только кусочек неба, темный силуэт противника и собственные напряженные пальцы — грязь под ногтями, по пять крупных морщинок на сгибах, правая костяшка еще не зажила после прошлой учебной драки с Герой. Все эти драки сейчас казались далекими и ненастоящими. Наверное, как самому Гере — колдовские поединки, о которых он мог, в лучшем случае, читать. Тенька, впрочем, тоже только читал. И сейчас удивлялся, насколько правдивы и лживы одновременно были те истории. Вроде и земля столбом, и небо в осколочки, и даже чувства вроде похожие, но совершенно другие. Прежде казалось, что между собой сражаются только маститые, уверенные в себе колдуны, что-то крепко не поделившие на этом свете. Вступают они в поединок сознательно, и почти всегда ясно с самого начала, кто одержит верх.
Сейчас, по всем законам жанра, победить должен Эдамор Карей. И Теньке было жутковато от этой мысли, потому что кем-кем, а проигравшим в своих детских мечтах он себя никогда не представлял. И сейчас вдруг понял, что все проигравшие мечтали быть победителями. Они не знали, что по прихоти судьбы или автора очередных историй их надежды должны быть попраны. Они свято верили в свой шанс на победу, не зная, что с самого начала этого шанса лишены. Разве последняя обда короновалась с мыслью, что будет убита? Разве противники героя одной из любимых Тенькиных книг знали, что история писана не о них? А может, и сам Тенька — лишь пара строк в будущих мемуарах прославленного Эдамора Карея?
Стать строкой в чужих мемуарах было настолько обидно, что даже новые силы откуда-то взялись. Вздрогнув всем телом, Тенька сделал крохотный шажок вперед. Натиск усилился, став почти физическим: противно заныли ребра, мускулы напряглись до боли. Пожалуй, прав был Гера, говоря, что нельзя пренебрегать тренировками на свежем воздухе.
Хотя, Эдамору Карею такие тренировки, похоже, не помогали. Легендарного ведского вояку невозможно было назвать слабаком даже за глаза, но против щуплого мальчишки он оказывался бессилен.
Тенька сделал еще один шажок.
Незримая преграда натянулась, вибрируя, и дала долгожданную трещину. Снеговые вихри взвились до еловых верхушек и опали.
Эдамор Карей пошатнулся и закричал, хватаясь за лицо. Сквозь его пальцы полилась кровь.
Тенька поскользнулся, с трудом удерживая равновесие, и понял, что тоже кричал, во все горло, до хрипоты, а сейчас умолк, лишь рот остался открытым, жадно ловя холодный лесной воздух. Тенька только сейчас ощутил, что вокруг холодно, а он весь мокрый, будто вместо Климы стоял под струями родника. Кстати, вот и Клима — вылезает из-за снежной дюны, спокойно идет к ним. Значит, опасности больше нет? Тенька перевел взгляд на противника.
Эдамор Карей отнял руки от лица, и на снег упал темный кровяной комок. Вместо левой глазницы у колдуна зияла темная дыра, уже почти не кровоточащая.
— И так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на обду Принамкского края! — удовлетворенно изрекла Клима.
Эдамор Карей пошатнулся, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Заслоны сухого льда опали, а из-за деревьев выбежала стройная длинноногая лошадка. Снег под ее копытами твердел и таял, поэтому рядом с хозяином она оказалась в считанные секунды. Эдамор Карей вскочил в седло и унесся прочь.
Тенька не стал его задерживать — сил уже не было ни на что. Он плюхнулся на снег, ползком добрался до родника и ткнулся разгоряченной головой в прохладные струи. Сразу стало легче, всклокоченные мысли постепенно начали приходить в порядок. Тенька даже смог осмотреться по сторонам и удивиться:
— Странно, что солнце еще не зашло.
— Почему странно? — Клима села рядом и принялась поправлять сбившийся платок.
— Несколько часов прошло.
— Вы сражались не дольше десяти минут.
— Сражались, да... — до Теньки внезапно дошло. — Высшие силы! Я победил Эдамора Карея! Интересненько это у меня получилось...
— Иначе и быть не могло, — меланхолично заметила Клима. — Когда на капище высших сил сходятся в поединке два колдуна, побеждает преданный обде.
— Поначалу в это было трудно поверить, — Тенька с трудом верил и сейчас.
Клима глянула на него исподлобья и тихо призналась:
— Мне тоже. Но я себя заставила.
