Ясная ночь

И тишина вокруг — только где-то уже далеко, в овраге, вовсю заливались пересвистом птицы, почуявшие приближение утренней зари...

Но Андрей тихо и размеренно приближался к дому, и тогда я представила себе холл — пустынный; комнаты, в которых двери где открыты, а где и закрыты — и внутри тоже пусто. Ну ничего себе — в таком пустом огромном доме жить...

— Проверила? — Андрей склонился, насмешливо — даже в темноте — глядя на меня.

А сам то ли моим настроением заразился, то ли ещё что, только дверь открыл тихонько. И оставил её открытой — руки-то мной заняты. Я услышала его глубокий вздох, а затем шёпот, заставивший меня покрыться мурашками:

— Вышла — невестой. Жену — через порог переношу.

И — шагнул. Барон — почти одновременно с ним.

Замерев на руках Андрея, я чутко вслушивалась в тишину и в неясную темноту помещения, в тени, которые, только приглядись хорошенько, — медленно двигаются. Не зря мне моя старая комната показалась живой... Мне почудилось, я услышала, как дышит громадный дом, как он вглядывается в застывшего у порога Андрея, пристально и придирчиво рассматривает меня. Я чувствовала спокойную уверенность Андрея, но сама волновалась чуть не до слёз.

Андрей резко качнулся, разворачиваясь к входной двери. Поэтому и я увидела: дверь, будто посланная чьей-то рукой, закрылась — не резко, раздражённо хлопнув, а негромко, деловито пристукнув.

Этого мне уже объяснять не надо. Дом принял нас. Почему-то я восприняла закрывшуюся за нами дверь именно так: принял не меня — нас. Как единое целое, созвучное его дыханию и жизни. Жизни... Я осторожно скосилась в сторону кухни с подвалом. Что скажут призраки? Я же не ушла, они же этого хотели. Довольны ли они происходящим? Или их довольство-недовольство никак не влияет на решение дома?.. Со странными силами мне придётся столкнуться здесь, с очень странными. И как-то приспособиться к жизни с ними.

А Андрей до сих пор не шевельнулся. Стоял и смотрел на ручку входной двери, словно ожидая, что она вот-вот двинется вниз, как в фильмах ужасов... Что ж. Я нетерпеливо завозилась на его руках: пусти, пусти меня на пол!

Он будто очнулся от наваждения, успокоительно поцеловал меня в губы, отчего я сразу затихла, озорно всмотревшись в его глаза: а вдруг продолжение будет? Но он пошёл прямиком к лестнице на второй этаж. Чем несказанно меня удивил. Вон сколько комнат. И в доме — никого. Зачем ему пустынная мастерская, неухоженная и слишком напоминающая городскую квартиру в начале капитального ремонта?

Впрочем, с милым рай и в шалаше — улыбнулась я, уже представляя себе ещё одну медвежью шкуру, расстеленную посреди пустынного помещения. Если он хочет проснуться утром в мастерской, в лучах солнца сквозь стеклянную крышу — почему бы и нет? Это даже здорово! И не один он так проснётся — со мной.

Ни разу ни на чём не споткнувшись, Андрей решительно прошёл мастерскую и остановился в самом конце помещения, перед стеной, которой я раньше здесь не видела. Но, в общем-то, я до конца почти ни разу и не доходила. А в стене — дверь. Обычная.

— Открывай, — скомандовал Андрей, поворачиваясь боком, чтобы мне удобней дотянуться до дверной ручки.

Заинтригованная, я потянула ручку на себя.

Через несколько секунд Андрей бережно усадил меня на кровать — единственную мебель в комнатушке, крыша которой — то же стекло. А значит, крыша над нами — светлеющее небо с блёкнущими к заре звёздами.

— По сути, надо бы вымыться и поужинать, — озабоченно сказал Андрей, стянув с себя рубаху и вопросительно поглядывая на меня.

Я тихонько покачалась на мягкой постели, пружинисто поддавшейся мне.

— Я — спать, — сказала я и с удовольствием зевнула, прикрыв зевок ладошкой.

