Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

— Я спрашиваю: откуда это у тебя?!

Вопрос был обращён к Акиму, но снова влез я:

— Дык... эта... я ж твоему оружничьему сказывал... дядь Гаврила — ну подтверди ж... Вот. Да. Стал быть, ходил я по делам торговым к Чернигову. Смолы мы в эту зиму много нагнали. Добрая такая смола получилася. Вот я, стал быть, и подумал: а не продать-то её? А? На Десне. Тама лодейщиков много, не чета нашей Угре. У нас-то речка... одни слёзы. Вот не поверишь, светлый князь, а напротив Пердуновки... ну, селище моё так зовётся... Не... не моё — батюшкино. Вотчина та батюшке даденная. Стал быть, и Пердуновкая моя. Тама их две... Старая и Новая... Ну, Пердуновки...

"Вы хочите песен? — Их есть у меня".

Год общения со "святорусскими" туземцами вполне восстановил мою, исконно-посконную, временно задавленную инженерным образованием и динамичным образом жизни, но вполне, как всякому русскому человеку присущую, способность нести околесицу, молоть чепуху, заправлять байду, вешать лапшу и протчая и протчая...

А вот это интересно. Это прокол. Князя Романа. При упоминании о моём походе к Чернигову, князь пристально взглянул на одного из присутствующих мужиков, и тот подтверждающе прикрыл глаза. Теперь осталось только убедиться, что этот, хлопнувший ресничками дяденька — Демьян-кравчий. Который и посылал Борзяту за "тайной княгиней с княжёнком". Коли так, то Роман в теме.

Я уже с некоторым трудом выковыривался из своих бесконечных отступлений, уточнений и междометий, когда в горницу вдруг ворвалась стайка женщин.

Предводительницей их, стремительно вышагивающей впереди широким шагом, так что подол сарафана не поспевал и беспорядочно трепыхался где-то в ногах, была девчушка лет 14-ти, которая подойдя к столу, очень похоже на светлого князя ткнула пальцем в грудку золотишка и агрессивно спросила Романа:

— Это что? Я спрашиваю: откуда это у тебя?

Светлый князь пошёл красными пятнами. Потом просто мотнул головой в нашу сторону. Девчушка оглянулась, ей взгляд скользнул по Акиму, по мне, задержался на моей бандане... Переход от лёгкого любопытства к узнаванию был коротким. Но я успел. Успел начать снова молотить, давая ей время сдержать свои эмоции.

— Здравия желаю! Госпожа пресветлая самая наша великая княжна!

Это что ж я такое сказанул-то?! Если "пресветлая", то не "великая". "Самая великая" — так не говорят. Хотя по сути — правильно. Елена Ростиславовна — это была она — самая старшая дочь Великого Князя. Сама высокопоставленная невеста на "Святой Руси" в эти годы.

Во французском королевском доме возник как-то титул — "мадемуазель Франции". А здесь можно сказать: "девица всея Святой Руси". Ну, не совсем девица... с моим, кстати, участием. За что мне в любой момент могут голову оторвать. Долго и больно. Чего меня и трясёт.

Тем временем я продолжал толкать ахинею:

— Ходил к Чернигову... беженцы... майно от мёртвых оставшееся...

Скрывая от окружающих внезапно раскрасневшееся лицо, княжна наклонилась к столу, расталкивая пальчиком сваленные украшения. Потом вдруг заинтересовалась и вытащила на пальчике какую-то висюльку:

— Это не моё.

— Уверена?

— Ты что, братец?! Или я тебе кобыла ярмарочная, чтобы такое носить?! Да я лучше голой пойду, чем с такой прикрасой! Так. Часть — мои украшения. Часть — чужие. Ну? И когда ж ты мне моё вернёшь? Батюшкой да матушкой даренные?

Десятисекундная "глазная" дуэль между светлым князем и "оторвой в юбке" закончилась полной победой "оторвы". Хотя юбки на ней не было. Много чего было, но вот юбки...

— Ладно, сестрица. Иди.

— Благодарствую, брат мой. Как дела закончите — пришли мне этого... находчика.

И, гордо задрав голову, придерживая двумя пальчиками подол длинного платья, а в другой руке — белоснежный вышитый платочек, оне-с изволили удалиться. Даже взглянуть... бегают тут всякие... букашки-мурашки.

А вот прислужницы её обозрели меня внимательно, пошушукались и похихикали. Что и привело меня в чувство. Как раз, чтобы услышать:

— Скарбник, забирай к себе, да выкупи у них.

— Княже! Пребывая в глубоком восхищении и нижайшем почтении, дозволь преподнести тебе в абсолютно безвозмездный дар сии, столь порадовавшие сердце твоей высокородной сестрицы, предметы женского обихода. Ибо милость твоя сама по себе наполняют сердца наши с батюшкой неизъяснимой радостью и благорастворением паче металлов презренных и камней драгоценных.

Какой бред я несу!

Хотя здесь это общепринято. Нормальный в дурдоме — псих.

Роман пожевал губами. Всё накопившееся за время бесед с женой и сестрой раздражение выплеснулось одним словом:

— Идите.

Я судорожно подскочил к столу, собрал, начавшие вдруг раскатываться по столу цацки, в платочек, с третьего раза попал в горловину мешочка, затянул завязочки, пятясь задом и кланяясь чуть не наступил на Акима, вывалился наружу...

Катастрофа. Крах всем планам и поползновениям. Князь отказался взять подарок. Это означает отказ от отношений. Не сексуальных или дружеских — на это-то плевать. От отношений "старший-младший". Тех самых, в которые укладывается и весь вассалитет.

Твоюмать! И ржавый якорь в задницу! Я не знаю, с какого... у него дурное настроение. Может — съел не то, может — жена не дала. Но боярства Акиму он не даст. Полный пи. Все три-четырнадцать-пятнадцать. И вся последующая... иррациональность.

Князь отказался подтвердить боярство, мы теперь просто... "русские люди". То есть: "дерьмо обыкновенное". Вернее всего, Рябиновку отдадут другому. Более для пресветлого князя любезному.

Тогда... только бечь.

"Новая метла — по-новому метёт" — русская народная мудрость.

Меня — выметут. Или — поломают как прутик. И людей моих... постройки... новизны всякие...

Погано-то как!

Аким был тоже расстроен. Но, в самом начале разговора, когда я "стянул одеяло на себя", он отдал мне ответственность. Теперь... он просто ждёт — как я буду выкарабкиваться из этой выгребной ямы с золотишком, куда я сам всех и затащил. А я не знаю как! Даже мыслей...

Монархия — власть монарха. Как он решит — так и будет.

Этот... придурок-рюрикович... решил так, что прогрессизм на Руси в моём лице... накрылся медным тазом. Тут я такой весь... со всеобщим светлым будущим, непрерывно свербящем в заднице... а мне по головушке... бздынь.

Нет, конечно, прогрессировать можно и без вотчины... или где-то в другом месте начать...

У-у-у... Как нехорошо.

Сквозь толщу безбрежного пессимизма, сквозь "полную задницу", сквозь "всё пропало"... начала расти злость. Ещё бессмысленное, не сформулированное, но очень острое желание сделать назло, как-то взпзд...ся, как-то... уелбантурить "их всех".

"Чтобы помнили" — не только телепередача, но и злобное душевное пожелание.

Я обратил внимание на враждебность поклонов, которыми Аким обменялся с княжьим казначеем-скарбником. Идя за ним следом, одними губами уточнил:

— Вор?

— Жмот.

Как там евреи говорят? — "Спасибо тебе, господи, что взял деньгами". Будем поступать... божественно. Где мой Николай? А, вижу — полотно местным втюхивает. Иди-ка сюда, приказчик недобоярский.

В каморку к скарбнику набилась куча народа — Яков с мечом, Сухан с копьём, Николай с встревоженным взглядом. Ещё несколько местных бояр, включая того, в ком я предположил Демьяна-кравчего, "Будда"-Гаврила, пара-тройка слуг...

Скарбник недовольно фыркал, но, достав чашечные весы, начал взвешивать золотишко, добавляя и снимая гирьки. Золото княжны он не отделял, всё шло чохом.

— На тридцать три с четвертью гривен кунами.

