Её звали Ледне. Ей было двадцать три года, и она жила с престарелым свёкром на отдалённом хуторе. Скордиски не имели городов, привычных эллинам, а Сингидун, по сути, был крепостью, вокруг которой на несколько дней пути раскинулись большие и малые поселения. Их жители в случае опасности укрывались за каменными стенами, венчающими высокий холм.

Муж Ледне сложил голову в бою с иллирийцами-ардиеями, когда ей не исполнилось ещё и двадцати. Детей они родить не успели. Девушка была нездешней, покойный муж взял её за себя из племени тектосагов, живших к северо-западу от скордисков. Вернуться к родителям она не могла, они уже умерли. Были, конечно, ещё родственники, но Ледне не пожелала бросить немощного свёкра, который после смерти сына тоже остался совсем один.

Так они и жили вдвоём. Старик, пока был здоров, занимался бортничеством. Земли они не возделывали, не было сил. Держали кое-какую скотину.

Ледне помогла Кратеру и Филоте перезимовать, залечила рану сына Пармениона. Македоняне отблагодарили хозяйку, подновили старый покосившийся дом, помогали по хозяйству. Вообще-то, Ледне давно уже сама делала всю мужскую работу, даже охотилась, но от помощи не отказалась.

Общались они на языке фракийцев. Скордиски, осевшие в этих землях несколько десятилетий назад, соседствовали с племенем дарданов, и не просто изучили их язык, но переняли уже и кое-какие обычаи. Кратер почти не говорил по-фракийски, знал лишь несколько слов, но Филота, более года служивший Севту, неплохо овладел речью одрисов. Язык дарданов отличался от неё незначительно.

Прошла зима и македоняне, некогда относившиеся друг к другу с неприязнью, но по нужде ставшие товарищами, снова принялись думать, как им быть дальше. Кратер напомнил Филоте о том, что тот хотел направиться на восток, к эллинским колониям на берегу Понта, но сын Пармениона туда уже не рвался. Он прижился у варваров, вместе с Ледне побывал в соседних крупных поселениях, завёл знакомства. Девушка ему приглянулась. Он таких прежде не встречал — высокая, с него ростом, стройная, белокожая. Волосы светлые, глаза голубые. Утонул в них Филота. Решил остаться. Служба наёмником у понтийских эллинов его больше не привлекала.

Они расстались. Едва сошёл снег, Кратер ушёл. Он решил пробираться не на восток, а на юго-запад. Вышел к реке Дрилон и двинулся вниз по течению, добрался до моря.

Недалеко от устья Дрилона стоял крупный эллинский город Эпидамн[119]. Город сей, основанный совместно выходцами с Керкиры и Коринфа, был постоянно раздираем борьбой сторонников этих двух партий. С одного такого конфликта в прошлом началась в Элладе большая война, которую позже назвали Пелопоннесской. В округе жили иллирийские племена, относившиеся к эллинам не слишком дружелюбно. Море кишело пиратами. Благодаря близости богатой Италии и удобству изобильного гаванями и мелкими островками иллирийского берега, число разбойных никогда не уменьшалось. Купцам, торговавшим с Керкирой, Эпиром, Сицилией и Италией, постоянно требовались воины для защиты. Кратер стал одним из таких наёмников.

[119] Эпидамн — современный албанский город Дуррес. Когда римляне захватили Эпидамн, его название показалось им звучащим зловеще (damnum (лат.) — поражение, потеря) и они переименовали его в Диррахий.

Он осел в Эпидамне, женился. Родилось двое детей. Македонянин почти не вспоминал о родине. Там его никто не ждал, и возвращаться не хотелось. Так и не признал он Линкестийца своим царём.

За десять лет Кратер неплохо поднялся. Состоял первым телохранителем главы крупнейшего в Эпидамне купеческого дома, командовал многочисленной стражей, охранявшей торговые корабли. Многочисленной... Да уж, велико войско. После таксиса фаланги-то. Боги, словно не с ним это было. Память, словно чужая...

