Так бывает...

-Они как нашлись, старший вот и приезжает каждый год к братику. Хотя у них там одно Мертвое море чего стоит, но старшенький уперто приезжает сюда.

Сегодня небо нахмурилось, дождь все не начинался, в корпусе сидеть, смотреть очередную муру или про несчастную любовь, или про ментов — себе дороже.

Светка накинула ветровку, взяла зонт и пошла бродить по привычному уже маршруту. Ходила до изнеможения, устала, пошла на ближайшую лавочку, отдышаться — там сидел, опираясь сложенными руками на палочку, этот дедок из Израиля.

-Садитесь, милая девушка, посидите возле старика. Знаете, когда рядом молодость — сам невольно взбодряешься и хочется выглядеть ого-го каким. — Он хитренько улыбнулся. — Как зовут Вас, милая девушка??

-Света!

-Красивое имя, а Вы знаете, что по святцам Вы — Фотинья? Жуковский придумал это имя в своей балладе.

— Да что-то слышала.

-А я вот — Аарон Моисеевич! К брату приехал, Якову.

-Но народ говорит, что вы брат Федора Федоровича?

-Правильно, только при рождении он был Яков Моисеевич!

-Как это? — заинтересовалась Светка.

-Да жизнь, милая Светлана, иногда такой фортель закручивает... да... Если вы не спешите, и пожелаете выслушать старика, а мы к старости любим поговорить о былом, то...

-Не спешу, наоборот.

-Я из семьи, так называемых — местечковых евреев, белорусского Полесья, самый старший, а Яков -Феденька, он самый последний — последыш-поскребыш, всего нас было семеро, пять девочек и мы с братом. Меня призвали в сороковом на действительную, в восемнадцать лет, родители изо всех сил старались дать нам образование — я и старшие девочки учились в Мозыре, есть такой город в Гомельской области. Меня после окончания десятилетки — призвали, а братику тогда только два и исполнилось, да... — Он замолчал, посидели так, потом Аарон встрепенулся.

— Простите, далеко ушел мыслями... Как вы знаете, через год — война, и все такое прочее, что связано с евреями. Конечно, мои родители не успели никуда уйти, понадеялись, что как-то да обойдется, жили-то в селе, не в городе. Не обошлось. Сгоняли их в гетто, шли по жаре, Яков-малец простудился, родители несли его на руках... он, скажем, почти умер. Вот и оставили его в деревушке, через которую они брели. Мать видела женщину, которая с жалостью смотрела на всех измученных людей, потом увидела больного малыша, как-то дернулась, пошла рядом по обочине и негромко, как бы себе сказала:

-Оставляй сыночка, я в травах разбираюсь — постараюсь вылечить и спасти его, знаете ведь, куда вас гонят, а он светленький, сыном будет, дочку вот у меня шальной пулею убило.

Родители переглянулись, мама заплакала, а отец сказал:

-Согласны, хоть сыновья, может, останутся живы! Кто ты, добрая женщина??

-Анна я, Сокович.

Анна шустро заговорила с краснорожим полицаем, он поколебался, пристально посмотрел на ребенка, поговорил с другим, неспешно подошедшим к нему, второй, сплюнув, сказал.

-Все одно — сдохнет, видишь же, доходит, хай!

Анна бегом потрусила в какой-то дом, выскочила, опять бегом догнала их, всунула какой-то сверток в руки, они ей что-то буркнули, потом, выхватив у матери братика, небрежно швырнули его на траву.

Мать забилась, закричала, рванулась к Якову, отец же едва удержал её.

Вот так и оставили братика, не зная, что и как.

Одна сестричка, Мириам, Миричка — девяти лет, чудом уцелела при расстреле, она это все и рассказала. Они, сволочи, едва присыпали их землей, её придавила какая-то женщина, ребенок был без сознания, вот и посчитали за мертвую. Миричку подобрали добрые люди, она, как и братик, уродилась в отца -светленькой.

Нашел я её после демобилизации, аж в пятидесятом году, уже взрослой девушкой. Как мы искали эту Анну Сокович... вся беда в том, что сестричка не запомнила название деревни, я объехал весь Мозырьский район, искали по всей Беларуси... нет нигде Якова Моисеевича Соковича, да... Так вот и жили, ездили на место... где родители с сетричками...

