А старейшина остановился возле него, высокий и крепкий, ещё совсем не выглядит стариком. Такой не пропустит, как он... Очень огорчён Режущий Бивень. Но старейшина, кажется, понял его и молчит. О своём думает. Надо ответить старейшине, неуважительно так молчать, но Режущий Бивень полностью растерялся, даже не встал навстречу — и совсем не знает, что говорить.
Старейшина вдруг кладёт левую руку ему на плечо, легонько похлопывает. Почему левую? — думает Режущий Бивень и едва слышит слова.
— Молодость, молодость. Буря страстей... — старейшина говорит своим обычным голосом или... Режущий Бивень едва не трясётся — или шаман рассказал-таки про запрет, ведь Режущий Бивень признался шаману, что спал с женой — не потому ли старейшина его выследил... что теперь будет?.. он виноват!..
Старейшина усмехается:
— Режущий Бивень учит липу трястись? Ещё рано трястись её листьям. Режущий Бивень торопится.
И опять как-то надо ответить, это же, должно быть, намёк, как-то надо сказать, что-то, по-достойному, но не может сказать Режущий Бивень, ничего не может сказать. Выдал его шаман. Теперь он попался. Попался!
Старейшина усаживается рядом. Долгий, значит, будет разговор. Но раз уселся, может, ещё есть надежда, может, не строго накажут, не станут позорить перед всем стойбищем. Хотя, в чём тут позор? В чём?!
Старейшина вроде бы хочет подняться, сделал движение, Режущий Бивень уловил и чуть не вздрогнул (неужели уйдёт?) — нет, поторопился обрадоваться. Старейшина просто устраивается поудобнее. Всё-таки долгий разговор... от вопросов своих не отступится. Уже ясно Режущему Бивню. Сразу было ясно.
— Может быть, рассказать молодому охотнику предание?
— Какое предание, Бурый Лис? — Режущий Бивень, наконец, отзывается. Предание он готов слушать. Только бы не говорить. Не отвечать.
Но старейшина как раз хочет другого:
— Пускай Режущий Бивень подскажет, о чём его грусть. И тогда Бурый Лис расскажет предание.
"Что подсказывать?" — хочет спросить Режущий Бивень, но вместо этого вдруг проговаривается, помимо воли:
— Разве всегда были оргии?!
Бурый Лис будто бы улыбается. Глаза совсем молодые, — замечает Режущий Бивень, — даже искорки светятся. А седые волосы, седая борода — это как маска, как знак старейшины. Не будет этот наказывать. Поймёт.
— Всегда были оргии, Режущий Бивень. Потому что люди живут по-другому, чем львы или медведи. Львы дерутся из-за своих женщин и медведи дерутся, а людям нельзя. Потому и нужны оргии. Чтобы выпустить силу, которая заставляет драться львов и медведей.
Бурый Лис замолчал. Режущий Бивень тоже молчит. Это он уже слышал. И не верит. Почему нельзя переменить обычай? Почему?.. Бурый Лис глядит пристально, прямо в глаза; Режущий Бивень не может выдержать этого взгляда и уворачивается. Не сказать ему вслух про перемены, не вымолвить этого слова. Да и кто послушает его?..
— Так Режущий Бивень хочет перемен? — Режущий Бивень вздрагивает от вопроса, старейшина разгадал его мысли, не зря так пристально смотрел в глаза. Разгадал! И теперь ничего не остаётся, как только признаться:
— Да, хочет.
Старейшина усмехается в бороду:
— Вся молодёжь хочет. Вся молодёжь такова. У людей, у зверей — все молодые хотят перемен. Потому что тело крепчает раньше, чем дух. И торопится стать вождём. Только тщетно торопится.
Режущий Бивень недоверчиво покачивает головой и еле заметно поводит плечами. Для себя еле заметно, но не для старейшины, не для Бурого Лиса. Этот зоркий, всамделишный лис. Зоркий и хитрый. Прищурился, прячет усмешку в уголках глаз. Режущий Бивень раздражается и уже откровенно, сознательно, качает головой.
— Не верит Режущий Бивень. Плоть Режущего Бивня не верит, — улыбается старейшина. — Тогда настала пора рассказать обещанное предание.
Старейшина устраивается поудобнее, приподнимается, проверяет под собой, нет ли там каких палочек или, может быть, муравьёв, — но ничего там нет, и старейшина с довольным видом кивает головой. Режущий Бивень просто глядит перед собой, просто глядит, но он весь в броне, весь подобрался, потому что он знает, потому что... — ну что такое может поведать старейшина, что тот может сказать, сопоставимое с Чёрной Ивой? Ничего тот не может сказать. Ничего!
— Да, — начинает старейшина. Короткое "да", будто бы сам соглашается с Режущим Бивнем — и тому вдруг полегчало, смог выдохнуть: да, знак; да, сам соглашается. Нет сопоставимого. Нет!
— Режущий Бивень знает про мамонтов. Мирный зверь, тихий. Если не трогать его, никому не вредит.
Режущий Бивень щупает языком пустоту во рту. "Тихий мамонт" туда приложился — и нет двух зубов... Но старейшина, кажется, говорит не о том.
— Разве мамонт трогает единорогов? Или быков? Никого ведь не трогает, если кто сам не лезет.
— Так, Бурый Лис. Правильно. Если не лезут с копьём или с камнем — не трогает.
— Но однажды случилось несчастье. Режущий Бивень знает, старые мамонты ходят отдельно от стада. Но когда мамонтица готова зачать, все эти мамонты быстро сходятся к ней и жестоко дерутся.
"Ну да, — думает Режущий Бивень. — Хочет сказать, что нет оргий у мамонтов, вот и дерутся между собой. Только мамонты ведь не люди. Другие они. Другие".
Однако Бурый Лис рассказывает не о том. О несчастье. И Режущий Бивень снова вслушивается.
— Случилось несчастье. И все старые мамонты, сошедшиеся в битве, погибли. Осталась в степи одна молодёжь.
"Ну и что? — хочет возразить Режущий Бивень. — И молодой мамонт прекрасно проживёт. Даже больше высокой травы ему будет. Кто тронет его? Кто посмеет?"
— Молодые мамонты тоже сильны. И никто их не тронет, никто не посмеет, кроме, конечно, людей, с позволения духов; но люди не трогали этих мамонтов. Сами мамонты стали трогать других.
— Как, Бурый Лис? Кого "других"? Кого стали трогать мамонты? Людей? — Режущий Бивень никак не поймёт, к чему клонит старейшина. С нарушением запрета это вроде бы никак не связано, и вообще... кажется,.. кажется, зря он подумал на шамана. Ничего тот не сказал старейшине. Не выдал. Но тогда чего этот хочет от него? Не понимает Режущий Бивень. Никак не понимает.
— Молодёжь всегда требует перемен. Потому что тело крепчает раньше, чем просыпается дух. Молодёжь требует перемен, а старики блюдут запреты. Чтобы всё оставалось как было. У мамонтов не стало стариков, и начались перемены. Молодых мамонтов обуяла гордыня. Они поняли, что теперь самые сильные во всей степи, и им не терпелось показать остальным свою силу и удаль. Они стали задирать всех подряд: единорогов, быков, лосей. Как старые мамонты вызывают друг друга на бой из-за спелой мамонтицы, так молодые мамонты из озорства стали вызывать на бой единорогов. И убивали тех.
Режущий Бивень удивлён:
— Как, старейшина, разве так было? Разве так может быть?
— Да, так было, Режущий Бивень. Предки сохранили об этом предание и передали нам. Даже есть место близ гор, где разбросаны кости тех мамонтов и их жертв. Люди видели, как молодые мамонты убивали единорогов, и дивились. Сначала они подбирали мясо и не очень печалились. Но потом в степи начался ужас вместо перемен.
— Какой такой ужас, Бурый Лис?.. Разве дармовое мясо это ужас?
