Я начала думать, что последний бокал виски был серьезной ошибкой.
— Нет, — сказала я со вздохом, подавляя желание закрыть глаза и потереть лоб. — Я уверена, что нет. Если вы имеете в виду книгу, — я кивнула на маленькую Библию, — я уверена, что это была простая доброта. Он сделал бы это для любого незнакомца, так же, как и вы сами, не так ли?
Он тяжело задышал, но затем кивнул и лег на спину, как будто исчерпав себя, что, скорее всего и было. Вся воинственность ушла из него так же внезапно, как воздух из воздушного шарика, и он словно уменьшился, выглядя довольно несчастным.
— Простите меня, — сказал он мягко. Он слегка поднял перевязанную руку, и отпустил.
Я не была уверена, было ли это извинение за его высказывание о Джейми, или за отсутствие отваги утром. Подумав, что разумнее будет не спрашивать, я встала, разглаживая смятую рубашку.
Я немного подтянула одеяло вверх и одернула, подравнивая его, затем задула свечу. Томас виднелся не более чем темной фигурой на фоне подушки, дыхание его было медленным и хриплым.
— Вы держались молодцом, — прошептала я, и похлопала его по плечу. — Спокойной ночи, мистер Кристи.
* * *
МОЙ ЛИЧНЫЙ ВАРВАР СПАЛ, но мгновенно проснулся, словно кот, когда я легла в кровать. Он протянул руку и сгреб меня к себе, с сонно-вопросительным "мммм?".
Я прижалась к нему, напряженные мышцы автоматически расслабились в его тепле.
— Мммм.
— А. И как там наш малыш Том? — он откинулся немного назад, и его большие руки опустились на мои трапециевидные мышцы, разминая узлы от шеи до плеч.
— О-о. О. Противный, колючий, строгий, и очень пьяный. Иначе говоря — прекрасно. О-о, да. Еще, пожалуйста, немного повыше, да. О-о-ох.
— Ну, да, в целом, это напоминает Тома в его лучших проявлениях — за исключением пьянства. Еще один такой стон, Сассенах, и он подумает, что я тру что-то еще, помимо твоей шеи.
— Мне все равно — сказала я, закрыв глаза, чтобы лучше прочувствовать изысканные ощущения, проходящие через мой позвоночник. — На сегодня с меня хватит Тома Кристи. Кроме того, он, вероятно, уже в прострации, учитывая, сколько выпил.
Тем не менее, я умерила свои вокальные ответы в интересах отдыха моего пациента.
— Откуда Библия взялась? — спросила я, хотя ответ был очевиден. Дженни, должно быть, прислала ее из Лаллиброха: ее последняя посылка прибыла несколько дней назад, когда я была в Салеме.
Джейми ответил на тот вопрос, который я в действительности задавала, вздохнув так, что его дыхание всколыхнуло мои волосы.
— Я ощутил странный толчок, когда увидел ее среди книг, присланных моей сестрой. Я не мог до конца решить, что делать с ней, понимаешь?
Неудивительно, если все внутри него перевернулось.
— Почему она отправила ее, она сказала? — мои плечи начали расслабляться, боль притупилась. Я почувствовала, как он пожал плечами позади меня.
— Она послала ее с некоторыми другими книгами, сказав, что убиралась на чердаке и нашла коробку с ними, поэтому решила отправить их мне. Но она отметила, что слышала об эмиграции жителей деревушки Килдни в Северную Каролину, там обосновались все МакГрегоры, понимаешь?
— О, понятно, — Джейми когда-то сказал мне, что намерен был однажды найти мать Алекса МакГрегора, и отдать ей Библию, с сообщением, что ее сын отомщен. Он делал запросы после Каллодена, но обнаружил, что оба родителя МакГрегора мертвы. Только сестра осталась жива, но она вышла замуж и уехала из дома; никто не знал, где она была, и даже была ли она все еще в Шотландии.
— Ты думаешь, Дженни или, скорее, Йен нашли, наконец, сестру? И она жила в той деревне?
Он снова пожал плечами, и последний раз сжав мои плечи, убрал руки.
— Может быть. Ты знаешь Дженни: она оставила на мое усмотрение, следует ли искать женщину.
