Зверь лютый. Книга 35. Измена

"Я не раз бывал в Припятской области и в 1915 и в 1941 г. и должен констатировать, что в 1941 г. особого улучшения условий по сравнению с 1915 г. не чувствовалось. Исключение составляют лишь немногочисленные крупные дороги, которые в 1941 г. были лучше, чем в 1915".

"бедность населения, часты голодовки...".

"Подкрался робко к странникам

Крестьянин — белорус,

...

— А счастье наше — в хлебушке:

Я дома в Белоруссии

С мякиною, с кострикою

Ячменный хлеб жевал;

Бывало, вопишь голосом,

Как роженица корчишься,

Как схватит животы.

А ныне, милость божия! -

Досыта у Губонина

Дают ржаного хлебушка,

Жую — не нажуюсь!".

В 12 в. всё... хуже. "Грейдеры" — а что это такое? "Довольно значительные свободные участки" — веков через семь. Ковеля, Ровно — нет. Есть Коростень, Овруч, которые я обхожу. Бобруйск — боярская усадьба. Могилёв — княжий погост. Мозырь уже городок, передан Долгоруким Свояку, в тот момент Новгород-Северскому князю. С 1161 г. — Черниговский, потом Киевский, нынче Туровский.

Идёт неторопливый разговор, про географию, про погоды — это тоже часть географии. Чётко понимаю, например, что соваться конницей в Припятскую область летом — самоубийство. А так, пока речки, ручьи и болота подо льдом, есть шанс.

И тут у одного из бояр "сносит крышу". Выпил, видать много. Или закусывал мало? И задаёт он, пусть и чуть менее эмоционально, тот же вопрос, с чего бойня в Мологе началась:

— А мы? А с нами что будет? Вы там, с Боголюбским, все меняете, перетряхиваете да перетрахиваете. А мы-то куда?!

Забавно. Мой диалог с Боголюбским по теме передачи мне владений шёл шифровками. Я абсолютно уверен, что о нём никто не знает. Но народ наш... сплошь эмпаты с телепатами.

А я — способен учиться на собственных ошибках. Поэтому Охрим с конвойными — сыскались ребята — на гульбище стоят. В углу Курт лежит. Возле — Сухан с "плевательницой" на плече. Уже понял: ручной пулемёт есть обязательный элемент столового прибора попандопулы-прогрессора во время массовых мероприятий на аристократическом уровне.

Пулемёт в обнажённом состоянии... Уж больно машинка... не от мира сего. Первое впечатление посторонних: оглобля с яйцами. С четырьмя. Что вызывает... разнообразные эмоции.

Та-ак. Надо дать представление. О восприятии.

Понятия "фаллопротез" здесь нет. А ассоциации — есть. Как и у всего нашего, извините за непристойность... приумножающегося человечества. Пока мы с Кандальником стратегии стратегируем, два поддатых боярина, уже не обращая внимания на застолье, развернулись к Сухану и рассуждают об особенностях моего поведения, как они его понимают:

— Слышь, Славомысл, эт ему для чего?

— Да всё для того. У его ж, слыхал поди, бабья в дому, что деревов в лесу. Вот он их по три штуки враз и насаживает. Как Илья Муромец поганых на копьё.

— Так они с этого сдохнут!

— Кто? Поганые? Так для того и насаживал.

— Не! Бабы!

— Не, не дохнут. Колдун же ж. Родют они. Как икру мечут. В евоном городе, слышь-ка, цельна улица теремами застроена. Выблядков своих селит. Да ты глянь. Вишь тама круглеется? Аж две пары. Эт чтобы на всех хватило. По самые по ноздри.

— Ага. Ну. А тута, на пиру, на что? Тут-то баб нету.

Воровато оглянувшись в мою сторону, Славомысл наклонился к уху слушателю и донёс свою "славную мысль":

— А ещё, грят, ён ентой... оглоблей... и мужиков тако же.

— По трое?!

— Хужее! Брюхатит!

— Мужиков?!

— Ну. По трое. За раз.