Потом вот в Израиль перебрались, наши родственники, уцелевшие в той бойне, нас перетащили. У меня уже дети-внуки повыросли, а душа все плакала по братику. А младший из внуков, тоже Яков, зная эту мою неисполнимую боль-мечту, долго и кропотливо искал, сейчас это легче сделать, в век интернета. Куда-то писал, кого-то подключал — он мне не говорил, не расстраивать чтобы. Я же у них живая легенда — всю войну прошел и жив остался. У родственников, Цвибелей нашлась старая фотография отца-совсем молодого, вот по этому фото и нашли... — Аарон Моисеевич полез в карман, достал большой платок и трубно высморкался.

-Простите, милая Света, не сдержался, стар стал, слаб на слезы. Они же, хитрецы, боялись за меня, за мое сердце, под восемьдесят уже было... да. Ну и схитрили — привезли меня в Россию, поездка на родину, Москву обновленную посмотреть и сюда на недельку:

-Дед, места сказочные, давай сосновым воздухом подышим.

-Братика уже предупредили, он ждал... А я-то и не сном не духом... Приехали, меня к главврачу, я ещё удивлся, вроде дежурный врач принимает, а когда увидел его... он же чистый папа, как говорится — один в один. Это же не просто счастье — это мечта всей жизни моей исполнилась, вот уже пять лет никак поверить не могу что мой — елед, ах, братик младший, простите, вот он, живой!

-Выходила его та женщина, выправила документы на имя Федора Федоровича, переехала после войны с ним к родственникам в Подмосковье. Муж погиб, а она всю душу в сына вложила, вырос, выучился на врача. Знал, что спасенный, тоже пытался искать, но фамилию нашу не запомнила мама его. Вот и через шестьдесят лет только и увиделись. Миричка наша один раз только и была здесь, плачет постоянно, глядя на него — а я вот, как видите — бодрячком, каждый год к братику приезжаю, он к нам зимой -тоже. Вот что я Вам скажу, Светлана... простите старика, но вижу я, плохо у Вас на душе! А Вы все равно верьте — улыбнется ещё вам судьба во все тридцать два зуба.

А Светка, стервоза по жизни, неожиданно для себя, всхлипывая и утирая нос, как в детстве рукавом, рассказала этому дедуле всё. Как-то так вышло, что ничего не приукрашивая, она вываливала абсолютно незнакомому старичку про себя.

Он не перебивал, слушал молча, а когда Светка, выдохшись, замолчала, с откровенной жалостью в глазах протянув руку, погладил её по плечу:

-Ох, сколько ты накрутила, девочка, но рано или поздно к нам приходит осознание своей неправоты! Не ко всем, правда, а у тебя вот так случилось. Ты — девочка сильная, не раскисай, не будешь ныть и уделять большого внимания своей болячке — поживешь столько, сколько тебе отпущено, а зациклишься на ней — будет худо. Я не в праве тебя осуждать, но позволь один совет... один только дать — с сыном сумей встретиться, не сразу, как сможешь, хоть перед уходом, я откуда-то знаю, что его прощение тебе очень нужно!

Светка нашла в себе мужество наконец-то признать:

-Аарон Моисеевич, а ведь не случись этой вот заразы, я бы так никогда и не задумалась об этом. А простить? Ох, не думаю, что он сможет... да и как меня прощать? Матерью-то я и не была, вашего братика чужая женщина спасла. Читала же я раньше, что было за укрывательство евреев. Та Анна знала, что будет, и все равно ребенка спасала и жила для него, а я... Нет, видела я Ваню один раз, как он на меня смотрел... — она передернулась, — да и честно, боюсь я его. И сказать мне нечего. Доведись такое до меня, даже слушать бы не стала свою вот такую, как бы мать... Аарон Моисеевич, можно я с Вами буду гулять, сколько Вы ещё здесь будете?

-Дней десять, конечно, Светочка, буду рад!!

ГЛАВА 13. Люда привыкла, что Антонов всегда рядом, что дети, едва завидев его, наперегонки бегут к нему, а он расцветает. Но вот грызла её подленькая мыслишка:

-А вдруг все это закончится, и будет сплошное разочарование??