— И ты будешь? — я повернулась к нему лицом. Алекс МакГрегор повесился, чтобы не жить добычей Черного Джека Рэндалла. Джек Рэндалл был мертв, погиб при Каллодене. Но воспоминания Джейми о Каллодене были не более чем фрагментами, изгнанными из его сознания травмой битвы и лихорадки, от которой он страдал потом. Он проснулся раненым, тело Джека Рэндалла лежало на нем, но он не помнил, что произошло.
"И все же, — предположила я, — Алекс МакГрегор был отомщен, сделал ли это Джейми, или нет".
Некоторое время он размышлял над этим, и я почувствовала небольшое шевеление — он постучал двумя неподвижными пальцами правой руки по бедру.
— Я спрошу, — сказал он, наконец. — Ее звали Майри.
— Ясно, — сказала я. — Ну, наверняка в Северной Каролине не может быть больше, о-о... трех-четырех сотен женщин с именем Майри.
Это заставило его рассмеяться, и мы заснули под аккомпанемент зычного храпа Тома Кристи, который доносился с той стороны коридора.
* * *
ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ, или, может, часов, я внезапно проснулась, прислушиваясь. В комнате было темно, огонь в очаге погас, и ставни слабо постукивали. Я немного напрягла мышцы, пытаясь достаточно проснуться, чтобы подняться и пойти к моему пациенту, но потом услышала долгое вдохновленное свистящее дыхание, за которым последовал раскатистый храп.
Это не то, что разбудило меня, поняла я. Внезапная тишина рядом со мной. Одеревеневший Джейми лежал рядом, едва дыша.
Я медленно протянула руку, так чтобы не испугать его прикосновением, и коснулась его ноги. У него не было кошмаров уже несколько месяцев, но я распознала признаки.
— Что такое? — прошептала я.
Он вздохнул чуть глубже, чем обычно, и его тело, казалось, мгновенно сжалось. Я не шевелилась и оставила свою руку на его ноге, чувствуя, как мышца микроскопически сжимается под пальцами, в крошечном намеке полета.
Хотя он не убежал. Он повел плечами — краткое, сильное подергивание, затем выдохнул и устроился на матрасе. Его вес привлек меня ближе, как Луну, притягивающуюся ближе к своей планете, но он ничего не говорил. Я тихо лежала, моя рука на нем, мои бедра рядом с его, плоть плоти его.
Он уставился вверх, в тени между балками. Я могла видеть линии его профиля и, время от времени, блеск его глаз, когда он моргал.
— В темноте... — прошептал он, наконец, — там, в Ардсмуре, мы лежали в темноте. Иногда там была лунный или звездный свет, но даже тогда, ты не мог бы разглядеть что-либо на полу, где мы лежали. Ничего, кроме черноты — но ты мог слышать.
Слышать дыхание сорока человек в камере, перетасовки и изменения их движений. Храп, кашель, звуки беспокойного сна, и маленькие робкие звуки тех, кто не спал.
— Проходили недели, и мы просто не думали об этом, — его голос звучал теперь легче. — Мы всегда были голодными, замерзшими, изношенными до костей. В таком состоянии ты не думаешь ни о чем, только чтобы поставить одну ногу перед другой, поднять следующий камень... Ты действительно не хочешь ни о чем задумываться, понимаешь? И это достаточно легко не думать... Какое-то время.
Но время от времени что-то менялось. Внезапно, без предупреждения, туман изнеможения поднимался.
— Иногда ты знал, что это было — кто-то рассказал историю, может быть, или письмо, которое пришло от чьей-то жены или сестры. Иногда это появлялось, откуда ни возьмись: никто ничего не сказал, но ты просыпаешься ночью с этим, как с запахом женщины, лежащей рядом с тобой.
Память, тоска... нужда. Пробужденные от унылой покорности внезапным жгучим воспоминанием о потере, они превращались в мужчин, тронутых огнем.
— Каждый сходил с ума на какое-то время. Все время были драки. А ночью, в темноте...
Ночью, можно было услышать звуки отчаяния, подавляемых рыданий или крадущихся шорохов. Некоторые мужчины, в конце концов, обращались к другим — иногда, чтобы получить отпор с криками и ударами. Иногда нет.
