| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Да и сами объемы ленд-лиза были так себе. В моей истории даже Монгольская Народная Республика с населением 0,8 миллиона человек поставила полмиллиона тонн мяса — всего в три раза меньше чем США с населением 130 миллионов, и если США обусловили поставки исключительно потреблением в РККА (что, конечно, позволило часть производимого в СССР мяса оставлять населению), то мясо из МНР шло и населению. При этом собственная госзаготовка, без учета остававшегося у населения, в СССР была порядка миллиона тонн ежегодно, тогда как до войны госзаготовка была два миллиона (4,7 в убойном весе) — слишком много тогда было потеряно на оккупированных территориях — 7 миллионов лошадей из 11,6 бывших на тех территориях (остальное успели перегнать восточнее либо отбили уже в ходе наступательных операций, когда сторицей возвращали немцам сорок первый), КРС — 17 из 31, свиней — 20 из 23,6, овец и коз — 27 из 43. Соответственно, общее поголовье КРС сократилось с 54,5 до 31,4 голов, свиней — втрое от 27 миллионов, коз-овец — на четверть от 90 миллионов (80 миллионов овец и 10 — коз). К концу РИ-1942 ситуация с мясом начинает ухудшаться, поэтому СССР делает заявки на поставки мяса в рамках ленд-лиза. Всего же за первый год войны наша страна получила 500 тысяч тонн продовольствия — по 42 тысячи тонн ежемесячно, хотя заказывали по 200 тысяч, да американские толстосумы опасались повышения цен на рынке США поэтому отказали. К середине 1943 СССР получил за год еще 900 тысяч тонн, по 75 тысяч тонн в месяц — не только мяса, но и зерна, жиров, масла. Сейчас, напомню, эти поставки прекратились еще в начале сорок третьего.
Мы же за счет подрыва железных дорог и активности ДРГ на обычных дорогах смогли в 1941-42 годах предотвратить массовый вывоз скота и продовольствия из центральных и восточных районов БССР и западных районов РСФСР и сохранить 2,5 миллиона из 2,8 миллионов голов КРС, что были в БССР до войны, свиней — 2 из 2,5 миллиона, коз и овец — почти все 2,5 миллиона голов, хотя птица, конечно, пострадала — ее осталось 8 из 14,7 миллиона. Более того — эти поголовья разрастались. Сначала колхозники, что переходили по партизанским тропам на нашу территорию зимой-летом 1942 перегоняли с собой целые стада, да и мы перехватывали часть железнодорожных составов со скотом или просто табуны, перегоняемые немцами своим ходом на запад, затем Восточная Пруссия дала нам много нового — уже чисто немецкого — поголовья, только КРС — более двух миллионов, а еще 5 миллионов свиней, столько же коз-овец, причем все это — более продуктивное. Да и сейчас на освобожденных территориях севера Украины мы вернули часть захваченного немцами либо перегнанного крестьянами, в итоге только поголовье КРС выросло уже до семи миллионов голов, свиней — до 12 миллионов — в итоге по этим показателям мы составляли почти половину от союзного поголовья скота, разве что коз-овец у нас было всего 10 миллионов — седьмая часть — но это скорее за счет отсутствия у нас больших степных районов. Так что неудивительно, что мы могли существенно помочь Большой Земле с продовольствием.
Причем в Пруссии немецкие фермеры так и продолжали трудиться на своих полях, разве что обязательные поставки были увеличены втрое по сравнению с советскими крестьянами — ввели тот же налог что и немцы у нас на оккупированных территориях, плюс — немцев обязали поделиться племенным фондом и обучить передовым приемам наших колхозников. Зато немцы получили в качестве бесплатной рабочей силы своих же военнопленных, но отвечали за них своим имуществом — в итоге за два года мы конфисковали всего восемь тысяч ферм за побеги пленных, из которых к тому же изловили более половины, да и вообще — потом мы прикинули, что из мужского населения Германии 1915-25 годов рождения половина тех кто выжил — а это несколько десятков тысяч человек — трудились в качестве рабочей силы на полях Восточной Пруссии.
