Зря спящий проснулся

Люди ждут ответа и живой реакции на буквы.

Им лень позвонить. Набрать номер.

Им страшно услышать голос. Легче спрятаться за чернильными пикселями. Легче написать что-то длинное и красивое пальцами, чем сказать в ухо что-то важное и короткое губами.

Тот, кто придумал СМС, воспитал целые поколения трусов. Его дьявольский замысел исполнился выше всех ожиданий. Человеческое мясо сжигали на кострах, травили в газовых камерах, линчевали на фонарных столбах, поедали живьем. Но мясо не пугалось, оно было не из пугливых.

Когда же ему предложили надежное укрепление, форпост его виртуальной мечты, оно с радостью воспользовалось таким подарком судьбы. Еще бы. Ведь так намного легче. Семьи распадаются, родители расходятся, любовники сходятся, школьники мирятся, важные дела решаются.

Только и надо, что побарабанить пальцами по буквам. Это легче, чем написать книгу или кинуть бумажный конверт в жестяной почтовый ящик. Умный словарь подскажет нужные слова:

ПОШЕЛ НА ХУЙ, ДРУГ :)

;-) Я БЕРЕМЕННА

НАМ НАДО РАССТАТЬСЯ, ДЕЛО НЕ В ТЕБЕ :(

Испытывает ли придумыватель СМС муки ада, которые пережили эти несчастные люди, жертвы трусливой системы? Кто знает, что рождается в их воспаленных умах, когда они получают подобное? И какой нужно быть ничтожной сволочью, чтобы отправить это? Не уважая никого на свете. Ничего и никого.

Действия заменяют слова, слова заменяют немые буквы.

Что происходит между двумя людьми в наше время? Обмен флюидами, химия? Нет. Обмен байтами. Сплошные толпы киборгов, армии механизированных зомби. Жить становится не в пример легче. Никаких тебе больше проблем, никакого участия, никакой боли. Все решается кратко и быстро.

Короткое текстовое сообщение.

СМС.

Соси Мой Стручок.

Сожри Мою Сперму.

Сосчитай Мою Стоимость.

Иногда, в незаметном и якобы полезном, кроется самая большая мировая угроза. Помните, что если вы отправляете друг другу СМС, то вы уже больны. Вы уже внутри куба, перестукивающегося в человеческой соте с другими кубами при помощи пиксельных букв. Захотите ли вы выбраться из него?

Терзают большие сомнения.

Лучше не найти. И всего-то стоит 1 цент за сообщение. Дешевле только даром! Трусливый системный куб — уютное место. Уютнее туалета или ванной, в которой уже целый час плескался Спящий. Он ушел туда, держась за стенку, с полотенцем на костлявом плече, голый по пояс. Ввалившийся треугольником живот, стиральная доска ребер, серая кожа, покрытая красной сыпью.

Человеку требуется гораздо больше времени на уход за собой, когда он болен. Руки плохо двигаются и еле достают до спины, мочалка так и норовит выскользнуть, мыло плохо пенится, голова трещит и кожа на ней больно натягивается под шапкой химического шампуня.

Но для психолога это было даже хорошо. Час так час. Два так два. Потому что у него появилось время подумать, глядя в темное отражение спящего телефона, лежащего на низкой ореховой тумбочке. Он все надеялся, надеялся, что Свистов позвонит и отменит их уговор. Или позвонит Оля и скажет, что все нормально, ее отпустили. Наркоман смертельно желает дозы, сладкоежка — шоколада, толстяк — жареной жирной картошки, загнанный в угол человек ждет СМС или звонка.

Мог ли он хоть что-то изменить?

Ответ отрицательный.

Мог ли он хоть что-то предугадать?

Ответ положительный.

Это и мучило его. Всего-то нужно было вовремя найти способ не как спрятать Спящего, а как выйти на связь с женой. Посоветовать ей убраться как можно дальше из города, в неизвестном направлении. Залечь на дно за МКАДом. Обрубить все коммуникационные канаты. Сейчас он истово верил, что ему в этом деле помогла бы даже короткая СМС.