Я не была уверена ни в том, что именно он пытается мне сказать, ни в том, какое отношение это имеет к Томасу Кристи. Или, возможно, лорду Джону Грею.
— Кто-нибудь из них, когда-либо... касался тебя? — спросила я осторожно.
— Нет. Никому из них не пришло в голову трогать меня, — сказал он очень мягко. — Я был их вождем. Они любили меня, но они даже помыслить не могли, когда-нибудь, прикоснуться ко мне.
Он сделала глубокий, рваный вдох.
— А ты хотел? — прошептала я. Я могла чувствовать, как кровь начинает пульсировать в кончиках моих пальцев, касающихся его кожи.
— Я жаждал этого, — сказал он так тихо, что я едва могла расслышать его, несмотря на близость наших тел. — Больше, чем пищи. Больше, чем сна, хотя я отчаянно желал заснуть, и не только из-за усталости. Когда я спал, то иногда видел тебя. Но это была не тоска по женщине, хотя Господь знает, что без этого было очень плохо. Я хотел прикосновения руки. Только этого.
Его кожа изнывала от желания прикосновения до такой степени, что казалось, она становится прозрачной, и кровоточащая боль его сердца просвечивала сквозь грудную клетку.
Он издал тихий печальный звук — невеселый смешок.
— Ты знаешь эти картинки Жертвенного Сердца Иисуса, такие, что мы видели в Париже?
Я знала их — картины эпохи Возрождения, и яркие витражи, светящиеся в проходах Нотр-Дам. Муж Скорбей, Его сердце открытое и пронзенное, излучающее любовь.
— Я помнил их, и я тогда подумал про себя, что тот, кто увидел нашего Господа таким, вероятно, сам был очень одиноким человеком, чтобы прочувствовать это так хорошо.
Я подняла руку и положила ее на небольшую выемку у него на груди, едва касаясь. Простыня была отброшена назад, и его кожа была прохладной.
Он закрыл глаза, вздохнул и крепко сжал мою руку.
— Мысль об этом иногда приходила мне в голову, и я думаю, что знаю, что Иисус должен был чувствовать там, настолько жаждущий, чтобы кто-то прикоснулся к Нему, но никто не касался Его.
Глава 25. ПРАХ К ПРАХУ.
ДЖЕЙМИ ПРОВЕРИЛ СЕДЕЛЬНЫЕ СУМКИ еще раз, хотя он делал это так часто в последнее время, что само действие было уже немногим больше, чем привычкой. Каждый раз, когда он открывал ту, которая висела по левую руку, он не переставал улыбаться. Брианна переделала ее для него, сшив петли из кожи, что позволило поместить его пистолеты рукояткой вверх, готовые к использованию в экстренной ситуации. И усовершенствовала устройство отделений, в которых удобно расположились мешочек с пулями, рожок для пороха, запасной нож, катушка лески, связка шпагата для силка, несессер для шитья с булавками, иголками и нитками, пакет еды, бутылка пива и аккуратно свернутая чистая рубашка.
На внешней стороне сумки был небольшой карман, который содержал то, что Бри гордо называла "набор первой помощи", хотя он не был уверен, что из этого должно было помочь и в каких случаях. Набор включал в себя несколько марлевых пакетов горько пахнущего чая, банку с мазью и несколько полосок ее клейкого пластыря, — ни один из предметов не выглядел пригодным к использованию в каких-либо мыслимых несчастных случаях, но и никакого вреда не причинял.
Он вытащил кусок мыла, который она положила вместе с несколькими ненужными безделушками, и тщательно спрятал их под ведро, чтобы не обидеть ее.
И как раз вовремя: он услышал ее голос, убеждающий малыша Роджера положить достаточно чистых чулок в его сумки. К тому времени, как они обошли кругом угол сарая с сеном, у него все было надежно упаковано.
— Ну что, готов, а charaid?
— О, да, — Роджер кивнул и сбросил седельную сумку, которую нес на плече, на землю.
Он обернулся к Бри, которая несла Джемми, и коротко поцеловал ее.
