Седьмой Принцип

Однажды судьба свела его с одной старой женщиной, бабкой его знакомого из далекого поселения, контрабандиста, с которым у него иногда были совместные дела. Они были чуваши, или что-то такое. На русском бабка почти не говорила, читать-писать не умела, зато всю жизнь свою пахала, как заведенная. И еще рожала. Семнадцать детей имела, и при этом — ни одного бранного слова за всю жизнь. Собак любила очень. Говорила: 'Собака за хозяина перед Богом заступается! Три дня ее не корми — она на каждый день оправдание найдет. То времени у хозяина не было, то денег, то сил... Кот, тот сразу сдаст, наябедничает! А собака, когда умирает, — в рай прямиком, и оттуда хозяину своему помогает. Хранит его. Ждет'.

Такие дела.

Запали бабкины слова Фрюжу в душу, так он и жил, веря, что ждет его верная собака, если и не в раю, так в другом нужном месте. Ждет и хранит каким-то мистическим образом. Хотя ни того, ни тем более другого он не заслуживает.

Он нашел свою собаку здесь, в этой самой расщелине, у входа в пещеру, когда приходил сюда в прошлый раз. И пусть она выглядела теперь совсем по-другому, и даже имя ее теперь было иным — Полуночный пес, а старое стерлось, он забыл его навсегда, — он узнал свою собаку по запаху, да еще взгляду, который совпал с тем, что он хранил в своей душе. Его совсем не удивило, что он встретил ее в таком месте. А в каком другом месте было бы правильно? К моменту их встречи он успел достаточно повзрослеть, чтобы задаваться пустыми вопросами. Тем более что до рая ему, ой, вряд ли добраться. Собака ждала своего хозяина, ждала там, где помощь ее была необходима и ценна — что еще ему нужно было знать?

В откинутой левой руке он по-прежнему сжимал Огненный цветок, который, к счастью, продолжал гореть и освещать пространство. Выждав, когда собачья радость, излившись, немного утихнет и пес успокоится, он осторожно отстранил его голову в сторону и поднялся на ноги. Мышцы слегка дрожали, но, в общем, ничего, он чувствовал себя вполне сносно. Только вот в груди было непривычно тихо и пусто. Нет, что-то там вроде еще шевелилось, но слабо-слабо, приходилось делать усилие, чтобы это услышать. То есть раньше он ничего такого вообще не замечал, потому что не было причины прислушиваться, а теперь вот стал ужасно чутким.

Утвердившись на ногах, вернув себе ощущение вертикали, он поднял Цветок над головой и осмотрелся.

С прошлого раза здесь как будто ничто не изменилось. Да и что могло? Скалы вокруг, как и твердь под ногами, были сложены из черных камней вечности. Лишь небо над головой могло менять свой облик, да и то, только подчиняясь незыблемым, из раза в раз повторяющимся законам и предписаниям.

Стена, по которой безумный конь снова умудрился каким-то образом спуститься вниз, сзади, за спиной вздымалась, точно приставленное между лопаток 'нельзя', словно онемение, обозначая предел чувств, пространства и свободы передвижения. Но влево и вправо было можно, при желании, пройти. И вперед, естественно, тоже можно, хотя и там предел в виде противоположной стены был близок.

Слева, метрах в двадцати, к той, что сзади, под острым углом примыкала другая, такая же стена, черная, отвесная и бесконечно высокая зацепленная за небо кулиса. Там же, в самом углу, в точке схождения, словно лоно в основании раздвинутых ног, чернел не оживляемым даже светом Цветка мраком овальный вход, а точнее, лаз в пещеру. От одного вида этого хода в преисподнюю у Фрюжа тоскливо заныло сердце, которого, он думал, больше не было. Оставшаяся половинка дала о себе знать. Не забыл, ох, не забыл еще он своего прошлого туда проникновения. При этом какая-то часть его, склонная, видимо, верить в чудеса, надеялась, что и в этот раз обойдется.

