Я еще ни разу не ездила в такой шикарной машине! Тонированные стекла, большой мягкий салон, а мотор работает так тихо, что его и не слышно. В этой машине и дорога ровнее кажется — пьешь чай и не боишься облиться. А глянешь в окно — не дождливый январь видишь, а начало апреля, когда снег везде уже растаял, но деревья еще черные стоят, без листьев. Хорошо ехать в такой машине — кем-то богатым и важным себя чувствуешь. Еще и музыка в салоне играет, тихая, без слов. А под музыку можно ехать и ехать, хоть на край света, хоть за границу. И мелкий дождик не помеха. Под него спать хорошо.
Когда началась гроза, я и не заметила. Закрыла глаза на минутку, а может на часок. В машине тепло, маленькие спят в своих люльках, я куртку расстегнула, расслабилась, вот и... Правду Ольга говорила: в первые месяцы мамочки могут засыпать в любое время и в любом положении.
Проснулась я оттого, что машина резко затормозила. И, если бы не ремень безопасности, я б на спинку переднего сиденья наткнулась. Кто-то совсем не глупый придумал этот ремень. Вот только когда я его застегнуть успела, не помню. Маленькие тоже с сиденья не упали, похоже, я сначала за люльки схватилась, а уже потом проснулась.
За окнами творилось что-то странное: сзади светлое небо, редкий дождик, попутный ветер, а впереди огромная черная туча, которую раздирают частые молнии. И, если я еще не сошла с ума, туча двигалась против ветра и в нашу сторону.
Долго смотреть на эту красоту мне не дали — Родаль свернул с дороги. Я сильно дернула головой, но до стекла не достала — опять удержал ремень. Я уже хотела сказать Родалю пару ласковых, но повернула голову и дар речи пропал. По дороге, где мы только что были, катилась шаровая молния. Большая, с Олежкину голову.
Везет же мне! Некоторые за всю жизнь ни одной шаровой молнии не увидят, а вот я вторую за последнюю неделю.
Машина ехала рядом с дорогой, по каким-то буеракам и кустам. В салоне гремела музыка. Я не сразу поняла, что у музыки есть слова, и что они не иностранные. А когда поняла, то ничего, кроме этих слов, уже и не слышала, даже музыку перестала замечать.
Каждое утро жизнь начинается вновь.
Каждый день жадно пьет мою кровь.
Каждый вечер грызет мою плоть.
Каждая ночь, как засохший ломоть.
Каждую ночь я могу умереть.
Я знаю это и продолжаю петь.
Я знаю это и не могу молчать.
И по утрам жизнь приходит опять.
Когда машина остановилась, стало очень тихо. Я не заметила, чтобы Родаль выключал радио, но ни музыки, ни песни больше не было. Я не фанатка-меломанка, но все-таки интересно, кто это пел?
— Мы ест ходить!
Родаль открыл все двери, не поднимаясь со своего места.
Машина стояла в каких-то кустах, и левый бок оказался выше правого. Дороги я больше не видела. И куда завез нас этот шумахер?
— Родаль, ты что машину вместе с правами покупал?! Кто тебя учил так ездить?!
— Что ест правами?
Красавчик не спешил выбираться из машины, он отстегивал ремень на сиденье жены. Негритянка сидела тихая и безучастная. Кажется, она так и не пришла в себя после той аварии. Кто знает, почему ее выписали из больницы? Или Родаль "уговорил" кого надо?
— Ты не знаешь, что такое права?! А как же ты водишь машину?
— Это ест просто.
Вот и поговори с таким.
— Ну, и как мы к тебе домой попадем?
— Мы ест ходить. Брать мало, ходить много.
И Родаль обошел машину, вытащил жену и, похоже, собрался "ходить".
— Подожди, а как же я?
— Ты? — Он заглянул в заднюю дверь, посмотрел на меня, на малышей и сказал: — Сана ест ходить, дети носить.
Я вообще-то не рассчитывала, что он меня понесет, но ведь кроме меня есть и еще кое-что.
— Подожди, а вещи?
— Ждать ест плохо. Вещи ест тяжело.
Сказал, как припечатал.
— Да я не собираюсь их есть! Я возьму их с собой!