— Я поеду с тобой, папочка! — воскликнул Джемми с надеждой.
— Не в этот раз, приятель.
— Хочу увидеть индейцев!
— Попозже, возможно, когда ты подрастешь.
— Я могу говорить по-индейски! Дядя Йен научил меня! Хочу поехать!
— Не в этот раз, — непоколебимо ответила ему Бри, но он не желал слушать и начал вырываться изо всех сил. Джейми издал горлом небольшой рык и устремил на малыша строгий взгляд.
— Слушайся своих родителей, — сказал он. Джемми смотрел сердито и выдвинул нижнюю губу, словно полку, но прекратил возню.
— Как-нибудь ты должен рассказать мне, как ты это делаешь, — заметил Роджер, глядя на своего отпрыска.
Джейми засмеялся и наклонился к Джему.
— Поцелуешь деда на прощанье, а?
Благородно отложив свое разочарование, Джем потянулся и обхватил его за шею. Джейми взял малыша из рук Брианны, обнял его и поцеловал. Джемми пах кашей, тостами и медом, по-домашнему теплый и тяжелый в его руках.
— Будь хорошим и слушай свою маму, ага? И когда немного подрастешь, ты поедешь тоже. Пойдем, попрощайся с Кларенсом, ты можешь сказать ему те слова, которым дядя Йен учил тебя.
И дай-то Бог, чтобы это были слова, подходящие трехлетнему ребенку. У Йена было чрезвычайно безответственное чувство юмора.
"Или, возможно, — подумал он, усмехаясь про себя, — мне лишь вспоминаются некоторые вещи, которым я учил детей Дженни — включая Йена — только по-французски".
Он уже оседлал лошадь Роджера, и вьючный мул Кларенс был полностью загружен. В то время как Роджер укреплял свои седельные сумки, Брианна проверяла кожу подпруги и стремян, — больше для того, чтобы чем-то заняться, чем по необходимости. Она прикусила нижнюю губу зубами, стараясь не выглядеть обеспокоенной, но это никого не обманывало.
Джейми поднял малыша похлопать мула по носу, чтобы дать дочери и ее мужчине минутку уединения. Кларенс был хорошего нрава, и сносил энергичные похлопывания Джемми и исковерканные фразы на чероки с кроткой терпеливостью, но когда Джем повернулся в руках деда в сторону Гидеона, Джейми резко откинулся назад.
— Нет, парень, ты не хочешь трогать этого злобного мерзавца. Он тотчас оторвет тебе руку.
Гидеон подергивал ушами и бил копытами в нетерпении. Огромный жеребец умирал от желания скорее тронуться в путь и получить еще один шанс убить хозяина.
— Зачем ты держишь это дурное животное? — спросила Брианна, видя, как морщатся складками длинные губы Гидеона, обнажая в предвкушении его желтые зубы. Она забрала Джемми у деда, отступая подальше от коня.
— Малыша Гидеона? О, мы ладим. Кроме того, он — половина того, что я наторговал, девочка.
— Серьезно? — она окинула огромного гнедого коня подозрительным взглядом. — Ты уверен, что не спровоцируешь войну, отдавая индейцам кого-то вроде него?
— О, я и не думал отдавать его им, — заверил он ее. — Не напрямую, по крайней мере.
Гидеон был из разряда вздорных, капризных лошадей, с челюстями как железо и такой же волей. Однако эти дикие качества казались наиболее привлекательными для индейцев, так же как и массивная грудь коня, выносливость в быстрой длительной езде и крепкий мускулистый корпус. Когда Тихий Воздух, вождь в одной из деревень, предложил ему три оленьих шкуры за возможность спарить его пятнистую кобылу с Гидеоном, Джейми внезапно осознал, что обладает исключительным животным.
— Величайшая удача, что я так и не нашел времени кастрировать его, — сказал он, фамильярно похлопывая Гидеона по холке и рефлекторно нагибаясь, когда жеребец вскинул голову, намереваясь в ответ схватить его зубами. — Он отрабатывает свое содержание, и даже больше, останавливаясь в стадах индейских пони. Единственная вещь, о которой я просил его когда-либо, — чтобы он не артачился по этому поводу.