И начал ссыпать украшения в платочек. От такой наглости Николай завёлся даже без моего пинка:

— Да шо ж ты такое говоришь! Да где ж это видано! Да ты очи-то разуй! Тама же одних самоцветов! Да ты ослеп старый!

— Чего?! Ты с кем холоп поганый разговариваешь?! Да я тебя сейчас плетями! Эй, слуги! Вывести невежу да вложить ему...

— Отставить! Всем стоять! Не трожь его!

Слуга, кинувшийся хватать и тащить Николая, замер над ним в неудобной позе. Наконечник рогатины Сухана прижался к его щеке возле глаза. Яков, уныло разглядывающий свой уже обнажённый меч, объясняющее сообщил "Будде":

— Живой мертвец. Вежества... никакого. Души-то нет. Волхвы вынули.

Аким подтверждающее покивал:

— Ванечка-то... добрый мальчик, христолюбивый. Там у нас недалече поганище было. Так он туда сходил.

— И чего?

— Дык... всё. Мы тама теперя глину берём.

Я — пролетариат навыворот. Пролетариям нечего терять кроме своих цепей. А нам наоборот — боярскую гривну не дают. Ну, тем для вас же хуже.

— Николай, уймись. Дядя пошутил. Цена этим цацкам по весу да по камням — полста гривен. Но это если их на торг выносить да продавать россыпью. А они сведущими людьми вместе собраны. В один...

Как это сказать по-русски? Гарнитур? Комплект?

— В один набор. В несколько цельных наборов. От этого — вторая цена. Прикрасы эти — память самой великой русской княжны, Елены Ростиславовны. Они ей дороги. От этого третья цена. Господин твой сказал: купи. Не "посмотри", не "поторгуйся" — купи. От этого четвёртая цена. Итого: 200 кунских гривен.

* * *

"Лейтенант-полицейский такому же сержанту на трассе:

— Я тебя сюда поставил не складывать и умножать, а отнимать и делить!".

А вот я все четыре арифметических действия знаю: умножение произведено, переходим к отниманию.

* * *

В помещении установилась гробовая тишина. Николай начал медленно расплываться в восхищённой улыбке. Скарбник потряс головой, будто отгоняя приснившийся кошмар.

— Сопля охреневшая. Да ну! Чего я тут попусту время трачу.

Он повернулся к Акиму:

— Ты цену слышал. Давай по рукам, и я велю серебро нести.

Аким тоже расплылся в улыбке:

— Как был жмотом — так и остался. Золото — его, и цена — его (он кивнул в мою сторону). С ним и руки бей. А мне нельзя — у меня пальчики больные (он поднял на всеобщее обозрение свои перебинтованные сожжённые в пытках руки). Так-то, милок.

— Я... я... Я тебе не "милок"! Я сюда князев скарб беречь поставлен! Ишь ты — четыре цены! Хрен тебе! Накось выкуси!

В крайнем возбуждении он сунул по нос Акиму кукиш и потряс им. Потом повторил процедуру перед моим лицом. Я несколько отстранился, внимательно оглядывая предложенный для моего пропитания фрагмент скарбникова тела. Потом открыл рот и, со зверским выражением на лице, начал примеряться. Тот отдёрнул руку и в испуге спрятал её за спину.

— Ну вот... А говорил: "на, кусай". Экий ты, дядя... переменчивый. А с ценой — ещё проще. Не хочешь платить — иди к князю. Скажи, что к делу не годен и вали отсюдова. Или скажи, что слова княжии — вода. Что, по воле твоей, княжьим словам веры быть не должно. Иди, порадуй Романа Ростиславовича.

— Дык... Два ста гривен! За что?! Вот за эти... прости господи за дурное слово...

— А вот это уже не твоего ума дело. Хотя мог бы и подумать. Зачем отдавать вотчиннику на рубеже земли Смоленской серебро горстями? Такому, который только собирает дружину? Может одно копьё собрать, а может, с серебром, и три. Боярин-то... даже ещё и не новооглашённый. Сколько у него чего должно быть — со стороны покуда не видно. А князь Владимирский только-только теми путями прошёл, всё дружины по Угре высмотрел. А тута раз — новая. А суздальские и не знают.

Я внимательно оглядел присутствующих.