Когда человек в отчаянии, он начинает верить в мифы, раньше вызывавшие в нем только смех. Молится Богу, плюет через левое плечо, скрещивает пальцы, не меняет счастливые носки.

Что дальше? Допустим, что Спящий согласится вернуться в ФСКО. На этом хорошие новости заканчиваются, потому что теперь в дело вовлечена Оля. Ее просто так не отпустят. В лучшем случае, она навсегда останется привязанной к психологу, в худшем случае — их обоих сольют в выгребную яму, предварительно растворив кислотой в небольшой ванночке метр на полтора. Эмалированный гроб.

Но других вариантов вообще не было. Вообще. Служба безопасности нашла единственное возможное место, способное зацепить Андрея. Среди семи миллиардов людей у него была одна лишь жена, которую он любил и не мог позволить себе потерять. Семь миллиардов. Он представил эту черную массу с высоты птичьего полета, надев на Олю яркую красную шапочку.

И не увидел ее там. Бессмысленно.

Бессмысленно, как и всякое объяснение любви. Рассуждения о том, насколько она огромная, беспочвенны, когда мы понимаем, что она умещается в одном человеческом муравье.

Нет ни великой дружбы, ни огромной признательности, ни гигантской симпатии. Это все слова.

Только инстинкты праведны. Только крохотное подсознание реально.

"Готов ли ты принести все то, огромное, в жертву всему тому, крохотному?"

Готов ли поступиться объективными вещами? Нарушить собственные заветы. Потому что, признайся, говоря тем плачущим и рыдающим мужьям, что не стоит отчаиваться по поводу говорящих кусков мяса на двух ногах, сам ты так не считал. В глубине души ты верил, что твой случай — уникальный. Ты был Малевичем, насаждающим в юных учеников знания и умения, ты учил их рисовать свой черный квадрат, и у них получалась тупая размазня, неровный слой краски на волокнистом холсте. Но твой-то черный квадрат был другим. Он был тупой размазней, неровным слоем краски на волокнистом холсте, облеченным во смысл.

Вещи — пустые трехмерные контуры, пока у них нет истории.

Отношения — набор легкоразрешимых правил и сводов, пока за ними нет твоей истории.

Издалека все гораздо проще.

"Посмотри на нее издалека".

Он закрыл глаза и снова воспарил на многие километры ввысь. Распластался парящим крестом над планеткой, властелин которой сейчас плескался в душе и не мог как следует нагнуться, чтобы потереть пятки, и вновь попытался найти в бурлящей толпе Олю.

Была ли она там или ее не было — неважно. Разглядеть на таком расстоянии маленький красный берет не являлось возможным. Психолог попытался зафиксировать в себе этот образ. Мысленно начертил на стене линию, поставил точку и вогнал туда эту картинку. Живая толпа. Медленно поморгал, вбивая ее в сознание. Надавил на виски. На глазные яблоки. Затем разместил на черте все значимые якоря, связывающие его с Олей. Повесил их там, как белье на просушку. Яркие моменты жизни, позитив после негатива, ее лицо. Живая толпа без промедления сожрала все это.

Ему стало на мгновение легче.

Телефон завибрировал. Два коротких толчка изнутри пластмассового пиджака и мелодичный перелив примитивной музычки. Андрей поднял его, включил и прочел:

"Перезвони, как сможешь, в течение часа-двух".

Он нажал на кнопку вызова, прослушал три гудка и неуверенно сказал "Алло" на уверенное и громкое "Да?".

— Ты один? — спросил Свистов.

— Угу.

— Уговор в силе?

— Угу.

— Выдвигаетесь завтра. К семи вы должны быть в аэропорту. Вас заберет наш самолет. Ты уже поговорил с объектом?

— Да, — Андрей вдруг заметил, что судорожно трясет коленями, как будто сидит на массажном кресле, и остановил их агонию.

— Никаких проблем?

— Нет.

— Отлично.

— А у вас? С О... — Психолог отошел в самый дальний угол комнаты и прикрыл рот рукой. — С Олей все в порядке?