Андрей подошёл к единственному окну и закрыл его шторами. И правильно. Хватает неба над нашими головами. Затем он подошёл ко мне, помог снять платье. Я было встревожилась, как там Барон: не почувствует ли себя одиноким и покинутым.

— Смеёшься? — немного обиженно спросил Андрей. — Это пёс-медвежатник будет чувствовать себя покинутым? — И лёг с краю, нависая надо мной, кажется, пытаясь разглядеть, не улыбаюсь ли я.

— Что-то я не заметила, чтобы он вообще вёл себя героическим медвежатником, — постаралась я вложить в интонации немного ехидцы.

— С кем поведёшься, от того и наберёшься, — сонно пробормотал Андрей, сграбастал меня в собственные медвежьи объятия так крепко, что я придушенно пискнула от его собственнических замашек, и вздохнул. — Барон остался за дверью — сторожить. Дверь я ему оставил открытой на лестницу. Захочет есть — поест на кухне.

— Ты заботливый, — задумчиво сказала я.

— Ага... А кое-кто здесь очень болтливый. Спим?

Он погладил меня по волосам, и я сонно подумала, что они сейчас невообразимо растрёпанные, что, может, всё-таки надо бы сбегать в ванную комнату — полчаса на всё про всё, зато я бы выглядела неплохо и посвежевшей. А потом подумала: а зачем? Мало того что ночь, так и Андрею плевать, как я выгляжу. Главное, что я — рядом. Под рукой. Под тяжёлой, но такой нежной...

— Спим, — согласилась и я.

Уплывая в сон, из глубины памяти я услышала девичьи голоса, проникновенно и с надеждой выпевающие: "Ты плыви, венок, плыви, парня милого найди!" И тоже, удовлетворённая, вздохнула: "Мой венок мне парня уже нашёл!"

27.

Кажется, утром Андрей замёрз без одеяла, несмотря на тёплую ночь. А поскольку одеяла в его поле зрения не было видно, то он нашёл... ммм... ну, свой, совершенно оригинальный способ решения проблемы. Пока я дрыхла, как говорится, без задних ног, он спокойно так затащил меня на себя. Так что, проснувшись и приподняв встрёпанную — по ощущениям — голову, я некоторое время озадаченно таращилась на его шею и линию подбородка. Одновременно с этим созерцанием я чувствовала, как начинаю полыхать самым настоящим жаром: лежу на мужчине! Причём обняла его за плечи, а он — сцепил пальцы на моей пояснице, ноги — немыслимо переплетены... Правда, смущение быстро перетекало в более легкомысленное русло — к восторгу... Отчего жар от осознания абсолютно не уменьшался. Вскоре я уже чувствовала себя так, словно солнце вовсю пригревало меня.

Впрочем, может, и пригревало. Стеклянная крыша, насколько мне удалось искоса рассмотреть, сияла ослепительным солнечным светом... Почему-то мгновенно вспомнилось, как кто-то из девочек-студенток сказал, что дядя Ваня и Андрей ходили на кладбище выпрашивать хорошую погоду на праздники.

Интересно, одиннадцать есть?

Потом скосилась ещё и обнаружила, что одеяло скомкано между Андреем и стеной. Хм... Кровать, между прочим, широченная. Чего это он?.. Где-то через час, после того как заснули, мы разом оба проснулись (только-только по-настоящему засветилось за окном) и дружно сбегали в ванную комнату: у этого буржуя она оказалась за другой дверью, которой в темноте я сразу и не увидела! Личная ванная комната!.. Под тёплым, почти горячим душем разогрелись так, что и впрямь сначала одеяло не понадобилось, но ведь потом мог укрыться...

Если я чуть только шевельнусь — любопытно, он проснётся? Или у него сон из тех, что буди не буди — не проснётся?

Странно, мне показалось, у него подбородок дрогнул.

Упираясь кулачками в постель, я осторожно приподнялась над ним посмотреть, чего это он.

Ого!.. Вон чего: он смотрел на меня и улыбался. Проснулся! Я улыбнулась в ответ. Интересно, это я его разбудила, или он дожидался, пока я проснусь?..