Со своим нанимателем Кратер неоднократно ходил в Италию. Как-то в одном из постоялых дворов Тарента он услышал имя Эвмена. Кардийца упомянули, как видного и авторитетного вождя наёмников, сражавшихся за тарентское серебро с италийскими варварами. Кратеру сразу захотелось встретиться с ним. Они сдружились за то недолгое время, что оба провели на службе у Александра Молосского. Однако найти Эвмена в Италии не удалось. Как оказалось, он покинул её вместе со своими людьми.

Что-то вдруг надломилось в душе македонянина. Он потерял покой и сон. Перед глазами постоянно маячило призрачное лицо Молосса.

"Спаси моего сына".

Эти слова Александр произнёс, обращаясь к Эвмену, но он, Кратер, стоял рядом и подтвердил свою верность умирающему царю.

"Я не отступлю".

Что же, получается, он забыл свою клятву? Линкестиец по-прежнему на троне Македонии. Подлый изменник Эакид убил малыша Неоптолема и не понёс наказания. Да, сейчас он потерял царство, но можно ли это считать справедливой карой за то злодеяние?

И Кратер, благополучно выбросив из памяти клятву, живёт себе размеренной жизнью. А что делает Эвмен? Ведь он тоже клялся отдать жизнь за сына Александра.

Мальчик, конечно, погиб, об этом все говорили. Никто не видел его живым после переворота в Эпире. Стоит ли теперь рвать жилы?

Но все же что-то не позволяло Кратеру успокоиться, выбросить эту мысль из головы и жить себе дальше. В душе угнездилась навязчивая идея.

"Надо найти Эвмена".

Зачем? Он сам себе не мог объяснить. Наверное, просто поговорить со старым другом. Разве этого мало?

Но стоит ли из-за этого бросать все и мчаться за тридевять земель?

Он задвинул все неудобные вопросы подальше и стал расспрашивать о кардийце. Кто-то сказал ему, что Эвмен, не иначе, подался на Тенар. Ну а куда ещё ехать наёмнику в преддверии войны?

Кратер сорвался с места и отправился в Пелопоннес.

Эвмена на Тенаре не было. Никто о нём не слышал. Кратер сидел в печали. Чем думал, когда сюда нёсся? Оставил в Амбракии корабль своего нанимателя, спихнул на помощника. Никто его за такое самовольство не похвалит. Ну не дурак ли?

— Дурак ты, македонянин, — подсел к кострищу рябой аргосец, с которым Кратер вчера уговорил пару кувшинов местной бормотухи, — шёл бы с нами. Семь оболов в день! Когда такое было? Помню, лет пятнадцать назад или около того, когда ваш царь Александр собирался в поход на персов, он обещал платить драхму[120]. И то все считали это неслыханной щедростью.

[120] Одна драхма — шесть оболов.

— Нет, мне это неинтересно.

— Ну и зря. Пожрать ничего не осталось?

Кратер мотнул головой. Аргосец вздохнул.

— Да-а... Как бы ноги не протянуть до этих семи оболов. Чего-то ещё даже не зима, а я совсем уже поиздержался. Кстати, ты спрашивал про некоего Эвмена из Кардии. А Диона Репейника знаешь?

— Нет.

— Этот Репейник вчера толковал, будто какой-то Эвмен, который воевал в Италии под началом Агафокла — правильный муж и тот, кто пойдёт за ним, в обиде не останется.

Кратер встрепенулся.

— Что ж ты сразу не сказал?!

— Да вылетело из башки чего-то...

— Где найти этого Репейника?

— Хрен знает, где он тут. Вчера, помню, видел, как он вминал в стол какую-то бедрастую "У Геракла".

Заведение, над входом которого был изображён здоровенный голый мужик, опирающийся на палицу и призывно поднимающий другой рукой кубок, считалось на Тенаре самым старым из ныне существующих и потому самым уважаемым. Чаще всего именно здесь происходили переговоры главарей наёмников с нанимателями. Потому сей постоялый двор назывался не ксеной, как везде в Элладе, а лесхой, ибо так спартанцы именовали свои помещения для собраний.

Вид лесха имела не слишком представительный. За почти столетие вросла в землю, из-за чего сразу от двери ступени вели вниз. Было тут всегда сыро, темно, стены в копоти. Как гостиница она давно не использовалась, жить тут, среди клопов и тараканов, отказывались даже самые бедные наёмники. В палатке как-то здоровее. На Тенаре даже проезжающие мимо зажиточные купцы и наниматели воинов останавливались на ночлег в шатрах. В лесхе "У Геракла" и других подобных кабаках, можно было поесть, выпить и уединиться в одной из бывших гостевых комнат с женщиной. Некоторые, впрочем, обслуживали посетителей прямо в общем зале.

Бывало, важные персоны, заходя сюда, кривили губы и воротили носы, но договоры всё равно заключались именно здесь. Почему? Хрен его знает. Традиция...

Кратеру повезло. Дион все ещё торчал в лесхе. Македонянину сразу указали на него. Репейник храпел, уткнувшись носом в изрисованную разными непристойностями столешницу. Левая рука его свисала вниз. За кончик согнутого указательного пальца каким-то чудом держался кувшин. Донышком он касался пола, но именно касался, а не стоял.

— Это тебя называют Репейником? — Кратер подсел за стол Диона.

Тот и ухом не повёл. Македонянин усмехнулся и толкнул этолийца в плечо. По полу что-то покатилось и забулькало. Не иначе, соскользнула ручка кувшина с пальца. Дион с трудом разлепил веки и мутным взором уставился на Кратера.

— Это тебя называют Репейником? — повторил вопрос македонянин.

— Мня, — невнятно буркнул этолиец, — чо надо?

— Ты знаешь Эвмена из Кардии? — не стал ходить вокруг да около Кратер.

— Да не ори ты... — поморщился Дион.

— Головка болит? — участливо поинтересовался Кратер.

— Болит...

Дион, кривясь и охая, потянулся, сунул руку под стол и что-то там почесал. Потом подобрал с пола кувшин, качнул его, заглянул внутрь.

— Зараза...

Кратер усмехнулся.

— Эй, хозяин! Принеси вина. Хорошего давай.

— Я заплачу, — погрозил пальцем Дион.

— У тебя деньги-то есть? — скептически хмыкнул Кратер.

— У моих людей есть.

— А где твои люди?

— А где мои люди? — озадачился Дион, и огляделся по сторонам.

Приводить в чувство его пришлось долго. В конце концов, взгляд Репейника прояснился.

— Ты кто такой?

Кратер вкратце рассказал свою историю. Дион нахмурился.

— Так ты присягал Молоссу и его сыну? Не врёшь?

— Не вру, но если хочешь доказательств, то свидетелей не сыскать. Кроме Эвмена. Если это действительно тот самый Эвмен, которого я ищу.

— А зачем он тебе?

Кратер усмехнулся.

— Считай — он для меня все одно, что давно потерянный родственник.

Дион долго молчал, пристально разглядывая македонянина.

— Значит, твоё имя Кратер... Тот самый, что стоял против этолийцев при Фермопилах?

— Да.

— Крепко вы нам тогда наподдали, — с уважением заявил Репейник.

— Нам?

— Я этолиец и тоже там сражался. Не знал?

Кратер покачал головой.

— Но я не в обиде, — сверкнул зубами Дион, — печень от ваших сарисс сберёг и ладно. Дело прошлое. Давай выпьем, македонянин!

— Может не стоит? — засомневался Кратер.

— Да? — Дион потёр переносицу, — наверное, ты прав.

— Так ты знаешь, где искать Эвмена?

— Знаю, — медленно произнёс Дион, — а ты, македонянин, ещё помнишь о своей клятве?

— Помню, — раздражённо ответил Кратер, — да толку с того? Кому клялся, все уже в Аиде.

— Не все. Твой царь жив.

— Что? — Кратер подался вперёд.

— Неоптолем жив. Он в Иллирии. С Эвменом. И, полагаю, клятва твоя в силе, македонянин.

Кратер долго молчал. Потом выдавил из себя:

— Если это правда...

— Правда.

— Тогда я тем более обязан их найти.