Сама расщелина, как он помнил, медленно, очень медленно расширяясь, уходила вправо, делая там бесконечное число поворотов, бросаясь из стороны в сторону и порождая множество тупиковых ответвлений, и где-то далеко в неизвестности, во тьме выплескивалась на равнину. Если им придется убегать, это будет единственный путь для спасения. Гипотетический, потому что на нем легче переломать себе ноги и сгинуть навеки, чем пройти его до конца. Особенно с учетом того, кто может пуститься в погоню.

Словом, ситуация складывалась классическая: налево не ходи, вот не ходи и все; прямо тоже не ходи, все равно не пройдешь; направо можешь сходить, но только лучше не ходить, потому как сгинешь. И то ведь, попробуй выбрать, что лучше — лезть под землю, на стену или под завалы камней. Все едино ведь, все сулит погибель. И что-то говорило Фрюжу, что ему, скорее всего, придется перепробовать и то, и другое, и третье, и в полной мере.

Лунный конь медленно бродил вокруг, делая вид, что пасется. Во всяком случае, голову он опустил книзу и что-то выискивал в камнях у себя под ногами. Время от времени он запрокидывался назад, что-то там в свою очередь разглядывал и вздыхал.

— Ты это, прости, — сказал Фрюж коню, вспомнив некоторые подробности спуска с горы. — Я там тебя немного того, запачкал. Но я не нарочно. Такие перегрузки, такой напор... Это было выше моих сил, терпеть.

Конь снова оглянулся и в очередной раз вздохнул.

— Ты не переживай, я все почищу, — продолжил покаяние Фрюж. — Надо только найти, чем. Да вот, хотя бы курткой. Он сделал такое движение, словно, в самом деле, собирается снять куртку с плеч, но ничего такого не успел.

— Я вот смотрю... — задумчиво произнес конь и, предупреждая все телодвижения Фрюжа, повернулся к нему спиной. А точней, той ее частью, что, как он помнил, пострадала от лучей Синей звезды. Ожег на спине коня прошел, пятно исчезло, и все тело его теперь светилось ровным, без изъянов, опаловым светом.

— Что, все прошло? Целебные мои потроха! — выдохнул Фрюж и неожиданно засмеялся. Смеялся недолго, вскоре закашлялся. — Это у меня нервное, — попытался оправдать приступ, откашлявшись. — Нормальная реакция на стрессовую ситуацию.

— Так что, мы теперь квиты, и претензий к тебе я больше не имею, — сообщил конь Фрюжу деловым тоном, дождавшись, когда тот утихнет.

— Что ж, это хорошая новость! — объявил Фрюж. — Надеюсь, не последняя. Изогнувшись, он осмотрел себя со всех сторон. Судя по всему, осмотром остался доволен не вполне. — Скажи еще спасибо, что живой, — продекламировал, тем не менее, пришедшее на ум.

— Да уж, — поддакнул конь.

— Ничего, — подвел черту Фрюж, — придет время — отдохну и помоюсь.

— Что ты сделаешь?

— Помоюсь. В смысле, водой. Ах, да, ты не знаешь, что такое вода... Ладно, как-нибудь свожу тебя к реке. Когда все закончится... Знаю я одно местечко...

— Про меня не забудь, хозяин, — подал голос Полуночный пес и ткнулся носом в ладонь Фрюжа. Нос его оказался теплым и сухим.

Фрюж погладил, прижимая к себе, его голову, большую и тяжелую, со свисающими шторками губ, потрепал за холку.

— Тебя я не забуду, — пообещал он. — Как можно...

И, прерывая расслабляющий момент, подвел черту:

— Нам пора...

Возникло и не отпускало стойкое ощущение, что на этот раз он таки сжег все мосты. И все же, кто бы что ни думал, сам он собирался вернуться обратно, поэтому преодолел слабость в ногах и сделал требуемое количество шагов до пещеры.

Из узкого лаза тянуло холодом и тонким тоскливым ужасом. Ощущение ужаса было преобладающим, до такой степени, что отбивало даже малейшую, даже извращенную охоту лезть туда. Недаром же принципы, спровадив в пещеру собственные кошмары, никогда больше ее не посещали. Ну, а ему вот понадобилось. Можно сказать — приспичило.