— И меня заодно... Ну и рожа у меня сейчас, наверное! Вся бурая, как помидор.
Клима молча показала свои ладони — тоже красные, отбитые. Тенька взял их в свои и так же молча поцеловал. Тишина была холодной и оглушительной, лишь родник журчал, все ему нипочем. Да тихонько поскрипывали верхушки елей где-то в вышине.
— Гляди-ка, — вдруг сказала Клима. — Что это справа от валуна в сугробе чернеет?
— Сумка, — пригляделся Тенька. Встал и подошел к находке. — Эдамора Карея, судя по всему. Так драпал, что про вещи забыл!
— И хорошо, — усмехнулась Клима. — Может, там есть что-нибудь ценное.
В сумке оказались смена белья, пара книг (к Тенькиному разочарованию — философские, а не колдовские), мелочи вроде бритвенного и письменного наборов, изрядный запас провизии и маленький, старый на вид портретик белокурой скуластой женщины.
— А я говорила, что покупать в трактире ничего не надо! — гордо сообщила Клима.
— Где-то я эту тетку видел, — задумчиво пробормотал Тенька. — Притом вот так же, на портретике.
— Давно? — Клима заглянула ему через плечо.
Тенька мотнул головой. Соображалось все еще туговато.
— Не далее, чем этой зимой. Погоди-ка... Интересненько получается! Это же копия того портретика, который мы нашли у твоего несостоявшегося убийцы! Я как раз на днях подобрал состав и очистил медальон от крови, но рассказать тебе не успел. Только этот крупнее раза в три.
Клима взяла у него портретик и вгляделась в незнакомый овал лица, словно надеясь увидеть там ответ на свои вопросы.
— Это может значить, что убийцу подослал не Орден, как мы думали, а веды?
— Крокозябра их разберет, — честно развел руками Тенька. — Ты сильфам еще этот портретик покажи. Может, им он тоже чем-нибудь знаком?
Клима не ответила. Хотя можно было не сомневаться, что услышала и приняла к сведению. Она тоже поднялась и теперь брезгливо трогала носком сапога валяющийся на снегу глаз.
— Ты специально это сделал?
— Нет, — вздохнул Тенька с некоторым раскаянием. — Гляди-ка, а он измененный! Интересненько это получилось...
Юноша порылся в карманах, потом в трофейном мешке, отыскал относительно чистую тряпицу и бережно замотал в нее глаз.
— Хочешь вернуть кумиру при случае? — усмехнулась Клима.
— Изучу, — Тенька запихнул сверток в собственный мешок. — У меня сейчас появилось несколько интересненьких гипотез. Если колдовством можно отделить глаз от тела, то почему нельзя колдовством же его прирастить?
— Лошади от колдовства пали, — отметила Клима. — Ты можешь их оживить?
— Не знаю, — почесал в затылке Тенька. — Но попробую!
* * *
На ветках отцветали белоснежные кристаллики инея. Ночь выдалась морозной, и пробирающийся через бурелом человек и то и дело доставал из меховых рукавиц онемевшие от холода пальцы, пытаясь согреть их паровыми облачками неровного дыхания.
Шальная штука — жизнь. Сегодня ты градоначальник, уважаемый человек, сидишь у камина с куском отборной жареной оленины, пьешь вино и покрикиваешь на нерасторопную служанку. А завтра уже бежишь без оглядки в неизвестность, не взяв с собой даже лошади, не говоря уже о саквояже с вещами, и боишься заходить в деревни, потому что эти места принадлежат взбалмошной девчонке, которой ударило в башку от тебя избавиться.
Последние четыре дня Фенрес Тамшакан, боясь собственной тени, сугробами и оврагами пробирался на восток. А куда было еще податься? На западе горы, там он давно вне закона, в Фирондо не примут после якшаний с девчонкой, здесь его ждет смерть. А на востоке Орден, там никому не будет до него дела. Добраться до самого Доронского моря, затеряться в каком-нибудь городке до конца своих дней. Самолюбие страдает, но лучше жить без чести, чем умереть на пике славы!
Так размышлял Фенрес до тех пор, пока не перешел через замерзшую Сильфуку, за которой заканчивались владения обды, да и людей жило немного — сильфийская граница под боком. Уже без утайки разведя на берегу реки костер и вытягивая к огню белые от холода пальцы, Фенрес под аккомпанемент бурчащего желудка задумался о будущем детальнее.
Допустим, доберется от до Доронского моря и осядет на одном из островов в дельте Принамки. Но на что жить? Торговать рыбой с лотка? Хотя в свое время Фенрес занимался торговлей, самостоятельно он не продал и булавки. Бывший градоначальник ведал прибылью и правильным ее распределением, а с самой торговлей дела не имел. А чтобы заняться на новом месте тем же, нужны знакомства и рекомендации, которые неоткуда взять человеку с ведской стороны. Впервые в жизни Фенрес досадовал на гражданскую войну, без которой было бы куда удобнее.
К тому же не факт, что в каком-нибудь захолустье финансовые махинации имеют такое большое значение, как в процветающем Западногорске. Возможно, торговля рыбой с лотка — предел мечтаний. Ремесел Фенрес не знал, идти в слуги или грузчики не позволяла гордыня, даже изрядно прищемленная побегом.
И тогда в его голову пришла мысль:
"А почему я вообще уперся рогом в эту провинцию? Известно, что Орден открыл охоту на обду, да и как бывший житель ведских столиц я могу быть полезен. В Ордене по достоинству оценят меня и сведения, которые я им продам. А если благодаря мне эту нахалку Климэн наконец-то взгреют..."
Размышления прервала резкая дергающая боль в левой руке, чуть выше локтя. Фенрес охнул, валясь наземь у костра, загребая пальцами истоптанный снег. Боль была такой силы, что казалось странным, почему рука до сих пор вообще не отвалилась. Простреливало до ребер и лопаток, отдавало в шею, но сильнее всего горело над локтем, пульсировало, жгло. Фенреса никогда не клеймили каленым железом, но ему подумалось, но ощущения схожи.
С трудом он сбросил с себя толстую меховую шубу, сорвал кафтан и закатал рукав рубашки.
Над локтем был отчетливо виден глубокий разрез. Края раны сильно припухли, потихоньку начинал сочиться беловато-зеленый гной. Но линии оставались четкими и прямыми: три вертикальные полосы пересекает горизонтальная.
Фенрес не поверил бы своим глазам, не будь ему так больно. В памяти отчетливо встали картины из далекого детства: ему шесть, он уже слишком большой и важный, чтобы слушать сказки, но снисходит по вечерам для посиделок с нянюшкой, потому что тогда можно незаметно, а значит, почти безнаказанно дергать за косички младшую кузину. А нянюшка рассказывала своим таинственным чуть низковатым голосом, мол, в некотором году, когда небо было голубее, а земля зеленее, на равнине во граде Гарлее жила-была обда. И было у нее два ближайших слуги, один верный, другой неверный. Верный, конечно, рано вставал, все успевал, с обдой во походы хаживал, вел ее коня за уздечку и на капище стоял за ее плечом. Неверный, соответственно, делал все наоборот. И верного крепко не любил, да так, что решил извести. Но ничего не вышло, обда обо всем узнала, верного спасла и замуж за него вышла, а неверного покарали высшие силы: знак, на котором он присягал, загноился, воспалился, да так и сгнил человек во страшных мучениях. Как все нормальные мальчишки, Фенрес представлял себя на месте верного. Только вот в жизни оказалось все шиворот-навыворот, и никакая сказка не помогла.
— Высшие силы, — прохрипел в смятении горец, — духи лесные, Всеблагие Небеса и клятые крокозябры! Неужели она действительно ОБДА?..
Глава 13. Плоды дипломатии
Не тайны и не печали,
Не мудрой воли судьбы —
Эти встречи всегда оставляли
Впечатление борьбы.
А. Ахматова
Прозрачные стекла высокого узкого окна, лишенного занавесок, совсем запотели от не по-южному разыгравшихся морозов, и в квадратной комнате было темновато. Утонули в сумраке массивные коричневые шкафы. Темно-малиновым абажуром под потолком никто не пользовался уже лет пять, поэтому на нем лежала пыль, а при должном освещении можно было даже рассмотреть несколько сеток паутины. Синяя ваза на подоконнике пустовала — хозяйка комнаты ненавидела цветы, даже сушеные. Не сказать, что кругом царил беспорядок: предметы на своих местах, в углу притаилась мышеловка, на темном дощатом полу видны разводы тряпки. Но и уюта не было: холодная казенная обстановка, чуть разбавленная вещами, оставшимися от прежних хозяев комнаты-кабинета на четвертом этаже главного здания орденской разведки.
