Эта перемена — мальчик-мужчина произошла незаметно для всех и в первую очередь для него самого. Просто — к репутации знатного господина с изысканными манерами, удачливого охотника и искусного воина прибавилась репутация героя-любовника. А самому Тиндомэ это было безразлично. Развлечения с дамами стояли у него где-то между охотой и балами у наместника колоний : есть — слава Валар. Нет — вдвойне слава, можно спокойно заниматься своими делами.
А дел хватало. Колонии были куда более открыты миру, нежели остров. То попадались странные книги, то необычные пленные. Он их допрашивал, заставлял учить себя новым языкам, требовал, чтобы они рассказывали ему все о своем быте — но каждый разговор неуклонно скатывался к одному: используют ли они магию, если да, то какую. Каждый обрывок сведений был поводом к новому поиску, новому опыту.
Его умение росло. Уже многие магические приемы ему были доступны. Ежедневно он овладевал новыми умениями. Единственной трудностью было то, что слишком многое из книг оказывалось сказками, полной ерундой. Но — он справлялся и с этим. Постепенно ему открывалась природа многих вещей и умений. Росла его сила — теперь он уже имел определенную власть над предметами и стихиями, постепенно подходил к знаниям, что сулили власть над людьми. Ежедневный усердный труд вознаграждался сторицей.
Он умудрился слегка подпортить себе репутацию и в колониях, где общая атмосфера была весьма демократичной. Но здесь ему это не мешало, скорее, придавало некий романтический ореол его персоне. Так что — ему не мешали, его не чуждались. А к пересудам за спиной он привык — они его даже развлекали. Так прошло пятнадцать лет. Время для Высших Нуменорцев шло куда медленнее, чем для прочих смертных. Но ни один миг этого времени не был потрачен принцем даром. Менялись женщины, менялись собеседники — не менялось одно: его упорство и жажда знания.
Магия была силой, единственной, по его мнению, настоящей силой в этом мире. Он никогда не мечтал о власти — но приобрести подобное могущество было единственно достойной его целью. Целью едва достижимой, а оттого еще более почетной и благородной. Использовать же с таким трудом постигаемую магию для каких-то своих целей казалось ему мелким и презренным. Это было Искусством.
Он умел многое, хотел уметь еще больше — но не мог ясно сказать, зачем. Знание ради знания, не более того. Он не видел очевидного — что не используемое для чего-то умение теряет свой смысл, как умирает меч, бережно хранимый, но не предполагаемый для боя. И все же, понимание этого должно было его настигнуть — рано или поздно, но неизбежно.
И настал такой день, когда, оторвавшись от книги, он понял, что все его "знание" не более, чем смесь детских фокусов и наивных заблуждений. Горечь поражения — вот что он узнал в тот день. Принц не ударился в тоску и не бросил прежних занятий. Просто — часто стал уезжать куда-то в восточные степи, бесцельно разъезжая там и думая обо всем подряд, что ни приходило в голову. Иногда он оставался ночевать в степи — ему нравилось сидеть у костра в кромешной тьме, вдыхать горький дым горящих ковылей, смотреть на звезды. Он мог назвать каждую из них по эльфийскому и человеческому имени — но от этого они не делались ближе и доступнее.
Он стал задумываться о смерти. Никто до сих пор не мог объяснить ему, что же на самом деле обозначает "уход в Эа". Какое оно — Эа? Что ждет там людей? И все больше и больше ему казалось страшным и неприятным то, что ожидало его в конце пути. Не думать об этом он не мог — а то, что приходило в голову, пугало. А звезды казались вечным напоминанием о том, что ему предстоит когда-нибудь уйти куда-то туда.
Такими ночами грустные мысли одолевали его. Много странных вещей творилось вокруг него — политика отца, словно одержимого мыслью вывести из Средиземья все, что не вросло в землю крепче скал, странные истории, рассказываемые о том, что отец получил скипетр не вполне законным путем, принудив деда отказаться от него раньше времени. Вечные разговоры, что в колониях, что дома о несправедливости столь короткого срока людской жизни. Всегда, с чего бы не начинался разговор, он заканчивался обсуждением ужасов смерти, расставания с "этой прекрасной жизнью" и завистью к эльфам.