— Я так полагаю, что здесь болтунов нет. А Аким Яныч? Наши-то — крепкие, а вот...

— Ты ещё поищи суздальских послухов в княжьем тереме!

— Тю! А где ж им ещё быть-то? В тереме-то всё и варится. А со стороны... Что может вражий соглядатай со стороны увидать? Боярин — цацки отдал, князь — взял. А почём, сколько... брешут кумушки. Как дать рубежнику, опальному, ещё не-боярину серебра на добрую дружину и чтоб комар носу...?

Цепкий, внимательный, слушающий взгляд этого... кравчего. Сонный, но неотрывный — "будды", родной, восторженный — Акима. И тяжёлый вздох Якова, сидящего с опущенной головой:

— Я же говорю — ловок. Нам бы его под Луцк... Э-эх... Плати, скарбник. Или беги к князю да собирай вещички.

Монотонный, непривычно длинный для лаокоониста монолог подвёл черту. Все помолчали, обдумывая сказанное. Скарбник мотнул головой слуге, и тот устремился к двери во внутренние помещения. Я аналогично — Николаю, и тот последовал.

Мычание и протянутые вслед руки имели, видимо, смысл: "Туда нельзя. Посторонним вход воспрещён". На что я, поймав скарбника за рукав, внушительно разъяснил:

— Во избежание. Если что — пусть уж сразу. Быстрее будет.

Глава 217

С четверть часа все сидели молча. "Будда", похоже, снова задремал. Кравчий тоже кемарил. У меня есть подозрение, что этот... Демьян какая-то шишка в какой-то местной спецслужбе. Или, как, минимум, ответственный отставник на ответственном посту.

* * *

Я уже объяснял, что травить высокородных удобнее всего через вино. Кравчий работает на пирах разливальщиком-виночерпием. Но его функции могут быть сильно расширены. У него куча помощников — кто гостям наливает, кто упившихся утягивает, буйных во хмелю успокаивает. И пьяный трёп — слушает.

Ещё больше дел раньше. Когда бражка — бродит, пиво — варят, настойки — настаиваются, а вино — везут. Всё это надлежит запасти, сохранить, выставить и восполнить.

Простой воды в средневековых городах не пьют, пьют квас. В квасе, даже по российским ГОСТам — 1.2% этилового спирта. По международной классификации: "Пиво историческое, традиционное, местное".

Лужицкое "kwas" и старо-словацкое "kvas" имеют смысл: "праздник, веселье, свадьба, пир...". Выражение "всеобщая пьянка до поросячьего визга" — академические словари... не используют. На Руси квас — тоже под кравчим.

Как и сытники со своим сытом. Это вообще отдельная тема.

* * *

Наконец появился слегка перекошенный на сторону Николай.

Две сотни кунских гривен — больше десяти килограммов весом. Вот его и перекосило. Вся компания повалила на выход. Во дворе, поглядывая на уже высоко стоящее солнце, кравчий поманил меня пальцем:

— Зайдёшь. Вон туда. Спросишь Демьяна-кравчего.

И ушёл. Даже не заинтересовавшись моим согласием, какие у меня планы... Начальство. Итить их всех ять.

Аким с "буддой", прихватили наших остальных и отправились в сторону столовой избы. Мемуаризмом заниматься. А мне... с какого визита начнём?

Идём по иерархии — вон и девка дворовая торчит, выглядывает... как она сказала? "Находчика". Что-то мне скажет "мадемуазель всея Руси"...

Служанка провела меня в садик, отгороженный высоким забором в одном из уголков Княжьего Городища. В обширной решётчатой беседке сидело и болтало с десяток баб и девок разных возрастов и сословий. Густо летали мухи, пчёлы и осы. Несколько кувшинов, чашки, блюда с какими-то заедками. Мёд — вижу, остальное... разбираться некогда: меня подвели к центральной фигуре этого непрерывно жужжащего яркого цветника — к Великой Княжне. Самой великой.

Спокуха, Ванюха. Реверанc, книксен и "поцелуй даме ручку" — здесь ещё не изобретены. Как и отсутствующий на столе самовар. Надо просто кланяться. Просто? Поклон поясной или сердечный?