Антонов же терпеливо и методично разрушал её бастионы и баррикады, ни у кого не оставалось сомнений, что 'осажденная крепость вот-вот падет'

В конце июня Стасовы — дед Паша баба Марина, Егорка и Тася поехали в Туапсе, к своей прабабушке Клаве.

Люда с Антоновым, проводив своих дорогих, оба как-то враз приуныли, пусто стало без хитреньких мордашек.

-Люсенька, не печалься, через две недели будешь с ними, это мне к концу лета только предстоит их увидеть. А завтра молодые наши приедут, Иван Вячеславович там очень рад!

-Юра, Ванька у нас особенный мальчишка, я наверное больше него рада, что у них теперь полная семья. Ему так тепло стало со второй бабулей, а теперь ещё и мам Люба добавилась. У них со Славой пока нет крышесносной любви, большая симпатия, но верю, через некоторое время души друг в друге не будут чаять. Знаешь, Слава Дериземля... я ведь его помню совсем юным — обычный — хамоватый, нагловатый... и когда мы с ним в автобусе случайно встретились, я его не узнала. Лет пять-семь прошло, а человек абсолютно другим стал.

-Я в своей жизни только двух таких отцов встречала. Один — дядь Витя, отец девчонки знакомой-Наташки, она на два года младше нас, лет десять ей было, когда их мать, молодая совсем, умерла, тридцать шесть вроде. А дядь Витя растил ребят один, обоих выучил, оба с высшим образованием, отца боготворят, он так и не женился, и не приводил чужих теток. И второй — это Слава, обычно отцы в таких ситуациях исчезают с горизонта, но тут получилось наоборот — жутко представить, что вот такого славного, всеми нами обожаемого Ваньку... и бросили бы бабушка и папка. Я его увидела два года назад первый раз, он такой ершистый, ехидненький, но посмотри, как малыши и собаки его любят?

-Ной, он мужик крепкий, а когда Ваньку щенок, его любимая Рэйка выбрала, и он стоял, уткнувшись лицом в её шерстку, Ной слезы еле удержал. И точно знаю, что Ванька, вот увидишь, будет очень хорошим старшим братом.

-Да знаю я, знаю, сам обоих — Славу и Ваню очень уважаю. Люсенька, а когда же ты мне скажешь "Да!"

-Но, Юра, у меня же двое детей.

-Не у тебя — у нас, неужели ты думаешь, что я показухой занимаюсь? Да я же без них себя уже не представляю! Прости, родная, надо не так замуж звать, я давно уже вам троим свою душу и сердце отдал, Люсенька, давай поженимся! Я мужик жесткий, но одно твердо знаю — я вас никому не отдам и не мечтай!!

Он притормозил у обочины, залез в барсетку, что-то взял, вышел из машины, открыл дверцу с Людиной стороны, встал на колени и, протянув ей небольшую коробочку, как-то сдавленно сказал:

-Люсенька, выходи за меня замуж, я вас очень люблю!!

-Юра, — растерялась Люда, — встань, пожалуйста, ведь тут пыль и грязь.

-Не встану. Пока не услышу самое нужное слово! — помотал головой Антонов.

-Юрка!! — Люда сердито потянула его за руку. — Встань сейчас же!

Он опять отрицательно помотал головой. Люда вылезла из машины и наклонилась над ним:

-Встань, сумасшедший!! Выйду, выйду за тебя замуж, шантажист!

Антонова как пружиной подбросило, мгновенно вскочив, поднял её на руки и закружил.

Проезжающие мимо машины сигналили, а он заливисто смеялся:

-Дожил, дождался!

-Юра, поставь меня, голова кружится! — схитрила Люда.

-Люсенька!! — он поставил её на землю, но не отпустил, а осторожно взяв её лицо в ладони, бережно -бережно начал целовать. Потом, вздохнув при очередном бибиканье проезжающего большегруза, нехотя отпустил:

-Поехали скорей к Лебедям, похвалимся!

В машине Люда открыла коробочку и охнула:

-Но это же дорого? Юрка, ты с ума сошел!!

