— И государь молчал! — Раадрашь воздела руки. — Здесь всегда так: если говоришь правду, тебя перебьют, если лжешь — дадут долгать до конца!
— Погоди, госпожа, — сказал Шуарле. — В конце концов, Фиал Правосудия прикрикнул на них и спросил Тхарайя, что он может сказать в свое оправдание. А Тхарайя очень просто сказал, что ты, Лиалешь — это не проклятие, а благословение Нут, что теперь у Сияющего появился внук, от которого будут правнуки. Чистая правда, все знают, что в третьем поколении бездетность полукровок сходит на нет, если уж случилось третье поколение — никто не посмел возразить. А там, на побережье — он так сказал: ну — война, вторжение. Это уже бывало много раз и будет до скончания времен. И под конец сказал, что его птицы наведут на побережье порядок за несколько дней. Он говорил очень спокойно. Даже, кажется, с улыбкой...
— И что сказал государь? — спросила я.
Шуарле пожал плечами.
— Ничего особенного. То есть, согласился. Вяло согласился, да, мол, да, но в глубине души все равно тревожно. Лаа-Гра тут же сказал, что Тхарайя, конечно, должен лететь немедленно — недаром же его зовут Убийцей Войны — и все принялись поддакивать. Я бы послушал еще, но в коридор пришли солдаты Лаа-Гра и один у меня спросил, что это я тут делаю, когда мне место на женской стороне. Мне пришлось отругаться и уйти. Вот и все. Но я слышал, как Тхарайя выходил из приемной Сияющего, так что немного потерял.
— Скажи, Шуарле, — спросила я, когда он замолчал, — а вы с Керимом ему хорошо описали все, что увидели в видении? Подробно?
Шуарле кивнул.
— Он ничего не боится.
— Послушай, Лиалешь, — сказала Раадрашь, — тебе надо бы запомнить, что напугать Тхарайя — непростое дело. Хочешь знать, помнит ли он про огненные жерла? Помнит, я думаю. И учтет, я думаю. Но чтоб его это остановило... — она сморщила нос и тряхнула волосами.
Этот разговор очень помог мне справиться с ужасными мыслями. Я даже начала думать, что все как-нибудь разрешится. В конце концов, это не первая война Тхарайя — зато это уж точно первая война Антония... Но стоило мне вспомнить об Антонии и о данном обете — снова накатил страх, просто холодный тяжелый ужас. Чтобы успокоиться, я отправилась молиться. Сначала сходила к Нут, поцеловала ее ногу и пожертвовала несколько цветных лент, самых ярких; потом вернулась к себе. Всезрящего Ока у меня не было, но я хорошенько его вообразила и молилась Господу нашему почти до обеда — постаралась припомнить все, в чем грешна, и очиститься, как сумела.
Мне было некому исповедаться. Я пыталась поговорить с Сейад и с Раадрашь, но они только смеялись и говорили, что все это пустяки. Тогда я спросила, что думает Шуарле; он понимал меня лучше и очень успокоил.
— Лиалешь, — сказал он, обнимая меня за плечи, — ты, наверное, нарушала какие-то запреты вашего бога, но ты никому не сделала зла. Я, конечно, не слишком в этом разбираюсь, но, по-моему, это более благочестиво, чем следовать заповедям и причинять боль другим людям.
— Ты мой самый лучший друг, — сказала я. — Ты не забыл?
— Ты не даешь забыть, — улыбнулся он уже веселее.
К вечеру у всех нас было славное чувство, что все обойдется. Птицы Тхарайя прилетят, победят и улетят. Меня несколько царапало по сердцу только то, что кто-нибудь из них, непременно, убьет Антония — может быть, даже мой муж собственноручно. В этом было что-то, не то, чтобы неправильное, но очень болезненное — будто я и вправду была косвенно виновата в нападении северян на побережье Ашури и, заодно, в будущей смерти наследного принца наших северных соседей.
Я рассказала Раадрашь и Шуарле об этих мыслях. Шуарле усмехнулся, сказав, что жаль, конечно, юного болвана, но поделом вору и мука, а Раадрашь высказала надежду, что Тхарайя возьмет его в плен, доставит сюда и уже в Гранатовом Дворце ему всыплют по первое число, чтобы знал, как соваться на чужой берег. Я поулыбалась, покивала — но все равно о нем думала.
Сейад сидела, напевала, вязала из шерстяных ниток крохотные пестрые носочки для Эда — и в тот момент, видя ее спокойное лицо, я не могла даже предположить, что она обращается к аманейе в попытках отвести беду. Впрочем, как бы то ни было, кое в чем Сейад преуспела.
Мы все крепко спали, когда начался этот кошмар.
Маленький Эд уютно устроился между мной и Раадрашь: нам казалось, что так безопаснее. Мне снились высокие горные небеса и наши с Тхарайя сосны на зеленом склоне, когда Сейад толкнула меня в спину:
— Просыпайся Лилес! Э-ээ, слышишь?
Прежде, чем окончательно проснулась я, Шуарле, более чуткий, успел вскочить на ноги. Раадрашь села и прислушалась. Я тоже прислушалась. Мне померещились далекие вопли — а, спустя небольшое время, я услышала приближающиеся к нашей двери шаги бегущего человека.
Я инстинктивно схватила Эда в охапку — он недовольно закряхтел спросонок. За одинокими шагами донеслись шаги многих людей — их разделило несколько мгновений. Шуарле распахнул дверь — и его чуть не сбил с ног Зумруа.
Роскошный кастрат госпожи Бальшь был растрепан, ненакрашен, бос и одет в полотняную распашонку и штаны. Он с разбегу бросился передо мной на колени:
— Госпожа, Сияющий мертв!
— О Нут! Как!? — выдохнула Раадрашь.
— Умер от удушья, — еле проговорил Зумруа. — Припадок. Госпожа, Лаа-Гра послал солдат...
Он мог бы не продолжать — солдаты вломились в комнату с оружием наголо, и первый же вбежавший ударил Зумруа в спину — ножом? Саблей? Я не успела разобрать в темноте — все произошло слишком быстро, только металл блеснул. Несчастный кастрат ахнул и осел на пол у моих ног, Шуарле и Раадрашь в мгновение ока раскинули медные крылья, закрывая собой меня и ребенка — и тут ужасный пронзительный свет залил покои, обозначив собой появление близнецов.
О, они, увы, были истинными слугами Дворца! Им было наплевать на Зумруа — но мы принадлежали Тхарайя, с нас не должен был упасть ни один волос, и близнецы приняли меры.
Гораздо быстрее, чем это можно описать словами, клинок из бледного сиреневого света пронзил грудь убийцы, а второй воткнулся под подбородок тому солдату, который оказался ближе других ко мне — с сухим треском, похожим на треск шелка под янтарными четками. Второй близнец возник из сгустившихся теней за спинами людей; от его мечей вытянулись длинные лиловые искры, напомнившие мне моментальный сполох молнии в грозу — и солдаты, прошитые ими насквозь, без звука рухнули на пол. Все это стремительное действо заняло не больше времени, чем требуется для глубокого вдоха — и было чудовищно тихим, слишком тихим для убийства. В этой тишине судорожные всхлипы Зумруа казались оглушительными.
— О Нут! — воскликнул один из солдат, падая на колени. — Тени!
— Принц прав, — прошептал второй. — Ведьма! — и световой меч одного из близнецов коснулся его лба, не протыкая, как скользит солнечный луч. Раздался тот же тихий треск, и солдат грянулся навзничь, как статуя, не сгибая членов.
В покоях запахло паленым и той тяжелоописуемой свежестью, какая обычно сопровождает грозу. Этот запах и внезапный холод вывели меня из столбняка.
— Остановитесь! Пожалуйста, остановитесь! — попыталась приказать я, успев удивиться тому, как тоненько и слабо звучит мой голос.
— Вы слышали?! — крикнула Раадрашь, но это оказалось лишним.
Они услышали. Все.
Трое уцелевших бросили оружие на пол — металл мягко стукнулся об ковер, лезвия звякнули друг о друга. Близнецы, пригнувшись и раздувая ноздри, рассматривали солдат своими странными глазами, сузившимися в светящиеся щели. Зумруа, всхлипывая, корчился на полу — я видела темное пятно, расплывающееся на светлой ткани рубахи у него под лопаткой. Шуарле и Раадрашь сложили крылья, но медь так и мерцала свозь их кожу. Эд хныкнул, и я прижала его к себе.
При свете луны и холодном лиловом свечении мечей близнецов все окружающие предметы казались возвышенными и несколько неестественными, как на старинной гравюре.
— Сейад, — окликнула я, — Зумруа можно помочь?
Сейад подошла и присела рядом с раненым так готовно, будто ждала этого вопроса. Солдаты проводили ее взглядами.
— Э-э, помочь? — переспросила она совершенно будничным тоном, поглаживая Зумруа по щеке. — А скажи, чем помочь? Сюда ли позвать, туда ли отпустить, торопыга ты?
— Сюда! — поспешила сказать я, но Зумруа поднял голову, взглянув на меня запавшими, умоляющими глазами, и прошептал:
— Госпожа... туда!
Я тоже опустилась рядом с ним на корточки, оглушенная услышанным. Эд ухватился за мои волосы.
— Ты же не хотел умирать, Зумруа, — сказала я, тщетно борясь с удушающим ужасом. — Зачем же?..
— Все изменилось... — выдохнул он вместе со струей крови. — Прости...
— Сейад... — позвала я в растерянности, а она отозвалась с той же готовностью, помогая Зумруа приподняться:
— Хей, Лилес, поняла я... Зумруа, не слушай никого, мать Сейад слушай. На тот берег придешь целый, вот как. Отец тебя ждет, встретит. Не бойся ничего.
Зумруа еще успел чуть заметно улыбнуться — потом его голова упала на грудь. Сейад опустила тело на пол. Я с трудом отвела от него взгляд: рядом оказался стоящий на коленях Шуарле, Раадрашь нагнулась над мертвым — если бы нас не охраняли близнецы, мы представляли бы собой самое беззащитное и уязвимое сборище.
Я вспомнила о солдатах, об убийстве и о том, что тело Зумруа — вовсе не единственный труп в моих покоях; эта мысль заставила меня содрогнуться.
Я встала на ноги. Сейад потянулась взять у меня Эда, но мне было страшно выпустить его из рук, и она поняла меня без слов. Шуарле зажег свечи и лиловое сияние близнецов спалось и ослабело. В комнате было необычно холодно. Солдаты, прижавшись друг к другу, смотрели на меня. Стоявший на коленях так и не поднялся на ноги.
— Мне жаль, что ваши товарищи мертвы, — сказала я.
Их глаза расширились, будто они услышали что-то безумное, что нельзя уложить в голове. Те, что стояли, тоже преклонили колена.
— Зачем вы пришли сюда? — спросила я. В горле пересохло, и говорить было трудно; Шуарле протянул мне чашку с отваром ти, и я выпила залпом, после чего смогла продолжать: — Что приказал ваш господин?
Они молчали. Молодой солдат с золотыми колечками в ушах порывисто вдохнул, будто хотел что-то сказать, но осекся.
— Пожалуйста, ответьте, — попросила я. — Тени не станут убивать безоружных. Мне же надо знать, что меня ждет...
Тот, высокий, который бросил оружие первым, выговорил с непомерным трудом:
— Убить твоих слуг и твоего ребенка, госпожа. Убить женщину-демона. Тебя надлежало отвести к принцу Лаа-Гра. Вот что нам было приказано.
— Да, да, — торопливо добавил молодой. — И убить тех слуг госпожи Бальшь, которые попытаются тебя предупредить. Но никто не знал, что ты приказываешь теням, госпожа!
Я села на ложе; у меня подкашивались ноги.
— Но за что? — спросил Шуарле потрясенно. — Убить, вот так, на женской стороне...
Солдаты снова замолчали. Один из близнецов крутанул меч в воздухе, и снова запахло грозой. Ближайший к нему человек отшатнулся.
— Не надо, — сказала я, и воин-тень опустил свое ужасное оружие. — Я все поняла. Если принц Лаа-Гра желает со мной поговорить, я пойду к нему. Но — со своей свитой. Мне хочется узнать, что этот человек желает мне сказать. А теперь выйдите вон. Это комната женщин.
Близнецы проводили солдат до дверей; сабли остались лежать посреди комнаты, трупы — тоже. Я подумала, что давно уже должна была упасть в обморок от всего окружающего ужаса, но отчего-то мыслила очень здраво и четко.
Я отдала Эда Сейад. Он был очень недоволен событиями, разбудившими его посреди ночи, даже похныкал, но, как видно, сообразил, что настоящего покоя не предвидится — оттого привалился к плечу Сейад, тяжело вздохнул и задремал.
Шуарле подал мне одежду и принялся убирать мои волосы. Его прикосновения несколько успокоили меня, но мои пальцы вдруг начали мелко дрожать, и унять эту дрожь стоило больших усилий.
— Лаа-Гра — мерзавец! — воскликнула Раадрашь, которая, по обыкновению, мерила комнату шагами, хлеща себя хвостом по бокам. — Не успел остыть его отец, а он уже видит Гранатовый Венец на своей пустой башке?!
— Беда не приходит одна, услышь, Нут, — бормотал Шуарле. — Как все обрушилось разом — эта война, господин улетел, государь умер, твой деверь оказался убийцей, Лиалешь... Нам придется драться, вот увидишь, нам и вправду придется драться — и нам придется драться с дворцовым гарнизоном, услышь, Нут, а для этого наша армия маловата, кажется...
— Дворцовый гарнизон?! — переспросила Раадрашь и расхохоталась. — Пропадом, пропадом! Я не завидую тем, кто сегодня попадется на моей дороге!
— А у Лиалешь младенец, — сказал Шуарле, и я накрыла ладонью его ладонь у меня на плече. Меня всегда отогревала его удивительная способность понимать без слов; иногда это было более существенной помощью, чем физическая сила.
Я повязывала платок, когда в коридоре послышались шаги, вскрик и какая-то возня. Далекие вопли все время звучали где-то на краю слуха; я полагала, что жены и возлюбленные покойного государя оплакивают его, оттого не слишком волновалась, но близкий шум меня напугал. Я взглянула на близнецов, замерших, как безмолвные стражи — и один из них распахнул двери.
Вырвавшись из рук солдат, в комнату влетела Далхаэшь, почти нагая, лишь в полукорсаже, поддерживающем грудь, растрепанная, с разбитым в кровь лицом — и с разбегу бросилась к моим ногам, обхватив колени:
— Госпожа, любовницы принца Тхарайя мертвы! Все, кроме меня!
У меня потемнело в глазах.
— Господи! Как?!
Шуарле накинул на нее плащ, но Далхаэшь прихватила его только на груди, свободной рукой держа меня за подол.
— Принц Лаа-Гра приказал своим солдатам перерезать всех! — зачастила она, поглядывая то на дверь, то на меня. — Я жива лишь потому, что этим убийцам захотелось меня! Они сочли, что я — уже мертвая женщина, и что это им так сойдет, ну а я смогла убежать, и вот они теперь торчат за твоей дверью, чтобы добить меня, когда я выйду!
— Им захотелось? — услышала я из-за спины насмешливый и злой голос Раадрашь. — Или ты предложила, надеясь на отсрочку? Ты, ничтожество...
Далхаэшь задохнулась, как будто слова Раадрашь петлей сжали ее горло, вскочила и взмахнула руками в безмолвной злобе и отчаянии.
— Зачем же? — вырвалось у меня. — Какая теперь разница, Раадрашь?
— Разница?! — отчеканила Раадрашь, взмахнув хвостом, как бичом. — Разница — честь и доблесть, Лиалешь, это же понятно! Честные — убиты, уцелела — вот эта, мелкая тварь, развратница, предательница!
— Ты, демоница, не женщина, ты — метательный нож! — закричала Далхаэшь в настоящей ярости, прерывая слова всхлипываниями. Ее крик снова разбудил Эда и тот заревел спросонья. Сейад хмуро посмотрела на Далхаэшь, но той было все равно, она защищалась. — Ты никогда ничего не чувствовала, ты сама убийца, понять убийцу тебе легче, чем жертву! Тебе плевать на жизнь, ты из тех, кто умирает, смеясь — а я жить хочу! Ты ненавидишь меня, потому что я — моложе, я — человек, я родить могу! Я... — на этих словах Раадрашь отвесила ей пощечину, от которой Далхаэшь села на ложе, прижимая ладонь к щеке. — Я хочу жить, я еще хочу стать счастливой, — закончила она тише.