Тиндомэ не хотел умирать. Но эти вечные бредни о вечной жизни, нападки на Валар и Элдар, рожденные неприкрытой завистью, казались ему отвратительными и недостойными славных потомков Трех племен. Раздражало то, что так же вели себя и отец, и старший брат. И все же — только подумать о неизбежной смерти было мучительно страшно.
В одну из таких ночей к его костру подъехал незнакомец и вежливо попросил разрешения присоединиться. Тиндомэ принял это даже с некоторой долей радости — ему было грустно и одиноко. Тот спешился, в неверном свете костра принц разглядел огромного черного жеребца, явно благородной крови — все стати были близки к совершенству. Незнакомец сел напротив, поплотнее запахнул тяжелый черный плащ и молча уставился в огонь. Если подобная манера вести себя и была не вполне вежливой — то Тиндомэ она была по душе больше чем светская учтивость.
Незнакомец протянул к огню руки в облегающих черных перчатках, и, не снимая их, стал греть руки. Внешность его в отблесках пламени показалась Тиндомэ странной и непривычной, не нуменорской — смуглая кожа, темно-рыжие волосы, чуть раскосые кошачьи глаза, кажущиеся в полумраке бездонно-черными, и в них багровые блики огня. На редкость красивое и благородное лицо. Тиндомэ он сразу же понравился — своей редкой и мужественной красотой, молчаливостью, еще чем-то неуловимым, что было вокруг него: словно некое сияние. А, может, это просто так отсвечивает костер.
Прошло, наверное, не менее пары часов — а они так и сидели, молча глядя в огонь. Костер, в который никто не подбрасывал дров, почти погас. Тиндомэ уже потянулся за припасенным хворостом, но незнакомец сделал простой останавливающий жест, потом так же молча взмахнул рукой от себя к костру. На миг его скрыла стена взметнувшегося пламени, когда оно опало, открыв недвижимую фигуру все так же сидевшую напротив, Тиндомэ понял, что перед ним достаточно умелый чародей. По крайней мере, намного более могучий, чем он — то, для чего незнакомцу хватило лишь достаточно небрежного жеста, потребовало бы от принца долгих и мучительных усилий: крайнего сосредоточения, подгонки заклинания под ситуацию и многого подобного.
Это было именно то, чего он искал: кто-то, кто поможет ему преодолеть очередной предел, перейти от детских забав, как теперь он называл свои умения, к истинному знанию магии. Но Тиндомэ не спешил. Он был терпелив, он умел выжидать. Он не показал удивления, и только через некоторое время спросил:
— Каким заклинанием ты пользуешься?
— Cамым простым.
И произнес несколько фраз, которых принц даже никогда не слышал. Именно в этот момент Тиндомэ узнал, что такое зависть. Они заговорили о магии. Незнакомец выказал явное удивление тому, что нуменорец, да еще знатного рода, так хорошо в этом разбирается. Это было лестно. Но — он все равно чувствовал себя бестолковым мальчишкой рядом с мудрым ученым. Это чувство было оскорбительно. Тиндомэ все же смог заставить себя успокоиться и задал несколько вопросов относительно заклинания, которым был зажжен костер. Но — ответ был уклончивым, дескать — не время и не место. Тиндомэ задумался, потом предложил тому приехать к нему в гости. Отказ был достаточно резким, принца удивило то, как исказилось лицо чародея.
— Ну уж нет — мне туда дороги нет!
— Кто же посмеет остановить гостя нуменорского принца?
Незнакомец помедлил, пристально глядя на него своими странно темными глазами.
— А, так ты и есть тот самый Черный Принц?
— Впервые слышу, чтобы меня так звали. Но — видимо, речь идет все-таки обо мне. Так что — приглашение остается в силе.
— Нет, прости уж. Давай лучше встретимся снова здесь.
— Когда?
— В третий день новолуния.
— Хорошо.
— Удачи!
— Удачи и тебе...
Только через некоторое время Тиндомэ понял, что во-первых, не знает, с кем встретился, а, во-вторых, что назначенный день будет ровно через четыре недели. А он уже чувствовал нетерпение.
Впрочем, оказалось, что он смог разобраться с необыкновенно сложным заклинанием и без помощи того. Это заняло немало времени — но ведь он добился этого сам! И только спустя еще неделю он понял, что ничего не добился сам, просто подсказка была запрятана глубоко внутрь заклинания, так что потребовалось усилие, доступное не каждому, чтобы ее увидеть. Он восхитился мудрости и деликатности незнакомца.
Эти редкие встречи были нужны ему, как воздух. Он узнавал многое — но видел, что может узнать куда больше. Собеседник не спешил делиться с ним всем, что знал. Он выдавал знания понемногу, порциями, слишком скудными для принца. Все эти знания были куда как более мощным оружием, нежели мечи и луки, и, как думал Тиндомэ, именно в этом причина осторожности того, кто называл себя Антаро.
Он четко понимал, что эти знания идут из Тьмы. Но это уже казалось ему неважным — нуменорцы помнили о деяниях предков и гордились ими, но не считали себя обязанными следовать их путем. Это было Знание, и именно это было важно, а не его цвет. Он верил Антаро больше, чем эльфам и посланцам Валар. А говорил тот странное, но не настолько странное, чтобы нельзя было принять это после некоторого раздумья. Или — не настолько неприятное, чтобы отказаться слушать его вообще.
"Темные не таковы, как их представляют эльфы. Они не были чудовищами. Они были просто людьми, желавшими жить по-другому. Знали очень многое — их именно из-за этого и пожелали уничтожить. Мелькор — не воплощение Зла. Он тот, кому сам Творец Эру назначил такой путь. Путь Тьмы не хуже Пути Света. Война Гнева — чудовищное преступление. То, что сделали с Мелькором собратья— еще более чудовищно. Знание, которое было в Цитадели, во сто крат сильнее всех эльфийских игрушек."
Не скоро он понял, что попался на крючок. К тому времени он знал очень многое. Ровно столько, чтобы понимать, как мало на самом деле он знает и умеет. А знания были — только у одного. У Антаро. И он цедил их по капле, словно боялся сказать лишнее слово. Боялся — или не хотел? Тиндомэ уже давно испытывал к этому странному человеку доверие и уважение. Тот был мудр, Тиндомэ это видел. Силен и умен, рассудителен. Умел провидеть и предсказывать многое. Просто — был Силой.
Но какое-то сомнение все же оставалось. Кто он такой — один ли из Темных Майар, или еще кто-нибудь? Зачем вообще возится с ним? Это не уменьшало уважения к Антаро, перераставшего уже в нечто большее, но причиняло беспокойство. Он верил чародею, верил каждому его слову: каждое слово подкреплялось делом, каждое обещание неукоснительно выполнялось. Странным был Антаро, временами совсем непонятным — иногда срывался не то на крик, не то на рык, когда речь заходила о Первой Эпохе, а иногда мог часами рассказывать о прошлом. Иногда настроение его менялось с десяток раз за полчаса — от искренней радости до откровенной злобы; но Тиндомэ видел, что не он тому причиной, и старался не обращать внимания.
Ночи в доме Тиндомэ были заполнены колдовством и беседами. Антаро был интересным и приятным собеседником — он умел рассказывать, объяснять. Красивый, отлично поставленный голос ходил эхом в пустом доме. Принцу нравилось в нем все — от внешности до манеры одеваться, от упрямой потребности исполнить сказанное, даже если дело касалось пустяка, до некоей странной тоски, что была видна в нем. Глаза — при свечах зеленые, как налет на бронзе, с золотистыми искрами; в темноте — чернее ночного неба. Как можно было ему не верить — разве можно не верить тому, чей облик так мудр и прекрасен?
