Зверь лютый Книга 39 Валькирия

И наоборот: нет воина — будет война, нашествие, свара, татьба, воровство и душегубство. И тот ряд призраков за спиной бойца, умерших до срока своего, куда дальше растянется.

Потому — минимально, но достаточно.

А это сколько?

Как и все прогнозы, оценки потребной численности армии, размещения, подготовки... не всегда точны.

Ещё. Возникают задачи, в которых использование гридней малоэффективно. Образ в фольке: "из пушки — по воробьям".

Одна из составляющих их успеха, наряду с личным вооружением и выучкой — умение действовать подразделением. "Военная машина бьёт личную храбрость".

Перед битвой на Калке русские князья, после первых стычек с монголами, говорят, что половецкий воин не хуже, а то и лучше монгольского. А половцев русские бить умеют. Получилось наоборот: у монгол оказалось прежде неизвестное оружие — "военная машина". Оружие не воина, но полководца.

Если в чистом поле сотня гридней может разогнать тысячу джигитов, то в густом лесу, где нет строя, взаимопомощь ослаблена, часть оружия бесполезна... Один, пеший, в незнакомой местности... против десятка лесовиков из-под каждой ёлки...

Мне жаль моих ребят. Я не хочу посылать их в такие места, где победа связана с большими потерями. Лучше — "малой кровью, могучим ударом".

Там, где строевая подготовка не является существенной, а большие потери вероятны — хашар. В обоих вариантах. И как тяжёлый принудительный труд. У нас это типично, называется "каторга". И как участие в боевых действиях.

По сравнению с Чингисханом или Бату, у нас были отличия. Наша система, развиваясь со временем, оказалась ближе к французскому "Иностранному легиону".

Только добровольцы. Офицерские должности — только мои. По завершению службы — обычные права и привилегии подданных Русского государя.

Если моих новобранцев прежде всего жёстко отбирали, хорошо кормили, сурово учили и добротно вооружали, то от добровольца в нац.формированиях требовались лишь общее здоровье и добронравие. Обучение происходило уже после первых боевых операций. Вооружение — трофейное или подсобные средства.

"Заготовки черенков лопат", которые раздал Горюн крестоносцам — огромный бонус. Хашару Батыя не давали ничего.

Отряды нац.формирований "стачивались" в первых боях. Уцелевшие приобретали боевой опыт, понятие о применяемой тактике, трофейное оружие, повышенный социальный статус. Становились "костяком" подразделения. "Армия держится на сержантах". И принимали очередное пополнение.

Такие отряды никогда не существовали долго: вопрос миролюбия групп вооруженных людей маячил всегда.

Если кто забыл, начало Пунических войн, предопределивших судьбу Средиземноморья, лежит в "мамертинцах": наёмниках сиракузского царя Агафокла. Распущенные по домам после смерти царя Агафокла (289 г. до н. э.), они завладели Мессиной, перебили мужчин, основали (282 г. до н. э.) разбойничью республику. Местные начали наезжать — те позвали римлян.

Ничего подобного ни в каком виде, кроме мною самим задуманного и контролируемого, не надо. Поэтому нац.формирования, отработав своё, вливались в "Русский легион", действовавший достаточно далеко от "Святой Руси", но под нашим контролем.

Мои коллеги не понимают, что подобное, или шире — захват "твоей" власти "твоим" вооружённым отрядом, есть норма для средневековья. Менее распространённая, чем какой-нибудь местный обычай престолонаследования, но вполне представительная.

Пара десятков каких-нибудь "преображенцев" или "преторианцев" могут в любую минуту набить вам морду и сунуть в каменный мешок. Это оптимистично: сунуть нож под ребро или стукнуть табакеркой по кумполу куда менее энергоёмко.

Это сделают не потому что вы хороший или плохой. И уж точно не из-за вашего прогресса. Просто кто-то убедительно предложит им больше. Как в заговоре Кучковичей против Боголюбского:

— Да он вас всех казнит! А я вам жизнь предлагаю!

Логика, факты не важны — важно состояние "тараканов в междуушии". Ни один коллега-попандопуло внятной технологии борьбы с подобным не предложил. Приходилось самому изобретательством заниматься.

* * *

В конце августа я с адмиралом Диком, ксендзом Кадлубеком, князь-волком Куртом и всей моей прочей командой погрузился в две лодочки и пошёл вверх по Двине, собственными ручками-ножками проходя каждый порог или забору. Кадлубек пытался подлизнуться, вежливо намекая, что не дело, де, светлому князю самому веслом махать. Для того холопы есть. Пришлось напомнить, что Иисус сам ножками ходил, а не на чьих-то спинах катался. Хотя, как сын божий, мог и кадиллак вызвать.

Надобно остановиться и чуток вперёд забежать, по делам, в этой местности происходящим.

"Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии летали,

И бесперерывно гром гремел,

И ветры в море бушевали...".

Поздним вечером 17 декабря 1171 г. два парусника, "шилохвосты" "Красный" и "Оранжевый", вывозя очередную партию ляшского полона в восемь сотен душ из Каупа, последнюю до весны, на подходе к Ирбенскому проливу попали в шторм. И были выброшены на побережье полуострова Сырве острова Саарема.

Чрезмерно затянули навигацию: корабли осенью были заняты в событиях вокруг Готланда — следствиях смерти воительницы Гудлейк, о чём я уже. Последний рейс оказался лишним.

Полог низенького шалаша среди мелкого леса над обрывом невысокого морского берега, в подножие которого продолжали бить морские валы, откинулся. Лежавший на куче веток, едва прикрытый мокрым мундиром с погонами морского турмана, с белеющими в полутьме тряпками, держащими примотанные к сломанной ноге палки, резко дернулся, направив на вошедшего дуло коротенького ствола пневмопистолета.

— Спокойно. Это я.

— Вижу. Что там, Вестрень?

Вошедший, молодой парень в таком же кителе, мрачно оглядел шалашик, едва освещаемый одинокой свечкой, выбрал место посуше и уселся под стенку.

— Хреново, Лепко.

Хмыкнул, глядя на осунувшегося, с нездорово блестящими от лихорадки глазами, своего флагмана.

Два шестнадцатилетних капитана. По меркам моего времени — школьники, дети. Здесь с пятнадцати — военнообязанный. Может жениться, отделиться, платить налоги, нести повинности... все права человека и гражданина.

Здесь взрослеют быстро. И очень быстро взрослеют у меня. Те, кто попал в мои школы. "Не успел — опоздал". Отойди в сторону, дай дорогу более талантливым, умным, обучаемым, энергичным... лучшим.

— Корабли... шторм домолачивает. Людей спасли почти всех. Припасы, продовольствие... почти ничего.

— Рация?

— Утонула. Радисты пытались вытащить. Обоих смыло.

— Нужно обустраивать лагерь. При таком холоде, мокрые, на ветру... перемрут.

Снаружи раздался топот бегущих ног. Под полог всунулась возбуждённое лицо матроса:

— Капитан! Беда! Ляхи взбунтовались! Захватили надзирателя и лекаря! Убить грозятся!

Выстрень подскочил с места, цапнул за правый бок, где должна быть кобура. Увы, удар штормовой волны сорвал ремень.

Лепко криво хмыкнул, протянул свою "пукалку".

— На, возьми. Семь пуль, накачивал перед штормом.

— А ты?

— А у меня... во, ножик есть.

Горделиво вытащил из-под изголовья парадный капитанский кортик. И, прихватив вдруг напарника за грудки, прошипел, дергаясь от боли в ноге:

— Если дело до ножика дойдёт — хана. Никто не выживет. Втолкуй этим... остолопам крыжатым — никто. Уговаривай, убивай, но к утру должны быть укрытия. Иначе — мокрые хладные трупы.

При вспышках молний, вдруг высвечивающих контрастную сине-чёрную картинку редколесья, пробиваемого косыми струями дождя, встрёпываемого, сгибаемого мощными порывами шквалистого ветра, появлялись на мгновение и тут же исчезали силуэты моряков. Абордажники, сохранившие по большей части свои сабли, и самострельщики с тесаками, рубили тонкие стволы. Марсовые, катапультисты и остальные стаскивали ветки и жерди к лощине, прикрытой от ветра с моря холмом. Лощину расширяли и углубляли, копая руками и обломками досок.

На кораблях земляные работы не являются основным видом деятельности. По паре лопат было, но, похоже, весь шанцевый инструмент утонул.

— Самострелы вытащили? — обратился Выстрень к попавшемуся десятнику арбалетчиков.

— Вытащили. И стрелы. Только пока не просохнут — толку с них...

Десятник стёр с лица ладонью дождевые капли, заливавшие глаза.

— И с пулемётами так же. Машинки целы, боезапас — есть. Но сперва высушить.

Выстрень тяжко вздохнул. Придётся с дурнями самому разговаривать. Без воинской поддержки за спиной.

Подошедший второй десятник — командир абордажной команды с "Оранжевого", тяжко вздохнул, разглядывая свой клинок при свете очередной молнии:

— Э-эх, загубим сабли, лесины срубая. Вона, уже вся в зазубринах. Ну да ладно. Клинок наточить заново можно, а вот нового капитана сыскать... Слыхал, ляхи взбунтовались. Ты к ним? Могут и затоптать с перепугу.

И, повернувшись к копошившимся в темноте леса между вспышками молний морякам, рявкнул, перекрывая громовые раскаты:

— У кого клинок гожий! Ко мне!

Возня вокруг строящегося убежища приостановилась, возле Выстреня собралось десятка три бойцов.

"Группа восстановления правопорядка" двинулась вдоль берега и через сотни три шагов сквозь нечастые стволы деревьев увидела отсветы огня, пляшущего под порывами ветра. А затем и вопли человеческой многоголовой толпы. Даже неумолчный, сильный, но довольно однообразный рёв бури, не мог заглушить эмоции стада мокрых бесхвостых обезьян.

В низине, между корнями столетнего дуба, горел, прикрытый густой кроной лесного исполина, костёр. Штормовой ветер то вздувал языки пламени, и поляна озарялась от края до края, то сбивал их почти до земли. И сотни людей, наполнявшую поляну, становились почти невидимыми в темноте смутно шевелящимися тенями.

На пятачке возле костра несколько полуголых ляхов держали поставленных на колени двоих заложников: судового лекаря и суперкарго с "Оранжевого шилохвоста".

У нас не используют термин "суперкарго", однако на торговых кораблях всегда есть человек, который несёт персональную ответственность за сохранность груза: "надзиратель за товаром". Если груз — "двуногое дерево", то это "дерево" очень не любит своего "надзирателя".

Один из ляхов периодически вскидывал топор над головами бедняг.

"О! — подумал Выстрень, — вот и топор судового плотника всплыл. А говорят, топоры не плавают".

— Кончай хренью заниматься! Пора дело делать. Отпустите заложников и давай быстро укрытие мастырить.

Вспышка молнии не вовремя осветила полянку, по краям которой, охватывая толпу с обеих сторон двумя цепочками двигались моряки с обнажёнными клинками.

— Стоять! А то зарежу обоих! — грозно завопил один из предводителей бунтовщиков.

"Во, — подумал юный капитан, — а этот топор — с кухни. Сколько я повторял повару, чтобы расклинил нормально, а оно так и болтается".

— Я — Выстрень, старший турман флота Всеволжска, капитан "Оранжевого шилохвоста". А ты кто?

— А! — завопили ляхи, — вот злодей, которой нас мучил! Который завёз благородных шляхтичей в холодное море да утопить хотел!

* * *

Стандартный образ мышления людей, принудительно транспортируемых на кораблях без возвращения.

Либо: нас там, на том берегу моря, съедят. Типично для вывозимых из Африки негров. Вариант: убьют, высушат и перетрут в порох. Очевидно: он же чёрный.

Либо: нас вывезут в море и утопят. Чтобы не возиться с трупами на берегу.

Обычное мышление мужских коллективов. Невольницы понимают, что их используют иначе, поэтому подобными глупостями не мучаются, у них свой набор. Исключения: гражданские войны в условиях победившей демократии. Установление гендерного равноправия приводит к оценке: "женщина — тоже человек". Что требует равного "человеческого" отношения — уничтожить.

Мысль о том, что по окончанию плавания всех ждёт много работы популярности не имеет: слишком просто, нечем пугать друг друга.

Надо бы вернуть с Двины в Кауп несколько лояльных ляхов, чтобы они развеяли миф о русском кормлении рыб живыми христианами в Балтике. С другой стороны, страх неизведанного, морское путешествие в никуда, откуда не возвращаются, делает контингент в Каупе более управляемым и производительным.

* * *

— Всем молчать! Ты — кто?

Крупный немолодой лях со шрамом на лице, рыкнул:

— Я — Анджей! Из Вышогруда, что в Мазовии! Подхорунжий. Был.

— Слава Иисусу! Ну хоть ты-то понимаешь, что происходит?

Лях мгновение пытался понять: а что это он должен понимать? А Выстрень, чётко и громко, перемежая речь раскатами грома и не нормативной лексикой на двух наречиях, конспективно изложил суть проблемы:

— Мы тут все сдохнем! От вашей непроходимой тупости! Мы — попали! Мы — в дупе! Это — остров! С него не выбраться! Корабли погибли! Лодок нет! Еды нет! Мы сдохнем! Все! Здесь! В три дня! От холода, голода, дождя, злобных язычников. И вашего идиотизма!

"Лучшая защита — нападение". Обвинить толпу пленных, насильно привезённых и вовлечённых в катастрофу — показатель высокого уровня "защитника".

Народ начал роптать, но Анджей, видимо, признанный лидером жертвами кораблекрушения, мучительно сформулировал вопрос:

— Э... а это... а язычники... ну... откуда?

— А ты не знал?! Ну, тупые! Здесь живут самые страшные эстские пираты! Отсюда, со своего острова, они совершают кровавые нападения на свевов и гётов. Король Магнус полвека назад ввёл специальную пятничную молитву о защите! Грабят Данию, Швецию, Норвегию, унося даже церковные колокола!

* * *

Выстрень несколько... смешивает. Король Магнус ввёл молитву для защиты от куршей. Но Сааремские эсты — известные пираты уже лет двести. Ярославу Мудрому как-то пришлось выкупать у них наложницу норвежского короля Олафа Святого и его малолетнего сына Магнуса, которого Ярослав усыновил. И который стал, в подходящий момент, королём Дании и Норвегии Магнусом I Добрым.

* * *

— Святой Войцех! Они будут нас мучить, а потом убьют! Зверски!

— Да! Всех! Так и будет. Если мы не соберёмся и не дадим им отпор. Панове! Вы же крестоносцы! Вы нашили кресты на одежду в знак готовности умереть во славу Христа! Вам ли бояться смерти на стезе просвещения! На пути доношения благой вести до заблудших и погрязших!

Дальше Выстрень воспроизвёл проповедь Кадлубека, произнесённую четыре месяца назад перед подобными ляхами в Риге: как и многие члены команд парусников, он был свидетелем и участником тогдашних событий.

Особо мощный раскат грома заставил сделать паузу, после которой Выстрень продолжил:

— Путь к подножию сияющего престола господнего начинается с малого. Построить укрытие от дождя и ветра! Вот, прямо здесь. Ломайте ветки, рубите деревья, копайте ямы. Мы разожжём костры, сохраним жизни страждущих братьев наших. За работу!

Народ бухтел... разнонаправленно, и Выстрень ткнул в Анджея:

— Ну. Чего стоишь? Командуй.

Анджей встряхнулся, будто проснувшись, и принялся указывать. Выстрень дал пару советов, вроде обязательности дренажных канавок, оставил "только что мятежникам" отобранную ими у лекаря зажигалку, забрал освобождённых заложников и увёл в свой лагерь.