— Подожди, Кель...— слабым голосом сказала она.
— Ты что? — он потрогал рукой ее лоб, бледный, вдруг покрывшийся испариной, — тебе плохо?
— Нет... просто понимаешь. Эльгеро мог узнать что-то новое.
И она стала рассказывать Кельму о сообщении Дамиэля. О том, что далеко выходило за рамки давнишних "Писем незнакомому брату".
— Ведь если он это вдруг узнал... если это правда... тогда наша жизнь, наша борьба — все это не имеет смысла. Мы защищаем зло, понимаешь?
— Подожди, — сказал Кельм. Ивик замолчала. Неужели это непонятно?
Это придуманная цель — защита Тримы. Никто и не собирается Триму уничтожать. И церковь тоже. Триманская церковь не лезет в политику, а духовные вопросы ведь дарайцам по сути безразличны, если они не касаются земных дел. К чему бы дарайцам уничтожать триманскую церковь...
— Значит, так, — сказал Кельм, — эта версия не катит. Смотри. Если дарайцам в самом деле известно, что Дейтрос уничтожили мы сами, то это известно им давно. Так? Вряд ли эта версия стала внезапно известна именно сейчас — это было бы невероятно, с течением времени следы таких событий все больше стираются, и до истины докопаться было проще в первые годы, тем более — дарайцам, которые в этом очень заинтересованы. Дарайцы постоянно и активно ведут информационную войну против Дейтроса. Распространяют листовки и так далее. Ты в курсе. Причем у нас в квенсенах и боевых частях всю их ложь и все приемы, используемые в этой войне, тщательно разбирают. То есть мы в курсе того, что они пишут и что могут сказать. Уж во всяком случае разведчиков готовят так, что мы действительно знаем все. Повторяю — все, что нам могут сказать дарайцы. Когда я был в плену, они не сказали мне ничего, что бы я не слышал раньше. А мне, Ивик, долго и много говорили. Пять месяцев. Все уши прожужжали, все причины привели, почему я должен предать Дейтрос. И ты все это знаешь. Нас готовят именно на случай возможной перевербовки. Чтобы для нас ничто не стало неожиданностью. Так?
— Да...
— Но никогда, ни разу дарайцы не использовали этот факт, который придумал Дамиэль. Никогда. Мне в плену этого не говорили. Ты раньше тоже никогда об этом не слышала. Вообще об этом не слышал никто. Следовательно, это придумано недавно, следовательно, это ложь.
— Может быть, — неуверенно сказала Ивик, — но...
Она замолчала.
— Но ведь это логично, разве нет? Если отбросить все невозможные версии, последняя окажется правильной.
Кельм был прав, разумеется. Он верил своей железной логике. Но Ивик рассуждения никогда не убеждали до конца.
Если уж честно, ее собственная логика была слабой, она знала, что легко может ошибиться и не доверяла себе в логической оценке событий.
Противопоставить же этому она могла только ту бурю ощущений, эмоций, ассоциаций, которая охватила ее после знакомства с версией Дамиэля. Интуицию — "да, это очень похоже на правду". С другой стороны, верить в это не хотелось, конечно. Хорошо бы это оказалось действительно враньем...
Может быть, Кельм прав. Он ведь вообще редко ошибается, а может, и никогда.
Только осадок уж очень неприятный.
Ивик устала. Просто невыносимо устала от всего этого. Какая разница? Ей уже все равно...
— А с этим Дамиэлем мне придется еще поработать, — сказал Кельм, — здесь я все закончил, тебе опасность не угрожает, Штопору, вероятно, тоже пока. Но вот со Светловой надо выяснить. Дело в том, что Дамиэль — действительно дараец... Я думаю, мне придется сегодня сбегать в Курган. По Медиане, конечно.
— Прямо сегодня? — огорчилась Ивик.
— Ну, я посплю немного... И да, думаю, ночью придется. Не расстраивайся, маленькая, я вернусь.
Ивик не ложилась спать. Она сидела за монитором, бездумно лазая по интернету. Писать она не могла, заниматься всерьез трансляторами совершенно не хотелось. Да и трансляторы еще не пришли в себя после празднования Нового Года. Ни единой мысли в голове не было. Так, одни отрывки. Временами она ходила на кухню за чаем. С нежностью смотрела на спящего Кельма, присаживаясь рядом с ним. После полуночи он проснулся.