Багажник Родаль открыл, но сумку пришлось вытаскивать самой. Ту, что с детскими вещичками и с ванночкой. Я сначала ее в сумку впихнула, а потом уже вещички в нее сложила — и не помнется, не разобьется ничего в дороге и места меньше занимает. Дома я всё это продела и думать не думала, что сумку на плече придется нести. А переложить вещички Родаль не дал — всё стоял над душой и ныл: "Ждать плохо, ходить быстро!" Можно подумать, мы убегать от кого-то должны. Или он умыкнул-таки свою жену из больницы, без разрешения и выписки? А как же мы тогда через границу поедем, с женщиной в невменяем состоянии, без справок и документов на вывоз? Или что там в таких случаях полагается иметь?
Но до всех этих вопросов я уже потом додумалась, а тогда просто выдернула нужную сумку из багажника и сунула в нее пакет с едой и люльку с Олежкой. Сумка хоть и большая, но набита не до верху — место для еды и люльки еще оставалось. Правда, змейка полностью не закрылась, но это и не важно, всё равно я ее закрывать не собиралась, чтобы лицо сыночки видеть. А переноску с темненьким я под курткой спрятала. Хоть люлька из плащовки и утепленная, но кто знает, как она насчет водонепромокаемости. Да еще маленький похныкивать начал, но не кормить же его на улице или памперс ему менять. Придется потерпеть человечку, а от движения и тепла он быстро заснет. Конечно, куртку я застегнула только до пояса, но не такой уж холод на улице, чтобы кутаться под самое горло.
Едва я перебросила через плечо ремень сумки, как Родаль рванул от машины так, словно она его укусить могла. Даже багажник закрывать не стал. И таким голосом рявкнул "не отставать!", что я следом побежала и не сразу поняла, что мы в лес бежим, а не к дороге. А когда поняла и оглянулась, ни дороги, ни машины не увидела. А вроде бы прошли совсем не много. Растаяла машина в придорожных кустах или угнать уже успели?
Трудно бегать по лесу в сапогах на каблуке. Пусть и небольшой каблук, и устойчивый, но не предназначены импортные сапоги для прогулок по зимнему лесу. Еще и дождь сеется. Такой бы дождик да по свежепосаженным помидорам — цены б ему не было! А вот зимой от него мало радости. Сначала в одном сапоге, а скоро и во втором стало мокро. А Родаль прет себе вперед по каким-то зарослям и буеракам, словно у себя за границей только тем и занимался, что таскал обморочных женщин по мокрому бездорожью. И я, как дура, шлепаю по лужам и продираюсь сквозь кусты, чтобы не отстать от проводника. И сил нет спросить, куда мы идем и зачем, и остановиться страшновато. Попробуй потом сама к дороге выйти! Пока ехали, вроде бы светло было, а в лесу как-то очень быстро потемнело.
Когда я стала обходить два близко растущих дерева, между которыми протиснулся Родаль, он вдруг остановился и разорался так, словно я преступление какое совершила. Встал между этими деревьями, руку мне протянул и орет, орет. Да еще на своем языке. Не поймешь, чего говорит, но ясно, что ничего хорошего. Говорил бы он по-английски, я бы ему ответила, а так взялась за руку и молча полезла между этими деревьями. И конечно же застряла. А Родаль дергает и торопит, и опять ругается, только тихо — шипит себе что-то, шипит и глазами сверкает.
А мне уже интересно стало, на каком языке он разговаривает. Пока сумку поправляла и между стволами протискивалась, думала. Не английский — это точно. Не немецкий и не французский. На итальянский не похож, на японский — тоже. Смотрела я как-то японский фильм, с Темкой еще смотрели, смешно они там разговаривают, но совсем не так, как Родаль.