И, преисполнившись гордости за свои "славные мысли", Славомысл важно покивал в лицо потрясённому до протрезвления собеседнику.

Так что я, типа, готов к неприятностям и возмущению шир.нар.масс. Разница в том, что мне в Мологе от местных ничего не надо было. А здесь нужна помощь в важном деле. Поэтому отвечаем чисто... правдиво. Я бы даже сказал: истину глаголю. А как иначе? — Богородица же ж! Мне же ж лично! Лжу заборонила!

— А будет с вами как Господь соизволит. В неизбывной милости своей всеобъемлющей. Божий промысел — от сотворения мира. С оттудова ещё судьба твоя Провидением установлена. И ни я, ни Государь противу господней воли — никогда!

И истово перекрестился на образа.

Боярин на мою отповедь с ласковой улыбкой на лице яростно закрутил головой. Я ж чистую правду сказал! Ну и куда ты теперь? Противу Священного Писания попрёшь?

Кандальник рядом тянется за огурчиком солёным в миску перед нами. И я вижу, что у него под обшлагом кафтана белая тряпица на запястье замотана. Вроде бинта, как бывает при растяжении. Но вот для этого конкретного человека, с его личной историей...

Перехватываю его руку, разглядываю. Он, не сразу сообразив, резко выдёргивает руку, спускает обшлага пониже. Сидит злой, покрасневший. После вздёргивает нос, нагло и озлобленно смотрит на меня.

А застолье всё замерло. Чего-то я не то сделал? Обидел? И князя, и господу? Судя по тому, как шорохнулся Курт в углу — серьёзно обидел. И вот сейчас они все, униженные и оскорблённые, обиженные и ущемлённые, вскипят своими возмущёнными разумами. Или у кого что есть.

Бить будут? — Если будут, то не бить, а убивать.

* * *

Однажды великий русский писатель Ф.М. Достоевский, пребываючи уже в зените славности, популярности и олимпнутости, в смысле: на Олимпе отечественной словесности, был приглашён на светский раут. Где обратилась к нему некая дама с давно назревшим у неё вопросом. Такая же. В смысле: светская.

— А вот правду ль говорят, что вы в каторге бывали, в кандалах хаживали?

— Правда.

— Не верю! Будучи совершеннейшей поклонницей вашего гениального таланта, не могу и вообразить, чтобы столь милейший и добрейший сочинитель мог пребывать посреди зловоннейших отбросов нашего общества.

Тогда наш руссо-олимпиец, будучи крайне раздражён навязчивостью и беспардонностью означенной дамы, совершил совершенно непристойный и, позволю себе сказать, аморальный жест. Нет, это не то, что вы сделали бы на его месте.

Наш, знаете ли, душевед и людолюб, задрал штанины с кальсонинами и спустил... Нет, вы снова ошиблись — носки. Явив обществу столь интимное зрелище, что многие из присутствовавших дам немедленно потребовали себе нюхательной соли: шрамы от ножных кандалов на лодыжках.

Дама — ахнула, общество — содрогнулась, гений — оправился и выпил.

Времена были буколические. Литераторов пускали на светские рауты даже в носках и нижнем белье.

Нынче... Где вы видели кальсоны на сочинителе? А кандалы? А дам?

* * *

Брячислав Василькович — единственный из известных мне русских князей, которого держали в кандалах.

Князей убивают. Как Бориса и Глеба. Сажают в поруб. Как Всеслава "Чародея" или Судислава Псковского. Ослепляют. Как Василько Теребовльского. Но никогда не "забивают в кандалы".

Не так. Такое случалось несколько раз. При захвате и транспортировке. Кратковременное ограничение свободы при перемещении. Так действуют и в 21 в.: заключённого вводят в зал суда в наручниках и, поместив на скамью подсудимых, наручники снимают. Или наоборот, приводят в камеру и снимают браслеты. Но постоянно, месяцами — в кандалах не держат.

Полный гарнитур из 4-6 колец (бывают шейное и поясное кольца) с цепями между ними — крайнее унижение. Низведение до состояния раба, скотины, быдла. Ты — в моей воле. Ты безволен, бессилен, беспомощен. Ничтожество. Которое даже убить... лень. Жри, что дают, сиди где велят.