— Убийства есть ужас. Убийства, убийства, убийства. Молодые мамонты вызывали на бой единорогов, но отвечали им только самые старые и сильные, которые не могли понять задравшихся юнцов и защищали честь своего племени. Остальные убегали. Так мамонты перебили всех старых единорогов, у тех осталась одна молодёжь — и этой молодёжи тоже захотелось перемен. Эти стали вызывать на бой быков и вскоре перебили всех старых быков, которые не удирали. Тогда молодые быки напали на оленей, и вся степь покрылась смрадом. Повсюду валялись гниющие трупы, и некому было их подбирать. Те, кто остались, те все заболели, потому что степь не могла вытерпеть такого бесстыдства, духи рассерчали, начался мор. Все умирали, один за другим. И звери, и люди, и птицы. И даже черви в земле. Казалось, конец пришёл этому миру. И всё из-за того, что молодые мамонты хотели перемен. Как их сейчас хочет Режущий Бивень. Как хочет вся молодёжь. Не ведают, чего хотят. Ведь если изгнать сейчас стариков, молодёжь тут же придумает что-нибудь новое и не станет по-старому жить, забудет обычаи предков. И тогда опять случится мор. Или что-то подобное.
Бурый Лис поднимается. Он закончил своё повествование. Режущий Бивень не очень-то верит ему, не понял он этой сказки, но когда старейшина встал, Режущий Бивень из вежливости тоже встал. Бурый Лис попробовал было заглянуть ему в глаза, но он увернулся. Хватит с него Еохора. Тот вечно зрачки разглядывает.
— Режущий Бивень не верит преданию? — удивляется старейшина. — Или слишком сильно хочет перемен?.. Тогда ему надо с шаманом беседовать.
"Нет, только не это", — испуганно думает Режущий Бивень. Хватит шамана. Достаточно! Но ему нужно как-то совладать с собой, как-то успокоиться. Надо последнее слово сказать, потому что Бурый Лис сейчас уйдёт.
— Чем же всё кончилось, Бурый Лис? Мор закончился?
Бурый Лис чуть-чуть улыбается в бороду:
— Мор закончился. Люди выжили. Потому что их старики сохранились. Люди просили предков о помощи. И тогда в степь пришли гиены. С тех пор тут и остаются.
— Гиены? — удивляется Режущий Бивень. — Раньше их не было?
— Конечно не было. Они и сейчас на зиму уходят в свои прежние места.
Да, так. Это Режущий Бивень знает. Гиены пришли и поели все трупы. Мор прекратился. Понятно. И теперь есть запрет убивать стариков и вожаков. Красивая сказка. Старую Мамонтиху они ведь убили, и старика, и вожака, никто и не вспомнил про глупый запрет. Красивая сказка.
— Бурому Лису пора идти, — вместо прощания произносит старейшина. Он ещё немного ждёт чего-то, а потом поворачивается и молча уходит.
Режущий Бивень так занят своими думами, что даже забыл поблагодарить.
* * *
Чёрная Ива странно очнулась. Она сидит под деревцем, прислонилась, кусты позади, впереди расстилается степной простор и вдалеке видны чумы стойбища. Вот это и странно. Она не верит своим глазам. Последнее, что она помнит, поломанные кусты, дохлая гиена с вывернутыми лапами, ворожащая Игривая Оленуха. Где это всё? Как она выбралась?
Чёрная Ива медленно поворачивает голову, осматривается по сторонам, потом пристально разглядывает стену зарослей справа от неё. Никакой подсказки. Но как же она смогла выбраться из этих дебрей?..
В одном месте вроде бы вздрогнул куст, а у Чёрной Ивы тут же вздрогнуло в груди. Показалось, что за нею наблюдают. Но кто? Однако ей некогда рассуждать. Она поднимается на ноги и спешит прочь.
У неё раскалывается голова. Ей так плохо, Чёрная Ива даже боится, не ушла ли от страха душа. Вдруг как ушла да и не успела вернуться, не нашла её там, в кустах — и она теперь без души. Тогда что? Тогда всё... Она боится думать о произошедшем, но ни о чём другом думать не может. Игривая Оленуха — колдунья! Её лучшая подруга. Как она теперь взглянет той в глаза? А если та догадается, что её тайна раскрыта? Страшно Чёрной Иве. Очень страшно. И жутко болит голова. Словно оттуда всё высосали, а взамен вдули боль. Слишком много той боли. Кажется, даже сейчас стошнит.
Чёрную Иву тошнит. Но потом становится легче. Главное, не вспоминать про гиену, не представлять вновь эти вывернутые лапы, про Игривую Оленуху тоже лучше ей не вспоминать. Просто идти. Тогда ноги сами несут, а в голове пустота. Что-то звенит — ну и пусть.
На окраине стойбища поджидает Сквалыга. Эта сегодня сама улыбка. О, как бы Чёрной Иве хотелось проскользнуть серой мышкой прямо в свой чум, но ничего не получится. Сквалыга уже спешит навстречу, как ни отводи глаза, мимо пройти не позволит.
— Совсем разворошенная Чёрная Ива. Как пчелиное жилище, когда там медведь покопался, — хохочет, Сквалыга хохочет, в любой другой раз Чёрная Ива безмерно бы удивилась подобной редкости, хохочущей Сквалыге, но теперь она думает о другом, теперь она опасается, как бы её опять не стошнило на глазах у подруги. Только не это...
— И где же была Чёрная Ива? Что видела? Выследила Игривую Оленуху? Или мальчика?
Какого такого мальчика, Чёрная Ива, оказывается, способна ещё удивляться, что за мальчик нужен Сквалыге, о чём та говорит?
Сквалыга пристально смотрит на Чёрную Иву. Перестала смеяться. Заметила.
— У Чёрной Ивы как будто душа сбежала. Может, к шаману её отвести?
Чёрная Ива сжалась в комок. Не надо к шаману. Только не это. Она пробует улыбнуться, хочет сказать ровным голосом, как ни в чём не бывало:
— Заблудилась в кустах.
Сквалыга склонила голову вправо, посмотрела на Чёрную Иву оттуда, потом склонила голову влево и опять посмотрела, со всех сторон хочет видеть, догадывается, что-то прячет Чёрная Ива, догадывается, шаг назад сделала, поглядела оттуда, сейчас сзади зайдёт, на волосы поглядит и на спину...
— Сквалыга сама как шаманка. Что ищет?
Усмехнулась Сквалыга. Неровные зубы какие. Нельзя ей смеяться и улыбаться нельзя — а вот улыбается.
— Как можно заблудиться в кустах? Разве Чёрная Ива — детёныш? Детёныш, и тот не заблудится.
Ну да, права, конечно, Сквалыга, не проведёшь. Кажется, у Чёрной Ивы трясётся голос:
— Гиену увидела. Испугалась. Побежала... Заблудилась.
Не верит Сквалыга. Выкатила глазищи.
— Ги-е-ну? Одну гиену? Или целую свору?
— Одну, — бормочет Чёрная Ива, одной ей хватило, если б только Сквалыга знала про вывернутые лапы, если б могла представить... Чёрная Ива схватилась за горло, поглубже вдохнула, задержала дыхание... Пронесло. Но Сквалыга, конечно, заметила, совсем недоверчиво глядит:
— Да что же такое случилось с Чёрной Ивой на самом деле? Почему не расскажет?
— Уже рассказала... До смерти перепугалась гиены, — голос теперь такой слабый, будто взаправду до смерти перепугалась, но так ведь и было, и Сквалыге, похоже, придётся поверить.
— Значит, Игривую Оленуху не выследила?
Чёрная Ива мотает головой. Говорить уже нету сил.
— Ну ладно. У той у самой тогда спросим.
Теперь уже Чёрная Ива выкатила глаза. Даже руки подняла перед собой, перед грудью.
— Не надо, Сквалыга, не спрашивай.
— Но почему?
— Не надо, — Чёрная Ива мотает головой и, кажется, её испуг передаётся подруге. У Сквалыги меняется лицо: брови сдвинулись, глаза хмурятся, щёки вытянулись.
— Дурной сон давеча снился, — говорит вдруг Сквалыга. — Нас всех касается... Очень дурной.
Но Чёрной Иве сейчас не до снов. Как бы ей так незаметно уйти, как бы забраться в свой чум, как бы...
— Видела твоего Режущего Бивня. Со старейшиной беседовал, с Бурым Лисом. Очень озабоченное лицо было у Режущего Бивня. Как будто всем дурные сны снятся...
Но Чёрной Иве и это не интересно, даже и это, почему Сквалыга не понимает её, почему не отпустит?
— А в тех кустах ещё видела, знаешь, кого... ("Львиного Хвоста", — само собой как-то мелькнуло у Чёрной Ивы, мелькнуло и истаяло без следа)... Соснового Корня...
Вот уж совсем-совсем Чёрной Иве нет дела до Соснового Корня, ну просто ни капельки, ни малейшей. Но, наконец, сообразила Сквалыга:
