Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В следующие секунды их бой превратился в серию быстрых, смертоносных двойных атак: выросток швырял в человека магию, и одновременно с этим бил его. Хаммерфельду оставалось лишь парировать и отступать: он не мог делать все сразу. Чистота человека раз за разом оказывалась сильнее магии и ярости Берегора, поэтому земля и воздух вокруг лишь содрогались от рыка зверя, но оставались неподвижны. Зато Хаммерфельд не мог атаковать, он успевал лишь отступать, обнулять магию и парировать удар за ударом.
Ярость вела Берегора, как наитие, он словно сделался единым целым с полем боя, на котором они сражались. Сотрясающий рык — и пространство вокруг вскрылось десятками трещин, прорех в грани стихий. Отовсюду хлынули токи энергий, смешиваясь и переливаясь, словно северное сияние небес, только текущее прямо над землей. Сияние закрутилось вокруг Хаммерфельда, ослепляя его, заглушая Чистоту, лишая воителя зрения. Из прорехи в грань воды пролился густой прозрачный ливень. Тишина сковала воздух, трещины судорожно сомкнулись, все угасло и застыло — но то был лишь подготовительный, отвлекающий маневр Берегора. Рык, ураганный вихрь шатнул Врага, удар лапы заставил его потерять равновесие, снова рык, тонкая дуга молнии протянулась с неба и ударила в залитый ливнем доспех. Хаммерфельд в последний момент сумел понять, что происходит, вскинул Пушинку, дуга порочного огня ударила в нее и угасла — а Берегор врезался в открытую грудь Врага. Обеими лапами он толкнул потерявшего равновесие воителя, мокрая земля содрогнулась, не удержала его, и панцермейдер с лязгом упал.
Медведь воздвигся над ним, поймал молот обеими лапами, отогнул в сторону — и наконец-то вгрызся в стальное горло, пытаясь сломать защиту и добраться до жизни, пульсирующей внутри. Пасть сжалась с неодолимой силой, лехт застонал; Хаммерфельд медленно, преодолевая сопротивления обеих лап Берегора, вывернул Пушинку вверх — его руки, словно литые целиком из стали, оказались сильнее огромных лап чудовища! Медленно, ладонь за ладонью он выворачивал молот вверх, в то время как Берегор с огромным трудом, волос за волосом продавливал нашейный доспех. Пушинка высвободилась, Враг ударил один раз, другой, но не мог попасть в голову, слишком близко она была, лапы медведя мешали перехватить рукоять и нанести верный удар. Берегор содрогался, но терпел боль, кровь горячими струями потекла по его бокам, лапы скрежетали по стальным плечам человека, и Враг начал задыхаться, стиснутый в деформированном горле доспеха.
Звезда Йюлля упала с неба и зависла над ними, метрах в шести над землей.
Когда апплодисменты стихли, на авансцену поднялся старший кадет Дитрих Краун, из верольских Краунов. В руке юноши блеснул генеральский жезл старого образца: он верно послужил Родине во время Великих Канзорских войн, а ныне превратился в символ, который подчеркивал статус чтеца. Не безвестный недоросль предстал перед высшим светом столицы — а ведущий панорамных чтений, можно сказать, вестник военной реконструкции.
Любой приверженец старых традиций не преминул бы заметить, что для такой важной роли кадет недостаточно светловолос. Но старые верольские роды уже давно считались двукровными, а значит, достойными гражданами Империи. Даже в столице осталось не так много представителей изначальных родовых линий, которые при встрече с верольцем выказали бы ему холодное превосходство, присущее чистокровным канзам. Десятилетия достатка, мира и торжества Канзората смягчили жестокое и безжалостное пламя Чистоты в их сердцах. Теперь и люди других наций считались людьми.
Статный и подтянутый, в парадной синей форме с золочеными пуговицами, нашивками и пряжками ремней, гордый и одновременно смущенный, юный Дитрих вызывал симпатию. Он не только выглядел как надежда и опора непобедимой армии, но и на самом деле успел стать гордостью факультета, в свои-то шестнадцать лет. Месяц назад старший кадет с триумфом завершил годовую Ораторию, когда в финальной дуэли превзошел в красноречии одного из своих учителей. Юнец переспорил преподавателя столичного Вермарка — никто и не сомневался, что именно Дитриха назначат оратором на сегодняшние панорамные чтения. И это была большая честь для мальчишки, ведь сегодня здесь, в белой зале академии, присутствовал сам Канзор.
Дитрих поклонился главе Империи, в молчаливом одиночестве сидящему наверху. Волнение стиснуло горло мальчишки, но победитель Оратории умел справляться с собой.
— Сражение у Долины Презрителя не просто пример, но памятник того, как выигранный бой обернулся провалом, — произнес Дитрих Краун, начиная свою речь на День Поражений, третьего дня месяца цвета, сорок пятого года после Гибели Богов.
Торжество переполнило маленького дейдре, когда он увидел человека-из-стали распростертого на земле, погребенного под мрачной громадой Погибели.
'Мать-лес, дай мне силы! Осталось немного, чтобы сломить волю людей. Когда человек-из-стали умрет, мы обрушимся на остальных' пел Йюлль. 'Безликие древние, я вестник вашей воли, рука вашего гнева!'
В тысячах шагов отсюда, одна за другой гасли купели с тучами мерцающих светлячков, они зияли провалами мрака, а Долина погружалась в темноту. Сила каждого из этих истоков, многие годы дремавшая и предоставленная сама себе, пробудилась и перешла в руки дейдре. Вся магия Долины влилась в сердце Йюлля-на-Йиллена, он разгорелся, словно пылающее солнце.
— Этот небольшой по масштабам бой остается неизвестным и незаслуженно забытым в архивах Великой Северной войны. Сегодня, в День Поражений, в присутствии высочайших гостей и с помощь участников сражения, мы вспомним и почтим павших в нем, и проведем его полную реконструкцию. Ведь невозможно изменить историю — но можно извлечь из нее урок.
Дитрих повел жезлом, его помощник поднял заслонку световода, и на белом полотне гигантского демонструма, размером почти во всю стену, проявилась первая картина, которую луч света высветил из граненого кристалла, покрытого радужной пленкой архивных оттисков.
— Чтобы понять положение сто четвертого войскового объединения Второй северной армии, нужно знать цель сражения у Долины, — юноша развел руками, глядя на генерала Брехта. — Ведь цель операции была секретной, и из всего объединения ее в полной мере знали только двое офицеров.
Враг задыхался. Берегор слышал, как хрипло дышит исковерканное горло человека, чувствовал, как судорожно вздымается его грудь, жаждущая воздуха. Всей мощи Погибели не хватило, чтобы прогрызть броню, но оказалось достаточно, чтобы вломанная железная шкура убивала своего носителя. Берегор знал, что с каждым биением сердца Врага медленно, но неотвратимо застилает туман беспамятства.
Даже когда руки Хаммерфельда оказались сильнее лап выростка, воитель не мог превозмочь огромный вес зверя и освободиться. Не мог и обнулить удивительного зверя, ведь магия того была и не магией вовсе, а дыханием всего его существа, исконной силой выростка, она текла в нем, словно кровь. Только вырвавшись вовне, воля зверя превращалась в то, что зовется магией — упорядоченный ток стихий — и Хаммерфельд раз за разом развеивал ее в никуда. Но он не мог использовать против зверя самое смертоносное оружие нультов: испепеление инквизиции, синий огонь. Хаммерфельд не мог указать на медведя рукой и воплотить магию, живущую в нем, в бушующее пламя...
И в этот момент над ними завис пылающий светом Йюлль.
Командор перестал сопротивляться и медленно поднял руку вверх, протягивая ее к дейдре, чье солнце разгоралось над ними. Он сжал стальной кулак, и это солнце чужой, заемной силы взорвалось. Магия Долины низверглась из него — и воля Хаммерфельда воплотила силу скверны в испепеляющее пламя Чистоты.