И хорошо еще что 1940 год в СССР выдался особенно урожайным — удалось вырастить 120 миллионов тонн зерновых (хотя конечно подсчеты урожая не всегда вызывали доверие, но на 95 миллионов тонн можно было рассчитывать). Причем только треть от этого количества колхозы и совхозы поставляли обязательными поставками государству, еще две трети от обязательных поставок шла на натуроплату МТС и возвраты ссуд. Остальное же — то есть чуть менее половины — оставалось колхозам для сева, внутреннего потребления и, самое главное — для продажи на колхозных рынках или по хоздоговорам предприятиям и организациям — колхозы могли 'производить беспрепятственную продажу своего хлеба (мукой, зерном и печеным хлебом) как государственным и кооперативным организациям, так и на базарах и станциях в пределах своей области (края, республики)'. Причем только четверть союзного зерна выращивалось на Украине, практически все остальное давала РСФСР. Правда, сейчас — с потерей южный районов европейской части РСФСР, где собиралось еще 25% зерновых, общее падение в сборе составляло уже половину довоенных объемов, поэтому-то наши части так и рвались на юг — предотвратить вывоз немцами зерна. Впрочем, госрезерв и мобзапасы в 6,16 миллионов тонн, созданные в первой половине 1941 на волне высоких урожаев, и остановка немцев в 1941 по линии Днепра к осени 1941 позволили сносно поддерживать питание населения — сборы просели примерно на четверть
(в РИ — на две трети — собрали 29,7 миллиона тонн, заготовили в госфонды 12,5 миллиона тонн — всего в два раза меньше чем в 1914-17 годах, то есть за три года при царе и без потери существенных территорий — колхозный строй продемонстрировал свое преимущество; в РИ к июлю 1942 по ленд-лизу поступило 0,4 миллиона тонн продовольствия из 4 миллионов тонн за всю войну (СССР просил 0,2 миллиона тонн ежемесячно — 2,4 миллиона в год), к июлю 1943 — еще 0,9 миллиона тонн, к июлю 1944 — еще 1,8 миллиона тонн — мясо пошло в основном уже в этих поставках и до лета 1945 — еще 1,4 миллиона тонн).
В 1942 к указанным выше поставкам (обязательным и МТС) добавились поставки в хлебный фонд Красной Армии — примерно половина от обязательных поставок, то есть теперь они по факту составляли 45% от собранного зерна — для продажи на рынках теперь оставалось меньше, но все-равно оставалось. И, насколько я понимаю, продовольствия на рынке было больше чем в моей истории. Тем не менее, на пятьсот миллионов рублей в год, а то и на миллиард, мы вполне могли рассчитывать. И эти средства пойдут уже в наш карман, а не нашим колхозникам, так как со спекуляцией мы боролись просто — сами стали торговать на рынке, организовав около двадцати тысяч кооперативных павильончиков и навесов, где цены были всего в два-три раза выше карточных. И, как это ни странно, этого хватило чтобы и цены 'диких' торговцев — крестьян или перекупщиков — также начали снижаться. К тому же пайковое наполнение продуктовых карточек у нас было повыше, а охват — шире, поэтому населению не требовалось продавать свои вещи в больших масштабах чтобы добыть себе пропитание, и уж если у кого возникла проблема — пропали карточки либо уволился с предприятия и остался без снабжения через него — просто приходишь к контору по найму и тебя направляют на очередные работы, там же получаешь и подъемный паек, и продовольственные карточки. Работы-то у нас было много даже для совсем уж слабосильных и неквалифицированных, особенно в первый год, когда наши химические производства требовали много усидчивых рук. А за пожилыми людьми и малолетними — чтобы они не остались без еды и ухода — в восемь глаз следили местные советы, собес, милиция, домкомы — и не дай бог кто-то из них упустит из виду какого-нибудь пенсионера или наоборот ребятенка — враз слетит с должности.