— Конечно, я же обещал, — самодовольно сказал Свистов.

— Ладно.

Из ванной послышался шум смывающейся воды в унитизе. Андрей вдруг понял, что уже минуты три или четыре, как перестал работать душ, и испугался.

— До связи, — коротко сказал он, сбросил звонок, нажал кнопку отключения питания и швырнул телефон на кровать.

Вышел Максим. Выглядел он расстроено, смотрел на свои руки и ожесточенно вытирал их мокрым полотенцем. Спутанные влажные волосы липкой сетью обрамляли его лицо.

— Что случилось? — спросил психолог.

— Я только что в туалет ходил...

— И?

— Я... черт, я посрал кровью, — потрясенно, словно не веря своим словам, сказал Спящий. — Кровью, понимаешь? Там была кровь, как будто внутри унитаза зарезали свинью и все к херам забрызгали. Это плохо?

У Андрея неприятно заныло в животе.

— Может быть, это несварение желудка, ты же плохо питался в последнее время. Или свекла. Ты ел свеклу?

— Нет, это плохо, — неожиданно твердо и ясно сказал Спящий. Он брезгливо отбросил полотенце с багровыми пятнами в сторону и, пошатываясь, побрел к своей койке.

Умирать не страшно. Страшно, когда тебе говорят, что ты умираешь.

ДЕНЬ -93

еще не спящий

Снаружи аэропорт похож на муравейник, в центре которого сидит жирная матка и ждет, пока ее оплодотворят сотни и тысячи рабочих-муравьев. Они текут к ней бесчисленным потоком. По мокрому черному асфальту. Приезжают на собственных машинах, такси, автобусах. Трудолюбиво тащат за собой непомерно дорогие чемоданы на колесиках, пригождающиеся им, в лучшем случае, один раз в двенадцать месяцев.

Обычно, все муравьи счастливы. На их еще не загорелых лицах блуждают непонятные, предоргазменные улыбки. Они оглядываются по сторонам, вовлекаются во всеобщую суету, несутся в систематическом потоке, обмениваясь с другими особями вербальными и невербальными знаками. Символами. Достают видеокамеры и начинают снимать все вокруг. Фотографируются на телефон, ослепляя себя дешевой, но яркой, как будущее путешествие, вспышкой.

Голод просыпается у них по прибытии на место. Они идут мимо оранжевых уличных турникетов, мимо людей в отражающих зеленых жилетках, мимо полицейских, мимо запутанных указателей, напутствий и памяток, которые могли написать только умственно больные шимпанзе. Входят под козырек синего, как пивная бутылка, здания аэропорта, похожего, если смотреть на него строго в анфас, на выпуклую женскую грудь третьего размера, лежащую на разделочной доске мясника.

Гул, гул, гул. Кто сказал, что муравьи не умеют разговаривать? Возможно, что он и прав, потому что тут хватает одного шелестения одежды, трущихся между ног джинсов, постукивающих на неровностях колесиков и орущих детей, которым здесь совсем не нравится.

И все они хотят есть. Жрать.

Выкладывают из карманов все, что только можно выложить. Зажигалки, сигареты, ручки, телефоны.

"У вас есть оружие?"

"Нет" — у муравьев нет оружия. Как и нет любых других взрывчатых веществ, сжатого и сжиженного газа, газовых баллончики нервно-паралитического и слезоточивого действия, легковоспламеняющихся, ядовитых и отравляющих веществ, сильных неорганических кислот, а также иных предметов, которые могут причинить вред жизни и здоровью муравьев.

Протискиваются через металлодетекторы и сканеры, сложив верхнюю одежду отдельно.

Если у муравья в аэропорту обнаруживают ножницы, длина лезвий которых не укладывается в шесть сантиметров, то отныне у него нет ножниц. Если у муравья обнаруживают четыре (и больше) баллончиков с лаком, пенкой для укладки волос, муссом и прочим, то ему придется лишиться и их. Если имеются две зажигалки на одно глянцевое тело с усиками — полетишь с одной. Если термометр — не храни его в заднице и, опять же, только один.