-Сошел, давно, и навсегда!! — подтвердил он. — Люсенька, не сердись, что я вот так по-дурацки предложение сделал, терпения не хватило!!

Люда разулыбалась.

-Наверное я первая, кому на обочине дороги, стоя в пыли на коленях, предложили замуж выйти! -Юра, — млея от его внимания и губ, шепнула Люда, — Юра, мы, наверное, не то,что до Лебедей — до города не доедем??

-А? — очнулся Антонов. — О! — вздохнул. — Поехали!

И всю дорогу косил глаза в сторону своей Люсеньки.

Конечно же, Лёнька сразу все просёк:

-Наконец-то! Люда, дай-ка я тебя чмокну, пока ещё этот ревнивец не муж!! Ох, не удивлюсь, если этот мужик на тебя паранджу оденет! Это ж дракон огнедышащий!

А дракон, счастливо улыбаясь, ответил с интонациями почтальона Печкина:

-Я почему раньше вредный был? Это у меня волсипеда не было!

-Поздравляю, ребята!! Люда, он у нас хороший! — прибежала Танюха. — Юрка!! Как мы за тебя рады!!Ребята — вы такая славная пара!! Ух ты!! — Она увидела колечко. — Юрка, я тебя обожаю! — А потом удивленно спросила:

-А что это у тебя джинсы на коленях грязные?

-А это я предложение делал! — заулыбался он, а Люда, притворно ворча, рассказала, как он умудрился сделать предложение.

-Оригинал, уважаю! — засмеялся Лёнька. — Это дело надо отметить, по чуть-чуть. Потом на такси уедете.

-Лёня, давайте завтра, а? Как раз вся компания собирается, сегодня надо кучу дел переделать, подготовить все, собрать. Завтра с утра к Старостиным в деревню, украсить все как надо!

Юрка как-то незаметно показал Леньке кулак:

-Ладно, но завтра у нас двойной праздник будет?

-Как бы не тройной. Гошке свидетельница сильно понравилась, похоже, не будет долго раздумывать, тем более — таможня Ванькина дала добро!

-Серьезная таможня, — уважительно протянул Ленька, — уважаю!!

У Стасовых в дальнем углу сада сосредоточенный Ной занимался мясом для шашлыков, суетилась на кухне мам Тома, а Рэй, опечаленный и грустный, лежал в тени под яблоней.

Поднял голову, увидел только Люду с Юрой без его любимых,совсем по-человечески вздохнул и опустил голову на лапы.

-Рэюшка, миленький, не грусти, мы с тобой через две недели поедем к малышам, не грусти, собакин!! -Люда поцеловала его в нос.

Пес опять вздохнул, как бы намекая, что две недели без ребятишек — для него почти год.

-Вот, посмотрите на этого страдальца!! Я ему раз сто сказал — скоро поедем к ним, ведь ещё даже одного дня не прошло, а он вон даже свои обожаемые кости не грызет! — заворчал Ной.

-Рэюшка, ты чего, надо обязательно поесть, а то приедешь к детям и Егорку поднять не сможешь!

Рэй внимательно посмотрел на Люду, она обняла его и зашептала в ухо:

-Мальчик, я тебя очень сильно люблю, не грусти, лучше порадуйся за нас — у малышей теперь будет папа Юра! А завтра Ваня приедет, не грусти!

Собакин лизнул её в щеку, встал, подошел к Антонову, лизнул его руку и пошел к Ною.

-Я удивляюсь на тебя — ты мой пес или все-таки Егоркин? — с обидой спросил Ной. — Совсем меня не любишь?

Пес встал на задние лапы, положил передние ему на грудь, успокаивающе как-то потерся башкой, типа утешая.

-Во, давно бы так! А то вздыхает он, иди — вон, тебя какая косточка ждет! Не грусти, псина моя, необыкновенная!

-Люд, а что это с Томой? — удивился Ной.

А Тома обнимала и расцеловывала смеющегося Антонова.

-Да, дядь Ной, я... вот, — Люда протянула руку с колечком.

-Ох, ты!

Ной бросил и мясо и ножик, быстро ополоснул руки, вытер их и тоже начал обнимать Юру.

-Молодец! Уважаю! Давно ждал! Наша девочка — самая лучшая.