Лис протянул вперед себя Огненный цветок и осветил вход.

Узкий коридор уходил в темноту, словно в густую тяжелую воду. Стены и пол его, как и все вокруг, были сложены из черного, поглощающего свет камня. Положение спасали неизвестные вкрапления в однородное, в общем, каменное тело, тут и там отвечавшие на свет папоротника искрением. Такой себе каменный люрекс.

— Все на месте, хозяин, — доложил пес. — Все, как ты оставил в прошлый раз. Я проследил. Никто не входил, никто не выходил.

— Не сомневаюсь, кому это надо? — отреагировал Фрюж. — И все равно, спасибо за службу. Ну, я первый, ты за мной. Корзинку захвати. Он указал псу на валявшееся слева от входа, оставленное им самим лукошко, самое обыкновенное, из ивовой лозы.

Дождавшись, когда пес возьмет корзинку за ручку в зубы, он опустился на колени и пополз вперед. Ему подумалось, что все в этой истории повторяется по кругу, и много раз — вот опять лаз, подземелье и темнота впереди. Какой-то фарс, честное слово. Не хватало еще, чтобы снова появилась Нерта и завалила его здесь к чертовой матери. Но тогда фарс неминуемо превратится в трагедию, для него во всяком случае. Но ведь не время, он еще не сделал дела. Как говорится, не выкурил свою последнюю сигарету. Кроме того, он знал, что лаз ненадолго, что скоро он вольется в огромный зал. Так и произошло.

Когда выхватываемый из темноты светом Огненного цветка черный потолок стремительно ушел ввысь и там потерялся, Фрюж поднялся на ноги. Сзади под коленки толкнул его лукошком пес.

— Тс-с! — предупредил его Фрюж. — Осторожно.

Подняв свой светоч над головой, он окинул взглядом пещеру.

Она была огромна. Начинаясь у его ног, уходила далеко и глубоко в гору, занимая под ней едва ли не все пространство. Света, источаемого Цветком, не хватало, чтобы осветить ее всю, и там, куда лучи не пробивались, клубилась и словно закручивалась огромной вихревой воронкой тьма. В ней прятались, скрывались до поры ужасы. Они давно бы уже набросились и растерзали непрошенных гостей, но Фрюж знал, что они будут оставаться в глубине, в дальних пределах и не нападут до тех пор, пока горит в его руке цвет папоротника. Таким волшебным свойством обладал сей Цветок, успокаивать и завораживать смерть, обитающую в этой пещере. Он являлся, по сути, волшебным ключиком, отпиравшим пещеру и позволявшим проникнуть к ее тайнам. Надо сказать, что никому из обитателей пещеры это не нравилось, но и поделать они ничего не могли, потому что таким был закон.

Ну и, в свою очередь, Огненный цветок будет гореть, и светить до тех пор, пока Фрюж не выпустит его из рук. Такая, если хотите, круговая порука и взаимозависимость. Это разумно, питать энергией того, кто оберегает и сохраняет твою жизнь.

'Ну, вот оно, место, где может случиться все, но где никогда ничего не случается', — вспомнились ему слова из пророчества Нины Филипповны.

Про Цветок, да, собственно, и про пещеру с ее содержимым, Фрюж узнал от воды, и задолго до рассказа гадалки.

Та река, о которой он рассказывал Лунному коню...

Однажды, дело было ночью, он сидел на ее берегу, убаюканный мерным, несмолкаемым плеском воды, под который легко, сами собой подстроились его собственные мечты и фантазии. Завороженный, он наблюдал, как в смоляном зеркале вод то тонули, то всплывали на поверхность перепутавшие пространства и среды звезды, и вдруг в какой-то счастливый момент осознал, что ему понятны слова этой бесконечной песни.

Тихая песня вод была, конечно, о любви. О своей любви, запретной, казавшейся противоестественной всем осведомленным, противоречащей самим основам природы — любви Огня и Воды.