Берегор отчаянно взвыл, оказавшись в эпицентре синего вихря. Призрачный огонь выжигал его тело, проникая сквозь броню, терзая и снаружи, и изнутри. Медведь пытался одолеть пламя, направить его, как направлял силы стихий — но это не было стихией мира. И это был вовсе не огонь. Чужая и безжалостная сила, над которой у выростка не было власти, синий вихрь проедал, истирал ткани, по чуть-чуть растворял то, к чему прикасался, слой за слоем ранил зверя. Ужасный рев сотряс поле боя, земля вздыбилась, выросток провалился в разверстый холод и мрак в надежде погасить синее сияние — но огню Чистоты не нужен воздух, чтобы гореть. Только воля инквизитора, который зажег его. Медведь стенал и катался по дрожащей земле.
Йюлль, искалеченный и объеденный со всех сторон, рухнул в грязь. Его тело изуродовали пятна истертости, где синее пламя коснулось тела и растворило плоть; маленький дейдре был еще жив, но больше не мог летать. Боль переполнила его, но даже сквозь боль он чувствовал необъятное, тупое непонимание: КАК? Как это возможно? Хотя он уже понимал, как. Есть нульты, а есть Хаммерфельд.
Человек медленно поднялся, призрачное пламя проходило сквозь него, не причиняя вреда тому, кто был чист. Он попытался разогнуть нашейный доспех, но стальные руки слабели, будто наливаясь свинцом. Шея воителя выглядела ужасно: неестественно вогнутая и смятая, словно сдавленная невидимой и гневной божественной рукой. Хриплое дыхание Хаммерфельда становилось все более судорожным, движения замедлялись.
Панцеры снова потянулись к своему Командору, но он знал, что сейчас их вмешательство будет бесполезно, и лишь обернется новыми жертвами среди солдат. 'Нет', показала воздетая стальная рука, 'Назад'. Седой адъютант Густав Шредер, на лице которого застыла гримаса непонимания, закричал на Черепах, приказывая им отступить. Он не разумел, почему Командор отказывается от помощи, но знал, что их командир не дает необдуманных приказов. Поэтому беспрекословно выполнял. Отдав приказ, седовласый солдат побежал к центру опустевшего поля: адъютант должен быть рядом со своим офицером. В руках его светлел готовый к выстрелу штрайг.
Хаммерфельд поднял Пушинку и, хромая, с трудом двинулся к Берегору... Ведь даже всей силы Долины не хватило на то, чтобы убить Погибель. Преобразованная магия иссякла, синее пламя истратилось и угасло, чудовищный зверь дрожал, истерзанный и изъеденный, но по-прежнему живой, и полный неисчерпаемой ненависти. Если не остановить выростка, он добьет Командора и обрушится на солдат... Воитель увидел маленькую фигурку бегущего к нему адъютанта, и указал ему в небо — а затем вниз, на чудовище.
Враг ковылял сюда, медленно умирая. А Берегор знал, что если сейчас побежит, скроется, если покинет поле боя и забьется глубоко в нору под корнями дуба, то выживет. Преодолеет страшные раны, пройдет мучительный путь регенерации, вырастит обожженные внутренности заново. Весной он станет хозяином Долины вновь. Но если он так сделает — то не победит.
Не так Берегор желал завершить встречу с тем, кого искал всю свою жизнь. Не уродливым истерзанным инвалидом с одной стороны и задыхающимся калекой с другой. А властным и могучим победителем, который одолеет удивительного Врага.
Страшный содрогающийся звук выдавился из проеденного горла зверя. 'Я не побегу', говорил этот истерзанный рык. 'Я останусь до конца, пока ты не погибнешь. А потом убью всех людей, которых ты пытаешься защитить. Пусть я издохну, но отниму все, что тебе важно и дорого'. И Хаммерфельд понял его: как двое мужчин, стоящих насмерть, без слов понимают друг друга, глядя в глаза.