Додумать не успела, как он тоже приподнялся на локтях и, словно добродушный кот, приласкался ко мне, проехавшись небритой щекой по моей щеке и назад, и застыл — губы к губам. Одновременно — специально или нечаянно, я не поняла, — он прижался всем телом ко мне. Его ладони, придерживавшие меня за талию, скользнули по моей спине к плечам, вызвав у меня непроизвольный стонущий вздох: я не ожидала, что на ласку так сильно откликнется моё собственное тело. А он продолжал мягко и нежно поглаживать меня по спине, даже не столько поглаживать, сколько прикасаться к коже. И кожа вообще исчезла, превратилась в нечто чувственное, на поверхности которого вспыхивали электрические разряды, отчего я вскоре дрожала и то и дело мучительно вздрагивала. Неудивительно, что в секунды моё тело напряглось в томительном ожидании. А ведь он даже не целовал меня, гладил — как кошку... Блаженствующую...

Но любимое лицо — вот оно, передо мной... И я сама потянулась к нему. Благо, что Андрей держал меня основательно, я запустила пальцы в светло-русые волосы обнять его голову (из тайного опасения, как бы не сбежал) и попробовала на вкус его крепкий и такой желанный рот. Прикосновения моих пока не самых решительных губ Андрей терпел недолго. Я почувствовала, как мои робкие поцелуи прервались его решительным натиском... А потом, плотно прижатая к нему, только ахнула, когда он легко и просто перевернулся на постели вместе со мной, опустив меня на своё место, в тёплое и уютное гнёздышко. Застыл на секунды, глядя на меня с невообразимо отчётливой улыбкой собственника "Моё!", и я заглянула в его тёмно-синие глаза... Он выдохнул — я глубоко вздохнула, провела пальцами по его содрогнувшемуся телу и потянула его на себя, с блаженством ощущая его, такого тяжёлого и такого нежного: "Я люблю тебя...

...Хотелось мурлыкать... Но замурлыкала не я, а мой живот. С хорошими такими, голодными интонациями: "Есть хочу!" Тем самым напомнив, что время к обеду, а мы...

А мы валялись на постели, взглядывали друг на друга, неудержимо улыбаясь...

Потом Андрей приложил ухо к моему животу и довольно сказал:

— Хорошо быть предусмотрительным. В мастерской у меня кое-что из заначки есть на небольшой перекус. Пошли?

Заначкой оказалась бутылка шампанского, запечённые в сырном кляре кусочки мяса со вчерашнего завтрака и парочка салатов — всё в дорожной сумке-холодильнике. Потом пришлось нагнуться в сторону, откуда я вытащила припрятанный им небольшой термос — как оказалось, с горячей картошкой. Андрей расставил всё на небольшом журнальном столике, подвинул к нему единственное в пустынном помещении мастерской большое кресло с широким сиденьем. Очень неплохо поместились в нём. Не знаю, как Андрею, но мне очень понравилось, что ему пришлось меня обнимать, прижимая к себе. Особенно понравилось ощущать, как мягко двигаются мускулы прижатого ко мне большого тела, пока он командовал нашим обедом.

— Всё, я больше не могу! — взмолилась я, тряся головой на очередную протянутую ко мне ложку. — Сам-то меньше ешь, а меня укормил совсем!

— Такое слово бывает, что ли, — "укормил"? — озадачился Андрей, поневоле сам съедая содержимое ложки.

— С тобой всякое может быть, — счастливо вздохнула я.

Он налил ещё по бокалу шампанского.

— Когда я тебя увидел на кухне, такую растерянную, с разбитой солонкой...

— ... ага, с солонкой, — вполголоса проворчала я. — С банкой из-под аджики!

— ... я тоже здорово растерялся. Ты стояла, закрыв лицо, и плакала — из-за какой-то мелочи, — не обращая внимания на поддразнивание, задумчиво продолжил Андрей. — А я стоял и чувствовал сильнейшее желание обнять тебя и утешить. Даже — несмотря на половник, за который ты потом схватилась.

Хотелось засмеяться, но он оказался слишком серьёзен, и, поглядывая на него сверху вниз, я заставила себя слушать дальше.