Он, конечно, не поверил поначалу, ибо никогда не думал о том, что Принципы не безличные законы и стихии, а именно личности, те законы устанавливающие, у каждой из которых собственные и имя, и судьба. Но вот, они проявились невзначай в песне реки, великие, с великой своей страстью и судьбой.

Небесный огонь — Кагуцути, его естество — страсть.

Вода — ундина, тайное ее имя Амимитль. Она вся — тихое чувство, способное, однако же, в одночасье превратиться в неостановимый, все обрушающий бурный поток страсти — и затопить вселенную.

Между этими двумя вспыхнула любовная страсть, хотя, казалось, огонь и вода, — что общего? Несовместимость! Но полыхнуло так, словно не вода была причиной и основой, а бензин.

Противоестественность в смысле стихийной силы, противоположность по устремлению, по вектору, по чувству. Однако начала в них были заложены правильные, мужское и женское, как и должно, как и определено от века.

Но природа! Она ведь знала, она усвоила правило, что вода всегда убивает пламя — и не могла от него уйти.

Не в силах противостоять влечению, они лишь попытались скрыть от мира свои отношения. Единственное место, где они могли уединяться для встреч и наслаждений, была пещера, пузырь в пространстве, реликтовая пустота, оставшаяся по прихоти Создателя за пределом Мира, в царстве Теней. Может быть, именно для этой цели?

На пещеру ту им указал Дух, который знал все, поскольку был всегда, всем, везде, и все на свете проницал. Тот Дух, кто есть причина всякого движения, кто наполняет души качествами и свойствами. Эфир, сын Нюкты — Ночи и Эреба, Мрака ночного, в ведении которого как раз и находилась пещера. В той пещере, в кромешной темноте Эреб выращивал диковинные растения, полумеханические грибы-часы-цветы, имевшие по одному циферблату на каждую ножку. Грибы не терпели присутствия в пещере никого чужого, и когда были чем-то напуганы, поднимали ужасный трезвон.

Влюбленных они не боялись, может быть потому, что те были все же принципами.

Когда Кагуцути и Амимитль встречались в пещере, в ней бушевало море огня, кружились огненные водовороты, били огненные струи, обрушивались огненные водопады.

Однако долго это буйство скрывать было невозможно, такая страсть неминуемо стала выплескиваться и проявляться во внешнем мире. Черные дыры вдруг повсеместно начали извергать из недр своих джеты света, Темная материя обернулась светлой, реки и океаны принялись светиться по ночам, а огонь сделался ласковым, благодатным и перестал обжигать пальцы и лица. Сама суть вещей стала меняться повсюду, а это подрывало основы бытия.

Высочайшее вмешательство случилось незамедлительно. Огонь и Воду развели по разным углам и пределам, сделав так, чтобы впредь они никогда не смогли быть вместе. Вода с тех самых пор гасит любой огонь, остужает страсть, снимает возбуждение.

Но никто не смог запретить им все помнить, и вспоминать о том, что было, что в мыслях продолжало быть между ними. И рассказывать о любви, большей, чем целый мир, в своих песнях, понятных тем, кто умеет слушать.

Фрюж умел слушать.

Так он узнал про пещеру.

Однако место преступных встреч населили ужасами, чтобы впредь никто не мог им воспользоваться, даже войти в него безнаказанно. Каждый из принципов отослал в пещеру свой персональный ужас. Заодно, как говорится, и избавились.

Теперь даже Эреб опасался посещать этот храм запретной любви.

Под присмотром и под охраной ужасов в пещере росли похожие на цветы грибы-часы. Периодически, в определяемый логикой их внутреннего развития момент, они открывали крышечки своих головок и под малиновый перезвон миниатюрных гонгов выпускали на волю споры времени. Семена те поражали все миры, сверху донизу, в равной степени.

Про то, как войти в пещеру безопасно и так же беспрепятственно из нее выйти, Фрюж узнал из песни Огня. Огонь ведь тоже поет свои песни. О любовной страсти, о расцветающем во мраке ночи Огненном цветке.