К тому же мы нанесли серьезный удар по перекупщикам — по введенным нами правилам, продавать продовольствие на рынках могли только его производители, то есть крестьяне и жители городов, кто вел свои огороды. И торговать они могли только в пределах своего района и продуктами, которые могли вырастить сами. Соответственно, если у тебя 'огородный' талон на торговлю, то хлеба-муки-зерна у тебя уже быть не должно — где ты все это вырастил-то ? Только зелень, овощи, картоха, куриное и кроличье мясо, ну поросятина-баранина еще может быть. И на рынок другого городского района, а тем более на крестьянский рынок уже не пройдешь. Можно, конечно, продавать из-под полы, но бдительные соседи и подставные покупатели быстро отвадили от таких делишек — это ведь не только штраф с конфискацией незаконного товара, но и запрет на торговлю — для первого случая на три месяца, и запрет выдвигаться на выборные должности — тоже на три месяца для начала, и запрет занимать руководящие должности — уже на год — если уж замазался в попытке обмануть общество, то наверх пройти будет сложно, но на первый раз — так и быть, простим. Так что вместо того чтобы оплачивать талон и потом незнамо сколько стоять за прилавком, гораздо проще стало сдать свой товар в наши торговые точки, пусть и по более низкой цене чем на рынке, получить деньги на вклад или талоны на комиссионные вещи или промтовары и с этими талонами пойти в комиссионный магазин тут же — на рынке — куда уже горожане или просто обладатели промтоваров сдавали свои вещи.
Таким образом мы убивали двух зайцев. Во-первых, мы существенно снизили потребность в наличных деньгах, выдавая вместо них те самые талоны разного достоинства, которые действовали только в нашей же ближайшей комиссионке — по сути деньги, но действовавшие только в одной торговой точке, или безналичные средства на вкладе, на которые также можно было купить промтовары или продукты в промышленной упаковке — водку, консервы и тому подобное. И так как и вкладные книжки, и талоны, и наши торговые точки находились под одной крышей, то здесь и замыкался товарооборот конкретного человека, пришедшего продать выращенное на огороде. И нигде больше его талоны и сберкнижки не примут — таким образом мы почти до нуля уменьшали возможность мошенничества — ведь работали в таких учреждениях обычно местные, которые всех знали. Конечно, приходилось напрягаться чтобы поддерживать ассортимент товаров — но он везде был примерно одинаковым, да и потребности людей в связи с военным временем были довольно простыми — одежда-обувь-ткани, мыльно-рыльные принадлежности, всякая гигиена. Во-вторых, мы разорвали прямой контакт между продавцами продовольствия и промтоваров, замкнув их на свои точки организованной торговли. Тем самым мы просто удалили из цепочки обмена перекупщиков, чем снизили цены и заодно избавили горожан от стояния на рынках — сдал вещь в комиссионку, получил авансовый платеж или справку для получения продовольственного кредита — собственно, ради дополнительных продуктов вещи обычно и продавались — и жди пока ее продадут — разве что это было дольше, особенно если человек поначалу ставил слишком высокую цену на свой товар — при прямой-то торговле он быстро бы смекнул что цену надо сбрасывать, а тут — приходил в комиссионку дня через три и только тогда видел что товар не идет — работники-то комиссионки сразу могли оценить стоимость вещи и как быстро она уйдет, поэтому авансовый платеж был не более трети именно от этой суммы — и чтобы самим не проторговаться, и чтобы человека не ставить в безвыходное положение. В расположенных тут же ломбардных точках система была примерно такой же, и вещи могли перемещаться из комиссионки в ломбард и обратно если ее хозяин смог сам найти деньги на пропитание или найти работу и встать там на талонное обеспечение.
Наряду с 'огородными' существовали и 'колхозные' талоны на торговлю, которые давали право колхозникам, рабочим МТС и совхозов торговать также только овощами, мясо-рыбо-молочной продукцией, грибами-ягодами и медом — торговлю зерном, мукой и хлебобулочными изделиями мы решили оставить только колхозам — то есть юрлицам — чтобы ни у кого не возникало лишнего соблазна. Зато крестьяне могли торговать вплоть до рай— или облцентра на любом рынке. Или сдать в наши же торговые точки, что для многих становилось если не выгоднее, то удобнее чем днями стоять за прилавком, пока не будет продан товар — тут, впрочем, конкуренцию нашим точкам составляли колхозные же прилавки — колхозники могли сдать товар на реализацию своим же коллегам. Ну а единоличники вообще не могли торговать на рынках и были обязаны сдавать продукты — помимо обязательных поставок — только в наши торговые точки 'по средней цене за прошедшие три месяца с учетом сезонности'. Правда, сейчас и для них была придумана морковка — сданными продуктами — после того как они будут проданы — можно было оплачивать кредиты на минитрактора с газогенераторами, прочую сельхозтехнику и стройматериалы.
И талоны продавца еще попробуй подделай — это не восточные продовольственные карточки, отпечатанные на оберточной бумаге — нет, защита была такой же высокой что и у наших продовольственных карточек, такой защиты не было даже у советских рублей. Конечно, до полной идиллии было далеко, начиная с того что мы вообще не знали кто и сколько вырастил, соответственно, кто и сколько может продать. Но вроде бы вклады росли только у крестьян, тогда как левых людей, которые вроде работают на заводе или в школе а на самом деле занимаются перекупкой — таких было немного и мы их выявляли — крыс надо давить, а если так уж тянет в торговлю — то и иди в нее явно, с уплатой налогов и прочего — там ведь действий по поиску товаров, их учету и продаже тоже немало, так что дело было довольно азартным несмотря на всю кажущуюся плановость экономики.
Взять хотя бы пересортицу и расстановку товаров на полках — ведь наш крестьянин или единоличник получает деньги двумя частями — пятьдесят процентов при сдаче, остальное — по мере продажи но не чаще раза в неделю либо по полной продаже товара. А цена сдаваемого товара ведь зависела от его качества — привезет мелкую картоху — она пойдет по более низкой цене, привезет слишком крупную — цена тоже будет ниже, привезет мороженую или порченую червем или тем более гнилую — могут вообще не взять. Мы еще хорошо хоть установили какие-то стандарты по сорту основных товаров — картошки, меда, молока, огурцов и прочего. Но и все перебрать и отсортировать приемщикам торговой точки — дело тоже непростое. При обычной-то торговле на рынке такие действия выполняли покупатели — они просто не брали плохой товар или брали но по меньшей цене, а при приемке товара в наших точках — покупателя еще не было, и самим товароведам требовалось решать — какая продукция найдет покупателя, а какая будет лежать пока не сгниет — а сгниет — это прямой убыток самой торгующей организации. Впрочем, эта работа была привычна советской торговле — она ведь таким же макаром принимала товар от поставщиков. А у нас сейчас складывался даже некоторый переизбыток продукции, поэтому приемщики могли уже и покапризничать — ведь их зарплата на шестьдесят процентов складывалась из суммы проданных товаров, впрочем, как и в остальной торговле. Так что баталии при приемке товара разворачивались нешуточные, и хорошо что какая-то умная голова догадалась взимать комиссию за приемку товара, и штраф за несоответствие, причем размер комиссии зависел от количества товара и заявленной поставщиком сортности — скажем, заявил единоличник что вот те десять мешков картохи — первосортные — хорошо, взвешиваем, вычисляем комиссию за приемку, рассыпаем на досках и смотрим насколько она первосортная. И если там оказывается треть картохи, которая по размеру не идет в первый сорт — слишком мелкая или наоборот слишком крупная — с этой картохи поставщик платит штраф, причем гораздо выше чем если бы он выручил, если бы сразу заявил ее как картошку второго сорта. Так что вскоре народ смекнул, что гораздо выгоднее самим отсортировать по категориям и уже затем везти 'этим злыдням', а может и не везти, а скормить мелочь домашней скотине, а крупняк сожрать самим. При выкладке товара на полках тоже возникали многочисленные вопросы — ведь если выложат товар одного поставщика — этот товар будет быстрее продан и поставщик сможет быстрее получить деньги. Так что и тут возникали и споры, и возможности для махинаций нечистых на руку приемщиков и товароведов, особенно когда товар имел срок годности и по мере приближения к его концу стоимость товара падала все более существенно. Так что тут еще много чего было отлаживать, но вместе с тем система как-то работала и приносила неплохие деньги.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