Пока Кельм приводил себя в порядок в ванной, Ивик налила ему чаю. Отрезала торта. Он быстро поел, сидя рядом с ней. Говорили о чем-то неважном. Ивик пошла к двери — проводить его. Соседка быстро проскользнула в свою комнату, пробормотав "спокойной ночи". Бросила подозрительный взгляд на Кельма.
— Я на работу, — пояснил он, — мне в ночь сегодня.
Он обнял Ивик, прижал. Их губы снова встретились.
— Дейри, — прошептала она.
— Гэлор.
Он оторвался. Шагнул к двери, глядя на нее.
— Я люблю тебя, — прошептал. Исчез за дверью. Сердце Ивик таяло от счастья.
Ей снился непонятный и яркий сон.
В Медиане. Она снова увидела Рейту и Кларена. Но те не обращали на нее никакого внимания — усердно и сосредоточенно складывали стену из красных и синих полупрозрачных кирпичиков. Руками — в Медиане, где все совершается усилием мысли. Они строили стену, словно это была повинность, наложенная на них кем-то. Они строили упорно, поднимая кирпичики из огромной, бесконечной груды и укладывая их мозаикой, чередуя цвета. "Эй!" — сказала Ивик. Ее не услышали. Было страшно. Страшно-непонятно, как бывает во сне. Будто надвигалось что-то невыносимое. Невозможное. Гибель Дейтроса, подумала Ивик. Рейта вдруг повернула к ней лицо, вместо лица оказалась совершенно белая, без прорезей, маска. Ивик хотела закричать от ужаса, но крик замер в серой пелене. Раскрылась щель, блеснули белые зубы.
— Мы убиваем, — громко, грудным красивым голосом сказала Рейта, — мы убиваем.
Ивик вдруг полетела вдоль стены, дальше, дальше... она пыталась подняться выше, пыталась трансформироваться — но стена будто не пускала ее. Демон в облике Рейты уже забылся. И в конце стены она увидела Кельма. И тут поняла, что за ужас терзал ее с самого начала.
Кельм был накрепко привязан к столбу (как когда-то в квенсене она видела — убивали дарайского мальчишку). Руки закручены назад, на лице кровь. Картина была настолько явственной и четкой, что Ивик вдруг подумала — это вовсе не сон. Это не может быть сном. Сон кончился.
И тут же она увидела второй столб, и на нем — привязанного Марка. Марк не был избит, и мог свободно двигать головой. Он смотрел на нее — тоскливо, умоляюще. А рядом громоздилась неясная фигура, вроде вангала, но с нормальным человеческим лицом. Только расплывчатым, Ивик никак не могла разглядеть его черты. Но ясно, что это был не вангал. В руке существо сжимало огненный бич, виртуальный артефакт, смертоносный, Ивик и сама создавала такие в Медиане.
— Выбор, — сказало существо. Голос его гремел и раскатывался где-то внутри Ивик, — Выбирай!
Она каким-то образом поняла, что ей нужно выбрать. Жизнь или смерть. Марк или Кельм. Один из них умрет. Она бросилась к фигуре с бичом.
— Я... — сказала Ивик, — лучше меня. Пусть они живут. Возьми меня.
Существо уже качало головой. Нет.
— Выбирай. Одного. Выбирай.
Ивик бросилась к Кельму, словно ища защиты. Его лицо было разбито, текла кровь, в глазах застыла боль. Он взглянул на Ивик. Прошептал хрипло.
— Пусть меня, Ив... я привык. Я гэйн. Это ничего. Это моя работа. Пусть возьмет меня.
— Нет, — дрожащим голосом сказала Ивик, — нет.
— Не мучайся... пусть берет меня.
Да как же он не понимает, что это невозможно? Ивик вдруг оказалась рядом с Марком. Его глаза смотрели с тоской и любовью. По лицу текли слезы.
— Ивик, — сказал он ласково, как всегда говорил, — ты только не беспокойся, родная. Ты как решишь, так и будет. Я же понимаю, что иначе нельзя. Делай, как надо.
— Марк, прости меня... — прошептала она.
— За что? Ты же самая лучшая.