И он верил — верил во все. Все, что говорил Антаро, было не просто интересным — оно подтверждалось фактами и размышлениями принца. Однажды он поймал себя на том, что стыдится при Антаро называть себя принцем — разве не позор быть потомком того рода, родоначальники которого шли под знаменами Валар на штурм Цитадели Ангабандо, Железной Твердыни ? Ангабандо, чьи башни взметнулись до самого неба острыми каменными шпилями, чье сердце было — живой камень. Чей гарнизон, вышедший под стены был не более двух тысяч воинов, знавших, что пощады не будет, и не ждавших ее.
И еще одно имя, то, что даже Антаро старался произносить реже, а всегда при этом боль звучала в его голосе. Мелькор... Загадочная фигура, овеянная ореолом странной скорби и горести, так, по крайней мере казалось по словам Антаро. Сила и воля, несломленная гордость. Темный Вала, шедший по пути, назначенному ему Создателем, и прошедший этот путь до конца, невзирая ни на что...
Во все это Тиндомэ верил — ведь странный друг его ни разу не дал ни малейшего повода заподозрить себя в склонности ко лжи. Напротив — был как-то болезненно честен в самых мелочах. Если уж он говорил, что приедет в такой-то день — можно было быть уверенным, что даже падение небесного свода не остановит его, и посреди бушующего пламени и бурлящих вод в назначенный час будет стоять Антаро, ожидая его. Если уж он говорил, что сделает что-нибудь — то делал.
И все же пришел тот вечер, когда Тиндомэ, помолчав, задал один нелегкий вопрос:
— Как твое настоящее имя?
Ответ был неожиданен и страшен:
— Артано. Или, как звали меня эльфы, Гортаур Жестокий. Или Саурон. Как тебе больше всего по вкусу, Черный Принц?
Тиндомэ опустил глаза в пол, помолчал и сказал приглушенным голосом:
— Уходи, Майа Артано. Я не стану тебе врагом — но и другом быть не могу.
— Опомнись, Тиндомэ! Что ты говоришь?
Впервые он видел Антаро-Артано таким растерянным. Но — как изменить свое нелегкое решение? Ведь пред ним тот, кто по праву получил прозвание Жестокий. Тот, кого проклинает все Средиземье — убийца Келебримбора, предатель, обманщик, первый враг Нуменора... Финрод и многие другие его жертвы — как простить это?
— Уходи...
— Я уйду. Но — ты волен позвать меня назад. Я прощу тогда тебе этот вечер..
Хлопнула дверь, раздался неторопливый стук копыт. Затих вдали — и показалось, что-то оборвалось в сердце. Навек, навек...
Он не швырнул в дверь вазой, хотя занес уже руку, чтобы это сделать. Не заплакал, хотя слезы — наверное, впервые в жизни — были уже близко. Просто — прижался горящей щекой к холодному стеклу окна. Оно обожгло ему кожу своим холодом. Боль — еще неведомое доселе ему чувство, рвала его на части. "Я справлюсь. Я выучусь всему сам. Я — обойдусь без него!"
Он пытался. Он так старался все делать сам — но ничего не получалось. Знание было неполным, ненастоящим. Он не мог сплести ни одного заклинания, самого простого и понятного. Тиндомэ казалось — без Артано он лишь колдун-недоучка, не намного умнее деревенского ведуна. И — как забыть, оторвать от себя память об этих беседах, о той любви и преданности, которую внушал Артано? Его горькие и странные рассказы... Его понятные и красивые объяснения...
"Он враг, убийца!" — твердил себе принц. — "Ему нельзя верить, все его слова — ложь. Все, кто доверился ему, поплатились жизнью." Но — как заставить себя верить? Прекрасный мудрый волшебник — разве это только маска? Но зачем — неужели чтобы убедить в чем-нибудь его, отродье проклятого рода. Нет, конечно же, нет — он прав. Тысячу раз прав. А я..."