— Найдёшь, — кивнул Дион, — если последуешь за мной. Я тут, видишь ли, по делу. По нашему общему делу.

В середине лета Репейник поехал в Этолию, к своим соотечественникам.

Этолию в те годы населял свободолюбивый народ, до того дерзкий, что соседние эллины считали его разбойным, а некоторые этолийские племена и вовсе причисляли к варварам. Не без оснований. Люди эти были воинственны и наглы. С охоткой регулярно набегали на соседей. Не очень любили воевать строем, уважали умелых единоборцев и предпочитали тактику — "выскочил из кустов, ударил, отбежал". Не признавали знатности, а начальников себе выбирали исключительно из соображений их воинской удачливости. Все потому, что богатством их край не отличался.

Ещё сто лет назад три племени, аподоты, офионы и эвританы, объединились в союз, а сейчас он охватывал уже всю Этолию. Управляло союзом собрание всех мужей, способных носить оружие, созываемое два раза в год, весной и осенью.

Как раз к осеннему сбору и приехал Дион, причём заранее, чтобы успеть переговорить с нужными людьми. Он изложил соотечественникам предложение Эвмена — по весне вторгнуться в Акарнанию. Кардиец предполагал, что те пять тысяч акарнанцев, на щитах которых сидит в Эпире Алкета, немедленно отправятся защищать свою родину. Тогда и вернётся в Додону законный царь Неоптолем, коего, конечно, поддержат молоссы.

Этолийцы зачесали затылки. Предложение не соответствовало их замыслам. Акарнанию они недавно "отдали" на откуп афинянам, а те за это помогли этолийцам выбить спартанцев из Локриды Озольской. Именно её Союз намеревался продолжить грабить будущей весной.

Тем не менее, Диону не отказали. Обещали подумать. До весны.

"Может и сходим за Ахелой[121]".

[121] Ахелой — река, по которой пролегала граница Этолии и Акарнании.

Репейник истолковал такой ответ в соответствии со своей натурой — чересчур оптимистично. И послал Эвмену гонца с тайным посланием, в котором, в своей восторженной манере, сообщал, что "дело практически решённое". После чего поехал на Тенар, вербовать новых наёмников, ибо о помощи Эвмену в самом Эпире речи на переговорах с этолийцами не шло.

На Тенаре он столкнулся с тем же, что и спартанец Фиброн — семь оболов за Кирену, провались она в Тартар... Впрочем, он никогда не унывал. Мало ли, вдруг что изменится. Ехать назад в Иллирию Репейник пока не собирался. Рассчитывал перезимовать на родине, в Калидоне, а вернуться к Эвмену уже весной, когда соотечественники примут решение.

Для Кратера его рассказ стал сродни удару дубиной по голове. Он сидел, совершенно окаменев. Неоптолем жив! Мысли в голове неслись галопом, цепляясь друг за друга и валясь в кучу. А жена, а дети?

Он приложился к новому кувшину, принесённому трактирщиком, и высосал его едва не досуха. Помотал головой. Неоптолем жив. Внук Филиппа. Вот тебе и повидал старого друга.

Македонянин посмотрел на Диона и спросил.

— Слушай, а Андроклид, Гиппий, Неандр, они тоже с вами?

— Двоих не знаю, — ответил Репейник, — а Андроклид все эти годы состоял при вашем царевиче дядькой. Там, у иллирийцев, в Кодрионе. Он его и воспитывал. Мы-то с Эвменом по Италии гуляли.

Кратер хлопнул ладонью по столу.

— Еду с тобой!

Дион прищурился.

— Э, уважаемый, ты не торопись. Я ведь так быстро назад не собирался.

— Тогда еду один! В Кодрион, говоришь? Чай не к Понту.

— Ну, смотри. Ладно, — Дион поднялся, — пойду я к своим, а ты мозгуй.

Он объяснил, где его можно найти и, слегка покачиваясь, удалился.

Кратер остался. Выпил ещё.

Отворилась дверь и в лесху вошли несколько человек, одетых небедно. Македонянин бросил взгляд в их сторону и вдруг обмер.