— Если я убью тебя, я тоже буду самая лучшая?
— Да, — уверенно ответил Марк, — я мог бы простить тебе все. Правда — все. Даже если ты меня убьешь.
— О Господи, — прошептала Ивик.
— Выбирай! — прогремело рядом.
— Нет, — Ивик плакала. Почему-то было ясно, что выбирать придется все равно. Все равно... Что никуда не деться... Выхода нет. Совсем нет выхода.
И вдруг впереди Ивик увидела детей.
Меж двумя столбами-виселицами, вдалеке. Они не видели мать и отца. Они шли и играли — перекидывались мячиком. Хохотали о чем-то. Худенький быстрый Фаль, крепыш Шетан, Миари — черноглазая, повыше ростом.
— А пошел ты... с выбором своим, — громко сказала Ивик. Она уже была рядом с детьми.
— Мама!
Гори все синим пламенем, подумала Ивик, обнимая детей. Выборы эти ваши... Ужасы. Мужчины все эти с их любовью. Рейта с Клареном...
— Мама, а где папа? — спросила Миари.
И тогда Ивик проснулась.
Кельм вернулся только к вечеру. Ивик уже почти забыла сон, так встревоживший ее. Не думала она и о дикой версии Дамиэля. В конце концов, наверное, Кельм прав.
И значение сна было ей понятно. Скачет подсознание, пытается сформулировать, какой выбор предстоит совершить. Только ведь подсознание — довольно глупая штука. Категоричная. В жизни все не совсем так. Или даже совсем не так... Ивик устала об этом думать. А когда стемнело, пришла тревога.
Это глупо — Кельм не сказал, когда вернется, он мог и на два дня уйти, и больше. Путь не близкий, а если он решил возвращаться по Тверди — тем более. Но Ивик вдруг — может, под влиянием дурацкого сна — стало казаться, что он не придет вовсе.
Что он убит. Или еще хуже — опять в плену. Только бы не это... Да нет, нет, ерунда. Но ведь у меня сильная интуиция, с ужасом думала Ивик. Я могу почувствовать.
Впрочем, воображение тоже сильное...
Когда щелкнул замок, Ивик не выдержала — пулей вылетела в коридор. И тотчас ткнулась лицом в родное, в теплое, и сильные руки обхватили ее голову.
— Ну ты что, маленькая... ну я же недолго был. Ты что?
Они ели на кухне, соседи давно уже легли спать. Вернее, ел Кельм, с аппетитом, весь день ему перекусить не удавалось. Рассказывал про Курган, какой там мороз сейчас, и что ему удалось найти тамошний центр, вероятно, будем брать... Горели восемь свечей. Ивик не отрываясь смотрела на Кельма, как блестят его глаза, как движутся пальцы. Как он быстро и красиво ест. Как свечи отражаются в ложечках и в чае. Ивик тоже пила чай, прикусывая горький шоколад, не сводя глаз с любимого.
— Пойдем, — он взял ее за руку, — давай посуду завтра, а?
Он обычно не любил оставлять посуду на потом. Это было необычно. Ивик, конечно, не возражала.
Они снова сидели рядом на диване, сплетя пальцы. Так что — всегда будет? — подумала Ивик. Да, пока мы вместе. Ведь мы же не можем быть вместе... надо использовать эти часы. Скоро все это кончится.
Ощущение неминуемой утраты, разлуки, словно смерти, захлестнуло ее.
— А у вас пели эту... "Светят звезды на небе, спят квиссаны в ночи?" — спросила она. Кельм засмеялся.
— "На окошке не гаснет огонечек свечи", ага. Квиссанский фольклор.
— Она старая такая, да? Любовь моя, — запела Ивик, — пока мы вдвоем, ни боли, ни смерти нет...
Кельм подхватил, и они закончили вместе.
— Хранить меня будет в бою под огнем глаз твоих ласковый свет.
— Я раньше этого не понимал, — прошептал Кельм.
— И я тоже, — сказала Ивик, — знаешь... а я ведь думала, что это невозможно. Я думала, что любовь... это, ну... например, после смерти. Это... помнишь, я рассказывала про случай, когда меня ранили. Что у меня было видение, и он меня спас... кто-то. Не знаю, может, ангел. Вот такая любовь. И я не думала, что такое может быть... с живым человеком.