В истории "Чародея" есть странный пассаж.

Противники, Ярославичи, сунули его в Киевский поруб. Тут их побили половцы на Альте. Народ Киевский требует от Ярославича оружия.

— А не то поставим князем Чародея!

Кто-то из дружины советует:

— Надо подманить Чародея к окошку едой. И ткнуть его через окошко копьём.

Т.е. "Чародей" не был прикован к стене. Обладал свободой перемещения по достаточно обширному помещению. Так, что просто пустить стрелу, как сделали воеводы Мономаха половецкому хану Илтарю в бане, не получается.

Войти внутрь охрана не рисковала. Почему? — Так он же "Чародей"! С наузой на маковке.

Говоря о Порогах, Константин Багрянородный сообщает: русы гонят толпы закованных рабов. Т.е. кандалы на "Святой Руси" — давно и хорошо известное приспособление. Археология русского Причудья показывает в одномоментно вымерших усадьбах 10 в. множество скелетов с бронзовым браслетом на запястье — аналог рабского ошейника в других местах-эпохах.

Длительное ношение кандалов даёт характерные кольцевые шрамы. Брячислава не просто унижали "безволием" — ему поставили клеймо. Холоп. На всю жизнь. Подобно букве "В" от "Вор", выжигаемой на лбу в имперские времена, или вырываемых ноздрей. Его не спрятать как "лилию" на плечике графини под платье или как "кольцо" в кальсоны Достоевского. Стоит вытянуть руку, сдвинуть рукав — все видят. Вспоминают, сочувствуют, насмехаются. Ты сам каждый день по многу раз видишь эти отметины. Или полоски ткани, их закрывающие. Закрывающие от взгляда, но не от памяти.

Ежедневное пожизненное напоминание. Унижение. Себе — от себя, себе — от всех.

Мда... забавные ребята эти Минские Глебовичи. Экую редкостную муку мученическую придумали. И ведь без явного нарушения закона, без смертоубийства или, там, кастрирования с ослеплением. Надо бы с ними поближе... пообщаться.

Я отвёл глаза от рук Кандальника. Из-под спущенных рукавов только кончики пальцев торчат.

Подумал. И сформулировал:

— А не хочешь ли ты сесть князем в Менске?

Бздынь.

Непонимание. Недоверие. Радость. Всё затопляющая, неконтролируемая. С мощным привкусом злобы. С торжеством. С чувством давно ожидаемого справедливого возмездия.

И — снова в ракушку. В три слоя: пошутил, поди, сволота злобная; ура!, наконец-то!; а как же... ну... нынешнее.

А в трапезной... я слышу как дышит Курт. Остальные — не дышат. Ждут. Даже не ответа от князя, а от собственных мозгов. Когда моё предложение, обозначенная возможность, уляжется там в извилинах, сцепится с остальными шестерёнками. Устаканится.

Процесс устаканивания сопровождался недержанием. В форме покрикивания:

— Там ж Глебовичи! Они ж князья русские! Менск — удел ихний! Родовой!

Вот и ещё один нервный прорезался. Расшифровался. Преждевременно, судя по косому взгляду Кандальника. Таким взглядом хорошо на скаку голову ворогу рубить — в один чирк. Да уж, разные люди на княжеском пиру за одним столом сидят. И эта история с нервным конём...

А с другой стороны: а с чего родовитому боярину — бесчестному князю служить истово? Чести-то у того нет — в кандалах сиживал, в холопах хаживал. У меня, к примеру, на усадьбе с полста кощеев в схожих наручниках шустрят. А ежели что — плетей.

Вывод: всё, здесь сказанное, ещё до свету ускачет в Менск на добрых боярских конях.

— Глебовичи государю не присягали. Оттого считать их князьями русскими — причин нет. Доли в Русской земле им не дадено. Значит, сидят они в Менске не по праву, а лишь упущением людей государевых.

Позиция озвучена. Глебовичи — враги. Не Кандальнику, не мне — Государю Всея Руси. По основанию: нарушение "закона о присяге".