Между деревьями я пролезла, всю куртку об кору измазала, сумку тоже, но все-таки пролезла. Хоть и не поняла, к чему все эти трудности были, и спросить не успела — Родаль опять вперед поскакал, только помедленнее. И оглядываться чаще стал — опасался, что я опять не туда сверну? Еще и по сторонам поглядывать начал. Раньше он только назад и вверх смотрел, будто что-то кроме веток и неба увидеть мог, а теперь вот головой завертел. Может дорогу поудобнее высматривает, а может зарядку делает — умаялся небось свою негритянку тащить. То через одно плечо ее перекинет, то через другое. Она хоть и не кажется крупной, но наверно не очень легкая. Моя сумка тоже становится всё тяжелее и тяжелее, знать бы, сколько еще тащить. Мы и так уже целую вечность идем. Я опять хочу есть, да и темно скоро совсем станет. Зимой дни короткие, темнеет быстро. Хорошо хоть дождь прекратился. Правда, суше от этого не стало. Когда мы уходили от машины, я не посмотрела на часы, а теперь вот вспомнила, достала мобильник и оказалось, что он разрядился. И когда только успел? Я ведь перед отъездом полностью зарядила его.
Идти мы стали еще медленнее — я не заметила какой-то камень или пень и сильно ушибла колено. Родаль злится и опять шипит. Я тоже разозлилась и сказала, что у меня не кошачьи глаза и в темноте я не вижу. Пусть ведет меня за руку или убирает все препятствия с дороги. Так и не поняла, чему Родаль удивился. Или он думал, что я ругаться не умею, и что на меня можно безнаказанно орать?
Хоть и говорят, что своя ноша не тянет, но я уже стала подумывать, что бы такое выбросить, без чего малыши смогут обойтись первое время. Мысленно перебирала вещички, сложенные в сумку — список получился не маленький — и вдруг вспомнила другой список ценных вещей. Еще в школе я прочитала "Робинзон Крузо" и не забыла, как герой радовался каждой находке, выловленной из моря. Вот только на две страницы там был список или на три — этого я уже не помню. Я ведь тоже радовалась каждой купленной вещичке, каждой пеленочке и распашоночке, даже весы для младенцев купила. А почему бы ни купить, если Родаль платит. Он ведь к деньгам нашим относится так, будто они дешевле туалетной бумаги. И не из кошелька он свои деньги достает, а из банкомата — их только-только вводить начали. Я зарплату на карточку переводить не рискнула — ее ведь потерять можно или денег в банкомате не будет... А вот Родаль об этих проблемах, похоже, и не думал — находил банкоматы в самых неожиданных местах и всегда получал свои деньги. Однажды в детском магазине нашел, в том, где я весы купила.
Теперь эти весы я первыми бы оставила под ближайшим кустом, если бы могла добраться до них быстро и просто. Так я весы на дно сумки положила, в ночнушку и халат свой завернула, чтобы не повредить в дороге. А выбрасывать кулек с едой или пачки памперсов мне не хотелось — я еще не настолько устала, чтобы избавляться от самого необходимого.
Родаль больше не бежал далеко впереди, расстояние между нами установилось шага в два, но я эти два шага так и не смогла сократить до одного. И в основном под ноги смотрела, а не пялилась по сторонам. Ну, чего интересного я могла там увидеть? Лес — он и есть лес — кусты и деревья, а зимой на них ни листьев нет, ни плодов, только голые мокрые ветки, еще и капает с них в лицо. Лучше уж под ноги смотреть, что скользят по темным, слежавшимся листьям и путаются в прошлогодней траве. Только раз я отвлеклась — то ли дерево застонало, то ли птица заорала дурным голосом — и тут же наткнулась на Родаля. Он вдруг решил остановиться и пощупать ветки на кусте.
Другого времени не нашел! И другого места выбрать не мог! И хоть бы извинился, паразит! Я из-за него села на мокрую тропинку, а он стоит и ждет, когда поднимусь, даже руку не подал! Держится за куст, словно тот убежать может, и улыбается. Нашел повод для шуток!
— Что смешного?! Столкнул девушку в лужу и смеешься, гад!
А у меня всё до трусов промокло, и трусы, скорее всего, тоже мокрые.
— Сана ест молчать и ходить.
И головой на куст кивает.
— Куда ходить?! В куст твой дурацкий? Сам в него сходи!
Поднялась не с первой попытки и даже не со второй. Ноги разъезжаются, как у коровы на льду, еще и сумка назад тянет. Пришлось перевалиться на бок, стать на колено, а уже потом подниматься. Пока поднималась, брюки на колене промокли и в сапог через верх натекло. Еще и вывозилась в грязи. "Во всех ты, Хрюшенька, нарядах хороша!"