— Но ведь я же не спасал тебя. Разве что от Васи тогда.
— Ты такой же, понимаешь? Ты сделал меня другой. Помог мне подняться.
— Ивик, ты сама не понимаешь, какая ты...
— Я обыкновенная.
— Нет. Таких, как ты, вообще нет. Ивик... понимаешь, ты сокровище. Я люблю тебя.
— Никто другой никогда не думал, что я... — Ивик вдруг вспомнила о Марке. И для него она была сокровищем. Но — как-то иначе. Он любил ее, как любят собаки — не понимая. Ее руки, глаза, ее тело. Главного в ней он вовсе не видел и не знал. А вот Кельм — любил главное.
— Они ничего не понимают, — Кельм поднял ее руку к губам, поцеловал.
— Господи, Кельм... это же невозможно. Я не могу поверить. Я столько лет смотрела на твою фотографию. Ты же был... как ангел. Самый лучший, идеал. Я не могу поверить, что ты вот тут, рядом со мной.... и что ты... меня. Что мы тут вместе.
— А я в это не могу поверить — что меня кто-то мог так любить. Да еще ты. Я же монстр, ты разве не понимаешь?
— Понимаю, Кель. Я все понимаю.
Их глаза встретились. Ивик осторожно провела пальцем по шраму.
— Они... резали тут?
— Да, — выдохнул он, — тройничный узел.
Ивик вздрогнула.
— Это же невозможно, — сказала она, — такую боль нельзя перенести. Болевой шок...
— Они все время следили за жизненными функциями. Капали что-то там.
Глаза Ивик наполнились слезами.
— Не плачь, — ласково сказал он, — все же прошло уже. Это давно было.
Кельм обнял ее. Рука легла на затылок. Провела по волосам. Ивик замерла.
— Ты мое счастье, — сказал он, — я умру без тебя.
— Я правда тебе нужна? — прошептала она, ткнувшись носом в его плечо.
— Знаешь... до тебя — это практически была не жизнь. Существование. Я был как мертвый, который по недоразумению почему-то должен ходить тут, среди живых. Я не имел права жить. А с тобой я живу. Я не знаю, как это у тебя получается... мне даже ничего не надо. Чтобы ты говорила или делала что-то. Просто ты есть. Ради этого, и то уже стоит жить...
— Я люблю тебя, — сказала она, потому что ничего другого уже нельзя было сказать. Он нагнулся к ней. Губы сомкнулись. Ивик и Кельм сомкнулись в единое целое. В замкнутую вселенную. Они перестали существовать по отдельности. Потом они оторвались на мгновение друг от друга, не размыкая взглядов. Кельм погладил плечо Ивик. Рука его скользнула ниже, за ворот. Кожа Ивик была горячей, сердце быстро, словно у кролика, колотилось в ребра.
Это надо было прекратить. Это было невозможно. Наверное. Если бы сейчас Ивик начала копаться в себе и искать какую-нибудь похоть — ничего подобного она не нашла бы. Ей сейчас просто было не до того. Другое владело ее мозгом, сердцем, телом.
Рука Кельма охватила ее плечи, голую кожу под рубашкой. Он тихо ласкал ее. Не двигался дальше. Ивик дрожала, словно в ознобе, словно ей было холодно, или страх смерти...
Что ж ты — остановишься или пойдешь дальше?
Если это любовь?
В этот миг она поняла очень многое, и что такое — это, чем всегда занимаются люди, захотевшие иметь детей — что это такое на самом деле, она поняла тоже. Смысл острого и полузапретного, тайного наслаждения. Смысл любви, смысл всех самых разных чувств между мужчиной и женщиной. Чтобы понять все это, нужен был только один миг. Она поняла. Впервые.
Она, родившая трех детей. Давно уже ставшая женщиной.
Пойдешь дальше, отдашь все, что у тебя есть? Ведь любят не только сердцем, не только разумом. Слова, чувства — все это отличается от любви так же, как слова о войне отличаются от самой войны. Давший клятву гэйна — должен жертвовать при случае и своим телом. Если нужно защитить Дейтрос. Произнеся слова любви — отдашь ли ты свое тело — насовсем?