Они сошлись в последний раз, и теперь человек обхватил шею выростка, тусклая литая рукоять Пушинки уперлась медведю в горло, панцермейдер всем весом навалился на него. Они словно поменялись ролями, теперь человек пытался подмять под себя зверя и задушить его. У израненного Берегора не хватало сил, чтобы скинуть Врага, а у задыхающегося Хаммерфельда не хватало мощи задушить выростка. Так они и замерли на секунды, набираясь сил перед последним рывком.
Густав Шредер подбежал вплотную к двум невероятным воинам, сплетенным смертельным объятием последнего боя. Вскинул штрайг и выстрелил в небо. Алая сигнальная ракета взлетела, лейб-адъютант в последний раз посмотрел на безликий шлем своего командира, и ему показалось, что под двойным слоем брони в призрачном лунном свете проступает суровое, окровавленное лицо, упрямо сжатые губы и пронзительно-синие глаза. Ему показалось, что Командор кивнул. Густав вдохнул и бросился прочь.
— Когда бой перешел в финальную фазу, наши солдаты побеждали по всем фронтам, — Дитрих повел жезлом, и демонструм заполнила красочная батальная гравюра, где с массой подробностей изображалось Сражение у Долины Презрителя. В центре поля боя пылал синим невиданный столп Чистоты, в котором угадывались фигуры двух выростков, медведя и человека. Внизу картины, под землей, проглядывали шесть глаз о двенадцати зрачках на страшном, вытянутом лице низверга. А над полем боя реяли черные силуэты нефаримов, проводников смерти.
— Айндеры одолели древесников, панцеры выстояли против урсов и церунов. Потери были высоки, куда значительней, чем при бою с обычным человеческим противником. Резервным группам гуттанеров пришлось вступить в бой и на правом, и на левом флангах. Но падение чудовищного выростка привело к отступлению последних урсов.
— Эта гравюра сделана почти полвека назад. Обратите внимание на комментарий художника, — внизу демонструма появилась до предела увеличенная каллиграфически витая надпись: 'Сие батальное написано по отчету участника битвы, Виктора Магнуса Непримиримого, старшего словесника Ордрунга'.
Оратор помолчал, сделав эффектную паузу, пока все взгляды обратились к Викториусу Магнусу, первому человеку в Империи, а значит, во всем мире.
Берегор понял, что нужно уйти отсюда, уйти из-под красной звезды. Он двинулся в сторону, таща на себе стального Врага, а Хаммерфельд уперся ногами и сжимал ему горло Пушинкой, не позволяя бежать. Медленно, шаг за шагом медведь пытался одолеть его, а человек задыхался, но держал изо всех сил.
Когда сигнальная ракета прогорела и растаяла в темноте, с задних позиций канзорцев грянул гром. Кулеврины сделали первый залп на алую метку.
Чугунное ядро врезалось в спину Берегора, горячей смертью ушло вглубь тела. Другое проломило грудь Хаммерфельда. Земля вокруг них, и без того истерзанная боем, содрогнулась от града падавших шаров. Словно семена невиданного древа, пушечные ядра сеяли только смерть.
Берегор перенес сегодня столько боли и подступил так близко к смерти, что стал почти равнодушен к ранам и страданию. Инстинкты в нем выветрились, не осталось ни воли к жизни, ни воли к победе, только всепоглощающее желание увидеть, как умрет его Враг. И вот человек умер. Раздавленное сердце остановилось в пробитой груди, несгибаемый взгляд помутнел, руки медленно сползли с Берегора, Пушинка съехала во вздыбленную землю. Угасла чужая и непонятная тишина.
Погибель с трудом пошевелил лапой, пытаясь откинуть шкуру Врага и заглянуть в его лицо. Когти слабо скребли по доспеху, словно гладили его, будто в последний раз пытались нащупать неведомое и непонятное, самое важное. Оно было так близко, но осталось недосягаемым. Огромный медведь вздохнул, закрыл глаза и замер, положив голову на мертвого Врага.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |