— Не особо, — честно признался мужчина и перешел к сути своего разговора: — Мне вчера звонил Виктор. Искал тебя, между прочим. Но я ему ска...
Голова закружилась внезапно. В глазах потемнело. Успев доплестись до скамейки под монотонный бубнеж в телефоне, я с кряхтением древней старухи, опустилась на сидение. И тут же потеряла сознание. Сначала будто взлетела, забыв про ориентацию в пространсве. А потом с огромной высоты упала.
Падение было мрачным и довольно зловещим. Со стороны. Очередной поздний вечер или скорее ночь, только по ощущениям времени располагался он дальше сегодняшнего или завтрашнего. Может через неделю или две?
На небе мерцали редкие звезды, в свете которых не представлялось возможным разглядеть хоть что-нибудь кроме силуэтов. Луна спряталась за тяжелыми облаками. Темнота разлилась и обволокла пространство густой патокой. Стояла оглушительная тишина.
Между стволами хвойных деревьев угадывались резные ограды, гранитные плиты — памятники, и многочисленные кресты всевозможных размеров и материалов изготовления. Между ними по земле петляли дорожки и тропинки с каменным примечательным бордюром.
Будущее привело меня на кладбище. Судя по очертаниям — областное. Здесь двадцать лет назад похоронили мою маму.
Располагалось это кладбище в лесу между "столицей" и нашим коттеджным городком, только в стороне от основной дороги. Большое, раза в два или три больше, чем "столичное". Кладбище тянулось почти по всему лесу в сторону неглубокого озера, за которым начинались дачные постройки. Название этого озера я не знала. Слышала только, что купались в нем на спор и то исключительно молодые ребята с расшатанным или отсутствующим чувством самосохранения. Несмотря на маленькую, или скорее относительно маленькую глубину, лет пятьдесят назад в этом озере утонули более ста человек. Потому, наверное, и организовали у его берега кладбище.
Могила моей матери находилась как раз неподалеку от берега озера, на холме, огороженном оградой с крытой беседкой. На закате оттуда открывался красивый вид на лес, воду и садящееся в красно-оранжево-желтом мареве солнце. Двадцать лет назад отец не поскупился. Правда, после приезжал он сюда редко — примерно раз в пять-шесть лет. Впрочем, я и сама была на ее могиле лишь дважды — один раз в детстве во время похорон, второй — после окончания школы и до переезда в "столицу".
Могила матери не была для меня оплотом памяти о ней. Тут отец также постарался. Красивая беседка, красивая ограда, вместо гранитной плиты — настоящий памятник. Плачущая мраморная девушка с длинными кудрями и в бесформенной одежде. Она сидела на плите, на подножие которой были высечены слова: "Помним, любим, скорбим", закрыв лицо руками. Я не была уверена, изобразил ли скульптур в этой мраморной женщине мою маму или просто скопировал с полотна Боттичелли покинутую(31*). Но так как отец и тут не удосужился упомянуть ее имени и фамилии от слова совсем, только годы жизни и смерти, вполне справедливо склонялась ко второй версии об идее памятника. В итоге место погребения матери выглядело скорее как произведение искусства. Честнее почтили ее память старый заросший пруд и засохшие покореженные ивы на заднем дворе нашего особняка. В них было больше ее духа, чем в земле, в которую закопали тело.
Из пространственных тяжелых размышлений и воспоминаний меня вывел рычащий звук автомобильного двигателя. Эхо на кладбище гуляло большое, так что звук мог доноситься как с десяти метров, так и с километра. Я поспешила навстречу. Интуиция подсказала, что решение я приняла правильное.
Въехать на территорию кладбища на автомобиле можно было только через дачные дома на другом берегу озера, в объезд. Прямых ответвлений от дороги, соединяющей "столицу" и коттеджный городок не было. Так что двигалась я сейчас в сторону озера.
Через некоторое время на пути буквально вырос из темноты дорогой внедорожник с открытым багажником. Мотор рычал, горели ближним светом, освещая несколько метров перед собой, фары. Номер автомобиля мне был незнаком. С мыслью о том, что следовало бы у Гоши попросить проверить владельца внедорожника, я запомнила три цифры и три буквы местного региона и обратила внимание на движение в темноте справа.
В метрах тридцати от внедорожника в темной одежде кто-то что-то делал. Со спины было не различимо — мужчина или женщина. Рост — невысокий, фигура — средняя, не худая или атлетическая, но и не грузная или плотная. Незнакомец был в капюшоне или какой-то шапке. Я бы поставила на мужскую толстовку. Наклонившись над двумя длинными плотными мусорными мешками, он что-то делал: то ли пытался открыть мешки и проверить их содержимое, то ли сдвинуть их в сторону, то ли что-то еще, не различимое с моего места.
В своих падениях я научилась последовательности. Любая деталь могла оказаться важной. Иногда суть будущего, которое открывала мне Сила, заключалась в мелочах. Поэтому и сейчас я не спешила приблизиться. На это, уверена, у меня еще будет время. А если не будет — значит видеть и знать это мне не положено. С годами становишься философом. Особенно когда будущее не касается близких тебе людей.
Под ногами незнакомца, рядом с двумя мешками копошились еще два свертка. Чуть меньшего размера. Что-то живое, явно связанное, но активно сопротивляющееся. Незнакомец не беспокоился на их счет. По его движениям, я поняла, что в своих силах он был уверен, в крепеже, держащим свертки, не сомневался.
Я обошла внедорожник кругом, заглядывая в окна в попытке найти что-нибудь примечательное. Если Гоша не сможет определить владельца автомобиля по номеру, мне придется полагаться на свое падение. В том, что незнакомец занимался чем-то противозаконным, я не сомневалась. Интуиция навязчиво шептала об этом. Да и что добропорядочному гражданину делать ночью на кладбище?!
Автомобиль был новым. Обшивка и салон выглядели так, будто их только что доставили покупателю после сборки. Обивка сидений — черная кожа. Никаких личных вещей: пустой салон, будто водитель еще не успел разжиться обыденными мелочами, и такой же пустой багажник. Почти пустой багажник. На дне я заметила две небольшие белые бумажные карточки со шнурками. Разглядеть написанное на них из-за отсутствия достаточного количества света было невозможно.
Разочарованная отсутствием каких-либо намеков на владельца внедорожника, я направилась к развернувшему активную деятельность незнакомцу.
Он что-то методично раскладывал перед собой. Чуть сбоку, со стороны багажника было хорошо видно как четко, вымерено и уверенно двигались его руки — будто он повторял все манипуляции уже не одну сотню раз. Два больших плотных черных мешка незнакомец разместил один за другим справа от себя, слева оставил копошащиеся свертки, выровняв, будто следуя какой-то схеме.
Ведающий? Обращение?!
Я встала за плечом незнакомца, наблюдая за его действиями, но все еще не имея возможности увидеть лицо.
Два копошащихся свертка оказались связанными холщовыми веревками дворовыми собаками. Одна — крупная, размером почти с овчарку, рыже-черная с подпаленными боками, перебитыми лапами и слезливым взглядом янтарно-карих глаз; вторая — чуть меньше, с песочно-черной шерстью и проплешинами на спине, одним слепым глазом и откушенным наполовину левым ухом. Пасти были перевязаны веревкой — своеобразным намордником из подручного материала, не давая возможности собакам залаять, привлечь к себе лишнее внимание или укусить. Лапы незнакомец стреножил, как у лошадей, только какими-то сложными узлами. Я таких ни разу не видела.
Собаки двигаться не могли. Только нервно возились, пытаясь избавиться от веревок и то умоляюще, то почти с яростью скулили, рычали, а потом снова скулили. Незнакомец не обращал на них внимания.
Разобравшись с понятным одному ему схемой расположения предметов, он руками в рабочих тканевых перчатках расчистил небольшое пространство перед собой, закатал рукав толстовки, потянулся и поднял с земли не замеченный мною ранее нож. Охотничий. В черном плотном кожухе, с костяной ручкой и поблескивающим даже в неярком свете лезвием.
Я замерла всего на мгновение, как завороженная всматриваясь в чистую идеальную сталь.
Наш убийца? Будущее показало мне человека, причастного к смертям мальчиков? Андрея?...
Я с силой остановила в голове приступ скоропалительных выводов и заставила повернуть голову, продолжить наблюдать за развитием событий.
Незнакомец снял перчатки. К моему удивлению под тканевыми хозяйственными были надеты еще одни — тонкие белые хирургические. Их незнакомец, или скорее незнакомка, судя по размеру запястья, обхвату руки, форме кисти и пальцев, оставила.
Женщина точным движением разрезала себе руку, ни секунды не колеблясь. Без лишней сентиментальности незнакомка провела лезвием, надавливая, вдоль артерии, оставляя кровоточащий след. Отложив нож, она обмазала указательный и средний пальцы неповрежденной руки кровью, и начертила на земле — на том расчищенном подготовленном заранее пространстве, слева направо прямую линию. Потом все повторила и сделала еще одну линию под ней. Потом еще. И еще. И еще. Всего пять.
Когда женщина над каждой линией нарисовала своей кровью сигиллы усилителей-проводников Силы, я все поняла. И грубо витиевато выругалась, представляя, что произойдет дальше.
Обойдя женщину кругом, я с досадой взглянула в ее серьезное лицо в капюшоне и, устроилась в трех метрах в стороне.
В наш выпускной в школе Зо напилась. Не думаю, что это было сделано от радости в связи с окончанием школы или от предвкушения начала взрослой жизни, скорее как протест в отношении всех одноклассников и учителей.
Родительский комитет организовал вечер в ресторане с живой музыкой, танцами и конкурсами. Даже позволил выпить по паре бокалов шампанского каждому. Однако мальчишкам оказалось этого мало. Контрабандой им удалось протащить в зал ресторана несколько ящиков с пивом. Намешав его с шампанским, в итоге к часу, когда начались конкурсы и танцы, большая половина класса уже была навеселе. Ребят шатало из стороны в сторону, будто в бурю на палубе корабля; девчонки, не переставая, хихикали без причины и от любого намека на шутку; родители, оставшиеся за нами следить за одним из дальних столов ресторана, с ужасом недоумевали от происходящего.
Тех, кто не пил, можно было пересчитать по пальцам: я, еще одна девчонка-заучка в очках с толстой оправой и парень-тихоня с длинными почти до середины спины волосами. Во время танцев и конкурсов мы втроем — единственные, кто остался за столом. Впрочем, мы также были единственными, кого впоследствии не рвало от алкогольного отравления и кому на утро не было стыдно за свое поведение и обличающие его фотографии.
Выпускной закончился трехминутным фейерверком на улице и предложением пойти гулять, встречать рассвет. Все еще опьяненные то ли пивом, то ли шампанским, то ли ощущением праздника одноклассники громогласно согласились. Где в этот момент были ответственные за их, или правильнее наше, поведение родители — не помнил и не знал никто. Просто в какой-то момент мы остались предоставленными самим себе. И началось настоящее буйство.
Где-то в середине ночи Зо под предлогом показать мне кое-что интересное, утащила в сторону от веселившихся ребят. Алкоголь сделал ей дурное одолжение: уничтожил даже намек на самоконтроль и осторожность, растворил в себе внутренние границы, оголив цинизм и научное любопытство.
Подруга рассказала, что несколько месяцев назад познакомилась с парнем — таким же, как мы, только старше. Он был ведающим. Практиковал с самого рождения под присмотром семьи. В отличие от нас с Зо, искавших информацию по крупицам самостоятельно после встречи с незнакомкой семь лет назад, парень принадлежал к старому роду ведающих и знал о Силе, потенциале и личных способностях столько, что смог бы собственноручно написать энциклопедию. Он и подсказал Зо одно очень специфическое обращение, которое подруга в ту ночь намеревалась мне продемонстрировать.
В семь лет, когда я рассказала Зо, что вижу будущее, подруга, чтобы не отставать, ответила, что тоже кое-что умеет. Кое-что более крутое, чем какое-то там "всего лишь предвидение". Зо, нагнав таинственности в голос, пафосно призналась, что по желанию может оживить мертвого.
Я поначалу не поверила, рассмеялась ей в лицо, обозвав глупой фантазеркой. Зо насмотрелась своих любимых мультиков и начиталась книжек про магию, волшебников и таинственную школу чародейств. Только там, ее умение якобы оживлять мертвых, могло оказаться правдой. А здесь... Здесь бы она давно уже оживила своего папу и мою маму, если бы умела!
Я не заметила, как довела своим словами Зо до слез. Подруга разрыдалась так, будто я ударила ее палкой или сломала руку. Опешив на несколько минут, я кинулась успокаивать Зо, приговаривая, что верю ей. Между рыданиями и всхлипами подруга рассказала, что может оживить кого угодно, но только на короткое время — мгновение или минуту, не больше. И дается ей это с большим трудом и огромной болью. Так, во время похорон папы, она, приблизившись к гробу для прощания, заставила его открыть глаза, но только на пять секунд. А потом Зо потеряла сознание и провела в беспамятстве следующие сутки. Подруга объяснила, что пробовала оживлять погибших бездомных собачек и кошек. В отличие от своего отца, с ними у нее получилось лучше — продержались вновь обретшие жизнь животные дольше — целых четыре-пять минут. Однако после этих экспериментов подруга на два дня свалилась с высокой температурой, болью в груди и бесконечной слабостью во всем теле.
Несколько раз после Зо показывала мне, как она оживляла мертвых: подносила руки к телу ладонями вниз, но не касаясь, закрывала глаза и искренне желала, чтобы он или она ожил. И ранее мертвый открывал глаза, начинал дышать, шевелиться, гавкать или мяукать. Зо никогда не проделывала это над человеком, кроме случайной истории с папой. Увидев личные способности подруги на практике, у меня не было шансов ни поверить ее словам.
В ночь школьного выпускного Зо снова показала мне свои личные способности — умение оживлять мертвых. Только на прежнюю детскую забаву и хвастовство это уже не было похоже.
В парке подруга поймала двух кошек, отломала от какого-то дерева ветку, превратив ее в палку, и, устроившись в одном из неприметных дальних от троп месте, для начала одну кошку безжалостно заколола. А второй — поочередно сломала лапы. Чтобы не сбежала.
Моему ужасу и омерзению не было предела. Я потребовала, чтобы Зо остановилась, прекратила пытать животных и закончила, даже не начав, все, что она намеревалась дальше сделать. Разодрав этой же палкой себе руку до крови, подруга мрачно заявила: "Поздно! Ты должна это увидеть!".
Зо положила мертвую кошку справа от себя, а мяукающую от боли и страха с поломанными лапами — слева. Степень моего ужаса выросла в геометрической прогрессии. Интуиция не предвещала ничего хорошего. Ровной твердой рукой, будто Зо не выпила сегодня черте сколько черти чего, она начертила на земле слева направо между животными своей кровью пять линий. Потом над каждой пальцем, обмазанным все в той же крови, подруга нарисовала знаки — сигиллы. Следующий этап схемы обращения остался в моей памяти кошмаром, и после пару лет мучил почти каждую ночь во сне. Я просыпалась от того, что якобы слышала писк и мяуканье той живой кошки. Зо ногтем нарисовала на телах животных еще несколько сигилл — других. Позже я узнала, что с помощью этих знаков она контролировала обращение, управляла и подчиняла оживляемого.