До Минска вёрст триста. Через 3 дня там об этом разговоре узнают. Могут ударить в спину на походе, могут поддержать "братца" в Луцке, могут... Плевать. Сейчас мне нужна позиция Кандальника.

— Так как, княже? Пойдёшь со мной к Луческу?

Связочка понятна? "Ты мне — я тебе". Но не прямо, а через гос.интересы в части обеспечения стабильности, законности и правопорядка.

Кандальник как-то вернулся в реал. Набычился, посмотрел в стол. А там снова белые тряпицы из рукавов торчат.

— Когда?

— Через день.

— Всех брать?

— Кто похочет.

— Гонцов в Оршу?

— Да.

Всё. Тема завертелась. Дальше, конечно, куча вопросов. Одвуконь? С санями? Три недели? И пр, и др.

"Нет нужды управлять людьми тому, кто может управлять их желаниями".

Нужно желание. Самого человека. Сильное. Страх, жадность, любовь, ревность... Любое. Но — сильное. Здесь сработала месть. Мечтание отомстить обидчикам, унизившим таким... уникальным для "Святой Руси" способом.

Нормальный разумный взрослый мужчина, отец семейства, был этим ежедневным оскорблением, "которое всегда с тобой", доведён до состояния едва сдерживаемого бешенства, непрерывно кипящей под коркой внешних приличий ненависти. И тут я предложил. Возможность исполнения его страстного желания.

"Жить без страстей, конечно, можно

Но как на свете без страстей прожить?".

На другой день пришла моя сотня, ещё через день соединённое войско пошло к Орше.

Первые дни переходы короткие. Что-то забыли, что-то порвалось, сломалось. Постоянно прискакивают отставшие. Из Витебска добавилось десятка три гридней, в Орше ещё десяток. Прибегают бояре. Мобилизационного призыва нет, хоругви собирать — отменено. Но "охотников" собирается немало. Кто за хабаром, кто за славой. И ещё две причины.

Одни хотят выслужиться в государевом деле.

Это-то понятно. Кому:

— На и отвяжись, я в службу уже ходил.

Кому наоборот:

— Я в службу ходил, благодарность заслужил, теперь давай. Ставь меня повыше.

Но есть и другие: "Под "Зверем" служить — со славой быть".

Клуб фанатов Ваньки-лысого? Хорошо хоть без фанаток. Пока. Как-то я к такому... не готов.

Мне чётко понятно, что весь русский народ мне... не приятель. А уж вятшие всех мастей — враги. Ну не вписывается боярин-вотчинник-натурал (с натур.хозом) в индустриальную Русь!

А тут добровольцы толпами!

Робяты! У нас же классовые интересы враждебные!

А они просются и просются...

* * *

Как сообщил нам тов. К.Маркс: пролетариат не может выработать у себя классовое сознание. Только тред-юнионистское. Посему лучшие представители класса эксплуататоров, поскольку они шибко грамотные, должны это сознание "выработать". И — "привнести".

Наши народовольцы попробовали. Сходили. В наш народ. Не привносится? — Пошли "другим путём".

Помимо философии сознания, есть практика управления. Сколько в первом составе СНК было рабочих вот прям от станка? А пахарей тока-тока от сохи? — Правильно, ни одного. Ибо управление, как и иное ремесло, требует знаний и навыков. У станка или сохи таких знаний не наберёшься. Ленин точно формулирует: мы любую кухарку выучим управлять государством. Т.е. не просто кухарка, а рабфакнутая. Прошедшая достаточный ряд факов.

А пока кухарка проходит этот ряд — управление остаётся у "лучших представителей" "паразитов и кровопийц".

Во Всеволжске тема выглядит иначе, чем в гос-ве "освобождённого труда". Причина: начинали с "пустого места". Поэтому сразу учим "кухарок". Дефицит кадров, конечно, жесточайший. Но держимся. А представителей "нахлебников и эксплуататоров" принимаем на общих основаниях. Типа: вот — лопата, там — болото, копай.

Они и не идут ко мне. А я... дал слабину — потерял Трифену.