Величайший диктатор

В третьих, мы "завоевывали будущее", воздействовали на молодежь. Тут уже не нужно было показывать себя обычными людьми, "простыми парнями", какие могут жить на соседней улице. Напротив, юной публике требовалась именно некая экзотичность. Не нужно было и демонстрировать безобидность — молодежь предпочитает решительность. Благо, более-менее разграничить эти два направления оказалось легко: на магнитоскопные катушки просто лепили этикетки с рекомендациями — "семейный просмотр", "молодежный", "детский"... Вечером родители включали комедию или нехитрую семейную драму, и удовлетворенно замечали: а ведь эти жаннеристы нормальные люди, совсем как мы, спокойные, живут хорошо, ни о каких войнах и революциях не думают... А днем их дети-подростки ставили свои катушки, и приходили к несколько иным выводам: эти жаннеристы не то что мы, умеют жить полной жизнью, и свобода у них, и приключения, думают о будущем, и к молодежи отношение правильное... Так мы умудрялись обработать два поколения разом.

Тут я не могу не вспомнить о роли российского Комитета и о своей лично. Дело в том, что обычно для зарубежного рынка отбирались в основном французские фильмы. Франция, как самая богатая и развитая страна САС, лучше всего подходила на роль рекламной витрины социал-авангардизма, да и сам кинематограф её был выше уровнем. От прочих стран брали лишь особо выдающиеся фильмы с наиболее удачными сюжетами. Россия, однако, стала исключением — правда, не за счет обычного кино с живыми актерами. Речь идет об анимационах.

Говоря об этой сфере моей деятельности, придется сделать небольшое отступление. Дело в том, что Комитет, в теории, вовсе не должен был сам обеспечивать граждан всякой информационной и развлекательной продукцией. Конечно, у нас имелось свое издательство, киностудия и так далее, но лишь для очень ограниченного круга задач. Львиную долю работы выполняли частные и получастные предприятия, а мы лишь направляли и корректировали их. Например, издательство присылало текст будущей книги, Комитет проверял его на актуальность и выдавал разрешение. Иногда следовали некоторые дополнительные рекомендации по актуализации, но в основном мы просто следили, чтобы люди развлекали других людей и зарабатывали на этом деньги, не портя морального эфира и действуя в некоем общем направлении. Коммерческими вопросами — каков планируется тираж книги, в какой типографии её напечатают, где и по какой цене будут продавать, выделят ли деньги на рекламу, и если да, то сколько — мы, естественно, не занимались. Кроме этого, очень часто требовалось выпустить книгу, фильм (или даже серию игрушек) которые бы содержали конкретный пропагандистский посыл — от самого общего (вроде уничтожения классовых различий в молодежной среде) до самого конкретного (познайте радость велосипедного отдыха). В таких случаях мы просто устраивали конкурс между частными подрядчиками, и победитель получал государственный заказ (обычно плата шла в виде двадцатипроцентной прибавки к итоговой прибыли от проката или тиража). Прямое управление вводилось лишь в чрезвычайных ситуациях.

Эту систему мы скопировали у французов, и в целом она работала неплохо. Но по меньшей мере в одной сфере российские особенности потребовали иного подхода. Если газеты, журналы, книжные издательства, радиостанции и киностудии в России худо-бедно существовали и при старом режиме, а Комитету оставалось лишь взять их под свое крыло, то с производством анимационов это оказалось решительно невозможно — такого производства попросту не было. Его пришлось создавать за государственный счет с полного нуля. Я сам занимался набором персонала (и следил, чтобы не просочились представители "самобытной школы"), составлял заказы на оборудование, вместе со сценаристами и художниками работал над первыми лентами... Нехватку опыта мы компенсировали самым тщательным и ответственным подходом, но вместе с тем не чурались и новаторства. Традиционные детские короткометражки с карикатурными персонажами мы дополнили настоящими рисоваными фильмами с полноценным сюжетом. Все производство изначально было организовано на основе научного подхода, причем настолько успешно, что через пять лет французские коллеги уже ездили в Москву учиться. Все сотрудники трудились с полной отдачей, лентяев мы не держали, и надо сказать, результат стоил усилий. В 1954 году французский КМР официально рекомендовал двадцать шесть наших анимационов для закупки всеми социал-авангардистскими странами "за высокую актуальность и непревзойденное качество исполнения". Полученные деньги пошли на расширение производства, и в конце десятилетия Россия вышла по анимационам на первое место в САС. К тому времени наши ленты уже закупались Японией (где их сокращенно называли "анимА"), Данией и Бразилией, а с появлением магнитоскопа стал доступен и весь остальной мир. Можно сказать, популярность перешагнула не только границы САС, но и границы собственно экрана, проникла в реальный мир. Вокруг наших творений создалась своего рода индустрия. Забавно было в один день получить два запроса от какой-то киевской фабрики: там хотели печатать картинки с персонажами анимациона на тетрадях и блокнотах. Первый запрос (об оценке актуальности и официальном разрешении) пришел в КМР, второй (с предложением заключить контракт) — в студию. Мне оставалось лишь дать два утвердительных ответа...

Итак, с помощью магнитоскопа французские фильмы и российские анимационы разошлись по миру. Разумеется, наши противники вполне осознавали подрывную силу этой новой технологии. Проще всего поступили британские фашисты — они просто запретили частные магнитоскопы, переведя их тем самым в категорию "запретных плодов". Новгородское правительство, конечно, последовало господскому примеру. И лишь американцы, как обычно, оказались умнее: они не стали бороться с товаром, пользующимся таким спросом. Они решили сами выпускать этот товар.

Чуть выше я упомянул про Новгород. Вероятно, стоит осветить этот вопрос несколько подробнее.

Главным врагом САС считалась фашистская Британия, главным врагом Лиссабонского Договора, в свою очередь — жаннеристская Франция. Но было два своего рода исключения из этого правила, две пары государств, имеющих личные счеты, ведущих свою отдельную борьбу. Еврейская Республика против Израиля, Российская Республика против Новгорода. К счастью, в отличие от пылких евреев, которым лежащие между ними горы и моря не помешали встретиться на поле боя, две части разделенного русского народа подобного все же избежали. Но во всех прочих сферах наша битва не прекращалась ни на час.

Причину таких "особых отношений" понять несложно. Что есть Британия? Чужая страна, совершенно на нас непохожая. Иной народ, иная культура, иная история. Естественно, что мы живем не так, как англичане — это заведено от века, и фашизм с жаннеризмом ничего нового тут не прибавили. Совсем другое дело — Новгородская Республика. Каждый взрослый человек, по какую бы сторону границы он ни жил, помнил времена, когда мы были одной страной, одним народом. Волей злой судьбы наши пути разошлись, словно у двух разлученных близнецов. Естественно, глядя на соседей и сравнивая результаты, подданные обоих режимов задумывались о правильности выбранного (а скорее, навязанного им) пути. И столь же естественно оба правительства стремились любыми способами показать свое превосходство.

Даже названия стали предметом ожесточенных споров. Официально наше государство именовалось Российской Республикой, а соседи никак не могли определиться между "Новгородской Республикой" и "Господином Великим Новгородом". Соответственно, мы их обычно называли "новгородскими фашистами", а они нас... Да как только они нас ни называли — пришлось бы писать отдельную книгу, чтобы все перечислить: "московиты" (а страна, разумеется, "Московия"), "жидожаннеристы", "социал-опричники", "татары" и так далее. Зависимое положение обоих режимов также было отражено: на "северный Алжир" мы отвечали "балтийским доминионом". Чаще же всего речь шла попросту о "временно оккупированных территориях". Для остального мира все мы по-прежнему оставались просто русскими — Russes, Russians, Rusos. Попытки ввести особое слово Novgorodians оказались не слишком успешными, равно как и создание этой "новой нации" вообще. Чтобы лишний раз не путаться, практичные американцы стали разделять North Russia, населенную North Russians, и South Russia, где обитали South Russians — по аналогии со своими Югом и Севером времен Гражданской Войны. Загадочными путями это отчасти перешло и в русскую речь, хотя официально обоими режимами не одобрялось.

Подход к языку у Москвы и Новгорода вообще сильно отличался. К примеру, новгородцы так и не перешли на латиницу. Заметна была и разница в лексике. Так, аппарат, известный у нас как "ординатер", по ту сторону границы звался на британский лад — "компутер" (псевдоисконное словечко "счётник" категорически не прижилось). Зато английское слово "танк", которое даже англофобу Губареву не приходило в голову трогать, новгородцы заменили нелепым "бронеходом". Надо сказать, военные больше других страдали от лексических экспериментов: у нас возникли аджюданы и команданы, секции и тиральеры, у них — сотники и воеводы, гриди и повольники. Подобное же наблюдалось и в гражданской сфере: сенат и президент против вече и посадника. Даже городские округа в Москве были "арандисманами", а в Новгороде — "концами", так что молодое поколение в двух государствах уже с некоторым трудом понимало и речь соседей, и нормальный довоенный русский язык.

Как можно заметить хотя бы по этим примерам, Новгород тщательно культивировал то, с чем Москва нещадно боролась. Жаннеристы отсекали даже крепкие и здоровые корни, фашисты пытались оживить даже мертвые и сухие. Это легко объяснимо: достаточно посмотреть на личности отцов-основателей. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень... Губарев был юным фанатиком, а Георгий Михайлович, первый посадник — зрелым (если не сказать — пожилым), умудренным человеком. Один пришел к власти, будучи уже состоявшимся, богатым и влиятельным человеком, другой — провел жизнь в лишениях и попал в президентский кабинет из тюремной камеры. Один — верующий православный христианин, другой — безбожник. Один — верный семьянин и отец многочисленного потомства, другой — вечно одинокий проповедник всех видов разврата. Один объездил мир и двадцать лет прожил в Англии (за что получил от нас презрительную кличку "Джордж-Майкл"), другой впервые пересек границу уже став правителем. Общей у них была лишь жестокость. Когда Георгий Михайлович топил в крови "псковский заговор" (от начала до конца выдуманный шефом тайной полиции), Губарев в то же самое время проводил деказакизацию, выставив целую армию с танками и аэропланами против людей, вся вина которых заключалась в верности традициям.

В культурном плане существование Новгородской Республики являлось безусловным благом — фашисты бережно сохранили у себя то, что мы так старательно уничтожали. Забавно, ведь это полностью противоречило их изначальным замыслам. Губаревская программа устранения из морального эфира всего неактуального была весьма похожа на план Джорджа-Майкла по очищению исконно русской новгородской культуры от чуждых московско-татарских примесей и наслоений. К счастью, в какой-то момент фашистам показалось более выгодным выступить в роли хранителей общероссийского наследия, спасителей цивилизации от жаннеристского варварства. Лишь благодаря этому уцелели для потомства Пушкин и Гоголь, и даже Шевченко с Иваном Франко. Собственно же "возрожденное новгородское искусство" вышло на поверку совершенно ничтожным: взять хоть печально известный фильм "Александр Невский", по праву считающийся эталоном бездарности — даже снятые за три дня "Солдаты свободы" смотрятся лучше.

Для моральной войны с новгородскими фашистами в нашем Комитете был создан специальный отдел. С той стороны ему противостояла многократно менявшая название организация, подчинявшаяся лично посаднику. К счастью, этим борьба и ограничивалась, не затрагивая стоящие по обе стороны границы корпуса и дивизии. Случай с Бромиджем не в счет — он вылетел с британского аэродрома, и сбили его в итоге французские ракетчики. Впрочем, кое-что прилетало к нам и от новгородских пропагандистов: полные собрания сочинений Достоевского (почему-то всегда именно Достоевского), привязанные к небольшим аэростатам. Влекомые попутным ветром, связки книг переносились через границу и через какое-то время опускались на нашей территории. Эффект от этих действий оказался совершенно ничтожным: большую часть посылок вообще никто не находил, другие пускались селянами на растопку. Под конец, впрочем, Достоевского стали из экономии печатать на сырой оберточной бумаге, которая и не разгоралась толком, а затем полеты вовсе прекратились.

Гораздо опаснее были новгородские радиостанции: "Голос Севера" и "Вольная Русь". Дошло до того, что мы создали специальный радиоцентр, из которого дублировали фашистские передачи, полностью имитируя их вплоть до голосов дикторов и стараясь вклиниться на вражеские частоты. Содержание в целом копировалось, но обильно разбавлялось заметными логическими нестыковками, "проговорками", оскорбительными для слушателей выпадами и так далее. Порой одна настоящая передача сопровождалась тремя нашими. Другие сотрудники выходили в эфир под видом простых новгородских радиолюбителей, с риском для жизни передающих правду о зверском фашистском режиме. Короче говоря, мы забивали вражескую информацию ложным фоном. Делалось все это совместно с Объединенным Комитетом. Сами мы, разумеется, тоже развернули активнейшее вещание на новгородскую территорию, но противник изощренными методами противодействия брезговал, и пытался подавить наши волны особыми "радиопушками". Год за годом, каждый день в эфире происходил невидимый Верден...

Просто искажать новгородские передачи было, конечно, недостаточно — все равно это портило моральный эфир.

— Люди не станут слушать вражеское радио, если мы дадим им что-нибудь более интересное! — поучал Губарев.

Поэтому Комитет изо всех сил старался развлечь граждан. Мы всячески способствовали открытию новых радиостанций, выдавая на это дело щедрые кредиты. Если во Франции легче всего было получить государственные деньги под новые технологии, то в России — под развлечения. Пусть и не в ста процентах случаев, но можно сказать, что вложения оправдывались: фашистская пропаганда попросту терялась в море радиомузыки, радионовостей, радиопостановок всех жанров, радиоконкурсов, радиолотерей, радиоуроков, радиоэкскурсий и, увы, радиоюмора. Впрочем, к концу пятидесятых все это уже считалось устаревшим на фоне розинговского вещания. Прогресс сдерживался лишь огромными российскими просторами, требовавшими большого количества ретрансляторов. Хотя Губарев не жалел денег на Тройную Программу розингизации ("всеохватность, цветность, многоканальность"), российские финансы все же были ограничены — тех трат, какие смело делал Жаннере, мы себе позволить не могли. К счастью, пока неплохо выручала обширная сеть самых дешевых в мире кинотеатров, да и от коллег-"физистов" вдруг обнаружилась некая польза: их центры физического развития стали очень популярны в начале шестидесятых. Можно сказать, русские люди никогда ещё не жили так интересно. Мы отвлекли их внимание не только от фашистского радио, но и от религии — последнее, конечно, меня совсем не радовало, Церковь при новом режиме и так уже пришла в жалкое состояние, а оставшиеся священники выживали лишь сотрудничеством с Объединенным Комитетом. Но тут, увы, я был бессилен.