Один-единственный. Не два или три.

"У вас есть оружие?"

"Нет" — у муравьев нет оружия.

Каким бы большим не был аэропорт, внутри него всегда тесно. Особенно в сезон, когда тушки отправляются отдыхать от того, от чего не устали. Будущие египетские, турецкие, таиландские, мальдивские муравьи. Миграция насекомых. С кремами для загара и солнцезащитными очками на голове. Четырехглазые. В резиновых шлепках и шортах. Половинчатоногие.

Но сейчас весна. Лучший период для того, чтобы усиленно ничего не делать на работе, в ожидании отпуска. Лучший период для того, чтобы влюбиться. Лучший период для всех, но не для него.

Красные муравьи и один единственный черный. Он не улыбается. Он хмурый и сосредоточенный. У него нет громоздкого багажа. Единственный груз сейчас висит у него на душе и он надеется от него избавиться, попав в Санкт-Петербург.

Какой-то седой старик со всей дури врезается ему в плечо. Бьет по ноге древним, еще советским, желто-коричневым чемоданом на двух порыжевших металлических застежках. Отирается грубым воротом драпового пальто о щеку. Роняет что-то на блестящий кафель.

— Ох, извини, сынок! — произносит он поспешно. — Я не заметил!

— Ничего страшного. — Максиму действительно все равно. Ему плевать на этого старика, на этих муравьев и на эту белую матку с крыльями, уже выезжающую к взлетно-посадочной полосе.

Он идет дальше, но замечает лежащий прямо у ног кошелек. Оглядывается на старика, бредущего куда-то к информационному табло, наклонившись в один бок, потому что на другом висит неподъемный чемодан, набитый то ли кирпичами, то ли контрафактным свинцом.

Подбирает кошелек и, пробежав три шага, отдает его старику:

— Это не вы потеряли?

У того широко распахиваются светло-голубые глаза, и он улыбается во весь рот, демонстрируя вставную верхнюю челюсть и гнилые нижние зубы. Расшатанные, как вся его нервная система.

— Спасибо, сынок!

— Не за что.

Он идет дальше, уже не вбирая слова благодарности, сыплющиеся из старика, фильтруя их своей замороченностью. Когда ты подбираешься к шестидесятилетнему рубежу, из тебя сыплются ровно две вещи: слова и песок.

Посадка совсем скоро. Над потолком матричная сетка из серых стальных балок, держащих каркас здания аэропорта, и она ловит любое эхо, как заправский паук светлячка, в один миг приканчивая его. Гладкие белые колонны, уходящие ввысь, сливочные трубочки, вокруг каждой из них сидит по группе муравьев на чемоданах. Они слушают музыку, читают журналы и играют в игры.

С тех пор, как человек создал самого себя, он всегда стремился к максимальной жадности. Хотел овладеть миром. Хотел иметь мир в кармане. И чем дальше он заходил в этих низменных планах, тем больше помещалось в его ладони. Посмотрев на древнего человека, вы поймете, что он гол не только внешне, но и в целом. Нынешний гомо сапиенс носит на своей шкуре кучу всего, начиная с любимой музыки и заканчивая виртуальными городами, спокойно покоящимися в маленькой портативной игровой приставке. Нынешний человек носит с собой мир и даже больше. Как Атлас, он держит целое небо, целый космос на плечах, но при всем при этом хочет еще больше, еще быстрее, еще дальше. Желает охватить необъятное, а сам не найдет в себе сил коснуться пола руками, не согнув при этом заскорузлые колени.

Жалкое убогое зрелище.

Все мы муравьи, когда попадаем в муравейник. Не важно, красные, желтые или черные, любого можно раздавить, никто и не заметит.

Максим перебрался на второй уровень аэропорта. Тут располагались дорогие безвкусные кафе, мягкие продавленные диванчики, аппараты с белесыми просроченными шоколадками и ядовитый кофе, которым можно было без проблем растворять алюминий.