— Держи бокал лучше! — скомандовал Андрей и приподнял меня, обхватив под мышками. Я послушно пошла рядом с ним по мастерской. — Вообще-то я обычно теряюсь, если женщина рядом со мной плачет, и стараюсь как можно деликатней смыться подальше. Может, поэтому рядом со мной плачущих женщин бывает мало, — улыбнулся он, а я уже смотрела не на него, а на картины, висевшие на стенах мастерской — укрытые тонкой тканью. Когда только он их успел повесить? В то время, когда мне казалось, что он где-то пропадает? Он остановился перед одной из них. — А потом мы поехали в магазин — за солью и за приправами. И я опять понять не мог, почему меня постоянно тянет держаться к тебе поближе... Хуже того... Меня тянуло на то, чего я себе обычно с незнакомыми, в сущности, женщинами не позволяю, — опять-таки обнять тебя и не отпускать от себя дальше, чем на два шага. И Таисья ещё... Ничего не подозревая, она оттащила меня от тебя, а значит, и от окна магазина... И я увидел... — Он помедлил и снял с первой в ряду картины ткань.

Полотно картины сияло солнцем, проникающим в неведомое помещение через еле обозначенные рамы окна. А в середине картины виднелась фигурка девушки в белом платье. Всё как-то смутно. Но мои глаза прикипели не к фигурке, а к дате в нижнем правом углу холста — судя по ней, картина написана три года назад. Я даже пальцы протянула — потрогать, правда ли, что краски на полотне сухие. Себя-то узнала.

— Вообще-то я даже по жизни реалист, — сказал Андрей. — Никогда отсебятины не писал, на всякие фантазии меня не тянуло. Из головы, как говорят, никогда не писал. Я работал тогда на Мальте. В одном богатом доме мне предложили написать несколько картин для галереи — с определёнными мальтийскими пейзажами. Я стоял на берегу, на камнях, писал. И вдруг так захотелось этой самой отсебятины, что, пока не нарисовал, не мог успокоиться. До боли в сердце... Эта картина стала первой. После магазина я стал присматриваться к тебе. Про Барона как-то не подумал, хотя ты постоянно возилась с ним у магазина и постоянно была в той самой позе. Но... Помнишь, как ты бежала через дорогу?

Он шагнул к следующей картине и сдёрнул тряпку.

— Я сам тогда немного был напуган, так что сразу и не сообразил...

Девушка, в белом платье, с холста шла прямо на зрителя, держа в руках голубя, а белоснежная стая сопровождала меня в воздухе. Шла по асфальтовой дороге — судя по серому покрытию под ногами.

— А потом я ждал тебя в твоей комнате и не мог понять, куда ты девалась, — продолжил Андрей всё так же задумчиво. — А потом услышал такое, что едва не взорвался со злости: ты кого-то уговаривала войти в свою комнату! И в момент, когда я чуть не взорвался, пришло прозрение. Никогда не верил всем этим байкам о любви с первого взгляда. И... понял, что влюбился. В тот момент я оч-чень хорошо понимал деревенских ребят, которые, бывало, дрались до большой крови из-за девчонок — которая и с кем из них должна гулять. Я не выдержал и включил свет — несмотря на прозрение, несмотря на готовность к драке. А увидел тебя и Барона.

Он снял ткань со следующей картины.

Девушка, прикрыв колени подолом белого платья, присела на корточки рядом с огромным чёрным псом, который лежал у её ног, положив голову на лапы... Я беспомощно оглянулась на Андрея. Три года назад?

— И в тот же вечер я спросил у тебя, любишь ли ты пионы? Ты сказала, что обожаешь. И утром, пока тебя не было в комнате, я принёс тебе букет.

Он откинул ткань со следующего портрета.

Девушка, всё в том же белом платье, лукаво поглядывала на зрителя из-за громадного букета пёстрых пионов. Позади, фоном, цвели те же пионы.

— По-моему, ты тогда спросил про садовые цветы, а не про пионы, — снова как-то беспомощно сказала я, с восторгом и ужасом глядя на картину.