Только поднялась, как Родаль опять меня толкнул, теперь уже в спину, и я полетела вперед, головой в куст. И едва лицо локтем успела прикрыть, как ветки зашуршали по капюшону и плечам. А второй рукой я намертво в ремень сумки вцепилась. И больше всего ныло в душе, что я так на Олежку и не посмотрела! Вдруг ему грязь на личико попала? Вдруг сыночка задыхается прямо сейчас, а его мамаша-дурында на ногах стоять разучилась.
Второй раз я поднялась быстрее — хоть ноги не скользили. Да и злая была по самое некуда! И первым же делом на сыночку глянула. Он тихонько сопел и просыпаться не собирался. Мордочка у него была такая серьезная, будто он выполнял невероятно важную работу. Темненький тоже спал, еще и причмокивал. Наверно, ему снилась большая и вкусная сися.
Успокоившись насчет маленьких, я обратила гневный взор на Родаля.
— И как это понимать?! Ты что это себе позволяешь?..
Но последние слова я говорила уже на полтона ниже и по инерции.
Трудно продолжать возмущаться, когда тот, с кем хочешь поругаться, ползает на четвереньках и не обращает на тебя никакого внимания. Родаль ведь тоже решил сходить в куст, вернее — слазить.
По эту сторону куста оказался забор из кованой кружевной решетки. Ее не сразу и разглядишь сквозь ветки кустов. С той стороны я точно не заметила никакого забора. И калитки не заметила — низкой, метра полтора, не выше! Вот через нее Родаль и пробирался внутрь. А с таким ростом, красавчику в три погибели пришлось согнуться. Еще и жену удерживать надо, чтобы с плеча не свалилась. Где уж ему до моих возмущений! Похоже, он даже не услышал их.
Интересно, а чем это Родаль толкнул меня там, перед кустом, если у него руки заняты были? Одной он жену придерживал, второй ветки приподнимал, чтобы они глаза мне не повыбивали. Неужели ради такого случая на землю положил свою "спящую красавицу"? А что, может и положил. Чего ей сделается в спальном мешке? В нем же на леднике спать можно! Или на берегу реки. Да и не два часа она лежала возле того куста. Ну, сколько нужно времени, чтобы толкнуть одну, ничего не подозревающую девушку? Которая и так на ногах едва держится.
— Где это мы? — спросила я, когда Родаль разогнулся.
— Это ест моя дом.
Сказал и пошел по дорожке.
"Добро пожаловать домой, дорогой Карлсон! Ну, и ты заходи, Малыш..."
Почему-то дорожка начиналась не сразу от калитки, как у всех нормальных людей, а метра через три, за двумя камнями и кустом. Это для того, чтобы гости почувствовали разницу? А негости вообще прошли мимо и ничего не заметили?
Дорожку прокладывал кто-то, кто вообще не слышал о прямой линии. Кажется, прокладыватель решил обойти все кусты и деревья, которые растут в этом парке. Назвать садом место, где нет ни одного садового дерева, у меня язык не повернулся. И размеры у сада поменьше, даже у бывшего колхозного. Дорожка поворачивала часто и много, а на каждом крутом повороте стоял большой камень. Если бы не он, я бы давно свернула не туда и потеряла дорожку в темноте. Думаю, днем ее потерять тоже очень просто. Я уже начала уставать от этих поворотов, когда заметила дом Родаля.
Я видела много разных домов, которые строят для себя новые и богатые, но такого еще не встречала. Дом вписывался в окружающий пейзаж, как никакой другой. Среди слегка окультуренного леса, что только притворяется парком, стоял дом, длинной с товарный вагон. Такой же грязно-серый и унылый, как деревья вокруг него. И в доме не светилось ни одного окна. Кажется, в нем вообще нет окон! И над всей этой унылостью висит небо, похожее на старую вылинявшую майку — не сразу и поймешь, синим или серым оно было сызнова. Не знаю, как здесь днем и весной, но зимним вечером дом мне не понравился.
